Не "тюлени", но все же...
В Штатах есть такой общественный деятель по имени Стэн Гофф. Человек — бывший сотрудник отряда «Дельта», прошедший путь от элитного солдата с 20-ти летним стажем и ветерана множества локальных конфликтов до левого мыслителя и активиста (о нем самом и его военной карьере — весьма впечатляющей, надо сказать — хорошо написано в Вики:
https://en.wikipedia.org/wiki/Stan_Goff).
Можно сказать, что он самый необычный, самый критически настроенный и ревизионистский (но одновременно и самый откровенный) автор-инсайдер из мира «Дельты» и американского спецназа в целом. В своей книге под названием
Borderline он предлагает свой оригинальный взгляд на проблему маскулинности и сверхмотивации в армии (особенно в спецподразделениях), разглядывая их через призму христианских ценностей (!), а также гендерных ролей и сексуальности (!!!). Как пишет он сам: «Война связана с мужественностью, а… мужественность связана с презрением к женщинам и доминированием над ними. А все это вместе связано с величайшими грехами церкви».
Всю книгу целиком переводить нет смысла, но вот глава из нее, посвященная отбору в отряд «Дельта» в начале 1980-х, и царившим там нравам (в качестве типового
case study он приводит случай со своим сослуживцем и серийным насильником Маршаллом Брауном) весьма примечательна. Глава публикуется с сокращениями, я убрал фрагменты, где рассматриваются психологические аспекты сексуальности, оставив лишь саму суть. Как говорится, рубрика «Их нравы».
*****
Мое знакомство с христианским солдатом и серийным насильникомТЕСТИРОВАНИЕВесной 1981 года, в возрасте двадцати девяти лет, я поступил добровольцем на курс отбора и оценки 1-го оперативного отряда специального назначения «Дельта», также просто известного как отряд «Дельта». Я служил временно исполняющим обязанности взводного сержанта во 2-м батальоне рейнджеров в Форт-Льюисе, штат Вашингтон, расположенном недалеко от Такомы. К программе физической подготовки, и без того напряженной и проводимой каждое утро, дополненной к тому же спецификой рейнджерской службы, я добавил ежевечерние пробежки на три мили с 50-фунтовым (22,6 кг) рюкзаком на спине и двумя 5-фунтовыми (2,3 кг) утяжелителями на ботинках. [1]
Когда в марте месяце я прибыл в Кэмп-Доусон, Западная Вирджиния, полностью отрезанный от мира женщин, на земле еще лежал весенний снег. В сумерках на аэродроме паслись тяжелые белохвостые олени, поверхность реки Чит калейдоскопически извивалась между иссиня-серыми горами безлистных Аппалачей. В отличие от стриженных, выбритых, накрахмаленных и кричащих кадровых военнослужащих большинства военных учебных центров, местные инструкторы, которые были в гражданской одежде с нестрогими требованиями к внешнему виду, не кричали. На самом деле, в них было что-то такое тихое, ледяное и отстраненное. Инструкции, отдаваемые устно, были односложными и тщательно бесстрастными; письменные инструкции и боевое расписание каждое утро молча вывешивались на доске объявлений, установленной на держателе внутри двойных входных дверей кирпичной казармы. Вся обстановка была рассчитана на то, чтобы разорвать любые связи с привычками, известным нам из обычных армейских частей и нашей жизни.
Первые три дня мы провели в безделье в казарме, гадая, наблюдают ли за нами и что именно инструкторы «оценивают» в каждом из нас. Подразделение было очень секретным, как и его стандарты отбора и оценки, и поэтому всё было окутано тайной, которая подпитывалась намеками и слухами. Единственным требованием, которое у нас было для оценки результатов на курсе, — который, как все мы знали, отберет только порядка 20 процентов из тех, кто на него прибыл, — было «делать все, что в твоих силах». Не щади себя; не сдерживайся; дай все, что можешь, и посмотри, что будет. Мужская работа.
В один из дней мы прошли восьмичасовую серию стандартизированных психологических тестов. Все были измотаны, закрашивая кружки карандашом, отвечая (а) полностью согласен, (б) согласен, (в) не знаю, (г) не согласен или (д) полностью не согласен на такие утверждения, как «У меня черный, дегтеобразный стул», «Мне нравятся высокие женщины», «Мне противно насаживать червя на крючок» и «В большинстве случаев люди меня понимают».
