Если природа когда-либо и хитрит с Землей-матушкой, то во время муссонных дождей. Слово «дождь» не совсем точно описывает это явление. Лучше всего его можно охарактеризовать словом «потоп». Мы часто брали кусок мыла, раздевались и принимали душ во время ливня. Был конец сентября, и уже все жаловались на то, что просохнуть нет никакой возможности. Сезон муссонных дождей только начался. В конце сентября нас с Роном Фиксом вновь придали роте «Эхо» 1/5. Все пристально наблюдали за центром территории «Аризона». Там была засада, только вот это была не совсем обычная засада. Мы беспомощно смотрели и слушали, как батальон морской пехоты избивался полком НВА. Из-за интенсивности авиационных и артиллерийских ударов, которые непрерывно вызывали морпехи, попытка добраться до них, оказавшихся в зоне поражения, была бы для нас или любого другого подразделения форменным самоубийством. Любая более-менее продолжительная пауза, дававшая нам возможность добраться до своих товарищей, также позволяла северо-вьетнамцам задавить их. Морские пехотинцы должны были сами выбираться из ловушки, и противник превосходил их численно в соотношении пять к одному. Мы были свидетелями отчаянной борьбы между тремя тысячами человек, длившейся целый день. Пойманный в ловушку батальон получал артиллерийскую поддержку от каждой базы, находившейся в пределах досягаемости. На вражеские позиции сыпались сотни артиллерийских снарядов. Потом наступило короткое затишье, и почти сразу же появилось несколько реактивных самолетов, которые сбросили напалм и тысячефунтовые фугасные бомбы. Как только самолеты ушли, артиллерийский обстрел возобновился. К полудню дым и пыль от тысяч артиллерийских снарядов и бомб зловеще затянули большую часть «Аризоны», как будто тонкий туман мог скрыть под ними зону поражения. Час за часом мы внимательно слушали в эфире самое крупное и продолжительное сражение, которое мы видели. Ближе к вечеру враг начал прогибаться под напором артиллерийских и авиационных ударов, которые по своей интенсивности не уступали никакой другой войне. Наша общепринятая формула для потерь рассчитывалась как три или четыре раненых на одного погибшего. И хотя мы не могли оценить количество раненых, окончательный список погибших дал нам довольно хорошую пищу для размышлений. Пятьдесят три морских пехотинца погибло, включая командира батальона, что соответствовало потере целой роты. Оценка убитых и раненых солдат противника колебалась от нескольких сотен до более двух тысяч, однако если брать в расчет разницу в размерах обоих воинских формирований, то было ясно, что ни одна из сторон битву не выиграла. В «Аризону» все время прибывали все более и более обученные, лучше вооруженные и опытные подразделения НВА. Снайперы являлись элитным подразделением. Мы прошли дополнительный путь в своей подготовке, начиная учебным лагерем для новобранцев и заканчивая снайперской школой, но нас было так мало. Помимо капитана, ганни, сержанта, штаб-сержанта и двух или трех командиров отделений, редко когда на весь полк нас было более двадцати действующих снайперов или десяти команд из двух человек. Статистические данные о количестве снайперов-разведчиков, которые служили во Вьетнаме, найти трудно. Максимум было десять снайперских взводов, которые были приданы каждому из следующих воинских частей и подразделений: 1-й и 3-й разведывательные батальоны, 1-й, 3-й, 4-й, 5-й, 7-й, 9-й, 26-й и 27-й полки морской пехоты. По численности это соответствует десяти офицерам и около 340 действующих снайперов. Снайперы 5-го полка работали на башнях и в периметре трех основных баз, а также в Ан-Хоа и на «мосту свободы». Команды поочередно придавались каждой роте полка, от «Альфа» до «Зулу», работали с местными ополченцами, и все же умудрялись выполнять специальные задания, которые иногда подкидывал штаб. Черные, белые, коричневые и красные, — все мы приехали со всех концов Соединенных Штатов, но наши