У имеющегося у меня издания совершенно другая обложка. Но я считаю, что для одного из первых полноформатных романов, посвященных теме войны во Вьетнаме, вышедших "ноздря в ноздрю" со ставшим знаменитым произведением Робина Мура "Зеленые береты", гораздо правильнее будет привести обложку первого издания 1966 года.



ДЕЛЬТА МЕКОНГА к юго-западу от Сайгона, провинция Кьенхоа, являющаяся частью житницы Южного Вьетнама. Она лежит в дельте, образованной рукавами великой реки Меконг, усеянной деревнями, жители которых выращивают обильный урожай риса. Там, как повсюду, идет схватка не на жизнь, а на смерть против Вьетконга в новой и, тем не менее, такой древней форме войны, как локальные, или партизанские, "действия".
Действие "БЕРЕГОВ ВОЙНЫ" разворачивается в одном из таких секторов. "Черный берет", американец, его южновьетнамские офицеры и личный состав занимают опасный и одинокий форпост. Их задача не допустить укрепления на побережье местного Вьетконга, защитить или замирить местную деревню и, по мере возможности, вести войну против врага...
Глубокие познания Скотта Си. С. Стоуна о современной Юго-Восточной Азии берут начало в его военной службы, во время которой он находился в Гонконге. На протяжении последних нескольких лет он много путешествовал по Дальнему Востоку, включая Вьетнам. Сейчас мистер Стоун живет на Гавайях со своей женой и маленькой дочерью, где является репортером "Гонолулу Адвертайзер".

БОЙ ВО ВЬЕТНАМЕ

"Миллер отошел и направился к другой стороне пагоды, я слышал его пистолет-пулемет. Я продолжил стрелять по кустам, давая Миллеру время обойти с фланга, а затем с двумя людьми сразу за мной двинулся зигзагом к периметру территории пагоды, бегом в полумраке ложного рассвета. Мы бросились на землю, перекатились и поднялись позади группы толстых деревьев. Я увидел двух вьетконговцев, повернувших обратно к пагоде, и нажал на спуск карабина, стреляя даже после того, как они упали, для уверенности. Я перевернул "банановую обойму" в карабине и двинулся дальше. Все вроде бы шло хорошо, но что-то начало меня напрягать, а времени разбираться, что не так, не было".

От первого драматического действия романа и до финального штурма с воздуха и суши островной твердыни Вьетконга, "БЕРЕГА ВОЙНЫ" погружают читателя в образы и звуки партизанской войны в Юго-Восточной Азии. Чем-то подобный удару пули, этот потрясающий роман рассказывает историю, не попадающую в заголовки новостей – как на самом деле выглядит для американцев и южновьетнамцев борьба с неуловимым и опасным врагом.

_________________
Amat Victoria Curam

БЕРЕГА ВОЙНЫ

Все права защищены. Авторские права © 1998 Скотт Си. С. Стоун
Первое издание 1966 год.

toExcel
165 West 95th Street, Suite B-N
New York, NY 10025
http://www.toExcel.com

Опубликовано toExcel, подразделением Kaleidscope Software, Inc. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.
ISBN: 1-58348-011-0 Номер карточки в каталоге Библиотеки Конгресса: 98-88981

Этот первый роман посвящен моим любимым детям Элисон и Эрику.

ПРЕДИСЛОВИЕ И БЛАГОДАРНОСТИ

Это художественное произведение, но оно основано на фактах. На момент его написания ВМС Южного Вьетнама располагали вдоль побережья военизированной организацией из порядка 500 джонок китайского типа. Их задача: остановить и обыскать как можно больше из примерно 70000 рыбацких суденышек, чтобы найти и арестовать вьетконговских повстанцев и/или конфисковать оружие и оборудование, которые могут на них перевозиться.
В операции участвовала горстка советников ВМС США, большинство из которых были в звании лейтенанта, и все они были на голову выше среднего офицера сопоставимого возраста и звания. Их подвиги и приключения могли бы стать сюжетом множества книг. Я попытался показать кое-что из того, что могло с ними случиться, и кое-что из того, что случалось. Однако персонажи вымышлены, и любое сходство с персоналиями, живыми или мертвыми, является совпадением.
Ради повествования я позволил себе некоторые вольности с цепочкой командования ВМС, в частности, привлекая непосредственно к авиаудару офицера флота, руководящего штабом тылового обеспечения в Сайгоне. В действительности этот офицер мог знать о таком ударе, как описываемый в этой книге, но маловероятно, что он будет непосредственно в нем участвовать.
В части повседневной деятельности советников ВМС я старался быть верным не только их конкретным фактическим обязанностям, но и нюансам их жизни в тех местах, где они были призваны быть врачами, убийцами, механиками, дипломатами и священниками. К чести этой страны и к чести американского флота, многие из них делали это прекрасно.
В знак признательности я выражаю благодарность тем, кто позволил мне стать частью Джанк Форс, пусть и ненадолго: лейтенантам Джиму Винсенту, Норману Мошеру, Бобу Рейли и Дэйву Оррику – всем людям, которые с гордостью носили символ джанкмена, черный берет. Друзьям, которые вдохновили меня попытаться описать историю Джанк Форс. И, прежде всего, моей жене Барбаре, чье мнение и помощь были незаменимы.

Автор
Гонолулу, апрель 1965 г.

_________________
Amat Victoria Curam

ЭРИКСЕН

СЛЕВА ОТ МЕНЯ раздался взрыв и затарахтел пулемет. Я увидел людей, бегущих по краю поляны, и открыл огонь из карабина. Затем все вокруг наполнилось звуками стрельбы.
Миллер отошел и направился к другой стороне пагоды; я слышал его пистолет-пулемет. Я продолжил стрелять по кустам, давая Миллеру время зайти с фланга, а затем с двумя людьми позади двинулся зигзагом к периметру территории пагоды, бегом в полумраке ложного рассвета. Мы бросились на землю, перекатились и поднялись позади группы толстых деревьев. Я увидел двух вьетконговцев, повернувших обратно к пагоде, и нажал на спуск карабина, стреляя даже после того, как они упали, для уверенности. Я перевернул "банановую обойму"(1) в карабине и двинулся дальше. Все вроде бы шло хорошо, но что-то начало меня напрягать, а времени разбираться, что не так, не было.
Теперь оба вьетнамца бежали рядом со мной, когда мы возвращались к пагоде. Я говорил им сотню раз, не собираться в кучу, но они входили в азарт, когда начиналась стрельба. Мы вернулись к стене пагоды и приблизились к углу. Я услышал хрясь, хрясь двух гранат позади нас ближе к воде, и понадеялся, что охранение у наших джонок на берегу было начеку. Возникло одно из тех необъяснимых внезапных затиший, а затем все вспыхнуло вновь. Откуда-то открыло огонь что-то крупнокалиберное, и я знал, что оно не наше. Я полз к углу, пот струился по бокам, ноги были тяжелыми, как свинец. Во рту появился легкий, тошнотворно-сладкий привкус, о котором не хотелось думать. Было и определенное возбуждение, о котором мне также не хотелось думать.
Было еще достаточно темно, чтобы затруднять стрельбу, и вьетконговцы после первой неожиданности отступили и сгруппировались для обороны. Они не всегда бьют и бегут; иногда они стоят и сражаются, они были напуганы и разозлены, и то, что половина наших сил обошла их с фланга, потрясло их. Теоретически у нас все было хорошо: мы застали их врасплох, вынудили вступить в статичный бой после того, как причинили некоторые потери, и, за исключением того большого пулемета, я полагал, что огневое преимущество за нами. И все же было что-то неладное, но я не мог понять что.
Я уловил какое-то движение впереди и справа от себя и хорошенько пострелял прямо перед ним. Раздался крик смятения и потрясения, и я не смог сдержать ухмылки, пока не заметил, что один из моих вьетнамцев смотрит на меня. Тогда я перестал улыбаться. Вьетнамцы думают, что мне нравятся подобные вещи, и они отчасти правы, но это кажется нецивилизованным.
"Сат Конг", - сказал я ему, и он ответил: "Сат Конг". Это означало "убивать коммунистов" и было тостом, клятвой и образом жизни в нашем сообществе.
Это была долгая перестрелка. Обычно они были намного короче, чем эта, и меня беспокоил пулемет. Я слышал, как он взлаивает время от времени. Кто бы ни стрелял, это не был партизан-вьетконговец. Его точно готовили в Ханое.
За деревьями снова показались бегущие люди. Они отступали на оборонительные позиции, а затем по несколько человек просачивались обратно в болото. Меня это устраивало. Мы сделали то, ради чего пришли сюда, и сейчас лучше всего было вывести моих людей, вернуться в джонки и убраться к черту.
И через мгновение внезапно и со всей ясностью я понял, что меня беспокоит. Я не слышал выстрелов Миллера после того, как он оказался по ту сторону пагоды. У него был немецкий пистолет-пулемет, и он издавал характерный звук, которого я не слышал с момента первой очереди пятнадцать или двадцать минут назад.
Я засвистел в свисток, и огонь с нашей стороны прекратился. В следующий момент я услышал, как вьетконговцы отходят, пулемет все еще стрелял в нашем направлении, чтобы помешать кому-либо последовать за ними. Через некоторое время пулемет тоже исчез, мои вьетнамцы поднимались на своих позициях, и перестрелка закончилась.
Я вытер пот с глаз, и мои руки дрожали. Я чувствовал запах сгоревшего пороха, еще там были запах земли и запах смерти. Я встал и посмотрел на часы. Мы высадились на берег меньше часа назад. Я поставил карабин на предохранитель, снял берет и потер волосы. Я осознавал, что мои люди стоят молча, глядя на меня, а я медлю. Мне не хотелось идти на ту сторону пагоды. Я знал, что найду.
Но я обошел ее и нашел его.
Он лежал на спине, сбитый ударами пуль. Его глаза и рот были открыты, и он напоминал дом, хозяева которого куда-то ушли, забыв запереть. Он получил очередь в грудь, но из скольких пуль, сказать было невозможно. Спереди все было достаточно плохо, но когда я наклонился и перевернул его, то увидел, что пули расплющились, и большая часть его спины была разорвана. Я снова положил его на спину и встал. Земля вокруг него была в пятнах. Он не выглядел мертвым или даже спящим. Он выглядел так, будто его просто больше тут нет.
Я подобрал его пистолет-пулемет и пошел прочь, обходя территорию и пересчитывая тела. Я делал все, что мог, чтобы не думать о Миллере, и в то же время знал, что когда вернемся в расположение, вьетнамцы будут болтать о том, как я справляюсь со своим делом, не беспокоясь о том, что мой лучший друг и единственный другой американец на сотню миль вокруг был убит. Это добавит рассказов обо мне, но мне также нужно будет сохранять рассудок, и у меня есть работа, которую нужно будет выполнять. Если я буду думать о Миллере слишком долго, мне ничего не удастся сделать.
Я мог записать на свой счет как минимум трех вьетконговцев. Это были те двое, которых я снял, когда они пытались добраться до пагоды, и тот, что в кустах, тоже был мертв. Мы насчитали семь VC, убитых и подтвержденных. Вероятно, были и еще мертвые VC, но они всегда забирали своих убитых и раненых, когда могли.
Энсайн Тай подошел ко мне и спросил разрешения отвезти Миллера к нашим двум джонкам. У меня было возникло сильное желание похоронить Миллера прямо в тени той пагоды. Он отдал этой стране все, что мог отдать. Ему потребовалось прожить тридцать лет, чтобы влюбиться в девушку, страну и Хай Тхуйен – Джанк Форс – и все это закончилось за долю секунды в разваливающейся деревушке в верховьях реки, в провинции Кьенхоа, в дельте Меконга.
Тай еще раз мягко попросил у меня позволения забрать тело. Я велел ему приступать, и забрать также мертвых VC.
Возле пагоды Миллера клали на носилки. Кто-то поправил его черный берет и накинул ему на грудь и лицо полевую куртку. Я разрядил пистолет-пулемет, положил его на носилки, и мы двинулись к джонкам.
Когда мы причаливали, мы вытащили джонки носами на илистый берег. Оба чулука все еще были там, и я был рад видеть, что охранение бдит. Мы ответили на их сигнал, спустились к джонкам и поднялись на борт.
Дизеля затарахтели, и обе джонки пятясь, отошли от берега. Мы больше не пользовались парусами, кроме как иногда по ночам на патрулировании в море. Мы развернулись и вышли на середину реки.
Миллера запихнули между планширем и рубкой, чтобы он не перекатывался на прибрежном волнении, с которым мы могли столкнуться в дельте. Лично мне было наплевать, даже если тело скатится в воду. Та штука не была Миллером. Миллер ушел. То, что осталось, меня не слишком беспокоило.
Рассвет был вспышкой красного и золотого, и тут же небо, ясное, как звон колокола. Это был стремительный азиатский рассвет: свет, пробивающийся красками сквозь то, что было тенями, и создающий в воде мозаику из голубого, зеленого и белых полос соли. Я сказал команде, чтобы начинали завтракать, и велел радисту доложить на базу и запросить вертолет встретить нас. Затем я зашел в рубку и растянулся на грубой деревянной палубе. Я проспал всю дорогу обратно на базу.

Вертолет уже был там, когда мы пришли на наших двух чулуках, приткнув их рядом с другими джонками в маленьком заливе. Я видел, как энсайн Фат разговаривает с высоким светловолосым майором и двумя членами его экипажа. Они стояли возле хижины штаба, наблюдая за нашим прибытием. Я оставил тело Миллера в джонке и подошел к ним, отдавая честь майору.
"Вас уже напоили чаем?" – спросил я.
"Да", - ответил он, - "Энсайн Фат все организовал, когда мы прибыли".
"Вам пришлось долго ждать?"
"Пробыл здесь около часа".
"Давайте пройдем внутрь".
Мы зашли в штабную хижину. Взглядам майора и его людей предстали земляной пол, грубые балки и соломенная крыша. Я поймал взгляд майора, брошенный на наш "госпиталь" – полку с бинтами, сульфанилом, марлевыми подушками, парой хирургических ножниц и галлоном средства от кашля.
"Я ценю, что вы прибыли сюда", - сказал я им. "Иногда у нас возникают проблемы с посадкой вертушек здесь из-за VC снаружи – они любят стрелять по вам, когда вы кружите. Кстати, когда будете взлетать, предлагаю набирать высоту и валить прочь так резко, насколько только сможете раскрутить эту штуку".
"Мы так и сделаем. В утреннем сообщении от вас говорилось, что у вас погиб американец. Кто он? Как он был убит?"
Так как ему предстояло забирать тело Миллера, я решил, что он имеет право знать, и рассказал ему.
"Как вышло, что вы, ребята, вообще оказались там?" спросил он. "Я думал, что вы на этих джонках должны патрулировать побережье".
"Мы проводим много времени на берегу", - ответил я. "Все заканчивается тем, что мы сражаемся с этими ублюдками в джунглях, потому что, если мы этого не сделаем, они выйдут ночью и разнесут наши базы к чертям. Мы устраиваем столько же засад, как и любое спецподразделение в дельте. Когда мы узнаем, что где-то есть очаг VC, мы бьем их на берегу. Это на какое-то время отбивает у них охоту бить нас. Но, однако, ненадолго".
Он покачал головой. "Я думал, что Корея, это сумасшедшая война, но провались я ко всем чертям, если когда-либо видел что-то подобное".
"Добро пожаловать в клуб", - сказал я.
Фат послал своего денщика за чаем, и мы немного обсудили последние слухи и последний переворот. Возле хижины мои вьетнамские "джанки" сидели на корточках, уставившись на вертолет. Как и камера "Поляроид", он неизменно поражал их.
Майор откашлялся и встал. "Нам лучше отправляться", - сказал он.
Энсайн Тай пришел от джонок и ждал у двери хижины.
"Тай", - сказал я, - "Пусть пара человек отнесут Дай Уй(2) Миллера к вертолету".
"Да, Дай Уй", - ответил он.
Пока они несли тело Миллера к вертолету, я вернулся в штаб, чтобы собрать его вещи. Миллер спал на койке возле задней двери, все его имущество лежало под ней.
Я вытащил его казарменный сундучок и заглянул внутрь. Там был ворох одежды, свежей и грязной, и всякое личное барахло. Еще там были несколько сотен патронов специально для его пистолета-пулемета, и граната красного дыма в углу сундучка.
Сверху, в рамке и под стеклом, лежала фотография его вьетнамской подруги. Я вынул фотографию и положил на его койку рядом с патронами и гранатой. Она была очень красивой. Улыбающаяся мне из-за стекла, она была столь же далека от факта смерти Миллера, как и настоящая девушка от фото. Я подумал о том, кто скажет ей о смерти Миллера. Я гадал, не буду ли это я.
Где-то среди бардака вещей Миллера была еще одна вещь, которую мне хотелось оставить, неважно, будет это по правилам или нет. Мне был нужен дневник Миллера.
На протяжении года, проведенного со мной, Миллер вел дневник. Он был достаточно мал, чтобы поместиться в кармане его полевой куртки или быть засунутым за пояс свободных черных штанов, которые мы носили на патрулировании. Он часто писал в нем и иногда читал мне отрывки. Поскольку я знал кое-что из него, я не хотел, чтобы его вернули его родителям вместе с его вещами. Я также чувствовал, что он хотел бы, чтобы он остался у меня.
Я нашел его завернутым в чистую футболку возле задней стенки сундучка. Я положил его и фотографию девушки на свою койку, засунул остальные его вещи в сундучок и закрыл его.
Вошел Тай. "Дай Уй Миллер в вертолете", - сказал он.
Я указал на сундучок, и Тай крикнул в сторону двери. Пришли двое вьетнамцев, взяли сундучок и отнесли его в вертолет. Лопасти несущего винта уже медленно вращались, и экипаж был на месте. Когда сундучок был загружен, я поднырнул под лопасти и подбежал к майору, сидевшему на месте пилота.
"Вот", - сказал я, протягивая ему нашивку в виде пилотских крылышек с эмблемой Джанк Форс посередине. "Мы даем это людям, которые помогают нам. Я благодарен, что вы прилетели. Осторожнее на отлете".
Мотор чихал, и ему пришлось кричать, чтобы поблагодарить меня в ответ.
"Хорошо. Я пойду прямо вверх и сразу прочь отсюда", - сказал он. "Хочешь в последний раз взглянуть на своего друга?"
Я помотал головой и, пригнувшись, выскочил из-под лопастей. Майор зачитал контрольную карту и дал газ двигателю. Он показал мне большой палец, и вертолет оторвался от земли. Он поднялся, описал небольшой круг и направился к Кап-Сен-Жак. Экипажи вертолетов всегда были рады убраться из нашего района. Они прозвали наше место Форт-Апач, потому что мы были окружены Вьетконгом точно так же, как жители Старого Запада, окопавшиеся в своих фортах, враждебными индейцами. Я оглядел окрестности штаба: равносторонний треугольник глинобитных стен с огневыми точками и спиралями колючей проволоки с внешней стороны, мины перед ними, грубые хижины и открытую уборную. Это выглядело не очень, но мне нравилось, и я скучал по нему, когда был в Кап-Сен-Жак или в Сайгоне. Я всегда с нетерпением ждал возвращения.
Я посмотрел через узкую реку на вьетнамскую деревню. Временами ее контролировали мы, временами ее контролировал Вьетконг. Теперь у нас было семь тел вьетконговцев, и я точно знал, что буду с ними делать.
"Энсайн Тай".
"Да, Дай Уй ?"
"Энсайн Фат".
"Я, Дай Уй".
"Занесите мертвых VC внутрь расположения. Не позволяйте никому сообщить в деревню, что тела здесь. Не отпускайте никого из джанкменов в деревню". Затем я рассказал им, что хочу сделать, и до наступления темноты нам было больше нечем заняться.

В Юго-Восточной Азии не бывает сумерек. В один миг еще светло, а в следующий словно кто-то накидывает вам на голову одеяло. Я встал, натянул черные рубаху и штаны джанкмена, и убрал бренди. Я отложил дневник и фотографию, и вышел в центральную часть хижины. Тай, Фат и еще несколько джанкменов ждали, и мы пошли к задней части хижины, где лежали тела.
За час дело было сделано. Головы всех семи VC были надеты на пики, а пики установлены прямо по центру деревенской площади. Никто в деревне не видел, как мы ставили их, и я надеялся, что потрясение от обнаружения их там на следующее утро лишит мужества всех сочувствующих VC.
Возвращаясь из деревни в наше расположение, мы плыли медленно, убедившись, что наши часовые знают, что это мы. Мы некоторое время постояли возле штаба, куря сигареты, но без особых разговоров. Наконец я сказал: "Сат Конг", и пошел спать.
Два дня спустя головы все еще были там, покрытые таким слоем мух, что их едва можно было различить, когда прилетел вертолет с приказом отвезти меня в Кап-Сен-Жак.

Вьетнамцы называют Кап-Сен-Жак Вунгтау. Как бы его не звали, он зеленый и красивый, и будучи всего в 40 милях к юго-востоку от Сайгона, он уже некоторое время был популярной курортной зоной. Пляжи там соперничают с Гавайскими, и с красавицами в бикини, нежащимися в ласковом прибое и загорающими на солнце, тоже все в порядке. Мы с Миллером имели обыкновение приходить на пляж с ошеломляющим количеством пива, усаживаться под одним из больших пляжных зонтов и завирать друг другу о предстоящих нам ночах с разными девушками в городе.
Обычно это была ложь: нам никогда не хватало времени. Миллер довольно долго пробыл в Сайгоне, прежде чем попасть на Джанк Флит, но с тех пор, как мы оказались в дельте, ни у кого из нас не оставалось времени.
В Кап-Сен-Жак Меня радовало еще одно. С тех пор, как началась эта кровавая война, в городе не было ни одного случая терроризма. Большинство людей даже не носили оружия в городе, к чему мне всегда было трудно приспособиться. Обычно я прибывал туда в смешанном настроении. Мне не хотелось оставлять "джанки" одних, даже на какое-то время, потому ¬что в мое отсутствие набеги на базу становились более частыми. С другой стороны, меня не вызывали, если только не возникала какая-нибудь накладка, обычно связанная с очередной дурацкой директивой из Сайгона о том, как должна осуществляться советническая деятельность ВМС США в дельте Меконга. И тогда имелась перспектива цивилизованной выпивки, цивилизованного ужина и многих часов безмятежного сна.
Всякий раз, когда я появлялся и уезжал из Кап-Сен-Жак, я ощущал, что еду на войну, как житель пригорода на работу.
Незадолго до того, как вертолет коснулся взлетно-посадочной полосы, у меня был странный, краткий миг, когда я почувствовал тень над головой, и все, что я переживал в отношении Миллера, хлынуло мне в горло и глаза. Но над головой не было ничего, кроме вращающихся лопастей, а потом они остановились, и мы оказались на полосе, и все прошло.
Хьюз был там на джипе. Коммандер Роберт Хьюз, крупный, грубоватый южанин, профессиональный флотский офицер из длинной плеяды профессиональных флотских офицеров. Он мог бы сыграть роль в любом фильме, взывающем к убежденному американскому патриоту. Мы пожали друг другу руки, я забрался в джип, бросив сумку на заднее сиденье, и мы покатили по дороге, удаляясь от шума аэродрома. Я ждал, когда он заговорит первым, и мы отъехали уже почти на милю, прежде чем он это сделал.
"Будет справедливо сразу сказать тебе, зачем тебя вызвали на этот раз. Надеюсь, ты поймешь".
"Я уже знаю".
Он взглянул на меня. "Знаешь?"
"Ну, Господи, разве это не сочетание факторов? Убит американец, это всего лишь второй флотский советник, которого мы потеряли. И мои ответы на некоторые из тех идиотских директив. Сайгон хочет более полных объяснений, но там хотят получить их по инстанции, через вас, и они не могут высвободить меня из дельты на время, достаточное, чтобы вызвать меня в Сайгон на ковер, как маленького нашкодившего мальчишку. Разве дело не в этом?"
Хьюз усмехнулся. Он сказал: "Довольно неплохо", но что-то в его голосе подсказывало мне, что за этим было нечто большее.
"Что еще?"
"Послушай, Эриксен, ты должен помнить про различные точки зрения. Я имею в виду, что ты там с "джанки", и это весь твой мир. Однако есть более широкая картина, и иногда тебе стоит остановиться и понять, что то, что ты делаешь, может иметь последствия".
"Что еще?"
"Черт возьми, я подхожу к этому так быстро, как только могу". Он жал на кнопку сигнала джипа дольше, чем было необходимо, проезжая мимо застрявшего автобуса на окраине города. Он явно очень нервничал по этому поводу и смущался.
"Послушайте, коммандер, просто выложите мне это. Не пытайтесь щадить мои чувства. Каков приговор?"
"На днях, когда ты выходил на связь, после того как Миллер был эвакуирован, ты упомянул о том, что выставил головы VC на пиках посреди деревни. Здесь это просочилось к какому-то вьетнамскому журналисту, и он передал это в Сайгон. История была переведена на английский для "Сайгон Пост" и один чертов высокопоставленный офицер увидал ее за утренним кофе. Многие корреспонденты тоже видели это. В сочетании со смертью Миллера и тем, что, возможно, впервые кто-то из корреспондентов обратил внимание на Джанк Флит, это нас определенным образом ославило. Заметь, я использую слово "ославило". А вот неназванный генерал был в ярости и предпочел использовать слово "зверство". Пресса требовала более подробной информации. Это чертово дерьмо добралось до Гавайев, где СинкПак(3) пожелал узнать, что ты за чудовище, и я не удивлюсь, если в Пентагоне прямо сейчас просматривают на компьютере твои послужные списки, чтобы узнать, не был ли ты из тех, кто в детстве отрывали крылышки мухам".
"Я…"
"Оставь это. Давай выпьем, и я расскажу тебе остальное".
"Есть что-то еще?"
"Вот увидишь".
Взвизгнув тормозами, джип юзом затормозил перед старой французской гостиницей недалеко от северной окраины города. Когда-то это было красивое место с просторным бальным залом, круговыми лестницами и элегантным вестибюлем, полным зеркал. Теперь это была престарелая леди со смазанным макияжем, источавшая дух покорности. Американцы использовали ее как казарму, найдя применение бильярдным столам и бару.
Бар был ярко освещенным, но прохладным, и вьетнамский бармен был очень предупредителен. Мы отнесли напитки за угловой столик. Следуя обычаю, я разрядил карабин и поставил его в угол. Я вытащил 45-й и разрядил его, поместив рядом с карабином. Затем я достал из карманов штанов две гранаты и положил их на подоконник, Хьюз все это время наблюдал за мной, пытаясь подобрать нужные слова. У меня было ощущение, что меня вот-вот нагнут, и я не собирался оказывать ему ни малейшей помощи и утешения, пока он это делал. Так что я потягивал питье и смотрел в окно, и, наконец, он больше не смог вынести молчания.
"Я не знаю, зачем ты выставил там эти головы таким образом, и меня это не волнует. Здесь важно то, чтобы мы договорились о том, как ты сможешь это объяснить".
"Объяснить это кому?"
"Журналистам на пресс-конференции, которую мы организовали для тебя сегодня днем".
"Да черт возьми, Хьюз…"
"Так, слушай, просто слушай. Говорить буду я". Он нервно поерзал на стуле и, все время поглядывая в окно, начал говорить.
"Я думаю, что все это полное дерьмо, как и то, что ты натворил, но нам сказали – мне сказали – что до сих пор мы были на хорошем счету в этом районе, будучи хорошими, чистыми американскими мальчиками. Мы хорошо относились к пленным, которых брали. Наши программы помощи гражданским завоевали нам множество друзей. Наши врачи приезжали в самую глушь, леча деревенских жителей. Наши "Морские пчелки"(4) построили здесь несколько дорог – ты, вероятно, и не знал об этом. В любом случае, мы создали имидж советников и джентльменов. Своим последним донесением ты все это изничтожил. Мало того, что вы приняли активное участие в атаке – заметьте, активное, а не в роли советников – но ты также прибег к этому примитивному варварству с головами на пиках, как какой-нибудь китайский военачальник 500 лет назад. У тебя выдающийся послужной список. К сожалению, это привлекло к тебе всеобщее внимание".
Хьюз подался вперед, его голос был тихим и искренним. "Ты мне нравишься, и я хочу тебе помочь. У меня было чувство, как будто я лишился сына, когда мы потеряли Миллера. Я знаю, что ты должен был чувствовать. Но теперь нам нужно подумать о нашем общем деле здесь. Это идиотская ситуация, но это идиотская война. Такого рода вещи во время Второй мировой просто не заметили бы, а здесь все просто ненормально".
В баре царила тишина.
"И что вы от меня хотите?" - спросил я.
"Я хочу, чтобы ты пришел сегодня днем на пресс-конференцию и сказал им, что все это было ошибкой. Ты можешь сказать им, что головы были выставлены, хорошо, но ты укажешь, что вы не несете ответственности, и что когда VC были убиты, стрельба была самообороной. Можешь сказать, VC напали на вас возле пагоды, и вы были вынуждены стрелять".
"Иными словами, вы хотите, чтобы я пошел туда, и лгал как ублюдок, потому что сайгонские коммандос нервничают?"
Он прикончил свою выпивку, но я больше не мог прикоснуться к своей.
"Я хочу, чтобы ты пошел и сделал то, что должен сделать", - сказал он.
Я очень тихо сказал, чтобы он катился к чертям. Затем я взял карабин, гранаты и 45-й, и двинулся прочь из бара.
Он произнес мне вслед: "У меня в кабинете. В четырнадцать ноль-ноль".

