ГЛАВА 3 Сражение
К 1990 году я уже стал полноправным, опытным морским пехотинцем (или, как говорят в Корпусе, «TOTUS PORCUS»). И пусть я ненавидел некоторые задания, связанные с моей службой в Корпусе, — например, ползание по минным полям, — я наслаждался обществом людей, которые ползали по ним вместе со мной, стиснув зубы. Не успел я оглянуться, как уже провел восемнадцать лет в командировках по всему миру, дослужился до звания подполковника и к началу 1990 года оказался на должности командира 1-го батальона 7-го полка морской пехоты, или, как часто пишут, 1/7-го батальона. Должность была почетной. Историческое наследие в армии имеет большое значение, а историей этого батальона действительно можно было гордиться. В эпической битве на Гуадалканале во время Второй мировой войны 1/7-м батальоном командовал знаменитый Чести Пуллер. В войне в Корее Рэй Дэвис заслужил Медаль Почета, возглавив вверенный мне батальон в решающем бою на замерзшем Чосинском водохранилище, высвободив 1-ю дивизию морской пехоты из ловушки китайских коммунистов. Я также испытывал воодушевление, потому что чувствовал себя готовым к этой работе. Морские пехотинцы меня хорошо подготовили: за время учебы в Куантико и службы на кораблях флота я освоил тактическую и огневую подготовку, обучился проведению десантных операций — т.е. основам офицерской службы в морской пехоте. Один из ветеранов Вьетнама отточил мои навыки и научил меня укреплять уверенность в людях, которыми я руководил — в предыдущем году я служил под началом уникального, талантливого боевого командира, полковника Карлтона Фулфорда, поэтому понимал человека, стоящего выше меня. В тот день, когда я принял командование на ветреном плацу гарнизона в Твентинайн-Палмс, в штате Калифорния, мне не терпелось натренировать новую команду, передавая ей полученные уроки. Слово «батальон» возникло в XVI веке и произошло от итальянского слова battaglia, т.е. «битва». Батальон — это последний уровень командования, где командир взаимодействует со своими с войсками непосредственно, лицом к лицу. Это подразделение достаточно велико, чтобы вести длительные бои самостоятельно, и достаточно мало, чтобы обеспечить тесную связь между командиром и войсками. В батальоне численностью в девятьсот человек сержанты и офицеры знают друг друга лично, а командиры рот знают каждого из своих 180 бойцов. Батальон настолько мал и тесно связан между собой, что в нем, как в футбольной команде, формируется явно видимая индивидуальность. Это называется командным климатом, который отражает стиль управления, задаваемый командиром батальона, сержант-майором, командирами рот и их первыми сержантами. В совокупности все эти люди знают личные качества, сильные и слабые стороны каждого бойца своего батальона. Мой батальон был недоукомплектован, в нем было менее 500 человек личного состава вместо 860, положенных по штату. И хотя это было не совсем то, чего я ожидал, назначение также стало возможностью. Такому подходу меня научили, когда я служил еще вторым лейтенантом и командовал укомплектованным наполовину взводом. Тогда сержант-майор батальона сказал нам, молодым лейтенантам, сосредоточиться на обучении молодых морских пехотинцев, которые у нас есть, а не беспокоиться о тех, которых у нас нет. Таким образом, у нас будет кадровый костяк, который мы сможем подготовить, и солдаты которого смогут обучить новобранцев, когда они к нам прибудут. Теперь я командовал недоукомплектованным батальоном, дислоцированным на пустынной базе в Твентинайн-Палмс, в штате Калифорния, где мне и пришлось заняться формированием кадрового костяка. Поскольку любое подразделение приобретает черты личности своего командира точно так же, как спортивная команда принимает личность своего тренера, я четко сформулировал свои ожидания: мне нужна была настроенность на активные действия и инициатива во всех смыслах этого слова. Я должен был довольствоваться тем, что у меня есть, и не тратить время на нытье по поводу того, чего у меня нет. Весной 1990 года мы провели два месяца в восточной части Тихого океана, где занимались морской десантной подготовкой, после чего, в июне, вернулись в Твентинайн-Палмс, и там, в знойной пустыне Мохаве, оценивали уровень боевой подготовки механизированных подразделений другого батальона. Затем мы вылетели на четыреста миль к северу, в отдаленный Учебный центр по ведению горной войны, расположенный среди пиков Сьерра-Невады высотой в десять тысяч футов. В течение четырех недель мои отделения днем и ночью ходили в походы, спускались по веревкам, ориентировались на местности и соревновались друг с другом. Единственное, что нас отвлекало, — это парящие в воздухе, потрясающие пейзажи. Мы спали в палатках или под открытым небом, постоянно патрулировали, взбирались на отвесные скалы, и при этом — ни одного выходного дня, ни телевизора, ни телефонных звонков! Моей главной задачей в этой требовательной, неумолимой горной местности было воспитание командиров малых подразделений, ориентированных на безукоризненное выполнение базовых армейских навыков. Небольшие подразделения из дюжины человек, действующие вместе, в условиях, требующих напряжения всех физических сил, порождали доверие друг к другу. День за днем я видел, как мои отделения физически закаляются, создают более тесные связи, как по мере учебы растет их уверенность в себе. Такая изоляция создавала идеальные условия для изучения персональных качеств моих морских пехотинцев. Моя цель заключалась в том, чтобы выяснить, каким командирам следует ставить те или иные задачи. Что я имею в виду? Если бы Кастер был одним из моих подчиненных командиров, я бы не поставил его в авангард; я бы отправил его вслед за более расчетливым командиром, чтобы безрассудный стиль руководства Кастера реализовался в уже прояснившейся обстановке. [1] После месяца совместной работы я уже хорошо изучил сильные и слабые стороны всех своих ротных командиров. Один из них, бывший рядовой артиллерийский наблюдатель во Вьетнаме, был зрелым и хладнокровным. Его, как надежного человека, я использовал в передовом подразделении. Второй обладал активным, можно даже сказать легко возбуждаемым умом. Он думал об одном, даже когда говорил о другом, слова вылетали из него сами собой. Его агрессивность я бы использовал, когда обстановка уже разрешилась бы сама. Третий был спокойным, властным и хитрым. Он отлично справился бы с задачей разгрома вражеской позиции. Я подбирал личности под предполагаемые задачи, будь то десантная операция, механизированная война или бой в горах, потому что наблюдал за ними во всех трех условиях.
