Текущее время: 28 мар 2024, 12:50


Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 124 ]  На страницу 1, 2, 3, 4, 5 ... 7  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 09 июл 2022, 20:38 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
В продолжение темы о САСовских мемуарах застолбим еще одну тему для последующего перевода.
Говорят, неплохая книга :)


Вложения:
Peter-Ratcliffe_-Noel-Botham_-Brian-Hitchen-Eye-of-the-Storm_-25-Years-in-Action-With-the-Sas-_2003_.docx [1.31 MiB]
Скачиваний: 288
Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 09 июл 2022, 21:34 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
Я б сказал классика и меридиан истинноСАСовского мемуара)))
Здорово!


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 29 июл 2022, 07:39 

Зарегистрирован: 25 янв 2015, 15:12
Сообщений: 539
Команда: Нет
Спасибо. Это, как я понимаю, полковой сержант-майор 22-го полка SAS во время "Бури в пустыне", про которого писал автор "Sabre squadron" что с его прибытием понятие "беззаботность" взлетело до новых высот? :)


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 29 июл 2022, 09:14 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
manuelle писал(а):
Спасибо. Это, как я понимаю, полковой сержант-майор 22-го полка SAS во время "Бури в пустыне", про которого писал автор "Sabre squadron" что с его прибытием понятие "беззаботность" взлетело до новых высот? :)


Он самый. Тот который сместил офицера с командования конвоем, в боевых условиях.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 29 июл 2022, 11:05 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Я вчерне набросал перевод первых нескольких глав... Мда...
Богатый бэкграунд у главного героя - тяжелое манчестерское детство, многодетная семья, ненавистная овсянка, которую надевали ему на голову, если он отказывался есть; зима в кедах, сдача в ломбард отцовских медалей за Битву в Атлантике во время ВМВ, воровство денег в церковной кассе и товаров в местной лавке, драки, поножовщина и гоп-стоп...
Начало книги обнадеживает :D


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 29 июл 2022, 11:55 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
SergWanderer писал(а):
Я вчерне набросал перевод первых нескольких глав... Мда...
Богатый бэкграунд у главного героя - тяжелое манчестерское детство, многодетная семья, ненавистная овсянка, которую надевали ему на голову, если он отказывался есть; зима в кедах, сдача в ломбард отцовских медалей за Битву в Атлантике во время ВМВ, воровство денег в церковной кассе и товаров в местной лавке, драки, поножовщина и гоп-стоп...
Начало книги обнадеживает :D


Дык, лицо своего поколения в парашютистах и САС)


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 29 июл 2022, 12:10 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 04 май 2013, 21:23
Сообщений: 1731
Команда: нет
SergWanderer писал(а):
зима в кедах,


Я видел видеоролик британских скаутов годов 60-х, там пацаны в гольфах и шортиках вполне себе ставят палатки на снегу :D

_________________
Изображение


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 29 июл 2022, 12:16 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
Винд писал(а):
SergWanderer писал(а):
зима в кедах,


Я видел видеоролик британских скаутов годов 60-х, там пацаны в гольфах и шортиках вполне себе ставят палатки на снегу :D


Английские дети в шортах как в элемннте школьной формы ходят невзирая на погоду. И могут в ноябре в фонтане плескаться.
Но Рэтклифф так зимовал не от хорошей жизни.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 29 июл 2022, 13:42 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Garul писал(а):
Винд писал(а):
SergWanderer писал(а):
зима в кедах,


Я видел видеоролик британских скаутов годов 60-х, там пацаны в гольфах и шортиках вполне себе ставят палатки на снегу :D


Английские дети в шортах как в элемннте школьной формы ходят невзирая на погоду. И могут в ноябре в фонтане плескаться.
Но Рэтклифф так зимовал не от хорошей жизни.


Он вообще как-то спокойно буднично описывает житуху в детстве... Да, говорит, пошел в ломбард, заложил медали отца, получил шиллинги. Да, хреново, жалею, но что было делать - надо было жрать что-то... К тому же папа и не заметил...
И от этих будничных реалий 60-х годов как-то не по себе...

Я для себя решил, что немного подтяну Хейни с Нейлором и возьмусь за Рэтклиффа... Могу 2-3 книги переводить одновременно, но 5 - это уже слишком...))


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 14 сен 2022, 20:05 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Ну, начнем потихоньку....

*****
Изображение

ГЛАЗ БУРИ
Двадцать пять лет активной службы в рядах Специальной Авиадесантной Службы Великобритании


ПИТЕР РЭТКЛИФФ
при участии Ноэля Ботэма и Брайана Хитчена


МАЙКЛ О’МАРА БУКС ЛИМИТЕД
2000 г.

*****

ОБ АВТОРАХ

Питер Рэтклифф родился в рабочей семье в Салфорде в 1951 году, а в шестнадцать лет навсегда покинул свой дом. Разочаровавшись в жизни, будучи учеником штукатура в Престоне, он в 1970 году поступил на службу в 1-й батальон Парашютного полка, став лучшим новобранцем своего набора. В составе парашютистов он отслужил в Северной Ирландии, а в 1972 году подал заявление на отбор в Специальную Авиадесантную Службу (САС), который прошел с первой попытки. Он прослужил в Полку двадцать пять лет, участвуя в операциях в Омане, Северной Ирландии, на Фолклендах, на Ближнем Востоке, а также на материковой части Великобритании; отмечен наградами за командование патрулем САС на Фолклендах в 1982 году, за руководство мобильным патрулем САС в тылу врага в Ираке во время войны в Персидском заливе в 1991 году награжден медалью «За выдающиеся заслуги». Получив в 1992 году офицерское звание, он покинул армию в 1997 году в звании майора. Книга «Глаз бури», рассказывающая о его карьере в САС, впервые была опубликована в 2000 году, получив широкую известность и признание.

Знаменитый военный корреспондент 1960-х годов, Ноэль Ботэм сделал долгую и выдающуюся карьеру в качестве репортера-расследователя, европейского редактора журнала National Enquirer и автора книг; среди четырнадцати его работ — биография принцессы Маргарет «Маргарет: нерассказанная история», ставшая международным бестселлером.

Бывший иностранный корреспондент, Брайан Хитчен в своей журналистской карьере освещал вооруженные конфликты на всех основных театрах, от Кипра до Вьетнама. На протяжении нескольких лет он был главным редактором газеты Sunday Express, уйдя на пенсию в 1996 году; в 1990 году за заслуги перед журналистикой он был удостоен звания Командора Ордена Британской империи.

*****

БЛАГОДАРНОСТИ

Я благодарен ряду людей за их помощь и поддержку при подготовке этой книги, в том числе:
Моим хорошим друзьям Майку МакМахону, Хью Леману и Данкану Балливанту за их преданность, дружбу и поддержку на протяжении многих лет.
Брайану Хитчену и Ноэлю Ботэму за их исследования и усилия по написанию этой книги.
Майклу О’Мара, моему издателю, за предоставленную мне возможность рассказать свою историю, а также моему редактору Тоби Бьюкену за его профессионализм и внимание к деталям при редактировании книги.
Отдельное спасибо Лори Милнер из Имперского военного музея.
Дэвиду Роулендсу за разрешение воспроизвести его картину «Собрание в сержантской столовой» в Вади-Тубал, в Западном Ираке, которую я заказал у него после кампании в Персидском заливе, и которая позже висела в сержантской столовой на Стирлинг-Лэйн, в Херефорде. Дэвид оказался единственным профессиональным художником, который находился на театре военных действий в Персидском заливе по приглашению Британской Армии и был придан к экипажу боевой машины пехоты «Уорриор» 4-й бронетанковой бригады.
В частности, моему хорошему другу Джеку — карикатуристу Рэймонду Джексону, который, к сожалению, скончался в 1997 году, не получив возможность прочитать эту книгу. Я также благодарен его жене Клоди за разрешение воспроизвести его версию встречи сержантов в Ираке, а также их сыну Патрику за мою фотографию на куртке. Я также благодарю Дага Лондона за предоставленный негатив мультфильма Джека.
Моему крестнику Джорджу и его брату Чарльзу за все удовольствие, которое мы получаем от совместной игры в футбол.
Наконец, всем остальным бывшим военнослужащим Полка, которые являются моими друзьями, но которых я не могу назвать.

*****

Посвящается Сюзанне, Кирсти и Кэти

*****

Мы пилигримы, господин. Под вековечным небом
Единственный мы держим путь средь всех путей земных —
За гребень голубой горы, покрытой белым снегом,
Через моря в пустыне волн — то ласковых, то злых.

Из поэмы «Золотое путешествие в Самарканд» Джеймса Элроя Флекера

(Эти строки выгравированы на мемориальной часовой башне в штабе 22-го полка Специальной Авиадесантной Службы в Херефорде; также на башне выгравированы имена всех военнослужащих полка, погибших на тренировках или в бою).

*****

ПРОЛОГ

Полумесяц, освещавший нам путь к цели, скрылся за горизонтом. Чуть позже наступил рассвет — тонкие полоски света постепенно cвернули тьму по долине, открыв картину необузданной красоты и неожиданного спокойствия. Мы продолжали наблюдать за целью — байтом (местной хижиной) на скалистом склоне — со своей скрытной засадной позиции, каждый человек был настроен на обнаружение признака или звука, которые дали бы нам понять, что аду [1] приближаются, не подозревая о нашем присутствии.
Командир патруля жестом пригласил Джимми и меня пройти к сухой каменной стене, которая образовывала одну из сторон открытого загона, в котором когда-то держали коз, и который сейчас был пуст. У меня был 7,62-мм пулемёт GPMG с ленточным питанием, около 4-х футов в длину и весом чуть более 24-х фунтов, с рабочей скорострельностью 1000 выстрелов в минуту. [2] При правильных обстоятельствах — жестокое оружие с дальностью поражения до мили.
Я щелкнул сошками и уперся ногами в стену, опустив голову, пока наводил ствол, хотя никакой аду в хижине не мог увидеть меня на моей новой позиции. Затем послышался тихий шепот справа от себя:
— Они в задней части байта. Жди!
Теперь я и правда почувствовал прилив адреналина.
В этот момент из бокового входа в хижину вышел человек в зеленой рубашке. Он был очень темнокожим, и был вооружен винтовкой.
— Это аду? — прошептал я Джимми, не желая, чтобы потом выяснилось, что первым, кого я застрелю, будет гражданский. Но прежде чем он успел ответить, мужчина вернулся внутрь, и оттуда вышел другой, еще более темнокожий араб, одетый только в саронг.
— Нет, он джебали, [3] — пробормотал Джимми.
— Нет. Не этот, другой, — прошипел я.
— Какой еще другой? — Наш разговор шепотом стал походить на комедию.
Почти сразу же из задней части хижины появился еще один человек. Кожа у него была светлее, чем у двух других, и он нес что-то похожее на автомат АК-47 — знаменитое оружие советской разработки, способное отстрелять магазин на тридцать патронов менее чем за три секунды. Он отправился прямо к нашей стороне хижины, прежде чем заметил нас. К этому моменту он находился примерно в тридцати футах от меня, и я мог ясно его разглядеть.
Я видел, как сузились его глаза, когда он осознал свое затруднительное положение. Он начал приседать, взмахнув автоматом в правой руке вперед и вверх, и одновременно схватил ладонью левой руки цевье, пытаясь поднять оружие в боевое положение. Именно тогда я нажал на спусковой крючок своего пулемета.
У аду не было ни единого шанса. Моя первая двухсекундная очередь — более тридцати выстрелов — попала прямо в него, и я видел, как вылетавшие пули вырывали из его спины куски плоти. Его отбросило назад к стене байта из-за обрушившегося на него чистого веса. [4] Я выстрелил еще раз, и одна из моих пуль, должно быть, попала в магазин его автомата, потому что тот внезапно взорвался. Верхняя часть его тела была просто разорвана в клочья.
Как только я увидел это ужасное зрелище, то услышал крик Джимми:
— Еще двое уходят сзади!
Со своей позиции я не мог их видеть, поэтому сорвал пулемет с верхней части стены и, прижав его к плечу, как ружье, крался боком, пока не увидел, как аду отступают с холма, все время стреляя в него короткими очередями. Над головой и где-то слева я услышал звенящий треск летящих пуль, когда люди позади меня открыли огонь.
Я снова открыл огонь, одной длинной очередью отправив пули оставшихся в ленте патронов в двух мужчин. Рядом со мной стреляли другие, поэтому не уверен, кто убил второго человека, но он внезапно развернулся и выронил оружие. Когда он падал, из многочисленных ран на его груди хлынули огромные потоки крови.
Стрельба закончилась менее чем через пять минут после начала. На склоне холма вновь воцарилась тишина. Мы осторожно двинулись вперед, и трое бойцов Горного отряда [5] вошли внутрь и зачистили хижину, которую мы с Джимми обогнули, спускаясь с холма. Один из двух человек, убежавших из задней части хижины, был мертв, хотя было невозможно узнать, приложил ли я руку к его убийству. В него попало не меньше полудюжины пуль. Его товарищ, похоже, ушел, хотя и мог быть ранен. Четвертый человек был застрелен на дальней стороне здания другими солдатами патруля. Я даже не видел его, пока мы не наткнулись на его тело.
Я чувствовал себя странно воодушевленным — таким, каким бываешь после нескольких рюмок, но до того, как на самом деле напьешься, — хотя и знал, что эта реакция была вызвана адреналином, который все еще гонял внутри моего организма. Я пережил свою первую встречу с врагом. Моя первая перестрелка. И я впервые убил человека.
Это было странное чувство. Позже, когда мы возвращались в Белый город, я подумал: «Это действительно здорово. Я только что пережил свой первый бой, и у меня все получилось». У меня не было никаких сожалений, только небольшая печаль по человеку, которого я убил, — возможно, что у него была жена и семья, точно так же, как и у некоторых наших парней. Тем не менее, он сам в конце концов решил свою судьбу, став террористом.
Джимми был доволен тем, как я сработал, но предупредил о сдержанности. Похлопав меня по спине, он сказал:
— Легко задать жару, но совсем другое дело, когда ты должен это принять. Так что не думай, что ты ветеран. Ты еще просто щенок.
По правде говоря, я и не чувствовал себя совсем другим и уж точно не чувствовал себя героем. Но что я действительно знал, так это то, что искренне гордился тем, что сделал свою работу и победил врага, который, если бы у меня было еще несколько секунд, вполне мог бы вместо этого прикончить меня.
Я служил в эскадроне «D» Специальной Авиадесантной Службы около трех месяцев, когда в январе 1973 года мой эскадрон впервые был направлен в Султанат Оман. Это крошечное независимое государство, стратегически расположенное на южной оконечности Персидского залива, контролировало право свободного прохода по морским путям для самых богатых нефтяных танкеров в мире. В чужих руках Оман мог бы представлять огромную угрозу для Запада — поэтому именно здесь мы и появились. Бойцы САС были тайно предоставлены в распоряжение султана, чтобы остановить поддерживаемых коммунистами террористов, известных в этих местах как аду (по-арабски: враг), от захвата власти и превращения страны в марксистское государство — с катастрофическими последствиями для потока нефти Персидского залива на Запад.
Какой бы ни была их идеология, аду были жестокими, хладнокровными и бескомпромиссными убийцами, и в большинстве случаев я и мои товарищи из САС оказывались под ружейным и пулеметным огнем, под гранатами и минометными обстрелами или становились мишенями для осколочно-фугасных ракет советского производства.
И я любил каждое такое мгновение. В возрасте двадцати двух лет я достиг положения, которое по своей воле не променял бы ни на какую другую живую душу. Я был высококвалифицированным профессионалом в форме самого крутого и уважаемого полка в мире, делая то, что у нас получалось лучше всего. Я чувствовал себя абсолютно удовлетворенным человеком.
Разительный контраст с тем сопливым мальчишкой, выросшим в крайней нищете в трущобах северного Ланкашира с более чем высокими шансами попасть в тюрьму.

*****

В июне 1991 года, через восемнадцать лет после того, как я пролил первую кровь в Омане, и через четыре месяца после своего возвращения с войны в Персидском заливе, я вместе с адъютантом оказался на борту самолета VC-10 ВВС Великобритании, летевшего в Соединенные Штаты на встречу с американскими рейнджерами. Через пару часов мой спутник посмотрел на часы, убедился, что в Великобритании уже за полночь, и положил свой портфель на колени. Порывшись в нем какое-то время, он вдруг удовлетворенно хмыкнул и вынул конверт, который протянул мне со словами:
— Меня просили передать вам это.
Оно было адресовано мне, но открыв конверт и прочитав письмо, которое в нем было, я с трудом мог поверить в то, что в нем было написано — на самом деле мне пришлось прочитать его дважды, прежде чем его содержание дошло до меня. Подписанное командиром 22-го полка Специальной Авиадесантной Службы, в нем говорилось, что я награжден медалью «За выдающиеся заслуги» за свои достижения во время войны в Персидском заливе.
Для меня было что-то немного нереальным в ситуации, когда мы вдвоем чокались стаканами джина с тоником на высоте 30 000 футов над Северной Атлантикой. Адъютант просто сказал: «Молодец, ура!», — продолжая объяснять, что причина, по которой он не передал мне письмо раньше, заключалась в том, что список награжденных был строго запрещен к обнародованию до наступления в Британии времени после полуночи.
Так получилось, что в один прекрасный летний день несколько недель спустя я отправился в Букингемский дворец с другими военнослужащими Полка, которые должны были быть награждены за свои действия во время кампании в Персидском заливе. В газетах ничего не говорилось о церемонии, поскольку она проводилась тайно, чтобы защитить личности солдат, служивших в САС, но впоследствии о ней сообщалось с обычной смесью полуфактов и чистой фантазии. На самом деле произошло следующее.
В день награждения я отправился в штаб-квартиру герцога Йоркского на Кингс-роуд в Челси, штаб-квартиру британских Сил спецназа, и там переоделся в свою самую лучшую униформу. Потом с остальными ребятами из полка, которых чествовали в тот день, забрался в автобус, ожидавший нас вдали, где срисовать нас мог любой. Небольшое расстояние до Дворца мы проделали со заблаговременно задернутыми занавесками, чтобы никто не смог сфотографировать ни нашего прибытия, ни нашего отъезда — не стоило нашим снимкам попадать в досье враждебно настроенных лиц или организаций.
В Тронном зале, когда подошла моя очередь, я поднялся и встал перед Королевой по стойке смирно. Она слегка улыбнулась и сказала, что война в Персидском заливе, должно быть, была очень страшной. Так что я рассказывал ей, как себя чувствовал в те недели в патруле, пока она немного странно на меня смотрела.
— О! — произнесла она. И все — это был конец разговора. Она вручила мне медаль «За выдающиеся заслуги» и просто ушла. Наступил конец аудиенции у королевы Великобритании Елизаветы II.
Когда она сказала, что война, должно быть, была очень страшной, возможно, мне не следовало отвечать так, как я ответил.
— На самом деле, Ваше Величество, мне очень понравилось.

