Искушение перевести эту книгу было исключительно велико... Работы очень много, поэтому буду выкладывать по мере возможности...

*****

Лофти Уайзмен

ОТВАЖНЫЕ ЗУБОСКАЛЯТ

Издательство Браун Дог Букс
2016 г.

В этой книге приводится несколько историй, благодаря которым я прослужил в Специальной Авиадесантной Службе 27 лет. Не всегда всё идет по плану; и всегда интереснее, когда это не так. В мире сейчас слишком много плохих новостей, и я надеюсь, что эта книга подарит вам немного веселья.
Юмор есть в любой ситуации; просто иногда нужно копнуть чуть поглубже, но он есть всегда. Может быть, это не сразу заметно, но только юмор может компенсировать горе; как светлое и темное начала, они взаимно дополняют друг друга. У нас должны быть плохие времена, чтобы мы могли распознать хорошие — ведь улыбнуться всегда легче, чем нахмуриться.

Лофти Уайзмен

Огромная благодарность за то что взялись за "Дрына", язык у него своеобразный. И безусловно будут интересны комментарии людей глубоко в теме Великобритании, помнится злопыхатели, как уж водится, утверждали что книга - не более чем сборник "баянов" в литобработке Уайзмена.

_________________
pour le Roi de Prusse

не знаю, насколько мне удалось передать юмор и текст автора, все обнаруженные косяки исправим при окончательной редактуре.