уникальные узы товарищества сделали нас единым целым. Наш сержант был филиппинцем, чей акцент почти никто не мог понять, когда он был в гневе. Конечно, был Чак Мауинни, мой первый и единственный командир команды, и то наследие, которое он оставил за собой. Насколько мне известно, личный счет Чака (101 подтвержденное поражение) за всю войну превышал результат любого другого американца: каждый выстрел — точно в цель! У нас также было кое-что уникальное в джунглях — «свободный огонь». Снайперы могли стрелять в любое время без разрешения. Мы были единственными военнослужащими, которым было разрешено стрелять изнутри периметра баз поверх голов других морских пехотинцев. Бóльшую часть времени, если только они не находились под огнем противника, морским пехотинцам приходилось получать разрешение от полкового командования на открытие ответного огня, и подобная задержка могла составлять несколько минут. Так как мы являлись частью полкового командования, [31] у нас были полномочия самостоятельно начинать огневой контакт с противником. Само собой разумеется, что очень многие хотели иметь снайперов, и казалось, что мы всегда находились или в вертолете, или грузовике, перебрасываемые с одного задания на другое. Если кто-то просил нас о работе, которая, по мнению шкипера, была неподходящей для снайперов (конечно, если только она не исходила из полкового штаба), то все, что ему нужно было сделать, это сказать: «Извините, все снайперы сейчас на задании» — что обычно было правдой. Если запрос поступал из штаба, то шкипер обязан был вывести нас на работу. Поскольку мы были помимо снайперов еще и разведчиками, у нас должно было быть развито шестое чувство. Если рота оставалась на ночь, и мы начинали копать окоп, то довольно скоро стучать лопатами начинали все. «Ворчуны» говорили: «Если снайперы начинают окапываться, окапываются все». Нас учили более внимательно наблюдать за окружающей обстановкой, и зачастую, после дневного поиска неприметных признаков присутствия вражеских войск или просеивания немногочисленных остатков заброшенного вражеского лагеря, мы действительно формировали весьма разумное представление о том, что может произойти в следующие несколько часов. Иногда это было просто внутреннее чутье. Однажды я осознал, что за все это мне еще и платят. С учетом прибавки за работу в опасных условиях и «боевые» выплаты, я получал 43 цента в час.
***
Снайперы-разведчики, Ан-Хоа, 11 октября 1969 г.
Дорогая мамочка, Вчера получил твое письмо. Как обычно, я долго отвечаю. Не знаю, смогу ли я взять с собой свои письменные принадлежности, когда меня отправят обратно в джунгли, так как в прошлый раз все полностью промокло. Что бы мы ни делали, результат будет тот же. Уже сейчас я вижу, что следующие три месяца будут просто паршивыми. Да, мам, я помню про отпуск, но в этом месяце у меня его так и не было. В следующем месяце я вновь попытаюсь его получить, в надежде попасть в Австралию. У нас будет только шесть дней отпуска, и ты права, это не очень долго. Что меня реально бесит, так это то, что парни, воюющие в джунглях, которым отпуск действительно нужен, должны бороться, чтобы заполучить хотя бы один, в то время как некоторые парни в тылу могут ухватить два или даже три отпуска. Только вернулся с «Аризоны», и там нисколько не похолодало. Пожалуй, это не есть хорошо, так как это один из районов, который муссоны не затапливают полностью. Ваш снегопад для меня как дар небес. Нам всегда сообщают, какая погода дома в определенных штатах, и в нашем в том числе. Получил посылку, которую ты прислала. Не могу передать словами, что значат для меня твои посылки. Некоторые ребята не получают ничего, а ты восполняешь этот пробел. Так парни понимают, что с нашими людьми дома всё в порядке. Буду закругляться. Похоже у вас там всё хорошо. Скажи бабуле, что мне понравилось её письмо. Береги себя, мама, и не беспокойся обо мне. Я в порядке, просто слегка намок.