*****

Тридцать лет назад никто бы не подумал, что я буду солдатом. В то время я был малообразованным, зачастую нечестным, уличным нищим мальчишкой из трущоб — на самом деле, разрушенных домов — в депрессивном промышленном северо-западе Англии. Почти бесперспективный, я пошел в армию по совершенно неправильным причинам: чтобы избежать социального тупика, жалкого существования в качестве чернорабочего и еще потому, что мне помешали эмигрировать в Австралию. Я обязан своим полкам — сначала Парашютному, а затем, в течение двадцати пяти лет, полку Специальной Авиадесантной Службы, — тем, что я до сих пор не разнорабочий на бесперспективной работе или, того хуже, не сижу в тюрьме. Однако я обязан им гораздо бóльшим, чем это, и бóльшую часть этого я не мог бы выразить словами, — все это бесценно.
Кто-то однажды сказал мне о фразе доктора Джонсона: «Каждый человек плохо думает о себе за то, что он не был солдатом или не был в море». Не знаю, правда это, или нет, — на самом деле я склонен в этом сомневаться, особенно в наши дни, когда мы все дальше и дальше удаляемся от общего военного опыта, — но что я знаю точно, так это то, что я получил от САС чувство самоуважения и уверенности в себе, проходя службу с лучшими из лучших по всему земному шару.
Таким образом, эта книга адресована 22-му полку Специальной Авиадесантной Службы и людям, которые его создавали и продолжают создавать, — не всегда с любовью, но всегда с благодарностью.

ПИТЕР РЭТКЛИФФ, Кавалер медали «За выдающиеся заслуги»
Август 2000 г.


ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] «Противник» на арабском. Так назывались поддерживаемые марксистами повстанцы из Народного фронта освобождения оккупированного Персидского залива (НФОАГ), действовавшие в Омане, главным образом в Дофаре, с целью свержения султана и его правительства. Аду в основном базировались в соседней с Оманом Народной Демократической Республике Йемен, снабжались и поддерживались ею (прим. автора).
[2] GPMG (англ. general-purpose machine-gun, на сленге — «gimpy», «джимпи») — британское обозначение бельгийского 7,62-мм пулемета FN MAG (прим. автора).
[3] Житель горной части Дофара (прим. автора).
[4] Игра слов. Сленговый оборот sheer weight означает не вес, измеряемый в килограммах, а скорее весомость, тяжесть, означая удар, нанесенном каким-либо обстоятельством (прим. переводчика).
[5] Здесь имеется ввиду отряд (рота) эскадрона САС, специализирующийся на горной подготовке (прим. переводчика).


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 00:00 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
ГЛАВА ПЕРВАЯ

В ту ночь, почти пятьдесят лет назад, когда я родился — в муниципальной квартире в Солфорде, в графстве Ланкашир, [1] — на северо-западе Англии на протяжении шести часов бушевала метель. Моя мать вспоминала, что в то утро под белым покрывалом чуть смягчились даже суровые очертания трущоб солфордских доков, сгрудившихся в конце манчестерского судоходного канала. По ее словам, впервые за черт знает сколько лет город выглядел чистым.
Л.С. Лаури, худосочный художник, который всю жизнь рисовал рушащиеся, закопченные дома Солфорда и душераздирающие хлопчатобумажные фабрики, похоже, упустил возможность запечатлеть этот момент. [2] Не для того, чтобы заснять рождение такого же худосочного ребенка — в то время производство детей здесь было основной отраслью, поскольку работы было мало, — а для того, чтобы показать Солфорд красивым городом. Но в последующем Лаури предпочел точность, пожелав, чтобы его трущобы выглядели жалкими, а не покрытыми сахарной пудрой.
Когда я стал на несколько лет старше, то узнал, что девственный снег в Солфорде перед рассветом обычно оскверняется желтыми следами разбрызганной кошачьей мочи, — задолго до того, как такие дети, как я, могут превратить его в замороженные управляемые снаряды, и даже задолго до того, как он растает и превратится в серую слякоть и маслянистые лужи, в которых, казалось, отражалась мрачная житуха живших там людей.
Моя мать была убежденной католичкой, что отражалось на количестве ее детей. Мой брат Дэвид родился за два с половиной года до меня, за ним последовали трое других — Джин, Стивен и Сьюзен. Мой отец работал разносчиком хлеба, заигрывал с католицизмом, хотя так и не обратился в него, — его интерес к вере не был религиозным, а возник из-за того, что он хотел где-нибудь парковать свою машину, старый «Уолси Четыре-Сорок четыре», [3] в значительной степени скрепленный толстыми слоями черной краски. Приходской священник предложил ему бесплатно парковать ее на территории церкви, если взамен мой отец станет католиком, но даже в таком случае он приближался к церкви в одном единственном случае — чтобы забрать или припарковать свою машину. Для моего отца это всегда было средством для достижения цели.
Честно говоря, он много работал, вставая в 4.30 в каждое буднее утро, чтобы пойти в пекарню, забрать фургон и начать свой объезд. Никогда не видел, чтобы в его жизни у него случился выходной по болезни. По субботним утрам мы, дети, помогали ему с хлебным фургоном, а после обеда ехали на «Олд Траффорд» смотреть игру «Манчестер Юнайтед». Я стал ярым футбольным фанатом и к восьми годам уже регулярно отправлялся на стадион самостоятельно. Моя проблема, однако, заключалась в отсутствии наличных денег, поэтому, чтобы заплатить за проход через турникеты, я воровал деньги из карманов отца.
Должно быть, он заподозрил, что я крал у него монеты, поэтому никогда не забуду, что случилось в тот день, когда он поймал меня на этом. Говорил он очень мало, только заставил меня собрать чемодан с вещами, а потом отвёз в местное отделение полиции. Там, за деревянной стойкой в холле, стоял самый крупный сержант полиции, которого я когда-либо видел. И что еще хуже, он явно меня ждал.
— Пойдем со мной, — произнес он низким, официальным голосом и повел меня по коридору, выкрашенному серой краской, в комнату, где еще один полицейский с суровым лицом взял у меня отпечатки пальцев и вручил мне кусок папиросной бумаги, чтобы я стер с пальцев липкие черные чернила. Затем, схватив за руку пальцами, похожими на плоскогубцы, сержант бросил меня в камеру, захлопнув стальную дверь — тоже выкрашенную в серый цвет, как и весь металл в этом месте, — с грохотом, прозвучавшим как конец света. Я был напуган до смерти, от чистого испуга по моим щекам текли слезы.
Однако если я надеялся, что полицию тронет мое тяжелое положение, то меня ждало разочарование. В той камере меня оставили одного примерно на полчаса, — хотя казалось, что это навсегда. Затем сержант отпер дверь и задал мне чертовски суровую взбучку. Он сказал мне, что если я не перестану воровать, то проведу бóльшую часть оставшихся лет своей жизни в камере, подобной той, которую только что покинул. Оглядываясь назад, можно понять, что весь этот фарс с полицией, должно быть, устроил мой отец. Тем не менее, я был настолько напуган этим опытом, что воздержался от воровства — ну, во всяком случае, на какое-то время.
Во время Второй мировой войны мой отец служил связистом на эсминцах Королевских военно-морских сил. Помню, как однажды на мой день рождения он подарил мне ключ Морзе. Однако он никогда не пытался научить меня коду — не то чтобы я хотел его изучать, просто он хотел практиковать свою собственную азбуку Морзе дома.
За свою военную службу отец получил всевозможные медали, однако он ни в малейшей степени не думал о военном деле и никогда особо не заботился о своих наградах, просто оставляя их лежать на дне ящика. Привыкнув шастать дома в любом месте, где, как мне казалось, я мог бы чем-то разжиться, — особенно наличными, которые мне пригодились бы, — я вскоре наткнулся и на них.
По ходу дела, в них не было ничего особенного, — это просто были медали за военные кампании, вроде тех, что присуждаются кому-то просто за то, что он там был, вроде «Атлантической Звезды». [4] Только много позже я понял, на что, должно быть, было похоже участие в атлантических конвоях, и насколько мужественным был мой отец и все моряки, которые выполняли эту работу на протяжении пяти лет, когда ожидаемая продолжительность жизни каждого из них зачастую измерялась неделями. Но к тому времени было слишком поздно, чтобы исправить ущерб.
Я нашел ростовщика, который покупал медали. Ну, сказать «нашел» будет, наверно, не совсем верно, поскольку и в самом деле какое-то время искал такого, как он, но как только мы встретились, то стал одним из его самых постоянных клиентов. Я относил медали в ломбард по одной, где владелец давал мне полкроны (12½ пенсов) за каждую. Потом я так и не выкупил их, и, несомненно, когда истек срок их выкупа, они были проданы какому-то коллекционеру. Деньги я потратил, наблюдая за игрой «Манчестер Юнайтед», убеждая самого себя, что медали используются во благо.
Мой отец так и не узнал, куда делись его медали. Вероятно, он думал, что они были утеряны во время одного из дюжины наших переездов, потому что моя мать, в характере которой было что-то от цыганки, постоянно менялась муниципальными домами и квартирами с другими людьми. Она отвечала на объявления от единомышленников, и мы просто менялись домами. Новое жилище всегда находилось в радиусе десяти миль, но мы так часто переезжали, что я иногда забывал, где точно мы живем.
К 1958 году мы находились уже на середине этого жилищного цикла и жили в Уитеншо, — суровом, обширном муниципальном поместье на южной окраине Манчестера. Посторонние считали, что обитатели муниципальных домов в Уитеншо были настолько дикими, что убивали и съедали слабых. Это было не плохо — это было очень плохо.
В те дни, даже в суровых районах, многие семьи из рабочего класса держали в своих домах, как святыню, «лучшую» комнату. Мы не были исключением, сохраняя то, что мы называли «гостиной», хотя места катастрофически не хватало. Вот мы и оказались семьёй из семи человек, втиснувшейся в террасный дом с тремя спальнями. Мне приходилось спать в одной кровати с братом, две мои сестры спали в другой комнате, и мой младший брат, который учился в школе для глухих и приходил домой только на выходные, тоже спал в нашей постели. Дополнительная комната могла иметь огромное значение, но мы заходили в нашу гостиную, комнату на первом этаже в передней части дома, только на Рождество, Пасху или Троицын день. Она оставалась нетронутой — настолько безупречно чистой, что на полу можно было проводить операцию на головном мозге. Между тем, когда мы не находились в постели, мама, папа и все остальные обитали в задней комнате, как та старуха, которая жила в башмаке. [5] Это был полнейший бедлам.
В задней комнате также находилась кухня и большая раковина. У моей мамы была стиральная машина с вальцами для белья сверху, куда она вручную загружала чистую мокрую одежду, и ролики отжимали бóльшую часть воды, которая со свистом стекала в раковину. Затем мама брала влажное, сплющенное белье и подвешивала его сушиться к деревянной сушилке, прикрепленной к потолку, которую можно было поднимать и опускать с помощью веревки, натянутой на шкивы. Чтобы собирать капли, она стелила на ковре газеты. В дни стирки мы все сидели и смотрели телевизор, разглядывая развешенное белье. Все было мокрым, и в сочетании с жаром от угольной печки создавалось впечатление, будто ты находишься в джунглях.
В нашем доме был крохотный задний дворик, половина которого была вымощена какой-то сумасшедшей брусчаткой, а другая половина представляла собой крошечный участок лысеющей травы, примыкавшего к забору, за которым простирались игровые поля начальной школы, в которой я учился. На этом клочке заднего дворика — словом «лужайка» его не удостоить — мы с братьями построили халабуду, которую использовали в качестве штаба банды, набранной нами среди других беспризорников. Иногда мы врывались в школьную лавку и воровали пачки чипсов, а иногда тырили печенье в магазине на углу. Это было не совсем плохо. Мы просто брали друг друга «на слабо», как и положено детям.
Бóльшую часть времени нам было скучно, и некоторые из традиционных мальчишеских развлечений были для нас закрыты. Никто из нас не был бойскаутом. Командир скаутов был слишком хорошо осведомлен о нашей коллективной репутации сорвиголов, чтобы пустить нас к себе; кроме того, мы не могли позволить себе иметь форму. Однако, когда скауты проводили неделю «Боб-джоб» [6] для сбора средств, мы ходили по домам, притворяясь членами их местной ячейки. Мы хорошо делали свою работу, но деньги оставляли себе.
Благодаря сочетанию удачи и хитрости бóльшая часть наших легкомысленных или нечестных действий сходила нам с рук. Однако я полностью потерял берега, когда выяснили, что я, будучи учеником прислужника, воровал из ящика для пожертвований в местной католической церкви. Возможно, меня беспокоила совесть, и я взял совсем небольшую сумму, но совершил ошибку, купив на нее сладости в одном из местных магазинов.
Одна особенно любопытная соседка — как ни странно, я до сих пор помню ее имя, Кэт Сайкс, — жившая в четырех дверях от нас, оказалась в это время в магазине. На следующий день она сказала моей матери:
— Если бы ты сказала мне, что тебе что-нибудь нужно в магазине, я бы купила это для тебя.
Когда мама ответила, что ей ничего не было нужно, вечно любознательная Кэт сказала, что видела, как я там что-то покупал у прилавка. Моя мать знала, что у меня нет денег, а значит, мне незачем было ходить в магазин, — если только это она не посылала меня за чем-нибудь.
Возмездие не заставило себя долго ждать. Когда я вернулся домой, мама подозвала меня к себе и спросила:
— Питер, что ты делал в магазине?
Я отвел взгляд и сказал:
— Ничего.
Возможно, это являлось результатом католического воспитания, но всякий раз, когда я лгал, я краснел. Теперь я почувствовал, как мое лицо и шея покраснели. Моя мать взглянула на меня и сказала:
— Ты мне лжешь. Итак, что ты делал в том магазине?
Тогда я ответил ей, что купил сладости на деньги, которые нашел на улице, возвращаясь из церкви. После недолгого раздумывания последовал ответ:
— Ты украл пожертвования.
Мои отрицания были бесполезны, потому что чем больше я протестовал, тем очевиднее становилось, что я лгу. Когда она, наконец, заставила меня признаться, то потащила меня к священнику. Тот устроил мне ужасный выговор, преисполненный греха и проклятий, и уволил меня с должности ученика прислужника. Это было довольно хорошее место, потому что я мог заработать около десяти шиллингов (50 пенсов), помогая ему на свадьбах, которых, казалось, было довольно много. Итак, украв трехпенсовик, я потерял хорошую работу.
До сих пор слышу, как тот священник говорит мне, что я виновен в краже денег у церкви, и что это смертный грех. Он имел в виду, что я воровал у него деньги. Но он был хорошо известен как пьяница, который между выпивкой и букмекерскими конторами тратил кучу денег, не принадлежавших ему, поскольку священники должны быть бедными. Я также часто видел его на матчах «Манчестер Юнайтед». Даже когда я был молод, то не считал, чтобы он имел какое-либо право читать мне лекции о грехе.
Со всеми нашими переездами с места на место я закончил тем, что учился в нескольких разных школах, которые, думаю, не сильно повлияли на мое образование. По крайней мере, я ходил в школу — об этом позаботились мои родители, — но никто бы не назвал меня блестящим учеником. Однако я всегда был очень хорош в математике, и особенно в умственном счете, который нашел проще простого. Но у меня было ужасное заикание, из-за которого говорить в классе было мучением, даже когда я был уверен, что знаю ответ. Нельзя также сказать, что учителя моей начальной школы в Уокдене хоть как-то этому способствовали. Однажды мы ставили школьный спектакль «Крысолов из Хамельна». [7] Мне дали речь, но в последнюю ночь репетиций все шоу пришлось отменить, потому что я не смог произнести ни слова. На следующий день один из учителей принес магнитофон, чтобы записать наши голоса. «Вот как ты звучишь», — сказал он, проигрывая кассету после того, как я заикался и бормотал в микрофон. Постепенно я избавился от заикания, полагаю, в основном благодаря службе в армии, но и по сей день я ненавижу слушать свой голос на пленке.
Когда я своровал медали моего отца, мы жили в муниципальном доме с тремя спальнями на террасе в Литтл-Халтоне, гигантском жилом комплексе, построенном для людей, которые, как и мы, были переселены из трущоб солфордского дока, подлежавших сносу. Мы были бедны, хотя и не знали, насколько, потому что все вокруг нас были такими же. Некоторые из наших соседей стояли настолько близко к черте бедности, что пили из банок из-под варенья и собирали уголь, который падал на дорогу из железнодорожных вагонов. У нас ситуация была чуть лучше, но все же далека от того, что можно было бы назвать комфортом. Например, каждый день мы получали разбавленное молоко. Моя мать покупала пастеризованное молоко в бутылке с крончатой пробкой, похожей на те, что до сих пор используются на пивных бутылках, брала две такие же пустые бутылки, наливала в каждую треть молока, затем заливала их холодной водой из-под крана и снова защелкивала крышки. Таким образом, у нас получалось три пинты молока из одной, что хватало нам на целый день.
Имея на жизнь лишь скудную зарплату отца, которую он получал в пекарне, к четвергу каждой недели у нас всегда заканчивались деньги на еду, поэтому в эти дни мы ели тосты с жиром. Мы с братом тоже приходили по четвергам домой из школы в обеденное время, потому что у нас не хватало денег на школьные обеды. Пятница, когда моему отцу платили, была в нашем доме большим днем — тогда у нас появлялись деньги.
Тем не менее, хотя у семьи никогда не бывало лишних средств, в детстве я сам никогда не испытывал нужду, в основном потому, что я много жульничал. После школы я рубил дрова для старого цыгана, который жил неподалеку. Мы связывали их в вязанки, и потом он ездил на своей тележке по домам и продавал их. За помощь мне всегда доставалось несколько шиллингов, а мелочь, которую он оставлял в доме, также находила путь в карманы моих штанов. Если цыган и замечал это, то никогда ничего не говорил, — наверно, ждал, что я буду красть. Кроме того, у него были свои аферы, и он видел, что я всего лишь сопливый ребенок, который не представлял угрозы для какого-либо более серьезного мошенничества, которым он мог заниматься.
Что еще хуже, несмотря на предупреждение сержанта полиции, ограбление продавца дров было не единственной моей кражей. Сейчас это не повод для гордости, но в детстве я, кажется, тратил много времени и сил на то, чтобы быть нечестным. У моей матери в местном магазине на углу была карточка с отметками, где они делали скидку на то, что она брала, а оплачивала позже. (В «Хэрродс» [8] это называется «счет клиента», а в магазине на углу это называется «кредит»). Я приходил в магазин и говорил женщине за прилавком: «Моя мама хочет сифон содовой». Зачастую она смотрела на меня с интересом, поскольку люди в округе редко покупали газированную воду, поскольку не могли позволить себе виски к ней — разве что только на Рождество.
Так или иначе, магазин ставил сифон на счет моей матери, и я брал его, заходил за угол и выплескивал газировку в канализацию. Затем относил пустой сифон — в то время это были солидные стеклянные бутылки, обернутые в тонкую проволочную сетку, наподобие проволоки для курятника, — в другой магазин и получал залог в размере пяти шиллингов (25 пенсов) «обратно» за то, что сдал его. Когда моя матушка пошла оплатить счет в магазин, то поругалась из-за того, почему они взяли с нее плату за сифон с газировкой, которого у нее никогда не было, однако так и не поняла, что это был я.
Она так и не обнаружила ни одной моей аферы. Компания «Теско» [9] только что открыла супермаркет в Уокдене, примерно в двух милях от нашего дома в Литтл-Халтоне, и нас с братом отправляли туда покупать мясо для всей семьи на неделю. Мама всегда давала мне достаточно денег, чтобы купить коровье сердце. Сначала я брал его на прилавке с мясом и прятал на дне сумки для покупок — в то время у них еще не было проволочных тележек, — а затем покупал что-то очень дешевое, за что расплачивался на кассе на имеющиеся у меня деньги, которые мне давали, — не упоминая, конечно, что у меня в сумке спрятано коровье сердце. Вернувшись домой, я давал маме нужную сдачу за сердце, как будто действительно заплатил за него, а сам тайком клал в карман разницу между ценой мяса и мелочевки, которую я на самом деле купил. У меня всегда было чувство, что я крал только у «Теско», а не у мамы — хотя на самом деле воровал у них обоих.
Несколько моих школьных друзей подрабатывали разносчиками газет, но я не считал, что эта работа того стоит. Вставать в пять или шесть утра, чтобы разносить газеты, а затем делать это снова во второй половине дня после школы, и все это за семь шиллингов и шесть пенсов (37½ пенсов) в неделю, казалось мне дуростью. Однако в середине 1960-х, во время летних каникул в Литтл-Халтоне, когда большинство городских фабрик и заводов закрывалось на две недели, я работал в газетном киоске фирмы «Тиллотсанс», которой принадлежала, в числе прочих изданий, и газета «Болтон Ивнинг Ньюс».
К шести часам утра я уже был на работе, и продавал национальные ежедневные газеты в крытом газетном киоске рядом с автобусной остановкой в центре города. Во второй половине дня я продавал «Болтонские вечерние новости» и «Манчестерские вечерние новости» людям, которые возвращались домой. Когда в конце дня босс приходил проверять цифры, я говорил ему, что мне не хватило партии одной из национальных изданий. Он отмечал недостающую сумму, которую затем мог взыскать с распространителя газет, поставившего стенд, а я присваивал себе деньги, вырученные от продажи газет, которые якобы не были доставлены. Помимо того, что я наживался нечестным путем, мне еще платили около 10 фунтов в неделю за содержание стенда. В те дни примерно столько зарабатывали многие взрослые мужчины, а мне было всего четырнадцать лет.
В остальные летние месяцы я работал в магазине газет «Тиллотсанс» в городе, управляя машиной, которая отпечатывала на обратной стороне каждого выпуска «Болтонских вечерних новостей» фразу «В последнюю минуту!». Отпечатав несколько десятков экземпляров, я относил их в зал для игры в бинго, где держал копию и кричал: «Ночные скачки!… Последние победители!» Поскольку почти каждый в тот или иной момент делал ставку, мне обычно удавалось продать весь комплект. Всегда казалось, что идет золотой дождь, но в среднем вечером я зарабатывал около пятнадцати шиллингов (75 пенсов), а в по-настоящему хороший пятничный вечер удваивал эту сумму. В те дни, когда людям платили в конце каждой недели, можно было быть уверенным, что у них достаточно денег, чтобы погулять в пятницу.
Хотя мне было всего четырнадцать, всю одежду приходилось покупать на заработанные деньги. К счастью, бóльшую часть времени я все еще носил короткие брюки, которые обходились мне не так дорого, как полноразмерные. Кроме того, мать по-прежнему отправляла меня в церковь каждое воскресенье, что означало надевать длинные брюки. Я ходил на заутреню, и к тому времени, когда возвращался, мой отец уже готовил завтрак. Это всегда была каша, которую он варил накануне вечером и разогревал утром, — реально ужасный продукт, такой плотный и комковатый, что его можно было есть киркой и лопатой, и я ненавидел его.
Однажды воскресным утром после церковной службы мы сидели за кухонным столом, когда мой отец, заметив мое отвращение к липкой серой массе перед собой, приказал:
— Ешь кашу!
Он знал, что она мне не нравится, поэтому он стал за моим стулом и повторил:
— Ешь свою кашу! Если ты этого не сделаешь, я вылью миску на твою глупую башку.
К тому времени я сделал все, что мог, чтобы улучшить или замаскировать эту мерзость. Я размешал ее в холодном молоке, посыпал сверху сахаром и размазал ее по миске ложкой, но все еще не мог заставить себя ее скушать. Еще дважды отец приказывал мне есть ее, и дважды я отказывался.
Я только что купил свой первый костюм с полноразмерными брюками, который надел утром на мессу, но для моего отца это не имело никакого значения. Я просто сидел, пока он брал миску и выливал кашу мне на голову. Вся эта комковатая, липкая масса, молоко и все такое, стекала по моему лицу и воротнику, по моему новому костюму и по ногам.
В этот момент вошла моя мать и сразу увидела, что произошло. Повернувшись к отцу, она зарычала на него:
— Ты, свинья! — После чего схватила с кухонного стола бутылку с соусом «HP» [10] и треснула его по голове, чуть не сбив его с ног. На его голове образовалась рана, похожая на рану от топора, и повсюду потекла кровь, смешиваясь на полу с кашей. Мне больше никогда не пришлось есть отцовскую кашу, но после этого и их брак продлился недолго.
В школьные годы я был не очень крупным для своего возраста, хотя мог постоять за себя в бою. Я вступил в юношеский боксерский клуб Солфордской полиции отчасти для того, чтобы научиться защищаться, а отчасти потому, что начал интересоваться девушками и надеялся, что мои боевые навыки привлекут их; до этого я никогда не обращал на них особого внимания. Они отвечали мне тем же, и даже как на боксера никто из них не взглянул на меня дважды. В любом случае, все это дело для неосторожного или неопытного подростка было чревато ловушками. Раньше мы называли знакомых девушек по фамилиям, потому что, если вы использовали имя девушки, она могла бы решить, что она вам нравится. Я бы использовал христианские имена всех, если бы это сошло мне с рук, но все мои приятели приняли бы это за насмешку.
По той или иной причине в раннем подростковом возрасте мне не везло с противоположным полом, — да и, если уж на то пошло, какое-то время после этого. Пока однажды ночью, пару лет спустя, когда я работал на стройке в Престоне, мои товарищи-ирландцы по лопате не вытащили меня в паб. Там они начали подтрунивать над симпатичной большегрудой девушкой, спрашивая ее, кто из нас ей нравится. Она указала на меня. Так начался мой первый настоящий роман, хотя он продлился всего три месяца, прежде чем она бросила меня, сказав, что я скучный ублюдок. Наверное, я таким и был. Бог знает, каким образом это продолжалось столько, сколько продолжалось, потому что я не имел ни малейшего представления, как правильно обращаться с девушкой. Я имел довольно общие представления о сексе, но она, похоже, не была настолько заинтересована в этом, как я. Но тогда, будучи более опытной, она, несомненно, ожидала более виртуозного исполнения. Но какой бы ни была причина, меня бросили.
Как оказалось, это не было для меня новым опытом, поскольку мои родители приучили меня к нему несколько лет назад. Возможно, у них стало на одну ссору больше, или, возможно, их все еще беспокоил инцидент с бутылкой соуса «HP», но они решили расстаться — по крайней мере, моя мать. Она нашла себе другого мужчину и уехала с ним жить в Моркамб, захудалый курортный городок на побережье Ланкашира. Когда она уехала в мебельном фургоне, я отправился с ней. Мне было почти пятнадцать лет, и у меня не было особого выбора, хотя мой отец так не считал. Для него мой отъезд стал таким же большим предательством, как и поведение моей матери.
Не прошло и нескольких недель, как Моркамб им надоел — что совсем неудивительно, учитывая природу того места, — и новый мужчина моей матери устроился на работу в Престоне, городке милях в тридцати от них.
Так что они с моей матерью переехали. Возможно, для меня и нашлось бы место в доме в Престоне, где они собирались жить, но я попал в безвыходное положение. Я только что устроился на работу и не хотел рисковать оставить ее. Я просто не мог позволить себе уйти и снова начать всю эту бодягу по поиску работы, найти которую для неквалифицированного пятнадцатилетнего подростка в 1960-х годах было практически невозможно. Для меня было лучше остаться и жить в ветхом пансионе в Моркамбе.
На самом деле, в этом была своя ирония. Мне не хотелось покидать дом. Вместо этого дом покинул меня.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] В настоящее время город входит в графство Большой Манчестер.
[2] Лоуренс Стивен Лаури (1887 – 1976 гг.) — британский художник, уроженец Солфорда, мастер городского пейзажа и жанровых сцен, портретист.
[3] Уолси 4/44 (Wolseley Four Forty-Four) — британский легковой автомобиль, производившийся компанией British Motor Corporation с 1952 по 1956 год.
[4] Атлантическая звезда (англ. Atlantic Star) — государственная военная награда Великобритании и стран Британского Содружества в период Второй мировой войны, присуждавшаяся лицам, принимавшим участие в Битве за Атлантику.
[5] «Старуха, которая жила в башмаке» (англ. Old Woman Who Lived in a Shoe) — популярная английская детская песня-потешка. Один из вариантов русского перевода в изложении Бориса Долматова звучит так:
Жила с детьми старушка
В забытом башмаке,
Детей кормила хлебом
И мыла их в реке.
А было у старушки
Одиннадцать ребят.
Измучалась бедняжка:
Все время есть хотят.