*****

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПОКИДАЯ ДОМ

Все началось с невинного вопроса: «А НЕ ПОЙТИ ЛИ В АРМИЮ?». Пока я шел из местного паба домой с двумя приятелями, сражаясь со стихией, алкоголем и силой притяжения, этот вопрос показался мне хорошей идеей, а ответу на него предстояло навсегда изменить мою жизнь. Поддерживая и подхватывая при необходимости друг друга, мы, пошатываясь, возвращались домой. Стояла холодная ночь середины апреля 1957 года, и никто из здравомыслящих людей не решался выйти на улицу, все живые существа сидели по домам. Хотя на улице был холод, я его не замечал — в голове крутились истории, рассказанные мне двумя моими товарищами.
Теперь настала очередь Алана упасть, увлекая за собой на тротуар и меня, и Сидни, где мы решили полежать и передохнуть, предаваясь воспоминаниям. От паба до нашей улицы было совсем ничего, обычно этот путь занимал минут пять, не больше, но в тот вечер он затянулся до бесконечности.
Когда ветер стихал, затихали и мы. Сопротивление, которое он оказывал, было нашим костылем, не позволявшим нам наклоняться вперед.
Начинался тот вечер довольно тихо, с того, что мы с Сидни выпили по несколько пинт пива — он топил свое горе после того, как его выгнали из шикарной парикмахерской в Вест-Энде. Удивительно, но до этого случая ему удалось продержался там три недели, что стало для Сида рекордом. Ранее он перепробовал множество профессий, от повара и штукатура до сварщика, так ничего не найдя по душе. В салоне ему поручили вымыть женщине волосы и чуть осветлить волосы. Мытье шампунем прошло успешно, но вот тонирование обернулось катастрофой. Сид смешал пять частей краски с одной частью воды, а нужно было наоборот. Увидев в зеркале оранжево-красное привидение, женщина впала в истерику, и никакое мытье не смогло убрать это видéние извержения вулкана Кракатау. Фальшивый французский акцент менеджера исчез, легко перейдя в родной язык уроженца Ист-Энда, пока тот пытался успокоить женщину и в то же самое время уволить Сида. Попытки убедить клиентку, что со временем все пройдет, и указания Сиду забирать свои вещи и выматываться привели к тому, что управляющий изящно сполз на пол, хватаясь за грудь и задыхаясь от рвотных позывов. Сид же ответил, добавив к нанесенной травме еще и оскорбление: «Ладно, вымыв руки, надо не забыть и про гениталии», — после чего оставил женщину рыдать, причитая о сюрпризе, который она приготовила для своего мужа. Хотя, как по мне, явиться домой в таком виде — вполне себе сюрприз.
Вскоре о женщине с крашеным скальпом забыли, потому что к нам присоединился старший брат Сидни, Алан. Он был прирожденным рассказчиком и вскоре нас заворожил. С его елейного языка с легкостью слетали бесконечные истории. Это сейчас я понимаю, что никогда не стóит позволять правде испортить хорошую байку, а тогда я сидел, наивно поглощая каждое подобное лакомство. Алана только что демобилизовали после двух лет армейской службы, начавшейся с базовой военной подготовки в RASC для участия в операциях против китайских коммунистов в Малайе. Он утверждал, что аббревиатура RASC означает Королевское армейское специальное коммандо, а не Королевская служба обеспечения сухопутных войск, которая занималась транспортом и складами, и была более известна как «Атас, кто-то идет». [1]
То, что он делал за эти два года, счел бы позором сам Оди Мерфи. [2] Неудивительно, что мы правили миром, а Великобритания действительно была ВЕЛИКОЙ. Сид знал эти истории лучше своего брата и дополнял их, когда память того подводила, а я, доверчивый семнадцатилетний подросток, держался за край барного стула и следил за каждым сказанным словом.
С тех пор как меня исключили из школы двумя годами ранее, я успел поработать на многих работах. Мы с директором школы никогда не виделись; я не любил, когда мне указывали, что делать, и ненавидел авторитеты. После многих, многих работ я все еще искал удовлетворения, но пока не находил ничего подходящего. И пусть я еще и не знал об этом, но семена были уже посеяны в плодородную почву мастером-фермером, которому помогали тонны навоза.
В наших краях никогда не было скучно, драмы и события происходили постоянно. Отвлекающих факторов было так много, что для того, чтобы удержать ваше внимание, нужно было быть маэстро. Таверна «Даунхэм» была большим пабом, построенным для удовлетворения жажды жителей предместья Даунхэм в южной части Лондона. Общественный бар, согласно Книге рекордов Гиннесса, был самым большим в Европе. В те времена было немодно соблюдать гигиену, и, похоже, в этом заведении никто не убирался, просто поддерживая низкий уровень освещения. Выцветшие занавески, видавшие времена и получше, никогда не задергивались, чтобы они не развалились, и использовались в качестве полотенец для рук и носовых платков, а также для всего остального, что требовало вытирания. Пол напоминал каток, постоянно залитый водой, и местных жителей от случайных посетителей можно было отличить по тому, что между баром, столиками и туалетами они не ходили, а скользили. Официанты были похожи на Торвилл и Дина, [3] им приходилось быть проворными, потому что если они забирали чей-то бокал с малейшим остатком напитка, то это было опасно для жизни. Дым в пабе висел густыми клубами, заставляя всех щуриться, и рассеивался только тогда, когда открывалась входная дверь. Люди, сидевшие дальше всех в глубине помещения или по углам, щурились в дымке и напоминали японских летчиков-истребителей. В табличках, указывающих, где находятся туалеты, не было необходимости, так как их можно было учуять за много миль. Во время пользования этими заведениями никто лишний раз не копался, и обычно, входя в бар, все еще оправляли одежду. Все, что не было прикручено, пропадало, поэтому ни рулонов туалетной бумаги, ни полотенец или мыла никогда не было, а лампочки были большой редкостью: вот почему занавески так сильно раздвигались.
Представьте себе салун из фильма о Диком Западе, и вы получите некоторое представление об атмосфере в таверне. Клуб завсегдатаев представлял собой смесь выкрашенных перекисью блондинок с губной помадой на зубах, которые называли вас «дорогушей», и парней с неизменным чинариком, свисающим из угла рта, которые называли вас «папашей». Некоторые не умели читать и писать, но могли подсчитать стоимость трех пинт пива, двух порций рома и джина быстрее, чем современный калькулятор. Хотя в школе они не учились, меня всегда поражало, как эти люди могли вычислить сумму ставок на пятёрку лошадей или «Янки-патент», [4] а также брать мел для подсчета очков на табло при игре в дартс. Они с легкостью переносили все оскорбления и никогда не лезли за словом в карман.
Зачастую вспыхивали драки, — как правило, у барной стойки, — а дух фронтира усиливался певцом, отдававшим все, что у него было, на другом конце бара. Но меня не отвлекали даже пятнадцать на двоих, сбившиеся ноты или звуки ударов: я находился в другом мире. Даже если бы сам лорд Лукан [5] прискакал на своем Шергаре, я бы ничего не заметил.
Когда Алан извлек фотографии погибших малайских террористов, толпа взревела, а концентрация усилилась. Даже события в Хиросиме не смогли бы нас отвлечь.
В таверне всегда было много бывших боксеров, которые собирались у пианино, вспоминали прошлые поединки и демонстрировали свое кулачное мастерство, живо пересказывая прошедшие бои, раунд за раундом, всем, кто хотел их слушать. Кажется, никто ни разу не проиграл ни единого боя, так что, наверное, проигравшие ходили в другие питейные заведения. Но один бой они все-таки проиграли, когда шальной правый хук угодил Алану в ухо в середине фразы, а наш приятель отреагировал как ошпаренный кот, нанося удары по всему, что попадалось под руку.
Посетители постоянно уворачивались, ныряли и наносили удары по невидимому противнику, и этот бывший боксер, утратив равновесие, зацепил Алана. В общем, начался ад, полное столпотворение. Я любил смотреть сцены драк в старых черно-белых вестернах, и следующие две минуты были не менее хороши. Пинки, укусы, тычки и плевки — все это было частью сцены, и это были только женщины. Представьте себе столы и тела, летящие во все стороны, и доброхотов, держащих не тех, кого надо, в результате чего невиновные получают удары. Когда наш столик опустел, Сид взял пиво, а я — фотографии. Алан расправился с двумя непрошенными гостями, то есть со всеми кроме того, кто его ударил, и мир был восстановлен в считанные минуты. Старого профессионала вынесли примерно так же, как мертвого террориста на одной из фотографий Алана, а он сам, подняв табурет и снова усевшись, небрежно провел расческой по волосам и продолжил рассказ с того места, на котором остановился. Что за человек: вот что делает армейская подготовка.
Когда вспыхивала драка, все становились по одну сторону и мстили за свой гнев тому, кто их обидел. Хорошей мишенью всегда был певец или бармен, который не долил в бокалы. Но после ссоры все становились дружелюбнее, угощали друг друга выпивкой, и веселая обстановка улучшалась. Алан теперь обрел статус героя, что подстегивало его к новым подвигам.
Вот картина маслом: иду я домой, полный историй, свидетель героя в действии, и придумываю отговорку для отца, который то ли заперся, то ли ожидает любимого сына. В моем мозгу запечатлелись видéния того, как меня прижимают к земле пулеметы, жгут огнеметы, едят змеи и комары. Даже встреча с отцом не казалась опасной по сравнению с этим. Это стало серьезной ошибкой, и вскоре меня вернули на землю, когда я попытался тихо открыть входную дверь. Мой отец, должно быть, тренировался вместе с Аланом или учился в той же школе, поскольку за минуту до этого я стоял на колене среди стреляных гильз, а уже в следующую оказался на коленях в астрах, которые росли в палисаднике. У моего отца был бурный нрав и руки, соответствующие ему — если бы только у меня была подготовка Алана, то я бы смог увернуться от удара, который меня повалил. Но больше всего отца выводил из себя Лонни Донеган, который в то время был звездой эстрады. [6] Один только припев песни «Не тряси меня, папочка!» приводил его в бешенство. Я знал, что мне следовало прекратить петь еще до того, как я подходил к нашему дому. Что же касается старого доброго Лонни, то каждый мог петь так, как он. Что и говорить, я был легкой добычей для сержанта-вербовщика, но еще не понимал этого.
В подростковом возрасте все бунтуют, а главным предметом спора в моей возрастной группе был призыв на армейскую службу. Все парни на нашей улице клялись, что никогда не пойдут в армию, и некоторые из них шли на невероятные меры, чтобы избежать призыва. Носили обувь на два размера меньше, чем им было нужно на самом деле, заставляя себя ходить словно гейши с засунутыми в задницу вареными яйцами. Выпивание огромного количества сиропа из инжира и поедание мела прямо перед визитом на медкомиссию приводило к хаосу в результатах анализов. Также симулировались нервные подергивания, потеря памяти и плохое зрение, но военные врачи все это уже проходили. Представьте теперь мое удивление, когда служба по призыву была отменена, и идти в армию мне не пришлось. Последний призыв состоялся для парней, родившихся до сентября 1940 года, а мой день рождения приходился на октябрь, так что теперь я задавался вопросом: «Что я упускаю?» Все уловки и актерский талант оказались напрасными, и я почувствовал себя ненужным, особенно учитывая то, что происходило дома.
Еще одним влиятельным фактором был мой приятель Пит Мэй, который жил за углом. Мы прозвали его Дейзи. Он был армейским чудилой и постоянно пытался попасть в парашютисты. Его брат был на войне десантником и попал в плен при Арнеме. Однажды вечером, когда он помогал мне возиться с моим мотоциклом, стоящим на бордюре, его брат пронесся мимо нас на своем аппарате. На нашей улице была только одна машина, она стояла припаркованной через два дома и никогда не двигалась, так как мы постоянно спускали у нее шины. Парень врезался в нее на полной скорости, сделал двойной кувырок, взлетел в воздух на двадцать футов, затем пролетел ярдов тридцать, прежде чем встать на ноги, и, используя полученный импульс, понестись прямо в таверну, остановившись только у бара. Питер сказал мне, что этому обучают в Парашютном полку, и я был под впечатлением. Только позже я узнал, что он напиздел. Он также сказал, что там вы получаете дополнительную порцию мяса, чтобы укрепить плечи для прыжков с парашютом. Армейская жизнь становилась все более привлекательной.
Наша банда обычно собиралась у входа в «билетную кассу» (так называлось похоронное бюро), [7] и обычные подъёбки на тему «они никогда не возьмут меня в армию» всегда были основной темой. Теперь, когда от нас ничего не требовалось, мы начали спорить на тему «что мы теряем?». Чарли всегда говорил, что скорее попадет в тюрьму, чем в армию, мотивируя это тем, что в тюрьме не стригут волосы. У него были твердые убеждения относительно прав человека, и принуждение его носить униформу цвета хаки и стричься было одним из них. У нас у всех были напомаженные длинные волосы. Если у нас водились деньги, то это был брильянтин, а если не хватало, то использовался любой заменитель вроде масла или жира. Все это было здорово, когда было холодно, но при потеплении появлялся резкий запах. Летом моя голова напоминала запеченную индейку. Самой модной прической в то время была «Бостон», представлявшая собой прямую линию, выбритую поперек затылка, и с каждой стороны волосы зачесывались назад, напоминая утиный зад. Расчесывание волос было единственным упражнением, которое выполняли некоторые парни, и любое энергичное движение заставляло их вздыматься, словно больные пальцы, поэтому этого старались избегать. Вот почему при ходьбе мы тащили ноги, а обувью служили замшевые туфли. Потом Чарли угодил в тюрьму из-за своих убеждений: он почему-то поверил, что ночной сторож спит. На самом деле он был человеком грустной судьбы: его волосы выпали еще до его двадцать пятого дня рождения, а когда он сбежал, чтобы вступить в ряды Иностранного легиона, там его отвергли. Нет зрелища печальнее на свете, чем лысый стиляга.
Оглядываясь назад, могу сказать, что было много факторов, побудивших меня записаться в армию — истории Алана, амбиции Пита, проблемы дома и мой мотоцикл. Это был старый BSA с боковым клапаном, без глушителя, защиты цепи и тормозов. Я ездил на нем без шлема, перчаток и здравого смысла. У меня по всему телу была постоянная «асфальтная болезнь», падал я с завидной частотой. Мать отказывалась меня кормить, пока он у меня был, и мне повезло, что вмешалась полиция, запретившая эту смертельную игру на дорогах, иначе я мог бы стать жертвой голодной смерти. Полицию вызвал мой отец, потому что соседи жаловались, что каждый раз, когда я завожу мотоцикл, во всех телефонах на улице возникают помехи. Он предупредил меня, что если утром я поеду на нем на работу, то он вызовет полицию. На следующее утро по дороге на работу передо мной выскочил полицейский, но к тому времени, когда я остановился и он меня догнал, мой дорожный сбор уже закончился.
На тяжелой работе я расцветал и брался за любое дело — от пекаря до кузнеца, от чернорабочего до прачки. Я всегда мог посмеяться, зачастую за счет начальства. За два года я сменил тридцать две работы, так что нельзя сказать, что я не попробовал себя на гражданке. Однажды я ушел из дома на поиски работы и устроился на мукомольный завод. Там от пыли я начал чихать, поэтому перешел дорогу и устроился на винокурню, где от запаха у меня разболелась голова, поэтому я снова перешел дорогу и нашел работу на строительной площадке. Мне нравился свежий воздух, и все было хорошо то тех пор, пока меня не подвел бригадир. Мы поднимали штабель кирпичей, и он сказал:
— Не отпускай!
Я уловил только первую часть фразы и крикнул:
— Не делать что?
Он ответил:
— Отпускай.
Ну я так я и сделал, после чего вернулся домой к четырем часам, по-прежнему оставшись без работы.
Решающим фактором стал мой отец. Когда он спросил меня, что я собираюсь делать в своей жизни, единственный ответ, который пришел мне на ум, был:
— Я пойду в армию.
Он ответил:
— Ты никогда не попадешь в армию, тебя туда не возьмут.
Может, он был умнее, чем я о нем думал, но эта обратная психология возымела желаемый эффект. Мне уже не терпелось постричься, и я уже собирался было нанести ежегодный визит к парикмахеру, когда он добавил:
— Эй, чертова Ширли Темпл, постригись возьми. [8]
Так что я не стал этого делать, поскольку всегда поступал наоборот.