С любовью, Джозеф
***
Четвертого октября мы с Роном находились с ротой «Чарли», расположившись на ночь после форсирования реки в районе «Аризона» ранее. Днем ничего не предвещало возможной атаки гуков, но я нутром чувствовал что-то неладное. Мы отрыли небольшую «лисью нору», которая по размеру как раз вмещала нас двоих в полный рост. Естественно, окоп такого типа усложнял применение оружия, но зато его было легче выкопать, и он обеспечивал лучшую защиту. Когда пробило 11 часов вечера, началась атака, сильная даже для такого места, как «Аризона». Без всякого предупреждения, по нам начали прицельно долбить ракетами и минами, с темпом два-три выстрела в секунду. В первые секунды перестрелки очень трудно думать, но одна вещь была очевидна — чтобы вести такой плотный огонь, нужна была как минимум рота тяжеловооруженных северо-вьетнамцев. Мы с Роном одновременно нырнули в окоп и оказались лицом к лицу, вплотную друг к другу. Одно я знал точно, — если так будет продолжаться и дальше, огневой вал, который окутал нас, сможет подавить даже такую хорошо вооруженную и закрепившуюся роту как «Чарли». Один из нас должен был развернуться, чтобы у нас был круговой обзор, а это значило, что-либо я, либо Рон должны были подставиться под осколки, которые летали в воздухе. Хороший командир команды никогда не скажет своему напарнику или кому-либо другому под своим командованием сделать то, что он никогда не сделал бы сам. Я передвинулся, чтобы подняться, и меня тут же отбросил назад кусок алюминия размером с ноготь, скорее всего, от оперения ракеты, которая только взорвалась в дереве рядом с нами. Он попал мне над правым глазом, и когда я взялся за него, чтобы вытащить, он все еще был горячий. Попади он на четверть дюйма ниже или окажись он из стали, это подпортило бы мою медицинскую книжку, но все обошлось. Я вытер струйку крови со своего глаза и попытался вытащить его снова. На этот раз у меня получилось, и когда я лежал в окопе, на тыльной стороне моей руки накапливались красные полосы от того, что я продолжал вытирать кровь со лба. В то время как мы наблюдали за красными вспышками и ждали, пока снаряд не упадет в наш окоп, на нас летели грязь и ошметки деревьев. После непрерывного трехминутного обстрела стало понятно, что нас накрыло больше, чем остальную роту. Моя челюсть уже болела от того, что при каждом близком промахе, который встряхивал нас, я сильно стискивал зубы. В суматохе шкиперу удалось выйти на связь с несколькими батареями крупного калибра на одной из баз, находившейся в пределах их досягаемости, и вызвать их огонь. Кто бы ни управлял этим оружием, но он отправлял 175-мм артиллерийские снаряды над нашими головами прямо на позиции противника с неимоверной скоростью, о существовании такой я даже не догадывался. Они наконец сравняли шансы, и вражеский огонь стал стихать. Наконец, «Чарли» решили, что оно того не стоит и отошли. Рота устояла. При вспышке сигнальных ракет, освещавших район, я увидел, что за несколько минут рубеж роты превратился в нагромождение воронок и разбитых деревьев. Я вытащил свою флягу, сел на край окопа и начал смывать кровь с глаза. Когда Рон увидел меня, он сказал: — Пойду, найду санитара. Я хотел его остановить, но тут же передумал, так как знал, что даже небольшая царапина в джунглях может стать причиной опасного заражения, а санитар может обработать рану правильно. После того, как док обработал рану антисептиком и наложил лейкопластырь, он произнес: — Я представлю тебя к «Пурпурному сердцу». Я возразил. У нас было три погибших морских пехотинца и семь раненых, и я не считал себя вправе получить эту награду за столь незначительное ранение. Когда он ушел, мне послышалось, как он бормотал себе под нос что-то о том, что он все равно включит меня в список. Несколько месяцев спустя я без торжественных церемоний получил «Пурпурное сердце» за этот случай из рук офисного клерка на Окинаве. Рано утром 6 октября роту «Чарли» перебросили в большую плоскую долину, где она и расположилась в трех четвертях мили от роты «Индия» 3/5, которая была прижата огнем вражеского