[6] Англ. Bob-a-Job, от слова Bob (шиллинг) и Job (работа) — практика, при которой дети берутся за небольшую работу в домохозяйствах, обычно за один шиллинг; традиционно предлагается бойскаутами в определенную неделю года.
[7] Крысолов из Хамельна (нем. Rattenfänger von Hameln) — титульный персонаж из легенды города Хамелин (Хамельн), в Нижней Саксонии. Легенда восходит к Средневековью, самые ранние упоминания описывают волынщика, одетого в разноцветную («пеструю») одежду, который был крысоловом, нанятым городом для приманки крыс с помощью своей волшебной дудочки. Когда горожане отказались выплатить ему обещанное вознаграждение за избавление от грызунов, он в ответ воспользовался магической силой своего инструмента, чтобы увести из города их детей. Эта версия легенды распространилась как фольклор и появилась в творчестве Гёте, братьев Гримм, Роберта Браунинга, Сельмы Лагерлёф и других.
[8] Самый известный универмаг Лондона, считается одним из самых больших и модных универмагов мира. Чтобы его посетить, необходимо соблюдать дресс-код.
[9] Крупнейшая розничная сеть в Великобритании.
[10] Соус «НР» (HP Sauce) — британский коричневый соус на основе томатов и экстракта тамаринда (индийского финика). Получил свое название по названию Палат английского Парламента (Houses of Parliament). Впервые появился в конце XIX века, сейчас является неотъемлемой частью британской гастрономической культуры.



Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 10:24 

Зарегистрирован: 25 янв 2015, 15:12
Сообщений: 539
Команда: Нет
Спасибо большое.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 11:43 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 23 ноя 2012, 10:58
Сообщений: 1603
Команда: FEAR
Спасибо!


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 13:54 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
ГЛАВА ВТОРАЯ

