ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
К середине 80-х годов дела в Иране шли от плохого к худшему. Хотя потери в войне с Ираком продолжали расти, верховный лидер Ирана аятолла Хомейни назвал конфликт "подарком Всевышнего". С его точки зрения это было правдой. Ожесточенные бои не только сплотили большую часть страны вокруг нового исламистского режима, но и дали его сторонникам возможность жестоко подавлять всю внутреннюю оппозицию во имя национальной безопасности. В начале 80-х я слышал сообщения о ежедневных арестах, убийствах, исчезновениях, казнях и навязчивых проповедях, вещаемых по телевидению на весь Иран. Тем временем в стране произошла культурная революция, реформы шаха были свернуты, газеты закрыты, оппозиционные политические партии запрещены, а все университеты закрылись и вновь открылись через два года после того, как прошли через так называемую "исламизацию". То, что началось как народное движение за свержение шаха, превратилось в захват власти муллами, в результате чего возникло жесткое и безжалостное исламистское правительство. К счастью, к середине 80-х большинство моих ближайших родственников бежали из Ирана и жили в Штатах. Единственным, кто остался, был мой отец. Несмотря на свою долгую службу стране и неизбывную национальную гордость, он тоже получил грин-карту и планировал присоединиться к моей матери в Сан-Хосе, Калифорния. В январе 1985 года я был в Форт-Льюисе, получив назначение в ODA 174 и задачу тренировать новых членов 2-го батальона Сил спецназначения. Как-то днем, около 13:00, я вернулся в комнату группы и занимался чисткой оружия, когда мне позвонил дежурный сержант. Он сказал: "Сержант Лахиджи, у вас чрезвычайная семейная ситуация". "Что случилось?" спросил я, когда у меня резко подскочило кровяное давление. "Подойди в батальонную комнату отдыха и позвони своему брату". Я бросился туда и позвонил Ираджу. Его голос был тяжелым от горя: "Чангиз, брат мой, у меня плохие новости. Наш отец мертв". Я почувствовал, как воздух выходит из меня. "Мертв? Как? Что случилось?" "Мы не знаем наверняка, но, судя по тому, что мы слышали на данный момент, он убит". "Убит? Кем?" У Ираджа не было ответа. Мне дали десять дней отпуска, и я поехал прямо в дом к моему брату в Сан-Хосе. Там в трауре собрались мои мать, тети, дяди, братья и сестры. Мой дядя Алекс отвел меня в сторону и сказал, что узнал, что отца вытолкнули из окна его находившейся на пятом этаже квартиры в Тегеране. Его обнаженное тело было обнаружено на заброшенном пустыре позади здания. По словам дяди Юсефа, нашедшего его, он пролежал там несколько дней. Взбешенный, я позвонил дяде Юсефу в Тегеран. Он взял обыкновение навещать моего отца два раза в неделю. В последний раз, когда он пошел к нему, он позвонил, но никто не ответил. Поэтому он попросил управляющего впустить его. Внутри он увидел признаки борьбы – опрокинутый стул и разбитую вазу. Когда он пошел в заднюю комнату и выглянул в окно, он заметил обнаженное тело моего отца, лежащее среди щебня внизу. Один из соседей описал четырех человек, приходивших в квартиру моего отца несколько ночей назад. Он был почти уверен, что это были Стражи исламской революции из народной армии, сформированной аятоллой Хомейни для защиты своего правительства от внутренних и внешних угроз. Это были религиозные фанатики, получавшие приказы непосредственно от аятоллы и его ближайших советников. Разумом я понимал, что они могли считать моего отца потенциальным врагом, поскольку он работал на предыдущий режим. Но эмоции подталкивали меня выследить их и убить. Когда я попросил сержанта моей группы разрешить мне вернуться в Тегеран для участия в похоронах отца, моя просьба была отклонена. Это тоже было понятно. Вместо этого туда ездила моя мать, провела поминальную церемонию по отцу и позаботилась, чтобы его похоронили рядом с его матерью. Это было печальное время для всех нас. Мы любили Америку, но часть наших сердец и многие воспоминания оставались в Иране. Смерть отца сильно ударила по мне. Хотя он плохо относился ко мне в детстве, я простил его и был восхищен его душевной стойкостью. Я был сыном, больше всего походившим на него физически и личностно, что могло объяснить, почему он был так строг со мной. Нам не нравится в других то, чего мы боимся в себе. Хотя он и покинул нас, мне часто виделось его лицо или слышался голос. Как и при жизни, он говорил мне, что делать и как вести себя. "Не ешь слишком быстро, Чангиз. Всегда оставляй что-нибудь на тарелке". Он