Он был родом из Ист-Энда, поэтому его любимым занятием было спорить, и мы делали это постоянно. Если я говорил, что это белое, он клялся, что это черное. Моя мама была пацифисткой, никогда не повышала голос и не высказывала своего мнения. Она была миротворцем и вставала между нами, когда ситуация накалялась.
Мой отец всю жизнь проработал на реке, и его возвращение домой всегда было целым ритуалом. Он вкатывал свой велосипед в проход, и прислонял его к угольному шкафу. Оставлять на улице было ничего нельзя, так как этому запросто могли приделать ноги. Мне рассказывали, что однажды молочник вот так потерял свою лошадь. Моя работа заключалась в том, чтобы убедиться, что фонарь выключен, повесить на руль его велосипед, взять из его седельной сумки газету и положить ее на стол. Он вешал свою кепку за кухонной дверью на трехдюймовый гвоздь и садился в свой специальный стул во главе стола. Стул был особенным, потому что это был единственный уцелевший предмет из прокатной конторы, уничтоженной во время авианалета. Это было также то место, куда я приклеивал свою жевательную резинку. Моя мама, всегда присутствовавшая при этом, следила за тем, чтобы все было на расстоянии вытянутой руки для Его Величества. Его ужин, разогретый в двух тарелках над кипящей водой, подавался сразу же, как только он садился. Перечница и солонка находились в шести дюймах слева и в четырех дюймах от бутылки с молоком; сахарница стояла справа, ровно в четырех дюймах перед хлебом. Чай ставился прямо перед ним, образуя идеальный равнобедренный треугольник между всеми предметами первой необходимости. Чуть поодаль лежали капсулы с жиром палтуса и газета, перевернутая первой страницей вверх и сложенная у правого локтя. В обязанности моей сестры входило доставать его очки, которые хранились на вершине газового счетчика, и класть их на газету. Честно говоря, я не знаю, как это произошло, но когда он потянулся за капсулами с палтусовым жиром, полностью поглощенный спортивной страницей и приковав все свое внимание к успехам «Миллуолла» в Кубке, он не заметил содержимого банки.
Ранее я работал в сарае над старым велосипедом и разбирал шестерни, и все шарики от подшипников сложил для сохранности в старую банку из-под палтусового жира. И знаете, что? Она оказалась на кухонном столе в трех дюймах от бумаги и в девяти дюймах справа от соли. Мой отец отвинтил крышку, достал два сферических шарика и с невозмутимой легкостью забросил их себе в рот. В его вставных зубах они зазвенели, как настольный бильярд. Что произошло дальше, я не заметил, потому что уже оказался за дверью и направлялся в укромное место. К моему удивлению, отец тоже. Обычно он преследовал меня до самой двери, а потом прекращал погоню, но на этот раз он упорно шел за мной по пятам и не останавливался. Я дошел до угла, ожидая, что останусь один, но, увы, он все еще преследовал меня: более того, он меня настигал. Мы почти пробежали вокруг квартала, прежде чем у него заклинили уже его «подшипники», но я продолжал бежать прямо к вербовочному пункту. Тот велосипед я так и не восстановил: мне всегда не хватало для этого двух шариков. Годы спустя, чтобы подзадорить папу, я спрашивал его: «Ну что, ты уже переработал мои шарики?»
Еще я забыл упомянуть об инциденте с сараем, произошедшем несколькими неделями ранее. Сарай был построен из старого укрытия Андерсона [9] со стенами по бокам, сложенными из просмоленных шпал. Это были сосновые брусья размером 9х6 дюймов, пропитанные смолой, служившие опорой для трамвайных линий. Когда трамваи пустили на слом, рельсы сняли, а шпалы достались любому, кто захотел их собрать. Из них получались отличные дрова, они легко горели, давали сильный жар, но и коптили густым черным дымом. Мой папа использовал их в качестве строительных блоков для своего сарая. Под скамейкой лежали все зеленые помидоры, которые не успели созреть. Их заворачивали в газеты и хранили в деревянных ящиках. Позже я узнал, что, будучи подожженными, они тоже очень хорошо горят. Несчастный случай произошел ночью, когда я ремонтировал свой велосипед. В сарае не было света, поэтому, чтобы видеть, что я делаю, я поджег бумагу, в которую были завернуты помидоры. Когда она разгорелась слишком сильно, я потушил ее и поджег следующий кусок. Тут меня отвлекла одна упрямая гайка, и не успел я оглянуться, как весь склад помидоров был охвачен пламенем. После того, как огонь перекинулся на просмоленные шпалы, у меня не осталось ни единого шанса. Я побежал на кухню, наполнил единственную доступную емкость — бутылку из-под молока — и попытался побороть огонь. Помидоры были не единственными, где появилась красная шкурка. Огонь охватил и уничтожил в сарае всё — все инструменты лишились своих рукояток, включая газонокосилку и тиски, а на полу, где раньше стояла скамейка, лежала груда пережаренных помидоров, напоминающая гигантскую пиццу. В итоге я стал похож на нечто среднее между стейком средней прожарки и копченой рыбой. После этого я пообещал себе навсегда бросить курить.
Мой отец, больше беспокоившийся о моем здоровье, чем о своем, не сказал ни единого слова. Он перелопатил место пожарища на предмет всего, что можно было спасти, и, должно быть, был опустошен результатами. Я пролежал несколько дней, но последствий не последовало, но я знал, что эта сдержанность и спокойствие не могут длиться вечно. Мой отец был прекрасным человеком, но терпения у него не хватало, а теперь не хватало и инструментов. Потом случился еще один маленький инцидент, который помог мне решиться уйти из дома.
Мне захотелось сделать рогатку, и я срезал большую ветку с бирючины, которая росла перед домом. Вырезав прочное разветвление, я вставил ненужные части обратно в живую изгородь. Для мешочка я использовал язычок от старых рабочих ботинок своего отца, так как он побаловал себя новой парой, а резинку купил по цене два шиллинга за ярд в нашем местном хозяйственном магазине под названием «Олл нидз». Получилась отличная вещь, но за нее пришлось заплатить. Мой отец, иногда употребив пинту-другую, пошатываясь, шел домой, держась за бирючины для поддержки. Работая в доках, у него был доступ к портвейну и беспошлинным спиртным напиткам с приходящих кораблей. Однажды ночью он уверенно продвигался вперед, опираясь на живую изгородь, пока не наткнулся на большую дыру, которую я проделал, и пролез в нее. Утром он почти не вспомнил об этой выходке и отправился в угольную яму за ботинками. Угольная яма — это шкаф под лестницей, где, если у нас были деньги, хранился уголь. Яма никогда не бывала полна, поэтому место впереди использовалось для хранения обуви и пальто. Он достал свои новые ботинки и сел на лестницу, чтобы надеть их. Потом снял один ботинок и начал копаться внутри. Он вытащил шнурки, подержал ботинок вверх ногами, продолжая рыться внутри, и наконец понял, что язычок отсутствует. Я выбрал не те ботинки, и теперь все осложнилось. Из-за мотоцикла у соседей, уничтожения сарая и ботинок, а также из-за Лонни Донегана, я оказался на волосок от гибели. Мне нужен был план побега.
Алан с радостью подсказал мне дорогу в вербовочный центр в Блэкхите, но я все еще сомневался, и в итоге отправился туда со своим другом Дейзи, который намеревался вступить в ряды парашютистов. Пока мой приятель проходил тесты и медкомиссию, меня оставили в надежных руках сержанта-вербовщика. Мне никогда не доводилось видеть такого великолепного образчика. Весь сияющий, шесть футов три дюйма крахмала и полировки. Подстриженные усы подчеркивали крупный нос, вписанный в большое, круглое, дружелюбное лицо, а погоны с его знаками различия подчеркивали ширину его плеч. О складки на его рубашке и брюках можно было точить карандаш. Он казался очень приятным человеком, с ним было легко разговаривать. Пока я ждал, он решил, что неплохо было бы мне пройти тест. Я согласился и сел за стол, к которому на цепочке был прикреплен карандаш. Должно быть, это был ценный армейский карандаш, который писал секретным кодом.
Тест оказался очень простым, состоял из элементарных задач, дробей и умножения. Я искал в нем скрытые уловки, задаваясь вопросом, являются ли армейские цифры такими же, как в школе. Когда сержант проверял мою работу, он выглядел очень воодушевленным и сказал, что с такими результатами я могу вступить в ряды гвардии. Это позже я узнал, что для вступления в гвардию нужно, чтобы у тебя был только пульс, а в тот момент, когда я сказал ему, что, если запишусь в гвардию, это будет либо Парашютный полк, либо ничего, его дружелюбная манера изменилась, и я отчетливо почувствовал враждебные нотки. Я все еще не принял никакого решения, но он пристроил меня на медкомиссию и сказал, чтобы я отправлялся домой и подумал об этом. Тем вечером я поговорил с Аланом, попросил его совета и упомянул сержанта, попутно поинтересовавшись, почему у него три нашивки, а у Алана нет ни одной. Объяснение моего приятеля было классическим. Он утверждал, что, поскольку он участвовал в секретных операциях, там все было по-другому. Если бы он попал в плен, враги не стали бы его так пытать, если бы знали, что он простой рядовой. Хитрая штука, эта армейская система званий: в ней есть нечто бóльшее, чем кажется на первый взгляд.
Через неделю я отправился на медкомиссию, все еще не определившись с выбором, и могу описать обстановку только как бедлам. Там оказалось полно новобранцев и парней в белых халатах. Большинство новобранцев были призывниками, пытавшимися отработать свой билет. Меня и еще трех человек ввели в комнату, полную голых мужчин, и велели раздеться. Парень за моей спиной произнес:
— Как, мы только познакомились, а ты еще не пригласил меня на ужин?
Когда вы находитесь голым среди незнакомых людей, вы очень стесняетесь и не знаете, что делать с руками. Вы стараетесь не поднимать глаз и не смотреть друг другу в лицо, а класть руки на бедра смертельно опасно, — особенно если они вам не принадлежат. Некоторые парни — эксгибиционисты и расхаживали вокруг, как петушки по двору, но нормальные парни стеснялись. Мы разбрелись по комнате, избегая телесного контакта, и стали ждать, когда нас позовут в соседнюю комнату. В ожидании нам дали бумажку, в которую нужно было внести наши личные данные. Опереться было не на что, количество ручек было ограничено, и это оказалось очень трудно. «Наверно, это часть теста на инициативность», — подумал я. Один из вопросов звучал так: «Являетесь ли вы гомосексуалистом?». Многие новобранцы ответили: «После сегодняшнего дня я в этом не уверен». О многих из перечисленных инфекционных заболеваний я никогда не слышал, но призывники снова признались, что все они у них есть.
В соседнем кабинете требовалось сдать анализ мочи. Чтобы подбодрить нежелающих, там оставили текущий кран. Многие парни наполняли из него свою бутылку для анализа и добавляли в нее всякую грязь, мусор или соринки, какие только могли найти. Особой популярностью пользовалась ржавчина с радиатора. Бумажные полотенца специально клали в раковину, а не в предусмотренное для них мусорное ведро, в результате чего оно переполнялось, заливая пол. Поскольку все полы в медицинском центре были выложены кафельной плиткой, когда она намокала, то становилась коварной. Так что теперь все эти придурки поскальзывались, скользили и хватались за любого человека в белом халате с преувеличенной энергией.
Нас погнали в другой кабинет, где начался классический медицинский осмотр. Врач, начав с головы, проверил уши, нос и горло, затем потыкал и пощупал грудную клетку и тазовую область, закончив тем, что взял в руки мою «снасть» и, в довершение всего, велел мне откашляться. Как можно кашлять в такой момент? Мне хотелось ударить этого извращенца. Это же адский способ прочистить горло. До сих пор я так и не понял, что они надеялись найти, сжимая во время кашля ваши «драгоценности».
Следующий кабинет оказался не менее забавным. Он располагался наверху, на втором этаже, и нам пришлось бежать трусцой, чтобы быстрее добраться до следующего унижения. Я не знал, за что держаться — за перила или за свое достоинство. Я все еще восстанавливал дыхание, когда бледнолицый доктор приказал мне перегнуться через стол и пристально посмотрел в мое очко. «Что он там ищет?» — задался я вопросом. По крайней мере, когда я принимал эту позу в школе, чтобы получить от директора «шесть баллов», на мне была одежда.
Самое страшное было припасено напоследок: нужно было сдать анализ кала. У вас был выбор: сдать его прямо на месте или прийти в течение недели. Время не ждало, поэтому большинство предпочло сдать анализ прямо здесь и сейчас. Каждому из нас выдали по маленькой стеклянной чаше и шпателю, но никто не объяснил, как это делается, поэтому туалетная зона, где все это происходило, напоминала сцену из шоколадной фабрики Вилли Вонка. [10]
Возвращаясь домой на автобусе, я сидел и размышлял о своих недавних переживаниях. Одна часть меня была в истерике, другая была очень расстроена. Это было так смешно, но в то же время так грустно. Если бы это случилось сейчас, я бы подумал, что попал на передачу «Скрытая камера». Как я мог воспринимать армию всерьез?
Дома я был очень замкнут, и мама почувствовала, что что-то не так. Она накормила меня и угостила пирожным, пытаясь разрядить мою сдержанность. Она спрашивала меня, где я был, с кем и что делал, а я представлял себе это как армейские учения и подыгрывал ей в ее допросе с пристрастием, тренируясь сопротивляться допросам. Когда отец вернулся домой, он присоединился к нам, и они стали допрашивать меня с удвоенной силой. В конце концов, после очередного пирожного и чашки чая я раскололся, рассказав им о своем медицинском обследовании. Не думаю, что отец мне поверил, а мама только и смогла произнести: «Надеюсь, на тебе были чистые трусы?»
Я с нетерпением ждал почтальона, ожидая письма, подтверждающего результаты прохождения медицинской комиссии и дату следующего собеседования. В конце концов, оно пришло, и я записался на шесть лет в Парашютный полк. Мое жалованье теперь составляло пять фунтов и пятнадцать пенсов, или пять фунтов один шиллинг и шесть пенсов в старых деньгах. Я получил королевский шиллинг, [11] недельное жалованье и железнодорожный билет до Олдершота. Дома никто не поверил, что я отправляюсь на службу, и пришлось моему приятелю прийти и подстричь меня наголо, прежде чем они обратили на это внимание.
Был и еще один эпизод, который помог мне принять решение и оправдать свой уход из дома.
Однажды вечером мой отец вернулся домой с партией плитки, которую он наполовину стащил с причала. Это был твердый звукоизолирующий кафель. Он также добыл немного клея, который делался из разделанных туш и источал запах самой смерти. Все это использовалось для покрытия палуб нефтеналивных танкеров и было непроницаемо для всех известных человеку веществ.
Нас с двумя сестрами заточили в первой комнате и велели довольствоваться тем, что есть, пока отец, которому помогала мама, укладывал новый настил на пол. Прошло несколько часов, и мы втроем проголодались. Единственным развлечением в комнате было пятно на потолке, образовавшейся из-за лопнувшей трубой. По зеленовато-желтому пятну бежали ржаво-красные полосы, и мы представляли себе всевозможные фигурки, от ангелов до карт острова сокровищ. Запах, доносящийся из кухни, был ужасен. Клей перед использованием нужно было растопить, и он весело кипел на плите. Как только я подумал, что мы погибнем от удушья, из кухни до меня донёсся грохот — мой отец уложил всю плитку, но из-за того, что она была толщиной в четверть дюйма, он не смог открыть ни одну из двух дверей. Пришлось мне обойти дом сзади и просунуть отвертку в окно, чтобы он смог расчистить пространство вокруг двери и открыть ее. Мы сидели за кухонным столом, не смея дышать, пока мой отец раздраженно и со злостью рассказывал о проделанной работе. Мама занялась приготовлением чая, и, пока она шла от раковины к плите, показалось, что она стала выше. Сначала я списал это на то, что клей вызывает галлюцинации, но когда она вернулась к раковине, она точно стала выше на шесть дюймов. Как оказалось, мама очутилась на той части пола, с которой была снята плитка, измазав подошвы своих тапочек клеем, и когда она шла, то приподнимала плитки внизу, которые прилипали друг к другу и делали ее выше, словно «Уилт – ходули». [12] Нет, мне точно необходимо было идти: прощай, Даунхэм.
Остатки клея были выброшены в несколько мусорных баков на улице с такой ненавистью, что оказались пробитыми их бока. Это просто показывает, что:

ЛИПУЧКА РАЗНОСИТ ПОМОЙКИ

Позднее этот лозунг сменился на другой: «Побеждает отважный». [13]

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Обыгрываются разные варианты расшифровки этой аббревиатуры: Royal Army Special Commando; Royal Army Service Corps, и Run Away, Someone's Coming.
[2] Оди Леон Мёрфи — американский военный и киноактёр, участник Второй мировой войны, американский военнослужащий, удостоенный наибольшего количества наград за личное мужество. За действия во время войны награждён многими боевыми наградами США, включая высшую награду за воинскую доблесть — Медаль почёта, и французский Орден почётного легиона.
[3] Джейн Торвилл и Кристофер Дин — британский дуэт фигуристов, олимпийские чемпионы 1984 года.
[4] Янки-патент — пари, состоящее из 15 ставок (четыре одиночных, шесть двойных, четыре тройных и одна четверная) на четыре прогноза в различных событиях. Эту ставку также иногда называют «Счастливая пятнашка» или «Яп».
[5] Ричард Джон Бингэм, 7-й граф Лукан — британский пэр, англо-ирландский аристократ, был известен своим богемным образом жизни, имел пристрастие к азартным играм, любил скоростные лодки и автомобили, являлся кандидатом на роль Джеймса Бонда в экранизации одного из романов Яна Флеминга.
[6] Энтони Джеймс Донеган — британский музыкант, один из популярнейших исполнителей 50-х — начала 60-х годов, известный как «Король скиффла», жанра, который он развил и популяризировал.
[7] Непереводимая игра слов в английском языке. Слово box office означает и билетную кассу, и, дословно, «контору по ящикам».
[8] Ширли Темпл — известная своими золотистыми локонами, улыбкой с ямочками и яркими карими глазами американская детская актриса, певица, танцовщица и посол США, снявшаяся в более чем 50 фильмах за свою долгую карьеру детской звезды. Так же это название носит вид безалкогольного напитка для детей, который обычно готовится из лимонной газировки с лаймом и сиропа гренадин и подается с вишенкой сверху.
[9] Укрытие Андерсона было разработано в 1938 году, чтобы обеспечить владельцам британских домов элементарную защиту во время немецких авианалетов. Представляло собой сооружение из гофрированного железа с простейшим перекрытием сверху. В послевоенные годы использовались в качестве подсобных помещений. Из построенных 3,6 миллиона убежищ до наших дней сохранилось лишь несколько штук.
[10] «Вилли Вонк и шоколадная фабрика» — фильм-сказка режиссёра Мэла Стюарта, первая экранизация сказочной повести Роальда Даля «Чарли и шоколадная фабрика».
[11] Англ. Queen's shilling. Фразеологизм, означающий поступление на военную службу.
[12] Уилтон Норман Чемберлен — американский баскетболист, игравший на позиции центрового; является обладателем многочисленных рекордов НБА в таких категориях, как максимальное количество набранных очков, совершенных подборов и касательно выносливости. Из-за своего высокого роста получил прозвище «Уилт – ходули».
[13] Англ. Glue tears bins; обыгрывание девиза Специальной Авиадесантной Службы “Who Dares Wins”. Каждая глава этой книги заканчивается подобным каламбуром.

Скорее его воспоминания через призму баек.
Дело в том, что САСовцы его поколения старались жить "по Стирлингу" т.е юмор и смирение в обязаловку, а значит писать о себе на серьезных щщах было нескромно, и значило быть в шаге от пафоса. Поэтому, что он, что Шули балагурят нон-стоп.
Это поколение 80тников могут писать и так и эдак.

А у бритишей еще аптеку. А еще (уже в так себе местах в Лондоне) - не то чтобы совсем уж доступную, но любящую повеселиться девку, которой всегда можно "напихать в кошелку".
Вот и понимай, как знаешь...



"Липучка разносит помойки".
А еще это "дурь" в одном из самых дешевых вариантов (по консистенции действительно похожая на липкую замазку). Не менее дешевая шлюха. Ну и, в конце концов, залупная смазка (простите мой французский)...

_________________
Amat Victoria Curam

Ну тут автор сам указывает, что это было похоронное бюро, так что это "контора по ящикам"



Отлично! Спасибо! Так и запишем!

Она же Смегма — смесь секрета сальных желез крайней плоти (препуции) головки пениса)))

Конечно, пробраться через этот сленг Кокни - то еще счастье. Но вроде получается, если что - поправляйте.
Вот полное ощущение, что сидишь в каком-нибудь пабе и слушаешь историю службы вместе с байками. Пока не знаю, насколько мне удается передать эту барную атмосферу.