У меня в животе стоял холодный ком, и я чувствовал, как бьется кровь, все время, пока шел из бара, забирал сумку из джипа и проходил процедуру получения комнаты, всегда имевшейся для нас в казарме.
По соседству с комнатой была ванна, и я вошел и принял душ. Он сделал меня чище, но не помог почувствовать себя лучше. Было только 09:30 – еще полно времени.
Я знал, что пойду на пресс-конференцию. Хьюз тоже знал это. Если бы я не пошел, он мог бы убрать меня из страны в течение двадцати четырех часов, а флот – позаботиться о том, что я мог бы сказать позже. Я и без того давил на него достаточно сильно, но чувствовал, что он это заслужил.
Называть нас советниками было фарсом. Все в стране знали это. Мы были боевыми командирами и должны были ими быть. Не возьми мы вьетнамцев под начало, у них бы ничего не вышло, и не потому, что они были трусами – они просто не знали, что делать и как это делать, и никакие разговоры и тренировки не принесут никакой пользы. Нужно было взять их на засаду и показать, как убивать. Миллер терпеть не мог убивать, но мы все равно это делали. Я тоже это ненавижу, но я не такой утонченный, как Миллер.
Я не мог ожидать понимания Хьюза по поводу голов VC. Это мог только другой джанкмен. Хьюзу не доводилось терять свою семью или друзей из-за VC, как это случается со многими джанкменами. И он ни разу не валялся ночью в грязи под дождем, когда VC атаковали расположение, и пули прошивали хижины насквозь. Поднять голову и ответить было чертовски хорошим способом показать жителям деревни, что мы не всегда оказываемся на стороне жертв. Это могло повлиять на некоторых сторонников VC в деревне и, возможно, в будущем затруднить для них получение данных о наших передвижениях и графике патрулирования. Лишить их разведданных было половиной дела.
Сможет ли пресса понять это? Я сомневался. В любом случае, я был удивлен, что они забрались так далеко от бара "Каравелла"(5). Мне бы хотелось, чтобы эта пресс-конференция состоялась где-нибудь в оплоте VC, в Киньхоа или Гоконге. Тогда не потребовалось бы много времени, чтобы объяснить им, что происходит в этой стране, на этой войне.
Я был усталым, но не мог заснуть. Мне не хотелось возвращаться в бар.
Я разделся и лег в постель, с 45-м под подушкой. Я не удосужился опустить москитную сетку. Я уже был невосприимчив к ним. Затем я встал, взял дневник Миллера и снова растянулся на кровати. Он слегка отдавал потом и грязью. Очень слабо, но заметно. Я раскрыл его и принялся читать.

1. В оригинале "banana clip" – прозвище 30-патронного магазина к американским карабинам М1 и М2, данное ему за форму, резко отличавшую его от всех прочих, бывших в те времена, как правило, прямыми. Впоследствии распространилось на все магазины, имеющие изогнутую форму (прим. перев.)
2. Капитан по-вьетнамски (прим. перев.)
3. Главнокомандующий Тихоокеанским флотом США (прим. перев.)
4. Строительные батальоны Флота США (CB – Construction Battalion). Название "Морские пчелы" (Seabees) происходит от произношения сокращенного названия подразделения "Си-Би" (прим. перев.)
5. Бар на крыше отеля "Каравелла" в Сайгоне, где находились посольства Австралии и Новой Зеландии, а также офисы таких новостных агентств, как Эй-Би-Си, Эн-Би-Си и Си-Би-Эс (прим. перев.)

_________________
Amat Victoria Curam

ДНЕВНИК МИЛЛЕРА

Сайгон, 13 марта.
Она вся любовь, и нежность, и темные волосы на подушке, и все те вещи в темноте ночи – но лучше всего она выглядит при солнечном свете, как и полагается девушке. Любовь не слепа, она позволяет мне видеть в темноте, хотя я и не смотрю на нее. Я лежу лицом в потолок и смотрю на мысли о ней. Она тонко, женственно сопит. Естественно, она сопит по-вьетнамски, и я не могу всего этого понять. Хороший пример для эсперанто.
Я боюсь записать все это, боюсь очертить любовь, обозначить ее границы, расставив вокруг нее предложения. Если слова являются всего лишь символами, они в любом случае бесполезны. Напишите слово "любовь" и покажите его десяти людям: десять ответов, отдаленно связанных между собой. Если я напишу слово "любовь" и покажу ей, она будет рада, что я поделился с ней чем-то, что написал. Затем она будет обдумывать последствия всего этого, очень внимательно, слегка и шутливо хмурясь, и нервным жестом откидывая назад волосы, и глубоко внутри нее появится женственность, когда она почувствует, что я смотрю. Затем она вспомнит слегка наклонить подбородок, чтобы профиль был более красивым. И все это происходит в одно мгновение.
Слово "раса" тоже всего лишь символ. Я не думаю о ней как о вьетнамке, за исключением тех случаев, когда мы спотыкаемся во фразе на том или ином языке. Она просто женщина, и изгиб ее плеч и чертики в глазах такие же, как и у всех женщин всех рас и всех времен. Но она принадлежит только мне.
Она – сокровище, и я буду бережно хранить ее.

Сайгон, 22 марта.
Сегодня нам довелось снять покровы с Джанк Флита. Даже меня удивило, что мы объявили об этом на брифинге для прессы. Я, конечно, слышал об этом через штаб Службы поддержки, в Сайгоне, но теперь это стало достоянием общественности, и это интересно. Корреспонденты, похоже, были рады получить нечто большее, нежели заурядные новости. Мне не были известны некоторые статистические данные: шесть сотен джонок, четыре тысячи человек против любых попыток Вьетконга проскользнуть на юг на рыбацких лодках. По оценке коммандера Ренника таких рыбацких лодок было семьдесят тысяч. Экипажи Джанк Форс должны останавливать и обыскивать их, чтобы перекрыть морские пути переброски людей и припасов на юг из-за 17-й параллели. Это звучит как невыполнимая задача. И все же, это звучит еще и интересно. Кажется невероятным, что среди всех этих людей и джонок, разбросанных по более чем девятистам милям береговой линии, находится всего дюжина советников ВМС США. Они называют советников "Дай Уй", подразумевая любого в звании флотского лейтенанта или армейского капитана. Это самое распространенное звание наших советников здесь.

Сайгон, 2 апреля.
Сайгон спит с полудня до четырнадцати часов. Двигаясь по Тудо в мертвой послеполуденной тишине, я был единственным человеком, шедшим по улице, настолько у меня хватало глаз. Это все еще было странное чувство, независимо от того, как часто оно возникало. Немного сродни быть брошенным на пустынном острове.
Именно свет придает Сайгону его насыщенность, тот странно яркий свет, который раздражает фотографов, пока они не научатся его компенсировать. Я никогда не слышал этому разумного объяснения, но есть и другие, которые согласны с тем, что в Юго-Восточной Азии свет как-то белее. Возможно, дело в выцветших красках, облупленном пастельном облике города, окруженного джунглями. Здесь царит отчетливая аура вырождения, атмосфера разложения. Кто-то сказал, что французы считают, что нет более великолепной красоты, чем та, что только начинает клониться к упадку. В Сайгоне есть что-то похожее. Было бы несправедливо приписывать это французскому влиянию. Но они пробыли здесь сто лет и построили больше тюрем, чем университетов. А когда стало очевидно, что французы навсегда убрались из Сайгона, вьетнамцы, не теряя времени, переименовали Рю-Катинат. Они называют ее Тудо-Стрит. По-вьетнамски это означает "свобода".
Французы построили много великолепных зданий. Вьетнамцы позволяют им разваливаться. Должно быть, в свое время это был один из самых привлекательных городов Востока. Он по-прежнему манит, но вместо звонкой красоты осталось лишь эхо. Что случилось с этим городом? Это время, и это война.
К сеткам на окнах баров привыкаешь. Металлические сетки на них от гранат, швыряемых через окна в любое скопление американцев. Привыкаешь к грохочущим по городу танкам, к зыбучим пескам политики Сайгона, к осветительным снарядам, взлетающим прямо за рекой Сайгон, и к звукам выстрелов, слабо доносящимся через несколько секунд после мерцающих вспышек, которые означают огонь артиллерии где-то за аэропортом Таншоннят и севернее.
Жители Запада приезжают в Азию уже более века. Кто-то приходит грабить, кто-то проповедовать. Никто не появлялся здесь, не отметившись этим. Это убивало одних и делало мучениками других. Некоторых это возвысило. Некоторых теперь это начинает избавлять от спеси. Меня это затронуло более чем коварно. Я знаю звуки, вкусы и запахи Азии, и это знание подобно вину.

Сайгон, 10 апреля.
У меня возникает стимул: с переходом в оперативный отдел, я стал более активно участвовать в переписке с Джанк Флитом. Некоторые из историй фантастические, и это разнообразная операция. На севере, у берегов Дананга, они в основном используют парусники, выходя всякий раз на несколько дней в поисках среди рыбацких лодок лазутчиков Вьетконга. Вдоль береговой линии и вплоть до Сайгона ситуация примерно такая же. Но на Фукуоке Вьетконг удерживает северную половину острова, а джанки – южную оконечность. Я понимаю, что единственный тамошний советник ВМС наверное уже даже разучился говорить по-английски. В дельте Меконга эти бедолаги проводят столько же времени, сражаясь в джунглях, сколько и на джонках. Не то чтобы джонки могли послужить какой-то защитой – в последнем докладе лейтенанта Хармана говорилось, что пули прошивали оба борта его джонки.
Если мне удастся вскорости убраться отсюда, я надеюсь отправиться в дельту и самому посмотреть на эту операцию. Мне приходит в голову, что когда срок моей командировки сюда закончится, как по мне, слишком рано, я смогу перевестись на одну из должностей советников, и остаться. По крайней мере, это избавит меня от проблем с отъездом и возвращением обратно. И это не только из-за нее, но она – прекрасная причина остаться.

Сайгон, 4 августа.
Вечер, как распускающийся цветок: на ней новое аозай(1), и когда она повернула ко мне свое дивное лицо, в воздухе посреди шума и суеты раннего вечера Сайгона возникло волшебство: спокойствие, свежесть, тишина, как чистое горное озеро под медленно опускающимся занавесом сумерек. Нас унесло далеко и надолго. Когда мы снова вернулись в реальность, мы осознали, что находились на вершине какой-то высокой и далекой горной цепи, где лежал снег, над пустыней. Я влюблен, влюблен. Я уязвим – каждая песня вызывает у меня болезненное желание видеть ее, ту, которую я видел всего час назад. Неожиданное появление птицы, сидящей на подоконнике офиса, приводит меня в восторг, потому что я расскажу ей об этом. Я думаю о ней постоянно, и вчера я едва не сказал "да, дорогая" коммандеру Реннику. И по это я ей тоже расскажу.

Сайгон, 5 августа.
Харман повел один из чулуков, моторных командных джонок, на ночное патрулирование. Когда они обходили с подветра небольшой остров в одном из притоков Меконга, с берега прозвучал одиночный выстрел. Пуля попала Харману над правым ухом, и вьетнамский петти-офицер клялся, что тот был мертв еще до того, как упал на палубу. Это был единственный выстрел за весь патруль. Харман был первым советником Джанк Флита, погибшим здесь. Я его не знал. И я был рад этому.

Сайгон, 15 августа.
Встряска в штабах Джанк Форс: после смерти Хармана нам не хватало одного человека. Ренник попросил лейтенанта Эриксена отправиться из дельты в Дананг, где ход операции был несколько спокойнее. Эриксен отказался. Ренник не выглядел слишком удивленным или возмущенным. Я так понимаю, Эриксен – бунтарь. Так что они все меняют, и все больше и больше похоже, что вакансия будет в дельте, вероятно, у Эриксена. Вскоре я обговорю это с Ренником.

Сайгон, 22 августа.
Он был старым и немощным, по крайней мере, так я думал, когда проезжал мимо него на углу возле Чиньминьте. Я заметил его, потому что было время сиесты, а он ковылял, не спеша, но и не прогулочным шагом. Он, казалось, чего-то ждал: если бы я был менее расслаблен, я бы мог остановить его.
Я пересек улицу и направился к расположению HedSupAct (Headquarters, Support Activity – штаб Службы поддержки), когда началась неразбериха. Раздался адский взрыв, и меня отбросило прямо в угол бетонного здания, напугав и исцарапав, но не причинив никакого иного вреда. Я выскочил и бросился на землю, и в этот момент вьетнамские охранники принялись палить из своих чертовых шумных автоматов. Кто-то засвистел в свисток, а кто-то еще, кажется, флотский медик, перевернул меня, чтобы лучше осмотреть. Когда он увидел, что со мной все в порядке, он отошел.
Старик лежал на животе, кровь растекалась по тротуару в трех или четырех направлениях. Охранники, стрелявшие в него, стояли кругом и смотрели на него. Получился такой короткий стоп-кадр – никто не двигался, никто не разговаривал. Бомба упала, не долетела до канистр с маслом в автопарке. На такое им следует посылать более молодых террористов. Наконец один из охранников перевернул старика. Его едва не разрубило надвое. Но ужаснее всего было его лицо.
Одна из пуль раздробила нижнюю половину его челюсти, и там была сплошная мешанина из зазубренных обломков костей, зубов и крови. Его глаза были очень спокойными и очень притягивающими. Мы слышали, как позади подъехала машина скорой помощи, но не могли оторвать глаз от лица старика, его спокойных глаз и всей этой крови под ними. В этих темных глазах на мгновение что-то вспыхнуло, доля секунды иронии. Потом он закрыл их и умер.
Я подошел к автопарку. Бомба снесла верхушку стены и сбила листву с дерева по соседству. Она снесла меня с дороги, а кусок камня от разбитой стены попал в руку часовому автопарка, рана была поверхностной. И за вот это старик отдал свою жизнь, свою надежду, свое достоинство тихо и с честью умереть в постели, в окружении родственников. И свое место в истории он тоже упустил. Те, кто его знали, запомнят лишь, что он бросил бомбу, и что он потерпел неудачу. И что он умер как собака, на улице, и над ним стояли ничего не понимающие молодые люди, и никого не волновало, что он умирает, но все чувствовали то смущение, которое наступает в присутствии смерти, то ощущение формальности, которым все это связывалось, и прислушивались к этому. Спустя какое-то время я пошел в штаб. Позже мне пришлось спуститься в полицейское управление и составить протокол о происшествии. Самыми запоминающимися были глаза старика.

Сайгон, 23 августа.
Сайгон, это песня на лютне, метательный нож, джонка на реке. Сайгон, это изгиб шеи танцовщицы, солнечный свет, сверкающий на пагодах, слепой нищий. Сайгон, это пылающий автомобиль, вокруг которого танцуют студенты, в то время как изрезанный стеклом и истекающий кровью водитель стоит рядом, ошеломленный и потрясенный. А еще Сайгон – изжившая себя актриса.
Я учу язык. Она помогает.

Сайгон, 24 августа.
Завтра в Кап-Сен-Жак: инспекционная поездка. Ренник вылетает, и мы встретимся в городе с коммандером Хьюзом. Из дельты прибудет Эриксен. Идея, я полагаю, в том, чтобы выяснить, какие у него там потребности. Я рассматриваю это как шанс претендовать на должность советника. Если мне не удастся сделать это в ближайшее время, на меня придет приказ. Я должен попытаться.

Кап-Сен-Жак, 26 августа.
Случилось многое, и очень быстро. Ренник и Хьюз одобрят мой перевод на должность советника в Джанк Флит. Эриксену нужен еще один человек, и, похоже, я смогу попасть туда прямо сейчас, в 100-й дивизион в Кьенхоа. Именно там проводит большую часть своего времени Эриксен. Помню, это показалось мне любопытным: это самое жаркое место во всем Джанк Флите, но он проводит там большую часть своего времени. Ренник и Хьюз несколько расстроены небрежным подходом Эриксена к ведению документации, составлению донесений и всем прочим административным делам. Теперь я понимаю ситуацию немного лучше. Эриксен обладает большим самообладанием, но время от времени я замечаю пренебрежение, с которым полевой офицер относится к штабному, тем более что на каждого советника Джанк Флита приходится полсотни штабных офицеров. Он указал им на то, что у него мало времени на бумажную работу. Затем он пригласил их провести неделю в Кьенхоа или Камау, чтобы убедиться в этом самим. Когда они оба отказались – разумеется, из-за загруженности работой – я уловил кривую усмешку, которую Эриксен быстро скрыл.
Эриксен представляет собой чертовски потрясающее зрелище, внезапно появляясь посреди мирного городка. Мы сидели в баре казармы, когда он очень тихо вошел в дверь. Это крупный мужчина с узким разрезом глаз, лицом правильных очертаний, но с оттенком жестокости. Просто тихо сидящий в баре, он создавал впечатление опасности. У меня было ощущение, что он на взводе, и что любое мое внезапное движение приведет к тому, что меня снесет со стула. Он был ходячим арсеналом, с карабином, .45 калибром и гранатами. На нем был черный берет с любопытной эмблемой: джонкой с двумя расправленными парусами. Он сказал, что берет и эмблема являются символами Джанк Флита. Во время патрулирования, сказал он, каждый носил либо черную "пижаму", как у других джанкменов, либо зеленую боевую форму. Эриксен прост в общении, но никогда не ведет пустых разговоров. Если нечего сказать, он просто пьет и смотрит в окно. Это странный человек, без сомнения компетентный, явно начитанный и образованный. Но, похоже, ему наплевать на обзаведение друзьями. Ренник и Хьюз выглядят смущенными, когда он рядом. Но не все же могут вести войну, хотя, похоже, у меня есть шанс.

Кап-Сен-Жак, 28 августа.
Я проснулся, обнаружив Эриксена сидящим в кресле и смотрящим на меня.
"Сейчас семь тридцать", сказал он. "У меня в джипе и пиво, и виски. Ты сегодня выходной. Наши славные командиры сегодня утром дрыхнут благодаря двум красоткам, которых они встретили вчера вечером. Они еще долго не смогут принять вертикальное положение. У меня есть плавки, которые тебе подойдут, и на небе ни облачка".
Я вскочил, и через полчаса мы уже забирались в джип и с ревом неслись по городу.
"Это был один из излюбленных курортных районов во всей стране, когда здесь были французы", - сказал Эриксен. "Это мое любимое место, потому что здесь ни один сукин сын ни в кого не стреляет. Пляжи первоклассные, а сегодня вечером я покажу тебе лучший в мире никому неизведанный ресторан".
Я наблюдал за Эриксеном, ведущим машину. Он выглядел счастливым, но точно сказать сложно.
Мы проехали по извилистой дороге вокруг мыса. Море накатывалось на огромные черные скалы под нами. На холме слева от нас была старая французская артиллерийская батарея, крошащийся бетон был увит виноградными лозами. Светило яркое, жаркое солнце, и когда мы спускались с холма, я видел, как оно бросает отблески на белую пагоду и статую Будды вдалеке. Эриксен свернул вправо, и мы выехали на длинный прибрежный проезд с выстроившимися вдоль обращенной к пляжу стороны обшарпанными лачугами. Он съехал на песок возле одной из них и заорал, требуя льда, едва ли не до того, как вылез из джипа.
Хозяйка, скрюченная маленькая женщина в большой конической соломенной шляпе, вышла и закричала в ответ. Ее ничуть не напугали рост и крики Эриксена. Они спорили по-вьетнамски. Вьетнамский Эриксена был не таким беглым, как мой, но вполне действенным, идиоматичным и полным непристойных оборотов, приводивших старуху в восторг. В конце концов, она сдалась и продала нам ведро льда – драгоценного ресурса. Это означало, что ее следующим клиентам придется пить теплое пиво и ругать ее, но Эриксен, очевидно, хорошо ей заплатил. Они расстались смеясь, и мы с Эриксеном отнесли лед, пиво, виски и два слегка грязноватых стакана на пляж, и растянулись в брезентовых шезлонгах. Прибой был низким и мягким, и возле берега плавало с дюжину или чуть больше человек. Поставленное на лед пиво было холодным, солнце грело, и Эриксен пил, положив ноги на деревянный табурет, его глаза были закрыты, а на лице было то, что показалось мне выражением удовлетворения. Прошло много времени, прежде чем кто-либо из нас удосужился снова заговорить.
Некоторое время спустя, набравшись сил, я полюбопытствовал у Эриксена о его биографии. Он ответил мне, весьма вежливо, но без каких-либо колебаний, что его прошлое меня не касается. И это было все.
Мы провели там, на пляже, целый день. Время от времени заходили в воду, но в основном сидели, пили пиво и потели. Эриксен обладает даром внезапного и полного расслабления, и так же, как я чувствую, способностью мгновенно перейти к действию.
Ужин был в "Цирносе" на пляже – хорошем ресторане с отличной морской кухней. Пристрастием Эриксена было алжирское вино, которого я раньше никогда не пробовал. Это головокружительная штука.
Подняв первый бокал, Эриксен произнес тост: "Сат Конг!"
"Сат Конг", - ответил я. "А что это?"
"Это значит убивать коммунистов".
"Как-то жутковато для тоста, не так ли?"
"Это больше, чем тост. Это то, как мы живем. Ты узнаешь, если получишь постоянное назначение сюда. Многие из джанкменов воспринимают эти слова достаточно серьезно, чтобы вытатуировать их у себя на груди".
"Что будет, если VC найдут это?"
"Пока что им удалось схватить только пару наших джанки. Но у обоих были татуировки. Вьетконговцы срезали их у них с груди еще до того, как всерьез приступили к допросу".
"О боже".
"Я сделал бы с ними то же самое".
"Сделал бы или уже сделал?"
Какое-то время он смотрел на меня через стол. "Позволь мне прояснить свою позицию. Наша задача – патрулирование побережья и противодействие любому проникновению вьетконговцев. Мы не сможем патрулировать, если VC днем и ночью совершают набеги на нашу базу и наши деревни. Поэтому мы выступаем против них. Мы даже высаживаем десанты. Мы патрулируем джунгли и устраиваем засады, потому что это обеспечивает безопасность нашей базы. Любой, кто помогает VC, вредит нам. Я делаю все, что могу, чтобы узнать, где VC, кто им помогает, каковы их планы. Я не испытываю жалости к сторонникам Вьетконга и тем немногим VC, которых нам удается схватить. Я узнаю, что они знают, и выпытываю это любыми доступными мне способами".
"Ты говоришь, что цель оправдывает средства".
"Я говорю, что всякий раз, когда вьетконговцы нападают на нас, они не просто убивают джанкменов. Наши женщины и дети живут в тех же расположениях. Когда видишь четырехлетнюю девочку, которой оторвала ногу вьетконговская граната, ты начинаешь хотеть поиметь их как можно сильнее. Любым доступным способом".
Я не стал развивать эту тему, но по возвращении в казарму, когда он направлялся к своей комнате, я задал ему прямой вопрос, умерла ли та девочка.
"Да", ответил он. "Прямо у меня на руках".
"Прости, Эриксен. Она так много для тебя значила?"
"Для меня? Я даже не знал, как ее зовут. Спокойной ночи, Миллер".

Кап-Сен-Жак, 4 сентября.
Дни работы: инструктажи, выезды, плавание на парусной джонке. С моим переводом, кажется, все в порядке, и я стараюсь узнать о джонках все, что только можно. Эриксен, оказывается, хороший учитель, как и во всем остальном. Завтра он снова отправится туда, на этот раз в Камау и дальше, к границе с Камбоджей. Мы же с Ренником завтра возвращаемся в Сайгон. Хьюз останется здесь в качестве координатора деятельности советников в дельте.

Сайгон, 14 сентября.
Она мечется между радостью и отчаянием, нигде не задерживаясь. Она чрезвычайно рада, что я не уезжаю из Вьетнама, но в то же время переживает по поводу моего направления в дельту. Я говорю ей, что все те истории преувеличены, и что мы потеряли лишь одного советника. Она говорит мне, что им мог бы быть я, и, может быть, буду следующим. И она бросается мне на руки, рыдая. Затем головокружительный разворот: она танцует по гостиной нашего маленького домика, кричит мне со смехом в голосе и спрашивает, когда я смогу выбраться в Сайгон, или, по внезапному озарению, может ли она приехать в Кап-Сен-Жак? Я говорю ей, что это невозможно, по крайней мере, маловероятно. Наконец, эти большие влажные глаза проникли в самую суть меня, и храбрый голос из этих великолепных губ сказал мне, что я должен идти и делать то, что, по моему мнению, должен делать, и что она будет ждать меня, и я не должен волноваться. Ах, что за женщина!

Кап-Сен-Жак, 79 сентября.
Она не плакала, когда я уходил.
Я лечу в 100-й дивизион на вертолете, послезавтра. Эриксен вернулся из Камау и ждет в 100-м. Вьетконговцы очень активны, и ходят слухи, что еще один батальон "жестких" VC проник в Кьенхоа по тропам через Лаос и Камбоджу. Мне сказали, что с жесткими бойцами трудно справиться, потому что они прошли специальную подготовку в лагере неподалеку от Ханоя и являются регулярными солдатами, а не обычными крестьянами днем и партизанами ночью, каковыми, похоже, являются большинство VC.
Мне довелось заглянуть на верфь – четыре джонки на стапелях в 10 футах над отметкой прилива с карабкающимися по ним рабочими, один рабочий колотит молотком по гребному валу, а другой тщательно вырисовывает глаза на носу. Сцена была нелепой и немного выбивающей из колеи. Что за способ вести войну! Все технологии и промышленные способы методы мира здесь бесполезны.