привил мне любовь к людям и государственной службе, которые я привез с собой в США. По возвращении в Форт-Льюис я чувствовал себя одиноким и изолированным. И дело не в том, что мои товарищи по команде не поддерживали меня. Они делали это. Три недели спустя, когда мой сержант группы пришел сказать, что мне предстоит PCS (permanent change of station – смена постоянного места службы) и отправка на Тории-Стейшн, Окинава, в состав ODA 134, я приветствовал эту новость. Я любил исследовать новые места и знакомиться с новыми людьми, и мне требовались перемены. Но я беспокоился о моей матери, жившей с Ираджем и двумя моими сестрами в Сан-Хосе. Она была подавлена смертью моего отца и страдала от диабета, поэтому я подумал, что ей тоже может пойти на пользу смена обстановки. Я попросил разрешения взять ее с собой на иждивение, и быстро получил одобрение. Но я еще не спрашивал ее. Так что за две недели до того, как я должен был отбыть, я поехал в Сан-Хосе на своем минивэне Фольксваген в компании моего друга Рики, который также переводился на Окинаву, его жены и их двух маленьких дочерей. Там я поставил маму перед вопросом. Вначале она была шокирована и спросила: "Что будет, если мне это не понравится?" "Если тебе не понравится Окинава, я отвезу тебя домой". Она решила поехать. Летом 85-го мы отправились чартерным рейсом на Окинаву – остров площадью 500 квадратных миль (1295 км2) на южной оконечности Японии, место расположения тридцати американских военных баз, включая Тории-Стейшн, где размещалась 1-я Группа Сил спецназначения (воздушно-десантная). Нам с мамой выделили трехкомнатную квартиру в нескольких милях от базы по Шоссе №58. Рики и его семья жили по соседству. Сначала маме все понравилось. Субтропический климат напоминал ей Иран. Но из-за диабета ей пришлось использовать ходунки, из-за чего ей было трудно передвигаться. Кроме того, я был назначен в возглавляемую капитаном Барри Шапиро и сержантом группы Ларри Крамером ODA 134, которая была имевшей квалификацию HALO группой по освобождению заложников. Каждый месяц мы ездили в Таиланд, Сингапур, Малайзию или на Филиппины, где в течение месяца тренировали местные силы безопасности и практиковались в высотных прыжках со свободным падением с раскрытием на малой (HALO) и большой (HAHO) высотах, а также прыжках с малой высоты с принудительным раскрытием (LALO – low-altitude, low-opening). Это предполагало удивительный воздушный тур по Азии с невероятными видами, отличной едой, красивыми женщинами и некоторой долей опасности. Все отлично с моей точки зрения, но трудно для мамы, которая в итоге проводила большую часть времени в одиночестве. Моя первая задача в составе ODA 134 привела меня в Паттайю на южном полуострове Таиланда. Местные жители были самыми вежливыми и дружелюбными людьми, которых я когда-либо встречал. Даже свирепые на вид тайские спецназовцы, которых мы тренировали в качестве отряда личной охраны короля, всегда выглядели спокойными и расслабленными. Сержант группы Ларри Крамер объяснил, что они были вежливы и сохраняли невозмутимость в самых трудных обстоятельствах благодаря их буддистскому вероисповеданию. Буддизм, как я узнал, не является традиционной религией в том смысле, что он не проповедует конкретное учение или поклонение богу, а вместо этого указывает путь к просветлению. Возможно, это объясняет, почему во имя буддизма велось очень немного войн. Наша тренировочная программа называлась "Кобальт Блю" (Cobalt Blue) и включала ближний бой, прыжки с вертолетов и медицинскую подготовку. Наши медики могли не только оказывать квалифицированную помощь на поле боя, но также зайти в любую деревню и в считанные минуты развернуть полноценную клинику. Они проводили медицинские осмотры, диагностировали и лечили экзотические заболевания, проводили вакцинацию, вправляли сломанные кости, лечили инфекции, пломбировали или вырывали гнилые зубы, а также принимали роды. Еще они были подготовленными ветеринарами. Иными словами, они помогли нам устанавливать взаимопонимание с местным населением, что являлось одной из основных задач Сил спецназначения, называемой нами "завоеванием сердец и умов". Куда бы мы ни отправлялись, мы проводили время в местных сообществах, надеясь внести положительный вклад в жизнь их и их деревень, и укрепить доверие. В конце курса мы самостоятельно выполняли пару голливудских прыжков без выкладки. Затем тайцы присоединялись к нам для выполнения прыжка в полной боевой выкладке с 18500 футов (5600 м). Мы