*****

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПОДГОТОВКА НОВОБРАНЦЕВ

Я понятия не имел, как выглядит гарнизонный городок, но вскоре мне предстояло это узнать. Железнодорожная станция Олдершот находилась в нескольких минутах ходьбы от центра города, и по количеству мусора и выбитых стекол она ничем не отличалась от той, что была дома. Взяв в газетном ларьке ориентиры, я вышел на улицу, направляясь к казармам Мейда, — учебной части Парашютного полка. Меня удивило количество пабов, некоторые из которых имели необычные названия, например, «Крысиная яма» и «Пегас». Мысленно я отметил тату-салон, расположенный в зале игровых автоматов — став военным, я хотел выглядеть как настоящий парашютист и мечтал о большой татуировке.
Что действительно бросалось в глаза в отличии от любого другого города, так это большое количество военнослужащих в форме, постоянно находившихся в потоке пешеходов, которые заходили в магазины и заполняли тротуар. Хотя большинство было одето в хаки и оливковую униформу, головные уборы были самых разных форм и расцветок. Фуражки с козырьком, фуражки без козырьков, шапочки с перьями, береты с плюмажами, черные береты, бежевые береты и, что самое интересное для меня, красные береты. Они мелькали в толпе, не подозревая о том интересе и любопытстве, которые у меня вызывали.
Казармы Мейда, построенные в 1895 году, располагались на вершине крутого холма, ограниченного с одной стороны гимнастическим залом, к которому под прямым углом примыкали ряды казарменных зданий из красного кирпича, обрамлявшие огромный плац. Я оказался возле караульного помещения, с волосами, остриженными под ноль, но все еще с длинными бакенбардами, сжимая в двух сумках свои пожитки. Когда же я небрежно спросил у умного на вид солдата в форме, куда мне идти, он взорвался. Это была моя первая ошибка: ну откуда я мог знать, что это сержант военной полиции? Сержантов не отбирают в военную полицию за их доброту: это самые мерзкие животные на земле. Если бы они были собаками, то гонялись бы за овцами. Этому же персонажу, судя по всему, пересадили задницу, и она его отторгла. Его нос напоминал большой палец слепого сапожника, что заставляло его выкрикивать слова короткими очередями. Подойти еще ближе он не мог, и замер в нескольких сантиметрах от моего лица, рявкая и отплевываясь, а вены на его шее выделялись, как свернувшиеся угри, грозящие лопнуть. Алан не предупреждал меня о таких парнях. Слова сержанта были почти бессвязными, а лицо меняло цвет с фиолетового на красный и обратно. Он орал что-то вроде:
— Я сейчас покажу тебе, куда идти, ты, большой кусок говна!!! Отправляешься по этой дороге и бегом, бегом!!!
Когда я попытался выполнить его команду, то чуть не поскользнулся на ушной сере, которую он выдавил из моих ушей. Подумав, что слово «бегом» означает идти, согнувшись в две погибели, представляя для врага меньшую мишень, мне с трудом удалось справиться с этой задачей в брюках-дудочках и двумя сумками. [1] Все-таки тренировка, а я еще даже не в униформе. Мои тщедушные попытки только раззадорили моего нового друга, заставив его орать еще громче. Он обзывал меня всеми возможными именами, — дома из всего этого списка меня называли только прохвостом. Убежать достаточно быстро мне не удалось, но мой билет был уже прокомпостирован. Старина Кримпи (потому что именно он крепко держал меня в руках) записал меня в список потенциальных нарушителей дисциплины. Должно быть, он был ясновидящим, не иначе.
Поэтому изобразив для старины Кримпи свою самую лучшую улыбку, я со всей возможной скоростью скрылся за углом. Самым большим моим недостатком было то, что, попав в беду, я не мог перестать ухмыляться. Это была автоматическая реакция: на самом же деле мне хотелось плакать. И чем больше на меня кричали, тем шире была ухмылка. Из-за этого я попадал в неприятности на протяжении всей учебы в школе и то же самое мне предстояло в моей новой карьере.
В учебной части любого полка царит строжайшая дисциплина и дерьмо высшего порядка, и чтобы не отстать от всех, парашютисты действительно в этом преуспели. Они должны были быть лучшими во всем, и, конечно, добивались они этого, доходя до садизма. За десять недель им предстояло превратить кучку детей вроде меня в элитную боевую силу: вот это задача!
Снаружи казармы выглядели скучными и унылыми, но как же они преображались внутри, где все звенело, сверкало и блестело. Деревянный пол был отполирован, как стекло, вдоль каждой стены стояли койки с идеально сложенными постельными принадлежностями. Между койками находились шкафчики со снаряжением, а с противоположной стороны — прикроватные тумбочки с аккуратно расставленными на них кружкой, ножом, вилкой и ложкой. В центре помещения находился камин и угольный бункер, украшенный вениками, метелками и швабрами. Каждое из пятидесяти спальных мест было выставлено с точностью и аккуратностью, которыми мог бы гордиться любой землемер. Вверх по лестнице находились уборные, где было множество раковин, туалетов и душевых, каждая из которых сверкала. К такому виду приводил многочасовой упорный труд, чему способствовали ежедневные проверки. Когда этот верхний этаж выделили нам, он находился в запущенном состоянии — его разгромил только что выбывший взвод. Оставлять все в том виде, в каком оно было найдено, чтобы потом твои сменщики прилагали максимум усилий для приведения всего этого в нормальное состояние, было традицией парашютного полка. Это, безусловно, нас сплачивало. Новобранцы моего набора сформировали 157-й взвод, состоявший из парней со всей страны, и чего я никогда не забуду, так это все эти различные акценты и гóворы. Здесь были представлены все — скаузеры, джоки, пэдди, таффи, йорки, джорди и прочие шведы. [2] Все это было для меня в новинку.
Нам показали, как заправлять койку — особый способ складывания одеял и простыней в постельный блок, формирующий слоеное печенье. Он должен быть идеально квадратным и твердым. Верхнее одеяло на кровати должно было быть натянуто, как кожа на барабане, сверху на него укладывался блок и подушка без складок. Все эти заботы о постельном белье не способствовали улучшению сна, и первые несколько ночей превратились в чистилище. Всю ночь наш покой нарушали храп, пуканье и скулёж. Большинство ребят впервые оказались вдали от дома, и некоторым приходилось очень тяжело, но вскоре, когда мы приступили к тренировкам, все изменилось. В конце дня мы были настолько измотаны, что могли спать где угодно.
Мне очень понравилось пространство, которое мне предоставили: в окружении новых друзей я чувствовал себя уверенно. Дома моя кровать стояла рядом с родительской, и каждый вечер мама снимала корсет и перекидывала его через мою кровать, при этом болтающиеся бретельки регулярно попадали мне в лицо. Удивительно, как у меня еще не было бровей, как у Генри Купера. [3]
Нам показали, как выскабливать и полировать пол; чистить и чернить угольный бункер; наводить порядок в шкафчике; отскребать ручки метел и швабр, полировать ведра, совки и любые другие металлические поверхности в нашем новом доме. Чтоб, значит, все блестело.
Для всего, что нам выдали, нашлось свое место. Сначала это была одежда, и нам показали, как ее складывать и хранить. Через неделю у нас появилось все необходимое снаряжение, которое нужно было укладывать или хранить определенным образом. Нужно было так многому научиться, а часов в сутках не хватало, чтобы все это усвоить. Нам также показали, как ее чистить и полировать, но об этом в другой главе.
Все, что выдавалось, нужно было так или иначе переделывать. Нам выдали ботинки из шероховатой кожи, которую нужно было сделать гладкой. Для этого приходилось часами работать горячей ложкой, выглаживая пупырышки. На подошве должно было быть тринадцать гвоздей, расположенных в определенном порядке. Как можно было в них подкрасться к кому-то, ума не приложу. От них даже искры сыпались на тротуары. Береты приходилось укорачивать, потому что новый головной убор закрывал тебе плечи. Коричневые ботинки нужно было красить в черный цвет, а грубые, тусклые латунные части надраивать до блеска. Нормальной рабочей одеждой стал брезент, и тот, кто все это придумал, должен предстать перед судом — тот, кто смоделировал эту одежду, был, наверное, экстравагантным фриком, потому что она не подходила никому, какой бы размер вы ни пробовали. Все пуговицы выдавались отдельно и крепились за металлические скобы, поэтому перед тем, как собрать еженедельную пачку белья для стирки, их приходилось расстегивать целую вечность, — а еще дольше заменять на чистом комплекте. У пары брюк, подходивших мне по длине, размер талии был огромным и дважды обхватывал мою худую фигуру. У вас никогда не было нужного количества пуговиц, потому что вы забывали все снять при складывании комплекта для стирки. Противоречил здравому смыслу и способ чистки наших винтовок «Ли-Энфилд» .303-го калибра. Когда их выдавали, нам сказали, что они — ваш лучший друг и все такое прочее, и их нужно всегда держать сухими. «Оберегайте их от дождя, и держите над головой, когда переходите через воду», — внушали нам. И все же первое, что мы должны были сделать после стрельбы на полигоне, — пролить стволы кипятком. Неспособность вспомнить серийный номер своей винтовки являлось уголовным преступлением.
Можете ли вы представить себе этот вид лучшего британца? Подогнанные шершавые ботинки, акры брезентовой ткани в одежде, а на голове берет размером с мусорное ведро. Не очень романтичный вид.
Только галстук и перчатки были впору: все остальное пришлось подрезать, перешивать или подгонять по фигуре. На первое время мы получили: две пары пижам, две нательные рубашки для физической подготовки (одна белая, другая красная), две пары спортивных шорт, два полотенца, два комплекта рабочей одежды из брезента (блуза и брюки), четыре пары носков, шерстяной свитер-джерси, три грубые рубашки, два галстука, пару шерстяных перчаток, утепленную шапку, дощечку для чистки пуговиц, набор обувных щеток и «домохозяйку». Когда речь зашла о «домохозяйке», все оживились, но потом были разочарованы, обнаружив, что это всего лишь швейный набор. Все эти вещи нужно было выстирать, выгладить и сложить, прежде чем положить в шкафчик. На всех вещах должен был быть проставлен или пропечатан ваш личный номер, для чего в казарме был набор красок со штампом. Позже нам выдали ременно-плечевую систему, каску и шинель.
Когда нам выдавали униформу, мы должны были построиться у склада интендантской службы в шортах и со своими подтяжками. Квартирмейстер начал на меня гавкать:
— Кто сказал тебе надеть подтяжки и почему они болтаются?
Я опешил, так как все еще держал их в руке за спиной. Следующей его репликой было:
— А, извини, это твои ноги.
Остроумно. Алан бы сказал, что это смешно.
Нам выдали два комплекта униформы: один получше, совершенно новый, а второй — подержанный, который являлся нашей рабочей одеждой. Новый комплект был уже подогнан, со всеми складками и всем остальным; рабочая же униформа облегала только те места, с которыми она соприкасалась, а вся свободная ткань утягивалась сзади и собиралась под поясом. Вы делали два шага, и форма распускалась.
С той минуты, как вы входили на территорию учебной части, вы никогда не прекращали бегать; все делалось быстрым шагом. Дни тянулись долго, были напряженными, и обычно проходили следующим образом.
Подъем с первыми лучами Солнца, умывание, бритье и заправка коек; затем построение завтрак. После завтрака уборка казармы и уборных — мы делали это по очереди. Затем нужно было встать у своей койки для проверки личных вещей. Ваш место должно было быть безупречным: его тщательно проверяли. Все, что не соответствовало требованиям, отмечалось, и его необходимо было предъявить вечером, во время построения на вечернюю поверку. Запасные шнурки должны быть свернуты; все должно быть одинаково сложенным. Рюкзаки и подсумки должны быть уложены ровно, столовые приборы начищены. Даже содержимое масленки демонстрировалось определенным образом. Далее следовал строевой смотр на улице. Здесь, выстроившись в три шеренги, нас осматривали с головы до ног; иногда даже приказывали снять обувь для осмотра ног. Ничто не оставалось незамеченным. Тебе принадлежали только волосы под беретом, остальное требовала армия. Нас вели в парикмахерскую, где вольноопределяющийся цирюльник делал свое гнусное дело. Ножницами, которые становились все быстрее и быстрее, он орудовал прямо на макушке, не обращая внимания на ощущения и фасон. Когда он с нами закончил, мы все были похожи на каторжников. Говорят, что в армии нужно быть амбициозным, и я стремился сесть в кресло пораньше, пока его ножницы не измучили мне шею. Это было еженедельное мероприятие, которого все с нетерпением ждали: по крайней мере, там можно было сидеть.
Как я ни старался, мне редко удавалось избежать дополнительных проверок, и бóльшую часть вечеров я отправлялся в караулку с теми вещами, которые считались несоответствующими требованиям. И угадайте, кто всегда меня проверял? Правильно, мой старый приятель, Кримпи. Он был рад меня видеть, всегда подходил прямо ко мне, становился нос к носу, брызгая слюной и ища малейший намек на ухмылку. Однажды ночью я так сосредоточился, что пустил ветры, вынудив строй взорваться. В последующие недели я часто видел Кримпи и очень обрадовался, когда его положили в больницу с геморроем. Ходили слухи, что, когда он родился, акушерка выбросила самую лучшую его часть. Надеюсь, они не повторят эту ошибку с его шишечками.
Часами мы занимались на плацу, который был для меня постоянным источником развлечений. Нам показывали движение, после чего мы отрабатывали его до совершенства. Пока мы занимались, выходил барабанщик с метрономом, который должен был следить за правильным темпом. Маршировали мы с ухарством, преувеличивая движения, щелкая каблуками, — все это поощрялось. Вначале все это напоминало фильм «Так держать!». [4] Когда звучала команда «Нале-ВО!», — кто-то всегда поворачивал направо; по команде «Стой, раз, два!» — некоторые продолжали идти. Повсюду шныряли тела, царил хаос.
Однажды, пока инструктор показывал нам новый строевой прием, я замечтался — пока я наблюдал за человеком на лошади, скачущим по Куинс-авеню, парень, стоявший передо мной, с грохотом упал наземь. Меня это удивило, и я мгновенно вернулся на землю, когда инструктор направился к лежащей фигуре. Мне стало его очень жаль; нельзя падать без разрешения. Но еще больше я удивился, когда инструктор проигнорировал упавшую фигуру и направился прямо ко мне.
— На что, по-твоему, ты пялишься? — шипит он, трясясь от злости.
— На ту лошадь, — дрожащим голосом отвечаю я.
— У той лошади на спине сидит офицер, поэтому она называется боевой конь! Как она называется?