«Сигаллс нест» [1] представлял собой дом из красного кирпича, фасад которого парадная дверь, выкрашенная кем-то в желчно-зеленый оттенок, совсем не украшала. Он стоял в пяти улицах от набережной Моркамба, в его эркере на веревочке постоянно висела пожелтевшая картонная табличка «Сдается внаем». Казалось бы, место, где всегда есть свободные места.
Единственным другим «гостем» в пансионе был одноногий мужчина средних лет. Каждую ночь он ковылял в своей комнате, как Долговязый Джон Сильвер, [2] и для полноты этой картины ему был нужен только болтливый попугай. Он был тем, кого мы тогда называли педиком, и даже в возрасте, обычно не отличающемся нежностью к другим, мне иногда было его немного жалко. Конечно, иметь только одну ногу было достаточно сложно, даже не будучи при этом геем (это было до того, как гомосексуальность была декриминализована), а шансов найти себе партнера в Моркамбе практически не существовало.
Я ненавидел Моркамб, но оставался там в одиночестве на протяжении шести месяцев, потому что зарплата, которую я получал в качестве подмастерья штукатура на стройке — 5 фунтов стерлингов в неделю — означала, что я не мог позволить себе переехать из «Сигаллс нест». Арендная плата за пансион оставила мне всего 10 шиллингов (50 пенсов) на неделю, хотя в мою плату также входило питание. Каждый рабочий день в обязательном порядке хозяйка давала мне сухой паек из бутербродов с тертым сыром. Их я тоже ненавидел.
Я решил, что не гожусь быть штукатуром, поэтому покинул Моркамб и переехал в Престон, где устроился учеником столяра и начал работать в британских магазинах для дома на Фишергейт. В Престоне была одна хорошая вещь, — пока я там находился, то мог много играть в футбол. Два парня из местной команды, за которую я играл, работали на бирже труда, и вскоре после знакомства я поселился с ними в доме в Рибблтоне, пригороде Престона. Теперь я зарабатывал несколько шиллингов, и жизнь стала немного легче. Не сильно, правда, но немного.
Вечно помешанный на футболе, однажды в пятницу вечером в сентябре 1968 года я отправился автостопом в Лондон, чтобы посмотреть, как «Манчестер Юнайтед» играет против «Вест Хэма». Первый раз я поймал машину около полуночи на престонской развязке с автомагистралью М6 и прибыл в Лондон около полудня. Оказавшись на стадионе «Хаммерс» в Аптон-парке, я обнаружил, что ворота снесены толпой, и мне удалось пройти бесплатно. И что еще лучше, «Юнайтед» выиграл со счетом 3-1.
Однако после этого все пошло наперекосяк. На матче я встретил друга, который тоже приехал автостопом, поэтому мы решили поймать машину на север вместе. Мы ждали целую вечность, пока, наконец, нас не подвезли на фургоне до поворота с Нортгемптона на трассу M1. К тому времени было три часа утра и лил дождь. На развязке, где нас высадили, стояла телефонная будка, так что мы втиснулись в нее и попытались немного поспать.
Но двоим парням, сгорбившимся на полу телефонной будки, было не совсем удобно, — хотя с тех пор мне приходилось спать в местах, которые делали пол этой телефонной будки похожим на «Ритц». [3] Мы дрожали и судорожно дремали в течение часа или около того, пока где-то после четырех часов утра в дверь не постучал мужчина и не спросил, может ли он воспользоваться телефоном. Мы вылезли под дождь и, промокшие до нитки, отправились в Нортгемптон, все еще одетые в шарфы и кепки «Манчестер Юнайтед». С трудом проковыляв по темному городу, мы, наконец, добрались до железнодорожной станции, только чтобы обнаружить, что контролер, думая, что мы хулиганы, не пускает нас на нее. Тут мы и решили расстаться.
Уставший, я продолжал идти из Нортгемптона, пытаясь поймать каждую машину, которая проезжала мимо меня. В конце концов, водитель большого, новенького, совершенно пустого автобуса остановился и довез меня до развязки автомагистрали М1 на Дерби. Было десять часов утра. От перекрестка я прошел двадцать миль до Мэтлока без малейшего намека на то, чтобы меня кто-то подбросил. Я был абсолютно измотан. По прибытии на станцию я увидел поезд, который должен был отправиться в Манчестер, и бросился к кассе, надеясь назвать свое имя и адрес в обмен на билет, но кассир сказал, что у него уже нет времени продавать мне билет, и чтобы я немедленно садился на поезд, поскольку он вот-вот должен был отправляться. Я даже рта не успел открыть. Единственно что, у меня хватило ума спросить у него, сколько стоит проезд.
В Манчестере я вышел из поезда и направился к шлагбауму. Когда меня попросили показать билет, я просто ответил, что потерял его. Контролер больше не сказал ни слова. Он просто дунул в свисток, на что подошли два полисмена, которые тут же отвели меня в какой-то кабинет, где спросили, как много я проехал. По глупости я ответил, что направляюсь из Мэтлока и что не помню, сколько я заплатил.
Подобную ложь они слышали и раньше, и моей были склонны поверить не больше, чем кому бы то ни было еще. Сообщив мне, что мне будет предъявлено обвинение в правонарушении, они записали мое имя и адрес, прежде чем сопроводить меня к автобусу и оплатить проезд до Престона. К тому времени я был полностью измотан, поэтому плюхнулся на заднее сиденье и заснул. Я проснулся, когда автобус въехал в большой гараж, и когда спросил водителя автобуса, где мы, он ответил, что в Блэкпуле. Я не мог поверить в свое невезение, потому что теперь мне предстояла еще одна экспедиция автостопом обратно в Престон. В конце концов, рано утром в понедельник я добрался до дома.
Полиция не собиралась меня забывать, и было очевидно, что у меня будут большие проблемы. Я понятия не имел, каково наказание за попытку обмануть железную дорогу, или какое преступление я совершил, но убедил себя, что оно может быть очень суровым. Потом меня озарила идея: я отправился в армейский вербовочный пункт в Престоне и сказал сержанту-вербовщику, что хочу уйти в армию. Крупный мужчина с кирпично-красным лицом, он сердито посмотрел на меня и, явно привыкший к тому, что молодые люди приходят сюда на один шаг впереди суда, спросил, есть ли у меня судимости.
— Еще нет, но будут, — ответил я ему. — Прошлой ночью меня наказали за бесплатную поездку по железной дороге.
Сержант воспринял это спокойно, к моему облегчению, заметив:
— Скоро мы с этим разберемся.
Он усадил меня за стол, записал мои данные и заставил пройти всевозможные тесты на IQ [4] и прочие способности, прежде чем отправить меня восвояси, сказав, что со мной свяжутся в надлежащее время. Я вернулся к работе, продолжая валять ваньку в качестве подмастерья столяра. У меня не было особых навыков или интереса к плотницкому делу, и я не мог себе представить, что буду заниматься этим всю оставшуюся жизнь.
Верный своему слову, сержант-вербовщик связался со мной через три дня. Он назначил мне встречу для прохождения медицинского осмотра и сказал, что уговорил полицию снять обвинения, поскольку, если бы у меня была судимость, я не мог бы пойти в армию. Он сообщил полиции, что я оплачу стоимость билета, от которого уклонился, плюс 10 шиллингов за проезд домой на автобусе, и они приняли сделку. Я был чист.
Бросив свою работу в качестве подмастерья, я записался на биржу труда, где мои товарищи, работавшие там, отправляли меня на многочисленные подработки, — от работы на стройплощадках до работы на молочном заводе, где нужно было подвешивать ящики с молоком с конвейерной ленты на молоковозы. Работа не особо интересная, но хорошо оплачивалась, и можно было вдоволь пить молоко.
За четыре месяца до своего восемнадцатилетия, сытый по горло Престоном, сытый по горло своей работой, сытый по горло тем, как я живу, — и теперь, когда я спрыгнул с полицейского крючка, то будь я проклят, если отправлюсь в армию. Однако даже мне было известно, что сбежать от военных, когда они зацепили тебя, было делом непростым, поэтому решил эмигрировать в Австралию, воспользовавшись льготным проездом в размере 10 фунтов стерлингов, который правительство рекламировало, чтобы привлечь людей к жизни в Антиподах. [5] Сержант-вербовщик был очень мил, когда я позвонил, чтобы сообщить ему хорошие новости. Без сомнения, он думал, что армии удалось от меня спастись.
Несколько дней спустя, явившись в Австралийский Дом в Манчестере, я заполнил кучу анкет, в одной из которых спрашивалось, готов ли я служить во Вьетнаме, если меня призовут в австралийскую армию. Я подписал ее; на самом деле, я бы подписал что угодно, лишь бы убраться из Престона. Лозунгом города в те дни было «Гордый, красивый Престон», но «обоссаный Престон» подошло бы ему лучше. Я продолжал думать обо всем этом австралийском солнце и о Бондай-Бич, [6] но потом у меня кончились темы для размышлений, потому что я мало знал об Австралии, помимо того, что там водятся кенгуру и аборигены и что это чертовски далеко.
Меня должны были проверить австралийские иммиграционные власти — или, по крайней мере, те формы, которые я заполнил, — потому что в должное время из Австралийского Дома перезвонили и сообщили, что я должен быть готов вылететь в следующую пятницу. Я решил лететь, потому что не мог позволить себе путешествие на корабле. На самом деле стоимость проезда для эмигрантов в размере 10 фунтов стерлингов была одинаковой для любого вида транспорта, но в море у вас возникали расходы на борту в течение нескольких недель, когда вы плыли на другой конец света. Но затем последовал удар. Они снова позвонили и сказали, что, поскольку мне еще нет двадцати одного года, мне нужно письменное разрешение родителей.
Уговорить мою мать подписать бумаги оказалось достаточно легко, но мне нужна была подпись отца. Я не видел его много лет, но знал, что он все еще живет в том же старом доме. Номер телефона я помнил, и позвонил ему.
— Кто это? — спросил он.
— Питер.
— Какой Питер?
— Питер, твой сын.
Последовала долгая пауза. Затем он произнес:
— Что тебе нужно?
Очевидно, ничего особо не изменилось.
Я объяснил, что мне нужно поговорить с ним, и он неохотно пригласил меня к себе домой в следующую субботу. Когда я появился, он был достаточно любезен, тем более, что мы не виделись около четырех лет. Мы пошли смотреть спидвей в «Белльвью» в Манчестере, а потом немного выпили. Именно тогда я и сообщил ему, что эмигрирую в Австралию. Он считал, что это хорошая идея, ровно до тех пор, пока я не упомянул, что ему придется подписать бумагу, дающую согласие. После этого он перестал думать, что это хорошая идея. На самом деле, это стало очень плохой идеей. Если я залезу в долги, сказал он, то он будет нести юридическую ответственность за причитающиеся деньги, так что он не собирается ничего подписывать, и на этом, по его мнению, вопрос был исчерпан.
Но я еще не закончил. Вернувшись в Престон, я подделал его подпись на документе и отнес его в Австралийский Дом. По счастью, прежде чем я успел вытащить из кармана бумаги, женщина-клерк сообщила мне, что звонил мой отец, чтобы сообщить, что он отказывается подписывать бумагу, и ясно дал понять, что не готов спорить по этому поводу.
Пока я стоял там, чувствуя себя раздавленным, пока все мои мечты об Австралии катились насмарку, женщина еще раз терпеливо объяснила, что без согласия отца и матери мне придется подождать, пока мне не исполнится двадцать один год. Мой отец хорошо и искренне оценил мою подачу. Как всегда, хитрый, он оказался, по крайней мере на один шаг впереди меня, потому что, видимо, догадался, что я подделаю его подпись после того, как он отказался одобрить мое заявление.
Теперь я был действительно подавлен. Хотя у меня была работа на молокозаводе, я знал, что моя жизнь никуда не денется. Однажды утром, сгорбившись, я сидел на верхнем этаже автобуса, предвкушая еще один захватывающий день подвешивания ящиков с молоком, когда увидел массивный рекламный щит со знаменитым призывным плакатом Британской армии того времени: «Присоединяйся к профессионалам и стань солдатом семидесятых». Я спрыгнул на следующей остановке.
В отчаянии я просто подумал, что загляну в вербовочный пункт еще раз, надеясь, что там не помнят меня — парня, с которого сняли полицейское обвинение, и который потом более или менее ясно сообщил им, куда им катиться. Одетый в двубортную куртку-тужурку, ставшую популярной благодаря группе «Битлз», и шляпу, мало чем отличающуюся от шляпы русского адмирала, я толкнул дверь. Со своими длинными волосами, неряшливо ниспадающими на воротник, я, должно быть, стал для сержанта-вербовщика воплощением ада.
Как оказалось, меня не помнили, поэтому я снова заполнил все бумаги и прошел все тесты. Сидя на жестком стуле, засунув руки в карманы, я услышал, как один сержант говорит другому: «Ты только посмотри на это». Я догадался, что он говорит обо мне, и сразу предположил, что меня собираются выгнать.
Но их интересовали мои тесты. Оказалось, что я был единственным потенциальным новобранцем, с которым они когда-либо сталкивались, который правильно ответил на все вопросы. Они посмотрели на меня с видом: «Что ты тут забыл?», — но, очевидно, очень хотели, чтобы я подписал контракт. Они рассказали мне, какая замечательная жизнь в армии, а потом попытались уговорить меня поступить в одну из армейских технических служб. «С такими результатами ты мог бы стать техником, может быть, поступить в Королевский корпус связи», — сказал один из них. Для меня, однако, это был Парашютный полк или ничего. Так что я сидел там, периодически повторяя: «Нет, я хочу к парашютистам».
Я стремился к вершине, и знал это. Мне не хотелось тратить свое время в каких-то малоэффектных, технических, в основном небоевых службах вроде инженеров, связистов или РВС. [7] В конце концов, сержанты перестали спорить, потому что к тому времени поняли, что если я не попаду в «Пара», то просто выйду за дверь. Хотя я сам не имел ни малейшего представления, что бы я тогда сделал…
Меня отправили на медосмотр, и, должно быть, я прошел его, потому что в ноябре 1969 года получил уведомление о том, что на следующей неделе ухожу в армию. Но я был полон решимости провести Рождество со своими товарищами и поэтому попросил их отложить дату моего отправления на службу. В вербовочном пункте согласились, и мне было приказано явиться 5-го января 1970 года. В то утро понедельника я занял у парней с биржи труда, с которыми жил в одном доме, 2 шиллинга (10 пенсов), и со своим барахлом, засунутым в полиэтиленовый пакет из супермаркета, отправился на вербовочный пункт. На этот раз я оставил свой русский адмиральский костюм дома и был одет в спортивную куртку и серые брюки, так что выглядел немного более респектабельно или, по крайней мере, привычнее.
Меня отвели наверх в комнату, где немолодой офицер, похожий на реликвию времен Второй мировой войны, усадил меня и прочитал лекцию о том, как скучно мне будет в Парашютном полку, вот эта вся беготня, перекатывания вперед и назад и тому подобное. Поскольку стало быстро понятно, что он понятия не имеет, о чем говорит, разговор немного затих. В конце концов, он перестал разговаривать о парашютистах и принял мою присягу на Библии. После этой короткой церемонии он выдал мне на расходы дневное жалованье — около 23 шиллингов (1,15 фунта стерлингов), что в те дни было для меня огромным состоянием, — и армейский чиновник выдал мне командировочное предписание на поездку по железной дороге в Олдершот. Денег дали даже на завтрак в вагоне-ресторане первого класса в поезде.
Около четырех часов дня я прибыл в Олдершот, большой гарнизон, который традиционно является родным домом для Британской армии. У железнодорожного вокзала я спросил кого-то, как добраться до казарм Браунинг, — расположения Парашютного полка, — и он указал на двухэтажный автобус. Я поднялся на борт, и автобус, в конце концов, тронулся, только чтобы попетлять по городу. Солдаты, казалось, были повсюду — маршировали, бегали с рюкзаками за спиной, рысью в спортивных костюмах, высовывались из кузова крытых брезентовым верхом грузовиков, выкрашенных в тусклый оливково-зеленый цвет, тренировались на казарменных площадках, топтались взад-вперед в карауле. Никогда в жизни не видел столько солдат.
Но когда я впервые увидел своего первого парашютиста, мое сердце забилось сильнее. Я был в восторге от того, что стану одним из этих парней в красных беретах и прыжковых комбинезонах, и тут водитель автобуса закричал: «Казармы Браунинг!».
Место разительно отличалось от казарм из желтого кирпича, занимавших целые кварталы, мимо которых проехал автобус, и скоплений зданий с названиями вроде Бадахос в память о древних победах. [8] Во-первых, у казарм Браунинг на лужайке перед воротами стоял старый транспортный самолет «Дуглас C-47» — знаменитая «Дакота», с которой во время Второй мировой войны выбрасывалось так много парашютистов. Здания, примыкавшие к двум большим парадным плацам, были современными, с большим количеством стекла, что делало их легкими и воздушными, и вся казарма сразу произвела хорошее впечатление.
Выйдя из автобуса и пройдя через ворота, я понял, что понятия не имею, куда сообщить о своем прибытии. Заметив контору, я стал искать дверь, когда к окну подошла женщина и спросила, не заблудился ли я. «Нет, я пошел в армию», — ответил я, назвав ей свое имя, и после того, как она нашла его в списке, прикрепленном к доске, сказала мне, что меня ждут, и спросила, где мои вещи. Я молча поднял свой полиэтиленовый пакет. Должно быть, она пожалела меня, потому что пригласила в гости и напоила чаем. Затем женщина указала мне на другое здание, которое, по ее словам, было пересыльным блоком.
К тому времени было без пятнадцати пять, и последний серый свет зимнего дня быстро угасал. Я направился к зданию, и меня послали в маленькую комнату, где я нашел двух других новобранцев, валлийцев, которые позже тоже присоединились к САС. Помимо них, там стояло четыре металлические кровати серого цвета со стальными пружинами, без матрацев, одеял и подушек; другой мебели практически не было. Мы сидели и ждали, пока кто-нибудь придет. Но никого не было, поэтому часов в семь мы отправились поискать что-нибудь съестного, болтаясь по казарме в штатском и с невоенными стрижками.
Наконец мы нашли войсковое кафе, [9] где каждый купил мясной пирог и чашку чая. Затем мы направились обратно в пересыльный блок, смиренно решив, что эту ночь нам предстоит спать на голых металлических пружинах, без матрацев и одеял. И все же, несмотря на то, что на этой металлической кровати было холодно и неудобно, я устал как собака и просто отключился. Утром, когда мы проснулись и сняли рубашки, чтобы умыться, наши спины были покрыты ромбовидными вмятинами от металлических пружин. Мы выглядели так, словно нас хлестали плеткой-девятихвосткой.
Около девяти часов дверь открылась, и вошел солдат в форме. Он сказал нам, что его зовут капрал Палмер, и спросил, когда мы прибыли. Я ответил:
— Примерно без четверти пять, сэр. Вчера вечером.
— Не называйте меня «сэр», — рявкнул он, разъяренный тем, что никто не сообщил ему, что мы трое должны были прибыть. Потом он спросил, где мы спали. Когда мы указали на металлические пружины, его вид выражал недоверие, и он заметил:
— Что, вот там? Хорошенькое начало. Пойдемте со мной, возьмете матрасы и постельное белье, которые вы должны были получить прошлой ночью.
Так получилось, что мы пропустили текущий набор в Парашютный полк, который проводился каждый месяц. В то утро начали прибывать новые рекруты, но, как и мы, все опоздали. Поэтому для официального зачисления в полк, нам пришлось ждать набора в следующем месяце, и пока мы должны были оставаться в казармах. Получив постельные принадлежности и какое-то количество армейской одежды, но не уставного обмундирования, мы прошли тесты и собеседования, после чего нас прогнали через штурмовой городок, а потом прошли аттестацию и встретились с офицером, который будет нами командовать, который кратко рассказал о Парашютном полку и о том, что от нас ожидают.
Один из тестов включал в себя посещение «триназиума», где руководящий состав определял, достаточно ли у вас уверенности, чтобы совершить прыжок с парашютом. Само испытание предполагало, что мы должны пройти по эстакаде из металлических труб, закрепленных в воздухе примерно в тридцати футах. Дойдя до середины, мы должны были остановиться, наклониться и коснуться пальцами ног, прежде чем пройти к дальнему концу.