Кап-Сен-Жак, 20 сентября.
День тихий, с моря дует бриз, а в городе рынки переполнены, и по улицам среди прогуливающихся людей шныряют велосипеды. Дети бегают по улице, они выглядят упитанными и у них открытые, честные лица. Над городом в далекой чистоте сияет гигантский Будда, а над Буддой сверкает солнце.
Я странно отстранен от всего этого. Как бы театрально это ни звучало, завтра я отправляюсь на войну, и я боюсь.
Строки из стихов выскальзывают из уголков и проникают в мое сознание. Великолепная речь Мэтью Арнольда на дуврском берегу и слова Шекспира в устах Генриха при Азенкуре, накладывающиеся одно на другое, и сквозь них проскальзывает чья-то фраза о том, что ни один молодой человек в действительности не верит, что когда-то умрет.
Должно быть, это признак процесса старения: я понимаю, что могу умереть, возможно, умру. Странно, насколько тщеславен человек – я боюсь неудачи больше, чем смерти. Отчасти это влияние Эриксена. Он кажется непогрешимым: я чувствую себя молодым и неопытным рядом с ним, хотя мы примерно одного возраста. Боится ли он? Я уверен, что да, потому что он не глупый человек, не бесчувственный, и только бесчувственный человек не почувствовал бы того одиночества, которое я ощущаю сейчас.
Я могу только умереть, но я не должен потерпеть неудачу.
Жизнь человека должна что-то значить. Смерть, это бездна, в которую я однажды упаду, но после меня должно быть какое-то свидетельство того, что я жил.
Она знает. Если уж на то пошло, я сделал ее счастливой. Когда она состарится, она вспомнит, что мы жили.
Так ли уж это плохо, умереть? Если смерть, это цена, которую мы должны заплатить за то, что мы жили, разве она не стоит того, не стоит ли жизни? Миллиарды смертей сформировали меня. Из эволюции, которая была в той же степени селекцией смерти, что и селекцией жизни, вышла моя способность ценить, моя способность постигать, моя способность добираться до сути вещей, нюансов, тонкостей, постепенного раскрытия понимания. Любовь.
И тем не менее, и тем не менее… смерть, это потрясающе.
Я пишу это здесь, рядом с океаном. Там, под сверкающей поверхностью воды мелкие рыбешки умирают в пасти более крупных. Вчера в городе один из наших джипов сбил мальчика и убил его. В холмах на севере люди выслеживают, убивают и калечат. А там, куда я отправлюсь завтра, будут люди, пытающиеся убить меня, и я буду пытаться убить их. У меня нет опыта убийства, но я чувствую, что смогу сделать это, когда придет время.
Продолжать писать здесь и сейчас, это усилие. Образы приходят на ум и мчатся вперед, слишком быстро, чтобы их можно было описать, но не настолько быстро, чтобы вызвать у меня охладение своей мимоходностью, вызывая вибрацию где-то там, где я живу. Как глубок человек! Как широк, как сложен. И как приближение даже возможности смерти привлекает все его внимание.
Писать сегодня, это дисциплина. Я склонен пойти туда, где есть люди и смех, но мое воображение увело меня прочь от толпы и оставило блуждать обнаженным в кустах.
Страх дарует человеку великое понимание, к сожалению, я не смогу увидеть реакцию, которую будет иметь моя смерть.
Ладно, здесь была долгая пауза, пока я валялся, как водяной буйвол, в мутной реке жалости к себе. Нужно придерживаться позитивного подхода. Класс, внимание! Наш сегодняшний урок будет посвящен силе позитивной опасности. Пункт первый: страх заставляет вас видеть вещи более ясно. (Я уже научился ощущать вкус воздуха и чувствую переменчивый ветер, обдувающий мне лицо, и солнце, ласкающее мои руки, когда я пишу, гладкую текстуру песка здесь, на краю земли, и далекий звон храмового колокола.) Так, эй там, хватит мечтать. Пункт второй: если вас не убьют, вы приобретете ценный опыт, который пригодится вам в гражданской жизни. (Да, сэр. Я могу точно метнуть гранату на тридцать ярдов, разобрать оружие, любое оружие, с завязанными глазами. Я с отличием окончил факультет "укрытие и маскировка" и защитил диссертацию по "разведке и снайпингу". Я могу сделать бомбу из удобрений, умею пользоваться радиостанцией и знаю основы первой помощи при боевых ранениях. Какую должность вы думаете мне предложить, сэр?) Пункт третий: Если вы убиты, вы в блаженном неведении о прочих неудобствах. Класс, урок окончен.
Юмор, ей-богу, спасет мир.
Был ли это юмор? Ну, это была попытка.
Это бессмысленно.
Даже Хьюз сегодня лучше, чем отсутствие компании вообще.
Сегодня нам надо немного выпить.
Завтра мой день рождения. С днем рождения тебя, глупый ублюдок.

1. Аозай – традиционный вьетнамский женский костюм. В современном виде представляет собой длинную шелковую рубаху, надетую поверх штанов (прим. перев)

_________________
Amat Victoria Curam

Капитан же произноситься как "дай ви".

_________________
XA2

В общем-то даже "дай уи". В книге приводится как Dai Uy. И там так.
юи — после ch, nh, gi, h, kh, l, th, x, в конце слога, оканчивающегося на согласную: Thanh Thuy — Тханьтхюи, Guiy Xuyen — Зюисюен;
уи — в остальных случаях: Quỳnh Lưu — Куиньлыу

_________________
Amat Victoria Curam

Прямую транскрипцию "Дайви" дает в своей книге Херрингтон.
Но думаю, это нюансы. Спасибо, интересная книга!

Насколько я понимаю, на севере свой диалект, на юге свой, поэтому временами могут отличаться даже топонимы. А уж как это все американцы произносят. Вот например во время большой войны Вунг Тау для всех был Вунг Тау, даже для австралийцев. А тут Кап Сен Жак

_________________
XA2

Дык, французский след еще не остыл. Для бывшего колониального чиновничества, статусной интеллигенции и прочей преимущественно католической публики, составившей основу южновьетнамской элиты франуюкофонность была элементом статусности и образованности.

Не забывайте, это раннятина, когда не все топонимы, перетолмаченные вьетнамцами на волне национализма после ухода французов, прижились и вошли в привычный обиход.
И еще любопытный момент: традиционно топографические наименования пишутся в одно слово, в отличие от имен собственных. Так что Хошимин-Сити, но Тропа Хо Ши Мина...

_________________
Amat Victoria Curam

А я именно про это, то есть с течением времени менялись даже топонимы

_________________
XA2

Хмм... Не перетащить ли это в "вопросы перевода"?

_________________
Amat Victoria Curam

ЭРИКСЕН

ИНОГДА ПРИНЯТИЕ РЕШЕНИЙ находится не в ваших руках. Обычно мне это не нравится, но здесь все было по-другому. Когда я сказал Хьюзу, куда ему идти, я знал, что не собираюсь быть у него на поводу на этой чертовой пресс-конференции, но я еще не определился с тем, что буду делать. Чтение дневника Миллера помогло мне. Смерть Миллера имела причину и основание. Причиной было то, что он оказался в нужное время и в нужном месте, чтобы получить очередь в грудь от знавшего свое дело стрелка. Основанием была свобода для этой маленькой страны и мира в целом. Если он смог умереть за это, я смогу бросить кое-что из этого на свою чашу.
К тому времени, как я встал и оделся, мне захотелось выпить, так что я раскупорил свой бренди и накатил. Англичане устанавливают часы выпивки, а я нет. Это была хорошая порция.
Я вышел из комнаты, и некоторое время бродил по казарме. Я думал о Тае и надеялся, что он ведет патрулирование должным образом, и вспомнил, что мне нужно взять еще один жбан лекарства от кашля. Вьетнамцы подвержены респираторным заболеваниям. Я не знаю, почему. Еще у меня была идея украсть портативный генератор, который, как я знал, находится семь-восемь без присмотра на посадочной площадке. Возможно, на сей раз это сойдет мне с рук. Если я выживу сам, конечно.
Я пропустил ланч. На носу было четырнадцать, и я направился по коридору казармы к кабинету Хьюза. Это было большое здание и длинный коридор, и к тому времени, когда я добрался до двери, я все еще был зол, но контролировал ситуацию.
Некоторые флотские офицеры боятся прессы, а некоторые судятся с корреспондентами за огласку. Новостники делают свою работу, а я – свою, и, как бы то ни было, я не испытывал к ним каких-либо сильных чувств.
Дверь была открыта, и я вошел прямо, без стука, и встал возле стола Хьюза. Он сидел там во всем своем тыловом великолепии: в безупречном белом мундире, при погонах, с тремя широкими золотыми галунами. Перед ним были четверо корреспондентов.
Нас представили. Хьюз очень тщательно назвал мне их имена и откуда они, дабы убедиться, что я понимаю, что эти люди представляют миллионы читателей по всему миру. Все так. Возникла небольшая неловкая пауза, и я повернулся к столу коммандера и, не спрашивая, налил себе кофе. Три телеграфных агентства и ряд крупных газет в Соединенных Штатах: к нам прислали команду первого эшелона. Меня это тоже устраивало. Я не против иметь дело с профессионалами.
Открыл шоу австралийский корреспондент.
"Лейтенант Эриксен, можете ли вы рассказать нам немного о недавней акции, в результате которой семь голов вьетконговцев были помещены на пики посреди деревенской площади в вашем секторе?"
Я бросил взгляд на Хьюза. Он смотрел на меня с надеждой. Вопрос был показательным, поскольку указывал на то, что журналисты не были уверены, насколько глубоко я к этому причастен. Это была возможность сорваться с крючка, если бы я этого захотел.
"Джентльмены", - сказал я, - "мне хотелось бы сходу настроить нас на правильный лад, так что давайте не будем водить друг друга за нос. Я помог поместить головы туда. Я приказал сделать это через вьетнамского командира 100-го дивизиона джонок, и я несу ответственность за этот приказ. Вы должны помнить, что мы здесь в качестве советников и можем приказывать, пока ад не замерзнет, но это не принесет никакого результата, если вьетнамские командиры не согласятся".
Они зашевелились и принялись писать. Австралиец ухмылялся. Он пробыл здесь достаточно долго, чтобы знать, что мы больше, чем просто советники. Хьюз выглядел так, словно вот-вот взорвется, но я знал, что он не сможет устроить сцену сейчас. Это будет позже.
"Лейтенант Эриксен", - осмелился подать голос другой корреспондент, - "считаете ли вы обезглавливание тех VC ээ-э, хм-м, зверством?"
"Определенно, нет", - ответил я. "Они были мертвы до того, как мы отрезали им головы. Будь они живы, я, возможно, передумал бы. Но я не уверен, что не сделал бы этого даже тогда".
"Понятно. Поддерживает ли флот вас в этом решении?"
"Я не могу говорить за флот, только за себя".
"Но вы говорите как офицер ВМС".
"Разумеется".
"Вы ожидаете официального взыскания за свои действия?"
"Насколько я понимаю, если я буду исполнять свои обязанности должным образом и буду достаточно профессиональным, чтобы соответствовать стандартам ВМС как офицер, у меня не возникнет проблем". Это действительно задело Хьюза: я видел, как краснота медленно поднимается по его шее.
Австралиец откинулся назад на своем стуле. "Можем ли мы вернуться к первоначальному вопросу, лейтенант? Мне хотелось бы знать, как возникла эта ситуация, хотя должен признать, что я не так взволнован этим, как некоторые из моих американских коллег".
"Хорошо. Могу я сначала задать вам вопрос? Как много вы знаете о Хай Тхуйен, Джанк Форс? Были ли вы полностью проинформированы?"
"Да, в общем-то, нет", - ответил другой корреспондент. "Мы получили кое-какую статистику в Сайгоне, и о действиях джонок рассказывалось на пресс-конференции около года назад. Но я не думаю, что кто-то из нас хорошо знаком с этим".
"Хорошо. Позвольте мне ввести вас в курс дела. Затем, если кто-нибудь захочет отправиться со мной в Кьенхоа, я уверен, что мы сможем организовать транспортировку, и вы сможете увидеть операцию воочию – с одобрения коммандера Хьюза, разумеется".
Я взял еще кофе. Хьюз был зол как черт, но мне показалось, что я ощутил в комнате немного более дружелюбную атмосферу. Думаю, журналисты были счастливы, потому что я не уклонялся от вопросов.
"Пару лет назад", - сказал я, - "стало очевидно, что всякий раз, когда мы перерезаем линию снабжения, идущую по тропе Хо Ши Мина из Северного Вьетнама, красные будут переключаться на морской путь. Можно даже нарисовать график: при каждом удачном ударе по ним на земле они переключались на море.
Линию снабжения в джунглях достаточно сложно обнаружить и ударить по ней, но с морскими путями в десять раз сложнее. У этих берегов действует около семидесяти тысяч рыболовных джонок. Честные рыбаки идут туда, где рыба. В Дананге и южнее, в сторону Сайгона, это ловля в открытом море. К югу от Сайгона, в дельте, рыбу ловят как в водах у дельты, так и в реках, вдоль рукавов. Протяженность береговой линии составляет тысячу миль. Водные пути дельты гораздо длиннее, а в сезон дождей их число удваивается.
Красные обнаружили, что они могут поместить людей и припасы на борт джонки на севере и плыть на юг. Джонка пойдет вместе с флотом обычных рыбаков, а затем ночью причалит к берегу в любой бухте. Есть тысячи мест, где можно укрыться. Когда лодка причаливает, ее разгружают, и вот оно вам – дополнительные припасы или, может, пара "жестких" бойцов оказываются на юге и присоединяются к партизанам.
Это начинало становиться настоящей проблемой. ВМС Южного Вьетнама не могли справиться с ней в одиночку просто потому, что они не имели достаточного количества кораблей и людей, чтобы остановить и обыскать каждую рыбацкую лодку, которую они видят.
Так был образован Хай Тхуйен. Сейчас в нем имеется около шестисот джонок, укомплектованных четырьмя тысячами джанкменов. Они разделены на четыре прибрежных округа, соответствующих Корпусным округам вьетнамской армии. Они патрулируют береговую линию и поднимаются вверх по рекам. Они останавливают все, что плывет. Если у кого-то из находящихся на рыбацкой лодке, которую они останавливают, нет соответствующих документов, его доставляют на берег и пропускают через систему безопасности вьетнамской армии. Если у них есть удостоверяющие личность документы, мы все равно обыскиваем лодку".
Как бы то ни было, я завоевал их интерес. Меня никто не прерывал.
"За эти месяцы мы достаточно сильно навредили их морским путям снабжения, чтобы вызвать их раздражение. Чтобы попытаться остановить нас, они начали нападать на базы нашего дивизиона. Они пытаются, беспокоя нас, довести до изнеможения. Они рассуждают так: если они заставят нас не спать, атакуя ночь за ночью, мы не будем чувствовать себя способными патрулировать на следующий день. Нашей реакцией было продолжать патрулировать как можно интенсивнее, хотя и не так, как этого хотели бы в Сайгоне, а также самим идти в джунгли за ублюдками. Мы стали довольно хороши в устройстве засад. И наша репутация выросла до такой степени, что никто из перебежчиков VC не хотел сдаваться джанкменам. У нас была парочка перебежчиков в моем районе. Оба взяли с собой оружие. Оба скрывались в зарослях, пока не нашли кого-то из вьетнамской армии, чтобы сдаться – настолько они боялись джанки.
Теперь они прибегли к террору. В дельте мы побили их на воде и показали, что можем защитить расположение от нападений на берегу. Они действительно ненавидят нас, и чем больше они нас ненавидят, тем больше мы уверены, что наносим им урон.
Теперь так. Рядом с расположением находится деревня. До нее не больше ста ярдов. Некоторые из жителей деревни сочувствуют Вьетконгу. Из деревни видно, как выходят наши джонки, сколько и в какое время. Поэтому VC знают, сколько людей у нас осталось в расположении. Если мы будем патрулировать так интенсивно, как нам хотелось бы, у нас там останется слишком мало людей. Но мы не можем рисковать, и причина, по которой мы не можем, в том, что женщины и дети джанкменов находятся прямо здесь, прямо в расположении. Если оно будет разгромлено – ну, вы знаете, каково это.
Так что мы пытаемся лишить VC любых преимуществ. Мы пытаемся убедить жителей деревни, что в дельте сила мы, а не VC. Если жители деревни перестанут снабжать VC разведданными, мы получим чертовски много, потому что тем придется выбраться из укрытия, чтобы заполучить их. А когда они покажутся, мы их прибьем.
Вьетконговцы заправляют в деревне, потому что они используют все наши слабости и вдалбливают жителям деревни, как они сильны. Следует задуматься о психологии, психологическом климате. Одна голова VC на пике произведет в деревне большее впечатление, чем все речи, листовки и радиопередачи которые вы можете состряпать.
Именно поэтому я выставил там головы. Я сделал это сразу после рейда, в котором был убит лейтенант Миллер. Он был хорошим советником – он учился невероятно быстро – и он был другом. Но я бы выставил их там и если бы он был жив, так что я не выдаю это за действие, предпринятое, когда я был охвачен горем. Я полагаю, что эти головы смогут помочь повлиять на некоторых сторонников Вьетконга. Возможно, это немного затруднит VC слежение за нами. Я расцениваю это как разумный шаг, целесообразный и обоснованный с военной точки зрения. Я сожалею, что это произвело такую шумиху в Сайгоне, но будь я проклят, если скажу, что сожалею, что сделал это. Потому что я не сожалею, джентльмены, да и вы тоже, доведись вам принимать в этом непосредственное участие".
Для меня это была настоящая речь, и когда она завершилась, в комнате повисла тишина, по крайней мере, на минуту. Один корреспондент встал и налил себе чашку кофе, и Хьюз засуетился, предлагая ему сливки и сахар. Теперь, когда я сделал свой ход, мне стало скучно, и я стоял, глядя в окно. Пара корреспондентов все еще продолжала писать.
"Лейтенант", - спросил один из них, отрываясь от блокнота. "Как вы думаете, что с вами сделают в Сайгоне?"
"Я не знаю", - честно ответил я. "Откровенно говоря, я полагаю, что все будет зависеть от того, как вы это подадите: за или против".
Хьюз начал было что-то говорить, но передумал. Возникла еще одна пауза, и австралиец встал. "Не знаю, как остальные", - сказал он, - "но я просто не рассматриваю эту историю как сюжет. Это кажется довольно разумным, по крайней мере, для меня".
Остальные, казалось, задумались над этим. "К черту все это", - сказал один. "Мне не хотелось бы, чтобы лейтенанта убрали из дельты". Он протянул руку, и я взял ее. Мы пожали друг другу руки, и он сказал: "Спасибо, что уделили время, Эриксен". Затем он ухмыльнулся и добавил: "Жаль, что это не превратилось в сюжет. Но хотя бы было приятно снова выбраться из Сайгона. Спасибо и до свидания".
Один за другим они жали мне руку. Я был им чертовски благодарен и говорил об этом каждому из них. Когда они ушли, я повернулся к Хьюзу, ожидая взрыва. К моему удивлению, он улыбался до ушей.
"Молодец, молодец", - сказал он. "Конечно, ты нарушил все правила воинского этикета, но то, как ты вытащил нас из этой передряги, было мастерски. Мастерски".
"Я делал это не для вас, коммандер", - холодно сказал я.
"Я знаю, что нет", - огрызнулся он. "Ты меня тоже не особо волнуешь, Эриксен. Сейчас тебе повезло, но не испытывай удачу".
"Я не люблю угроз", - сказал я. "Вы можете снять с меня погоны прямо здесь и сейчас, если хотите, но не пытайтесь меня запугать. Если бы вы оторвали свою толстую жопу и однажды добрались до 100-го, вы бы принесли нам чертовски больше пользы. А пока, если вы хотите, чтобы меня убрали, просто подергайте за любые ниточки, какие хотите. Если нет, оставьте меня, черт возьми, в покое".
"Ты абсолютно чокнутый!" - заорал он. "Как ты вообще стал офицером? Как ты вообще сюда попал? Да такое может стоить тебе задницы!"
"Ну так получите ее или оставьте меня в покое".
"Ты свободен, лейтенант". Его голос снова стал нормальным, но руки дрожали. "Ты свободен. Возвращайся к своим драгоценным джанки, и да поможет мне господь, если ты снова перейдешь мне дорогу, как ты это сделал".
Я не видел смысла спорить. Я еще мгновение выдерживал его взгляд, а затем направился к двери.
"Еще кое-что", - сказал он, и я остановилась у двери.
"Из Сайгона приехала подружка Миллера. Я рассказал ей о тебе. Она хочет тебя видеть".
"Я сожалею об этом", - сказал я и вышел.

_________________
Amat Victoria Curam

Спасибо большое.

ТАЙ

ЗА ДОЛГУЮ ИСТОРИЮ моей бедной страны мы много раз видели на нашей земле войска иноземцев. Они приходили сжигать, насиловать и грабить, и наша земля всегда побеждала их. Они не научились жить в наших джунглях и так и не поняли, что бедные люди так же сильны в стремлении к свободе, как и богатые владыки.
Трудность нашей борьбы сейчас в том, что мы сражаемся с себе подобными. Вьетконг использует этот факт, чтобы подорвать наш моральный дух и поддержку со стороны наших собратьев. Они говорят нам, что мы убиваем свой собственный народ.
Но разве это не то, чем они занимаются?
Я часто думаю об этих вещах. Я здесь командую, и очень важно, чтобы внутри себя я не сомневался, что мы на правильной стороне, что за нами справедливость и право.
Я думал об этом, когда пришло известие, что скоро прибудет вертолет с Дай Уи Эриксеном. Мое сердце радуется, когда Дай Уи с нами, потому что тогда нам не может быть нанесен никакой вред.
К Дай Уи Миллеру мы относились по другому. Мы не знали, умрет ли он, но ему не повезло. Мы знаем, что есть люди, рожденные под темными звездами, и хотя мы пытались защитить его, он не был человеком, который боится, и он пошел на риск, когда мы этого не сделали. Нам было очень грустно, когда Дай Уи Миллер умер. Он был поэтом.
По радио мы узнали о приближении вертолета. Я бросил желтую дымовую гранату в траву за территорией расположения, вертолет медленно описал круг и начал снижаться. Я не мог сдержать улыбку, потому что знал, что внутри вертолета Дай Уи Эриксен как следует отругал пилота за то, что тот не повел вертолет резко вниз, прямо на площадку. Дай Уи Эриксен очень беспокоится о вертолетах.
Дай Уи, должно быть, очень нецензурно выражался, или пилот вертолета был очень напуган, потому что он не вышел и не оглядел наше расположение, как это делают большинство из них. Вертолет пошел прямо вверх и прочь, а Дай Уи направился к нам через траву и узкую деревянную дорожку через ручей, отделяющий наш поселок от деревни. Когда он подошел ближе, я понял, что он очень зол, но не по лицу, а по своеобразной дерганой походке.
"Энсайн Тай!" - проревел он.
"Да, Дай Уи?"
"Вели Тхи принести кофе. Скажи Хо, чтобы принес мне доклады о местонахождении всех действующих сейчас чулуков. Где энсайн Фат? Давайте несколько оживим это место. Почему меня не окликнули, когда я подошел к расположению? Что за сын черепахи стоит на посту, если я приблизился достаточно, чтобы мог метнуть гранату?"
Через десять минут на территории поднялся шум. Наши женщины смеялись над нами, дети бегали и смеялись, а мы спешили угодить Дай Уи. Он прекрасный человек, но, думаю, мы все его немного побаиваемся.
Внутри штаба было тихо. Дай Уи Эриксен зацепил свой карабин за гвоздь возле своей койки, а поверх него повесил рубашку, сидя с обнаженной грудью. Я думаю, он делает это, чтобы произвести впечатление на людей, потому что на цепочке на шее он носит Будду, как и мы. Он очень старается быть вьетнамцем, но он всего лишь американец, но лучший американец, которого я когда-либо видел. Когда вошли энсайн Фат и наши петти-офицеры, я прогнал детей и собак от двери, и Дай Уи начал говорить.
"Мои командиры недовольны нашими операциями. Они считают, что мы недостаточно патрулируем в дельте. Я объяснил им, что мы тратим много времени на защиту базы и деревни, и долгие часы несем караульную службу. Они понимают, что у нас есть проблемы, но я не могу заставить их понять, что проблемы настолько серьезны, каковыми они являются".
Я видел, что Дай Уи был недоволен. Я также заметил, что он изрядно выпил прошлым вечером и чувствовал себя не очень хорошо. Это глупое занятие, на что я ему много раз указывал. Выпивка лишь отодвигает заботы и вызывает головную боль, а хорошая женщина способна изгнать любую мысль. Мы предлагали ему много деревенских девушек, но он им не доверяет. Я не знаю, почему.
Дай Уи развернул карту и провел вдоль реки в направлении городка Митхо.
"Мое намерение", - сказал он, - "чтобы мы чаще вступали в бой с VC. Энсайн Тай, я бы порекомендовал вам, чтобы в ходе следующих нескольких патрулей мы отправились на остров и вернулись с мертвыми VC. Это единственный способ, которым мы можем показать свою силу нашим командирам – вашим и моим – в Сайгоне. Если мы сможем сообщить об успехах в ближайшие недели, наше начальство, скорее всего, оставит нас в покое, и мы сможем вести ту кампанию, которую мы считаем правильной. В противном случае мы, скорее всего, будем подвергаться нападкам и преследованию как со стороны нашего начальства, так и VC".
Он остановился, чтобы отхлебнуть кофе. Он пил кофе по-французски. Он гораздо крепче американского.
"Я не предлагаю сознательно идти на риск. Я говорю, что нам следует увеличить количество патрулей и продвигаться дальше вверх по реке".
Мне это не понравилось. Дай Уи знал, что для усиления патрулирования нам придется брать из расположения больше людей. Если VC нанесут удар, пока нас нет, здесь будет мало людей, чтобы оборонять его.
Я сказал ему, что мне не нравится это предложение.
"Как и мне", - сказал он. "Я думаю, что мы должны это сделать, даже если нам это не нравится. Кроме того, мы должны отвоевать деревню. Абсолютно необходимо, чтобы мы победили в деревне, если мы хотим патрулировать, не подвергая нашу базу большой опасности. Так что, начав в ближайшее время, мы постараемся вычистить всех сторонников VC в деревне. Мирным путем, по возможности".
Я принял эту идею: это был самый быстрый способ убедить его командование, что мы сможем удержать свои позиции в дельте. Если это сработает, так мы удержим деревню, чего мы уже давно пытались добиться, но гораздо медленнее, как второстепенной цели. Втайне я считал, что руководители VC очень эффективны, но не упоминал о них. У меня была мысль, что из-за них у Дай Уи могли возникнуть проблемы.
Мне не хотелось отправляться вверх к острову. Он находится посреди разветвления реки, и добраться до Митхо, не миновав его, невозможно. У VC там есть лагерь, слишком сильный, чтобы мы могли его разбить. До сих пор мы оставляли остров в покое.
Я немного поговорил с Дай Уи об острове. Он не уступал, и хотя официально он всего лишь советник, он наш лидер. Так что мы ударим по острову.
"Вот что", - сказал Дай Уи , - "я разжирел, живя в Вунгтау. Нет ли тут кого-нибудь, кто возьмет меня на патрулирование, чтобы научить смирению и согнать жир с моего живота?"
Люди кричали и смеялись. Они пойдут с ним куда угодно.
"Мы идем на патрулирование сегодня вечером", - сказал он. "Не к острову, а на север, вверх по побережью. Энсайн Тай, вы подберете экипаж и составите план? У меня много дел на территории".
У меня было больше добровольцев, чем я мог взять.
В расположении Дай Уи Эриксен завел распорядок дня, которому он следует, если не возникнет каких-либо дел. По утрам было то, что он называл "построением убогих", когда к нему шли все наши больные. Он давал им всем липкий сироп для горла и прижигал болячки спиртом. Однажды он погрузил наших тяжелобольных в джонку и отправил их далеко вниз по побережью к американскому врачу, врачу американской армии, который на следующий день прислал их обратно с лекарствами.
В полдень Дай Уи осматривает оружие, и тут же перед полуденным сном проверяет все посты. Потом мы все спим. Иногда и часовые тоже, но если Дай Уи их поймает, то они месяц сидят на половинном жаловании. Когда мы спим, он спускается к чулукам и осматривает их, чтобы убедиться, не текут ли они и крепки ли паруса на случай, если придется ими воспользоваться.
Иногда он заходит в деревню. Тогда мы все очень переживаем за него, ведь в деревне можно быстро умереть. Хуже всех тут был Дай Уи Миллер. Он много раз бывал один в деревне, беседуя со многими людьми о поэзии и музыке, как если бы они были образованы. Дай Уи Эриксен ищет все, что можно узнать о Вьетконге. Это более разумно. Но отправляться в деревню за чем бы то ни было для американца опасно.
Остаток дня Дай Уи Эриксен посвятил своим делам в расположении. Он решил проигнорировать то, как плохо чувствовал себя после прошлого вечера, и я не поддразнивал его. Будь здесь Дай Уи Миллер, мы бы оба подтрунивали над ним и этим рассмешили бы его.
После наступления темноты я пришел в штаб. На Дай Уи была черная одежда, такая же, как наша, но он вдвое крупнее меня и не мог походить на вьетнамца. Хотя, в темноте, сидящего на палубе, его можно было принять за вьетнамца. Все американские Дай Уи носили черную одежду, потому что VC всегда первым делом стреляли в американских советников. Для VC было честью убить американца, и это было позором для команды чулука, на котором был убит американец. Так что американцы старались одеваться и выглядеть как мы.
Мы вышли из расположения и пересекли доски над ручьем. Дойдя до конца, мы поднялись на борт чулука. Там было еще шестеро, включая радиста. Мы расположились на палубе, двигатель чулука заработал, и мы двинулись в открытое море.
В начале каждого патрулирования царит волнение, как бы часто ты на него не ходил. Разумеется, тут присутствует большая доля напряжения, потому что, возможно, жить остается всего несколько часов, но было также определенное ощущение приключения, и никто не чувствовал его больше, чем Дай Уи Эриксен. Он всегда сидел на носу когда мы начинали, подавшись вперед, словно пытаясь подтолкнуть лодку быстрее – к чему? Возникает предвкушение, которого нет на берегу, оно приходит быстро и сильно, когда чулук идет по воде. Что касается меня, то я знаю, что каждый вдох становится слаще, и каждое ощущение жизни превращается в чудо. Есть и еще одно – соленые брызги. Рано или поздно они долетят через форштевень и увлажнят губы вкусом, похожим на блик солнца, и если мне посчастливится прожить долгую жизнь, я всегда буду помнить вкус опасности и вкус соли как одно целое.
Море было спокойным, а ветер слабым. А еще ночь была светлой. Это можно интерпретировать по-разному. При слабом ветре на рыбную ловлю выйдут лишь немногие из имеющих законное право парусных судов, а поскольку ночь была светлой, немногие из лодок VC попытаются проскользнуть мимо нас с припасами. Но был шанс, что VC будет прижиматься к берегу, подняв минимум парусов, пытаясь скрыться во тьме береговой линии. Кроме того, если мы подойдем близко к берегу для проверки, мы, скорее всего, подвергнемся огню сидящих там снайперов VC, и у нас не будет возможности разглядеть их в кустах у линии прилива. И так было на большинстве патрулирований: выводишь чулуки и обдумываешь все преимущества и недостатки, и пытаешься понять, что могут планировать VC, и как они отреагируют. Затем отдаешь все на волю судьбы, и делаешь то, что хотел, и надеешься, что все обернется к лучшему.
Вот такая вот война.
Я не подумал, что это первый патруль Дай Уи Эриксена с тех пор, как был убит Дай Уи Миллер. Мне следовало бы знать, что он имел в виду нечто большее, чем просто поиск возможных лазутчиков. Я понял, что нас ждет бурная ночь, когда он повернулся и сказал, что все, вроде бы, тихо, и почему бы нам не заглянуть в обиталище Старого Миня?
Минь был известным агентом VC. Его жилище на побережье неподалеку представляло собой группу из трех или четырех хижин, которые, как мы знали, служили транзитным пунктом для вьетконговцев, направлявшихся на юг. Мы не трогали его, потому что не имели точных сведений о том, насколько сильно укреплено его обиталище, сколько у него людей, есть ли у него мины, или проволока, или охрана.
У меня на мгновение возникла пустота в желудке и внезапный неконтролируемый тик в левом глазу. Я был готов попытаться. Я оглянулся на людей и увидел, что они ухмыляются.
"Эй, детишки!" - крикнул я им. "Вам просто слишком мало известно, чтобы бояться". Но я гордился их храбростью.
Мне не пришлось отдавать приказ. Рулевой заглушил двигатель и переложил румпель. Экипаж побежал вперед, и через несколько минут обе мачты были подняты. Затем вверх пошли паруса, темно-красные на фоне ночного неба, и легкий бриз толкнулся в них, бесшумно неся нас к береговой линии.
Я посмотрел на Дай Уи Эриксена, но не смог сказать, о чем он думает. В одно мгновение мне показалось, что он выглядит мрачным, а в следующее я решил, что он счастлив. Он больший вьетнамец, чем я, в том, чтобы не показывать свои чувства.
На небе появились звезды, отражающиеся в воде рядом с чулуком. Когда я больше не мог их разглядеть из-за волн, я понял, что мы приближаемся к берегу. Когда я пошел обратно к рулевому, Дай Уи Эриксен уже был там, указывая на маленькую бухточку. Я отдал приказ, и большой парус убрали. Мы едва двигались вперед, но теперь мы не могли случайно наскочить на камни. Тогда никто из нас не смог бы выбраться отсюда живым.
Мы провели чулук в бухту и к пляжу, выскочив прямо на песок. Я назначил караульного, остальные же выстроившись цепочкой за Дай Уи, быстро покинули залитый лунным светом пляж и двинулись к краю джунглей, прежде чем отправиться к дому Миня, по моим оценкам находившемуся по меньшей мере, в двух милях отсюда.
Это не было легкой прогулкой. Ночь была теплой и тихой, повсюду были насекомые, и ветки хлестали нам по лицам, пока мы шли за Дай Уи. Он был очень хорош в джунглях, я много раз говорил ему, что ему следовало бы служить в армии.
Я был замыкающим в цепочке. Передо мной было пятеро человек во главе с Дай Уи. Нас было всего лишь семь. Я почувствовал Будду у себя на шее. Это будет очень интересная ночь.