выпускали парней из тайского спецназа первыми, потому что они, как правило, быстро открывали свои парашюты, что могло представлять опасность для нас, предпочитавших свободное падение до высоты около 4000 футов (1220 м). Затем мы, двенадцать членов ODA 134 прыгали следом с рампы C-130, повернувшись лицом к хвосту, приняв на выходе сидячее положение. Я чувствовал этот чудесный прилив адреналина, смешанный со страхом под ложечкой и ветром в лицо. Ощущение чистой свободы и экстаза. Лоскутное одеяло зеленых полей простиралось до самого горизонта. Солнце грело мне спину. О более ясном и красивом дне было нечего и мечтать. Когда до 4000 осталось несколько сотен футов, я огляделся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, а затем раскрыл свой парашют. Он наполнился, и я после легкого рывка перешел к плавному контролируемому снижению. Все шло хорошо. Затем, на 3500, без какого-либо предупреждения что-то врезалось в меня сзади. Моей первой мыслью было: я покойник! Но я оставался в сознании и осознал, что со мной оказался кто-то еще. Я не мог понять, кто это, потому что видел только его затылок. Его купол погас, а свободный конец обернулся вокруг моей шеи. Кроме того, две из семи камер моего купола сложились, поэтому мы снижались с большой скоростью. Я был уверен, что мне конец. Его свободный конец все крепче обвивался вокруг моей шеи. Моим первым побуждением было обрезать его парашют, но если я это сделаю, он упадет и погибнет. Без вопросов. Мы падали как камни, так что приходилось соображать быстро. Внезапно зацепившийся за меня человек отчаянно заорал: "Чангиз, не обрезай меня. Не обрезай, пожалуйста!" Я узнал голос своего товарища по группе, Джона Мерфи – радиста, которому, похоже, постоянно не везло на прыжках. Теперь его купол был прямо перед моим лицом. Я оттолкнул его и увидел, что мы были примерно в 1500 футах (450 м) от земли. Мерфи орал: "Чангиз, не делай этого!" Вместо этого я раскрыл свою запаску. Ей не хватило силенок, чтобы выдержать вес двух человек, но наше падение замедлилось. Я схватился за клеванты и попытался управлять нашим снижением. Легкий ветерок пронес нас мимо заросшего травой промежутка между двумя взлетно-посадочными полосами, где мы должны были приземляться. Я слышал, как парни кричали мне, но у меня не было времени маневрировать. Наш заход был жестким. "Берегитесь!" Мерфи висел несколькими футами ниже меня, так что он врезался в бетон полосы первым. Он застонал, когда его правая нога сломалась. Я приземлился на обе ноги примерно в метре от него, резко завалился назад и упал на левый бок. Мне было очень больно, но, по крайней мере, я был жив. Спецназовцы как тайские и американские, сгрудились вокруг нас. Ни Мерфи, ни я не могли встать. Двое медиков нашей группы начали осматривать меня. Я сказал: "Сначала займитесь Мерфи". Его падение было более жестким. Они осторожно положили нас в кузов грузовика и отвезли в находившийся в близлежащей лачуге медпункт. Парни пытались подбодрить нас: "Отличная работа, Чангиз". "Ты будешь в порядке, Мерфи". "Чангиз, ты отлично справился". "Мы подлатаем вас обоих, и будете как прежние. А то, может, даже лучше". Мне было чертовски больно дышать. Лицо лежавшего рядом со мной Мерфи побелело. "Спасибо, Чангиз", простонал он. "Нет проблем", прошептал я в ответ. "Ты сделал бы для меня то же самое". "Может быть, и нет", ответил он. Я еле удержался от смеха. Мерфи не потерял чувства юмора. Медики вкололи нам морфий. Поскольку на базе тайского спецназа не было рентгеновского аппарата, они мало что могли сделать. Мы прождали пять часов, пока прилетит С-130 и доставит нас на авиабазу Кларк на Филиппинах. Это был ужасный восьмичасовой перелет. На бетонке в Кларке нас ждали две санитарные машины, помчавшие нас в приемный покой. Военные врачи обнаружили у меня три сломанных ребра. Они ничего не могли для меня сделать и через три дня отпустили. Всякий раз, когда я делал вдох, мою грудь простреливала боль. И все же Мерфи пришлось хуже. Он провел на вытяжении три недели, а затем ему три месяца пришлось ковылять на костылях с гипсом. Я примерно на месяц сократил тренировки до бега трусцой и плавания, а затем запрыгнул на борт отправляющегося на Окинаву военного самолета. Когда я вернулся в комнату нашей группы, я улыбался. "Отлично провел время, не так ли?" спросил сержант Крамер. Я был рад вернуться на Тории-Стейшн, но моя мать была несчастна. Она скучала по нашей семье в Калифорнии и хотела, чтобы я отвез ее обратно, что я и сделал.