снайпера, находившегося на опушке леса в тысяче ярдов от них. Он подстрелил уже пять человек, из которых двое — насмерть. Я прикинул расстояние — до опушки выходило около двух тысяч ярдов, что технически превышало пределы эффективного огня из снайперской винтовки. Я попросил у шкипера разрешения подойти ближе. — Отклоняю! — Но шкипер, ребят прижали так крепко, что им приходится мочиться лежа. Им нужна помощь! — Извини, Уард, но делай все, что ты можешь, прямо отсюда. Как только очистится небо, мы вызовем авиацию, и, черт побери, я не хочу, чтобы ты оказался там в тот момент. Я ненадолго задумался о той снайперской дуэли в «Аризоне», которая произошла в середине августа, и в которой я чудом остался жив. Мы с Дейвом Саттлзом только вышли на предрассветную «свободную охоту». Мы наблюдали за линией деревьев в семи сотнях ярдов от нас, когда я заметил облачко дыма из винтовки. Через долю секунды пуля попала в двух футах передо мной. Я сделал глубокий вдох и выстрелил в ответ, попав своему противнику в лицо. Между двумя выстрелами прошло не более семи секунд. Когда мы обыскали тело, то нашли американский карабин М-1 с оптическим прицелом. Я еще удивился, как ему удалось не попасть в меня? Отогнав воспоминания, я спросил шкипера, можем ли мы с Роном переместиться на огневую позицию, находившуюся в ста ярдах впереди нашего расположения. — Хорошо, Уард, но держитесь поближе. Последнее слово было за шкипером, и нам необходимо было выполнять его указания, но место, которое я выбрал, на самом деле было в двухстах ярдах. Восемнадцать сотен ярдов было лучше, чем две тысячи. Я действительно хотел поиметь того сукиного сына. Рота «Чарли» забрасывала опушку минометными минами; рота «Индия» не имела более возможности использовать свои собственные. Мы проходили мимо минометного расчета, торопливо разворачивавшего мины и бросавшего их в трубу, как вдруг все закричали: — Недолет! Все рефлекторно попадали на землю. Недолет — это был минометный выстрел, который мог поразить подразделение, стрелявшее из него. Это происходило не часто и обычно не по вине расчета. В основном это было вызвано тем, что заряд мины горел ненадлежащим образом, и если она вообще вылетела из трубы, то могла попасть куда угодно. Я вытянул шею и увидел, как мина поднимается вверх на сто футов и снова падает вниз. Смотрел я на нее до того момента, пока она почти не упала в тридцати футах далее, после чего зарылся лицом в грязь и закрыл голову обеими руками. Звук осколков, пролетавших так близко от нас, почти заглушил звук взрыва. Никто не пострадал, и минометный расчет мог бы постебаться над этим, но это считалось не профессиональным и являлось верным путем к увольнению. Мы с Роном встали. Пока мы вытирали грязь с лица, один из «ворчунов» крикнул: — Эй, отсыпь им побольше, ладно? — после чего послышался другой голос: —Промахнулся, давай еще раз — несколько сальных шуток, и на этом все. Мы побежали к небольшому возвышению, которое я выбрал в качестве огневой точки. Это было не очень хорошее место, но шкипер был прав, — не стоило соваться слишком далеко, раз уж наготове были авиаудары. Мы лежали распластанные на земле, прежде чем я понял, что при определении дальности местность сыграла со мной злую шутку, и мы все еще находились в двух тысячах ярдов от деревьев. Я установил прицел на пятнадцать сотен ярдов и никак не мог вспомнить цифры, чтобы установить его на две тысячи. Я порылся в карманах и достал влажный лист бумаги, на котором были расписаны все установки прицела. Рон наблюдал за опушкой бинокль, а я переустанавливал прицел. Через пару минут он произнес: — Я не вижу его. Наши минометы все еще стреляли, и я через прицел рассматривал роту «Индия» на расстоянии. — Они все еще лежат, — ответил я. — Он где-то там. Я пристально разглядывал линию деревьев, пытаясь понять, где он находится. Слабое облачко дыма, может быть вспышка выстрела, какое-то движение — что-нибудь. Через несколько минут мне пришлось отвести глаз от прицела. Я посмотрел на Рона, который тер лицо. — Рон, ты видишь что-нибудь? — Да ни хрена! Пять минут уже пялюсь… — Я тоже. Я