После ужина все вернулись в казармы, где нам приказали построиться в восемь часов вечера того же дня с 45-фунтовыми (20,5 кг) рюкзаками. С идеальной точностью, ровно в восемь часов, когда мы стояли в строю, выдыхая пар в ночной холод, инструкторская группа подъехала на восьми закрытых армейских грузовиках и припарковала их на одинаковом расстоянии друг от друга; из каждого вышел водитель и встал перед строем. Потом каждый из них по очереди стал выкрикивать номера своих пассажиров, и кандидаты садились в машины. Без лишних слов были зашнурованы тенты, ослепив нас, и колонна выехала из Кэмп-Доусон. Единственное ощущение, которое осталось внутри брезентовых тентов, было ощущение смены направления и подъема, затем спуска, а затем снова подъема — и так в течение примерно сорока пяти минут. Затем мы остановились. Тенты были расшнурованы, и мы вышли на высокую гравийную дорогу в густом лиственном лесу, покрытую еще бóльшим количеством снега. Снова были озвучены наши имена и вновь каждый ответил: «Я!».
Сержант-майор Чейни, в своем пуховом жилете и ковбойской шляпе напоминавший заблудившегося в темноте охотника, приказал каждому из нас привязать к рюкзаку активированный пластиковый химический источник света (ХИС) и сказал, чтобы мы не пользовались фонариками, за исключением случаев оказания первой помощи. Он приказал нам следовать по маркерам и знакам на гравийной дороге и идти, пока нам не скажут остановиться.
— Все понятно?
— Так точно, — хором ответили мы.
— Тогда вперед!
Все рванули по дороге, как марафонцы, с тяжелым грузом на плечах. Через несколько мгновений послышались первые стоны, когда люди натыкались на участки льда и падали. Падали все, и помногу раз. Никто не знал, как далеко предстоит идти, но ходили слухи, что дистанция составляет почти двадцать миль. Маршрут был отмечен химическими источниками света. Они частично ослепляли нас, делая темноту между ними еще темнее. Через несколько минут я уже был весь в пóту. Спуск сменялся подъемом, затем снова спуском, и мы мчались, как полуслепые снежные люди, по горам Западной Вирджинии.
Я всегда был умеренным бегуном, разогреваясь и постепенно набирая скорость, чтобы добежать до конца забега или марша с рюкзаком. Не знаю, когда именно я начал замечать, что постепенно обгоняю измученных кандидатов. Сначала был один, потом другой, затем по паре здесь и там. Я слышал, как их ноги шаркали передо мной, а мои ноги стучали за ними. Обе литровые фляги я опустошил за час и уже чувствовал последствия обезвоживания, но продолжал догонять впереди идущего человека. В какой-то момент я посчитал, что, должно быть, нахожусь среди лидеров. Обгон был безжалостным — с самого начала нам было велено проходить дистанцию в одиночку. Если только кто-то не находился в непосредственной опасности для своей жизни или здоровья, мы не должны были помогать, подбадривать… и даже разговаривать.
В армии, особенно во Вьетнаме и в рейнджерах, я хорошо научился быть одновременно в своем теле и вне его, над ним, выше него, командуя им, как жестокий отец командует запуганным и послушным сыном. Мои ботинки уже промокли от снежных комков, носки были мокрые, а ноги в ботинках размочаленные и опухшие. Плечи вопили от усиливающегося давления лямок рюкзака; мышцы ног дрожали; горло горело от одышки в ледяном воздухе. Но я обогнал еще нескольких человек.
В конце мероприятия я, спотыкаясь и находясь на грани истощения, но все еще полубегом, прибыл в Кэмп-Доусон, преодолев в общей сложности 18 миль, и доложился двум инструкторам, которые зафиксировали мое прибытие в блокноте и велели мне пройти в казарму. Когда я вошел в помещение, там было только два человека, и было очевидно, что они прибыли не так давно. Я оказался третьим из почти шестидесяти человек, и почувствовал себя победителем.
Я потягивал воду, позволяя усталости одолеть меня. Потом принял душ прямо в мокрой одежде, чтобы ее постирать, бросил ее в сушилку, обработал мозоли и с удовольствием наблюдал, как на протяжении ночи прибывали все новые и новые люди. Наш первый тест на уровень физподготовки был пройден. Я оказался среди избранных. Один кандидат — нас так и называли, кандидаты — вошел, шатаясь, вспомнив, как я обогнал его в момент крайней усталости, и добродушно произнес:
— Гофф, ты сущий демон!
Я отмахнулся, втайне удовлетворенный. В армии ничто не имеет такого значения, как признание и репутация. Их обеспечение само по себе может быть карьерой.