******
Иракская армия под командованием диктатора Саддама Хусейна вторглась в Кувейт в августе 1990 года под предлогом того, что Кувейт является одной из провинций Ирака. Полагая, что ни одна страна не встанет на защиту крошечной страны, он намеревался захватить его богатые нефтяные месторождения и пополнить свою казну миллиардами. Он неправильно понял намерения Америки, полагая, что мы останемся равнодушными, но президент Джордж Буш-старший решительно выступил против агрессии, заявив: «Мы этого не потерпим». Пока разворачивались все эти события, я находился в глуши Сьерра-Невады, вдали от телевизионных новостей, сосредоточившись на трехдневном марше к району сосредоточения — грунтовой взлетно-посадочной полосе. Мой командир полка вышел на связь со мной в полночь. Полковник Карл Фулфорд был ветераном Вьетнама. Настоящий южный джентльмен, твердый, но неизменно вежливый, он никогда не повышал голос — он просто полагал, что вы будете соответствовать его высоким требованиям. И вы им соответствовали — просто потому, что не хотели его разочаровывать. Например, в разгар одного из батальонных тактических учений он сообщил командиру батальона, что он и все его офицеры убиты. Это потребовало от сержантов руководить боевой стрельбой и захватывать свои объекты. Учения прошли успешно, и все офицеры полка усвоили этот урок. Дело было не в том, насколько хорошо действовал кто-то из нас, а в том, насколько хорошо действовало подразделение без нас. — Джим, — сказал полковник Фулфорд, — возвращай сюда свой батальон. — Сэр, — ответил я, — мы отправляемся в пятидесятимильный марш. Я прибуду на базу примерно через четыре дня. В трубке повисло молчание, — видимо, полковник размышлял о том, что ему достался наименее проницательный комбат во всем Корпусе морской пехоты. — Твой передовой отряд я ожидаю здесь к утру, — произнес он. — Всех остальных — завтра днем. И, может быть, тебе захочется почитать газету. Мы отправляемся на войну. Я только что получил четко выраженный урок о роли командира как смотрителя любого воинского формирования: вы не можете допустить, чтобы ваше подразделение оказалось застигнутым врасплох. Не зацикливайтесь на внутренних делах своей организации. От лидеров ожидают, что они будут постоянно следить за требованиями вышестоящих штабов. В армии мы существуем для того, чтобы быть готовыми. Для меня и моих людей настало время показать, на что мы способны.
ПОДГОТОВКА Привести меня в форму было поручено командиру соседнего батальона Нику Пратту. Он прислал мне 125 своих лучших бойцов — командиров отделений, снайперов и первоклассных пехотинцев, которые сразу же заполнили наши вакантные должности. Когда приходится выделять в чье-то распоряжение личный состав, принято держаться за лучших из лучших, и пример Ника мне запомнился: когда перед вами стоит задача поддержать другие подразделения, выбирайте тех, от кого вам больше всего не хочется отказываться — никогда не извлекайте выгоду за счет своих товарищей. Благодаря поддержке Ника я смог заполнить важнейшие командные должности, а подкрепление присоединилось к нам буквально по дороге на аэродром. Впоследствии, когда моему подразделению было поручено выделить пехотную роту в распоряжение танкового батальона, я отправил туда своих лучших парней. Через две недели после того, как мы покинули Сьерра-Невада, мой батальон оказался в пустыне в Саудовской Аравии. В течение пяти долгих месяцев перед нами стояла задача защищать Королевство на случай нападения иракцев из Кувейта. Мы высадились на берег, находясь в отличной физической форме, однако удушающая жара и постоянно забивающийся в глаза, носы и рты песок вызывали дизентерию. Это была грубая жизнь, без всяких удобств. Разрабатывая тактические планы, проводя учения и патрулирование, мы постепенно выбивались из сил. Я был не одинок в том, что похудел на двадцать килограммов. В середине ноября задача изменилась: нужно было силой заставить Саддама покинуть Кувейт. Наши дипломаты передавали ему сообщение: «Убирайтесь». Если это не сработает, Коалиция, собранная президентом Бушем, перейдет в наступление и вышвырнет иракскую армию. Стратегия была проста. После того как наша авиация нанесет по иракским войскам ракетно-бомбовые удары, атакуют наши наземные силы. Две дивизии морской пехоты двинутся из Саудовской Аравии прямо на север, в Кувейт, и сковырнут иракскую армию на месте. Пока иракцы будут сражаться с нами, дивизии сухопутных войск США и союзников развернутся западнее и нанесут нокаутирующий удар слева по незащищенным дивизиям Республиканской гвардии на фланге иракских позиций. Ответственность за прорыв передовых оборонительных линий иракцев командование 1-й дивизии морской пехоты возложило на наш полк. Операцию планировал полковник Фулфорд. Моему усиленному батальону из 1250 морских пехотинцев, моряков и кувейтских солдат, размещенных на «Хаммерах» и гусеничных амфибийных машинах, при поддержке восемнадцати танков предстояло проделать проходы через две полосы заграждений и соответствующие минные поля. Затем мы должны были прорвать позиции окопавшегося противника, у которого была бронетехника. Чтобы пробить два параллельных прохода, через которые должны были пройти тысячи морских пехотинцев, я выбрал двух самых смышленых капитанов. В подразделении каждого капитана были танки, саперы и