Там было четыре хижины, все соединенные между собой. Мы могли разглядеть их в бледном лунном свете, сидя на корточках в темноте. Было очень тихо, и я слышал прибой, накатывающий на берег невдалеке. В моем сознании отложилось несколько вещей: прибой, гудение насекомых, соленые капли пота, попадающие мне в глаза, стук моего сердца. Независимо от того, сколько раз человек проходит через это, оно так и не становится привычным. Всякий раз это похоже на восхождение на новую гору.
Дай Уи присел рядом, изучая хижины. Остальные рассредоточились вокруг него и тоже наблюдали. Вокруг хижин было кольцо колючей проволоки, чего не могло быть у честного рыбака. Мы не видели часовых, что беспокоило меня, и также беспокоило Дай Уи, так что он жестом указал нам оттянуться и собраться в круг. Затем он отошел назад и заговорил тихим голосом.
"Если охраны нет, значит, должно быть что-то еще. У них должны быть сигналки на растяжках. А еще у них могут быть мины в песке".
Меня не особенно заботили мины.
"Мы должны это сделать", - сказал Дай Уи. "Нам надо проползти вокруг комплекса и найти растяжки. Но надо быть осторожным. Если растяжка, которую вы найдете, ведет к сигналке, не перерезайте ее. Не трогайте ее, но отметьте в уме ее местонахождение и, по возможности, положите камни или насыпьте горку песка так, чтобы мы могли найти ее снова. Если вы будете неуклюжи и заползете на мину, мы будем предупреждены взрывом.
Если будет взрыв, мы сразу оттягиваемся и идем к чулуку. Если нас услышат изнутри, бросайтесь к хижинам и помните, сначала гранаты, и не забывайте стрелять по углам".
"Дай Уи", - спросил один из людей, - "тебя всему этому научили в американских военно-морских школах?"
Я видел, как он ухмыльнулся в темноте, прежде чем ответить. "Нет", сказал Дай Уи Эриксен.
За несколько минут мы вчерне прикинули остальную часть плана. В подобных действиях лучше не планировать слишком многое. Человек не может вспомнить всего, когда начинается стрельба, особенно мы, вьетнамцы. Мы входим в раж. Я признаю это.
"Вопросы есть?" - спросил Дай Уи.
Их не было, и мы двинулись обратно к хижинам. Я надеялся, что Старый Минь дома, но также надеялся, что он крепко спит.
Мы подобрались к хижинам, разошлись веером и поползли. Затем, пока мы лежали возле проволоки, двое наших людей направились в разные стороны в поисках растяжек.
Кажется, мы долго прождали там, в лунном свете. Песок был еще теплым после дневного солнца, и меня потянуло в сон. Это была прекрасная ночь. Сомневаюсь, есть ли где-то еще более красивые ночи, чем в моей стране.
Через какое-то время наши люди приползли обратно. Они прошептали, что полностью обогнули хижины. С той стороны хижин были сигнальные растяжки, а с этой – нет. Дай Уи Эриксен немедленно поменял свой план. Вместо того чтобы атаковать с разных сторон, мы все пойдем прямо вперед и, оказавшись внутри проволоки, рассредоточимся, откроем огонь и ворвемся в хижины. Единственной проблемой было пробраться через проволоку. Тогда я увидел, что Дай Уи полез за пояс и вытащил кусачки.
Он рассчитывал на это с того момента, как мы покинули нашу базу.
Когда Дай Уи начал медленно продвигаться вперед, один из моих людей положил руку ему на плечо и прошептал: "Разве ты не говорил, что существует опасность мин, Дай Уи?"
"Да", - ответил он. "Вот почему я иду первым".
"Нет, Дай Уи", - сказал он. "Я пойду первым".
"Но это мое желание, идти первым, чтобы я мог перерезать проволоку этим", - и он показал кусачки.
"Нас много", - сказал джанкмен, - "но только один Дай Уи. Я пойду первым и перережу проволоку".
Дай Уи обратил на него долгий взгляд, а затем вручил ему кусачки. Он двинулся прочь по песку.
"Спасибо, Дай Уи", - сказал я. – "Вы оказали ему большую честь, и он будет иметь большой авторитет на флоте".
"Если будет жив".
"Если будет жив", - ответил я.
После этого Дай Уи Эриксен двинулся, и мы начали ползти вперед, один за одним, в линию. Наконец я добрался до проволоки. Она была аккуратно разрезана, и Дай Уи и первый джанкмен преодолели ее, отползя вправо. Я пополз влево, махнув следующему за мной человеку и наблюдая, как остальные разделились и направились в разные стороны.
Затем, на какой-то щемящий сердце момент, мы все замерли.
Из дверей ближайшей хижины вышел Старый Минь.
Он зевнул, потянулся и почесался. На нем были только шорты.
Он отошел к углу хижины и начал мочиться.
Я посмотрел на Дай Уи Эриксена. Мне было не разглядеть его лица, но я был уверен, что он улыбается. Я увидел, как он поднял карабин, и приготовился двигаться.
Старый Минь все еще мочился, когда Дай Уи выстрелил ему в грудь.
Я вскочил и побежал влево, выдернул чеку из гранаты и швырнул ее в открытую дверь хижины. Взрыв сбил меня с ног, я перекатился и, едва встав, выстрелил в двоих, выбежавших из соседней хижины. Затем последовали еще взрывы гранат и стрельба. В ушах у меня звенело. У меня был песок во рту и порез на голове от падения.
В одной из хижин начался пожар, и из нее выбежал человек, пылающий как факел. Я застрелил его, скорее из жалости.
Ответного огня пока не было, но тут я услышал, как из последней хижины, которая не была затронута, раздались очереди. Я побежал к ней, пригнувшись.
Потом я увидел Дай Уи Эриксена.
Он лежал на спине под окном хижины. Вьетконговец стрелял из окна, не более чем в двух футах у него над головой. Я встал как вкопанный, и смотрел как завороженный – хорошо, что меня в тот момент не подстрелили – а Дай Уи спокойно достал гранату, выдернул чеку и легко забросил ее через голову в хижину.
Это был красивый бросок. Граната улетела вглубь хижины, и Дай Уи не пострадал от осколков. Когда она взорвалась, вся задняя часть хижины вылетела наружу.
Стрелка выбросило прямо в окно, туда, где лежал Дай Уи. Дай Уи откатился, вскочил на корточки и, пригнувшись, ринулся в изрешеченную хижину, постоянно стреляя.
Потом меня снова швырнуло на песок.
Я почти запаниковал, потому что не чувствовал боли и подумал, что умираю или уже мертв. Пока я лежал, распластавшись на песке, пытаясь собраться с мыслями, тихий голос прошептал: "Прошу прощения, энсайн Тай, я не хотел с вами столкнуться".
Я поднял глаза и увидел виновато улыбающегося джанкмена.
"Ты змея!" - злобно сказал я. "Ты напугал меня до полусмерти".
В этот момент позади хижины сработала сигналка, и я вскочил и бросился к задней, обращенной к джунглям стороне хижины. Дай Уи уже был там и стрелял в двоих или троих, пытавшихся сбежать. Они налетели на собственные сигнальные мины, и ночь внезапно залило ярким светом, надолго высветившим горящую хижину и их фигуры.
Мы сделали несколько выстрелов по убегающим, но они исчезли в джунглях. Дай Уи повернулся ко мне и приказал подсчитать убитых VC.
Мы быстро осмотрелись. Нам очень хотелось быстрее уйти оттуда, потому что вьетконговцы, несомненно, уже выдвигались, чтобы помочь Старому Миню. Но Старый Минь был одним из одиннадцати VC, которым помощь уже никогда не понадобится.
Дай Уи крикнул и помахал карабином, и мы побежали к проходу, который прорезали. Когда мы двинулись через проволоку, джанкмен крикнул: "Дай Уи. Этот еще жив".
"Он может говорить?" - спросил Дай Уи.
"Нет, Дай Уи. Он сильно ранен".
"Тогда пристрели его", - сказал Дай Уи и побежал в джунгли. Последовал одиночный выстрел, а затем мы все помчались через джунгли к чулуку, укрытому в бухте.
Бежать по песку было тяжело, но мы держали темп. Позади нас не было ни звука, сигнальные ракеты тоже погасли, когда мы вошли в джунгли. Но каждый куст выглядел угрожающе, а сама тишина была более пугающей, чем любой шум, производимый преследователями.
Мы выскочили из кустов на белый песок пляжа. Наш караульный прикрывал нас с берега вместо того, чтобы ждать на самом чулуке, и я помню, как подумал, что должен похвалить его. В тот момент мы были заинтересованы выбраться оттуда.
Мы бросились через узкие планшири на палубу.
"К черту паруса", - крикнул Дай Уи. "Запускайте двигатель и выходите отсюда". Через несколько минут мы двинулись к выходу из бухты, а еще через несколько уже были в открытом море.
Мы долго сидели на палубе и молчали. Потом я спустился под палубу и вытащил бутылку из плетеной корзины.
"Дай Уи, со Старым Минем, это было ужасно ", - сказал я ему с ухмылкой. - "Вам следовало бы подождать, пока он закончит".
Через несколько минут бутылка уже шла по кругу, а мы говорили и смеялись. Вскоре большая часть команды уснула. Я включил рацию и вызвал базу. Это заняло довольно много времени, потому что мы были далеко, но мне, наконец, удалось пробиться.
Я ликовал, когда докладывал. Я сообщил, что мы поимели Старого Миня и еще десятерых по фактическим подсчетам. Мы не потеряли ни одного человека. Для войны такого рода это была значительная победа, и я не мог скрыть восторга в своем голосе.
После того, как я передал донесение, я получил несколько новостей в ответ. Я отключился и убрал рацию обратно в брезентовый чехол, а затем прошел вперед, туда, где возле якорной лебедки сидел Дай Уи.
"Что ж, энсайн Тай", - сказал он, - "это был прекрасный вечер. Мы как-нибудь должны будем повторить это".
"Дай Уи, есть новости с базы", - сказал я.
"Хорошо, что такое?"
"Это о женщине Дай Уи Миллера".
"И что с ней?"
"Она ждет вас на базе".

_________________
Amat Victoria Curam

ЭРИКСЕН

КОГДА Я ВПЕРВЫЕ увидел ее, она шла от моей хижины к входу в расположение – высокая девушка, очень красивая и аккуратная, несмотря на жару, мух и грязь на территории. Она была одета в аозай, прекрасный брючный костюм вьетнамских женщин с блузкой навыпуск, и шла прямой и уверенной походкой.
После хорошего патрулирования всегда испытываешь восторг, а это было очень хорошее патрулирование. Одиннадцать VC были для нас чертовски хорошим показателем, и мы не потеряли ни одного человека. Также было важно, что мы избавились от перевалочного пункта Старого Миня. Разумеется, они создадут еще один, но это займет какое-то время, и мы нанесли им урон. Какое-то время они будут зализывать раны.
Так что я должен был чувствовать себя довольно хорошо, но это было не так. Мне не хотелось говорить о Миллере, особенно с кем-то, кто его любил. А разговор о нем был единственной возможной причиной, по которой она приехала в дельту.
Я стоял у входа в расположение, очень усталый, держа карабин в руке и вытирая грязь с лица, когда она подошла ко мне. Она была очень хорошо сложена, ее кожа сияла, а глаза были большими, но в них была тень. Думаю, тень была достаточным основанием, чтобы я был с ней вежливым, и, в конце концов, Миллер любил ее. Я не хотел причинять ей боль, но и не был особенно рад ее видеть.
"Вы, конечно же, лейтенант Эриксен ", - сказала она по-английски тихим, спокойным голосом.
Я ответил по-вьетнамски. "Я Дай Уи Эриксен".
"Мне жаль, что мы не смогли встретиться в Вунгтау, но я уверена, что вы были заняты".
"Весьма занят".
Возникла пауза, пока она изучала мое лицо.
"Вы недовольны тем, что я здесь".
"Да".
"Почему?"
"Идет война, и у меня очень мало времени, чтобы отвлекаться. А вы отвлекаете".
"Я могла бы принять это как комплимент", - улыбнулась она.
"Не надо".
Улыбка исчезла, и ее подбородок слегка приподнялся. "Я не буду стоять у вас на пути. Я приехала сюда, чтобы узнать, как жил и умер Алан, и если вы единственный, кто может мне рассказать, то я останусь, пока вы не сделаете это".
"Почему бы вам не спросить энсайна Тая? Он был там, когда умер Миллер".
"Потому что вы тот, на кого Алан пытался быть похожим, копировать. Я хочу услышать это от вас. Его героя". И с этими словами она повернулась и пошла прочь.
У меня был ритуал, которому я следовал после каждого патруля: докладывал обо всех успехах и потерях, спускался к океану с куском мыла, затем возвращался, выпивал и засыпал. Мне требовалось много времени, чтобы придти в себя, и мне всегда нравилось, когда я, наконец, лениво, отходил ко сну.
Я проделывал это и в этот раз, но не получал особого удовольствия. Я продолжал думать о девушке Миллера. Требовалось немало мужества и изобретательности, чтобы отправиться в дельту. Ей было нужно доехать на автобусе из Сайгона до Кап-Сен-Жак, поездка была сопряжена с определенным риском. Никогда не знаешь, когда VC устроят засаду. Они были известны тем, что расстреливают невинных людей, выведенных из автобусов, просто ради удовольствия. После Кап-Сен-Жак она могла бы добраться на автобусе, пожалуй, не дальше следующей деревни. Затем нужно было нанять лодку и, наконец, дойти пешком. Это было тяжелое путешествие для девушки. Должно быть, она очень любила его, раз зашла так далеко, чтобы просто поговорить о нем.
И что я могу ей сказать?
Он был идеалистом и романтиком, когда приехал сюда, и был им, когда умер. Но за это время он кое-чему научился. Он был очень хорош в патрулировании. Он знал, когда и как двигаться, когда стрелять, а когда сматывать удочки и бежать, чтобы вернуться в другой день. Он говорил по-вьетнамски лучше, чем я, и это помогло ему лучше узнавать людей. Он убивал людей, когда мог, потому что они были убийцами. Он смотрел на эту войну как на своего рода кампанию по истреблению гадюк, выползающих из кустов, чтобы причинить вред людям, которых он любил. Он набрался кое-чему от меня, я уверен. Но я не мог поверить, что он пытался быть похожим на меня, копировать меня.
Для меня все – вопрос долга, выполнения поставленной задачи. Миллер будет смотреть в хрустальный шар и гадать, что произойдет после того, как задача будет выполнена. Для меня всегда будут другие задачи, для Миллера ответственности и долга было недостаточно, они не были самоцелью. Они должны были к чему-то привести. Миллеру нужно было иметь цель. Все, что было нужно мне, это задача, которую следует выполнить.
Я закончил мыться, натянул полотняные штаны и старые индейские мокасины, и пошел обратно в свою хижину. Внутри, под соломенной крышей, было прохладно. Сквозь тонкую кожу мокасин я ощущал прохладу земляного пола. Я закинул обе ноги на койку, вытянулся и уснул.
Когда я снова открыл глаза, солнце уже зашло, и быстро надвигалась темнота. Я вышел из хижины, чувствуя запах дыма от костров и сильный запах соли с моря.
Тхи подбежал, чтобы узнать насчет ужина. Он ближе всего подходил под определение моего ординарца. Он приносил мне еду, застилал мне койку, стирал мою одежду и беспокоился обо мне. Мы часто ссорились, потому что я не хотел брать его с собой в бой. Он настаивал, что не будет иметь чести, если я не позволю ему сражаться. Ему было четырнадцать лет.
Тхи не нравилось, когда я слишком быстро принимал решение относительно ужина. Выбор стоял между армейским пайком и вьетнамской едой.
"Тхи", - сказал я, - "сегодня вечером у меня будет вьетнамский ужин. Пожалуйста, найди женщину Дай Уи Миллера и пригласи ее поужинать со мной в штабе".
Тхи осклабился и убежал. Я вернулся в дом, умыл лицо и надел рубашку. Было почти темно. Я зажег две свечи на грубом деревянном столе, отодвинул в сторону китайский шахматный набор, за которым мы часто сражались с энсайном Таем, а затем налил себе выпить.
Она тихо вошла в открытую дверь, очень свежая и прохладная в летней темноте. Мы стояли и оценивали друг друга. Было легко понять, почему Миллер влюбился в нее.
"Я сожалею, что был груб с вами", - сказал я, имея в виду именно это. "Мы должны быть друзьями".
"Я думаю, это очень хорошая идея, Дай Уи Эриксен. Вам было бы удобнее говорить по-английски?"
"Да, кам ын, спасибо. Но где вы учили английский?
"Мой отец был на дипломатической службе. Мы много путешествовали. Моя мать знала несколько языков. К сожалению, я не так усердна в учебе, как была она".
"Была?"
"Да. Она и мой отец умерли".
"Я сожалею".
Она молчала.
"Давайте присядем. Боюсь, это не похоже на изящную жизнь в Сайгоне, но я постараюсь сделать так, чтобы вам здесь было комфортно".
"Спасибо", - сказала она, и мы сели на грубые деревянные скамейки.
Я посмотрел на нее в свете двух свечей. Ее глаза в их свете были большими и глубокими, и я мог видеть, как свечи отражаются в них.
"Дай Уи", - сказала она, - "я боюсь, что вы слишком уставились".
"Простите меня. Вы очень красивая".
"Спасибо. Мне приятно слышать, что вы так говорите".
"Желаете выпить? Все, что я могу вам предложить, это чистый бренди".
"Спасибо, возможно, после ужина".
"Ужин должен быть через минуту. Я попросил вьетнамскую еду вместо пайка. Надеюсь, вы одобрите".
"Да". Через мгновение она сказала: "Вы странный человек. Вы говорите на нашем языке и едите нашу еду, и, судя по тому, что рассказывал мне Алан, вы рискуете больше, чем кто-либо в дельте. Почему?"
"Если я отвечу, я разочарую вас".
"Я так не думаю".
"Я говорю на вашем языке, потому что это помогает мне в деле. Я ем вашу еду – ныок мам и все такое – потому что это все, что тут есть кроме пайков. И я рискую, кстати, не больше, чем рисковал Миллер, потому что это лучший способ убедить ваших соотечественников, что они должны сражаться за то, во что верят".
"А почему для вас так важно, чтобы вьетнамцы сражались?"
"Потому что линия фронта была проходит здесь, во Вьетнаме. Она могла бы быть проведена в Малайзии или на Филиппинах – где угодно".
"И ты бы был там, а не здесь, просто выполняя свою работу".
"Да".
"И Алан тоже".
"Да".
Она встала и побродила по штабной хижине. Она посмотрела на арбалет, висящий на одной из соломенных стен. Она улыбнулась шахматам, но ее улыбка исчезла, когда она посмотрела на заряженный британский пистолет-пулемет Стен, лежащий рядом с ними.
Она сказала через плечо: "Почему вы не захотели увидеться со мной в Вунгтау?"
"У меня как раз был негативный опыт общения с одним из моих командиров. Я все еще злился из-за смерти Миллера, из-за абсурдности смерти любого человека, я полагаю. В любом случае, мне не хотелось говорить о Миллере. И до сих пор не хочется, честно говоря, и я делаю это только потому, что вы здесь".
"Есть что-то еще", сказала она.
"Да".
"Скажите мне".
"Хорошо", - сказал я прямо, - "я думал, что вы всего лишь еще одна вьетнамская постельная работница, и у меня не столько времени, чтобы тратить его впустую. Кроме того, если Миллер вас любил, мне не хотелось узнать, что вы… та, кем я вас считал".
На ее щеках появились два крошечных красных пятна и начали разрастаться. Но она выдержала мой взгляд и не отвела глаз.
"Я не шлюха".
"Теперь я знаю это. Но раньше у меня не было возможности узнать".
"А разве это имело бы такое большое значение?"
"Если бы вы были, вы имеете в виду?
"Да".
"Особой разницы нет. Я не моралист и знавал азиатских девушек, продававших себя с той же невинностью, с какой другие люди продают товары в магазине. Это всего лишь заработок. Но Миллер был для меня особенным, и я просто не хотел, чтобы его девушка оказалась уличной проституткой".
"Вам следовало бы знать лучше. Поехала бы уличная проститутка из Сайгона в Вунгтау – Кап-Сен-Жак – чтобы спросить о мертвом человеке?"
"Я полагаю, нет".
Вошел Тхи с ужином.
"Добрый вечер, Дай Уи. Добрый вечер, мисс", - сказал он, улыбаясь от уха до уха. Он поставил еду, положил палочки рядом с тарелками и поспешил прочь.
"Вам не стоит обращать на него внимания", - сказал я. "Он думает, что вы теперь моя женщина, потому что уже поздно и темно, и мы едим вместе".
"Не важно, что он думает".
"Возможно, они все думают одинаково. Все джанкмены".
"Это не важно".
"Не приступить ли нам?" - спросил я, указывая на еду.
Она снова села, и мы начали есть. Тхи приготовил то, что, по его мнению, было банкетом. Много мяса, немного курицы, помидоры, салат, рис и чай. Я удивился тому, насколько был голоден. Взглянув через стол, я увидел, что она ест с удовольствием.
"Мне только что пришло в голову нечто странное", - сказал я.
"Да?" она подняла глаза, улыбаясь.
"Я не знаю вашего имени".
"Как и я вашего".
"Все зовут меня по фамилии, Эриксен".
"Хорошо. Меня зовут Ле Тюйэт".
"И мне звать вас мисс Ле?"
"Пока вы не решите, что принимаете меня достаточно, чтобы звать Тюйэт".
"Это маловероятно, не так ли? Вы покинете это место через день или около того".
Она заколебалась, затем сказала: "Я не уверена".
"Что значит, вы не уверены? Это зона боевых действий. Вам здесь не место".
"Эриксен", - сказала она, - "есть многое, что я могу делать. Я хорошо образована. Я достаточно разбираюсь в медицине, чтобы улучшить ¬санитарные условия здесь. Я могу преподавать в расположении. Я могу быть вам полезна. Я могу помочь здесь моему народу".
"Я не думаю, что это сработает", - сказал я. "Во-первых, у нас в расположении тесно с жильем…"
"Я могла бы жить в деревне", - сказала она.
"Это небезопасно. Большую часть времени эту деревню контролирует Вьетконг. Однажды ночью они выкрадут вас, и не мне говорить вам, что с вами тогда случится".
"Я не помешаю вам здесь. Я могу найти место в расположении. Прошлой ночью я спала в семье энсайна Фу. Возможно, я смогу как-то устроиться у них".
"Я не думаю, что это хорошая идея".
"Здесь живут жены и семьи джанкменов. Они рискуют. Почему я не должна? В Сайгоне я паразит со слугами. Я живу с моей тетей, которая не позволяет мне быть полезной".
"Я думал, вы жили с Миллером".
Она посмотрела на меня, не дрогнув. "Я не стыжусь этого", - сказала она. "Меня не волнует, что вы об этом думаете. Он был единственным мужчиной, которого я когда-либо любила, и мне не стыдно. Единственное, о чем я сожалею, это что у меня не было от него ребенка".
"Послушайте, мисс Ле…"
"Нет, лейтенант. Алан был убит здесь, участвуя в самом важном событии в его жизни. Я потеряла то, что было самым важным в моей жизни. Теперь я здесь, чтобы услышать о том, как и где он умер, и когда это закончится, когда вы расскажете мне, я собираюсь поселиться где-то здесь и работать в расположении. Если вы запретите мне находиться в расположении, я буду работать в деревне, чтобы помогать джанкменам и их семьям, любым возможным способом. Вы не имеете права остановить меня. Это моя страна, а не ваша. Не думайте, что я одна из ваших слабых, покорных азиатских женщин. Я буду бороться с вами до тех пор, пока это будет необходимо".
Она вскочила и стояла на краю света свечей. Эта речь заставила ее немного запыхаться, и я видел, как поднимается и опадает ее грудь под аозай. Ее длинные темные волосы обрамляли лицо, а глаза сверкали. Она была похожа на вьетнамскую Жанну д'Арк.
"Хорошо", - сказал я тихо. "Тогда решено. Теперь не хотите ли выпить?"
Это застало ее врасплох. Она ждала битвы. Но она была права, это была ее страна. Я лишь надеялся, что ее не убьют прежде, чем ей это надоест, и она вернется в Сайгон. Я в самом деле не ожидал, что она продержится долго, хотя она и демонстрировала все признаки того, что является бойцом.
Она согласилась на немного бренди. Она смягчилась, но, как женщина, не собиралась этого показывать, пока не будет как следует готова. Я налил себе и просто сидел, когда Тхи вернулся за посудой, глядя на нас обоих с насмешливым выражением и легкой усмешкой.
Когда он ушел, она сидела неподвижно в свете свечей, ожидая моего следующего шага.
"Сегодня вечером вы можете снова остаться у семьи Фу. Завтра мы перенесем ваши вещи сюда. Я сплю за этой фанерной перегородкой. Вы можете ночевать здесь. Я приготовлю для вас койку. Извините, но это единственное свободное место в расположении, а в деревне слишком опасно, особенно после того, как вы увидели расположение изнутри. Вьетконговцы будут рады услышать, как вы расскажете им, на что оно похоже".
Она немного подумала и кивнула.
"Скоро я пойду проверять посты. Вы подождете или хотите пойти со мной?"
"Я пойду с вами. Я еще не успела хорошенько осмотреть территорию".
"Хорошо", - сказал я, задувая обе свечи. "Сначала мы посидим здесь, в темноте, чтобы глаза привыкли к темноте. В любом случае это будет светлая ночь, так что мы сможем выйти через несколько минут".
Мы сидели в темноте, пока я не увидел ее профиль. Затем мы встали, вышли за дверь и начали проверять часовых.
Комплекс представлял собой равносторонний треугольник, образованный глинобитными стенами с огневыми точками через определенные промежутки. Вдоль одной из стен располагался ряд хижин, в которых жили семьи джанкменов. Мы разместили их там потому, что VC всегда целились в центр расположения. Возле центра находились моя штабная хижина – как некий акт вызова – и бамбуковая тюрьма, сооружение размером с ящик из-под апельсинов, сделанное из стволов бамбука, связанных веревками. Нам приходилось пользоваться им лишь изредка, чтобы наказать недисциплинированного джанкмена. Когда мы помещали его внутрь, у него не возникало мыслей о побеге. Это было бы бесчестьем, и самый длительный срок, который у нас был, составил пару дней. Наши часовые находились по углам треугольника. Они стояли на стенах, пока их сменщики спали в хижинах внизу. Часовые всегда занимали одни и те же посты. Мы делали это сознательно. Если в пейзаже возникали какие-то внезапные изменения, человек, наблюдавший одну и ту же картину на протяжении нескольких дней, заметит это. Таким образом мы надеялись помешать VC строить рядом с нами какие-либо замаскированные позиции.
В центре комплекса располагалась наша тяжелая артиллерия, 81-мм миномет. Также в центре находилось довольно примитивное, но рабочее устройство, типичное для этой войны. Это была большая деревянная стрела, прикрученная к деревянному столбу так, чтобы она могла поворачиваться и указывать в любом направлении. По краям стрелы были прибиты консервные банки от пайков со срезанными верхушками, набитые пропитанными бензином тряпками.
Ночью, когда VC наносили по расположению действительно сильный удар, и мы были достаточно удачливы, чтобы получить авиаподдержку, мы поджигали тряпки в банках, а часовые по углам треугольника держали поднятые вверх факелы. С воздуха пилот видел три огня, обозначавших углы комплекса, и видел направление, в котором указывала стрела. Он знал, что нельзя сбрасывать бомбы и стрелять внутрь треугольника факелов, и по направлению стрелы мог судить, в какой стороне находятся вьетконговцы. Конечно, он не мог знать расстояние, если только наша связь не работала лучше, чем обычно, но он шел низко в правильном направлении, стреляя и взрывая, задавая жару VC. Это было великолепное зрелище – видеть эти приближающиеся с ревом самолеты, и мы могли лишь воздать похвалу пилотам: они снижались до самой земли, когда начинали стрелять.
Мы шли по территории, пока я рассказывал о минометной позиции и стреле. Мы зашли в радиорубку, там было тихо. Когда мы добрались до третьего поста, близилась полночь, почти время сменить караул. Сменщик уже встал и возился в своей хижине, и я просунул голову в дверь, чтобы поприветствовать его. Он пригласил нас войти, и какое-то время мы сидели втроем на полу хижины, и пили смесь теплой простокваши с соком лайма. Большинству американцев было сложно приспособиться к такому. Я научился любить ее, и она тоже любезно выпила, хотя я был уверен, что для нее это было так же чуждо, как и для меня вначале.
После того, как я кратко поговорил со всеми караульными, мы пошли обратно к хижине штаба. Она задавала вопросы, и я отвечал на них, в какой-то момент она спросила меня, был ли Миллер хорошим советником.
"Да", - сказал я ей, - "лучшим из всех, кого я знал".
"Мы не особо много говорили о нем. Мне хотелось бы, поскорее".
"Да", - ответил я. "Скоро".
Мы вернулись к хижине штаба, и я повернулся к ней. "Я прослежу, как вы дойдете через расположение до дома энсайна Фу", - сказал я, - "хотя здесь вы в полной безопасности".
Она протянула руку, как это делают западные женщины, и обменялась со мной крепким рукопожатием.
"Вы были очень добры", сказала она. "Я перенесу свои вещи завтра утром. Я постараюсь не мешать вам. И спасибо, Дай Уи".
Я смотрел, как она шла по территории, гибкая и грациозная, как многие вьетнамские девушки.
По луне внезапно пробежала тень, и я поднял глаза. Небо темнело на севере, в направлении гор. Обычно это означало дождь. Я вышел в грубую деревянную уборную и вернулся через несколько минут. Ночь становилась темнее. Я зашел в штабную хижину, в темноте разделся и лег в койку. Я слышал, как крысы шебаршатся в соломенных стенах, а через некоторое время услышал, как начался дождь.
К полудню Ле Тюйэт перебралась в штабную хижину. Она поменяла аозай на штаны хаки и рубашку, взятые у жены джанкмена, и выглядела как школьница с чисто вымытым лицом, когда, улыбаясь, повернулась ко мне. Солнце высушило воду после ночного дождя, и она шла легко и уверенно.
"Доброе утро", - улыбнулась она. "Видите, мне вполне комфортно, и я готова к работе".
"Вы похожи на женщину джанкмена", - сказал я.
"Я могла бы принять это как комплимент", - сказала она снова, с отсылкой к нашему первому разговору.
"Пожалуйста, сделайте это", - сказал я и улыбнулся ей.
Внезапно она стала серьезной. "Эриксен, вы здесь Дай Уи. Я знаю, насколько это важно для моей страны и для вас. Я помогу всем, чем смогу. Я хочу помочь. Я не буду мешать вам".
"Спасибо", - сказал я, - "Тюйэт".
И она снова улыбнулась.