К счастью, мы с Мерфи были живы и здоровы, когда шесть месяцев спустя ODA 134 вернулась в Таиланд. Эта двухнедельная учебная задача закончилась большим праздником на базе, устроенным двухзвездным тайским генералом. В него входило шикарное пиршество со всеми этими штуками: мидиями, голубыми крабами, креветками на гриле, кровяными моллюсками(1), рыбой на гриле с соком лайма, чесноком и чили, пад таем и рисом в кокосовом молоке. Генерал следил, чтобы мой стакан с виски "Меконг"(2) и Колой был полон. Затем свет погас, и нас принялись развлекать одетые в национальные костюмы тайские певцы и танцоры. Я не ощущал дискомфорта. Шоу продолжил танец обнаженных женщин. Все они были невероятно милыми. Тайские офицеры и солдаты хлопали в такт музыке. Когда одна из девушек остановилась передо мной и принялась трясти грудью перед моим лицом, я не мог удержаться от того, чтобы потянуть ее к себе на колени и покрыть ее груди и лицо поцелуями. Она хихикала, а тайские солдаты смеялись и скандировали: "Чан-гиз! Чан-гиз! Чан-гиз!" Если в нашу задачу входило установление добрых отношений с тайцами, нам это удалось. Мы отлично провели время!
Конец 80-х был временем относительного мира. Помимо нескольких ужасных взрывов террористами самолетов, продолжающегося насилия в Израиле и на палестинских территориях и некоторых региональных конфликтов, особой необходимости в боевом применении Сил спецназначения не было. Большую часть времени я проводил в 1-й Группе, расквартированной на Окинаве, и в порядке ротации ездил тренироваться в другие азиатские страны. Темп жизни и уровень физических нагрузок в Командах "А" были невероятными – безостановочные командировки, прыжки и учения. Мне это нравилось. Согласно обычной практике, большинство из парней после трех-четырех лет службы переводились из Команд "A" на должности в подразделениях обеспечения. Всякий раз, когда наставало мое время перепрофилироваться на менее сложную в физическом плане работу, я шел к сержант-майору роты и говорил: "Вычеркни меня, чувак. Ты же знаешь, что у меня хреново с английским. И опять же, мне нравится быть в Команде "А", это именно то, на что я подписался". "Хрен с тобой, Чангиз", говорил он, "Ты знаешь, что делаешь". Всякий раз, когда это всплывало, мне удавалось исполнить свое желание, отчасти из-за моей уникальной квалификации. Кроме того, я старался максимально продемонстрировать свою ценность. Будучи отвечающим за оперативное планирование сержантом, я составлял расписание для сержант-майора, а это значило, что я должен был надзирать за тем, чем в постоянном режиме времени занимается каждый из членов пяти Команд "А" роты. Мы постоянно были на развертываниях. Одним из моих любимых мест командировок были Филиппины, которые оказались прекрасным местом, поскольку мы отправлялись туда по крайней мере трижды в год. Тренируя филиппинских Рейнджеров, мы делали по три прыжка в день в течение двух недель. Большую часть времени мы проводили на авиабазе Кларк – огромном объекте площадью 156204 акра (630 км2) в пятидесяти милях к северу от Манилы на главном и крупнейшем острове Лусон, одном из более чем 7000 островов, составляющих страну. База располагалась на роскошном плато, окаймленном горами Замбалес и вулканом Пинатубо. Изначально она была построена кавалерией Армии США в 1902 году и называлась Форт-Стотсенберг. Место было выбрано из-за обилия травы, использовавшейся для кормежки лошадей. В конце концов, кавалерия ушла, и место захватили летуны. Внутри двадцати шести миль периметра находилось около 3500 зданий и военных построек, 1600 жилых домов, общежития, казармы, рестораны, школы, магазины, детские игровые площадки, поля для гольфа, кинотеатры, конюшни, зоопарк и другие объекты. У базы была бурная история: в 1942 году ее захватили японцы, месяц спустя она стала свидетелем