Однако около трех часов ночи я почувствовал непривычные ощущения в бедрах. Когда я попытался встать и дойти до ванной, стало очевидно, что я переусердствовал и превысил реальные возможности своих квадрицепсов. Это было не перенапряжение, — я получил травму. На следующий день я отправился на коллективную тренировку, чтобы подготовиться к остальной части курса. В итоге мы прошли еще почти семь миль, и к концу дня боль в квадрицепсах, чуть выше колен, стала настолько сильной, что при подъеме по лестнице мое лицо покрывалось пóтом.
Вместо того, чтобы устраивать из этого большую проблему, той же ночью в темной казарме я тихо собрал свое снаряжение и с трудом оттащил его к инструктору в здании штаба. Он перевел меня в другую казарму, скрытую от глаз остальных кандидатов, давал мне есть в столовой после того, как они уходили, и через два дня посадил меня на самолет обратно в Такому. После этого я более шести недель нес ограниченную службу из-за двух разрывов четырехглавой мышцы.
Внешне я был фаталистом, но внутренне чувствовал себя неудачником. Почему-то я не подготовился должным образом.
Позже в том же году я повторно поступил на военную службу с обещанием перевода в Центр подготовки к боевым действиям в джунглях, находящийся в Форт-Шермане, Панама. Мой брак оказался психотическим, — и наша дочь Элан была нашим заложником. Панама должна была стать географическим лекарством (ну да, конечно!), но на самом деле, это не сработало, и все стало намного хуже. Однако моя карьера развивалась очень хорошо, потому что я добровольно согласился прослужить в два раза дольше, чем любой другой инструктор Центра, чтобы выдержать суровые условия джунглей с учебными батальонами. В моей профессиональной жизни признание и репутация только росли; на работе я был почти кумиром. При этом дома царила атмосфера токсичной истерии и взаимных обвинений, из которых никто из нас не знал, как выбраться. Когда в 1982 году вернулись вербовщики из «Дельты», я уже принял для себя решение — мне хотелось пройти следующий курс отбора и оценки; я хотел сделать это снова.
На этот раз я готовился с маниакальным упорством. Я носил в полевых условиях в два раза больше, чем кто-либо другой, оставался там, спал в джунглях четыре дня в неделю. По возвращению я вонял так сильно, что мне приходилось раздеваться на веранде, чтобы не пачкать дом. В дни, когда я не был на полевых выходах, я добирался до шлюзов Гатун на канале, в восьми милях от дома, и бежал обратно… не бегал трусцой, а именно бежал. Шесть с половиной минут на милю, и мои легкие пытались вырваться из груди, когда я добегал последнюю полумилю. Я плавал кругами с барракудами вокруг лагуны; толкал и поднимал тяжести в тренажерном зале без кондиционера, выпивая за день по четыре-пять галлонов воды.
Мои товарищи по Центру подготовки к ведению боевых действий в джунглях смотрели на меня, как на инопланетянина. Чем больше сходила с ума моя семья — где Элан («Лэни»), которой тогда было всего шесть лет, была вынуждена наблюдать за нашим безумием — тем больше я становился одержимым идеей превзойти всех во всем. Я не только бегал быстрее и дальше, поднимал больше веса и дольше оставался на полигоне, но и мои занятия стали более оживленными и эффективными; моя подготовка — более тщательной; мои оценки — более точными; мое владение уставными положениями и тактическая проницательность — более тщательно развитыми, чем у кого-либо другого. Внешне это выглядело как мужество, воля, выносливость или преданность делу, но в глубине души это был страх и одержимость.
Когда я снова появился в Кэмп-Доусоне в марте 1982 года, я еще никогда не был так целеустремленно посвящен чему-либо. Любые варианты были исключены, я принял однозначное решение. Независимо от итогов, я не сдался бы. Если бы четырехглавая мышца отказала, если бы отказала спина, если бы отказали ноги, то так и было бы; если бы меня увезли на скорой помощи или вытащили из карьера, то так и было бы, — но сдаваться я не собирался. Мой разум победит мое тело. На карту было поставлено гораздо больше, чем эпизодическое бегство от своего брака. Это был отряд «Дельта»! Самая приоритетная воинская часть сухопутных войск, мужская вершина, с которой можно было смотреть свысока на других элитных солдат, на значки рейнджеров и «зеленые береты»; место, где можно было познакомиться с самыми темными навыками проявления силы. Это был тайный мир, в котором можно было исчезнуть и вновь появиться с признанием и репутацией, о которых шептались и упоминали только намеками. А внутри мужчины сидел маленький мальчик, который преодолевал коварную стену собственных сомнений.