Я был в ужасе — меня буквально трясло — потому что не выношу высоты. Тем не менее, когда подошла моя очередь, я послушно взобрался наверх и медленно пошел вперед. Однажды у меня получилось, но я боялся проходить тест снова, хотя мне и пришлось это делать несколько раз. Каким-то образом мне удалось не упасть, и, то ли по счастливой случайности, то ли по причине хорошей игры, инструкторы не заметили, что я был напуган до смерти.
После четырех дней испытаний, прохождения штурмового городка и прочих более-менее бессмысленных занятий наступила пятница, а вместе с ней и выплата денежного довольствия. Когда я дошел до конца очереди, мне дали расписаться в платежной книжке, после чего капрал из финансовой службы вручил мне около 29 фунтов стерлингов и несколько шиллингов. После этого, к моему немалому удивлению, дежурный офицер сказал:
— Идите. У вас трехнедельный отпуск.
Черт возьми, подумал я, только приехал и уже в отпуске. Более того, таких деньжищ у меня в кармане не водилось с тех пор, как в четырнадцать лет я управлял тем газетным киоском. Мы собрались в путь, хотя сначала нам пришлось сдать снаряжение, которое нам дали носить, пока мы находились в казарме. Внезапно мы снова оказались в штатском.
Я доложился о прибытии в казармы Браунинг в первый понедельник февраля. Вместе с моими товарищами-новобранцами нас, наконец, экипировали униформой, ботинками и всем прочим снаряжением новобранца, затем разделили по секциям, каждая под командованием капрала, и распределили по другим комнатам на четырех человек в пересыльном блоке. Волосы до воротника мне подстригли в январе, но они все равно оказались недостаточно короткими для британской армии. Теперь меня подстригли так, что я стал похож на каторжника, только что отбывшего свой срок.
В каком-то смысле именно это мы и делали — начинали отбывать свой срок. В тот первый день нас было, должно быть, около ста десяти претендентов, но через шесть недель нас осталась едва ли горстка. Причина была проста — унтер-офицеры и инструкторы очень быстро и безжалостно нас отсеяли. Один косяк — и тебя выгоняли, говоря, что в Парашютном полку тебе места нет, приглашали попробовать еще раз в другом подразделении и отправляли восвояси.
В те первые дни нам показывали, как надевать наше новое снаряжение и как наматывать обмотки — длинные бинты цвета хаки, которые обматывались вокруг ног от голеностопа до колен. Однако выучить «фишки» не заняло много времени. Если вы собирались пройти курс молодого бойца, вы должны были учиться быстро, а именно в этом и заключалось выживание в парабате. У медлительных рекрутов шансов не было, и практически с первого дня начался непрерывный поток отчислений.
Каждый день проходила казарменная проверка. Помимо всего остального — слово «всего» означало, что все ваше снаряжение должно быть безупречным и аккуратно разложенным в установленном порядке — это означало «отбить» свое постельное белье, создать из непослушного постельного белья пакет, похожий на прямоугольное печенье, с идеально острыми и выровненными краями. Порядок был следующий — сначала одеяло, потом простыня, потом еще одно одеяло и еще одна простыня. Затем все накрывалось последним одеялом, чтобы сформировать внешнее покрытие. Все края должны были быть ровными, и каждое утро вы клали этот «бисквит» из шерсти и хлопка на нужное место поверх матраса. В обязательном порядке вы должны были разобрать свою кровать и положить две подушки и две сложенные наволочки рядом с упакованным постельным бельём.
Через три дня я научился уловке раскладывать свернутое постельное белье для осмотра, а затем, после осмотра, очень аккуратно складывать его наверх своего шкафчика. Оно лежало там неиспользованным в течение шести месяцев, за исключением нескольких минут каждый день, когда его клали на мою кровать. Спал я между матрасом и наматрасником, экономя тем самым себе полчаса усилий по утрам. У меня также был совершенно новый, безупречно чистый набор для мытья и бритья, которым я никогда не пользовался, разве что выкладывал для проверки — на самом деле я использовал второй набор, который хорошо прятал. Вся наша экипировка и сама комната должны были быть в идеальном состоянии, иначе последует беда, а это означало, что помимо всего прочего, мы должны были начищать ботинки до тех пор, пока не сможем увидеть в носках свое отражение, и натирать до блеска пол пока он не будет блестеть, как витражное окно.
Нашим взводным был лейтенант Руперт Смит, ныне генерал-лейтенант сэр Руперт Смит. Он был очень достойным человеком, как и два его сержанта. В этом отношении мне повезло, хотя некоторое время я этого не понимал. Если бы я пришел в армию на месяц раньше — в первую дату, назначенную меня вербовочным пунктом в Престоне, — жизнь стала бы адом. Выяснилось, что солдатами того набора руководила группа сержантов, которые были чуть ли не монстрами. Они регулярно выбрасывали одеяла и другое снаряжение своих новобранцев из окон казарм, оставляя сбитых с толку молодых солдат лихорадочно карабкаться наружу, часто под дождем и снегом, пытаясь собрать все это и снова сложить для еще одного осмотра со стороны задир, которые в первую очередь портили свое имущество.
Правда состоит в том, что в британской армии много сержантов такого типа. Они очень суровы со своими подчиненными, но подлизываются ко всем, кто выше их, или к любому, кто крупнее и сильнее, кто занимает такое же положение, как они. Дайте им какого-нибудь бедного невежественного рядового, который не может ответить, и они будут в своей стихии. У меня никогда не было времени на таких людей, и мне повезло, что в лице лейтенанта Смита и его унтер-офицеров у меня оказалось достойное начальство.
Я прошел шестимесячный курс основной подготовки, которая в основном состояла из муштры, бега и упорных марш-бросков. Постепенно мы превратились в солдат. Когда человек вступает в Парашютный полк, ему выдается набор цветных наплечных нашивок, чтобы отмечать его успехи в обучении. Первый значок зеленый (не нужно быть гением, чтобы понять почему); затем, через шесть недель, вы начинаете носить синюю нашивку. К тому времени стольких из вас выгонят как непригодных для Парашютного полка, что когда вы увидите, что в следующем месяце прибывают новые рекруты, вы почувствуете себя старожилом.
Сержанты не переставали напоминать нам, что отбор в парашютисты был очень жирной вехой. Из-за высокого темпа и жестокости основного курса уровень отсева был огромным, его заканчивал лишь один человек из пяти, кто его начинал. Некоторые люди просто решали бросить, потому что понимали, что никогда этого не сделают. Однако тренировка, несомненно, эффективна, ибо то, что получается в конце, вселяет страх Божий в армии других стран.
Хотя через шесть недель мы, новобранцы — те из нас, кто еще остался, — дошли до стадии с синей нашивкой, нам все еще было далеко до получения права носить темно-бордовый берет с хромированным значком в виде крылатого парашюта. Шли бесконечные тренировки и занятия, километры трасс и тонны бревен, которые нужно было нести на окровавленных плечах по грязи и слизи, пока мы не чувствовали, что наши руки вырываются из суставов, что наши ноги превращаются в желе, и что наши сердца разорвутся.
В британской армии работа с бревнами больше всего похожа на средневековую дыбу для пыток, но все это является частью очень продуманного процесса закалки, подобно погружению раскаленной добела стали в холодную воду, чтобы закалить металл, — за исключением того, что вместо стали, руководящий состав закалял и тестировал наши мышцы и силу воли. Они постоянно заставляли нас идти дальше, чем мы думали, что можем пройти, пока мы не преодолевали расстояния, которые всего несколько недель назад заставили бы нас лежать на спине в ближайшем отделении скорой помощи.
Акцент всегда делался на агрессивности. Поэтому всякий раз, когда нам казалось, что мы расслабляемся, нас отправляли в спортзал на «мельницу». «Мельница» — это отличительная черта Парашютного полка, она представляет собой двух мужчин, часто напарников, стоящих лицом к лицу на мате и избивающих друг друга до чертиков. И если они не примутся за это с воодушевлением, всегда найдется курносый инструктор по физподготовке, готовый занять место парня, получающего удары вполсилы, а затем треснет кулаком парня, наносившего тычки, сбив его с ног.
Сержанты-инструкторы приказывали своим отделениям атаковать другие проходящие мимо подразделения. Они хотели видеть, как люди сбивают друг друга на бегу, оспаривая право первым пересечь противоположную сторону тротуаров под конскими каштанами, окаймляющих проезжую часть казарм Олдершота. После непродолжительных, но зачастую кровавых стычек сержанты отзывали своих бойцов, словно гончих на охоте, возвращая их в строй.
Несколько раз я видел, как капралы хватали быстро угасающих новобранцев за подбородочные ремни их шлемов и перебрасывали через финишную черту штурмового городка. Затем, когда измученный человек падал в кучу, сержант метко вонзал ботинок ему в зад. Другие «тормоза» часто проводили свои перерывы в солдатском кафе, делая сотни отжиманий, в то время как их товарищи прихлебывали кружки густого, сладкого, довольно зернистого чая и кусали печенье с сухофруктами, испеченные поварами, которые никогда не подвергались какой-либо опасности судебного преследования за введение людей в заблуждение в соответствии с Законом об описании товаров.
Так что благодаря отстающим и слабым наши ряды значительно поредели. Удрученные и деморализованные, они часто просто выкупали себя из армии за 20 фунтов, прежде чем на них мог обрушиться неизбежный топор. На самом деле, за то, что я подтолкнул нескольких угасающих рекрутов выкупить себя задолго до того, как их предупредили, что они не добьются успеха, у меня возникли проблемы с начальством. Нет смысла смотреть, как человек наказывает себя, когда ты — и он — вы оба знаете, что в конце концов он не получит никакой награды. Мне это казалось нелепым, хотя в те месяцы нашей армейской закалки мы все иногда подумывали о том, чтобы бросить и уйти. Поэтому я попытался убедить некоторых новобранцев из нашего набора уйти, пока они еще были впереди, о чем вскоре узнало командование. В результате однажды меня вызвали к офицеру, который сказал мне, что я возмутитель спокойствия, и спросил, почему я призывал других новобранцев откупиться от армии, а сам этого не сделал.
— Потому что у меня никогда не было двадцати фунтов, сэр, — ответил я, хотя это было неправдой. Я ни на секунду не сомневался, что справлюсь — но не то чтобы я осмелился сказать ему об этом. В результате он сообщил мне, что будет наблюдать за моими успехами, явно подразумевая, что меня вышибут за малейшую ошибку или проступок. Впрочем, вряд ли это было новостью, потому что за нами следили от рассвета до заката, а во время ночных учений и того больше.
Однако на моем горизонте виднелась еще одна туча, потому что, хотя я и наслаждался курсом основной подготовки в Парашютном полку, я страшился мысли о том, что мне придется прыгнуть с парашютом. На самом деле, чем ближе мы подходили к поездке на базу королевских ВВС Абингдон в Оксфордшире для учебных прыжков, тем больше я пугался. Не мог я понять и парней, которые с нетерпением ждали этого и казались мне совершенно сумасшедшими.
Королевские ВВС не тратят деньги понапрасну, и десантников-стажеров в самолеты не отправляют, пока инструкторы не выяснят, что новобранцы могут делать свое дело. В результате, по прибытии в Абингдон, после обычных лекций и тренировок, а также определенного количества наземных предпрыжковых тренировок в огромном ангаре, мы для начала оказались в клетке, подвешенной под наполненным гелием воздушным шаром. Большой серебристо-серый дирижабль был привязан стальным тросом толщиной в три четверти дюйма, который наматывался на барабан большой лебедки, установленной на кузове грузовика. Для защиты человека у лебедки и его снаряжения от яростного удара троса в случае его обрыва, используется решетчатый навес из толстой стальной сетки. Десантники-стажеры стоят в клетке, в то время как воздушный шар, к которому она прикреплена, может подняться на тросе на высоту до 800 футов. После начинаются прыжки.
Старожилы в Абингдоне с садистским удовольствием рассказывали нам об одном стажере, который устроил «фейерверк» — то есть его парашют не раскрылся, и он упал с высоты 800 футов, как маринованная красная капуста, разбив лебедку. Я думал, что меня стошнит, но умудрялся сохранять бесстрастное выражение лица. Инструкторы следят за реакцией, а я никому не собирался рассказывать, как мне на самом деле было страшно.
В кузове 4-тонного грузовика, который доставил нас на «ди-зет» — на площадку приземления — в то первое утро некоторые из самых фанатичных стажеров пели известную песню о парашютисте, чей купол не раскрылся. Положенный на мотив «Боевого гимна Республики», [10] один из куплетов гласил: «О, они соскребли его с асфальта, как фунт клубничного джема». Я просто сидел у заднего борта, ничего не говоря, но страстно желая, чтобы они заткнулись.
Когда пришло наше время, мы забрались в клетку с воздушным шаром и с тревогой стояли там с нашим инструктором, пока трос лебедки не растянулся, и мы не оказались на высоте 800 футов. Ветра почти не было, а жаль, — если бы поднялся ветер, прыжки бы отменили, и мне дали бы пожить еще один день…
Первые люди прыгнули и, по-видимому, благополучно приземлились — я не смотрел. Затем назвали мое имя, и я шагнул вперед, чтобы встать у двери клетки. Инструктор крикнул сержантам на земле: «Следующий!» — я шагнул к краю и скрестил руки, как нас учили в ангарах на сотни футов ниже. Только это был не ангар. Это была клетка под воздушным шаром, раскачивающимся высоко над зеленой площадкой приземления. За горизонтом виднелись поля созревающей пшеницы и бледно-голубое небо, усеянное ватными облаками.
Нам говорили не смотреть вниз, а смотреть вверх и фокусироваться на краю воздушного шара. Я так и делал, пока инструктор не закричал: «Красный! Зеленый! Пошел!» «О, черт возьми!» — подумал я, спрыгнув с края. Это было ужасно.
Внезапно я почувствовал, как раскрылся парашют. Он дернул меня за ремни, я посмотрел вверх и увидел купол, парящий надо мной, подобно шелковистой летающей медузе. И понял, что не умру — во всяком случае, не сейчас.
Купол открылся, затем снова закрылся, а затем снова открылся. Однако нас об этом предупредили, так что мне удалось не запаниковать. Через несколько мгновений я услышал крики с земли, инструкторы по прыжкам с парашютом кричали мне, чтобы я потянул вниз левую или правую стропу для управления, чтобы я сгруппировался и собрал ноги и колени вместе. Меня совершенно сбили с толку. Я снова закрыл глаза и открыл их только за несколько мгновений до того, как упал на землю, приземлившись, как и всегда после этого, подобно мешку с картошкой. Мне никогда не удавалось правильно приземляться с парашютом.
Второй прыжок на воздушном шаре должен был оказаться легче, но поскольку я теперь знал, что происходит, этого не произошло. Однако еще хуже было то, что парень передо мной отказался прыгать. Инструктор трижды повторял упражнение. Но солдат не сходил с платформы. Сколько бы на него ни кричали, он все время орал: «Нет, нет, нет!» Шар спустили вниз, и его унесли. Больше мы его не видели.
Хотя это может показаться суровым, но тот факт, что у человека не бывает второго шанса, имеет смысл. Солдат, который внезапно отказывается прыгать, когда парашютисты идут в бой, может быть парнем с запасными боеприпасами или рацией, и его отказ немедленно поставит под угрозу жизни остальных военнослужащих подразделения, а также их боевую задачу. В этом смысле становится ясно, почему Парашютный полк не может допустить, чтобы человек потерял самообладание в решающий момент операции.
Через несколько недель после тех первых прыжков я добился своего: я успешно завершил отборочный курс в Парашютный полк, как оказалось, с блестящим результатом. На выпускной церемонии на плацу в Олдершоте я получил свой красный берет от генерала, который затем также вручил мне почетный значок за то, что я стал чемпионом-рекрутом своего набора.
Стоял прекрасный июльский день. Играл полковой оркестр, и, раздувшись от гордости, я чувствовал себя в десять футов ростом, когда маршировал по хрустящему гравию и вытянулся по стойке смирно перед генералом.
Почти у всех солдат были свои семьи и подруги, которые приехали посмотреть на парадный расчет, но я намеренно не пригласил свою маму, потому что до мероприятия полагал, что все это немного нелепо. Так что вместо своей семьи я пригласил двух своих бывших соседей по дому из Престонской биржи труда. Ребята приехали, и я был этому рад, но вдруг, когда подошла моя очередь идти за красным беретом и синими вышитыми крыльями, до меня дошло, что это совсем не ерунда и не хвастовство. Прежде всего, пусть и с опозданием, но я понял, что моя мать должна была быть здесь. Тем не менее, я так гордился этим красным беретом, что потом несколько дней носил его днем и ночью. Это сильно повлияло на всех нас — мой друг Тафф, парень из нашего набора, который получил награду за отличную стрельбу, был так же доволен и горд, как и я.
После торжественного построения я отправился в отпуск в Брайтон с двумя моими приятелями из Престона. Мы отлично провели время, за исключением того, что мои «крылышки», похоже, не произвели впечатления ни на одну девушку в этом приморском городке. Может быть, пятна на моем лице перевесили крылья на рукаве, потому что мне определенно никогда не везло. Затем, в конце моего отпуска, меня отправили домой, чтобы я провел неделю в вербовочном пункте Престона, как своего рода живая реклама того, какая замечательная жизнь в «Профессионалах». После этого я вернулся в Олдершот, и был включен в состав 1-го батальона Парашютного полка. Я был уже не рекрутом, а солдатом.
Я больше не был ни потенциальным эмигрантом в Австралию, ни скучающим подмастерьем столяра, ни кем-либо еще, кем я был или мог бы стать. За эти полгода я сильно изменился. У меня стало больше уважения к другим людям и появилось больше уважения к себе. Я стал более дисциплинированным, более крепким и подготовленным, чем когда-либо в своей жизни. У меня появилась работа и возможная карьера.
У меня даже была кличка, — в парабате у каждого должна быть кличка, однако мне потребовались годы, чтобы понять, почему взводной капрал для меня выбрал именно ее.
— Эй, — спросил он, — откуда ты?
Когда я сказал ему, что из Солфорда, он ответил:
— Тогда все. Ты Солфорд Билли.
Я никогда не слышал ни о каких Солфорд Билли, но с тех пор я больше не был Питером. Мое прозвище было «Билли», и именно на него я и откликался.
Затем, 20-го сентября 1970 года, вместе с остальной частью 1-го батальона меня отправили в Северную Ирландию. Жизнь уже никогда не будет прежней.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Англ. Seagull’s nest — гнездо чайки.
[2] Одноногий пират, один из главных героев приключенческого романа Р.Л. Стивенсона «Остров сокровищ».
[3] Сеть фешенебельных отелей, первый из которых был открыт на Вандомской площади в Париже в 1898 году. Излюбленное место обитания богачей и знаменитостей. Как гласит рекламный слоган гостиницы: «В превосходной гостинице вы получите все, что пожелаете; и только в нашем отеле Вам не придется ничего просить».
[4] Тест на проверку коэффициента умственного развития.
[5] Англ. Down Under. Так на сленге называют Австралию, Новую Зеландию и близлежащие тихоокеанские острова.
[6] Знаменитый пляж в форме полумесяца около Сиднея, одно из популярнейших мест отдыха местных жителей и туристов.
[7] Ремонтно-восстановительная служба (Royal Electrical and Mechanical Engineers, REME).
[8] Город в Испании, находится на границе с Португалией. Как сильная крепость, город имел важное стратегическое значение во всех войнах, происходивших на Пиренейском полуострове. В период наполеоновских войск, когда англичане под командованием герцога Веллингтона, прочно утвердились в Португалии, город был плацдармом как для французов, так и для англичан; поэтому на протяжении двух лет он испытал четыре осады, причём дважды был взят штурмом.
[9] Navy, Army and Air Force Institutes (NAAFI).
[10] «Боевой гимн республики», также известный как «Мои глаза видели славу» (англ. Battle Hymn of the Republic, или Mine Eyes Have Seen the Glory) — популярная американская патриотическая песня, написанная писательницей-аболиционисткой Джулией Хоу. Песня связывает суд над нечестивыми (через отсылки на такие библейские отрывки, как книга пророка Исайи 63:1–6 и Откровение св. Иоанна Богослова 14:14–19) с Гражданской войной в США.