спросил Рона, не собирается ли он дать огоньку, — может, мы мы сможем засечь вспышку выстрела, если он будет в нашем направлении. — Давай попробуем, — ответил он. Я сказал ему вставить в винтовку М-14 магазин с трассирующими патронами и дать очередь по деревьям, чтобы не оставить никаких сомнений относительно нашего местоположения. Я смотрел сквозь прицел на все, что могло бы демаскировать вражеского снайпера, но не видел ничего. Я посмотрел на следующую огневую позицию, находившуюся в семистах ярдах дальше. Нам нужно было подойти поближе, чтобы найти этого парня, не говоря уже о том, чтобы сделать выстрел. Я посмотрел на небо и понял, что облака могут разойтись в любой момент, но когда подумал о том, что шкипер надерет мне задницу за это, то решил не делать этого. В течение последующих двух часов мы перепробовали все, что могли, чтобы привлечь внимание вражеского стрелка. В какой-то момент Рон даже встал и прыгнул, размахивая футболкой, но безрезультатно. Он не клюнул. Шкипер, когда смотрел, как мы работаем, должно быть, подумал, что мы немного тронулись мозгами. В тот момент мы не знали, что за это время вражеский снайпер застрелил еще одного человека в роте «Индия». Когда облака начали рассеиваться, и первый из трех «Фантомов» вывалил свою бомбовую загрузку на опушку, рота «Индия» 3-го батальона 5-го полка морской пехоты была прижата к земле уже более пяти часов. Мы вели наблюдение в течение двух часов и не заметили ни малейшего намека на местонахождение снайпера. «А он хорош, — подумал я, — чертовски хорош!». Если у «Чарли» и существовало звание «снайпер-эксперт», [32] то этот явно находится в этой категории, поэтому я мысленно поставил себя на его место и начал думать как он. Наилучшая русская снайперская винтовка, которая могла быть у него, имела максимальную дальность стрельбы от 1200 до 1500 ярдов. В таких же условиях, из своей снайперской винтовки с продольно-скользящим затвором, я мог поразить грудную мишень на дистанции максимум в две тысячи ярдов. Он знал, что не должен раскрывать свое местоположение, и сосредоточился на том, чтобы отстреливать роту, которая находилась его зоне поражения. Дым от двух навесок 750-фунтовых бомб и напалма полностью закрыл нам обзор, поэтому мы с Роном вернулись в расположение роты. По возвращению, мы услышали по радиостанции на ротном командном пункте, что наша соседняя рота вызвала дополнительную авиаподдержку. Снайпер был жив и ранил еще одного человека. Думаю, что по последующем авианалете самолеты отбомбились по пустой опушке леса. Скорее всего, снайпер сделал то, что бы сделал я в тот момент — просто свалил оттуда к чертовой маме. Пока мы чистили наши винтовки, я подумал, что у дядюшки Хо сегодня выдался удачный денек. Всего за полдня один вражеский снайпер убил трех морпехов, ранил четверых, отвлек на себя две роты и шесть истребителей-бомбардировщиков, а мы даже и не учуяли его след. Следующим утром морпехи из роты «Индия» были встревожены, — двое часовых были обнаружены с перерезанным горлом. Думаю, что к этому тоже был косвенно причастен тот снайпер, — ему удалось настолько за целый день измотать роту, что часовые попросту заснули на посту. Погода на протяжении последующих трех дней была ужасной. Количество боестолкновений с врагом значительно сократилось. Мы, также, как и они, попроcту увязли в грязи. Прилет случайной минометной мины казался незначительным неудобством по сравнению с тем, что мы целыми днями ходили вымокшие до нитки. На рассвете девятого числа небо полностью прояснилось, и в спокойном прохладном утреннем воздухе я почувствовал опасность. Тем же утром, чуть позже, нам было приказано как можно быстрее уходить в Ан-Хоа. В течение сорока восьми часов ожидался тайфун, и полк отводил на базы как можно больше своих людей. Для эвакуации дальних постов и подразделений, которые не успевали совершить марш, были задействованы все доступные «птички». Мы рассчитывали совершить форсированный марш на сорок «кликов» по местности, превратившейся из-за многодневных проливных ливней в сплошное болото. Чтобы успеть вовремя, нам