Весь отборочный курс длился месяц, а фактический отбор продолжался около двух недель, в течение которых каждый участник в одиночку перемещался по суше с помощью карты и компаса от одной точки до другой, не пользуясь дорогами, не зная, какое расстояние он преодолеет за день и когда прибудет к крайнему контрольному пункту. В некоторые дни мы проходили всего семь или восемь миль, в другие — до двадцати пяти миль. Каждый вечер нас направляли в лагерь рядом с крайним КП, а на следующее утро мы начинали все заново. С каждым днем нас становилось все меньше. Люди не укладывались в (неизвестные им) временные нормативы, получали травмы или просто бросали курс. Ночью в лагерях начальство запрещало нам разговаривать об отборе, но мы тихо пытались сравнить, кого видели, кто исчез или кого, как мы говорили, «унес Черный Чинук».
Слухи о последнем этапе — сорокамильном переходе, который завершал физическую часть отборочного курса — слышали все. Однажды ночью нас всех собрали в одном лагере; из шестидесяти человек осталось только около двадцати пяти. Инструкторы раздали нам новые батарейки для фонариков и проверили наши аварийные КВ-транспондеры.
— Будьте готовы выйти в полночь, — сказали они. В ответ все притворились, что спят.
Начиная с полуночи, каждые пять минут нам давали координаты контрольного пункта, выпускали и говорили, что на этот раз мы можем пользоваться дорогами. Меня выпустили около 1:30 ночи с рюкзаком, который весил 55 фунтов (25 кг) до того, как я, в соответствии с инструкциями, добавил воду. Мы также несли в руках макеты винтовок M-16, сделанные из металлических стержней и твердой резины, которые весили около восьми фунтов (3,6 кг) каждый.
На каждом контрольном пункте рюкзаки взвешивались. Я прошел четыре КП и преодолел около тринадцати миль, когда остановился на контрольном пункте недалеко от Беар-Маунтин. Весы показали, что мой рюкзак весит пятьдесят четыре фунта — на один фунт меньше положенного. Я заверил, что он был взвешен правильно и весил от пятидесяти шести до пятидесяти семи фунтов на каждом из предыдущих КП, но один из инструкторов велел мне открыть рюкзак, а затем положил в него большой плоский камень.
— Не потеряй его, — произнес он.
Вес моего рюкзака увеличился до шестидесяти четырех фунтов (29 кг). Даже спустя несколько миль я все еще был зол, — не из-за веса, а из-за того, что поверил в неисправные весы, а так же из-за задержки — когда я не проверил показания компаса на повороте на Беар-Маунтин Трейл и вместо этого последовал за указателем. Через сорок пять минут стало ясно, что я поднимаюсь, тогда как должен спускаться. Я проверил карту — я прошел по тропе три мили в неправильном направлении.
Черт, черт, черт, черт, черт! Три мили туда, три мили обратно, шестимильный обход, который обошелся мне как минимум в семьдесят восемь минут! Я побежал обратно по тропе Беар-Маунтин Трейл, пока не прошел то место, где свернул не в ту сторону, все время повторяя себе, что не хватало еще после всего этого дерьма провалить отбор из-за глупой ошибки новичка. Но сработала главная директива. Не отдыхай! Не думай! Не сдавайся!
Я продолжал спускаться вниз по склону вдоль бурной горной реки, в которой год назад утонул один из кандидатов, и заметил, что у меня начали болеть ноги — не обычная боль от марша с рюкзаком, а такая, будто кости пытались прорваться сквозь плоть. Не сдавайся!
На контрольный пункт я наткнулся на покачивающемся мосту, на котором, глядя на молчаливые лица двух инструкторов, которые зловеще смотрели на свои часы, начал маниакально болтать о неправильном повороте. Перейдя через шоссе возле Парсонса, Западная Вирджиния, я затем попытался сократить путь, свернув с дороги через заросли горного лавра, которые изжевали меня и выплюнули на контрольный пункт на вершине горы. Два инструктора слушали радио, — Альберто Салазар только что пробежал Бостонский марафон за менее чем два часа и девять минут. Пока взвешивали мой рюкзак, я что-то сказал о времени Салазара и услышал первую шутку от отборочной группы «Дельты», — Дон Фини, сотрудник инструкторской группы, сказал:
— Он только что сделал за два часа то, на что у тебя ушел весь день.
Ха-ха. Если это был 26-мильный контрольный пункт, то я прошел 32 мили из-за своего небольшого шестимильного обхода на Беар-Маунтин. Только что он невольно подсказал мне, что мне осталось пройти 14 миль.