Последний раз редактировалось SergWanderer 16 сен 2022, 00:03, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 17:10 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
Темп колоссальный!
Спасибо!


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 17:13 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Дождь. Мелкая, настойчивая, жалкая морось, одна из тех, что скатываются по шее и, кажется, пропитывает одежду куда хуже, чем любой настоящий ливень, — вот что приветствовало нас в Северной Ирландии.
Я никогда раньше не бывал за границей, и хотя Северная Ирландия на самом деле не была «заграницей», в ней было странное ощущение чужеродности. Отчасти это было связано с языком. Когда я впервые приехал в Белфаст, мне потребовались недели, чтобы понять слова, которые произносили некоторые местные жители, — а ведь они должны были говорить по-английски. Хотя будь я проклят, если это звучало как английский язык, с которым я встречался раньше. На мой слух, это было больше похоже на удушение, чем на речь. Причем имейте в виду, что если честно, я сомневаюсь, что ольстерец найдет чистую солфордскую речь настолько же понятной.
Камуфлированные грузовики доставили нас в наши казармы в Белфасте. По дороге мы миновали ряды почти одинаковых домов из красного кирпича, покрытых копотью. Они стояли стена к стене, словно не имея достоинства стоять поодиночке. Я попытался представить Джорджа Беста, моего героя из «Манчестер Юнайтед», пинающего футбольный мяч на улице возле дома в Белфасте, где он вырос. Граффити — в основном политические лозунги — боролись за место на стенах и заборах. Самая дешевая форма рекламы, которую ИРА могла найти, она была повсюду: республиканские девизы иногда виднелись отдельно, иногда перечеркивались столь же подстрекательскими фразами лоялистов.
Тем не менее, когда мы останавливались на светофорах, люди, проходя мимо, улыбались нам. Одна старуха переложила трость в левую руку, а правой сделала крестное знамение. «Да благословит вас Бог, мальчики», — прошептала она, и даже я без труда ее понял.
Нам пришлось много раз нуждаться в благословении этой старой женщины, прежде чем два года спустя нас вернули на материк. К тому времени чашки чая, которые когда-то так любезно предлагали британским солдатам некоторые католики, с вероятностью пятьдесят на пятьдесят уже были отравлены крысиным ядом. Это был 1970 год, и «Смуте» — то есть тому последнему ее витку — было немногим больше года. У людей еще оставалась надежда, и в те дни многие католики видели в Британской армии своих избавителей от протестантских эксцессов; то же самое, хотя и обратным знаком, было верно для многих протестантов. Никто тогда не предполагал, что проблема резко обострится и продлится еще лет тридцать, а может и дольше. Как они могли поступить? Обычно человеку не свойственно предсказывать худшее.
Что касается меня, то я обнаружил, что одной из замечательных вещей в работе с хорошо отлаженным рабочим подразделением, спустя месяцы обучения, является прекращение бессмысленной херни. Хотя парашютисты были развернуты на службе так же ловко, как и любой гвардейский полк, дни бездумного «отбивания» наших постельных принадлежностей безвозвратно ушли. От нас по-прежнему требовалось подметать и натирать полы в казарме, но вместо того, чтобы каждый день ровнять постельное белье, мы просто заправляли постель и шли на работу.
Кроме ботинок, гамаш и брюк, мы носили десантные куртки-«дэнисоны» [1] и красные береты. Казалось бы, носить стальной шлем логичнее, но красные береты были гораздо эффективнее. Их отличительный цвет позволял террористам увидеть, с кем они имеют дело, пока мы были еще в миле от них. Узнав, что они противостоят парашютному полку, ИРА поняла, что имеет дело с самыми жесткими и эффективными войсками Британской армии. В большинстве случаев они отступали и оставляли нас в покое.
На самом деле, поскольку наша репутация «не смей мешать нам» шла впереди нас, у нас было меньше проблем с ИРА, чем у других полков. Зачастую, при виде красного берета террористы отступали и ждали, пока на службу не заступит другой батальон, с менее грозной репутацией. Тогда они направляли свои действия против наших преемников.
Я помню, как один йоркширский батальон, «Грин Ховардс», [2] начав службу в Белфасте, понес большие потери, потеряв от действий ИРА пять или шесть человек убитыми. Их моральный дух упал так низко, что нас отправили им на помощь. Мы разместились в здании фабрики на Флакс-стрит, в городском районе Ардойн, в самом сердце территории ИРА, но у нас не было ни одного инцидента. Причина состояла в том, что в ИРА считали, что если парашютисты здесь, то не трогайте их, пока они снова не уйдут.
Нас одновременно боялись и уважали, в зависимости от того, кто высказывал свое мнение и на чьей он был стороне. Люди знали, что мы были жесткой силой и что, когда нам бросали вызов, мы не затягивали с ответными ударами. Несмотря на это, вместе с нами в Северной Ирландии всегда присутствовал фактор страха. Никогда не знаешь, когда снайпер держит тебя в прицельной сетке своего оптического прицела или когда может сработать подрывной заряд — пока не станет слишком поздно.
Хитрость заключалась в том, чтобы постоянно передвигаться. Бегать из угла в угол, постоянно двигаться, чтобы никто не мог поймать тебя на прицел. Мы прикрывали друг друга, и каждое действие было быстрым, быстрым, очень быстрым. Если ты продолжал двигаться, ты продолжал дышать — или, по крайней мере, у тебя было чертовски больше шансов остаться в живых.
Жизнь в Северной Ирландии была ужасной. У нас никогда не было увольнительных, и мы всегда были наготове к чему-то. Нас постоянно вызывали на борьбу с беспорядками, местные жители забрасывали нас кирпичами и зажигательными бомбами. Тем не менее, мы никогда не сталкивались с чем-то опасным для жизни, отчасти из-за репутации полка, а отчасти из-за указаний, которые мы получали, когда дело касалось решения проблем. Командир не позволял, чтобы его людей унижала кучка горячих голов. Если они тебя ударят, говорил он, убедись, что ты прав, а затем хватай их с такой силой, с какой считаешь нужным, но не больше.
В начале 1970-х годов в Белфасте пятничные и субботние вечера означали беспорядки, поскольку те их участники, у кого была работа, могли на следующий день отлежаться. Беспорядки нужно было видеть, чтобы поверить в них, хотя, как правило, их удавалось сдерживать до того, как они выходили из-под контроля. Но даже в этом случае, помимо очевидной опасности — быть атакованными — солдаты подвергались другим опасностям. Однажды в пятницу вечером нас вызвали для усмирения обычной толпы, бросавшей ракеты и зажигательные бомбы. Надев бронежилеты, мы бросились в толпу, чтобы схватить нескольких зачинщиков и бросить их в кузов грузовика, чтобы отвезти в полицейские камеры. Насилие продолжалось до трех часов ночи, и, устало возвращаясь в свое расположение, мы были совершенно измотаны.
Я еще спал, когда в субботу утром в помещение вошел уоррент-офицер и, схватив меня за плечо, стал трясти. Затем он сунул мне под нос бумагу из армейской разведки — фотографию на карточке, используемую для выявления подозреваемых террористов. Несколько мгновений я не понимал, где нахожусь, не говоря уже о том, кем должен быть этот парень на фото. Однако постепенно туман рассеялся, и я услышал, как сержант-майор сказал мне, что мне нужно поприсутствовать в суде, когда будет предъявлено обвинение человеку, которого я арестовал в пятницу вечером. Тому мужчине с фотографии на карточке.
Когда раздаются выстрелы гранат со слезоточивым газом, воют полицейские сирены, а всякие ненормальные бросают в вас кирпичи и зажигательные бомбы, и повсюду в дыму и неразберихе мельтешат группы людей, ни у кого нет времени хорошенько присматриваться к бунтовщикам, которых хватают. Если кто-то нам мешал, мы шли напролом, разбивая ему колени своим оружием или нанося удары прикладом по плечам, по самым больным местам. Это, как правило, отвлекало бунтовщика от поджигания зажигательных бомб.
Мы хватали их за одежду, за которую могли свободно ухватиться, и, вытащив из толпы, бросали в кузов ближайшего грузовика. И с этого момента за них отвечала полиция, которая забирала их, проверяла их досье на предмет, не находятся ли они в розыске, допрашивала и помещала в камеры предварительного заключения до суда, на котором устанавливалась их вина или невиновность в предъявлении различных обвинений — от учинения беспорядков или подстрекательства к ним до нанесения тяжких телесных повреждений или еще что хуже. Если говорить о РУК, [3] я часто читал о том, что их обвиняют в предвзятости и в симпатиях к протестантам. Однако я никогда не видел никакой предвзятости. Это были суровые люди, но они защищали закон в таком месте и в таких обстоятельствах, где это было зачастую очень трудно сделать.
Однако не так уж часто в сети попадал «крепкий орешек» террористов. Их лидеры были слишком умны, чтобы позволять им приближаться к конфронтации, в которой не было ничего, кроме обострения ситуации. Кроме того, местные обиженные граждане доставляли РУК и армии немало хлопот и без того, чтобы ИРА вмешивалась в их дела, не говоря уже о том, чтобы подбадривать их.
Но я пришел в суд и дал показания о том, что арестовал этого обвиняемого. Он горячо отрицал это, а его барристер [4] утверждал, что у него никогда раньше не было проблем с полицией. «Это только потому, что его никогда раньше не ловили», — сказал я, на что взъерошенный защитник назвал меня умником. Однако судья поверил мне и признал задержанного, который продолжал возмущаться, виновным в том преступлении, в котором его обвиняли.
Какими бы серьезными и потенциально опасными ни были эти беспорядки, случались и забавные инциденты. Вскоре после нашего прибытия в Белфаст нас вызвали для подавления бунта разгневанных католиков. В основном, простые жители Северной Ирландии — это душевные, порядочные люди. Будучи сам католиком, я часто сочувствовал своим единоверцам, которые устраивали большинство беспорядков, потому что, несомненно, им пришлось несладко от рук протестантского большинства. Кроме того, беспорядки, видимо, скрашивали их скучную жизнь.
По сравнению с другими выступлениями, этот был не таким уж интересным. Нас держали в резерве на параллельной улице, пока солдаты из другого батальона пытались увернуться от кусков кирпичей и банок с мочой, которые в них бросали. Постепенно ситуация начала выходить из-под контроля, и нас предупредили, чтобы мы были готовы вступить в дело и внести свой вклад. Когда, наконец, было решено направить нас, мы развернули большой транспарант и вывесили его на всеобщее обозрение. На нем крупными буквами было написано, что толпа должна немедленно разойтись по домам.
К сожалению, никто из местных демонстрантов не умел читать по-арабски — именно на этом языке были написаны слова на транспаранте. Оказалось, что наш шедевр мирного подавления беспорядков в последний раз использовался в Адене в 1960-х годах, и его привезли в Северную Ирландию, не проверив, что в нем написано и на каком языке.
Однако он оказался необычайно эффективным. Когда мы развернули транспарант, крики и насмешки прекратились. На мгновение воцарилась мертвая тишина, а затем толпа начала смеяться. Стоя за транспарантом, никто из нас не мог понять, над чем они смеются, поэтому один из офицеров выслал человека вперед, чтобы выяснить, что там было такого смешного.
Тот вернулся, и со смехом сообщил, что предупреждение разойтись написано на арабском языке, на что офицер ответил: «Как меня это уже все достало. А теперь скажи им — по-английски, пожалуйста, — чтобы они собирали вещи и шли домой. Быстро!» Они так и сделали, и когда уходили, все еще смеялись и тыкали пальцами на этот идиотский плакат.
К началу 1970-х годов ИРА действовала по своим собственным правилам, многие из которых были весьма далеки от борьбы за единую республиканскую Ирландию. В Южном Арма, например, им, похоже, удалось привлечь к своему «Делу» психопатов особого сорта. Но никакого «Дела» больше не было. Бóльшая часть руководства ИРА являлась не более чем кучкой гангстеров, контролировавших вооруженный грабеж, рэкет, контрабанду и множество других незаконных действий.
Если кому-то в наказание ИРА и отстреливала коленные чашечки, то чаще всего истинной причиной этого было то, что он вторгся на их территорию или каким-то образом не придерживался их линии. Пули в ногах были предупреждением. И если человек оказался бы настолько безумен, что снова стал лезть на рожон, следующая пуля уже летела бы ему в голову.
Все эти «карательные избиения» якобы проводились во имя очищения общества. Но истина в том, что большинство католического населения Ольстера, которое поначалу приветствовало защиту ИРА как буфер от мародерствующих протестантских террористов, стало жить в жутком страхе перед своими «защитниками». Они стали желать, прежде всего, мира со своими соседями-протестантами, и чтобы стрелки навсегда исчезли из их общин, чтобы все они могли жить дальше.
Мы называли Южный Арма «страной бандитов», потому что здесь было очень мало мест, где британские солдаты могли ходить или ездить на армейских машинах, не подвергаясь реальной опасности быть убитыми. Особенно это касалось района Кроссмаглена, который находится всего в нескольких ярдах от границы с Ирландией.
Местность там представляет собой зловещую смесь скалистых обнажений и холмистых полей, окаймленных высокими живыми изгородями и глубокими канавами. Под дорогами и улочками проходят дренажные трубы, по которым по обе стороны стекают с полей ручьи и сточные воды. Террористы могли закладывать бомбы с дистанционным управлением в любую из них и приводить их в действие по радиосигналу из безопасного укрытия на вершинах холмов. Они могли находиться далеко и пересечь границу с Ирландской Республикой еще до того, как машины скорой помощи, спешащие на помощь, успевали завести свои двигатели.
Некоторые подразделения британской армии эти дорожки патрулировали — и делали это себе в убыток. Но только не парашютисты. Мы никогда не ходили по улочкам и дорожкам, а вместо этого уходили в поля за канавами и живыми изгородями, планируя свои собственные маршруты через заборы и ручьи. Куда угодно, только не вдоль этих потенциально смертельных ловушек — дорог с их изгородями и канавами, которые, кроме бомб в дренажных трубах, прекрасно подходили для организации террористами засад.
Мы редко ходили по одному и тому же маршруту дважды и продумывали каждый свой шаг. Более того, мы старались предугадать поведение врага. Во время патрулирования в Северной Ирландии мы часто парковались где-нибудь рядом с полицейским участком или другой вероятной целью ИРА, а затем, когда террористы нападали, мы могли быстро подойти и схватить их.
Основной упор делался на том, чтобы схватить их. О том, что британское правительство ввело в Северной Ирландии политику «стрелять на поражение», написано много ерунды, однако истина очевидна. Если бы существовала такая политика, позволяющая британским солдатам или полицейским убивать известных террористов на месте, ИРА просуществовала бы нескольких месяцев, не более. Правда заключается в том, что, хотя у них было несколько исключительно хороших снайперов, а также искусных саперов, террористы противостояли более сильным бойцам — лучше обученным, более дисциплинированным, лучше вооруженным и экипированным, с лучшей поддержкой и зачастую гораздо более опытным. Как и любая достаточно маленькая, подпольная террористическая организация, Ирландская Республиканская Армия не любит ввязываться в настоящую перестрелку. Вместо этого ее боевики стремятся убить или ранить как можно больше людей с помощью бомбы или пули, а затем убраться как можно быстрее. Многие из тех «героев» ИРА, которые, не задумываясь, убивали и калечили невинных людей, включая женщин и детей, не стали бы «зависать» в перестрелке с настоящими солдатами.
Что касается нас, то каждый солдат знал, как далеко он может зайти в своем возмездии. В кармане он постоянно носил знаменитую «желтую карточку», в которой были прописаны правила ведения боя (ROE). Хотя они состояли из нескольких параграфов, вкратце в них говорилось, что если вы чувствуете, что ваша жизнь, жизнь других сотрудников сил правопорядка или гражданских лиц находится в непосредственной опасности, или что под угрозой уничтожения находится правительственная собственность, вы можете открыть огонь. Все это было прописано в правилах, и все знали, что их несоблюдение повлечет за собой серьезные последствия.
Когда военные убивали мирного жителя, даже известного террориста, Королевская полиция Ольстера немедленно начинала расследование. На самом деле это преуменьшение — было бы правильнее сказать, «закошмарить стрелявшего солдата или солдат».
Однако если бы солдат выстрелил в гражданского вследствие того, что он воспринял его как угрозу, и придерживался правды, как он ее знал, просто заявив на допросе в РУК: «Я думал, что этот человек вооружен и что моей жизни угрожает опасность, поэтому я выстрелил в него», — то он был бы чист. Даже если бы выяснилось, что мертвый человек держал в руках, или казалось, что держал, что-то, что не являлось оружием, совершенно справедливо считалось, что солдат не виноват в том, что он выстрелил при таких обстоятельствах. Однако это очень далеко от того, чтобы назвать это официальной политикой «стрелять на поражение». Это была прямая пропаганда ИРА, и в этом они очень хороши.
После Кровавого воскресенья у них это получилось даже еще лучше. 30-го января 1972 года Британская армия, и в частности парашютисты, дали террористам материал для такого пропагандистского шума, о котором они могли только мечтать. Их мечты стали нашими кошмарами, и все это обернулось одной ужасной трагедией. Когда стрельба прекратилась, было поражено двадцать шесть участников марша за гражданские права — а не террористов. Тринадцать из них умерло, а одна женщина позже скончалась от ран в больнице. [5]
Однако еще до этих событий я уже решил уйти из Парашютного полка и подать заявку на отбор в Специальную Авиадесантную Службу. На самом деле, я гордился своим полком и гордился тем, чего я в нем достиг, но, несмотря на все это, я разочаровался в красном берете. На мой взгляд, там было слишком много дерьма. Я хотел вступить в САС, где армейская хренотень отходила на второй план по сравнению с реальной военной службой. Отборочный курс, как известно, нелегкий, но я намеревался попробовать свои силы. Однако, помимо этого, я уже принял решение, что если САС меня не примет, то я уйду из Британской армии.
Из-за убийств в Лондондерри в то воскресенье, некоторые парашютисты вскоре были отправлены домой. Когда мы покидали казармы, чтобы ехать в аэропорт и лететь на материк, по радио в казарме крутили песню Роя Орбисона «Все кончено». Для парашютистов — да, но для всех тех, кто участвовал в этой операции, она не закончилась и не закончится никогда. Кровавое воскресенье всегда будет преследовать великий британский полк. Всегда.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Англ. Dennison smock — полевая куртка, названная по имени разработчика, капитана Дэнисона; использовалась в качестве полевого снаряжения спецподразделениями Британской армии (парашютисты, разведчики).
[2] «Грин Ховардс» (Александры, принцессы Уэльской, собственный Йоркширский полк), — линейный пехотный полк Британской Армии, сформированный в 1688 году.
[3] Королевская полиция Ольстера (Royal Ulster Constabulary, RUC).
[4] Категория адвокатов в Великобритании и странах Содружества, которые ведут дела.
[5] Кровавое воскресенье (англ. Bloody Sunday, ирл. Domhnach na Fola) — события 30 января 1972 года, произошедшие в североирландском городе Лондондерри. В тот день солдаты 1-го батальона Парашютного полка Великобритании под командованием подполковника Дерека Уилфорда и капитана Майка Джексона расстреляли демонстрацию местных жителей, пришедших на марш Ассоциации в защиту гражданских прав Северной Ирландии. Было убито 13 безоружных демонстрантов, включая шестерых несовершеннолетних, причем пятеро из убитых были застрелены в спину. Ещё 14 человек было ранено, один из них впоследствии скончался. Данное событие привело к резкому всплеску насилия в противостоянии Ирландской республиканской армии (ИРА) и Вооружённых сил Великобритании.


Последний раз редактировалось SergWanderer 16 сен 2022, 21:13, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 18:52 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 15 фев 2013, 21:29
Сообщений: 2075
Команда: нет
Ух как круто! Прямо разрываюсь, то ли над своим переводом корпеть (этот проклятый бриташка просто фантастически косноязычен, плюс редактура текста абсолютно жопная), то ли в ваше чтиво зарыться...

_________________
Amat Victoria Curam


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 18:59 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Den_Lis писал(а):
Ух как круто! Прямо разрываюсь, то ли над своим переводом корпеть (этот проклятый бриташка просто фантастически косноязычен, плюс редактура текста абсолютно жопная), то ли в ваше чтиво зарыться...

)))
Можете зарыться, потому как я в ближайшее время выложу еще пару глав, а дальше все пойдет обычным чередом))


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 15 сен 2022, 19:13 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
Den_Lis писал(а):
(этот проклятый бриташка просто фантастически косноязычен, плюс редактура текста абсолютно жопная)


Что странно для разведчика)


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Питер Рэтклифф. Глаз бури
СообщениеДобавлено: 16 сен 2022, 16:16 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Четвертая глава уже была переведена ранее, поэтому я исправил и проверил перевод, но особо не вычитывал. Буде какие-то огрехи, буду исправлять при окончательной редактуре.