знаменитого Батаанского марша смерти, когда через ее главные ворота прогнали 70000 пленных союзников, в 1945 году после ожесточенных боев она была отбита американцами, и стала ключевым логистическим узлом во время войны во Вьетнаме. На пике в конце 80-х она имела 15000 человек постоянного населения и была нашей крупнейшей военной базой за рубежом. Непосредственно к базе примыкал баррио под названием Анхелес-сити с населением около 200000 человек. Среди его основных обитателей были барменши, официантки и стриптизерши, развлекавшие американских военных. Кроме того, там располагался оптовый склад пивоварни Сан-Мигель, снабжавший базу и сотни гоу-гоу баров хорошим пивом. Прочей продукцией Анхелеса были резные деревянные безделушки, плетеная мебель и лампы из раковин капиза(3), которые украшали дома многих офицеров. По американским стандартам это были трущобы, с узкими грунтовыми улицами, забитыми велорикшами, велосипедами, попадающимися время от времени буйволами и красочными, изобилующими хромом, машинами всевозможных размеров, называемыми "джипни"(4). Но для меня все это было очень увлекательно. Я проводил там свободное время. С другой стороны, у нас было не так уж много дел. Во время командировок на Кларк наша группа из двенадцати человек ежедневно совершала прыжки HAHO с высоты 36500 футов (11125 м). Мы раскрывались на 31000 (9500 м) и пытались приземлиться в пределах пяти футов (1,5 м) друг от друга – что проделывали весьма часто. Когда ветер дул на север, мы выходили на 26000 футах (7900 м) над Манилой, и наш ведущий с помощью компаса вел нас до Кларка. Выбранным нами ориентиром была огромная круглая антенна, возвышающаяся в центре базы. Мы шли за ним строем пеленга и выходили на цель с погрешностью в несколько футов. По ночам мы прыгали с 18500 (5600 м) с ХИС-ами и в полной выкладке, а потом отправлялись тусить по барам в Анхелесе. Излюбленными прибежищами были "Воронье гнездо", "Хани Ко" и "Золотой Нил", где можно было получить бокал холодного Сан-Мигеля за 50 центов. То же пиво, купленное для одной из девочек в баре или официанток, стоило в восемь раз дороже(5). Прыжки обычно заканчивались в 21:00 и начинались в 10:00 на следующее утро. Мне нравилось все: и сами прыжки, и окружение, и филиппинцы, бывшие по большей части теплыми и дружелюбными, старающимися зарабатывать на жизнь в очень трудных условиях. Каждый вечер, покидая расположение, я всегда останавливался и покупал орхидеи, гардении и маргаритки у малолеток, продававших их на улицах возле баров. Едва завидев меня, они сбегались и кричали: "Чангиз, Чангиз! Купи красивый цветок. Один доллар. Пусть твоя девушка улыбнется". "Да, да. Конечно". Как-то поздним вечером, после того, как мои товарищи ушли на поиски плотских утех, я вывалился из "Вороньего гнезда" в одиночестве, пьяный до такой степени, что вырубился прямо на улице. Обычно это означало, что кто-то из местной шпаны или "биллибоев" (трансвеститов), ошивающихся в окрестностях, избавит вас от кошелька и прочих ценностей. Будучи пьян, я все же слышал, как уличные девки кричали нескольким биллибоям, чтобы те держались от меня подальше. Одна из них сказала: "Отвали от него. Он мой кузен!" Вчетвером им удалось поднять меня на ноги и провести несколько кварталов до четвертого КПП. Я очухался возле заграждений перед ним, возле знака "притормози и останешься жив", услышав, как они ругаются с филиппинскими охранниками, чтобы меня впустили. Один из них потребовал предъявить мое удостоверение личности. Одна из девушек выудила из кармана мой бумажник. Охранники не только впустили меня, но и вызвали такси, которое провезло меня оставшиеся до моей казармы полмили. Позже я поблагодарил охранников и проставился им выпивкой. В следующий раз, когда я увидел цветочниц, я вручил каждой по двадцатке(6). С тех пор, когда я отправлялся