Следующие несколько недель были насыщены событиями.
Была еще одна попытка государственного переворота в Сайгоне.
Мы потеряли UH-1B возле Ратьзя; он совершал вылет в интересах другого дивизиона джонок, когда был сбит VC и рухнул, теряя лопасти, кувыркаясь и разбрызгивая масло. В катастрофе погибли два американца.
Неподалеку от Митхо американский советник прибыл на аванпост после безумной гонки на джипе по контролируемой VC территории. В крыше машины обнаружили две торчащие арбалетные стрелы.
Однажды утром на рассвете в деревню рядом с границей с Камбоджей пришли VC и выстроили жителей на улице. Жене старосты вырезали внутренности, заставив его смотреть. Затем они проткнули его бамбуковым копьем. И все потому, что неделю назад его деревня принимала у себя патруль вьетнамской армии.
Мы продолжали патрулирования, но действий было мало. Мы прошли вверх по реке в сторону Митхо и попали в перестрелку возле острова, но она была безрезультатной. Однако, по крайней мере, мы пытались, и Сайгон оставил нас в покое.
И все это время Тюйэт перемещалась по нашему расположению, применяя свою магию ко всем встречным. Помимо прочего, она была чертовски хорошей медсестрой, консультантом, диетологом, специалистом по санитарии и рассказчиком. Я начал с нетерпением ждать встречи с ней по утрам, слыша, как она весело кричит: "Доброе утро, Дай Уи! Еще не встали? Прекрасное утро".
Когда мы возвращались с патрулирования, она стояла на глинобитной стене расположения и смотрела, выглядывая нас, в сторону моря. Было легко заметить, что она считала джанкменов своим народом. Вместо того чтобы отвлекать, чего я боялся, она стала ценным приобретением. Было приятно иметь ее рядом.
И все же мне хотелось хорошего рейда, хорошего патруля. Я хотел снова вломиться на остров, когда там будут VC. Быстро приближался сезон дождей, и я решил отдохнуть несколько дней и выйти, когда погода будет плохой, чтобы просто пресечь их.
А пока у меня появилось немного свободного времени.
Так что однажды вечером я снова открыл дневник Миллера.

_________________
Amat Victoria Curam

ДНЕВНИК МИЛЛЕРА

Дельта, 28 октября.
Любовь, это не сезон. Это климат, когда времена года приходят и уходят. Это зима любви – не потому, что ее нет здесь или меня нет там. Это потому, что я навсегда связал себя с этой странной войной в этой странной стране.
По сути, всего несколько недель здесь, но так легко приспособиться к патрулированию, к стрельбе. Существует нечто примитивное, таящееся под самой кожей. Удивительно легко застрелить другого человека, когда занимаешься этим. И невозможно забыть его, когда сделал это. Я сделал это сейчас, должен был сделать, и не смог бы простить себя, если бы не сделал. Джанкмену грозила опасность, и я принимаю на себя все атрибуты судьи – этому жить, а тому умереть – и жму на спуск. Человек мертв.
Книги и фильмы ошибаются насчет этого. Нет никаких проблем сделать сам выстрел. Чего они не могут показать, так это глубины, с которой такой поступок запечатлевается в сознании человека. Они не могут показать того, что все будущие действия оцениваются с учетом этого момента. Человек занимается любовью со своей женой или любовницей, покупает бритвенные лезвия или гуляет в парке. Выражение лица женщины, движение продавщицы, когда она пробивает покупку, шорох сухого листа в траве, развеваемой осенним ветром – и вдруг ты снова в дельте, держа немецкое оружие и испытывая легкое колебание, прежде чем нажать на спуск и увидеть, как он дергается от ударов пуль, как завершаются его годы.
Я обнаруживаю, что скатываюсь к привычкам Эриксена, к его мировоззрению. Он никогда не перестает думать, планировать. Для меня это утомительно, но я полагаю, он к этому привык. Например, мы вместе идем в джунгли. Я восхищаюсь деревьями, цветами и травой. Это весьма красивая страна, если смотреть на нее объективно. Эриксен же все время строит замыслы. Как он будет оборонять вот этот ровный участок местности? Где он может устроить засаду? Когда мы возвращаемся в расположение, я начинаю задумываться об этом. Если нас спросят о том, что мы узнали, я бы ответил что-то о цветах, их разнообразии и расцветке, и о форме деревьев. Эриксен будет рассуждать о местах, обеспечивающих лучшее укрытие, лучшую маскировку, и где установить пулемет.
Но я прихожу к этому. Эриксен терпелив, но он жесткий человек. Он не терпит глупости, но будет целый день сидеть на корточках в грязи, чтобы показать джанкмену, как надо разбирать и чистить незнакомое ему оружие.
Странно, как мне иногда жаль Эриксена. Что он будет делать, когда у него закончатся войны? Если на то пошло, что, черт возьми, буду делать я, когда больше не смогу откладывать отбытие из Вьетнама? Кажется, единственный ответ – уйти с флота и вернуться как можно быстрее.

Дельта, 9 ноября.
Боже, ты слышишь?
Ты там? А?
В самом деле, боже, ты существуешь?
Ладно, мне горько. Не без причины.
Где ты был, когда разразился ад, там, в деревне, на площади?
Где ты был, когда погибли дети?
Ради поддержания дискуссии: давай предположим, что ты был рядом, когда мы покидали расположение, Дай Уи Эриксен, Дай Уи Миллер и энсайн Тай. Мы пошли в деревню, чтобы показаться на площади. Ты видел это, не так ли? Ты знаешь, что это необходимо, не так ли?
Время от времени мы должны появляться в деревне. Это единственный способ показать, что мы по-прежнему действуем бесстрашно, продемонстрировать флаг. Мы сидели и пили горький кофе в единственном кафе в деревне. Назвать это кафе – проявить благосклонность. Мы сидели там, окруженные детишками, которых Эриксен постоянно прогонял. Но они возвращались через несколько минут.
Не тогда ли ты отвернулся – когда оставил нас с детьми без присмотра?
Все, что я знаю, это что Эриксен пинком опрокинул стол, повалил меня на пол под ним и нырнул сам, когда взорвалась бомба. Никто из нас не пострадал, Тай вышел как раз перед тем, как VC бросил ее.
Мы даже не видели человека, который метнул ее.
Мы видели двоих детей, маленьких мальчиков.
Ты видел их, боже?
Слышал ли ты стенания матерей? Можешь ли ты заглянуть в сердца людей, которые больше никогда не будут держать этих малышей на коленях, говорить: "Мой сын, мой сын", и гладить их крошечные головки?
Будь ты проклят. Будь ты проклят.

Дельта, 10 ноября.
Я требовал от Эриксена, чтобы мы удвоили количество патрулей, если это возможно. Я с нетерпением жду возможности снова обрушиться на VC. Если мы будем действовать день за ночью, день за ночью, мы сможем прикончить еще больше ублюдков. Эриксен всегда гнал себя изо всех сил. Я начинаю делать то же самое. Я бы хотел перебить их всех. И однажды, очень скоро, я вернусь в деревню. Я говорил об этом с Таем и Фатом – идти от дома к дому, зачищая всю проклятую деревню, пока не поимеем всех агентов VC и сочувствующих им. Всех и каждого.

Дельта, 20 ноября.
Впервые я здесь один, единственный советник в нашем секторе. Эриксен взял энсайна Фата и направился в Митхо, по суше. У него есть идея встретиться со своим другом из Сил спецназначения, капитаном Чериком, затем, чтобы однажды скоординировать атаку, комбинированные действия с суши и моря против острова вверх по реке между этим местом и Митхо.
Чулуки были активны в последнее время: мы заловили двух VC с "рыбацких лодок", груженных медикаментами и несколькими стволами. У обоих были поддельные документы, но фальшивки были неуклюжими. Мы привезли их и передали вьетнамской системе безопасности. Им удалось вывалить за борт большую часть находившегося на борту оружия: я видел в бинокль, как они выбрасывали его.
Я патрулировал с джанкменами столько, сколько это было возможно. Ночью я беру на себя обязанности Эриксена, проверяю посты и т.п. Ночи становятся теплее, нарастает жара, которая спадет только тогда, когда польют дожди.

Дельта, 21 ноября.
Я был принят. Сегодня я смотрел, как двое джанкменов аккуратно прорезали круглую дырку в шее курицы. Они держали ее все время, пока кровь вытекала из дыры в шее в маленькую плошку. Затем они отшвырнули курицу в сторону, валяться в пыли, пока не умрет. Эриксен рассказывал мне об этом, и я был готов, когда они принесли мне запекшуюся кровь. Я выпил ее до дна, пока они смотрели, кивая серьезно, но счастливо. Теперь я действительно Дай Уи. Надеюсь, мне больше никогда не придется этого делать.

Дельта, 24 ноября.
Прошлой ночью в направлении Кантхо чертовски сильно била артиллерия, и в небе было много осветительных ракет. Юный Тхи, который присматривает за нашей хижиной и приносит нам еду, утверждает, что подготовленных в Ханое боевиков там больше, чем выше 17-й параллели. Он может быть прав.
Я понял, что Эриксен имел в виду под бумажной работой, нам тут пришелся бы кстати хороший йомен(1), который справлялся бы с этими проклятыми докладами.
Энсайн Фат вернулся из Митхо. Эриксен должен в ближайшее время.

Дельта, 26 ноября.
Эриксен вернулся. Однажды утром мы услышали оклик часового, и вот он появился, словно какой-то старый скандинавский полубог из тумана. Он выглядел усталым и изможденным, и что-то бормотал о патрулях VC на суше и необходимости продираться сквозь джунгли. Затем он вошел внутрь, выпил и в изнеможении рухнул спать. Он изводит себя. И все мы.
Опять зашли разговоры о деревне. С ней надо что-то делать. Там больше VC, чем мы можем терпеть дальше.

Дельта, 25 декабря.
Рождество.
Неважно, скольких людей я любил, именно мой дедушка проводил со мной Рождество, и тот теплый, отзывчивый человек, каковым он был, по-прежнему реален для меня, хотя он умер уже 13 лет назад.
К тому времени, когда я узнал его ближе, он уже постарел: смуглый мужчина с копной седых волос и глазами, которые, казалось, молодели по мере того, как он становился старше.
Он никогда не охотился ради развлечения, но когда я был ребенком, перед каждым Рождеством мы вместе отправлялись за дикими индейками. В те времена в горах еще было много диких индеек, и он знал, куда идти, чтобы найти их, и как их стрелять. Он очень гордился тем, что делает все хорошо, и когда он приходил домой с двумя или тремя индейками, его большая семья жадно, но терпеливо ждала, пока он их потрошил и готовил, потому что он был еще и хорошим поваром.
Он всегда брал в горы одни и те же вещи: ружье и патроны, немного соли, леску и крючок, хлеб. Зимой добавлял одеяло, не более того.
Он проведет там неделю или больше, а когда вернется, последуют несколько дней спокойного сна, хорошей еды и удовольствий. Он никогда не возвращался без рыбы или дичи для семьи.
Когда он отправлялся за дикими индейками, он был счастливее всего. Они не были покорными, как домашние индейки. Они были дикие и быстрые, и двигались непредсказуемо, подлетая на бегу. Это был вызов.
Высоко в горах местами встречались "залысины" с невысоким кустарником и небольшими деревьями, где любили появляться индейки. В свое время их там были сотни, кулдыкающих и гордых.
Когда он находил их на залысине, он внезапно вставал, махал потрепанной старой шляпой и кричал. Индейки мчались по траве, растопырив крылья, двигаясь, как солдаты, в шеренгу за вожаком, и очень быстро.
Тогда мой дедушка легко вскидывал ружье – он мог стрелять одинаково хорошо с любого плеча – и наводил на птицу мушку, находящуюся на конце ствола. Вместо того чтобы стрелять в вожака, он выбирал птицу в конце группы, сбивая ее первым выстрелом. Он знал, что если застрелить вожака, другие индейки замечутся в панике, возможно, раня друг друга, и затруднят выбор второй птицы для второго выстрела. Так что он начинал сзади, двигаясь вперед и набивая столько индеек, сколько ему нужно, чтобы накормить семью. Он никогда не стрелял больше, чем было необходимо. А если он вдруг ранил птицу или животное, он выслеживал их, сколько бы времени это не заняло. Мысль о том, что его жертва умирает медленно и мучительно, была ему невыносима.
Возвращение домой с индейками и готовка их было частью рождественского ритуала, вроде сбора омелы со сшибанием ее с дерева из дробовика.
Сегодня утром я рассказал Эриксену о своем дедушке и индейках. Возможно, дело было в празднике, а может быть в бренди, но впервые с тех пор, как я его знаю, он поделился информацией о себе. Он сказал: "Я охотился, когда был мальчишкой".
"Расскажи мне об этом", - сказал я.
"Да ничего особенного. Просто твой дед, стрелявший индеек, напомнил мне об охоте на оленей. Знаешь ли ты, что если олень бежит перед тобой, ты можешь остановить его, просто залаяв, как лиса?
"Нет", - ответил я.
"Или если выстрелишь в него, бегущего, и попадешь, он всегда остановится и осмотрится? А если промахнешься, он не остановится".
"Когда и где ты всему этому научился?" - спросил я, но он больше ничего не сказал. Вместо этого он позвал Тхи и велел принести ужин, который мы ели молча. После этого мы вернулись к бренди, и когда в полночь Рождество минуло, Эриксен проверил посты, а я нашу одинокую минометную позицию Потом мы отошли ко сну, и я как-то и не заметил, что Рождество прошло.
Не такой уж это был и праздник, если остановиться и подумать.

Дельта, 28 декабря.
Письмо от нее, и мое сердце наполняется любовью, как по ночам паруса наших джонок наполняет ветер Южно-Китайского моря. Какая чудесная вещь письмо! Она не сказала ничего глубокого. Но держать бумагу, на которой она написала, это связь с ней. Как сеанс, в ходе которого кто-то из иного мира говорит через предмет. Возможно, скоро я смогу выбраться в Кап-Сен-Жак или Сайгон, и мы сможем встретиться.
Но мне ненавистно оставлять Эриксена, когда происходит столь многое.
Со времен первой войны: любовь никогда не делала человека лучшим солдатом.

Дельта, 2 января.
Вначале было слово, и слово была любовь, а не бог, потому что у древнего человека не было никакого опыта общения с богами, и он не был достаточно напуган, чтобы создавать их. Но у человека была душа, то есть была способность к любви и пониманию. Какой хрупкой, должно быть, была эта душа в те первые дни! Клочок дыма в вечерних сумерках, белая птица над ущельем, перистое облако.
Души некоторых людей обернулись палой листвой, охваченные отчаянием сердца в зимнюю пору. Они стали изгоями, и на протяжении всей истории они существуют на краю толпы, волки на краю света костра, голодные и готовые к бегству.
В глубинах отчаяния горел свет, который вел человека за пределы его опыта, далеко за пределы его рефлексов. (Существует страсть давать имена, так свет со временем стал известен как бог. Те древние люди могли называть его судьбой. Они могли заподозрить, что душа будет эволюционировать.)
Физическая эволюция вытащила человека из кембрийской глины, снабдила его телом убийцы и разумом, способным оперировать символами. Он стал величайшим хищником, которого когда-либо знал мир. Он придал смерти смысл.
Возникали мутации того или иного вида: души с большей способностью впитывать насилие, любовь, видение, ведение войн, восхождение на горы, подписание договоров. Никто не хотел умирать, не приложив неких усилий.
Вначале было слово, и слово была любовь, и когда-то, прокладывая свой путь из тех первобытных лесов, человек пришел к мысли, что любовь и бог есть абсолют, и во имя этого он был готов совершать деяния, ранящие душу. И это было преступление. Когда он убивал раньше – ради еды, воды, женщины или защищаясь – причины были ясны, мотивы чисты, сколь бы жесток ни был сам поступок. Некоторые из людей начали подозревать, что способность к любви, это не абсолют, а развивающийся процесс. В зависимости от времени и места их возвеличивали или побивали камнями, чествовали или прибивали к крестам, висеть как черные цветы под солнцем.
Души и тела, плоть, оторванная от плоти, и духовные идеи, вырванные из безмятежности и отправленные стенать по дорогам жестокости и смерти, и смерть как конец жизни, но не души – не души в целом, и великая склонность души к выживанию, формируют себя и, в конечном итоге, становятся подобны воде Лао Цзы(2), самой мягкой вещи в мире, которую, однако, невозможно уничтожить.

1. Пришедший из британского флота жаргонный термин, обозначающий старшину-писаря (прим. перев.)
2. Отсылка к трактату "Дао Дэ Цзин", главной книге и основе даосизма, авторство которой приписывается Лао Цзы. О воде там, в частности, говорится следующее: "Вода – это самое мягкое и самое слабое существо в мире, но в преодолении твердого и крепкого она непобедима, и на свете нет ей равного. Слабые побеждают сильных, мягкое преодолевает твердое" (прим. перев.)