*****

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Это была не самая теплая приветственная речь из тех, что мне довелось когда-либо слышать, но когда офицер, ответственный за проведение Отбора в 22-м полку Специальной Авиадесантной Службы закончил говорить, ни у кого из нас не осталось ни малейших сомнений относительно того, где мы оказались.
Было солнечное утро одного из понедельников августа 1972 года, и я был одним из 120 военнослужащих, записавшихся на отборочный курс — шанс получить место в САС. Мы все собрались в Синем конференц-зале в штабе полка на Брэдбери Лэйнс в Херефорде, [1] и выжидали, что будет дальше, когда в помещение внезапно ворвался гигантский мужчина с густыми рыжими волосами и вскочил на маленький помост, находившийся у одной из стен зала. Прибыл наш командир.
— Добро пожаловать в Херефорд, — произнес он с акцентом образованного уроженца Шотландского нагорья. — Рад видеть всех, прибывших сюда. — Он сделал паузу, а затем добавил: — Посмотрите хорошенько друг на друга, потому что, в большинстве случаев, это будет последняя ваша встреча.
Могу заверить вас, что, хотя здесь сейчас находится сто двадцать человек, в конце этого Отбора останутся считанные единицы. А тех из вас, кто останется, Полк возьмет, прожует и выплюнет.
Сделав еще одну эффектную паузу, добавил:
— И нам на это насрать.
Затем он просто сошел с помоста и вышел из комнаты.
В зале же с некоторых лиц исчезли слабые ухмылки, кандидаты украдкой переглядывались, пытаясь оценить собственные шансы и шансы окружающих пережить самый суровый армейский отборочный курс в мире.
Я покинул расположение Парашютного полка в Олдершоте на прошлой неделе, и в моей голове до сих пор звучали напутственные слова ротного сержант-майора. Этот человек повидал слишком много подготовленных десантников, уходящих на Отборочный курс САС. Ему не нравился отборочный курс, и ему не нравилась САС, потому что они забирали его солдат. Но больше всего ему не нравился я, потому что я подал заявление, собираясь завоевать право служить в Полку.
— Если провалишься, можешь сюда не возвращаться! — кричал он, когда я отправлялся в Херефорд. «Вот спасибо», — подумал я. На тот момент у меня не было намерения возвращаться в Парашютный полк, потому что, что бы для меня ни готовили, я намеревался пройти Отбор. Так что с моей точки зрения, сержант-майор мог катиться ко всем чертям.
После поспешного отбытия руководителя отборочного курса, на его месте на помосте Синего конференц-зала быстро сменились различные инструкторы полкового учебного центра, которые четко дали нам понять, что будут следить за нашими действиями, подобно голодным волкам, окружающим потенциальную жертву, неустанно наблюдая за проявлением малейших признаков слабости.
После прибытия в Бредбери Лэйнс, нас разместили в четырех деревянных бараках, в которых мы провели беспокойную ночь в ожидании того, что принесет нам наступающий день. Вскоре все прояснилось. Сразу после того утреннего инструктажа в понедельник, нас разбили на несколько групп и оценили наши навыки обращения с оружием. Невзирая на опыт армейской службы и мастерство владения оружием у кандидата, инструкторы оценивали его по собственным критериям, определяя эффективность в соответствии с требованиями, принятыми в САС, а не в любом другом полку.
На практике это означало, что они были намного более придирчивы, нежели инструкторы в других частях. Тем не менее, если инструкторы считали, что кандидата можно обучить, то он получал наилучшую возможную подготовку по обращению с оружием, ориентированию на местности и чтению карт, диверсионному и подрывному делу, ведению разведки, а также навыкам работы в глубоком вражеском тылу в составе патруля из четырех человек. Помимо этого, его обучали выживать в самых трудных условиях.
В то же утро первого дня, для прохождения отборочного курса, нас разделили на отделения. Кандидаты по большей части прибыли из парашютистов и пехоты. Как и в любой подобной группе, в ней собрались самые разные люди, собравшиеся на Отбор по самым разным причинам, однако общим знаменателем для всех нас в итоге стал 55-фунтовый «Берген» [2] за спиной, пока инструкторы пытались сломать нас.
Между подачей заявления и последним этапом отборочного курса лежал долгий и сложный путь, по бóльшей части вверх по склону, как в прямом, так и в переносном смысле. В конце тебе казалось, что ты преодолевал каждый дюйм этого пути, закованным в цепи. После двух недель тяжелейших нагрузок, начинавшихся со стандартного армейского теста по физподготовке и заканчивавшихся казавшимися бесконечными восхождениями и спусками по склонам скалистых гор Уэльса, совершавшихся в любую погоду, мы лишились половины кандидатов — а ведь мы не успели дойти даже до середины курса.
Подать заявление в Полк для прохождения отборочного курса имел право любой военнослужащий Вооруженных сил Великобритании или одного из двух подразделений САС Территориальной Армии в возрасте от двадцати одного до тридцати двух лет. Если он соответствует указанным критериям, единственным дополнительным условием будет наличие как минимум тридцати шести месяцев до окончания срока действительной военной службы. В случае принятия его заявления, кандидату останется только пройти отборочный курс, хотя это намного проще сказать, чем сделать. Тем не менее, об Отборе написано множество чепухи, в основном людьми, которые его прошли и совершенно напрасно пытаются выдавать себя за суперменов, — потому что хотя для человека это и является наиболее суровым испытанием в мире, отборочный курс — это не только мышцы и физическая сила, и даже не невероятная выносливость. Это борьба за разум человека, и испытание его воли к победе.
Однажды, во время «Тошниловки» — упражнения, прозванного так, потому что его целью было довести кандидатов до тошноты — нам пришлось провести день, бегая вверх и вниз по валлийским холмам, подобно игрушке йо-йо. Когда мы взбирались на вершину одного из них, нам приказывали спуститься вниз с пятигаллонной канистрой, которую нужно было наполнить водой из реки, протекавшей у подножия холма. Я наполнял канистру при помощи жестяной кружки, висевшей у меня на ремне, потому что емкость невозможно было погрузить в мелководные и бурные валлийские ручьи. Процесс был медленный и трудоемкий. Наполненная канистра весила около пятидесяти фунтов. Я тащил ее вверх по склону, будучи по-прежнему отягощенным своим оружием — самозарядной винтовкой (SLR), [3] бывшей на тот момент штатным оружием британской пехоты — и тяжелым рюкзаком на спине. На вершине нас ждали инструкторы. «Теперь опорожни ее, а потом возвращайся и проделай все еще раз», — говорили они. Я видел ребят, сдававших свои канистры после первого же раза, говоря, что с них хватит. Больше мы их не видели. Они немедленно получали «ВВЧ» — возвращение в часть, [4] — и садились на ближайший поезд, отходящий от широко известной ныне платформы №2 железнодорожной станции Херефорд.
Когда мы начинали проходить Отбор, в каждом отделении было по двадцать кандидатов. Инструкторы спорили друг с другом, от скольких кандидатов они сумеют избавиться за три дня. Нас не оставляли в покое, стараясь вывести из себя, утверждая, что у нас нет шансов пройти курс. «Почему бы не покончить с этим прямо сейчас?» — говорили они, потому что они постараются, чтобы ты провалился.
Когда им удавалось кого-то сломать, и человек прекращал бороться и брел к грузовику, — своему первому этапу бесславного возвращения в часть, — они выбирали следующую жертву и начинали работать с ней. Один из них заявил мне: «Ну, Рэтклифф, ты будешь следующим». Однако некоторым кандидатам не пришлось говорить ни слова. Они сдавались по собственной воле. Как бы они ни представляли себе отборочный курс, он оказывался неизмеримо хуже. Они не стремились узнать о нем больше, и по итогу, воспринимали аббревиатуру «ВВЧ» как приближавшееся облегчение.
Процесс же отсева неумолимо шел своим чередом. Однажды инструкторы преднамеренно лишили нас сна на три дня и ночи. Нас заставили разбить палатку у основания огромных бетонных каналов для сброса воды большой плотины в удаленной долине Элан, расположенной в центральной части Уэльса, примерно в 45 милях к северо-западу от Херефорда. Вода непрерывно, с грохотом, низвергалась вниз по каналам, и из-за ее постоянного рёва заснуть было практически невозможно. Прослонявшись целый день по округе, мы были настолько вымотаны и измучены, что, в конце концов, задремали, только для того, чтобы нас разбудили посреди ночи. Перекрывая грохот воды, инструкторы орали: «Так, собрали вещи! Шевелись! Шевелись!» И мы подрывались в ускоренный марш-бросок через холм и обратно, устало возвращаясь в лагерь. Затем, когда им казалось, что мы уже разместились на отдых, нас поднимали и снова отправляли в марш-бросок, подобный предыдущему.
На рассвете мы снова были на ногах и преодолевали очередные холмы. В Специальной Авиадесантной Службе не бегают, ну разве что есть веские причины поторапливаться — мы совершаем марш-броски. И делаем это быстро. Поэтому, чтобы убедиться, что мы способны на это, и что у нас хватает выносливости и силы воли, необходимых для прохождения Отбора, нас гонят маршем вперед, вперед и вперед, заставляя преодолевать и продираться сквозь любые препятствия. Мы месили грязь, перебирались через валуны, на которых запросто можно было переломать себе ноги, карабкались на коварные скалы, рискуя заполучить судороги, или, что еще хуже, продирались через ржавую колючую проволоку. Стоя по грудь в ледяной воде, мы переходили вброд реки. В Брекон Биконс, где проводится основная часть отборочного курса, даже августовское солнце не в силах прогнать стужу из озер и прочих водоемов. Лично мне вода всегда казалась ледяной. Но будь я проклят, если я собирался сдаться.
Иногда по завершении марш-броска мы видели, что нас ждут грузовики. Со своими большими брезентовыми тентами, которые защищают от ветра и практически постоянно льющего дождя, они выглядели невероятно заманчиво. Нам говорили забираться внутрь, и все украдкой испускали вздох облегчения. Мучения окончены. Мы отправлялись в путь, в лагерь, где, при удачном стечении обстоятельств, нас ждало тепло, горячая еда, и что важнее всего, сон.
Но зачастую инструкторы снова разбивали наши мечты в прах. Как-то раз, когда мы с комфортом устроились в грузовике, один из них рявкнул: «Так, внимание! Вылезаем из грузовиков, и отправляемся в марш-бросок по горам, еще на двадцать километров».
Мы безропотно, — поскольку нельзя было рисковать показать им, как они нас достали, — мы взвалили на плечи «Бергены». После этого, взяв оружие, мы снова выбрались из кузова под проливной дождь. Когда мы прошли всего около двухсот ярдов, один парень сказал: «В гробу я это видел. С меня хватит», — и покончил со всем этим раз и навсегда. Оставив его позади, мы прошли еще пару сотен ярдов, после чего инструктор крикнул: «Ладно, дамочки, стоп! Мы закончили! Можете снова садиться в грузовики».
Нас поимели. Парню, который сдался, надо было всего лишь пройти еще двести ярдов, и все было бы в порядке. Но он не знал этого, и поплатился — немедленно получил «ВВЧ». Что же касается остальных, мы доказали, что готовы пройти еще двадцать километров. Инструкторы выяснили то, что хотели: сдавшийся парень был не того качества солдат, в которых нуждался Полк. Они искали людей, которые могли выполнять тяжелую и нудную работу в сложной ситуации. Чтобы в случае, когда тебе придется тащить снаряжение на крутой холм или через густые джунгли, даже если ты был полностью измотан и тебя все достало, ты морально и физически был в состоянии справиться с задачей. Они искали не суперменов — просто людей, чей разум был способен одержать верх над слабеющим телом, невзирая на обстоятельства.
Тем не менее, я мог бы побиться об заклад, что в мое время инструкторы были более требовательны, чем сейчас. Пытаясь сломать нас, они, к примеру, могли поднять нас в два часа ночи, погрузить в грузовики и высадить в валлийских горах, после чего безжалостно гнать нас маршем многие мили, вверх и вниз по склонам холмов. Они могли дождаться, пока мы заберемся на какой-нибудь холм, после чего снова отправляли нас вниз. «Еще раз! Еще раз!» — повторяли они. Мы слышали только эти слова, пока нам не начинало казаться, что мы сходим с ума. Фокус был именно в этом. Инструкторы хотели, чтобы ты сдался. Они по опыту знали, что если за человека взяться всерьез, большинство скажет: «Ну его к черту, эту игру в солдатики. С меня хватит!» Разумеется, Специальная Авиадесантная Служба в таких людях не нуждалась.
К этому нужно добавить, что по правилам отборочного курса, любой кандидат может в любой момент отказаться от его прохождения. Эта неудача не будет отражена в его личном деле. Ему достаточно просто сказать, что с него хватит, а поблизости всегда стоит грузовик, который отвезет его назад в Херефорд, откуда он вернется в свою часть и продолжит службу, как ни в чем не бывало. С остальными кандидатами он больше не увидится — когда они, наконец, вернутся в казармы, он уже будет ожидать своего поезда на платформе №2 станции Херефорд, или вообще давно уедет.
Пока нас гоняли маршами под проливным дождем, я благодарил Господа, что на дворе стоял август, а не январь, когда валлийские холмы покрыты снегом. Нельзя сказать, что более благоприятные погодные условия как-то мешали инструкторам, поскольку им нравилось ломать кандидатов лично. Один капрал заявил мне: «Ты уйдешь, тебе не удастся пройти отбор». Я вытащил себя из грязи и ответил: «Ни за что! Я остаюсь!» И все шло дальше в том же духе, они снова и снова пытались выжать из нас все соки.
Несмотря на то, что в глубине души инструкторы знали, хорошая у них группа или нет, они все равно продолжали спорить, сколько кандидатов им удастся отсеять. У некоторых ребят с моего отборочного курса не было шансов, и пусть мои слова прозвучат самонадеянно, я знал, что мои шансы выше, чем у других. Я вложил в это мое сердце и душу. Ни одна сволочь не сможет меня сломать. Я даже не рассматривал такой вариант как поражение, и в некоторых отношениях, у меня было небольшое преимущество — я уже прошел парашютно-десантную подготовку.
Неудивительно, что 60 процентов своих бойцов в САС отбирают из рядов Парашютного полка, поскольку десантники, несомненно, проходят суровую закалку. Их собственная подготовка делает подготовленных парашютистов все крепче и крепче, и зачастую, когда другие сдаются, парашютисты по-прежнему в строю, надежные и несокрушимые. Помимо меня из Олдершота пришло еще пять парашютистов — и все мы прошли Отбор.
Когда дошла очередь до последнего этапа отборочного курса, Контрольной недели — самого серьезного испытания для каждого кандидата — нам нужно было совершить шесть марш-бросков, с тяжелыми рюкзаками за спиной, с оружием и в ременно-плечевых системах. Вес рюкзака начинался с 35 фунтов, возрастая ежедневно, и во время последнего марша на выносливость он уже составлял 60 фунтов. Рюкзаки взвешивались перед началом марша, и снова взвешивались после его завершения; иногда, чтобы застать нас врасплох, инструкторы измеряли вес рюкзака посреди маршрута. И если вес рюкзака кандидата оказывался меньше, чем в начале марша — потому что по пути он додумался избавиться от части балласта в виде камней и кирпичей — он вылетал с Отбора, и вылетал немедленно.
Я никогда не пользовался своей флягой. Когда я подходил к ручью, мне казалось проще воспользоваться висящей на поясе кружкой, и разок-другой зачерпнуть из потока. Если мне нужно было помочиться, я старался как можно дальше отойти от ручья, чтобы гарантированно не загрязнять воду. После использования проточной воды у меня никогда не было проблем со здоровьем, и, уж конечно, это было намного лучше, чем милю за милей тащить на РПС дополнительный вес в виде воды во флягах.
Как я уже упоминал, прохождение отборочного курса подчинялось строгим правилам, и никогда они не были столь строгими, как на протяжении Контрольной недели. Никто не давал нам ни малейшей поблажки. К примеру, нам нужно было завершить марш в установленный промежуток времени. Опоздание, даже на несколько секунд, в двух любых маршах означало автоматическое отчисление. Задача еще более осложнялась тем, что никто не говорил нам, сколько отводилось времени на тот или иной марш-бросок, и спустя несколько часов выбывшие самостоятельно, либо отсеянные инструкторами кандидаты, получали «ВВЧ» и дожидались своего поезда для одинокого возвращение к прежнему месту службы. В своем рабочем кабинете, инструкторы улыбались и обводили красным маркером фотоснимок провалившегося кандидата, прикрепленный на стене. Оступишься во время отборочного курса, — и станешь историей. Или даже меньше чем историей, поскольку через двенадцать часов никто и фамилии твоей не вспомнит.
Маршрут двух самых сложных марш проходил через Пен-и-Ван, — устрашающего вида гору, вздымавшуюся на 2908 футов, господствующую высоту Брекон-Биконс, расположенного примерно в тридцати милях к юго-западу от Херефорда горного массива в Уэльсе, где проводится бóльшая часть подготовки САС. Первый из них — обманчиво названный злорадствующими инструкторами марш «От точки к точке» —включает в себя три отдельных восхождения от подножия к вершине, все они считаются одним марш-броском. Все знали, что при прохождении «От точки к точке» нужно было уложиться в шесть часов.
Шесть выматывающих дней, составляющих Контрольную неделю, завершает выворачивающий внутренности 46-мильный марш на выносливость, маршрут которого охватывает бóльшую часть местности, уже знакомой нам по уже предыдущим пешим переходам. И снова нам было известно, что норматив для его завершения составляет двадцать часов, и чтобы уложиться в него, нам нужно было передвигаться вниз по склону холмов медленной трусцой. С 60-фунтовыми рюкзаками за спиной, эти дни превратились для нас в одну сплошную боль и переутомление.
Несмотря на то, что боль была нашим постоянным спутником на отборочном курсе, за время Контрольной недели ее уровень бил все новые рекорды, причем настолько, что если какая-то часть тела прекращала болеть, ты проверял, не отвалилась ли она. С каждым днем болевые ощущения становились все сильнее, и боль уже не накатывала волнами, а мучила нас постоянно. Ремни снаряжения глубоко врезались в кожу, брезентовая лямка в нижней части рюкзака растерла спину до состояния одного сплошного кровоподтека, с кровоточащими участками полностью содранной кожи. Соленый пот, стекая с лопаток, заливал раны, и мне казалось, что мое тело пожирают огненные муравьи.
Вечерами мы наносили на раны горечавку фиолетовую, [5] хотя процедура была лишь попыткой минимизировать ущерб. Болячки и порезы попросту не успевали затягиваться, потому что на следующий день образовавшиеся корочки сдирались, и из ран снова начинала сочиться сукровица. Ситуация осложнялась тем, что большинство ран начинало гноиться. Однако, несмотря на болевые ощущения, в глубине души я знал, что это не убьет меня, поэтому продолжал гнать себя вперед. В голове, подобно звуку железнодорожных вагонов, проносящихся по стыкам рельсов, ритмично пульсировала фраза: «Не-сда-вай-ся… Не-сда-вай-ся… Не-сда-вай-ся», — пока я не начинал сомневаться, что смогу остановиться, не достигнув финиша, даже если мне прикажут это сделать.
Я справился. Я пережил Контрольную неделю, и это означало, что у меня есть неплохой шанс успешно пройти Отбор. Но хотя моя решимость была сильна как никогда, я знал, что стоит мне всего лишь попасть в немилость у инструктора, которому нужно выиграть пари, и меня выгонят ко всем чертям. Количество выбывших во время Контрольной недели достигало 90%. Из 120 кандидатов, начавших Отбор, осталась лишь жалкая горстка. Тем из нас, кто успешно справился с заданием, дали увольнительную на сорок восемь часов, с предписанием явиться к утреннему построению в Херефорде в понедельник, когда нам предстоит приступить к курсу дальнейшей подготовки, который продлится четырнадцать недель. Полк был еще не готов принять нас в свои ряды. До этого было еще далеко.