в заход по барам, девчонки сопровождали меня от точки до точки. Как-то поздним вечером, несколько недель спустя, я снова был несколько набравшись, и мне потребовалось разменять стодолларовую купюру. Я подошел к окошку обменного пункта и не сводил глаз с не внушающих доверия парней позади меня, пока меняла отсчитывал, как я предполагал, пять двадцаток. Позже вечером, собравшись расплачиваться с привезшим меня в казарму таксистом, я обнаружил, что на самом деле мне дали одну двадцатку и четыре однодолларовых купюры. Вот же дурак, подумал я. Нехрен больше шататься по вечерам и нажираться. Любопытства ради я на следующий день сообщил об этом инциденте в филиппинский полицейский участок на базе. Я не ожидал какого-либо продолжения. К моему удивлению, молодой полицейский, с которым я подружился, в тот же вечер поехал со мной в город и попросил показать менял. Офицер схватил парня за горло и поволок на КПП №1. На том КПП было еще несколько местных охранников, которых я знал. Один из них схватил менялу и заорал ему в лицо: "Ты не охренел ли, нажегши этого парня? Он наш друг!" Меняла вынул из бумажника пачку денег, отсчитал пять двадцаток и вручил их мне. В другой вечер я пригласил троих филиппинских охранников пойти со мной выпить. Когда мы шли по Периметр-роуд, какой-то парень полез в мой карман, попытавшись вытащить бумажник. Я отреагировал, схватив его за запястье и швырнув на землю. В считанные секунды меня окружили три дюжины разъяренных местных хулиганов. Я ожидал, что меня изобьют. Но прежде, чем был нанесен первый удар, один из бывших со мной охранников вытащил пистолет и выстрелил в воздух. Шпана разбежалась. На сигнал тревоги от КПП №1 прибежало еще больше вооруженных охранников. Их посыл был ясен: не связывайтесь с этим парнем. С тех пор меня оставили в покое. Очень хорошо иметь друзей.
Я люблю прыжки почти так же, как и секс, и стараюсь заниматься и тем и другим как можно чаще. Команды "A", безусловно, удовлетворяли мой аппетит к первому. Но все увлекательные занятия, такие как прыжки с большой высоты, сопряжены с опасностями и возможными осложнениями. Однажды, будучи на Кларке, мы с еще одной группой поехали на полигон, где отрабатывался ближний бой, чтобы тренировать спецназ филиппинской армии. Филиппинские коммандос еще не прошли парашютную подготовку, поэтому мы договорились провести демонстрацию, совершив прыжок в полном боевом снаряжении. Планировалось, что мы прыгнем с 18500 футов (5600 м), приземлимся рядом с их тиром и начнем стрелять и поражать цели. У нас были большие парашюты MC-5 с закрепленными под ними рюкзаками, кевларовые шлемы с дополнительными амортизирующими подушками и удерживающими ремешками, которые впереди оборачивались вокруг подбородочного ремня, проходя под пряжками, а также черные джангл-бутсы. Одна только парашютная система весила около сорока фунтов (18 кг). Наши рюкзаки, аптечки, рации, оружие и магазины добавляли еще восемьдесят или девяносто (36 – 40 кг). Видимость была хорошей, дул легкий юго-западный ветер. Я выпрыгнул из C-130, сделал быстрый кувырок и почти минуту падал, распластавшись на животе и вытянув руки. Бросив взгляд на шкалу альтиметра на запястье, я раскрылся на 4000 футов (1220 м). Купол раскрылся без каких-либо проблем. На 500 (150 м) я потянул за язычок замка, чтобы отцепить рюкзак, затем подтянул колени в положение готовности к приземлению. Но я потянул клеванты и слишком быстро отпустил их, и на 100 футах (30,5 м) увидел, что иду прямо на большой валун, и у меня не осталось возможности сманеврировать. Я ударился об него, боль в ногах была настолько сильной, что я сразу впал в шок. Медик нашей группы, Берни О'Рурк, подбежал ко мне, увидел, что кусок моей правой бедренной кости, проткнув штанину, торчит над голенищем ботинка, и стащил с меня подвесную. Он сделал