пехота. Батальон я разбил на тринадцать штурмовых отрядов, придав танки пехотным взводам и организовав группы по проделыванию проходов в минных полях и по борьбе с бронетехникой. Вступив в бой, я не собирался менять организацию. Если отряд увяз бы в бою или понес большие потери, другой отряд обходил противника с фланга. Незнакомые люди не очень хорошо сражаются вместе, и я помнил, что в бою нельзя перестраиваться. Мне нужно было, чтобы военнослужащие каждой группы знали друг друга настолько хорошо, чтобы они могли предсказать реакцию друг друга. Большинство солдат находилось в темных машинах без иллюминаторов и не могло видеть, что происходит вокруг. На тренировках я видел, как мои сержанты бросали камни в «Амтраки», чтобы морпехи, сидевшие внутри, привыкали слышать звон осколков от своих машин. Командиры штурмовых подразделений, выглядывающие из люков, сами решали, насколько близко они смогут сблизиться с противником, прежде чем машины станут мишенями, а не защитой. Затем они открывали рампы, чтобы мои молодые волки высыпали наружу и атаковали, пока наша авиация и артиллерия наносили удары по врагу. Каждое воскресенье мы планировали учения, на протяжении шести дней отрабатывали в пустыне свои действия, а в следующее воскресенье оттачивали план. Это был методичный ритм, с каждой неделей наше лезвие становилось все острее. Полковник Фулфорд заходил к нам время от времени, но он больше полагался на доверие, полагая, что ваш профессионализм равен его профессионализму. Его спокойная уверенность и компетентность были заразительны для всего полка, который теперь назывался «Тактическая группа “Потрошитель”». Морская пехота — боевые войска общего назначения, но на этот раз нам предстояло сражаться не на пляже и не в джунглях. Это будет первая механизированная атака морской пехоты против полностью окопавшегося, прикрытого броней противника. Фулфорд подчеркивал одну вещь: не зацикливайтесь на атаке; если не работает что-то одно, переходите к другому; переключайте передачи; не теряйте темп; импровизируйте. Его послание было простым: сделайте это. Я и мои товарищи, командиры батальонов, впитывали в себя уверенный дух этого сдержанного, но свирепого воина. Полковник дал мне понять, что после начала сражения от меня не ждут, что я буду перезванивать, чтобы запрашивать инструкции. Мне нужно было использовать свою агрессивную инициативу в соответствии с его замыслом. Я и командиры штурмовых подразделений отрабатывали маневры на технике до тех пор, пока не могли выполнять их во сне. Для экономии топлива и моторесурса боевых машин командиры перегоняли горстку гораздо более легких «Хаммеров» в пустыню, где мы рассредоточивались и вели переговоры по тактическим радиосетям, как будто командовали целыми подразделениями. Мы отрабатывали свои командные навыки, не тратя время подчиненных, которые без устали тренировались. Я заставлял батальон перемещаться и разбивать лагерь каждые несколько дней, чтобы все привыкли немедленно собираться в боевой порядок, ночью или днем. Для этого я адаптировал способ, использовавшийся римскими легионами, которые строили полевые укрепленные лагеря прямоугольной формы. Наш лагерь был организован в форме треугольника, чтобы каждый человек знал, где он находится. Треугольник всегда был направлен на север, в сторону врага. Днем или ночью, независимо от того, где мы разбивали лагерь, каждый военнослужащий знал точное расположение минометных позиций, палатки связистов, склада горючего и своего командного пункта. Подразделение всегда было ориентировано на врага, поэтому в любой момент могло развернуться в боевой порядок. У нас было всего несколько очков ночного видения и комплектов спутниковой навигации GPS, и нашим основным инструментом ориентирования на местности был компас. Мы практиковались в ночных передвижениях, пока такой способ прорыва не стал для нас второй натурой. Часто я просил наших авиадиспетчеров направлять полеты авиации морской пехоты над нашим лагерем. Когда над твоей головой на скорости пятьсот миль в час проносится истребитель F-18, ты уже знаешь, что будет с твоим врагом. Такой порядок продолжался нескольких месяцев, все уже привыкли спать на земле без коек. По ночам мы сидели вместе, как лейтенанты Горацио Нельсона, и обсуждали тактику, передвигая на песке камни, имитирующие наши подразделения. Сидя на песчаных дюнах, я доставал из рюкзака книги, в которых рассказывалось о том, как вели войну в пустыне другие. Они позволяли мне представить хаос и то, что может пойти не так. На искусно оборудованных песчаных площадках, некоторые из которых были размером с футбольное поле, каждый командир взвода и каждый командир отделения отрабатывал свои задачи. Наши саперы объясняли, как под прикрытием огня авиации и артиллерии, они будут подрывать заряды разминирования, чтобы открыть путь через минные поля. Один из ланс-капралов объяснил, как, следуя за головными танками, он поведет свой бронированный бульдозер, чтобы засыпать вражеские траншеи. Все сержанты подготовили свои «планы доставки», в которых подробно описывалось, какие подразделения пересаживаются на другие машины, если одна из них будет подбита. Командиры пехотных штурмовых групп описывали, как они будут расширять брешь в позициях противника. Медики и врачи рассказывали о порядке эвакуации раненых пехотинцев из