— Боевой конь, сержант, — повторяю я, разгоряченный его маленькой игрой. Парень на плацу был забыт и по-прежнему лежал, сжимая шею.
— Поднимайся на ноги, мудак безмозглый, — приказал инструктор, и тут я заметил стек. У каждого инструктора по строевой подготовке есть палка, которой он измеряет длину строевого шага. Наш инструктор использовал свою, чтобы привлечь мое внимание, — он бросил ее в меня. К несчастью для парня впереди, она попала ему прямо в шею, и тот мгновенно упал. Я всегда говорил, что шагистика для нас вредна. Это подтвердилось много лет спустя, когда мой приятель был на курсах в Бреконе. Они шли парадным расчетом по площади, когда одну из машин занесло, и она сбила его, сломав ногу во многих местах.
Много времени занимала огневая подготовка, и выезжать на полигоны было одно удовольствие. Мы должны были пройти обучение и получить квалификацию по владению винтовкой, пулеметом «Брен» и пистолетом-пулеметом «Стерлинг». Поблизости стоял фургон Армии спасения, продававший чай и сэндвичи, что только добавляло удовольствия.
Каждый день мы занимались в тренажерном зале, лазая по канату, отжимаясь, делая скручивания на пресс и прыжки звездой. Каждое занятие становилось все более и более интенсивным, готовя нас к тесту по физической подготовке, который каждый должен был сдать в конце периода обучения. Мы проводили много времени, маршируя по разбитым танками дорогам в полном боевом порядке и с полной выкладкой. С каждым разом марши становились все длиннее, а темп увеличивался. Прогулки и пробежки были частыми; обычно они использовались в качестве побудки перед завтраком, и заключались в том, чтобы следовать за инструктором по физической подготовке по самой плохой и пересеченной местности, которую он мог найти, что помогало закалить нас, и получить необходимую для боя физическую форму. Все упражнения на открытом воздухе выполнялись в ботинках.
Самыми изнурительными оказались полосы препятствий. Надев жестяную каску, приходилось бегать, ползать, прыгать и раскачиваться, задействуя все мышцы тела, и после трех кругов вы были абсолютно разбиты. Нас выпускали с определенным интервалом и, поощряя обогнать впереди идущего, доводили занятие до шести кругов. Уникальной штукой для Парашютного полка является триназиум. Это как полоса препятствий, только в воздухе. Вам приходилось взбираться на строительные леса и ползти по узким доскам высоко над землей, и для того, чтобы понять, годитесь ли вы для прыжка с парашютом, нужно было пройти тест на уверенность. Забравшись на вышку из строительных лесов высотой в сорок футов, вы должны были, подняв руки на высоту плеч и балансируя на столбах, расположенных в метре друг от друга, преодолеть расстояние в двенадцать футов. На полпути нужно было перешагнуть через препятствия и выкрикнуть свой личный номер, звание и имя. Никаких страховочных сеток или ремней не было, а спускаться было очень высоко.
Приходилось отрабатывать полевые навыки, обучаться защите от оружия массового поражения: все дни были заполнены до отказа. Мы даже посетили гарнизонный кинотеатр, чтобы посмотреть фильм «Их слава», [5] — фильм о подвигах парашютистов во Второй мировой войне. За тренировками, тренировками и еще раз тренировками время летело незаметно.
Каждый вечер, независимо от времени, мы чистили и драили ремни и гамаши, полировали все латунные части. Униформа выглаживалась, ботинки надраивались, все снаряжение вычищалось, винтовки разбирались, чистились, смазывались и собирались, штык полировался до блеска — в общем, рутина. Ночь на пятницу являлась приборкой, во время которой казарменный блок готовился к субботней проверке помещений. В эту ночь все спали очень мало.
Проработав без выходных семь дней в неделю, мы очень даже заценили первое свободное время, предоставленное нам на четвертой неделе. Это было время обеда в субботу, и нас отпустили до первого построения в понедельник утром: какое удовольствие!!! Единственная загвоздка заключалась в том, что как раз перед этим знаменательным событием нам сделали последние прививки, одна из которых представляла собой гремучую смесь, от которой у тебя сорок восемь часов держалась высокая температура. Наверное, это был коктейль из сибирской язвы или холеры, настолько сильной была реакция. Инъекции нам вводили потоковым методом. Нас выстроили голышом в одну шеренгу и провели в медпункт, где стоявшие в два ряда медики с нетерпением ожидали нас со шприцами наготове. Поставив нас посередине, они начали колоть в разные руки. Поворачиваться нельзя было ни в коем случае, иначе получишь двойной укол. Один уколотый дважды парень спросил у ошарашенного медика:
— Смогу ли я после этого плавать?
— Конечно, сможешь, — был ответ.
— Это чудо, это поможет мне сдать тест по плаванию: я ведь не умею плавать.
Из суперкрепких, подтянутых атлетов мы превратились в дрожащие развалины. В столовую никто не пошел, предпочтя проваляться в постели на все выходные.
Большинство старших инструкторов являлись ветеранами войны, суровыми, но справедливыми людьми. Капралы были моложе и полны энтузиазма, стараясь превзойти друг друга, и придумывали новые методы садизма. Нас строили в форме для физподготовки, а затем в одну минуту приказывали отправляться бегом и вернуться через пять минут в полном походном снаряжении. Если кто-то опаздывал, все возвращались обратно и потом строились в лучшей парадной форме.
У нас было два взвода примерно по пятьдесят человек в каждом, которые начали подготовку вместе. Все проходило в соревновательном духе, каждый старался быть лучше другого. Во время строевой и огневой подготовки разница была невелика, но было четыре упражнения, в которых выделялись явные победители. Это «мельница», бег с носилками, бег с препятствиями и бег с бревном. Каждое из этих упражнений было связано с большими физическими нагрузками, за него начислялись очки, которые помогали определить лучший взвод. Мы не останавливались ни перед чем, чтобы победить. С самого начала подготовки нас учили побеждать любой ценой, всегда быть первыми, никогда не занимать второе место. Очень похвально прийти вторым в марафоне, но презренно быть вторым в бою.
«Мельница» доставила мне огромное удовольствие. Она проходила в гимнастическом зале и всегда собирала большую толпу. Два человека, максимально подходящие друг к другу по весу и росту, должны были встать лицом к лицу и в течение одной минуты выбивать друг из друга все дерьмо. Это кажется недолгим, но на ринге может показаться вечностью. Никаких боксерских навыков не требовалось, нужно было просто вцепиться и нанести больше ударов, чем соперник, однако боксерский опыт — это большое преимущество, и подготовленный человек всегда победит новичка. Мой рост составлял шесть футов два дюйма, а вес — десять стоунов и шесть фунтов [6] резвящегося и дерущегося парашютно-десантного ада. Мой противник был на несколько фунтов тяжелее, но на дюйм ниже, и сидел напротив меня на одной из скамеек, окружавших ринг. Стараясь выглядеть крутыми и уверенными в себе, мы оценивали друг друга. Здесь вы либо бросаетесь в бой и наносите первые удары, либо немного отступаете назад и контратакуете, когда противник выдохнется. Я заметил, что у моего соперника ярко выраженный нос, и это помогло мне определиться с тактикой. Вы наблюдаете за другими поединками, подбадривая товарищей, и не успеваете оглянуться, как наступает ваша очередь. Прозвучал гонг, и этот парень бросился на меня, нанося бешеные удары. Я сместился вправо, выбросил хук левой и попал ему в хоботок. Он так и не оправился от этого, обеспечив мне легкую победу. Наш взвод победил в общем зачете, и это был отличный вечер.
Бег с препятствиями прошел так же. Он представлял собой общий старт на трехмильную дистанцию по пересеченной местности. Я пришел вторым после своего товарища Джо из Лисберна. Нам предстояло стать хорошими друзьями, и мы все делали вместе.
Переноска носилок, нагруженных мешками с песком, по танковым дорогам — занятие не для слабонервных. Требуется большая командная работа, чтобы соблюсти баланс между теми, кто несет, и теми, кто отдыхает. Все одеты в полное боевое снаряжение, несут оружие, и частая смена людей позволяет не сбавлять темп. Вы также должны меняться сторонами, чтобы дать отдых своим рукам, и, самое главное, оставаться впереди соперника. Вскоре физические нагрузки и грязь дают о себе знать, и люди отстают, а некоторые и вовсе бросают это дело. Это создает дополнительную нагрузку на оставшихся. Инструкторы по физподготовке постоянно кричат и подбадривают, предлагая мудрые слова вроде: «Давайте, шевелитесь, ленивые ублюдки, ледники в горах двигаются быстрее!» Это соревнование мы выиграли, заслужив похвалу наших инструкторов.
Так что, имея за плечами три победы, мы были полностью уверены в еще одной. Бег с бревном — самое сложное из всех физических упражнений на тренировках, и мы держались до последнего. Команды по двенадцать человек несли по пересеченной местности телеграфный столб на протяжении шести миль, которые перед финишем заканчивались подъемом на крутой холм. Каждый был прикреплен к столбу с помощью оттяжки — пеньковой веревки длиной десять футов и диаметром около одного дюйма с деревянной защелкой на одном конце. Секрет быстрого передвижения заключался в ритме и координации, а основным фактором скорости была частая смена позиций на бревне. Тяжелее всего на обоих концах, так как именно там больше всего ощущается его вес. К середине дистанции нас осталось девять человек, но мы все еще оставались далеко впереди. Казалось, финишная черта не наступит никогда, и я до сих пор пытаюсь восстановить дыхание.
По окончании 10-недельной начальной боевой подготовки два взвода были объединены в один. Из семидесяти с лишним новичков нас сократили до тридцати четырех. Следующим этапом обучения стало освоение парашютного дела. За это отвечали Королевские ВВС, и нас перевезли на авиабазу Абингтон. Здесь царила очень расслабленная атмосфера, и мы оказались в другом мире. В столовой лежали ножи и вилки, на столе стояло масло, а соус был в соответствующих емкостях. В буфете стоял даже музыкальный автомат. Я начал было думать, что мне следовало бы поступить на службу в Королевские военно-воздушные силы.
Жизнь здесь была хорошей. Нас разделили на группы и смешали с людьми из всех родов войск. В моей группе оказался морской пехотинец, такой же, как Алан. Он прыгал в Суэце, заколол штыком дюжину врагов, взорвал три моста и уничтожил два танка. В своей собственной смене в солдатском кафе он был легендой. Звали его Гарри, он был призывником.
По сравнению с учебкой, подготовка здесь была легкой, но интересной. Обучение навыкам укладки парашютов, управлению куполом и отработка упражнений на самолете занимали весь день. Инструктаж был великолепным, проводился очень профессиональными инструкторами без издевательств и криков.
Нас разместили в нескольких милях от аэродрома, в местечке под названием Кулхэм, в бараках Ниссен. Видали они и лучшие времена и напомнили мне о доме. Приближалось Рождество, погода стояла морозной, и когда вы открывали дверь, внутрь врывался холод. В центре барака стояла толстопузая печь, которую мы топили до краев и которой никогда не давали погаснуть. Каждую субботу утром проводилась проверка помещений, но по сравнению с казармами Мейда она была щадящей. Нельзя было слишком хорошо мыть окна, так как они были расшатаны и могли выпасть. Если проверка проходила удовлетворительно, мы могли отправиться в увольнение на уикенд. В тот вечер пятницы мы уже почти навели порядок в бараке, предвкушая свободное время. Печь сильно дымила, и Гарри, который все знал, пытался ее наладить. Он стоял на бункере для угля и, склонившись над печкой, тянулся вверх, насколько мог, постукивал по дымоходу, который выходил через крышу; цепляясь за него рукой в перчатке, он орудовал кочергой, надеясь прочистить засор. Покинув сверкающее помещение, я вышел наружу, чтобы посмотреть, не мешает ли что-то дымоходу. Забравшись на крышу, я ухватился за дымовую трубу, хорошенько потряс ее и искренне удивился, что мне удалось ее поднять. И вот, поднимая и энергично тряся трубу, я выкладываюсь на полную; но представьте себе мое удивление, когда я перестал ее трясти и отпустил — вся труба исчезла под крышей. Не имея ничего, за что можно было бы ухватиться, я чуть не свалился, но теперь я мог делать десантные перекаты, и единственной моей заботой было «что случилось с дымоходом?». Когда я снова вошел в барак, то не мог поверить своим глазам: это определенно было не то безупречно чистое помещение, которое я покинул несколькими минутами ранее. Сквозь дым и копоть я слышал истерический смех и скорбные крики Гарри. Все смеялись до коликов, а Гарри исполнял какой-то ритуальный военный танец, держась за дымящийся живот и вопя во все горло. Очевидно, еще минуту назад Гарри неуверенно балансировал над печкой, стуча по трубе, когда она исчезла. Он упал на верхнюю плиту, которая от жара светилась вишнево-красным цветом, и заклеймил себя именем ее производителя через весь живот. Едва он успел прийти в себя, как снова появилась большая секция падающего дымохода и, ударив его по голове вместе с извержением сажи, заставила снова вернуться на плиту. Уборка беспорядка заняла несколько часов, но мы не переставали смеяться. Гарри оказался в центре внимания, и на все время курса получил прозвище «Копченый». Кто-то из шотландцев добавил: «Готовишься к ночи Бернса, [7] Гарри?». Я же проникся этой армейской забавой.
Прыгать с парашютом было страшно, но лично я больше отказаться перед лицом своих товарищей, чем выпрыгнуть из люка. Выбор между уходом в отказ перед инструкторами и прыжком был прост: когда они говорили: «Пошёл!», — ты прыгал. Всех нас объединяло только одно — страх. Девиз парашютной школы гласил: «Знания развеивают страх», так что я, должно быть, был очень тупым, потому что мне было страшно. Первый прыжок никогда не забывается, но именно второй запоминается больше всего. В первый раз тебя предупреждают обо всех опасностях, но ты не веришь, что находишься на высоте 800 футов в воздухе, болтаясь под воздушным шаром, и многие вещи остаются незамеченными. Но во время второго прыжка вы ничего не упускаете из виду и осознаете все происходящее. Вы также знаете, чего можно ожидать. Этот прыжок совершается через отверстие в клетке, подвешенной под воздушным шаром, с высоты 800 футов. Еще шесть прыжков с самолета завершили курс парашютной подготовки, и через четыре недели мы получили свои крылышки.
Хотя тогда я этого не знал, мне предстояло совершить еще множество прыжков, и даже сделать это своим хобби и платить за привилегию. Я также олицетворял всю армию.