На вершине большой плоской горы поблизости находилось огромное неглубокое болото, раскинувшееся на площади в несколько миль, возможно, древний вулканический кратер. Посередине этого болота, которое не было обозначено на картах, которые мы использовали, пролегает тропа под названием Плантейшн Трейл. До сих пор я не знаю, какова протяженность этой тропы, но помню, что она пропитывала мои ноги водой при каждом шаге и превращала ощущение от костей, пытавшихся проткнуть плоть, в яркую жгучую боль, которая делала каждый шаг похожим на удар молотком по наковальне, вибрирующей от моих ног до самых воспоминаний детства.
В каком-то бреду я пробирался по Плантейшн Трейл с песней Эммилу Харрис в голове. В ней пелось о рабочем на фабрике, и текст гласил: «Я и моя машина, до конца утра, до конца дня, до конца моей жизни». В моей голове песня превратилась в: «Я и мой контрольный пункт, до конца утра, до конца дня, до конца моей жизни». К тому времени, когда я вышел с тропы на сухую землю, я уже громко пел свою новую песню, чтобы заглушить болевые сигналы от ног и спины. Призыв «Не сдавайся» больше не был смелым вызовом самому себе; это был просто монотонный шум, словно кардиомонитор в отделении интенсивной терапии.
Пока я в сумерках шел, пошатываясь, по гравийной дороге, боль в ногах слилась с болью в плечах и спине. Я сам стал болью, и единственной целью моей жизни стало бесшумно переставлять одну ногу за другой. Я почти прошел мимо следующего контрольного пункта, опустив голову.
Капитан Джеймс Найт и сержант-майор Дон Чейни остановили меня и сказали, что мне разрешат использовать фонарик до конца курса и что они хотят проверить батарейки. Нет, ответил я им. Мой фонарик был в порядке, но если я сниму рюкзак настолько долго, чтобы достать фонарик, боюсь, что мои мышцы задубеют, и я не смогу снова его поднять. Чейни сердито посмотрел на меня, и приказал мне сдать рюкзак. Я спорил с ним, когда Найт улыбнулся и пожал мне руку. Тогда я был уверен, что у меня нервный срыв: что означала эта глупая улыбка?
— Поздравляю, — произнес Найт. — Вы только что прошли марш на выносливость.
Я прошел сорок шесть миль.
— Теперь ты отдашь мне рюкзак? — спросил Чейни. Я нажал на застежку быстрого снятия и сбросил рюкзак на землю. Мои плечи облегченно распрямились.
— Сержант Гофф, — сказал Найт, — не хотите пива?
— Сэр, — ответил я, — да за пиво я бы вам отсосал.
Испытание прошли четырнадцать из нас. Терри Гилден, старый товарищ из 2-го батальона рейнджеров, закончил его с переломами обеих голеней. Он хотел этого. Через два года он погибнет в Бейруте.
[…]
МОЙ НАСТАВНИКВ «Дельте» я прошел так называемый курс боевой подготовки операторов (КБПО) и был зачислен в эскадрон «B», который теперь хорошо известен военным энтузиастам по книге Эрика Хейни «Отряд “Дельта” изнутри». Хейни в конечном итоге и стал моим командиром группы. Моим первым назначением была группа штурмовиков Томми Корбетта — людей, специализирующихся на ведении ближнего огневого боя внутри зданий, самолетов, поездов и автобусов. Одним из сотрудников группы был человек по имени Маршалл Браун.
Маршалл взял меня под свое крыло. Он был маленьким и подвижным, как и я, и так же, как и я, обладал огромной нервной энергией. В этом плане мы очень подходили друг другу. Маршалл был одним из самых преданных — можно даже сказать, одержимых — операторов в «Дельте». Он достиг значительного признания, имел хорошую репутацию. Очень быстрый бегун на средние дистанции, он с религиозным рвением отрабатывал каждый свой навык и был одним из лучших стрелков из пистолета и «практических» стрелков в Подразделении. [2] Бывший парашютист-специалист по затяжным прыжкам из группы «Золотые рыцари», он участвовал в неудавшемся рейде в Иране в 1979 году.
По выходным Маршалл брал меня с собой на стрельбище «МакКелларз Лодж» в Форт-Брэгге с запасом патронов из Подразделения, где безжалостно тренировал меня и обучал тонкостям стрельбы из пистолета «Кольт» .45-го калибра матчевого класса, которые были стандартным вооружением в Подразделении. Между стрельбой на службе и занятиями с Маршаллом по выходным я нередко настреливал по 2500 патронов из пистолета в неделю. Маршалл демонстрировал мне свое особое воодушевление, которое высоко ценилось в Подразделении.
Маршалл был холост и жил в трейлере. У него дома были свои личные пистолеты. При каждой возможности Маршалл участвовал в соревнованиях Международной конфедерации практической стрельбы (IPSC), а дома отрабатывал стрельбу в холостую, быстрое выхватывание оружия, смену магазина и смену положения для стрельбы. Он также практиковался во вскрытии замков, лазании и различных техниках скрытого проникновения; постоянно перечитывал свое наставление КБПО, чтобы быть в курсе своего ремесла и последних новинок.