_________________
Amat Victoria Curam

ТАЙ

Я ЗНАЛ, что они влюбляются.
Дай Уи никогда не говорил о ней, но те многочисленные мелочи, которые он делал для Ле Тюйэт, были для всех нас в расположении знаком того, что Дай Уи нашел свою женщину.
Мы были рады. Мы горды, и вообще-то нам не нравится, когда наши женщины водятся с иностранцами. Дай Уи не был для нас иностранцем.
Что касается Ле Тюйэт, то ее присутствие в лагере было очень приятно и к тому же полезно. Вместе с женами энсайна Фу и энсайна Фата она организовала школу и стала понемногу учить детей французскому и английскому языкам. До этого времени все, что они знали по-английски, это "окей, окей", что привыкли кричать, когда бежали к Дай Уи Миллеру, у которого в карманах были конфеты для них.
Несмотря на время, затрачиваемое на учебу и "больницу", которую она реорганизовала, она много времени проводила с Дай Уи Эриксеном.
Они спали в одной хижине. Все в расположении считали, что они спят вместе, что естественно для мужчины и женщины. Но я знал лучше: Дай Уи Эриксен мог быть влюблен – что должно быть странным чувством для такого человека – но он помнил, что Ле Тюйэт была женщиной Дай Уи Миллера, а Дай Уи Миллер много значил для него. Сейчас между ними стоял дух Дай Уи Миллера, и это было тяжело.
Они были вместе большую часть времени. Однажды они провели день, ловя рыбу в море, держась ввиду расположения и деревни. Это был первый день, когда впервые за много месяцев Дай Уи Эриксен взял выходной. Даже наши джанкмены получают семь выходных каждый год.
Ле Тюйэт стала для нас своего рода секретарем. Энсайн Фу, энсайн Фат и я были единственными офицерами регулярного вьетнамского флота в этой части дельты, и, естественно, нужно было писать отчеты и донесения. Ле Тюйэт помогала нам в этом, четко ведя учет жалования и следя за тем, чтобы каждый человек получил свои пиастры.
Она также помогала Дай Уи с его докладами. Однажды я зашел в штаб и обнаружил, что она хихикает, как школьница, над запросом, который Дай Уи направил аж в самый Вашингтон, округ Колумбия, в Америке. Он заказал тату-машинку. Очень многие из наших джанкменов получали заражение от неудачно сделанной татуировки с надписью "Сат Конг" на груди, так что Дай Уи решил заказать собственную татуировочную машинку. Я не увидел в этом ничего необычного, но Ле Тюйэт нашла это забавным.
Много раз Дай Уи приглашал энсайнов Фу и Фата, их жен и меня вечером в штаб на ужин. Тогда Ле Тюйэт естественно выступала в роли хозяйки, как если бы мы были в хорошем доме в Сайгоне, а Дай Уи Эриксен был хозяином дома. После ужина мы потягивали бренди Дай Уи и слушали, как джанкмены играют на наших вьетнамских гитарах. В те минуты обстановка была мирной, но наши разговоры никогда не уходили далеко от войны.
Дай Уи Эриксен полагал, что война не закончится, пока США и Китай не достигнут соглашения. Он считал, что VC подчинялись приказам Пекина в той же степени, что и Ханоя. Я не был так уверен. Я имел некоторое представление о старине Хо Ши Мине, и был уверен, что Хо так же боялся Пекина, как и американцев. Традиционно мы не допускаем нахождения китайских войск в нашей стране. А Хо Ши Мин был вьетнамцем, каков бы он ни был.
Нашу бедную землю делили многими разными способами. Во время Второй мировой войны, когда я был ребенком, французы были здесь марионетками японских завоевателей. Уже тогда существовали прокоммунистические и антикоммунистические группы. Я помню, как мои родители качали головами и обсуждали глупость американцев в те времена. Американцы оказывали помощь всем. Американские группы УСС, находившиеся здесь тогда, помогали коммунистам, потому что они боролись с японцами, помогали антикоммунистам, потому что они боролись с коммунистами, помогали французам, потому что они были союзниками в Европе. Единственными лицами, которым они не помогали, были, должно быть, очень высокопоставленные японские офицеры.
Когда японцы ушли в конце Второй мировой войны, французы вернулись. Мы наблюдали мятежи тут и восстания там, пока в Женеве наша страна не была разделена пополам, примерно по 17-й параллели.
С тех пор в стране существуют повстанческие элементы. Теперь мы дошли до абсурда, когда вьетнамцы убивают вьетнамцев, а американские советники показывают нам, как это делать. И обе стороны используют оружие, изготовленное в других странах, и все это время великие державы наблюдают за результатами, используя еще одну азиатскую страну в качестве поля битвы¬.
Мне не нравится быть пешкой. Но выбора нет, и, как говорит Дай Уи Эриксен, линии фронта были проведены, и, к сожалению, они проходят здесь, так что здесь нам приходится сражаться.
И уж если этому суждено быть, я рад, что Дай Уи Эриксен находится на нашей стороне.
Через несколько дней после того, как Ле Тюйэт приехала в расположение, я, как мне показалось, заметил, что Дай Уи больше расслабляется и меньше пьет. Во время патрулирования я не заметил в нем никаких изменений, и думаю, что там он смог выбросить из головы Ле Тюйэт и Дай Уи Миллера. В расположении, когда все было спокойно, Дай Уи, казалось, улыбался легче, а однажды я увидел, как он остановился и погладил маленького ребенка по голове. Не знаю, кто был шокирован больше: ребенок или Дай Уи.
Мы продолжали патрулировать, но действий было мало. У нас было несколько дней подряд, настолько мирных, какие только можно представить себе в дельте. Дай Уи отправился на пару дней в Шокчанг, но все равно все было спокойно. Он посетил штабы других дивизионов джонок, но они сообщали о незначительной активности. По всей дельте VC вели себя тихо. При всем том это была какая-то странная тишина: напряжение, ожидание, похожее на затишье перед бурей, а не на тишину после любви.
Гроза пришла на рассвете.
Она явилась в лице молодого человека из деревни.
Прямо на рассвете он заявился к расположению и с высокомерием в голосе позвал охрану.
Караульный разбудил меня, и я вышел к входу на территорию. В тусклом свете я видел его там, стоящего, уперев руки в бока, запрокинув голову, его голос эхом отдавался в утренней тишине.
"Эй", - позвал он. "Вставай. Я хочу поговорить с тобой".
"Потише", - сказал я так тихо, как только мог. "Ты перебудишь все расположение. Что ты делаешь за пределами деревни в такой час? Не ты ли это, фермер Оань?"
"Это Оань", - ответил он. "Я пришел принести подарок для вас, и я буду говорить с иностранцем, который говорит вам ложь".
Я поднял винтовку. "Я бы мог пристрелить тебя здесь и сейчас, ты, куча дерьма, за то, что ты говоришь такие вещи о Дай Уи. И никто не будет скучать по тебе".
"Но ты не будешь стрелять", - сказал он и направился прямо к входу.
Я сдвинул предохранитель винтовки. Он услышал щелчок, но продолжил идти вперед. Я пытался решить, куда ему выстрелить, когда он сказал: "Дай Уи не хотел бы, чтобы ты стрелял в меня".
Голос позади меня спросил: "А почему бы и нет?"
Я бросил взгляд назад и увидел Дай Уи Эриксена в одних черных штанах и с карабином в руках. "Мне это кажется хорошей идеей. По факту, это жеребьевка, кто из нас пристрелит тебя первым", - сказал он.
"Тогда", - сказал Оань, - "ты больше не увидишь Тхи. Я единственный, кто может вернуть его тебе целым и невредимым".
Долгое время мы не произносили ни слова. Дай Уи стоял бесстрастно, держа карабин на сгибах рук. Я пытался вспомнить, когда в последний раз видел Тхи, когда Дай Уи Эриксен заговорил.
"Тхи всего лишь мальчишка, и он не представляет для вас никакой ценности с военной точки зрения. Нет причин, по которым вам стоило бы держать его, если предположить, что ты член Вьетконга, а не шайки бандитов".
"Я сражаюсь за свободу своей страны", - сказал Оань.
"Ты сражаешься за коммунистический Китай, но слишком глуп, чтобы понять это", - ответил Дай Уи.
"Я здесь, чтобы говорить о Тхи", - очень тихо сказал Оань. "Если тебе не интересно, я пойду".
"Знаешь, я поговорю с тобой", - сказал Дай Уи. "Но давай не будем питать иллюзий. Мы поговорим на берегу. Ты не зайдешь на территорию. Встретимся на пляже у устья реки через несколько минут". Он повернулся и пошел обратно в штабную хижину.
К этому времени большая часть расположения уже проснулась, возможно, от чувства опасности. Конечно, мы вели себя тихо, но когда я повернулся, чтобы последовать за Дай Уи, многие из джанкменов молча стояли, наблюдая за Дай Уи Эриксеном, устремившимся обратно в хижину.
Я обернулся и посмотрел вслед Оаню. Тот угрюмо пошел прочь и медленно двинулся к пляжу. Это хорошо, подумал я, что Дай Уи выиграл первую схватку, но мое сердце похолодело из-за Тхи. Он был всего лишь мальчишкой.
Я ждал Дай Уи Эриксена возле штаба. Он вышел через несколько минут, теперь уже в черной рубашке и черном берете, но без оружия. Я не мог понять, о чем он думает, и его голос был спокоен, когда он попросил меня положить винтовку и пойти с ним к устью реки.
Когда мы двинулись прочь от штаба, Дай Уи увидел, что большинство джанкменов и их семьи стоят полукругом, ожидая новостей.
"Тхи в плену у Вьетконга", - сказал он, не пытаясь облегчить свои слова. "Его схватили, и вьетконговцы послали фермера Оаня поговорить со мной о его возвращении. Я верну его, если это возможно".
Кто-то тихо спросил: "Какова их цена, Дай Уи?"
"Я не знаю", - ответил он. "Я постараюсь вернуть его".
Он повернулся ко мне. "Не попросите ли вы энсайна Фу удвоить караул и быть готовыми к нападению? Нам не следует настолько беспокоиться о Тхи, чтобы потерять бдительность".
Я тупо уставился на него. Впервые мне пришло в голову, что вокруг собрались и все караульные, потому что все мы очень беспокоились о Тхи, который нам нравился. Но только Дай Уи по-прежнему думал как солдат.
Я сорвался прочь и накричал на караульных, схватил энсайна Фу и дал ему указания, затем побежал обратно туда, где стоял Дай Уи, очень тихо разговаривая с вышедшей из штаба Ле Тюйэт. Когда я подошел, он отвернулся от нее, и мы вышли из расположения, пересекли ручеек и спустились туда, где река поворачивает вглубь страны от Южно-Китайского моря.
Оань сидел на корточках и водил палкой взад-вперед по песку. Он не встал, когда мы подошли. Утро было жарким, палящее солнце только поднялось над горизонтом, и остатки тьмы исчезли, когда мы подошли к Оаню и присели на корточки перед ним, примерно в десяти футах.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, затем первым заговорил Дай Уи: "У меня вопрос, Оань. Как долго ты являешься агентом VC?"
"Я здесь не для того, чтобы отвечать на вопросы империалистических разжигателей войны. Я здесь чтобы сказать, что вы должны сделать, если хотите снова увидеть Тхи живым".
"Ты первый невежливый вьетнамец, которого я когда-либо встречал, Оань", - медленно и спокойно сказал Дай Уи.
"Я не лакей, как энсайн Тай".
Я взглянул ему в глаза: "Ты предатель".
Оань ухмыльнулся мне. "Но именно у меня есть то, что ты желаешь вернуть. Или ты?" - и он снова перевел взгляд на Дай Уи Эриксена.
"На что тебе Тхи?" - спросил Дай Уи. "Он мальчишка. Он не знает никаких секретов, никаких военных планов. Он ничего не может вам рассказать. Зачем он вам?"
"Нам он не нужен. Ты прав".
"Тогда отдай его, потому что он не представляет никакой ценности".
"Я не говорил, что он не представляет никакой ценности. Он ценен для тебя, и ты хочешь, чтобы его вернули. Мы взяли его в деревне, знаешь ли. Вопрос времени и правильной техники, и мы сами убедились, что он ничего не знал. Он сопротивлялся недолго". Оань повернулся и сплюнул.
Впервые я увидел, как глаза Дай Уи слегка сузились, но в его голосе не было никаких эмоций, когда он продолжил говорить.
"Хорошо. Чего ты хочешь?"
Оань выглядел довольным собой. "Все просто", - сказал он. "Мы хотим, чтобы вы эвакуировали расположение. Все. Садитесь на чулуки и уходите. И пообещайте не пытаться вернуться в течение месяца".
Дай Уи Эриксен отвел взгляд от Оаня впервые с тех пор, как мы встретились на пляже. Он окинул взглядом пологий прибой и долго смотрел на рыболовные сети на длинных бамбуковых шестах в устье реки. Я чувствовал струйку пота, сбегающую по моей спине, и тик в глазу, который я не могу контролировать, когда напряжен. Казалось, прошло много долгих минут, прежде чем Дай Уи снова посмотрел на Оаня.
"Нет", сказал он.
Оань был удивлен, но сдержался. "Ты совершаешь ошибку. Ты знаешь, что произойдет с Тхи?"
"Да", - сказал Дай Уи. "Я не могу согласиться на эти условия. На что-то меньшее, возможно. Но мы не можем уйти".
"Я здесь не для того, чтобы обсуждать условия", - сказал Оань, повысив голос. "Я здесь, чтобы сказать, что вы должны сделать".
Прежде чем я успел осознать, что происходит, Дай Уи бросился вперед и ударил Оаня ребром руки под ухо. Оань упал, а Дай Уй стоял над ним на коленях, держа нож у его горла.
"Теперь", - сказал Дай Уи, - "что может помешать нам немного поговорить о твоей жалкой жизни и том, что тебе может быть позволено сделать в обмен на нее?"
Оань уставился на нож. "Если ты убьешь меня, они тут же убьют Тхи. Я твоя единственная надежда".
"А как", - спросил Дай Уи, - "насчет твоей надежды? Твоя единственная надежда – это Тхи. Я хочу, чтобы он вернулся живым и как можно скорее. Ты можешь это устроить, выдвигатель требований?"
"Если я не вернусь в ближайшее время, Тхи умрет".
"А если я тебя отпущу? Вернется ли Тхи целым и невредимым?"
Я не мог не отдать должное Оаню: он был храбрым человеком. Он посмотрел в холодные глаза Дай Уи и сказал: "Если наши условия будут выполнены".
Я увидел, как рука Дай Уи сжалась на рукояти, и когда он начал вести ножом по горлу Оаня, я тихо сказал: "Дай Уи".
Он посмотрел на меня, и я все еще видел в его глазах смерть Оаня. Но рука остановилась.
"Если у тебя есть идея", - сказал он, - "скажи мне. Быстро".
"Дай Уи, возможно, Оань не единственный, кто может говорить от имени Вьетконга. Возможно, кто-то другой захочет вести переговоры".
Он быстро обдумал это. "Ты имеешь в виду… в деревне".
"Да".
Все еще держа нож у горла Оаня, он задумался на несколько мгновений, затем встал, вздернул Оаня на ноги и развернул его. Он приставил нож к спине Оаня и сказал: "Иди, подонок".
Мы втроем пошли в сторону расположения, ощущая на себе взгляды со стен. И, наверное, из деревни тоже.
У входа в расположение Эриксен остановился и крикнул караульному: "Я оставляю этого человека здесь. Он агент Вьетконга. Если он двинется или закричит, пристрели его. Если кто-нибудь из деревни приблизится к нему, пристрели его первым. Не промахнись".
"Я не промахнусь, Дай Уи", - ответил караульный. "Если он хотя бы почешется из-за вшей, я выстрелю и не промахнусь".
Мы с Дай Уи Эриксеном вошли в лагерь. Когда мы подошли к штабной хижине, он повернулся ко мне и спросил, не объясню ли я джанкменам, что мы собираемся делать. Я согласился, и пока я снова собирал их вместе, он вошел в хижину, и я услышал, как он очень тихо говорит с Ле Тюйэт.
Через несколько минут Дай Уи вышел. Он был одет как для патрулирования. Поверх одежды висели в ряд гранаты, а под свободной черной рубахой был большой пистолет, выпускаемый американцами. Я знал, что у него были еще две вещи, которых я не мог видеть: Будда, висевший на цепочке у него на шее, и малазийский метательный нож, закрепленный на левом предплечье под рукавом рубахи. В руках у него был карабин.
"Ты сказал джанкменам, что мы собираемся делать?" – спросил он. Когда я ответил утвердительно, он кивнул и, не больше произнеся ни слова, направился к входу в расположение, где под наблюдением караульного неподвижно стоял на солнце Оань.
Дай Уи Эриксен поблагодарил караульного и пошел дальше. Я сделал знак Оаню, и мы втроем перешли по дощатой дорожке через ручей и направились к деревне.
Это была деревня без названия. Она выглядела как любая из тысячи таких же деревень в дельте Меконга. Дома были маленькими, выстроенными из глины, запекшейся на солнце, и крытыми соломой. Внутри каждого дома, вероятно, будет стоять грубо сработанная кровать из бамбука и, возможно, деревянный сундук. Люди в дельте очень бедны и живут просто.
Где-то в деревне, в каких-то из двух или более сотен глинобитных домов, жили агенты VC. Возможно, Тхи тоже был там.
Дай Уи поступил мудро, направившись в деревню именно в этот час. Большинство жителей деревни уже встали, но лишь немногие ушли на дневную рыбалку или работать на отдаленные поля. Люди толпились на площади, некоторые сидели в открытом кафе и пили чай, когда мы обогнули угловой дом и начали двигаться гуськом к ее центру. Мы шли не торопясь, и я чувствовал, как жители деревни следуют за нами. Они знали, что это необычно – некоторые из них знали, что Оань был вьетконговцем.
Мы прошли всю площадь и остановились. Наши зрители собирались, когда Дай Уи вошел в кафе и вышел со стулом. Он встал на стул и подождал, пока жители деревни соберутся вокруг нас.
Затем он начал говорить.
"Я говорю с вами на вашем родном языке", - сказал он, - "и прихожу к вам как друг.
Вы знаете меня как американца. Я больше. Я человек, и я друг. Я друг всем, кто любит мир. Тем, кто крадется в ночи, тем, кто своими трусливыми актами терроризма наводит страх на народ Вьетнама, я не друг. Я враг".
Он сделал паузу. Я посмотрел на толпу. Их было, должно быть, сотни три: мужчин, женщин и детей, слушающих Дай Уи. Я снова пробежал взглядом по сторонам, стоя на небольшом пространстве ниже Дай Уи, держа винтовку расслабленно, но направленной на Оаня. Если он пошевелится, я собирался стрелять. Между тем я задавался вопросом, сколько времени понадобится какому-нибудь VC, чтобы проскользнуть в толпу и бросить гранату нам под ноги. Дай Уи Эриксен продолжил:
"Теперь к вам, которым нечего скрывать, к вам, честным людям, а не убийцам, я пришел просить об одолжении. К вам же, кто является убийцами, чьи жестокие действия заставляют честных людей опасаться за свою жизнь, я пришел, чтобы сообщить новости.
Тхи, сирота, четырнадцатилетний мальчик, который научил меня тому, что есть достойного и доброго в вашей стране, который помог мне оценить ваше наследие, ваши традиции и ваши обычаи, был похищен вьетконговскими убийцами.
Я хочу его вернуть".
Дай Уи снова сделал паузу, и я увидел, что он, как и я, следит за внезапными движениями в толпе, но это не повлияло на спокойствие, с которым он говорил.
"Передо мной, перед вами стоит фермер Оань, агент Вьетконга. Сегодня утром Оань пришел ко мне, раздувшийся от собственной важности, и сказал, что я должен сделать, чтобы вернуть Тхи живым. Знаете ли вы, чего он хотел?
Он сказал, чтобы мужчины, женщины и дети из расположения, все из 100-го дивизиона джонок, покинули комплекс и уплыли, и держались подальше отсюда в течение месяца. Он знает, что цифра в один месяц, это шутка. Мы никогда не сможем вернуться. Потому что мы бросим деревню и эту часть дельты, мы уплывем безопасно, но оставив всех вас здесь, под контролем, управлением и руководством Вьетконга.
То, что попросил меня сделать Оань, было бы для меня легко. Деревня – не мой дом. Я моряк и иду туда, куда меня посылает мое правительство. Но для вас это будет означать полную капитуляцию перед Вьетконгом. Без нашего лагеря, без этих джанкменов, батальоны Вьетконга разместятся на этой площади или, возможно, в ваших домах в тот же момент".
Теперь Оань изучал толпу. Он выглядел так, словно собирался заговорить, и я подошел ближе и слегка ткнул его винтовкой. Он опустил глаза и промолчал.
"Если я оставлю вас, если мы уплывем, Тхи вернется целым, если не считать пыток, которые он наверняка уже перенес.
Но мы не можем бросить вас. Какие бы злодеяния ни совершались, Джанк Форс останется в дельте. Все вы, как друзья, так и враги, можете на это рассчитывать".
Оань молчал, глядя на Дай Уи. Тик в моем глазу прекратился, но я все еще был напряжен. Мы можем умереть в любой момент. Не то чтобы я так боялся смерти – хотя я и боюсь ее – но для человека неестественно умереть без достоинства. А от взрыва бомбы трудно умереть с достоинством.
"Теперь я прошу вас о трудном деле", - сказал Дай Уи. "Я прошу вас помочь нам найти среди вас вьетконговцев, помочь нам узнать, кто из вас друг убийц, а кто может помочь нам найти мальчика, Тхи. Я прошу вас опознать сторонников и агентов Вьетконга, и давайте избавимся от этой чумы сейчас, сегодня".
Никто в толпе не шевелился, но я видел, как люди смотрели на других людей, и знал, что Дай Уи заставил их устыдиться терпимости к Вьетконгу.
Но у меня также было ужасное ощущение, что мы потерпели неудачу.
Через несколько минут Дай Уи сказал:
"Я собираюсь вернуться в расположение. Этой ночью я не буду спать. Под покровом темноты любой человек, который заботится о своей чести и обладает информацией, может позвать меня, и я выслушаю его у входа возле ручья. Информация, которую мы ищем, в обмен на наше решение не оставлять вас Вьетконгу.
Что касается слушающих меня вьетконговцев, я повторяю, что мы никогда не покинем дельту.
И последнее, что я скажу всем вам: если вы нас подведете, Тхи обречен. И когда он умрет, умрет фермер Оань. Тогда нам придется самим обыскать деревню. Я прошу вашей помощи, и я прошу о важном. Я прошу, чтобы вы обрели свою честь".
Внезапно Дай Уи сошел со стула. Глядя прямо перед собой, он пошел обратно через центр площади. Я ткнул Оаня винтовкой, и он последовал за Дай Уи. Я был последним, и делая каждый шаг мне приходилось бороться с желанием бежать. Должен сказать, что Оань тоже нервничал. Он продолжал смотреть по сторонам. Он знал, что его товарищи VC будут готовы пожертвовать им, чтобы одним махом прикончить офицера Джанк Форс и американского советника.
Ничего не случилось. Чудесным образом мы выбрались из деревни и вернулись в расположение.
За все это время я не услышал от жителей деревни ни звука.
Внутри лагеря Дай Уи снял берет и вытер пот над глазами. "Стерегите Оаня", - сказал он мне, потирая глаза. Затем он посмотрел прямо на меня и сказал: "Думаю, мы потерпели неудачу, Тай".
"Дай Уи", - ответил я, - "я тоже думаю, что мы потерпели неудачу. Но мы не можем каждый раз рассчитывать на победу. Мы не можем ожидать чудес".
"Надеюсь, они поймут", - сказал он. "Надеюсь, они поймут".
И я не знал, имел ли он в виду жителей деревни или наше начальство в Кап-Сен-Жак и Сайгоне.

_________________
Amat Victoria Curam

ЭРИКСЕН

Я ХОДИЛ с ощущением неудачи на протяжении всего дня. Я просил больше, чем могли дать жители деревни: они были слишком запуганы Вьетконгом. Я боялся за Тхи и чувствовал, как с течением времени напряжение во мне нарастало. Я занимался повседневными обязанностями и старался выглядеть уверенно, но понимал, что никого не смог обмануть.
Тем не менее, больше ничего нельзя было сделать. Покинуть этот район было немыслимо. Вьетконг возьмет его под контроль за день, и джонки с боеприпасами пойдут незамеченными в один из самых ценных районов Южного Вьетнама. Если мы уйдем сейчас, это будет означать, что все, что мы сделали за последние несколько лет, будет впустую.
В то же время, справедливо ли было требовать от четырнадцатилетнего мальчишки умереть за дело, о котором он едва ли имеет представление? Могу ли я требовать этого от Тхи? Могу ли я оставить его VC? Одной из вещей, о которых я старался не задумываться, было то, что они могут с ним сделать, прежде чем он умрет.
Тюйэт, которая довольно хорошо меня узнала, оставила меня в покое на весь день. В сумерках она, как обычно, заказала нам ужин в хижину, но не попыталась завязать светскую беседу, за что я был ей благодарен. Вместо этого она наблюдала за мной все время, пока я ел, в ее глазах снова появились глубокие тени, и наконец, принесла мне двойную порцию бренди, хотя я об этом не просил.
Я прикончил бренди и уже собирался выйти на улицу, когда она подошла и положила руку мне на плечо.
"Дай Уи", - сказала она, глядя на меня, - "что ты собираешься делать?"
"Не знаю", - честно ответил я и вышел к входу в расположение, ближайшему к ручью.
Я сидел на земле прямо у входа, прислонившись спиной к глинобитной стене и глядя на звезды. Ночь была ясная, но не слишком светлая. Пройдет несколько часов, прежде чем взойдет луна, и тот из жителей деревни, кто придет ко мне этой ночью, сделает это в ближайшие три или четыре часа. Я сидел и ждал.
Через некоторое время я услышал, как в берег уткнулся чулук: один из наших патрулей возвращался после ночи под парусами, используя их вместо двигателя в надежде подкрасться к какой-нибудь джонке VC, не будучи замеченным. Караульный передового охранения направил из мимо входа, где я сидел, глядя на Южно-Китайское море, ожидая, пока кто-нибудь из деревенских проявит себя мужчиной.
Прошел час, затем другой. Низко на горизонте висели облака, закрывающие звезды. Затем взошла луна, большая "луна бомбардировщика"(1), отбрасывающая тени и окрашивающая все в бледный свет.
Задолго до рассвета я знал, что ни один из жителей деревни не придет. Но я остался и всю долгую ночь пытался расставить все по местам, пытался ясно понять, что должно быть сделано, подумать о Тхи, Миллере и Тюйэт и о том, что мне следует делать.
Прежде всего, я знал, что сделаю то, что должно быть сделано.
К тому времени, когда рассвет вспыхнул над водой красными и желтыми полосами, и первый ранний рыбак готовил свою джонку к дневному лову, я знал, что мы попытались и потерпели неудачу.
За всю ночь никто не пришел с информацией о Тхи.
Я не стану, не смогу уйти из этого района.
И Тхи умрет.
Я встал, потянулся и повернул обратно в расположение. Войдя, я огляделся и увидел, что, должно быть, все население лагеря наблюдает за мной.
Все, что я мог сделать, это покачать головой: нет. Когда я проходил мимо них, многие из них шептали: "Прости, Дай Уи", а другие просто прикасались ко мне и уходили.
Я прошел в штабную хижину. Там стояла Тюйэт с горячим кофе и выражением невыразимой печали в глазах. Она сказала: "Мне так жаль, Эриксен". Затем она поставила кофе, подошла прямо ко мне, обняла меня и уткнулась лицом мне в грудь. Я чувствовал, как ее слезы смачивают мою рубашку, положил голову на ее блестящие черные волосы и стоял с закрытыми глазами, позволяя ей плакать, чувствуя, как содрогается ее тело.
Мы все еще стояли там, когда в дальнем конце территории закричал караульный и раздался выстрел из М-1. Я повернулся и бросился к двери, хватая на ходу карабин. Пробегая через расположение, я увидел, что охранник прекратил стрелять и уставился на что-то по ту сторону стены. Когда я подбежал, я увидел ужас в его глазах, и он выдохнул: "Дай Уи… все было так быстро!"
"Все в порядке", - сказал я и повернулся, чтобы посмотреть, куда он стрелял.
Там не было ни Вьетконга, ни врагов, ни угрозы. Только Тхи, висевший на колючей проволоке, окружавшей наше расположение.
С его тела была содрана большая часть кожи, и он был ужасно изрезан. Даже издалека я мог видеть кровавое месиво у него на груди. Он сделал татуировку "Сат Конг", несмотря на мои советы, и они срезали ее с его груди. Все его тело представляло собой ужасающую мешанину из ножевых ран и ожогов.
Караульный начал плакать – так рыдать смогла бы не всякая женщина. Чтобы заткнуть его, я спросил: "Как он попал туда?"
"Они подошли очень быстро, Дай Уи, держа Тхи перед собой", - сказал караульный. "Они забросили его вперед ногами на проволоку, а затем убежали. Я выстрелил, когда смог, но не думаю, что попал в кого-нибудь из них".
Я услышал движение позади себя и оглянулся. Они все были там, снова весь лагерь, и все смотрели на Тхи. Они молчали, и я снова посмотрел на Тхи.
Из разбитых губ Тхи вырвался ужасный каркающий звук. В нем было почти невозможно узнавать человеческий голос, звук, издаваемый человеком. Целых десять секунд мы были пронзены звуками этого измученного голоса.
Тхи был уже все равно, что мертв. Он не прожил бы и двадцати минут; но позади себя я услышал волнение и тихий, нарастающий гневный гул, и понял, что в любую минуту кто-нибудь бросится за ним. Я повернулся и посмотрел на них.
"Тхи умирает", - сказал я. "Любой, кто выйдет туда сейчас, просто подставит себя под огонь VC. Это одна из причин, по которой они принесли его сюда, вместо того, чтобы просто где-нибудь бросить его тело. Никто не пойдет туда, я говорю серьезно".
"Но Дай Уи", - сказал джанкмен, - "он очень страдает".
"Да, я знаю", - сказал я и повернулся к Тхи.
Тай шагнул вперед: надежный, проницательный, сострадательный Тай. "Я сделаю это, Дай Уи", - сказал он.
"Нет", - сказал я. "Это должен сделать я".
Тай отступил назад. В тишине я поднял карабин и водрузил его на глинобитную стену караульного поста. Я целился очень тщательно. Раздался еще один хриплый, отчаянный зов от того, чем еще был Тхи, и я нажал на спуск.
Я не промахнулся.
Я стоял, внимая эху выстрела над водой. Казалось, оно висело в воздухе бесконечно долго, а когда оно стихло, я сошел с караульного поста. Джанкмены и их семьи по-прежнему были здесь. Я взглянул на Тая и ткнул большим пальцем в сторону тела Тхи.
"Позаботьтесь о нем", - сказал я и пошел к хижине штаба.
Я не помню ни как шел, ни как вошел в открытую дверь хижины, ни того, что сказала мне Тюйэт. Я не помню, что ответил ей. Я помню, что мы говорили, и что это было о Миллере, и о Тхи, и о войне, и я помню, как сказал ей – без всякой причины – что остался сиротой, будучи очень юным, как и Тхи. Не знаю, зачем я рассказал ей про это или другие вещи о себе.
Я знаю, что она встала и подошла ко мне, туда, где я сидел. Она сняла с меня берет и, встав сзади, начала гладить мои волосы легкими, плавными движениями.
Я схватил руки Тюйэт, удерживая их. Это длилось всего мгновение, но это был момент крайнего одиночества и крайнего горя, и все смерти нахлынули на меня одновременно – моих родителей, друзей по войне в Корее в операциях, очень похожих на эту, Миллера, Тхи… На какое-то время я исчез, ушел туда, где были они, а когда вернулся, я держал Тюйэт мертвой хваткой, а она смотрела мне в лицо.
Затем пришло великое желание, столь же примитивное, как убийство, столь же фундаментальное, как смерть.
"Тюйэт", - сказал я, - "ты мне нужна".
"Я знаю, Эриксен", - сказала она, и хотя это было моим штабом задолго до ее прибытия, именно она провела меня за перегородку в маленькую комнату, где я спал.
Она начала раздеваться, ее длинные волосы упали вперед и разметались по плечам, когда она наклонилась вперед. Я снял одежду и лег лицом вниз на койку. Я с удивлением обнаружил, что у меня на глазах слезы. Не знаю, почему они там были.
Затем я почувствовал ее рядом с собой, ее тело было прохладным и чистым, и не было никаких предварительных действий, в них не было необходимости. Вместо этого было большое, резкое облегчение и огромное чувство правильности всего этого, а также долгое и медленное возвращение к реальности.
Потом я лежал рядом с ней, не прикасаясь, глядя на ее профиль в тусклом свете солнца, сияющего сквозь соломенную крышу. Было слышно, как снаружи по территории ходят джанкмены, и я понял, что уже даже не середина ¬утра. Мне было все равно.
Она повернула голову и улыбнулась.
"Тюйэт", - сказал я, - "я люблю тебя".
"Да", - сказала она, - "я уже некоторое время чувствую это".
Я смотрел в эти чудесные глаза, пока не почувствовал, что мои собственные глаза закрываются. Я не знаю, когда она встала. Я уснул и проспал весь день.