подбитых машин на минных полях. Мы отрабатывали каждый боевой навык и каждую нештатную ситуацию до тех пор, пока мои солдаты не стали смотреть на меня так, словно я считал их идиотами. Все настолько хорошо узнали работу друг друга, что могли приспособиться к любой неожиданности. Я намеревался отрабатывать наши действия до тех пор, пока мы не сможем импровизировать на поле боя так, как джазмен в Новом Орлеане, а для этого нужно было овладеть боевыми средствами так, как джазовый музыкант овладевает своим музыкальным инструментом. Во время службы в канун Рождества полковник Фулфорд отвел меня в сторонку. Стоя в тени, мы наблюдали, как наши солдаты поют рождественские гимны, улыбаются и смеются. Пять месяцев они провели в пустыне, жили в тяжелых условиях вдали от дома, и я сказал им, что то, каким будет это Рождество — их самым лучшим или самым худшим, — зависит от того, как они к этому отнесутся. Они решили сделать его самым лучшим. Полковник Фулфорд тихо предупредил меня о том, что ждет впереди. — Армейцы провели серию опытных учений по преодолению иракских заграждений, — сказал он. — Следует ожидать очень больших потерь при штурме. Я спросил, каких именно. — Почти половина личного состава убитыми и ранеными. По запросу полк должны были поддерживать множество самолетов и более сорока восьми артиллерийских орудий, призванных обстреливать иракцев, прикрывавших свои минные поля. Мы разработали план огневой поддержки, который, по нашему мнению, был достаточным для изоляции места прорыва, имевшего форму перевернутой буквы «U», окаймляющей нас слева, справа и спереди. Но слова полковника Фулфорда отрезвили меня. После его ухода я долго лежал без сна в своем спальном мешке. На Рождество я вызвал свою штабную группу, отвечавшую за огневую поддержку. Люди, гордившиеся своим планом, были ошарашены и ошеломлены, когда я разорвал его пополам. Мне хотелось опровергнуть итоги учений о больших потерях на минных полях. — Начните сначала, — сказал я. — Я хочу, чтобы внутри этой «U» погибло все, включая земляных червей.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ НАСТРОЙ Пехота моего батальона была обучена, но, за исключением дюжины ветеранов Вьетнама, у нее не было опыта реального боя. Бой предполагает такой уровень интенсивности, к которому трудно подготовиться даже при самых изнурительных тренировках. Как подготовить бойцов к шоку от сражения? Прежде всего, необходимо убедиться, что тренировки настолько сложны и разнообразны, что избавляют от самоуспокоенности и формируют мышечную память — инстинктивные рефлексы — в сознании, дисциплинированном для распознавания неожиданностей и реагирования на них. А после того как ваши бойцы пройдут обучение, вы должны убедиться, что они служат в одном подразделении достаточно долго, чтобы узнать своих собратьев и выработать доверие и уверенность друг в друге. После того как эта задача будет решена, следующий этап боевой подготовки — практические занятия, когда бойцы сосредоточенно отрабатывают навыки, которые будут входить в их инструментарий в бою. С ментальной точки зрения, это шаг за пределы обучения боевым навыкам, который должен осуществляться во время любой паузы в бою, будь то время между патрулированием или перед спланированной атакой. Для проведения практических занятий мы использовали любую возможность. Я вспомнил, что писал Джордж Вашингтон Конгрессу в начале нашей войны за независимость: «Люди, привыкшие к опасности, встречают ее без колебаний; в то время как войска, не привыкшие к службе, часто чувствуют опасность там, где ее нет». Ключом к подготовке тех, кто еще не был в бою, была визуализация. Цель заключалась в том, чтобы каждый солдат прошел дюжину «боев», умственных и физических, прежде чем он сделает свой первый выстрел в реальном бою, почувствует вкус пороховой гари на зубах или увидит кровь, просачивающуюся в грязь. Я хотел, чтобы мои солдаты представляли, что будет происходить, создавали мысленные образы, думали о взрывах, выкриках с приказами и, прежде всего, об оглушительной какофонии. В бою настолько шумно, что трудно расслышать — не говоря уже о том, чтобы понять, — как кто-то пытается приказать вам сделать посреди этого хаоса. В этот момент должна включиться мышечная память тренировок и учений; приходится принимать быстрые решения, не имея достаточной информации. Каждый воин должен знать свое оружие, свою работу и реакцию товарищей настолько хорошо, чтобы действовать без колебаний. У отбивающего в бейсболе есть четверть секунды, чтобы оценить траекторию брошенного мяча и замахнуться битой. У него нет времени на раздумья. Он столько раз тренировался, что расчеты, стóит ли замахиваться, происходят автоматически, впечатанные в его мышечную память. То же самое можно сказать и о солдате, участвующем в ближнем бою. Интенсивной практики также требует выработка навыков четкой устной речи. Мы все слышали записи звонков в службу 911, в которых какие-то сумасшедшие люди что-то невнятно говорят. Представьте себе, что вы пытаетесь дать четкие, краткие, точные описания и приказы по радио, когда вы находитесь под вражеским огнем. Вот так день за днем я заставлял своих сержантов и командиров взводов говорить по рации, отвечая на внезапные вводные, призванные вызвать стресс. В пустыне Саудовской Аравии рабочий день никогда не заканчивался, выходных