Когда я впервые пришел в группу, он отвёл меня в сторонку и сказал:
— Это Подразделение находится в состоянии войны. Никогда не забывай об этом.
Маршалл был техасцем. Тогда я этого не знал, но его воспитывал эмоционально жестокий отец, который устанавливал для него такие стандарты поведения, которым он никогда не мог соответствовать. Его мать также страдала от деспотизма отца, но, по некоторым сведениям, никогда не вмешивалась (во что, я так и не узнал). Отчасти это предположение, но, похоже, армия была тем местом, где Маршалл мог усердно работать, чтобы заслужить похвалу, которую он никогда не получал от отца; местом, где правила были четко сформулированы, и если ты действительно их понимал и не нарушал, то не попадал в беду. Тот, кто мало знает о военной службе, не понимает ценности такой бюрократической последовательности для любого, кто страдал от капризной домашней власти — и это также касается женщин, которые страдали от деспотичной домашней власти.
Маршалл любил хорошие розыгрыши и часто намазывал дверные ручки вазелином; разворачивал форсунки омывателя ветрового стекла, чтобы забрызгать людей, сидящих на пассажирском сиденье его машины; а когда вы закрывали глаза, чтобы в них не попал шампунь, протягивал руку в душ и выключал горячую воду. Несмотря на свое странное воодушевление, он был шутливым. Розыгрыши часто являются симптомом жестокости, но мы этого не замечали. У нас у всех была жестокая жилка — типично мужская черта, замена и прививка от непосредственной привязанности.
Маршалл всегда искал новые возможности для тренировок. Однажды мы с ним получили задание разработать план полевых учений и ехали на мотоциклах по бездорожью, чтобы осмотреть место проведения занятий. Мы мчались по выгоревшей полосе, я отстал от него, поэтому прибавил скорость, чтобы догнать. Когда я вылетел из-за поворота, Маршалл сидел на мотоцикле поперек глубокой вымоины, и для меня было уже слишком поздно. Мой мотоцикл нырнул в канаву, переднее колесо не достигло противоположного края, и я перелетел через руль, упав лицом вниз на той стороне. Следующее, что я помню, — это как я смотрю на встревоженного Маршалла, который снова и снова зовет меня по имени. Рот у меня оказался забит глиной, шея пульсировала. Пока я сидел и счищал глину с зубов, Маршалл сказал мне, что я приземлился прямо лицом вниз, а остальные части тела перелетели через голову. Он думал, что у меня сломана шея, и был уверен, что я погиб. Когда он успокоился, то заметил, что хорошо, что мы занимались силовыми тренировками, и что это, вероятно, спасло мне жизнь.
С тех пор у меня периодически возникают спазмы в шее.
Когда мы заканчивали день или развертывались в боевых условиях, отряд «Дельта» пил. Отряд «Дельта» пил много. Нашим наказанием за плохую стрельбу или другие ошибки на тренировках было покупать эскадрону ящик пива. Другим любимым времяпрепровождением была супружеская неверность, так как большинство операторов были женатыми мужчинами с ипотекой. Маршалл не был женат, не был бабником (насколько всем было известно), и когда он пил с нами, то это длилось около часа, — он выпивал, может быть, полбутылки пива, после чего тихо уходил и оставлял нас развлекаться дальше.
Конечно, из этой веселой тенденции были исключения: пара очень религиозных людей, в том числе Уильям «Джерри» Бойкин, ныне отставной генерал, который в 2003 году прославился своим публичным заявлением о том, что мусульмане не поклоняются «настоящему Богу». Джерри безуспешно давил на большинство из нас, чтобы мы посещали праворадикальные молитвенные завтраки. Некоторые поддались.
Маршалл больше всего заботился о своей физической форме и, честно говоря, казался довольно застенчивым, когда речь заходила о сексе. Однако в «Дельте» секс был повсюду. В те дни отряд «Дельта» обладал самой большой коллекцией порнографических видео, которую я когда-либо видел, — сотни фильмов.
Одной из самых неприятных задач в армии является дежурство по подразделению. Это внутренний наряд, осуществляемый по расписанию, когда вы всю ночь не спите, дежуря у телефона. Отряд «Дельта» не был исключением, и каждые три-четыре недели можно было ожидать, что тебя поставят на дежурство по Подразделению на двадцать четыре медленно тянущихся часа. Однако в отряде, поскольку он был закрыт для публики, и располагался за воротами с камерами наблюдения и сигнализацией, мужчины могли бодрствовать, просматривая все эти порнографические видео один за другим всю ночь напролет. В Подразделении ходила шутка, что жены спрашивали, почему их мужья всегда так возбуждены, когда возвращаются с дежурства.