Тай пришел ко мне в сумерках, когда я уже вставал.
"Что ты теперь будешь делать с Оанем?" – спросил он.
"Убью его", - сказал я, и мы вышли из штаба.
За рекой я увидел два наших чулука, направлявшихся к берегу после дневного патрулирования. Я видел белые глаза, нарисованные на носу, и слышал очень слабый шум двигателей. В расположении тонкий синий дым очагов, где готовили еду, поднимался вертикально в вечернем безветрии. За ручьем был виден дым от деревенских очагов.
"Убить Оаня, это очень просто", - сказал я. "Не так просто, Тай, понять, что нам делать с деревней".
Прежде чем заговорить, Тай закурил сигарету, и его слова медленно и с чувством доносились до меня в темнеющем вечере.
"Дай Уи, мы знали, что Тхи умрет; мы не знали, как он умрет. Мы пытались убедить жителей деревни помочь, но они этого не сделали. Многие из американцев стали бы винить в смерти Тхи жителей деревни, поскольку я заметил, что большинство американцев – сложные люди, которые смотрят на вещи просто. Ты не такой, и ты знаешь, что жители деревни, хотя и виновны в трусости, не виновны в смерти Тхи".
Внезапно Тай присел на корточки и замолчал, затягиваясь сигаретой и глядя вниз. Это был знак, что он хотел добавить что-то еще, и я присел рядом с ним.
"Дай Уи, мы оба офицеры флота, и мы знаем больше, чем все в деревне. Мы путешествовали. Возможно, ты не знал – я родился в Бьенхоа и получил образование в Хюэ, и я повидал многие места Юго-Восточной Азии.
Но я заметил, что сельские жители обладают мудростью, и что мудрость есть даже в этой несчастной деревне. Если бы кто-то пришел к тебе ночью, рано или поздно его нашли бы, и он и остальные умерли".
"Так ты думаешь, что я ошибся, обращаясь за помощью в деревне?" – спросил я.
"Нет, Дай Уи. Это была попытка спасти невинного мальчика. Но тебе не удалось бы добиться успеха. Тебе повезло, что ты не пострадал сам, там, на площади, где было много людей, и любой мог выстрелить или бросить бомбу".
"Но ты был там со мной", - сказал я. "Разве ты не знал об опасности?"
Тай усмехнулся. "Я не слишком боюсь, когда мы вместе".
Через некоторое время я снова спросил: "А что же насчет деревни?"
"Я скажу тебе, Дай Уи Эриксен. Если мы причиним вред ни в чем неповинному жителю деревни, это не будет то же, как если ему причинят вред VC. Мы должны быть еще более осторожны. Все, кто умрут, должны быть виновны".
"Не пользуйся своими вьетнамскими уловками", - сказал я и улыбнулся ему. "Ты не отвечаешь на вопрос".
"Тогда я говорю так: оставь деревню самой себе. Мы не можем потерять деревню, если будем терпеливы, если мы будем справедливы. Нанести удар по деревне будет все равно, что отрезать змее хвост вместо головы".
"А что", - спросил я, - "ты считаешь головой змеи?"
В последовавшей за этим паузе я осознал, как темно вокруг. Сейчас я едва мог видеть лицо Тая, но мне показалось, что я заметил выражение притворного гнева. Несомненно, это же чувство было в его голосе, когда он снова заговорил:
"Вы, американцы! Вы все хитрые. Ты, конечно, поймал меня в ловушку".
"Конечно", - сказал я.
"Это остров".
"Да".
"Что ты думаешь, Дай Уи?"
"Остров является базой самых отъявленных VC в нашем секторе. Если мы погоним их с острова, они будут рассеяны. Им будет трудно собраться снова. В борьбе с повстанцами это называется лишением врага убежища".
"Дай Уи, там, должно быть, сотен шесть VC. У нас меньше половины этого числа, и наши разведанные не так хороши, как те, что есть у VC".
"Я знаю", - сказал я. "У меня есть план".
Тай воткнул сигарету в землю и встал. "Я надеюсь, что он хороший", - сказал он.
"Он настолько хорош", - сказал я ему, - "что на этот раз я собираюсь изложить его начальству, прежде чем мы за него возьмемся".
Он посмотрел на меня с удивлением. "Чудо", - сказал он и засмеялся.
Я встал, и мы вместе пошли по территории. Становилось совсем темно.
"Дай Уи, ты не спросил о Тхи", - сказал Тай.
"Тхи мертв", - ответил я.
"По нему справили религиозную службу, Дай Уи. О нем хорошо позаботились".
"Он мертв", - повторил я, и Тай замолчал.
Мы остановились и посмотрели на воду. Вдали, в направлении Шокчанга, был виден тусклый свет осветительных ракет. Судя по всему, артиллерийской поддержки идущей там перестрелки не было, и мы были слишком далеко, чтобы расслышать стрельбу из стрелкового оружия.
Мы смотрели какое-то время, и я принял решение.
"Хорошо", - сказал я. "Я склонен наказать деревню, но я оставлю ее в покое. Это означает нанесение удара по острову, Тай. Я хочу нанести по нему удар всеми силами. Я хочу нанести мощный удар по острову, и я размышляю о том, как лучше всего сделать это. Что ты скажешь?"
Он ответил без колебаний: "Когда и как, Дай Уи?"
"Скоро", - сказал я.
"А завтра будет вопрос с Оанем", - сказал Тай.
"Да, мой друг Тай", - сказал я. "Завтра будет вопрос с Оанем. Я собираюсь убить его".
Тай пожелал спокойной ночи и пошел в свое жилище, оставив меня стоять возле южного конца расположения, стороны, обращенной к морю. Миллеру нравилось это место; он приходил сюда ночью, смотрел на луну в воде и слушал, как ночные рыбаки смеются, когда им везет с сетями.
Однако Миллеру не повезло. Он был мертв, а его девушка была у меня. Я отвел ее в постель без единой мысли о Миллере. И почему-то я не мог чувствовать себя виноватым в этом, что меня удивило.
Я пошел обратно к хижине и вошел в дверь. Она сидела за столом, сложив руки на коленях. Она не смотрела на меня, когда я вошел.
"Тюйэт".
Она подняла взгляд, и в свете свечей я увидел ее встревоженные глаза.
"Тюйэт", - повторил я, - "надеюсь, с тобой все в порядке".
Она отвела взгляд. "Нам нужно поговорить, Эриксен".
"Хорошо".
Она глубоко вздохнула и начала, все еще не глядя на меня.
"Женщины в расположении рассказывают мне кое-что. Говорят, после любого крупного рейда их мужчины приходят домой и хотят идти в постель. Говорят, мужчины празднуют возвращение к жизни, ищут некоего продолжения жизни после того, как были близки к смерти. Так мне говорят, и я верю этому. Кажется разумным, что это так".
"Тюйэт, это правда, но…"
"Пожалуйста, не перебивай, Эриксен. Я должна сказать это, пока у меня есть силы".
Она колебалась, и я подошел и налил немного бренди в стакан. Я предложил ей, но она покачала головой. Я добавил еще, отнес стакан обратно на стол и сел, наблюдая за ней и потягивая бренди.
"Если дела обстоят так, Эриксен, я хочу, чтобы ты знал, что мне до сих пор не стыдно, но я…"
"Тюйэт", - сказал я неласково, - "заткнись".
Ее подбородок вздернулся, и она посмотрела мне в глаза.
"Ты собиралась сказать, что если я взял тебя в постель из-за чего-то иного, а не из-за любви, ты меня простишь, но это не будет постоянными отношениями", - сказал я. "Позволь мне сказать тебе кое-что. Я нелегко влюбляюсь. И я человек, которого трудно любить. Здесь произошло какое-то чудо, и мы с тобой не собираемся его испортить".
"Нет", - сказала она мягко, - "нам не следует мешать чудесам".
Я поставил бренди и пошел вокруг стола. Она встретила меня на полпути, и было самым естественным на свете то, что мы держали друг друга в свете колеблемой ветром свечи и что нам нужно было легко и неспешно обойти перегородку и войти в комнату, где ждала кровать.
Теперь мы были неторопливы. Я открыл заднюю фанерную дверь хижины, и половина комнаты была заполнена светом, который, казалось, окрасил все в серебристый цвет. Ночь была тихой и теплой, и я все еще чувствовал жар бренди.
Мы раздевались одновременно, наблюдая друг за другом, ничуть не смущаясь. Раздевшись, она покачала головой и откинула назад свои длинные волосы, слегка подразнив меня медленной улыбкой. Впервые я по-настоящему посмотрел на нее; даже в то утро я не осознал, как она красива и как нежна.
Нас не заботило грубое шерстяное одеяло, покрывавшее койку. Мы двигались друг к другу в полумраке, притягиваясь, соединяясь в любви, которая была столь же реальной, как .45 калибр под подушкой, такой же мягкой, как лунный свет в комнате. Были долгие, ленивые, моменты исследования, пока наши тела не сошлись в ускоряющемся, ищущем движении, которое унесло нас за пределы любых горизонтов, любых страхов, а затем вернуло нас обратно, окутанных великой, спокойной тишиной.
Мы долго не разговаривали, а когда заговорили, то это был шепот влюбленных, которые счастливы друг с другом. Я обернул ее длинные волосы вокруг своей руки и притянул ее голову к себе на грудь, где я мог видеть ее лицо.
Я смотрел на нее, пока мы оба не заснули.

Я проснулся на рассвете; Тюйэт тихонько похрапывала, завернувшись в одеяло, защищаясь от утренней прохлады. Я умылся, побрился и надел свежий комплект зеленой формы для джунглей, которую мы с Миллером украли в Кап-Сен-Жак, заправив низ штанин в джангл-бутсы. Я снова тихо прошел мимо кровати, вытащил пистолет из-под подушки и вложил его в кожаную кобуру. Я надел черный берет, взял карабин и вышел из хижины. Я все еще не решил, как должен умереть Оань, и думал об этом с большим удовольствием, когда по территории пробежал джанкмен и позвал меня. Он преподнес мне два сюрприза.
Первым было то, что я не убью Оаня сегодня. Он сбежал незадолго до рассвета.
Вторым было сообщение по радио: коммандер Ренник летит сюда на вертолете и прибудет менее чем через час.

1. Яркая полная луна, позволяющая экипажам ночных дальних бомбардировщиков осуществлять навигацию, а также поиск и нанесение ударов по целям визуально (прим. перев.)

_________________
Amat Victoria Curam

ТАЙ

МЫ С ДАЙ УИ Эриксеном стояли, наблюдая, как над морем сгущаются облака (день обещал быть душным), и ждали вертолет, который доставит коммандера Ренника. Я знал, что он зол из-за того, что Оань сбежал, но Дай Уи спросил только, как это произошло, и предложил, чтобы караульный получил лишь символическое наказание. Без сомнения, тот в данный момент и так чувствовал себя достаточно плохо: у него сильно болела голова от удара собственным оружием, и он был объектом насмешек для всего лагеря.
Я никогда не видел коммандера Ренника. Дай Уи однажды встречался с ним в Кап-Сен-Жак. Дай Уи был немного раздражен появлением посетителя в тот момент, когда ему хотелось бы начать поиски Оаня, но в то же время испытывал любопытство по поводу визита.
Мы услышали вертолет, летевший ниже облаков, а затем увидели, как он приближается с северо-востока. Он пролетел прямо над нами, а затем опустился на лужайку, которую мы отметили дымовой гранатой. Когда мы с Дай Уи двинулись к нему, на землю выпрыгнул человек, и кто-то внутри протянул ему его вещи, затем пилот помахал нам рукой и снова взлетел.
Коммандер Ренник шел к нам, обе его руки были заняты снаряжением, включая спальный мешок. Это был невысокий, плотный мужчина, одетый во флотскую форму цвета хаки и коричневые ботинки(1). Когда мы двинулись ему навстречу, я увидел крылья летчика на его груди. Дай Уи представил нас, и мы пожали друг другу руки. Мы помогли ему отнести вещи в хижину штаба, прежде чем продолжить разговор.
"Поскольку вертолет не стал ждать, я предполагаю, что вы останетесь на какое-то время, коммандер", - сказал Дай Уи.
Коммандер Ренник закурил первую из многих сигар, которые он выкурил в тот день, прежде чем ответил:
"Я знаю, что вам интересно, почему я здесь, и тому есть несколько причин. Отвечая на ваш вопрос, я планирую провести здесь несколько дней в качестве наблюдателя. Я стараюсь бывать в дивизионах в каждом прибрежном округе. И подчеркиваю, что я наблюдатель, а не оценщик на данный момент".
"Коммандер", - сказал Дай Уи – "вы не возражаете, если я приведу сюда своих офицеров, чтобы они это слышали? Я держу это за правило, когда могу".
Коммандер не возражал, и я выскользнул за дверь и послал ближайшего джанкмена за энсайнами Фу и Фатом. Они были в лагере, и пришли в хижину через несколько минут. Когда я вернулся, коммандер Ренник удобно устроился сидя на краю стола, и держал в руках кружку горячего чая, который заварила Ле Тюйэт, пока мы ждали вертолет. Нет ничего лучше хорошей женщины.
После того как все были представлены, коммандер Ренник продолжил:
"Прежде чем мы перейдем к делу, думаю, вам хотелось бы узнать, что родители Дай Уи Миллера получили его Бронзовую звезду и, конечно же, Пурпурное сердце. Там, в Штатах, была проведена небольшая церемония с участием коменданта его военно-морского округа. Как я понимаю, его родители восприняли все это довольно хорошо.
Теперь вам, вероятно, нужно узнать немного больше о ситуации в Сайгоне".
Дай Уи прервал его. "Коммандер", - сказал он, - "вам придется говорить по-английски медленнее, или я буду переводить за вами на вьетнамский. Здешние офицеры понимают устный английский только если говорить медленно".
"Хорошо", - сказал коммандер и продолжил медленнее, попыхивая сигарой.
"Похоже, что все, что мы сейчас делаем, имеет международные последствия – внезапно это стало интересовать всех. Правила применения силы в этой войне были установлены в Вашингтоне. Наши правила, то есть. Вьетконг же играет по своим собственным правилам. Но вы знаете, что мы не можем поражать определенные цели, цели возле границы в Лаосе и Камбодже, где находятся их районы сосредоточения. Мне сообщили, что, весьма вероятно, мы ударим по некоторым районам в Лаосе. Шансы на то, что мы когда-нибудь ударим по чему-нибудь в Камбодже отдаленные, если только этот клоун Сианук не перейдет полностью на другую сторону и не подтолкнет нас слишком сильно.
Зачастую нам удается перерезать тропу Хо Ши Мина. Когда мы это делаем, их поставки с севера по суше задерживаются. Именно тогда вы видите увеличение активности на море: больше VC на большем количестве джонок. Вы это знаете, конечно.
Джентльмены, война вот-вот примет новый оборот. До сих пор мы придерживались в ведении войны примерно одной и той же линии. Но теперь красных ждет неприятный сюрприз. Я не могу рассказать вам обо всем этом, но могу вас заверить, что привилегированных прибежищ станет чертовски меньше. Мы начнем бомбить всерьез, и очень скоро.
Одной из вещей, которая произойдет довольно скоро, будет использование морской авиации внутри страны. Мы патрулировали у побережья, как вы знаете, но теперь мы направляемся вглубь страны, чтобы поражать цели, когда и где нам будет нужно.
И, джентльмены, не только на воловьих повозках(2), на которых некоторые из нас летали в последнее время. Здесь будет реактивная авиация".
Я едва не воскликнул от восторга. По опыту работы в джунглях я знал, что авиаудар может сильно деморализовать войска на земле. Я посмотрел на Дай Уи: его лицо ничего не отражало, но я знал, что он думает, и внезапно мне самому пришла в голову та же мысль.
"Все это зависит от более или менее стабильного правительства в Сайгоне", продолжил коммандер Ренник. "Не знаю, как вы, а я потерял счет государственным переворотам. Если все останется в норме хоть какое-то время, мы начнем поджаривать VC в джунглях".
Энсайн Фу задал вопрос: так ли все плохо между буддистами и католиками, как мы слышали?
"Это довольно серьезно", - ответил коммандер, - "но никто не знает, насколько серьезно. Никто не знает, сколько агентов Вьетконга входит в буддийскую иерархию".
Он некоторое время говорил о политике Сайгона, но я все еще думал о реактивной авиации.
Как и Дай Уи Эриксен. Он спросил, где она будет задействована в первую очередь.
"Мы еще не знаем", - ответил командующий. "Однако это будет по достойной цели. Мы хотим вселить в них страх божий с первого удара".
Я спросил: "Цель выбрана?"
"Если и была", - сказал коммандер, - "то мне об этом не сказали".
Так что шанс был.
Дай Уи предупреждающе посмотрел на меня, и я не стал развивать вопрос с самолетами. Через некоторое время, когда информирование завершилось, мы провели коммандера Ренника по расположению, показав ему караульные посты и минометную позицию. Он счел, что с точки зрения обороны мы обустроены так же хорошо, как и любой другой дивизион во Вьетнаме. Мы сказали ему, что так и должно быть, и он согласился. Донесения, которые он ежедневно читал в Сайгоне, показывали, что в настоящее время активность в нашем секторе была выше, чем где-либо еще на побережье. Мы участвовали в большем количестве перестрелок, и наша база подвергалась ударам чаще, чем любая другая. Некоторые из дивизионов джонок в районе Дананга и Куиньон патрулировали больше, но в настоящее время у них не было проблем с лазутчиками, с тем, чтобы проводить ночи, обороняя базу, и фактически вести бой, как это случалось у нас, с палуб джонок. Также на севере использовались только парусные джонки. Это означало, что они выходили на целые дни вместе с большими флотилиями рыбаков, и все эти дни засчитывались как время патрулирования, хотя они редко попадали в перестрелки, за исключением тех случаев, когда, как говорил коммандер Ренник, тропа Хо Ши Мина и другие пути снабжения были заблокированы.
Здесь, в дельте, дела шли оживленнее. Мы редко совершали патрулирование без каких-либо действий, хотя наши патрули никогда не длились несколько дней, обычно сутки или даже меньше. Мы старались помнить, что нашей основной задачей было остановить поток поставок на юг, и всякий раз, когда появлялись джонки, мы выходили их обыскивать. Также гораздо больше времени уходило на бои в джунглях и совершение рейдов, подобных тому налету на дом Старого Миня.
Коммандер Ренник интересовался всем. Он даже хотел знать, насколько эффективны были 60-мм минометы, которые мы прикрутили к палубам чулуков. Они были нашим эквивалентом 16-дюймовых орудий линкора.
Мы пообедали в штабе, а затем приготовились к дневной сиесте. Коммандер Ренник развернул свой спальный мешок на большом столе, растянулся на нем и почти сразу уснул. Я направился к себе, но знал, что не смогу заснуть из-за мыслей о самолетах. То, что было у меня на уме, казалось слишком маловероятным, но у дверей своего жилища я развернулся и пошел обратно к штабу. Я обошел его сзади, собираясь заглянуть внутрь и посмотреть, спит ли Дай Уи. Я нашел его сидящим на земле возле хижины, прислонившись к ней спиной.
"Мне было интересно, сколько времени тебе понадобится, чтобы вернуться сюда", - ухмыльнулся он мне. "Я видел, как у тебя в голове крутились шестеренки, пока коммандер инструктировал нас".
"И как же", - спросил я, - "вам, американцам, удается замышлять такое, не выражая никаких эмоций на лицах?"
Его улыбка стала шире. "Хорошо", - сказал он, - "расскажи мне".
"Это просто", - ответил я. "Ты собираешься спросить командующего, может ли первый в Южном Вьетнаме удар реактивной авиации быть нанесен по острову".
"Продолжай".
"Ну, ты собираешься сказать ему, что остров большой и важный для VC. Ты скажешь, что он так расположен на реке, что отрезает эту часть дельты от внутренней территории между нами и Сайгоном. Ты скажешь, что если остров подвергнется удару, и VC будут рассеяны, возможно, мы сможем открыть безопасный водный путь отсюда вглубь страны, что сделает доставку снабжения в дельту безопаснее, проще и, возможно, экономнее".
"У тебя все очень складно выходит".
"Затем ты скажешь, что остров является идеальной целью, потому что, насколько нам известно, на нем нет мирных жителей, и что его будет легко найти и нанести удар. Самолеты могут просто следовать вдоль реки и атаковать, и вокруг нет никаких гор, делающих полет на малых высотах опасным".
"Мой дорогой энсайн Тай, ты, очевидно, продукт многовековой культуры взращивания военачальников. Но ты кое-что упустил из виду".
"Ах, да нет же. Первая проблема заключается в том, чтобы убедить коммандера, что остров – достойная цель".
"А сможем ли мы, не показывая ему наши разведсводки?"
"Нет, Дай Уи. Он знает, что разведданные почти везде скудные, и он не будет им доверять".
"Верно. Так что же мы задумаем в отношении нашего славного коммандера?"
"Дай Уи, тебе не кажется, что это слишком опасно? Он высокопоставленный офицер, и если он будет убит или взят в плен, это обернется для нас большим позором".
Дай Уи снова улыбнулся. "Нет. Единственный способ убедить коммандера в том, что остров достоин быть целью, это взять его туда и дать ему самому убедиться. Кроме того, он летчик. И он может увидеть в том, что касается нанесения удара, такие вещи, которые мы с тобой не сможем. Думаю, это чертовски хорошая идея. По факту, Тай, друг мой, это может стать поворотным моментом в наших операциях здесь".
Я быстро обдумал это: мы с Дай Уи пришли к одним и тем же выводам, а когда такое случалось, мы не часто ошибались.
"Когда мы отправимся?" – спросил я.
"Скоро", - сказал он. "Но сначала сиеста". И он пошел внутрь спать. Я не мог спать. Я был в восторге от удара по острову – если мы сможем его организовать. Но Дай Уи спал, я уверен. Я не понимаю американцев.
Днем коммандер Ренник попросил показать джонки.
Мы отвели его из расположения на берег, на который были вытащены джонки, и он внимательно их осмотрел. Как всегда, у нас были проблемы с Хаан, червями, которые живут в земле и питаются древесиной. Они могут уничтожить джонку за год, и нам постоянно приходилось заниматься ремонтом. Мы рассказали о Хаан, но коммандер Ренник уже знал о проблеме. Она была общей для всех дивизионов джонок.
Мы переходили от одной джонки к другой, когда на Дай Уи что-то нашло. Он повернулся к коммандеру Реннику и спросил, где сейчас коммандер Хьюз.
"Ах, да", - небрежно сказал коммандер Ренник, - "его перевели".
"Вы имеете в виду, что он больше не в Кап-Сен-Жак?" - спросил Дай Уи.
"Он больше не во Вьетнаме", - сказал коммандер Ренник. "Похоже, у него была стычка с каким-то австралийским корреспондентом, и флот решил, что для всех лучше, если он будет где-то другом месте".
"Ну, ей-богу", - медленно произнес Дай Уи, - "в конце концов, в мире есть справедливость".
"Ага", - сказал коммандер, - "а еще свободная пресса".
По возвращении на территорию лагеря, Дай Уи предложил коммандеру Реннику посетить несколько семей джанкменов. Дай Уи Эриксен хотел, чтобы он увидел, что наши женщины и дети были главной из причин того, что мы так хорошо сопротивлялись VC здесь, в дельте. Но коммандер ответил предложением осмотреть деревню.
Это была щекотливая ситуация. Если бы коммандер настоял на посещении деревни, нам пришлось бы отвести его. Мы не были там с тех пор, как Дай Уи попросил помощи в возвращении Тхи, и мы не знали, какой может быть атмосфера внутри деревни сейчас. Ситуация осложнялась побегом Оаня. В общем, нельзя было винить жителей деревни, если они сочли, что на данный момент VC выставили нас в дурацком свете.
В итоге Дай Уи сказал, что деревню будет лучше посетить на следующий день. Если мы пойдем сейчас, сказал он, у нас будет мало времени до темноты, и мы не можем рисковать оказаться в деревне с наступлением темноты. Если там что-нибудь случится, если начнется стрельба, мы знали, что джанкмены выйдут из лагеря и ринутся в деревню, оставив расположение лишь с несколькими караульными, уязвимым для внезапного нападения VC. Это была ситуация, о которой мы с Дай Уи беспокоились всякий раз, когда отправлялись в деревню. Мы знали, что если кому-то из нас будет угрожать опасность, джанкменов, бросившихся нам на помощь, будет не остановить. Это было лестно, но также и опасно.
Так что в тот вечер мы воздержались от посещения деревни. Вместо этого мы вернулись в хижину и Дай Уи Эриксен достал свой бренди. После того, как выпивка согрела нас, Дай Уи небрежно спросил коммандера, как он относится к тому, чтобы отправиться с нами на патрулирование.
Как оказалось, коммандер Ренник в любом случае планировал выйти в патруль вместе с нами. По его словам, он запускал новую систему, делая хотя бы по одному выходу в каждом из дивизионов джонок. Будучи знакомым с операциями, он знал, что такое патрулирование, но по факту никогда не участвовал в боевом патруле.
"Тогда завтра вместо того, чтобы идти в деревню, почему бы не пробежаться вверх по реке?" - спросил Дай Уи. Коммандер сказал, что ему это подходит, и мы преодолели первое препятствие.
Ле Тюйэт пришла с джанкменом и принесла ужин. Она осталась и налила нам бренди. Приятно, когда напитки нам наливает женщина, особенно такая, как Ле Тюйэт, которая была не только хороша и приятна здесь вечерами, когда наступала темнота, но также могла перевязать рану и научить наших детей правильно говорить. Очевидно, что она была хорошо образована и происходила из хорошей семьи.
Вскоре после ужина пошел дождь, и вскоре вода начала просачиваться через верх хижины, и нам пришлось передвинуться, чтобы не промокнуть. Для старшего офицера коммандер хорошо воспринял это; он больше походил на мальчишку, отправившегося на загородную прогулку. Он едва раскурил еще одну сигару и пошутил насчет дождя, когда VC напали на лагерь.
Сработала растяжка сигнальной ракеты, и небо над расположением приобрело светло-янтарный цвет. Через долю секунды после вспышки один из наших караульных начал стрелять с западного конца лагеря, а снаружи стен раздался ответный огонь.
Я выбежал на улицу и направился к радиорубке. Лил дождь, и земля в лагере превратилась в кашу. Я чувствовал, как мои ноги скользят, пока я шел к хижине, пытаясь не обращать внимания на холодный дождь. Дважды я чуть не упал в скользкую грязь, но наконец, добрался до двери радиорубки.
Радист слушал, и я не мешал ему. Стрельба продолжалась, но свет ракеты угасал. Затем кто-то внутри расположения выпустил еще одну, и я услышал, как выстрелил наш миномет и вдалеке раздался взрыв. Радист поднял взгляд и быстро заговорил: ни один из наших чулуков не подвергся нападению, команды сталкивают их с берега и будут ждать, находясь в стороне от побережья, если мы не отдадим других приказов. Я покачал головой и снова выбежал под дождь. Ночь была очень темная, но сигнальные ракеты давали много света даже под дождем. Я увидел Дай Уи Эриксена и коммандера, стреляющих из бойниц возле караульного поста, и направился к ним. Стрельба переросла в непрерывный обмен огнем из стрелкового оружия, и наш миномет продолжал стрелять с равными интервалами.
Едва я добрался до места, где были коммандер и Дай Уи Эриксен, мои ноги вылетели из-под меня, и я плюхнулся лицом в грязь. Я с трудом поднялся на ноги и проделал последние несколько ярдов до места, где они прижались к стене, стреляя через амбразуры.
"Дай Уи…" - начал я.
Он посмотрел на меня и рассмеялся. "Я чуть не пристрелил тебя", - сказал он. "Я решил было, что ты призрак с Аннамских холмов".
Что за время для шуток. "Дай Уи", - сказал я, - "я был в радиорубке, и кажется, это сугубо сухопутное нападение. Они не атакуют чулуки".
"Они и не будут", - сказал он. "Это в честь коммандера. Очевидно, его увидели из деревни и решили поприветствовать его в дельте".
Я посмотрел на коммандера. Если он и боялся, то не показывал этого. Он стрелял из пистолета-пулемета Стен, который мы держали в качестве дополнительного оружия в хижине штаба, каким-то чудом его сигара по-прежнему горела, и он продолжал пыхтеть ею, ведя огонь. Дождь продолжал лить по-прежнему.
Дай Уи Эриксен приказал выпустить еще одну осветительную ракету и, оставив меня с коммандером Ренником, двинулся вдоль стены, подбадривая джанкменов. Насколько мне было видно, потерь у нас не было, но и не было возможности узнать, причинили ли мы какой-либо вред VC.
Интенсивный огонь переместился к обращенной к деревне стороне расположения. Я начал видеть в этом закономерность. Это было, как и сказал Дай Уи, просто запугивание и оскорбление, чтобы позлить коммандера. Я прошел вдоль стены, веля джанкменам умерить огонь и стрелять только тогда, когда они могли различить определенные очертания и имели хорошие шансы попасть.
Через несколько минут стрельба прекратилась. Я вернулся в радиорубку и связался с чулуками. Никакой активности на море не было, но энсайн Фат выслал дополнительный чулук для патрулирования района вокруг базы, чтобы убедиться, что атака не была отвлекающим маневром, чтобы занять нас, пока будет идти движение вдоль побережья, мимо нашей базы.
Еще полчаса мы пробыли под дождем, а когда стало очевидно, что VC ушли, мы пошли, спотыкаясь и скользя по грязи, обратно в хижину штаба. По нашему обычаю, офицеры собрались там сразу после нападения для доклада. Все доклады были хорошими. Потерь у нас не было, не было повреждено ничего жизненно важного, хотя в деревянных каркасах некоторых хижин появились новые пулевые отверстия. И нам удалось отправить несколько минометных выстрелов, не подорвав себя, что всегда казалось мне неким чудом.
Вероятнее всего, мы также не нанесли большого ущерба VC. По крайней мере, они узнали, что мы настороже, как всегда. Наша бдительность была тем, что сохраняло нам жизнь. Вьетконговцы могли захватить лагерь в любой момент, когда захотят этого достаточно сильно, но при этом они потеряют много, очень много людей. Если бы они могли выпроводить нас каким-либо другим способом, они бы попытались это сделать. Например, взяв четырнадцатилетнего мальчишку в заложники.
Как только доклады были сделаны, энсайн Фу и энсайн Фат отправились к себе. Я отказался от выпивки и пошел обсушиться, переодеться, а затем, возможно, немного поспать. Когда я уходил, коммандер закурил еще одну сигару и всерьез разговорил с Дай Уи Эриксеном о ночном рейде. Из того немногого, что я услышал перед отходом, было ясно, что он был впечатлен нашими оборонительными позициями. Я надеялся, что у нас будет шанс показать ему, что мы можем и атаковать.