не было, как не было и электронной почты. По ночам я отправлялся на боевые позиции — во время несения сторожевой службы ночью солдаты могут рассказать вам много интересного. Дома телевизионные новости и графики о предполагаемых потерях тревожили семьи. Эти же вопросы подпитывались почтой, приходящей моим морским пехотинцам и медикам ВМС. «План есть у каждого, — говорил Майк Тайсон, — ровно до тех пор, пока ему не дадут в морду». Подготовленный боец знает, что его собьют с ног, он предвидит это еще до начала потасовки; поэтому я вслух объяснял своим бойцам, как может сорваться наша атака. «Что, если меня убьют? — спрашивал я их на наших неформальных занятиях. — Что, если радиосвязь будет потеряна ночью во время химической атаки?» «Капрал, ваша огневая группа продвигается вперед под прикрытием танка, пули отскакивают от брони. Слева от вас инженерная машина проделывает проход. Ваши действия? Кому вы докладываете?» Благодаря тому, что у всех была общая ментальная модель предстоящего боя, каждый человек понимал общую картину и мог адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам. Проигрывая свои действия на песке и представляя себе неудачи, потери и химические атаки, мы обретали неумолимую уверенность в своей способности адаптироваться. Я считаю, что подобный способ визуализации — прохождение через то, что ждет нас впереди, привыкание сердец и умов к неожиданностям — является важнейшим инструментом управления. Чтобы показать, как будут заботится о наших раненых, я собрал свой батальон на показные занятия. Нашим амфитеатром стали песчаные дюны. Пока сержант-майор Дуайт Уокер держал секундомер, засекая время, на двух грузовиках подъехали наши медики. Из них выпрыгнули два наших хирурга, за ними последовали батальонные повара, которые выставили охранение, пока санитары устанавливали палатки и генераторы. Через двадцать минут медицинский пункт батальона был готов к приему пациентов. Тем самым я хотел продемонстрировать, что ни один морской пехотинец не будет томиться без немедленной помощи. Вся эта подготовка давала мне уверенность в своих людях, но не менее важно было убедиться, что они также уверены во мне. Несмотря на то что письма и журналы из дома предвещали большие потери, особенно для тех, кто будет идти в первом эшелоне атаки, мы знали, что мы хитрее и лучше подготовлены, чем враг.
«ПОДЗОРНЫЕ ТРУБЫ» Хотя в равнинной пустыне у меня была возможность видеть большинство своих подразделений, я все равно делегировал тактическое командование на самый низший уровень руководства. Находясь в атаке, я не собирался выкрикивать приказы капралам. Командиры каждого подразделения знали мой замысел: проделать проходы через минные поля и, вступив в ближний бой, уничтожить противника. Ведя маневренный бой, они также должны были вызывать огневую поддержку и эвакуировать раненых. Находиться в курсе событий было для меня менее приоритетной задачей. Прослушивая их тактические радиосети, я мог получать информацию, не вмешиваясь в работу. Но мне нужно было нечто большее. С помощью одного из способов, подсмотренного в своих книгах, я намеревался собирать информацию с помощью «подзорных труб», в обход обычных каналов связи. Этот способ я скопировал у Фридриха Великого, Веллингтона, Роммеля и других полководцев. Из прочитанного я понимал, что мне нужно знать больше, чем можно было ожидать от погруженных в свою работу командиров, действующих против врага. Я хотел знать уровень усталости подчиненных, моральный дух их подразделений и положение противника. Чтобы получать беспристрастные отчеты в сжатой форме, минуя обычные каналы управления, я использовал офицеров, которые обладали здравым тактическим суждением, неизменным тактом, инициативой и эмпатией. В батальоне нет подразделения, название или позывной которого начинался бы с буквы «J» (Джей), поэтому своих офицеров-«подзорных труб» я обозначил буквой армейского фонетического алфавита — «Джульет». Например, я перераспределил людей из отделения личного состава своего штаба так, чтобы помочь с прибывающими ранеными. Это оставило моего адъютанта, который понимал мой план сражения и мой замысел, без работы, поэтому ему предстояло выполнять роль офицера группы «Джульет». В нее было отобрано еще три офицера, которые встречались со мной по утрам. Они знали наш план и понимали, какая информация мне нужна, чтобы не застать меня врасплох. Понимая мой замысел, они затем перемещались между моими рассредоточенными подразделениями. Их единственной задачей было держать меня в курсе событий и одновременно придавать человеческое лицо моему замыслу. Если к вам поступает информация по нескольким каналам, а сами вы неравнодушны и всецело погружаетесь в дело, то у вас развивается более глубокое понимание обстановки. Каждому командиру и главнокомандующему нужны инструменты для сканирования горизонта на предмет опасности или возможностей. Группа «Джульет» оказалась для меня бесценной, обеспечивая постоянный поток беспристрастной информации. Я выбрал людей, которые, как я был уверен, сохранят доверие. Что не позволяло моим подчиненным командирам воспринимать группу «Джульет» как шпионскую сеть, так способность ее офицеров сохранять конфиденциальность, когда командиры делились своими проблемами. Они знали, что информация будет передана только мне и никому другому.