Жены, конечно, не подозревали, что их самих использовали в качестве средства для мастурбации, пока мы смотрели фильмы. Я тоже их просматривал, дроча как обезьяна в уединении штаба сверхсекретного армейского подразделения. Не знаю, смотрел ли Маршалл порнографические видео, — он всегда был щепетилен в разговорах на тему секса.
В итоге, наши группы были переформированы, и мои контакты с Маршаллом стали менее постоянными. Он попал под влияние слегка полоумного врача из «Дельты», который экспериментировал над нами с диетами для повышения работоспособности и шарлатанскими методами лечения. Маршалл мог подойти к вашему столу во время обеда, показать на сахарницу и сказать:
— Это белый яд.
В какой-то момент в 1985 году Маршалл присоединился к церкви, которая проповедовала своего рода мачо-христианство. Все чаще и чаще он стал проводить время с Лэнсом Фенником, бывшим рейнджером, который был прихожанином этой церкви и посещал молитвенные завтраки Бойкина «Убийцы во имя Христа». Однажды мы с Маршаллом поссорились, когда я, в каком-то контексте, сказал, что лучше рассказать дочери о контрацепции, чем умалчивать об этом. В ответ он разразился тирадой о том, что это дает ей разрешение грешить.
Я был безответственным родителем, но это не имело никакого отношения к его вспышке гнева.
В 1987 году Маршалл женился и ушел из Подразделения.
«Я ДОЛЖЕН ЭТО СДЕЛАТЬ»Во время отбора нас подвергли психологическому тестированию, прогнав через вышеупомянутую серию диагностических тестов, таких как Тематический апперцепционный тест, Миннесотский многофазный личностный опросник и т.п. На следующий день после «сорока (шести) миль» мы выстроились в очередь, чтобы поговорить с психологом Подразделения, который проанализировал наши ответы на вопросы о том, есть ли у нас черный дегтеобразный стул, нравятся ли нам высокие женщины, не против ли мы насаживать червей на крючки и чувствуем ли мы, что люди нас понимают. Насколько мы понимали, в отряде «Дельта» не хотели обучать своих сотрудников навыкам снайпера, чтобы потом узнать, что один из них сидит в общественном высотном здании и стреляет по случайным «целям», как это сделал бывший морской пехотинец Чарльз Уитмен на территории кампуса Техасского университета в Остине в 1966 году. На тот момент я не задавался вопросом, какой психолог работает в подразделении типа «Дельты» и что с ним не так. У нас состоялось приятное собеседование, во время которого я заинтриговал его своими знаниями о Сартре и Камю. Я манипулировал им, и он дал мне допуск. По итогу, этот психолог был уволен из-за своего собственного сексуального скандала, — как и последующий командир самой «Дельты».
Психологическая оценка не отсеивала мошенников, потому что почти весь отряд оказался вовлеченным в мошенническую схему, которая ввергла нас в кризис, приведший к моему исключению из Подразделения в декабре 1986 года. Мы подделывали квитанции об оплате аренды по всему миру, и после того, как Государственный департамент оплачивал их, мы получали возмещение от Армии по возвращению домой. Все шло отлично, пока один парень не пережил кризис совести и не разоблачил весь отряд. Офицеры, вероятно, знали об этом, но не хотели этого признавать.
Судя по всему, эти психологические оценки не отсеивали и насильников.
В 1988 году, когда в городе Роли нападению со стороны одного и того же человека, по-видимому незнакомца, подверглись две женщины, началось расследование. Он залез через окна второго этажа, был одет в черное с поднятым капюшоном, после чего, приказав им молчать и приставив нож к горлу, закрыл им лица, а затем изнасиловал. Во время насилия он извинялся, говоря им, что не хочет причинять им боль и что «я должен это сделать». [3]
Одиннадцатого июня 1989 года в Крэнстоне, штат Род-Айленд, Маршалл Браун был взят под стражу и обвинен в изнасиловании двух женщин из Род-Айленда. Насильник использовал тот же способ действий, что и в нападении в Северной Каролине. Находясь под стражей, Маршалл вел себя почтительно по отношению к полиции, обращался к ним по званиям и проявлял скрупулезную вежливость. В полиции его описывали как человека с мягким голосом. Он даже одобрительно отзывался о профессионализме, проявленном во время ареста, и похвалил одного из офицеров за его технику надевания наручников. Ранее в мае он был арестован за бродяжничество в Фейетвилле, Северная Каролина, после чего лишился права на залог за снятие обвинения.