нужно было перебраться через северную развилку реки Сон, чтобы выйти из «Аризоны», срезать дорогу через середину острова Гоу Ной, а затем форсировать южную развилку Сон, чтобы выбраться на дорогу, ведущую в Ан-Хоа. Форсированный марш означал, что отдыхать мы будем не более пяти минут, да и то очень редко. Парни повеселели, и начали сбрасывать любой ненужный груз в костер — на счету был каждый фунт снаряжения. Мы шли строго по времени но, достигнув реки, охренели. Обычно она была глубиной по пояс, но теперь, из-за ливней доходила до подбородков. Шкипер позвал лучшего пловца в роте. Подбежал крепкий, рыжий парень и быстренько снял с себя одежду. Завязав вокруг пояса нейлоновую веревку толщиной в четверть дюйма, он направился вверх по течению реки, чтобы компенсировать его, и нырнул. Что-то я ему совсем не завидовал. Ему надо было проплыть триста ярдов, и никто из нас не верил, что он сможет это проделать. Он справился с задачей за несколько очень тревожных минут, и выбравшись на берег и чуть отдышавшись, привязал веревку к ближайшему дереву. Раздалась команда: — Если не хотите намокнуть, держитесь выше! — и мы начали форсирование. «Последний вошел, первый вышел», — это очень хорошее эмпирическое правило для «Аризоны», поэтому мы с Роном переходили реку со вторым отделением. Чтобы винтовка не промокла, я обвил рукой веревку и поднял винтовку как можно выше, удерживая ее обеими руками. Когда мы пересекали реку, я смотрел на впереди идущего морпеха, чтобы он не вступил в яму. Первый взвод, достигший противоположной стороны, установил пулеметы М-60, чтобы обеспечить охранение во время переправы остальной части роты. Некоторые из морпехов сняли свою одежду и развесили ее в бесполезной попытке хоть как-то ее просушить. К тому времени, когда крайний человек из четвертого взвода вошел в воду, головная часть роты находилась в четверти мили в глубине острова Гоу Ной, увязая по колено в липкой грязи. Когда в воде находилось крайнее отделение, противник открыл огонь из засады со стороны «Аризоны», чуть ниже по течению реки. Три «ворчуна», стоявшие посреди реки, были убиты мгновенно, и через прицел я наблюдал героические усилия по эвакуации тел под огнем противника. Два тела удалось вытащить, но третье уплыло вниз по течению в сторону Южно-Китайского моря. Я посмотрел на дальний берег и увидел дым от двух АК-47 в пятидесяти ярдах от того места, где мы вышли из «Аризону». Кто знает, как долго они преследовали нас, ожидая такого подходящего момента. Если бы я стоял, то мог бы выстрелить с семисот ярдов, что было весьма неплохо, но мне пришлось бы вести огонь в дюймах поверх голов людей, находившихся в колонне позади меня, и изо всех сил пытавшихся пробиться сквозь грязь. Решив не рисковать, мне оставалось лишь наблюдать через прицел на разыгравшуюся трагикомедию. Большая часть первого отделения была голой, их одежда все еще сушилась. В какой-то момент пулеметчик начал перебегать через песчаную полосу берега, расстреливая противоположную сторону из пулемета М-60, а из одежды на нем были только две патронные ленты, поспешно переброшенные через плечо. Это была очень быстрая засада с ходу, однако она оказалась чрезвычайно эффективной. У четвертого взвода появилась еще одна проблема. В морской пехоте своих не бросают. Если кто-то получал ранение, медицинская эвакуация начиналась сразу же, даже несмотря на нехватку вертолетов. В это же время отправляют и погибших, однако погибшие сами по себе не имеют приоритета — им уже все равно. Четвертому взводу не нужно было вытаскивать их в одиночку. Каждый в роте, даже шкипер, поочередно менялись и держались за концы пончо, на котором лежали погибшие морпехи. Остров Гоу Ной превратился в жидкий суп, там были места, где нам приходилось буквально вытаскивать друг друга через грязь, хватаясь за руку или ремень винтовки человека, идущего за тобой, и налегать всем телом вперед, чтобы вытащить себя и своего товарища в место, где можно было бы подняться. Когда настала наша с Роном очередь нести пончо, мне пришлось мысленно отвлечься и от груза, который мы несли, и от жгучей