две инъекции морфия и намотал повязку прямо поверх формы. Сержант группы вызвал грузовик, чтобы отвезти меня на Кларк. Берни сказал ему: "Ты с ума сошел? Это пять часов езды". Вместо этого Берни вызвал медэвак, который прибыл через сорок пять минут. Когда он и еще один член группы несли носилки со мной к задней части "Чинука", Берни поскользнулся и выронил свой конец носилок, который ударился о рампу. "Ох, Чангиз, прости меня", сказал он. "Какого хера, Берни", ответил я с улыбкой, полностью оглушенный морфием. На бетонке авиабазы Кларк меня ждала санитарная машина, доставившая меня в госпиталь. Я провел пять с половиной часов в операционной и ничего не почувствовал. На следующий день я проснулся с ногой на вытяжении, а моя лодыжка удерживалась пластинами, прикрепленными с обеих сторон дюжиной винтов. Через месяц меня перевезли санитарным бортом на Окинаву, где я провел еще три месяца, ковыляя в гипсе, в обнимку с костылями. Через шесть месяцев после того несчастного случая я отправился в военно-морской госпиталь на Окинаве, чтобы наконец вывернуть винты. Врач сказал: "Это всего лишь небольшая хирургическая процедура. Хотите, чтобы мы сделали ее под полным наркозом?" "Нет, спасибо, док", ответил я. "Я буду в порядке". Медсестры положили мне в рот марлевый тампон, и врач сделал небольшой надрез, чтобы добраться до винтов. Я лежал на столе, из меня текла кровь, и тут он понял, что у него нет подходящей отвертки. Он крикнул медсестре: "Беги вниз и возьми отвертку поменьше". Я сказал: "Пожалуйста, поспешите, док, пока из меня вся кровища не вытекла". К тому моменту, когда она вернулась, простыня под моей ногой насквозь пропиталась красным. Доктор зашил меня и наложил подвижный гипс, который я носил еще три месяца. От несчастного случая до полного выздоровления прошло пятнадцать разочаровывающих месяцев.
В декабре 89-го года я в качестве E7 (сержанта первого класса) был на Гуаме в составе ODA 136, отрабатывая ближний бой и спасение заложников, когда мы получили срочное сообщение с приказом вернуться на Окинаву для немедленного развертывания. Вернувшись на нашу базу на Тории-Стейшн, мы уложили в наши черные вещевые сумки для командировок рации, защитные очки, наколенники, запасные магазины и т.п. Затем мы явились на инструктаж в комнату группы. Полковник спецназа сказал, что этим вечером мы вылетаем на авиабазу Кларк, чтобы помочь подавить военный переворот против демократически избранного президента Корасон Акино. В то время я мало знал о президенте Акино за исключением того, что слышал в новостях. Во время инструктажа я узнал, что она была тихой домохозяйкой, воспитывающей пятерых детей, в то время как ее муж был избран сенатором и набрал политический вес как ведущий критик многолетнего правителя, президента Фердинанда Маркоса. Когда в сентябре 1972 года Маркос объявил военное положение и отменил конституцию, поскольку она запрещала ему баллотироваться на третий срок, ее муж был арестован и приговорен к смертной казни. Корасон Акино пришлось окунуться в филиппинскую политику, чтобы вести кампанию от имени своего мужа. И когда он был убит в 1983 году по возвращении на Филиппины после лечения в США, она подхватила флаг своего мужа в качестве номинального лидера противостоящей Маркосу политической оппозиции. Когда Маркос неожиданно объявил, что проведет президентские выборы в 86-м году, оппозиция потребовала, чтобы Корасон баллотировалась против него, и она с неохотой согласилась. Президентские выборы в феврале 1986 года были омрачены массовыми фальсификациями, насилием и запугиванием. Правящая политическая партия Маркоса объявила его победителем. Но миллионы филиппинцев вышли на улицы в поддержку Акино, США и другие страны осудили выборы, а военные во главе с министром обороны объявили о своем выходе из правительства Маркоса и