ЗНАЙ СВОИ СИЛЬНЫЕ СТОРОНЫ… И СЛАБОСТИ ТОЖЕ На войне даже самая великая победа омрачается трагедией. Это не похоже на бизнес — потерю денег на рынке или невыполнение плана продаж. Первостепенное значение имеет человеческое и моральное измерение. В бою, как сказал однажды Наполеон, моральный фактор относится к физическому в соотношении три к одному. Сочетание нематериальных качеств — уверенности, доверия, гармонии и привязанности друг к другу, которые опираются на физическую силу, умственную гибкость и духовную стойкость каждого человека, — порождает сплоченные подразделения, способные доминировать на поле боя. Но смерть всегда рядом. Добровольно рисковать жизнью; идти в бой, зная, что при этом ты можешь прекратить свое существование, — противоестественный поступок. Лишить жизни такое же человеческое существо или наблюдать за гибелью близких товарищей —эмоциональное потрясение подобного рода очень сильно. В романе Майкла Шаары «Ангелы-убийцы» приводятся слова Роберта Э. Ли: «Чтобы быть хорошим солдатом, нужно любить армию, но чтобы быть хорошим офицером, вы должны быть готовы отдать приказ о смерти того, что вы любите. Это… очень трудно сделать. Такого не требует ни одна другая профессия, и это одна из причин, почему так мало хороших офицеров, хотя есть много хороших мужчин». Чтобы сохранить эмоциональное равновесие, я знал, что во время боя мне нельзя сообщать о потерях, не говоря уже об их именах. Я приказал своим подчиненным не сообщать мне ни имен, ни количества раненых, если только под угрозой не окажется их боевая задача. Оказывать помощь раненым и быстро их эвакуировать должны были врачи и санитары, а также повара, выступавшие в качестве носильщиков, я же должен был сосредоточиться исключительно на выполнении своей боевой задачи. На каком-то уровне я знал каждого из своих людей, и мне не хотелось думать об их лицах, если кого-то ранят. Как командир, предвидящий большие потери, я должен был отделить свои эмоции, иначе мне пришлось бы отвлекаться от того, что нужно сделать. Задача превыше всего, а личные утешения могли подождать другого дня. Я знал свои ограничения. Разбираться со всем этим будем позже, на берегу Колумбии.
ВПЕРЕД, В АТАКУ! Гомер описывал Троянскую войну как дикую и беспорядочную схватку, бурю пыли и дыма, сосредоточие хриплых криков и окровавленных мечей, какофонии и иррациональности. С тех пор полководцы в своем воображении тщетно ищут упорядоченное поле боя, действия на котором разворачивается по плану. Но его не существует. У генерала Улисса С. Гранта, который знал толк в войне, были свои критерии для лидеров, которые сводились к следующим: смирению; твердости характера, чтобы уметь принимать удары на ходу; и единомыслию, чтобы оставаться непреклонным, когда все летит кувырком, и одновременно с достаточной умственной гибкостью, чтобы адаптироваться, когда их подход не работает. Именно так я представлял себе своих морских пехотинцев в бою. При этом они обрушивали на противника каскадную серию катастроф, разрушая его слаженность и порождая состояние растерянности и неспособности сконцентрировать свои мысли и силы. После более чем месяца бомбардировок, на рассвете 24-го февраля 1991 года, мы начали наземную атаку. Иракцы подожгли сотни нефтяных скважин, и ужасный смог покрыл местность, закрыв Солнце. Продвигаясь всю ночь, на рассвете мы подошли к первой полосе препятствий. Иракские инженеры построили надежную оборону, состоящую из сложных минных полей, колючей проволоки, глубоких траншей и заграждений, которые прикрывались окопавшимися войсками и артиллерией. Пока наша артиллерия и авиация осуществляли огневую поддержку, саперы, под прикрытием наших танков, устремились вперед, стреляя из реактивных установок разминирования, чтобы подорвать мины и проделать проходы в минных полях. Затем наши танки и бронированные бульдозеры продвигались вперед и проделывали проходы, отбрасывая в сторону уцелевшие мины. После того как проходы были разминированы, танки и пехота пошли по ним, чтобы уничтожить врагов в траншеях. Когда мы поспешили ко второму рубежу, то открыли путь для двадцати тысяч морских пехотинцев позади нас. На учениях наш самый быстрый прорыв занял двадцать одну минуту. В реальном бою мы справились за одиннадцать. Неустанные тренировки принесли свои плоды; наши непрекращающиеся бомбардировки ослабили желание иракцев сражаться. Их артиллерийские обстрелы были беспорядочными и случайными, огонь из танковых пушек и пулеметов был слабым. Когда трусливых иракских солдат выводили с поля боя, я испытывал восхищение теми немногими, кто продолжал сражаться. Но продвигаясь вперед, мои солдаты знали, что впереди их ждет еще более сложная полоса препятствий.