боли в ногах. Я вспомнил свои тренировки в лагере Кэмп-Пендлтон. Так получилось, что тогда в моем взводе оказался самый маленький парень во всей роте. Он весил не более 130 фунтов, [33] и когда рота совершала форсированный марш, командир взвода всегда давал парню камень весом в пятьдесят фунтов. [34] И с самого начала он ясно давал понять, что камень должен быть доставлен из точки А в точку Б, иначе нам всем придется проделать марш снова. В первый раз этот небольшой паренек с трудом пробежал сотню ярдов, но камень все же попал из точки А в точку Б. Этот чертов камень стал источником гордости нашего взвода. Если переносивший его человек падал, мы поднимали и его, и камень. Если человек мешкал и не спешил поднимать камень, я хватал его и бежал с ним вперед, в голову взводной колонны, где он вновь начинал свое странное путешествие от одного человека к другому, пока мы маршировали. Мы могли передавать камень следующему взводу, но только не мои парни. Неважно, насколько это было тяжело, мы всегда несли его с собой. Во время нашего выпуска из учебного полка, на камне был нанесен краской номер нашего взвода, и он был установлен перед казармами, молчаливо ожидая следующих курсантов. Я начал думать, что на сей раз «камень» слишком тяжел. Когда мои ноги подкосились полностью, я вспомнил, что находилось в пончо. Два тела, как и тот камень, были переданы спереди назад через всю роту, где они и остались. Там их снова подобрал замыкающий взвод и передал в голову колонны, когда мы уже достигли южной развилки реки Сон. Чтобы выйти с острова Гоу Ной, мы воспользовались нашим обычным местом переправы. Брод здесь был шире, но мельче, чем на большей части реки, и тут между берегами были постоянно натянуты веревки. На противоположной стороне всегда находились плавающие транспортеры, чтобы при необходимости прикрыть огнем и помочь с эвакуацией погибших и раненых, особенно, когда веревки были скрыты под водой. Мы сделали это. В неимоверных условиях рота «Чарли» за сутки преодолела маршрут, который планировала пройти за тридцать шесть часов. Утреннее небо постепенно приобретало зловещий темно-фиолетовый цвет, напоминая уродливый синяк. Мы с Роном пересекли реку на машине-амфибии, вместе с командованием роты и двумя двумя погибшими морскими пехотинцами, после чего отделились от роты и начали свой долгий путь к Ан-Хоа. Мы зашли в деревню с задней стороны, и, как бы мне не хотелось повидать Ли и Энн, я был слишком грязный и измотанный, чтобы там останавливаться. Все, о чем я мог думать в тот момент, — так это как добраться, помыться и просто вытянуть ноги. Рон и я с нетерпением ждали, пока немного обсохнем, но у приближающегося шторма были иные планы. Когда мы шли через деревню, я обратил внимание, что владельцы магазинов опускали и закрывали ставни, а большинство сельских жителей сносили ценные вещи в свои убежища. Когда мы добрались до Ан-Хоа, все были заняты тем, что задраивали базу, и поток людей заполнил наши палатки. В каждой восьмиместной палатке находилось больше десяти человек, и нам с Роном пришлось бороться за место на полу. Тут нужно понимать одну вещь — мы были очень закрытым подразделением. Обычно, чтобы попасть в наше расположение, посторонний должен был сопровождаться снайпером, но сейчас обстоятельства были из ряда вон выходящие. Даже в палатках у ганни и шкипера сидели люди. Для такой закрытости было несколько причин. Основная из них состояла в том, что, будучи частью штаба подразделения, мы имели доступ к секретной информации. Также у нас было дорогостоящее вооружение. На черном рынке стоимость снайперской винтовки составляла две-три тысячи долларов, а за один небольшой винтовочный прицел ночного видения «Старлайт» для M-14 или M-16 можно было отхватить более восьми тысяч. Находясь на базе, мы также старались избегать «ворчунов», чтобы снизить количество просьб от недовольных морских пехотинцев пристрелить их шкипера или ганни. Перед входом в наше расположение стоял ярко-красный знак, который в дружелюбном тоне уведомлял, что вы заходите на территорию снайперов, а в задней части расположения