объявили настоящим победителем Акино. После трех дней мирных протестов, охвативших все Филиппины, в ходе так называемой Революции народной власти Акино была приведена к присяге в качестве президента. Она немедленно провела серию реформ и предложила новую конституцию, в которой особое внимание уделялось гражданским свободам, правам человека и социальной справедливости. Она также велела нашим военным покинуть нашу военно-морскую базу в Субик-Бей, а также авиабазу Кларк. По иронии судьбы, мы приземлились на Кларке утром 2 декабря, чтобы поддержать президентство Акино в борьбе с военным переворотом, начатым днем ранее солдатами, верными бывшему президенту Маркосу. Порядка 3000 из них закрыли международный аэропорт, названный в честь покойного мужа президента Акино, захватили несколько военных авиабаз и даже пытались осадить президентский дворец. Президент Акино запросила у США военную помощь, и мы начали операцию "Классик Ризолв" (Classic Resolve – Классическая Решимость). С Кларка вылетели истребители "Фантом" ВВС США с разрешением летать на бреющем над самолетами мятежников на их базах, вести предупредительный огонь при попытках взлететь, и сбивать их, если они это сделают. Мы вместе с двумя группами флотских SEAL расположились в ангаре на Кларке и находились в полной боевой готовности, ожидая приказа о нашем задействовании. Нашей задачей было, если президентский дворец окажется в осаде, вызволить оттуда президента Акино и доставить ее на авиабазу Кларк. Следующие десять дней мы провели, качая мышцу и играя в карты. Некоторые из "тюленей" были замкнутыми. Некоторые были классными. Через десять дней нас отозвали на Окинаву. Последний раз я был на Кларке годом позже, в мае 91-го, когда на базу начал сыпаться вулканический пепел с близлежащей горы Пинатубо, а сейсмографы зафиксировали сотни небольших толчков, которые, по мнению геологов, были предвестниками крупного извержения. Из-за падающего пепла и опасной концентрации серы все боевые самолеты и второстепенный персонал были эвакуированы. Мы уехали за день до извержения вулкана 15 июня, которое оказалось вторым по величине наземным извержением в двадцатом веке. Вся база была закрыта и впоследствии передана правительству Филиппин, которое в 1993 году вновь открыло ее в качестве коммерческого аэропорта.
1. Анадара – единственный двухстворчатый моллюск, обладающий кровеносной системой, содержащей гемоглобин. Считается изысканным деликатесом в странах Юго-Восточной Азии (прим. перев.) 2. Просто изверг какой-то. Совершенно фантастическая пакость. В меня даже с колой не полезла… (прим. перев.) 3. Двустворчатый моллюск плакуна тропическая. Имеет очень тонкую, почти прозрачную раковину круглой формы. Капиз – одна из провинций Филиппин, где эти моллюски водятся в изобилии. На Филиппинах их издавна используют в качестве оконных стекол, так как они очень доступны и намного дешевле стекла (прим. перев.) 4. Разновидность общественного транспорта на Филиппинах. Своего рода маршрутные такси. Первоначально делались из списанных американских джипов, кустарным образом переделывавшихся с целью увеличения вместимости. В результате число сидячих мест доходит до двух десятков. Владельцы всячески изукрашивают принадлежащие им машины, так что двух одинаковых джипни не бывает (прим. перев.) 5. Стандартная практика большинства заведений Юго-Восточной Азии. Как правило, девицы легкого поведения ждут клиентов именно в них. И чтобы покинуть бар вместе с ней, нужно купить т.н. "девчачий напиток" (girl drink) по цене, в несколько раз превышающей его стандартную стоимость. Таким образом вы оплачиваете услуги их "точки базирования" (прим. перев.) 6. Двадцать долларов (прим перев.)
_________________ Amat Victoria Curam
Последний раз редактировалось Den_Lis 21 июн 2021, 14:03, всего редактировалось 1 раз.
|