******
Во время штурма мне не хотелось, чтобы командиры рот тратили время на передачу мне информации, которую я мог бы получить, просто находясь рядом с ними. Из люка своей командирской машины я мог видеть свои подразделения в открытой пустыне вокруг меня. Уверен, это было странное зрелище для наших ветеранов Вьетнама, которые в джунглях не могли что-либо разглядеть на расстоянии и десяти футов. Я следил за радиосетями штурмовых рот, время от времени переговариваясь по батальонной сети или информируя полк. Прислушиваясь к тону голосов их командиров, я мог понять, что происходит с их точки зрения. Прорвавшись через передовые позиции противника, батальон устремился ко второй, более сложной полосе препятствий, расположенной в девяти милях дальше на север. Я понимал, что скорость имеет огромное значение: иракцы теперь знали, где мы наносим основной удар по их главной оборонительной линии, и нам не хотелось давать им время на укрепление этого участка обороны. На втором рубеже противник оказался более решительный, который сражался более упорно; на минах подорвалось несколько танков и других машин, мы понесли потери. Наше продвижение замедлил артиллерийский огонь, но он не смог нас полностью остановить. В какой-то момент я свалился в воронку, и присев внутри нее, заметил муравья, пытавшегося выползти наружу. Когда я зачерпнул немного грязи, муравей упал обратно в нору, но продолжил карабкаться. Я снова зачерпнул горсть. — Не выходите наружу, мистер Муравей, — сказал я ему. — Здесь вы в большей безопасности. Как только наша авиация и артиллерия заставили замолчать вражеские орудия, мы двинулись дальше. На агропункте под названием «Ферма Эмира» позиции удерживал окопавшийся иракский батальон, ведя минометный огонь. Бронемашины роты «Браво» открыли рампы в шестистах пятидесяти ярдах от окопавшегося противника. Спешившись, морские пехотинцы устремились вперед, а иракцы, найдя в себе мужество, открыли ответный огонь. Затем над нашими головами пронесся F-18 и сбросил пятисотфунтовую бомбу. На этом все закончилось — оставшиеся в живых люди устремились к моим морпехам, подняв руки вверх. На всем южном фронте наступление Коалиции ускорялось. Основные этапы планирования и тренировок, многократные обсуждения, обмен мнениями между генералами по поводу общей стратегии, интенсивные бомбардировки, одновременный прорыв через минные поля в нескольких местах — все это слилось воедино в жестокой гармонии. Уже к полудню морские пехотинцы значительно опередили график наступления. Вышестоящее командование предполагало, что отравляющий газ, мины и вражеский огонь нанесут штурмовым батальонам тяжелые потери, поэтому последующая задача моему батальону не ставилась. Теперь же мне приходилось сдерживать свои передовые подразделения, потому что мы сильно превысили ожидания. На третий день операции, набрав еще больший темп, мы устремились к Кувейтскому международному аэропорту. Из-за десятков горящих нефтяных вышек дым был настолько густым, что мы могли видеть вперед лишь на несколько сотен ярдов. В полдень мне пришлось включить фонарик, чтобы прочитать карту. Используя свои «подзорные трубы», слушая радиосети и сотрудников своего штаба, я мог находиться в курсе событий, не прерываясь на проведение совещаний. Мы не сбавляли темпа. Приказов я отдавал мало, предоставляя командирам штурмовых подразделений самостоятельно принимать решения. Это был разгром. При запуске любого вражеского двигателя внутреннего сгорания создавалась тепловая сигнатура, которая светилась в наших тепловизионных прицелах. Каждая машина и часть ее брони становились мишенью. Мы продвигались в густом маслянистом дыму, напоминающем Дантов «Ад», над нами низко пролетали боевые вертолеты «Кобра». Иракские танки и бронетехника были разбросаны, раздавлены, разнесены в щепки или разорваны на части, словно здесь пронесся торнадо, разбрасывая по сторонам разбитые машины и расчлененные тела. Лишь немногие из трупов напоминали людей. Большинство из них было выжжено до черноты и уменьшилось вдвое. Я находился с передовым отрядом, когда мы приблизились к большому карьеру, который сильно ограничивал нас с правого фланга. Батальон двигался к высоковольтным линиям электропередач, все еще стоящим посреди безлюдной пустыни. За три дня я почти не отдыхал, и пока мы проезжали мимо карьера, в моем усталом сознании ничего необычного не происходило. Внезапно горизонт впереди нас озарился вспышками, а также потоками зеленых трассеров. Линии электропередач послужили для ожидающего врага идеальным ориентиром, танки и пулеметы были наведены, пристреляны и готовы к стрельбе. В тот же момент иракская механизированная рота, укрывшаяся в карьере, через который мы прошли, ударила нам в тыл, бросившись в атаку на мои тыловые подразделения. Бывают и более счастливые времена, чем попадание в засаду, и ничто так не напомнило о том, что я далеко не фон Клаузевиц, как окружение моего батальона в открытой пустыне. В самый разгар вражеской атаки я увидел лейтенанта Криса Вудбриджа, который маневрировал впереди меня, стоя в башенке своего «Хамви». Грузный игрок в регби с вечной ухмылкой, Вуди возглавлял противотанковый взвод. Пока я смотрел, его машина исчезла в столбе песка и дыма — прямое попадание танкового снаряда. Мимо меня прошла взрывная волна. Я отвернулся, выкинув из головы мысль о прямом попадании, и приказал подразделениям сместиться дальше вправо, чтобы получить пространство для маневра, и ввести в бой наши танки. Взглянув в тыл, я увидел красные ракеты — наше подразделение материально-технического обеспечения и снабжения под командованием лейтенанта Джеффа Хукса подавало сигнал о том, что его атакуют. К счастью, каждый третий день на протяжении шести месяцев Джефф вместе со своим комендор-сержантом Кендаллом Хаффом обучали своих санитаров, поваров, водителей, инженеров, писарей и механиков сражаться как пехота. Сейчас, когда они столкнулись с врагом, их обучение приносило свои плоды. Теперь они подбивали вражеские машины, а наши минометы с юга и севера вели огонь по врагу, находившемуся в карьере и перед нашим фронтом. Когда иракцы появились, повара и саперы энергично ответили пулеметным огнем и противотанковыми ракетами, которыми подбивали иракские машины. Бой закончился через двенадцать минут, и ухмыляющиеся санитары и механики приветствовали прибывшее подкрепление из пехоты. Я поспешил вернуться, чтобы присоединиться к ним. Мои люди вытащили меня из затруднительного положения, но поскольку они обладали мышечной памятью и стальными нервами, они также разгромили врага, разрушив его систему принятия решений. По мере продолжения наступления, ряд иракцев оказывал сопротивление, но большинство быстро сдавалось. В середине дня полковник Фулфорд созвал своих командиров: мы должны были продолжить атаку и прорваться в Кувейт-Сити до наступления темноты, на несколько дней раньше запланированного срока. Быстро отдав приказ, я повернулся к своему «Хамви». — Узнал что-нибудь за сегодня, Джим? — тихо спросил Фулфорд. Мы оба знали, что мои морпехи выручили меня в карьере. — Да, сэр. — Хорошо, — сказал он, уходя. Он не стал уточнять, о чем идет речь. Вернувшись в свой батальон, я собрал боевых командиров для быстрого инструктажа. К нам присоединился и Вуди, растрепанный, покрытый грязью, но невредимый и по-прежнему широко улыбающийся. — Я думал, ты погиб, — сказал я. — Я тоже, сэр. — Вуди усмехнулся. — Этот снаряд вывалил на нас тонну грязи. После взрыва я вытеснил лейтенанта и его людей из своего сознания. Однако человеческий разум — это удивительная вещь. Когда я пишу о Вуди четверть века спустя, чувство облегчения так же сильно, как и все эти годы назад, когда он мне ухмылялся.