стоял большой, не очень дружелюбный, знак с нашей эмблемой, «Мрачный жнец», на котором ежедневно выставлялась цифра наших подтвержденных ликвидаций. За исключением случайного офицера или друга кого-либо из снайперов, я не припомню, чтобы кто-то смог объявится на нашей территории без разрешения. Душевые были оставлены открытыми, чтобы принять весь тот поток людей, возвращавшихся из джунглей, поэтому нам с Роном пришлось прождать полчаса в длинной очереди морпехов. Парни, постоянно обитавшие в тыло на базе, не имели возможности попасть внутрь. По сравнению с остальными, они были чистыми, поэтому их твердо и неизменно оттесняли назад в конец очереди, пока, наконец, они не сдались и не вернулись в свои подразделения. Мы вошли в душ полностью одетыми, чтобы смыть как можно больше грязи с нашей одежды и ботинок, а потом уже разделись прямо под струями холодной воды. Вода в душе всегда была холодной. После трехминутного душа мы схватили мокрую форму и быстро запрыгнули назад в свою палатку, где переоделись в чистую, сухую униформу. Мы заняли свои места на полу и впервые за несколько дней почувствовали настоящую роскошь находится в сухости. Сразу же почистив свои винтовки, мы улеглись спасть. Поздно вечером я почувствовал постоянно усиливающийся ветер, который затем стал сопровождаться потоком дождя. Вскоре ветер достиг силы урагана, и казалось, что потоки дождя идут во все стороны. Все наши усилия надежно закрепить палатку не сработали — ветер с силой задувал по ее полог, и вода заливалась внутрь. Вскоре мы снова вымокли, но крайний марш был настолько изнурительным, что растущая ярость шторма не помешала мне снова погрузиться в глубокий, но беспокойный сон. Ночью вырубилось электричество. Кто-то повесил на опорном столбе палатки фонари, которые отбрасывали призрачные тени, качаясь вместе с движением палатки, которую ветер пытался сорвать. Во сне я почувствовал странное ощущение. Я открыл глаза и увидел, что на моей груди сидит большая коричневая крыса, уставившись прямо на меня. Я подскочил, хлопнул крысу одной рукой, а другой потянулся к своему мачете. За то мгновение, которое понадобилось мне, чтобы подскочить на ноги, я, должно быть, использовал все ругательства, которые только были в моем словарном запасе. Я шагнул за крысой, споткнулся об одного спящего на полу человека и шлепнулся на другого. Они оба с криком проснулись, и вокруг меня начали появляться головы забеспокоившихся людей — палатка оказалась забита людьми. — Блять, придурки, откуда вы все взялись? — заорал я. Кто-то ответил мне: — Нашу палатку сорвало ветром. Остаток ночи я просидел, держа мачете на коленях, в ожидании возвращения крысы, но я знал, что она не вернется. Возможно, это просто разыгрались нервы из-за того, что вокруг меня было столько незнакомцев. К середине утра следующего дня Ан-Хоа оказалась в эпицентре урагана. Над базой установилось жуткое затишье, тогда как вокруг, на некотором расстоянии от нее, клубились и закручивались в ярости облака. Не прошло и двух часов, как нас накрыл другой край шторма. Мы попытались максимально обсушить внутреннюю часть палатки и вывести лишних людей из нашего местоположения; у них было достаточно времени, чтобы починить свои собственные палатки. Тридцать процентов палаток было снесено ветром, везде висели оборванные линии электропитания и телефонные провода, лагерь оказался завален мусором и обломками. Шторм ударил вновь, но он уже утратил большую часть своей разрушительной силы. Скорость ветра упала до 50 миль в час [35], а значительная часть его энергии ушла в виде сильнейших ливней. Я только что выжил в эпицентре урагана, но не счел нужным писать об этом домой. Здесь я находился шесть месяцев, и все еще не понимал, насколько я заебался.
ПРИМЕЧАНИЯ: [31] Имеется ввиду, что взвод снайперов-разведчиков подчинялся непосредственно штабу полка морской пехоты. [32] Снайпер-эксперт — высшее квалификационное звание снайперов в Армии США. [33] 59 килограмм. [34] 23 килограмма [35] 80 км/ч
Последний раз редактировалось SergWanderer 11 мар 2021, 16:59, всего редактировалось 1 раз.
|