Если во время Контрольной недели и предварительной суровой подготовки к ней инструкторы легко могут увидеть, что кандидат не справляется с нагрузками, то в ходе курса дальнейшей подготовки им приходится присматриваться к каждому более внимательно. На протяжении последующих четырнадцать недель им предстоит разобраться, в состоянии ли кандидат сохранять здравый ум под воздействием стресса, сможет ли он эффективно действовать в группе из четырех человек (патрули в составе четырех человек являются основным подразделением, на основе которого строится САС, в отличии от остальных подразделений Вооруженных сил), или же перед ними одиночка, который может — и почти наверняка будет — представлять угрозу для остальной группы. Возможно самым важным является то, что им нужно выяснить, искренняя ли улыбка появляется на его лице, или это уловка, за которой скрывается ни на что не способный неудачник. Причина проста: чувство юмора является бесценным качеством, когда все шансы против тебя.
Курс дальнейшей подготовки начинается с занятий по способам выживания и последующего допроса. На курсе выживания солдатам не позволено иметь при себе даже перочинного ножа, и перед началом нас тщательно обыскали в Синем конференц-зале. От инструкторов требовалось не допустить, чтобы у нас осталось что-либо, способное повысить шансы избежать обнаружения в дикой местности. Во время занятий на наши поиски были брошены полбатальона пехоты и пятьдесят свободных от службы полицейских, некоторые из них были с собаками — и если им не удастся отыскать нас, то это сделают вертолеты. Шансы избежать поимки на протяжении более одного-двух часов были крайне невелики, однако иногда для того, чтобы остаться на свободе чуть дольше остальных, необходимо было положиться лишь на человеческую природу, и на людей, не замечающих очевидного.
Помню, как во время прохождения Отбора нас поместили на огороженный участок неподалеку от Херефорда, площадью не более квадратной мили, и сказали, что мы находимся «в бегах», и нам нужно оставаться в пределах участка, избегая обнаружения и захвата в течение двадцати четырех часов. Четверым из нас удалось найти искусственное укрытие, которое группа САС использовала в учебных целях перед отправкой на участок нейтральной территории где-то в Восточной Европе, для ведения наблюдения за передвижениями Советских войск. Размеры убежища были примерно восемь футов в ширину и шесть в глубину, в его перекрытии было проделано скрытое отверстие для наблюдения, откуда при наличии перископа можно было смотреть наружу без риска быть замеченным.
Мы вчетвером забрались в укрытие и закрыли замаскированный люк в его крыше. Однако через некоторое время оно было обнаружено, и через люк на земляной пол спрыгнул солдат с факелом. Он осветил наши лица и вслух пересчитал нас. «Один, два, три, четыре. На выход!» — приказал он. Когда три моих спутника в сопровождении нашедшего нас солдата выбирались из укрытия, снаружи злобно лаяла немецкая овчарка.
Однако в одной из стен укрытия была небольшая ниша, которую скрывавшиеся в нем солдаты использовали как уборную, собирая свои выделения в целлофановый пакет, чтобы избавиться от них позже. И, вместо того, чтобы выбраться наверх вместе с остальными, я рискнул и проскользнул в нишу. Я слышал, как охотники наверху спорят, сколько именно человек находилось в убежище. Собака продолжала лаять, и один из них спросил: «А где же еще один парень? Уверен, что их было четверо». Он забрался обратно в укрытие и осветил факелом стены, однако в густой тени, которую отбрасывал факел, нишу он не заметил и меня не разглядел. Выбравшись наружу, он захлопнул люк, и до меня донесся его голос: «Прикольно! Могу поклясться, что там было четверо». Ну разумеется, он был прав. Четвертый остался внутри, я просидел в укрытии все оставшееся время и меня больше никто не потревожил. Для меня это также стало ценным уроком: при наличии удачи и обладая достаточном самообладанием можно справиться с чем угодно.
Однако, в целом инструкторы на курсе выживания не упускали ничего. Они осмотрели каждую складку одежды в поисках чего-либо, что могло бы нам помочь — денег, спичек, даже ножей. Они осматривали наши уши и волосы, заглядывали даже в задницы — что, с моей точки зрения, является одним из недостатков работы инструктором. Убедившись, что у нас с собой ничего нет, они выдали нам неудобную поношенную форму времен Второй Мировой войны, которую нам предстояло носить во время учений. Наша обувь подверглась тщательной проверке, поскольку в прошлом некоторые прятали деньги в отверстиях, вырезанных в подошвах либо в каблуках своих ботинок. И поскольку в районе Уэльса, где планировалось нас выбросить, имелись магазины, то при наличии денег мы могли бы купить что-нибудь, что могло бы помочь нам избежать поимки — например, еду.
В воскресенье, после полудня, мы выехали из Херефорда на трехтонном грузовике. Нас высаживали патрулями по четыре человека в разных районах, всем сообщили о пунктах сбора, где мы должны были собраться — при условии, что нам удастся избежать обнаружения и поимки. Инструктор выдал мне мертвую белку, несколько картофелин и пустую консервную банку с куском проволоки в качестве ручки, в которой нам предстояло готовить пищу. В чем, разумеется, не было никакого смысла, поскольку у нас не было спичек, и, к тому же, шел дождь. Более того, даже если бы мне и удалось развести в дикой местности костер, его дым был бы виден за много миль вокруг. Меня должны были схватить еще до того, как я успею порядочно вымокнуть.
Охотники начинают поиск сразу же, как только вас высаживают из грузовика. Однако, независимо от того, удастся ли вам избежать обнаружения в течение требуемого срока, или вас заметят и схватят раньше, в любом случае вам предстоит пройти через допросную стадию учений.
Как военнопленному, единственной информацией, которой вам разрешено поделиться со своими противниками, является так называемая «Большая Четверка»: фамилия и имя, звание, личный номер и дата рождения. Нас учили при любых обстоятельствах не произносить слово «да», и никогда не говорить «нет», то есть, например, на вопрос «Это твое имя?», мы должны были ответить «Это мое имя» или «Это не мое имя». Причина состоит в том, что враг может использовать односложные утвердительные либо отрицательные ответы из записи допроса для создания отредактированного варианта аудио- либо видеозаписи, чтобы создалось впечатление признательных показаний.
Когда дошло до стадии допроса, каждого из нас втаскивали в комнату, раздевали и завязывали глаза. Затем дознаватели начинали отпускать замечания относительно размера полового органа кандидата или формы его яиц, интересоваться, мастурбирует ли он, для того, чтобы унизить пленника. Мне было до смешного просто игнорировать их издевки, просто обращаясь к «Большой Четверке» для ответа на любой прямой вопрос.
Через некоторое время меня вывели наружу и заставили облокотиться на кирпичную стену под углом 45 градусов, широко растопырив пальцы рук и расставив ноги. Из динамиков доносился неимоверно громкий «белый шум» — искусственно созданный звук, схожий с постоянным шипением и гулом, а под нос мне сунули резиновый мешок с гнилым и ужасно пахнувшим армейским сыром. Кажется, что я проводил подобным образом по три часа за раз. Время от времени меня окатывали водой из ведра, чтобы я вымок и замерз. Если они имели дело с курильщиком, каким в то время был и я, ему в лицо выдыхали сигаретный дым, чтобы ослабить его волю к сопротивлению.
Однако, какими бы ни были неудобства, условия были таковы, что, в отличии от реального врага, они могли продержать пленника лишь двадцать четыре часа; более того, им позволялось допрашивать пленного в общей сложности лишь восемь часов из двадцати четырех. Вы заранее знали, как долго вам нужно продержаться до конца упражнения, чего не могло произойти, попади вы в плен по-настоящему. Помимо знания времени, также отсутствовал фактор страха, — еще один важнейший элемент настоящего допроса, по той простой причине, что ваши «захватчики» не собирались пытать вас так, как это сделали бы настоящие вражеские солдаты — что и произошло при пленении нескольких бойцов САС во время Войны в Заливе. [6] Нужно было просто сохранять спокойствие, мысленно игнорировать оскорбления и вынести судороги, холод и неудобства. Короче, дознавателей можно одурачить. И, после того, что нам пришлось вынести во время отборочного курса, учебный допрос больше напоминал прогулку по парку.
Во время этого упражнения, вы не можете не заметить слоняющихся вокруг людей с белыми повязками на рукавах. Это не уловка, подстроенная с целью выманить у вас информацию, это настоящие посредники, которые прямо отвечают на задаваемые им вопросы. Знание этой полезной информации поддерживало во мне хорошее настроение до самого конца упражнения. Когда мне, в конце концов, позволили оторваться от стены, я заметил офицера с белой повязкой, который бродил вокруг, попивая из кружки что-то горячее. Я спросил у него, который час, и он ответил: «Без пяти три часа ночи». Затем меня снова отвели в кабинет для допросов, где меня дожидался старший офицер отборочного курса — тот самый, который произнес обескураживающую приветственную речь — и полковник из Объединенного разведывательного управления. [7] По их указанию, я сел на стул с высокой спинкой и стал ждать развития событий. Как оказалось, первый вопрос, который мне задал полковник, было который сейчас час с моей точки зрения.
— Без пяти три, сэр! — выпалил я.
Он коротко глянул на моего командира, затем изумленно сказал:
— Вы только послушайте! Уму непостижимо! Уму непостижимо! Отличная работа!
Должно быть, он подумал, что все проведенное у стены время я отсчитывал секунды. К сожалению, когда я пояснил, что просто спросил о том же самом у одного из посредников, он уже не считал, что все это столь уж непостижимо.
Позже, при подведении итогов, перед тем как увести и накормить нас, меня спросили, что я думаю об испытании. Я ответил дипломатично, но, по правде говоря, мне было прекрасно известно, что стадия допроса не представляет собой особой сложности. Если бы меня враги схватили по-настоящему, я понятия не имел бы, чего мне ждать, и почти наверняка меня подвергали бы более суровому обращению, возможно на протяжении недель. Однако, во время учебного допроса я знал, что допрашивающие не смогут меня расстрелять, выдернуть ногти, избить, накачать наркотиками или подвергнуть тысячам ужасных пыток, на которые способны многие политические режимы. По правде говоря, наверное, самым большим неудобством во время упражнения для меня стало лишение сна.
Для того, чтобы кандидат начал бредить и видеть галлюцинации, такую меру нужно применять к кандидату в течение значительно более долгого периода, чем они могут себе это позволить. Главным же, как я уже упоминал, является отсутствие фактора страха, и особенно страха перед неизвестным — то, что осталось неизменным при прохождении отборочного курса по сей день.
Признавая необходимость готовить солдата противостоять попыткам врага получить информацию, я уверен, что весь учебный допрос устарел и глубоко несовершенен. Нас готовили при помощи фильма, снятого во время войны в Корее, закончившейся почти двадцать лет тому назад, и несмотря на эффективность зачастую очень жестоких пыток, применявшихся в основном китайскими дознавателями в отношении военнопленных из числа сил союзников, сегодня существуют наркотики, с которыми пленник расскажет дознавателям все, что они хотят знать, и расскажет значительно быстрее, чем если они начнут выдавливать ему глаза. Вследствие этого намного важнее готовить бойцов минимизировать информацию, выдаваемую под воздействием наркотиков. Конечно, может быть, что это невозможно сделать по причинам медицинского или научного характера, но, как бы там ни было, это следует принимать во внимание.
Короче говоря, я должен сказать, что считаю эту часть отборочного курса немногим серьезнее фарса. Хотя она относительно полезна в плане подготовки военнослужащего к унижениям, с которыми он может столкнуться, будучи военнопленным, и дает ему возможность попрактиковаться в ответах на прямые вопросы при помощи «Большой Четверки», тот факт, что ему нужно продержаться не более двадцати четырех часов, и то, что инструкторы не могут подвергнуть его тем пыткам, к которым прибегнет противник, существенно снижает его ценность.
Учебным допросом завершается отборочный курс. Мой закончился ранним утром в воскресенье (опечатка думаю). В понедельник утром выжившие — те, кто прошел курс — собрались в кабинете здания учебного центра. Синий конференц-зал был нам не нужен, — тех, кто остался, не хватило бы даже для того, чтобы заполнить один его угол.
Собравшимся сообщили, что они прошли отбор, и вскоре прибыл командир 22-го полка, в то время еще полковник Питер де ла Бильер, известный в Полку как «ДЛБ», который вручил нам береты. Когда он вошел в комнату, все мы встали. Он подходил к каждому из нас и протягивал берет, пожимая руку, и кратко говоря: «Поздравляю». Оратором он был никудышным. Лишь позднее мы узнали, что это был великий солдат, блестящий тактик и выдающийся военный теоретик.
В том августе на отборочный курс прибыло сто двадцать человек. Одиннадцать из нас прошли его, и я был одним из них. Я стал частью САС. Несмотря на то, что я старался никому не показывать этого, это был самый важный момент в моей жизни. Таким он остается и по сей день.
Во время перевода из Парашютного полка в САС, произошел забавный эпизод. В июне 1972 года, когда я еще служил в 1-ом батальоне Парашютного полка, расквартированном в казармах Брюневаль в Олдершоте, [8] я тратил достаточно много времени на подготовку к отборочному курсу в САС, к которому я должен был приступить через два месяца. Один инструктор из находившихся чуть дальше казарм Браунинг, также записавшийся на прохождение отборочного курса, сказал, что у него есть запасная, закатанная в пластик, карта Брекон-Биконз, и предложил ее мне. Это была прекрасная новость, поскольку в то время найти подходящую карту было чрезвычайно сложно. Поэтому во время перерыва я отправился в казармы Браунинг за картой.
Парашютные батальоны имеют знаки различия в виде разноцветных шнуров, которые оборачиваются вокруг левого плеча, а свободным концом при помощи заколки крепятся к мундиру или грудному карману. Красный, синий и зеленый цвета обозначают, соответственно, 1-й, 2-й и 3-й парашютные батальоны, в то время как личный состав учебного подразделения носит трехцветный шнур. Покидая казармы Браунинг с картой, я услыхал громкий рокочущий голос, обращавшийся ко мне:
— Эй, ты! Эй! ТЫ!
«Черт!» — мгновенно подумал я, поскольку голос принадлежал полковому сержант-майору, Нобби Арнольду, легенде Парашютного полка и человеку, которого следовало остерегаться и избегать при любых обстоятельствах. Я мгновенно развернулся, четким строевым шагом подошел к нему и остановился, поднеся правую ногу к груди и тут же ударив ею о землю.
— Сэр! — сказал я, глядя прямо перед собой.
Нобби был примерно на три дюйма повыше шести футов и соответствующего телосложения. В прошлом он боксировал за парашютистов в тяжелом весе, его нос годами подвергался истязаниям, поэтому, обращаясь ко мне, он гнусавил.
— Что ты забыл в моем лагере? — вопросил он, опознав по красному шнуру, что я из первого батальона (сам он носил трехцветный вариант, как и полагалось личного составу учебного подразделения).
— Я прибыл за картой Брекон-Биконз, сэр.
— Зачем тебе понадобилась карта Брекон-Биконз? — последовал вопрос. — Ты собрался на курсы подготовки младшего командного состава?»
— Никак нет, сэр! Я собираюсь пройти отбор в САС!
— О чем ты, черт побери, толкуешь? Ты покидаешь лучший полк в мире, чтобы попасть к этим показушникам? — Звучавшие в голосе недоверие и презрение усиливались гнусавыми нотками в его голосе.
— Так точно, сэр!
— Ладно, слушай меня, сынок, когда придешь в мой лагерь в следующий раз, то постучишь в мою дверь и скажешь «Простите, сэр, разрешите войти?» и я отвечу: «Да!» Понял меня?
— Так точно, сэр!
— А теперь марш отсюда!
Я развернулся направо, еще раз громко стукнув о землю правой подошвой, и пошел прочь. Вдруг я снова услышал крик сержант-майора.
— Я сказал МАРШ! Тебе нужно больше заниматься строевой подготовкой. Отправляйся на плац!
Я оставил карту и промаршировал на плац, с наступавшим мне на пятки Нобби. Целый час он гонял меня в ускоренном темпе: «Левой, правой, левой, правой, левой, правой, на месте шагом-марш, левой, правой, левой, правой, кру-гом!» — снова и снова, пока с меня не полил пот. Наконец, беспощадный поток приказов, отдаваемых неумолимым гнусавым голосом иссяк, и он отпустил меня. Я благодарно схватил карту и, размахивая руками, маршем направился в направлении своей казармы — по крайней мере, пока не скрылся с глаз полкового сержант-майора.
Когда я вернулся, взводный сержант спросил, где я был.
— Я занимался строевой подготовкой с полковым сержант-майором в учебном подразделении. — ответил я.
— Не стебись с меня, — произнес он. — Где ты был?
— Я же сказал — занимался строевой подготовкой с полковым сержант-майором.
Он по-прежнему мне не верил.
— Ладно, — сказал он, — Сейчас я проверю, и если ты лжешь, то ты у меня попляшешь.
С этими словами он направился в ротную канцелярию и позвонил полковому сержант-майору.
— Доброе утро, сэр. Говорит сержант Хатчинсон, взводный сержант пулеметного взвода 1-го парашютного батальона. Вы занимались строевой подготовкой с одним из моих солдат, сэр?
— Да, сержант, еще как занимался, черт возьми! — проревел в трубку Нобби, — И, раз уж ты позвонил, тащи-ка сюда в обеденный перерыв свою задницу, потому что ты ни хрена не справляешься со своими обязанностями!
Разговор был подслушан ротным писарем, который незамедлительно рассказал об этом всему взводу. Пропустить такое было никак нельзя, поэтому в обеденный перерыв мы отправились в расположение учебного полка, нашли стратегический наблюдательный пункт, откуда все могли все видеть, оставаясь при этом невидимыми, и посмотрели, как нашего взводного сержанта дрючил полковой сержант-майор Нобби Арнольд. Вернувшись, он не проронил ни слова, но все знали, где он был.
Шесть месяцев спустя, пройдя Отбор и покинув Парашютный полк, я вернулся в Олдершот для того, чтобы присутствовать на похоронах убитого во Франции заместителя командира САС. После церемонии мы отправились в расположение учебного подразделения на обед, затем собрались у автобуса, который должен был отвезти нас в Херефорд. Когда я стоял там, облаченный в свой лучший мундир (Форма одежды №2) и с беретом САС на голове, краем глаза я увидел огромную и безукоризненно выглядящую фигуру полкового сержант-майора Нобби Арнольда. Заметив, что он смотрит на меня, я, крутой боец САС, немедленно постарался укрыться за автобусом, однако Нобби, должно быть, заметил движение, поскольку подстерег меня, когда я попытался пробраться в укрытие. Я не знал, чего от него ожидать, но он положил руку на мое плечо и произнес:
— Помнишь меня, сынок?
— Так точно, сэр! — ответил я.
— Рад видеть, что ты добился своего. — Сказал он, затем одобрительно потрепал меня по плечу и ушел.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Позже переименованное в Стирлинг Лэйнс, в честь основателя Полка, подполковника сэра Дэвида Стирлинга (прим. автора).
[2] Штатный армейский рюкзак Британской армии.
[3] 7,62-мм самозарядная винтовка L1A1, являющаяся вариантом бельгийской винтовка FN FAL. Вес снаряженной винтовки составляет 11 фунтов (5 кг).
[4] Return To Unit (RTU).
[5] Горечавка фиолетовая (англ. Gentian violet) — это антисептический краситель, используемый для лечения грибковых инфекций кожи (таких, к примеру, как стригущий лишай). Обладает также слабым антибактериальным действием и может использоваться на мелких порезах и царапинах для предотвращения инфекции.
[6] Речь идет об известном эпизоде с патрулем «Браво 2-0».
[7] Joint Services Intelligence Wing (JSIW).
[8] Названы в честь рейда британских коммандос на немецкую береговую РЛС, расположенную у городка Брюневаль на побережье Франции, в 1942 году.


Последний раз редактировалось SergWanderer 16 сен 2022, 20:46, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 124 ]  На страницу 1, 2, 3, 4, 5 ... 7  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: Yandex [Bot] и гости: 13


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group
Theme created StylerBB.net
Сборка создана CMSart Studio
Русская поддержка phpBB