К тому времени, как я закончил ранний завтрак, Дай Уи Эриксен и коммандер Ренник встали и оделись. Они пили кофе, когда я подошел к штабной хижине. Дай Уи был одет для патрулирования и чистил карабин. На коммандере Реннике была зеленая форма для джунглей, и Дай Уи дал ему еще патронов для Стена. Я поприветствовал их, взял чашку кофе и слушал, пока Дай Уи Эриксен инструктировал коммандера. Двадцать минут спустя мы были у чулука и поднялись на борт.
Мы взяли обычный патрульный экипаж. Дай Уи Эриксен не стал бы менять распорядок в пользу конкретной команды: он верил в качество наших джанкменов в целом и никогда не стал бы выбирать особый экипаж только ради коммандера. Нас было девять человек, включая коммандера.
Мы вышли в абсолютно ровное, спокойное море, двигатель чулука работал тихо и ровно, когда мы повернули вверх по реке и направились к острову. Пройдет час или больше, прежде чем мы попадем в опасную зону у берегов. Я растянулся на палубе и заснул.
Я проснулся и обнаружил, что мы в реке, против течения, и двигатель ревет громче. Я сел и осмотрелся. Дай Уи Эриксен говорил с коммандером о самолетах, и я понял, что он дождался подходящего психологического момента, чтобы убедить коммандера Ренника в необходимости нанесения авиаудара по острову.
Через несколько секунд мы все были в готовности. Берега, казалось, смыкались вокруг нас – они были не более чем в пятидесяти ярдах от нас с каждой стороны. На чулуке не спрячешься, единственное, что можно сделать, это стрелять в ответ, так что мы ждали первой дульной вспышки и вслушивались, ожидая выстрела, который начнет перестрелку. Заросли по берегам подходили вплотную к воде. Вьетконговцы могли укрываться там где угодно. Я снял винтовку с предохранителя и перебрался на корму. Если они разнесут нос, где находились американцы, нужно чтобы в живых остался хотя бы один офицер. С другой стороны, если они сосредоточатся на корме, офицеры впереди могут спастись. Мы научились никогда не держаться слишком близко друг к другу во время патрулирования.
Дай Уи Эриксен и коммандер Ренник сидели спина к спине возле якорной лебедки. Несколько джанкменов стояли, опираясь на мачты со свернутыми парусами. Мы убрали паруса и опустили мачты, потому что идти под двигателем было быстрее, да и шансов на скрытность у нас все равно не было. На корме рулевой слегка двигал румпелем, стараясь держать нас точно по центру реки, поскольку мы не могли знать, на каком из берегов могут скрываться VC. Рулевой был одновременно и мотористом. Он двигал рычаг управления двигателем босой ногой, используя руки, чтобы рулить, и глаза, чтобы смотреть.
Мы шли по узкому участку реки больше часа. Наконец мы снова вырвались на широкий плес и с облегчением заулыбались, когда берега все дальше отходили от нас. Теперь все, что было впереди, это сам остров и те вооруженные джонки, что могли оказаться между ним и нами. По крайней мере, по нам не будут стрелять с берегов.
Мы были на широком участке реки, когда я осмотрел в бинокль ближайший берег. Там что-то двигалось, и я задержал взгляд на песчаной косе примерно в двух милях вверх по реке. Это была джонка со спущенными парусами, отплывающая от берега.
"Дай Уи", - позвал я. "Кто-то идет к нам".
Он посмотрел, куда я указывал, а затем посмотрел в сторону берега в собственную оптику.
"Вьетконг", - сказал он. "Я вижу звезду, вырезанную на ее носу".
Я снова посмотрел на джонку. Это был чулук длиной около 40 футов, и я попытался сосчитать людей на палубе. Их было десять или двенадцать, все вооруженные. Теперь не было никаких сомнений: они увидели нас и вышли, чтобы остановить.
Дай Уи прошел назад и переговорил с рулевым, затем подошел туда, где возле рубки сидел на корточках я. Когда он заговорил, рулевой ногой переключил передачу, и мы начали набирать скорость. Через нос начали лететь брызги.
"Тай", - сказал он, - "мы направимся прямо к ней. Когда мы подойдем ближе, мы развернемся к ней кормой и начнем уходить. Это должно сыграть злую шутку с их оценкой расстояния. Начнем стрелять в тот момент, когда дистанция будет подходящей".
"Так", - ответил я.

Джонка VC тоже набирала скорость, и мы быстро сближались. Я растянулся на палубе, глядя вдоль ствола.
Когда расстояние сократилось, VC открыли огонь. С первыми выстрелами Дай Уи Эриксен выкрикнул команду рулевому, и чулук описал дугу. В течение долгих тревожных мгновений мы были бортом к вражеской джонке, и они открыли огонь из всего, что у них было. Я начал отстреливаться, тщательно целясь и не тратя патроны зря.
Разворот чулука вывел VC из моего сектора стрельбы, и я подождал, пока мы снова окажемся на позиции. Теперь мы были к ним кормой, и они шли в три четверти от правого борта к левому. Все бойцы нашего чулука заняли позиции, и мы открыли огонь.
Наш первый залп поразил, по крайней мере, одного из них. Я видел, как он поднялся на коленях, держась за голову, а затем опрокинулся спиной в воду. Они стреляли из всего, что у них было, но все большей частью пролетало выше: им было трудно оценить нашу скорость и направление. Несколько пуль попало в рубку рядом со мной, я слышал глухой стук, с которым они пробивали переднюю часть рубки, и треск расколотого дерева, когда они вылетали сзади.
Я прекратил огонь, чтобы перезарядиться. Даже здесь, под открытым небом, над чулуком висел запах пороховой гари. Я посмотрел вперед и увидел Дай Уи и коммандера Ренника, распластавшихся на палубе, стреляющих по вражеской джонке. Я вставил новую пачку и снова начал стрелять, и увидел, как еще один VC дернулся, когда пуля нашла его.
Дай Уи крикнул, и рулевой снова развернул нас: теперь мы были на встречных курсах, поскольку джонка VC также завершила поворот. Теперь мы шли навстречу друг другу, двигаясь курсом, при котором окажемся бортом друг к другу, расходясь на реке.
"Приготовится!" - крикнул Дай Уи. "Приготовится!"
Я быстро перебрался на другую сторону чулука. Когда мы пройдем мимо, нас будет разделять не более сотни ярдов. Но джонка VC не выказывала никакого намерения маневрировать. Дай Уи снова крикнул рулевому, отдав приказ сбавить скорость, а затем дать чулуку полный газ, когда вражеская джонка окажется рядом. Я чувствовал, как мое сердце колотится о палубу, когда джонки сближались, и у меня опять начался тик в левом глазу. Я как можно тщательнее прицелился в приближающуюся джонку и стал ждать.
Она прошла по правому борту, и наши стволы загрохотали.
Наши палубы накрыло огнем, и я услышал, как человек рядом со мной вскрикнул от боли. Ему придется подождать. Я разрядил винтовку, быстро перезарядился и продолжил стрелять. С другой джонки послышались крики, по крайней мере двое из них упали в воду. Когда она прошла, рулевой снова развернул нас, и мы оказались позади и левее. Я перекатился на другую сторону чулука и продолжил стрелять.
С той джонкой было что-то не так: она бешено виляла по воде, и на полной скорости уходила от нас.
Рулевой снова переложил румпель, и мы отошли от нее, но продолжили стрелять.
"Держимся за ней!" - крикнул нам в Дай Уи, - "но не слишком близко".
Джонка продолжала вилять, и на ее корме что-то происходило. Я снова начал стрелять, пытаясь поразить людей, стоявших позади рубки. По всей видимости, мы сняли ее рулевого, когда расходились бортами.
Теперь они снова взяли ситуацию под контроль и разворачивались обратно. Это могло быть намеренно, или же они пытались вернуться к берегу, но их курс вел их прямо к нам.
"Из всего, что есть", - крикнул Дай Уи, и воздух наполнился пулями и звуками выстрелов. Теперь я слышал, как пули врезаются в наш корпус, и старался сделаться как можно меньше, продолжая стрелять в ответ.
Второй проход бортами быстро закончился, и мы снова развернулись. Я подумал было, удастся ли кому-нибудь из нас выжить в следующем проходе.
Едва джонка VC снова развернулась, она внезапно исчезла в огненном шаре взрыва, разметавшего ее на куски. Во все стороны летели обломки: куски дерева, тела и части тел взлетели в воздух и рухнули обратно в воду.
Большая часть джонки исчезла. То, что осталось, догорало на воде, там же горело топливо. Во взрыве никто не выжил.
Я встал и оглядел нашу палубу. Впереди лицом вниз лежал джанкмен, и по дереву под ним растекалось темное пятно. На корме еще один джанкмен лежал на спине, задыхаясь и держась за живот, закатив глаза. Прежде чем я успел добраться до него, я увидел, как он вздрогнул, и его дыхание остановилось.
Дай Уи Эриксен вернулся на корму и посмотрел на мертвого джанкмена.
"Двое", сказал он.
"Да", - ответил я.
"Положите их в рубку". Он повернулся и пошел вперед, туда, где сидел коммандер Ренник. Я видел, как коммандер снова раскуривает сигару. Всю перестрелку он держал ее зажатой в зубах. Я указал на второго джанкмена, мы затащили двоих наших убитых в рубку.
Больше всего рубка напоминала решето. Она была расстреляна буквально вдребезги. Еда, которую мы хранили внутри, была прострелена, стопка курток для непогоды в углу была в дырах. Я вернулся наружу и осмотрел корпус. В поле моего зрения я насчитал тридцать две дыры. Затем я потер Будду у себя на шее, и тик в глазу вернулся. Это была настоящая перестрелка.
Я пошел вперед, как раз вовремя, чтобы уловить последнюю часть разговора Дай Уи Эриксена с коммандером:
"…так что, поскольку они все равно знают, что мы здесь, я не вижу причин поворачивать назад сейчас. Мы можем быть у берега острова через полчаса. Вы сможете увидеть его воочию, затем мы поменяем курс и уберемся отсюда. Сомневаюсь, что мы увидим еще хоть одну джонку сегодня.
Я тоже сомневался в этом, но не мог не думать о возвращении через узкий участок реки. Успеет ли Вьетконг забросить туда снайперов, чтобы отомстить за потерю своей джонки?
Дай Уи Эриксен повернулся ко мне и сказал, что мы идем к острову.
"Почему нет?" – сказал я. "Поскольку мы не можем отправиться непосредственно в сам Ханой, мы можем поискать следующий лучший вариант".
Дай Уй усмехнулся, подал знак рулевому, и мы повернули обратно вверх по реке, двигаясь немного быстрее, чем наша обычная скорость патрулирования.
Позади нас клубился черный дым от горящего масла, и виднелись языки пламени, играющие над обломками дерева, оставшимися на воде. Самым большим куском дерева была расколотая часть мачты, и огонь вдоль нее был ярко-оранжевым на фоне мутной синевы реки.
Остров лежал прямо по курсу, темный и зловещий в спокойной воде. Шириной с добрых полмили, он занимал большую часть реки. Любое судно, проходящее мимо по реке, будет находиться либо рядом с островом, либо вблизи противоположной береговой линии, независимо от того, какая сторона острова будет выбрана.
Дай Уи Эриксен прислонился к лебедке, чтобы держать равновесие, осматривая остров в бинокль. Я сделал то же самое, в первую очередь высматривая любые джонки, которые могли снова выйти нам навстречу. В бинокль остров выглядел пустынным, но мы знали, что там находились несколько сотен VC, что это был тренировочный лагерь, уже долгое время являвшийся оплотом вьетконговцев.
Я протянул свой бинокль коммандеру Реннику, и он долго и внимательно смотрел в него.
"Никаких проблем ударить с воздуха", - сказал он, продолжая смотреть. "Но нам нужно иметь представление, что там за цели, чтобы знать, какие типы боеприпасов подвесить на самолеты. И нам понадобится какой-то маркер: полотнище или что-то в этом роде, чтобы найти главную цель".
"Коммандер", - сказал Дай Уи, - "если мы сможем ее отметить, вы сможете поразить ее, так?"
"Верно", - сказал коммандер Ренник.
"Тогда мы отметим ее для вас".
"Как?"
"Мы пойдем туда и отметим ее на земле".
"Господи, вам ни за что не войти и не выбраться оттуда".
"Даю вам честное слово, сэр, мы сможем отметить для вас цель".
"Все равно. Мы не сможем разглядеть знак с воздуха, сквозь деревья".
"Вы сможете увидеть огонь?"
"Разумеется, но как вы собираетесь это сделать?"
Дай Уи посмотрел на меня и усмехнулся, и я снова начал волноваться. Меня беспокоит, когда он ухмыляется как тигр. "Мы с энсайном Таем собираемся предпринять небольшую прогулку туда и поджечь для вас несколько кустов".
"При условии, что я смогу получить самолет. Знаете, это не только мое решение. От этого рейда будет зависеть многое. Он должен быть быстрым, жестким и решительным. Нам нужна настоящая победа", - сказал коммандер.
"Мы можем этого добиться", - сказал Дай Уи.
Коммандер Ренник снова посмотрел на остров в бинокль.
"В любом случае, нам не обязательно принимать решение прямо сейчас", - сказал он.
"Верно", - сказал Дай Уи. "Давайте возвращаться. Мы находимся настолько близко, насколько это возможно, чтобы не угодить снова в неприятности, и больше нам тут ничего не добиться".
Я пошел назад и поговорил с рулевым. Мы описали циркуляцию, и пошли обратно вниз по реке. Я вернулся в рубку за едой. Тела двух джанкменов лежали на палубе. Я перебрался через них, взял коробки и вернулся на открытую палубу.
Там нашлось несколько неповрежденных банок с пайками, которые мы открыли и принялись есть прямо из них, не затеваясь готовкой. Обычно мы разогревали их на пятигаллонной банке, наполненной углями, с решеткой сверху. На этот раз мы просто ели из банок.
Идя вниз по реке, мы миновали место, где затонула джонка VC. Мы приглушили двигатель и медленно проплыли через небольшое масляное пятно – все, что осталось от чулука и его команды. В поле зрения не было ни одного тела, и исчез даже дым. Это выглядело немного нереально, но было в то же время достаточно реально, и два мертвых джанкмена в рубке были напоминанием о том, насколько реально это было.
Был полдень, и солнце палило. Единственная тень на чулуке была внутри рубки, но никому не хотелось находиться там с мертвыми джанкменами – не потому, что они были мертвы, а потому, что они были друзьями. Так что мы сидели на солнце, потели и снова ждали узкого участка реки. Я был уверен, что теперь все VC в Кьенхоа знают, где мы находимся, и будут ждать нас. В то же время я был настолько воодушевлен тем, что остался жив после второго схождения с вьетконговской джонкой, что чувствовал, что со мной ничего не может случиться.
Но я был неправ.
Мы подошли к узкому участку реки с приглушенным двигателем, чтобы свести шум к минимуму. Мы легли на палубу, а рулевой удерживал чулук прямо по центру реки.
Мы прошли почти половину пути, когда узнали, что не все во Вьетнаме придерживаются послеобеденной сиесты.
Первый выстрел прозвучал с левого борта и безвредно пролетел над головой. Мы открыли огонь по берегу, кладя пули от кромки воды и дальше в кусты. Потом стрельба началась с другой стороны, и мы разделили огонь, чтобы накрыть оба берега.
Раздался громкий металлический визг, и посередине радиостанции PRC-10, закрепленной вверху рубки, появилась дыра. Я выругался и вернулся к стрельбе по берегу. Я продолжал высматривать вспышки выстрелов, но они, должно быть, хорошо укрылись: я так и не разглядел ни одной.
Сквозь грохот стрельбы я различил шум двигателя чулука, и мы ринулись прочь из узости. Я снова отстрелялся по ближнему берегу и вытащил еще одну пачку, когда почувствовал удар в правое бедро, ощущение, словно в него воткнули раскаленный нож.
Я закричал, настолько же от гнева, насколько от боли. Я посмотрел назад и увидел, что мои штаны начали темнеть, но, похоже, кровотечение было не настолько сильным, чтобы представлять немедленную проблему. Так что я вставил пачку, повернулся обратно к берегу и снова открыл огонь, ощущая удовлетворяющие толчки винтовки.
Так же внезапно, как и началась, стрельба прекратилась. Мы прошли через узкий участок реки, и впереди простиралось Южно-Китайское море, а в конце реки был наш лагерь, где было относительно безопасно.
Я вытер пот с глаз и начал переворачиваться. Я почувствовал руки на своей спине, и голос Дай Уи проговорил мне в затылок:
"Выстрел в задницу. Вот что бывает, когда убегаешь от драки"
Я обругал его по-вьетнамски. Потом я начал смеяться, но боль вернулась, и все, что я мог сделать, это положить голову на палубу и лежать неподвижно, пока он обрабатывал рану и накладывал на нее повязку. Он делал это очень мягко.
"Рана чистая. Пуля прошла насквозь", - сказал он. "Хорошо, что ты лежал".
"Они разбили наше радио, Дай Уи", - сказал я.
"Я знаю. Не беспокойся об этом. Мы уже рядом с домом, и нам удалось нанести некоторый ущерб". Затем он наклонился ближе и прошептал мне на ухо: "Кроме того, мы убедили коммандера Ренника, что это самый горячий участок войны. Не хотелось бы мне в ближайшее из времен быть VC на этом острове".
Но за это пришлось заплатить, и мы оба это знали. Это встало нам в двух убитых джанкменов и раненого офицера. Внезапно мне очень захотелось пить. Я достал флягу и сделал большой глоток. Мои руки дрожали, и я почти ничего не видел левым глазом, настолько сильным был тик. Я завинтил крышку фляги, а затем растянулся лицом вниз на палубе и попытался заснуть.
Я задремал, а спустя некоторое время раздался крик впередсмотрящего. Я поднял взгляд и увидел лагерь в нескольких сотнях ярдов. Вскоре мы были на берегу. Дай Уи Эриксен подошел и помог мне подняться на ноги, но пришлось постараться, чтобы спустить меня с чулука на песок. С помощью Дай Уи я доковылял до хижины штаба.
Ле Тюйэт наблюдала за нами со стены лагеря. К тому времени, как мы вошли внутрь, у нее на столе уже были разложены все наши медицинские принадлежности – которых с учетом наших обстоятельств было прискорбно недостаточно.
Дай Уи Эриксен говорил, что американцы испытывают трудности с чтением эмоций на лицах жителей Востока. Я не верю в это. По лицу Ле Тюйэт было легко прочесть: она была полна решимости позаботиться о моей ране и сначала разочаровалась, а затем развеселилась, когда я рассказал ей про нее. Когда она посмотрела на Дай Уи Эриксена, взгляд был недвусмысленным. Кто-то погиб на патрулировании, и она была рада, что это не был Дай Уи.
Коммандер Ренник зевал вопреки собственному желанию, хотя еще не наступили сумерки. Бой оказывает такое влияние на некоторых людей.
"Эриксен", - заговорил он с Дай Уи, - "это было самое чертовское морское сражение из всех, что я видел в своей жизни. Теперь, когда все закончилось, мне трудно поверить, что это действительно произошло. И я должен признаться, что был напуган до смерти".
"Если и были, этого никто не заметил", - сказал Дай Уи. "Остальные тоже испугались. Надо быть идиотом, чтобы не бояться время от времени".
Я подал голос. "Прежде чем коммандер уедет, мы должны провести небольшой ритуал. Верно, Дай Уи?"
"Ох, да", - сказал Дай Уи, - "прошу прощения". Он зашел за перегородку и порылся в своем сундучке. Он вернулся с черным беретом, на котором была эмблема с развевающимися парусами, символ Хай Тхуйен.
"Сначала", - сказал он, - "черед выпить".
Ле Тюйэт налила бренди в три больших стакана и подала нам. Мы встали лицом друг к другу, а Ле Тюйэт отошла и стояла по ту сторону стола.
Мы подняли стаканы. "Сат Конг", - сказал я. Это повторили Дай Уи, а затем коммандер, и мы выпили.
Дай Уи Эриксен шагнул вперед и водрузил черный берет на голову коммандеру Реннику. "Этот берет носят только люди, побывавшие в бою в составе Джанк Форс", - сказал Дай Уи. "Мы гордимся тем, что можем преподнести его вам, коммандер. Сегодня вы вели себя как настоящий джанкмен".
Командир был очень тронут, но все, что он смог выговорить, было: "Спасибо. Спасибо вам большое". Затем, чтобы скрыть свое смущение, он снова потянулся за бренди.
Опираясь на винтовку, я поковылял к себе. Пройдут дни, прежде чем я смогу ходить, не испытывая боли.
И все же это было не то боевое ранение, которое можно было бы демонстрировать с достоинством.

1. Отличительный признак морского летчика. Обычный плавсостав флота носил черные ботинки. Традиция восходит к началу XX века, когда авиаторы из соображений удобства носили сапоги для верховой езды (прим. перев.)
2. На летном жаргоне 50-60-х годов – самолеты с поршневыми двигателями (прим. перев.)

_________________
Amat Victoria Curam