******
После месяца бомбардировок и ста часов наземных атак иракская армия была основательно потрепана и изгнана из Кувейта. Я же научился не придавать большого значения оценкам противника до тех пор, пока мы с ним не сразимся в бою. Хотя в моем батальоне было с десяток раненых, я чувствовал огромное облегчение от того, что ни один морской пехотинец, моряк или кувейтец не был убит — в будущем мне уже не будет сопутствовать такая удача. Видя облегчение и радость кувейтского народа, мы все познали, как выглядит победа. И хотя в то время я этого не осознавал, возможности, боевой дух и уверенность 1-го батальона 7-й бригады морской пехоты стали для меня тем мерилом, которое можно будет использовать при подготовке подразделений в будущих войнах. Я знал, как выглядят уверенные в себе бойцы, идущие в атаку. В течение нескольких месяцев после возвращения в Соединенные Штаты у меня все больше росло недовольство тем, что мои бойцы не получали индивидуального признания. Армейская служба на передовой сопряжена с опасностью, и признание доблести имеет решающее значение. Вопреки совету старшего офицера, который сказал мне, что протест против действий старших по званию может положить конец моей карьере, и решив добиться соответствующих наград для своих солдат, я написал командующему Экспедиционным соединением морской пехоты генерал-лейтенанту Роберту Джонстону письмо, в котором выразил свои опасения, и сразу же получил урок власти от генерала: генерал Джонстон лично позвонил мне и заверил, что исправит ситуацию. Уже через неделю я получил долгожданное известие о соответствующем признании. Наступило время, когда пример этого генерала стал для меня руководством к действию в подобных ситуациях, которые привлекали мое внимание. Если мы хотим отдать дань уважения тем, кто сражается с нашими врагами, необходимо преодолеть задержки или скупость в награждении военнослужащих, находящихся на передовой. (См. также приложение А.) Высшим критерием военной компетентности является война. Кампания была победоносной, наши потери были гораздо меньше, чем кто-либо прогнозировал. Большая заслуга в этом принадлежит поразительным улучшениям в технологиях обнаружения и уничтожения наземных целей с воздуха. В более широком смысле американские военные за два десятилетия, прошедшие после Вьетнама, разработали доктрину ведения механизированной войны, которая максимально использовала наши преимущества в маневре и мобильности. На геополитическом уровне президент Джордж Буш-старший продемонстрировал тройной выигрыш государственного мышления. На дипломатическом фронте он собрал коалицию западных и арабских государств; на военном фронте он предоставил своим генералам необходимые силы и политическое руководство; а на политическом фронте он избежал чрезмерных действий после достижения своей главной цели — освобождения Кувейта. «Этого не будет», — заявил он, и Америка с впечатляющей решимостью подкрепила эти слова, вышвырнув Саддама из Кувейта. По моему военному мнению, президент Джордж Буш-старший знал, как закончить войну на наших условиях. Когда он сказал, что Америка начнет действовать, мы так и сделали. Он одобрял развертывание подавляющих сил, чтобы вынудить противника уйти или быстро закончить войну. Он избегал таких софистических решений, как установление предельной численности войск или определение даты, когда мы должны будем прекратить боевые действия и уйти. Он планомерно добивался поддержки населения, одобрения Конгресса и согласия ООН. Он поставил четкую, ограниченную конечную цель и использовал дипломатию для формирования военной коалиции, в которую вошли союзники, с которыми мы вместе никогда не воевали. Он выслушивал противоположные точки зрения и направлял ход подготовки, не обижая и не исключая ни одну из заинтересованных сторон, но при этом твердо придерживаясь своей стратегической цели. Под его мудрым руководством не было никакой «ползучести» в основной задаче. К сожалению, в последующем у нас не получится придерживаться такой же стратегической дисциплины.
ПРИМЕЧАНИЯ: [1] Автор имеет ввиду битву при Литтл-Биг-Хорн, состоявшуюся в 1876 году между союзом индейских племен Лакота и Шайеннов и 7-м кавалерийским полком Армии США под командованием Джорджа Кастера, который прославился безрассудной храбростью и необдуманностью действий.
|