Маршалл приступил к работе в тюрьме, изучая поведение федеральных маршалов, которые перевозили его в суд и обратно, и подружившись с впечатлительным двадцатилетним заключенным по имени Фредерик Хеон. Маршалл поддерживал в тюрьме физическую форму, используя время для пробежек. Тридцатого июля его приковали наручниками к другому заключенному в задней части автобуса и отвезли в Провиденс для участия в судебном заседании. Когда открылась задняя дверь, Маршалл, который смог снять наручники, прошел несколько шагов вместе с сопровождающим его охранником и своим сокамерником, а затем проскочил мимо ошеломленных федеральных маршалов и побежал как олимпийский спортсмен по улице, исчезнув из виду. Ни один из охранников не был достаточно подготовлен, чтобы преследовать Маршалла, и тот ушел. «Простота» — один из принципов войны.
Хеон был освобожден под залог и по указанию Маршалла арендовал автомобиль. Он ждал в назначенном месте встречи и отвез Маршалла до границы штата Коннектикут. Затем Хеон пошел в церковь, где, как ему сказали, он найдет деньги, но их там не оказалось. Три дня спустя Маршалл был пойман в угнанной машине и вновь арестован. В полиции он рассказал о помощи Хеона, и тот был возвращен в тюрьму за нарушение условий условно-досрочного освобождения. Маршалл ограбил дом в пятнадцати милях от Провиденса, чтобы добыть еду и кредитные карты, и разбил лагерь в сосновом бору неподалеку. В том же районе он и угнал машину. Вернувшись под стражу, он признался в девяти изнасилованиях в Род-Айленде, Техасе, Аризоне и Северной Каролине.
Маршалл учился в Академии сержант-майоров ВМС в Норфолке, когда его поймали в первый раз. Его жена Мишель, которая заботилась об их маленьком сыне, была ошеломлена.
Я не могу утверждать, что понимаю Маршалла Брауна, даже после того, как провел с ним много часов и участвовал с ним в одной боевой операции. Я слышал утверждение, что изнасилование — это не секс, а проявление власти, но я в это не верю. Изнасилование — это насилие, которое носит сексуальный характер. Изнасилование — это секс, насильственный секс. Секс обычно практикуется, изображается и воспринимается как форма агрессии и власти. Это признается в нашем повседневном языке, даже несмотря на то, что многие политики и либеральные ученые это отрицают; и это отрицается в нелепом утверждении, что «изнасилование — это не секс, а власть».
Много лет спустя со мной поговорил один из родственников Маршалла Брауна и сказал, что тот ему рассказывал, что чувствовал, что должен как-то использовать свои навыки, иначе начнет их терять. Маршалл рассматривал изнасилования как, на каком-то уровне, возможность для тренировки, а женщин — как учебные пособия.
Даже когда он насиловал этих полностью испуганных женщин, приставив нож к их горлу, и возбуждал себя до оргазма, Маршалл извинялся и объяснял им: «Я должен это делать». Он тысячу раз прыгал с самолетов, был опытным альпинистом и участвовал в боевых действиях. Ему нужен был не какой-то общий кайф, а нарушение запретов.
Как говорят психологи: «Без границ, которые можно нарушить, острые ощущения от их нарушения исчезают».
Преступления Маршалла не были связаны с его религиозным обращением, его брезгливостью по отношению к сексу или его строгим воспитанием в духе белого англо-саксонского протестантизма в Восточном Техасе. Это стало результатом всех этих вещей, но также и результатом мужественности, определяемой
культурой насилия, которое творил человек, который сделал карьеру,
следуя этой мужественности. Преступления в его карьере — например, вторжения в другие страны или убийства — были санкционированы законом. Так почему кого-то должно удивлять, что он пересек размытую грань между законом и социальным одобрением? Он жил на этой грани. Я жил на этой грани. Мы все жили на этой грани.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] В то время военные только начинали понимать, что такое синдром накопленной травмы, поэтому я не осознавал, что платил в рассрочку за будущие проблемы со здоровьем.
[2] Сейчас практическая стрельба является видом спорта, организованным вокруг «реактивных» мишеней и имитаций различных боевых сценариев.
[3] Информация о том, что произошло с Маршаллом Брауном, была почерпнута из газетных статей, а также из моих собственных интервью с членами семьи Маршалла, которые согласились рассказать о его деле при условии, что их имена не будут названы. Я также подтвердил некоторые аспекты дела в беседах с бывшими военнослужащими Подразделения.