СЛОВА МУДРОСТИ
Страх — лучшее слабительное, известное человеку.
Ничто так не пугает, как страх.

ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Динамщица: влажная неуверенная отлынивающая киска. [8]
Солдатское кафе: никаких устремлений, весь интерес — чисто потрахаться. [9]

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Я встретил одну девушку в солдатском кафе; с ней была собака.
Сопли, выбитые зубы, порванное ухо: собака тоже была грубой.

ПИЩА ДЛЯ УМА
Стоя в блестящем виде и в красном берете на построении, я выглядел как лебедь Вестас. [10]

Мы вернулись в старый добрый Олдершот для продолжения подготовки — место, где мы могли покрасоваться перед новобранцами нового набора, демонстрируя свои десантные крылышки. Но вскоре нас вернули с небес на землю, когда начались тренировки, которые стали еще более интенсивными, чем раньше. Теперь нам предстояло соответствовать грозной репутации Парашютного полка. Мы должны были совершать марш-броски дальше, бегать быстрее и выглядеть смышленее всех остальных солдат на земле. В этом нам помогал чванливый толстый коротышка, на которого мы не смели даже глянуть и избегали любой ценой. Некоторые говорили, что его скелет сделан из титана, а в крови содержится криптонит, [11] я же полагал, что он просто большой толстый невежественный долбоёб. Это был наш полковой сержант-майор. В его обязанности входило следить за тем, чтобы мы соответствовали требованиям торжественного парада. Репетиции торжественного выноса знамени были похожи на прогулку в парке; каждый день мы маршировали с примкнутыми штыками в быстром и медленном темпе, в дневное и ночное время. Время от времени на плацу появлялся сержант-майор и начинал свой урок. Он произносил команду и тут же на одном дыхании кричал:
— Отставить!
После этого он сообщал сержанту:
— Возьми имя у того человека.
— Понял, сэр, — отвечал сержант.
— Не этого, а того, что сзади.
— И его тоже, сэр, — неизменно отвечал сержант.
Провинившихся отправляли на гауптвахту, где они проводили несколько часов, подвергаясь наездам со стороны военной полиции. Это был его безотказный способ привлечь всеобщее внимание.
На генеральной репетиции сержант-майор проверял нас с микроскопической тщательностью. Я же все еще находился под влиянием культуры стиляг, и мои брюки оказались ушитыми. Когда их выдали, брюки распускались через пару шагов, после чего закручивались вокруг моих ног, как спинакеры на парусной яхте. Думаю, портниха отрезала от них несколько ярдов лишнего материала, но это не произвело впечатления на старого ворчуна, которому явно грозила смерть от инфаркта. Вены у него на висках вздулись, как извивающиеся угри на рыбном прилавке.
— Уберите его с глаз моих, — прорычал он, и беднягу Лофти отправили в камеру предварительного заключения. У сержант-майора явно не было чувства стиля, и я снова оказался рядом со своим старым приятелем Кримпи. Думаю, со времени нашей последней встречи он стал несколько мягче; все-таки его геморроидальные шишечки взяли свое.
Парад прошел без сучка и задоринки, и мои родители, которые присутствовали на нем, были под большим впечатлением. Мой отец был на седьмом небе от счастья, и теперь я стал его героем. Моя мама, увидев группу новобранцев, возвращавшихся с пробежки, покрытых грязью, пустила слезу. Ей хотелось забрать их всех домой и накормить.
Я забыл упомянуть, что мой приятель Дейзи, армейский чудила, поступил в армию через две недели после меня. Он продержался там всего три недели, прежде чем его выгнали. У него не было координации, и маршировал он, выбрасывая вперед левую руку одновременно с левой ногой, что больше напоминало сценку из шоу Бенни Хилла.
Перед отправкой на новое место службы нам предоставили две недели отпуска, поэтому, надев свою лучшую парадную форму с недавно пришитыми крылышками, я уверенно направился в Даунхэм. Мои ботинки были как зеркало, и здесь стоит упомянуть о том, сколько времени ушло на то, чтобы довести их до такого состояния. Каждый день, с тех пор как мне их выдали, не менее часа уходило на то, чтобы выровнять их, и отполировать, а затем нанести слой ваксы, втирая ее круговыми движениями, из-за чего мы называли этот гуталин баночкой с маленькими кружочками. Его втирали указательным пальцем, а затем влажной тряпкой снимали излишек и полировали снова: вот это и есть настоящее поддержание уставного порядка. Но как ты ни старайся, один ботинок всегда получался лучше другого, они никогда не были одинаковыми. С металлическими набойками на пятке и носке и тринадцатью гвоздями на каждом, они весили несколько фунтов. Они были моей гордостью и радостью, но также стали причиной острой неловкости.
По дороге домой я на цыпочках спускался по эскалатору на станцию метро, забитую пассажирами, и в следующую минуту оказался внизу, лежа на станции, обмотавшись вокруг рекламного плаката: безболезненный способ удаления лишних волос. Мои ботинки заскользили, и я опередил всех. Чтобы дополнительно насыпать соль на рану, подняться мне помогла старушка лет восьмидесяти. Не думаю, что Алан когда-либо сталкивался с подобной проблемой.
Дома все изменилось к лучшему: теперь я был героем. Мама обращалась со мной как с воином-победителем, а ужины становились все обильнее и обильнее. Мой отец даже отделил зерна от плевел, и я слышал, как рассказывал своему приятелю, что я больше не фаворит на скачках, а уже отправился на запад.
Еще один смелый поступок, который не удался из-за моих ботинок, — это когда я спрыгнул с автобуса, ехавшего на большой скорости. Автобусный маршрут проходил мимо нашего поворота, его автобусные остановки находились в 300 ярдах в обе стороны. У вас был выбор: выйти на первой, или рискнуть и спрыгнуть, не доезжая до следующей, если условия были подходящими. Ну или, как и все остальные, выходить, когда автобус остановится. В своем стремлении выделиться, мы всегда старались экономить на ходьбе, а теперь, когда я стал десантником, скоростные автобусы были мне не страшны. Так что теперь, в соответствии со своими навыками, нужно было пораньше спуститься вниз по ступенькам и оценить скорость, когда автобус проезжал мимо нашего поворота. Если она была подходящей, то, присев как можно ниже у заднего края платформы и держась за поручень, можно было выпрыгнуть, и если ноги передвигались достаточно быстро, то проблем не возникало. Обычно, если автобус приходил вовремя, скорость была приемлемой, и прыжки были привычным делом. Однако тем вечером автобус мало того, что опоздал, так еще и пошел дождь. Я спустился вниз по ступенькам, показывая, что буду выходить на остановке, но не мог не заметить, как пристально смотрит на меня кондукторша. Она посмотрела на меня, выглянула наружу, потом снова на меня, ее взгляд остановился сначала на моем красном берете, потом на крылышках. Она не произнесла ни слова, но выражение ее лица говорило само за себя. Я прыгнул!!!
Помню, как увидел искры, и, хотя мои ноги делали 20 миль в час, скорость тела приближалась к 30 милям в час.
Вернувшись в Олдершот, я получил назначение в штаб бригады. «Вот где начинается солдатская жизнь», — подумал я. Первой моей ошибкой было спросить у старослужащего, как обстоят дела, и он рассказал мне, как хорошо во взводе охраны. «Не надо заправлять койку, и никто не проверяет тебя на построении», — лицемерно рассказывал он. Моя вторая ошибка заключалась в том, что я ему поверил.
Строевой смотр оказался более сложным, чем открытие парламента, а проверка сержант-майора превосходила все, что я испытал за свою короткую армейскую карьеру. Меня проверяли на наличие грязи на берете, латуни, обмундировании и ботинках. Когда главный сержант-майор рычал, с деревьев облетали листья; он был просто огромным, самым крупным из всего, что я видел без колес. Судьба моя была предрешена; я должен был явиться к нему позже. Нас отправили охранять территорию, а он пошел осматривать расположение. Услышав через несколько минут мучительный крик, я понял, что он добрался до моей койки.
Всех новых парней представляли командиру части, который задавал различные вопросы. Моего товарища Джо спросили:
— Откуда ты, рядовой?
Джо ответил:
— Из учебки, сэр!
— Это я знаю, но где ты, черт возьми, родился?
— Честно говоря, не знаю, сэр, я тогда был совсем маленьким.
Командир части пытался держать себя в руках и создать образ хорошего парня для своих новых подопечных. Он задал нашему скаузеру старый любимый вопрос:
— Почему ты пошел в армию, Джонс?
Он ожидал умного ответа, и совершенно растерялся, когда ливерпулец ответил:
— Мой брат пошел в парашютисты шесть месяцев назад и возненавидел их, а мне нравится то, что не нравится моему брату.
Мне была по душе такое подшучивание, и моя ухмылка становилась все шире и шире, что не осталось незамеченным главным сержант-майором, с которым мне предстояло встретиться в следующий раз.
На меня он потратил целый день.
— Ты смеешь появляться на моем построении в штанах, которые не надел бы ни один уважающий себя бродяга! Носить берет, похожий на днище детской коляски, и находить это забавным! Твой ремень выглядит так, будто его отрыгнули обратно, и даже на глубоководном ныряльщике я видел ботинки получше! Этот свитер не надел бы даже самый неряшливый стивидор из Малакки, а твои гамаши…
И так далее, и так далее. Тогда я понял, что совершил серьезную ошибку, и возненавидел армию. Но что мне делать было дальше, ведь вернуться домой я не мог. С самого начала нам вдалбливали одну вещь: используй свою смекалку парашютиста. И мне, конечно, пришлось воспользоваться этим.
Следующие шесть месяцев моей службы оказались заполненными доставкой угля, опорожнением мусорных баков и чисткой котелков. По крайней мере, когда мы вывозили мусорные контейнеры, то отправлялись на свалку, где было приличное кафе. По счастливой случайности я разговорился там с солдатом, который находился в отпуске между боевыми командировками в Малайю. Он служил в Специальной Авиадесантной Службе, специальном подразделении, которое возродили в Малайе для проведения дальнего патрулирования в джунглях против коммунистических террористов, о которых Алан рассказывал мне несколькими месяцами ранее в таверне «Даунхэм». Этот парень по имени Арчи мог быть родственником Алана, поскольку он был одним из самых больших романтиков, которых я когда-либо встречал. Его истории были еще лучше, чем у Алана, и я подсел: САС была как раз для меня.
Я отправился на встречу с командиром части по собственной воле, и это имело бóльшее значение, нежели то, что меня для разнообразия гоняли по плацу. Я сказал ему, что хочу стать добровольцем в САС, и увидел, как на его лице отразилась радость. Это было настолько заразительно, что даже главный сержант-майор заулыбался. Позже он отвел меня в сторонку и четко сказал, что больше не желает меня видеть. Я ответил, что это чувство взаимно, на что он даже предложил мне помочь упаковать вещи. Так что, ухмыляясь от уха до уха, как собака с двумя членами, [12] я снова отправился в Брекон. Все это просто доказывает, что:

ОТВАЖНЫЕ ЗУБОСКАЛЯТ

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Автор обыгрывает строевую команду Double!, которую можно перевести как «сдваивать» или «удваивать».
[2] Соответственно, уроженцы Ливерпуля, шотландцы, ирландцы, уэльсцы, йоркширцы, и жители Ньюкасла.
[3] Генри Уильям Купер — английский боксёр-супертяжеловес, дважды удостаивался звания «Спортсмен года» по версии BBC. Скорее всего, автор имеет ввиду рассечение, полученное им в поединке с Кассиусом Клеем, ставшим в дальнейшем известным как Мохаммед Али, во время их знаменитого поединка в июне 1963 года.
[4] Английская комедия положений 1969 года.
[5] Британский военный фильм 1946 года об участии британской 1-й воздушно-десантной дивизии в битве при Арнеме во время операции «Маркет Гарден» во время Второй мировой войны. Это был первый фильм, снятый об этой битве, и самый кассовый фильм о войне в Великобритании почти за десятилетие.
[6] 1,88 метра и 68 кг.
[7] Ночь Бернса или ужин Бернса — национальный праздник в Шотландии, отмечаемый 25-го января торжественным обедом с традиционным порядком следования воспетых поэтом блюд (основное — сытный пудинг хаггис), вносимых под музыку шотландской волынки и предваряемых чтением соответствующих стихов Бёрнса (предобеденной молитвой «The Selkirk Grace» («Заздравный тост» в рус. переводе С. Я. Маршака) и «Ode to Haggis» — рус. «Ода шотландскому пудингу „Хаггис“»). Также этот день отмечается поклонниками творчества поэта во всём мире.
[8] Англ. Wet unconfident malingering pussy (WIMP).
[9] Авторская расшифровка сокращения NAAFI (Navy Army And Air Force Institute, Военно-торговая служба ВМС, ВВС и сухопутных войск) — No Ambition and Fucking; all interest.
[10] «Лебедь Вестас» (англ. Swan Vestas) — торговая марка спичек, которые, будучи короче обычных, получили название «спички курильщика». Имеют характерный зелено-красный коробок, и автор иронизирует, что в зеленой униформе и в красном берете, он выглядел как он.
[11] Название вымышленного химического элемента из комиксов о Супермене.
[12] Англ. dog with two dicks. Испытывать необыкновенное счастье; кроме того, так называют мужчину с большой потенцией.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ОТБОР

Моя радость по поводу отъезда из Олдершота не знала границ. Я чувствовал себя как Джули Эндрюс, поющая «Холмы ожили от звуков музыки», когда они бежали из нацистской Германии. [1] Ехать мне пришлось в полном походном снаряжении, что было не очень удобно. Здесь было все, чем я владел или за что расписывался в ведомости; все мое мирское имущество, уложенное в различные подсумки, карманы и ранцы. Мое форменное пальто весило целую тонну, и было свернуто вокруг моего большого рюкзака. С него еще свисали пончо, противогаз и камуфляжная сеть. В маленьком рюкзаке была уложена одежда, а в боковых карманах — котелок, внутри которого лежали щетка для ботинок, комбинированный столовый набор (нож, вилка, ложка) и дощечка для полировки пуговиц. В подсумках для боеприпасов я носил запасные носки, нижнее белье и газету «Дейли Миррор». Когда я шел, все это скрипело, звенело и лязгало, порождая какофонию звуков, протестующих против подобной конфигурации. В моем вещмешке хранилось нательное белье и все мое боевое снаряжение, дополненное стальным шлемом. Весил он около 80 фунтов. Напоминая перегруженного тинкера, [2] я начал свой путь в Деринг-Лэйнс в Бреконе, где проходил отборочный курс САС. Было субботнее утро, мой любимый день недели. Чего ожидать, никто не знал, поскольку сам Полк был окутан тайной, но ничего не могло быть хуже Олдершота, поэтому, с открытым сердцем, нагруженный вещмешком, поднятым на мой большой рюкзак, я шагал к новым горизонтам в унисон со звуками, которые издавало мое снаряжение. Старая добрая ухмылка вернулась.
На пути мне пришлось сделать пересадку с поезда на поезд в Кардиффе, пересекая платформы в потоке людей. Это был день, когда Англия играла с Уэльсом; и при каждом шаге вперед меня отбрасывало на два назад. Я боролся, думая, что все это — часть отборочного курса. Я знал, что должен пересесть на поезд на маленькой станции Талибонт, но мне не сказали, что платформа настолько коротка, что поначалу поезд останавливается, чтобы дать возможность сойти пассажирам передних двух вагонов, а затем протягивает вперед и высаживает пассажиров двух задних вагонов. Будучи хорошим солдатом, я ожидал нашего прибытия и напялил на себя все свои атрибуты. Когда поезд остановился, я открыл дверь и вышел. Это больше напоминало возвращение в парашютную школу: кроме пустого пространства, под ногами ничего не оказалось. К моменту удара о рельсы я находился в горизонтальном положении, и первоначальный удар, хотя и тяжелый, был немного поглощен моими подсумками. Но восемьдесят фунтов вещевого мешка, увенчанного сталью, настигли меня с безошибочной точностью, причинив все возможные повреждения и заставив мою голову еще глубже погрузиться в железнодорожную насыпь. Я лежал, оценивая свои повреждения, и думал о том, как же мне повезло, что я прошел парашютную подготовку. Такое падение гражданского человека могло и убить; к тому же старушки, которая помогла бы мне подняться, по крайней мере, на этот раз поблизости не было. У меня вспухла губа, а поцарапанный нос приобрел оттенок под цвет моего берета.
В Брекон я приехал в строго подержанном виде, и меня встретил крепко сложенный парень в берете песочного цвета.
— Похоже, у тебя было интересное путешествие, приятель; забирайся в машину.
Он взял мой вещмешок и с легкостью закинул его на заднее сиденье «Лендровера». Я впервые сидел спереди в армейском автомобиле и впервые в «Лендровере». Это может показаться не очень значительным, но для меня лично это было знаменательное событие. Оно произвело на меня сильное впечатление: это было больше похоже на жест приветствия дома, чем на простое знакомство. Вот старый солдат, одетый в парку, называет меня приятелем. Такие ребята были редки, как куриные зубы. Ему было около тридцати, у него были большие усы, закрывавшие почти всю нижнюю часть лица, и он был обут в ботинки на резиновой подошве, за которые я бы отдал жизнь. Также он носил обмотки, которые аккуратно придерживали его форменные брюки оливкового цвета над ботинками, смазанными жиром, а не отполированными. Именно так я всегда представлял себе солдат. Первое впечатление очень важно, и я был по-настоящему впечатлен. Этот человек заставил меня почувствовать себя нужным, и я уважаю его по сей день. Меня разместили в крестообразной казарме вместе с тридцатью другими парнями; всего же на отборочном курсе было 120 человек.
В воскресенье мы первым делом отправились на пробежку, а остаток дня провели, получая снаряжение. Это был просто праздник какой-то, лучше, чем Рождество. Мне выдали непромокаемое пончо, которое действительно закрывало все тело. В Парашютном полку у нас была только противохимическая защитная накидка, которая едва прикрывала верхнюю половину тела. Следующим был спальный мешок, прозванный «зеленой личинкой»: лучше и быть не может — о ночах, когда я дрожал под легким одеялом на Солсберийской равнине, не хочется и вспоминать. Когда же мне выдали ветрозащитную куртку, я был близок к оргазму. Она была сделана из хлопка, и даже если вы промокали насквозь, она согревала вас примерно так же, как гидрокостюм в море. Пока вы двигались, ваше тело сохраняло вырабатываемое тепло, а ветрозащита предотвращала потерю тепла из-за ветра. Она быстро сохла — в отличие от десантной куртки Денисона, [3] которую мы носили в Парашютном полку, и которая при намокании только тяжелела и требовались недели, чтобы ее высушить. Следующим шел джерси крупной вязки. Это был плотный шерстяной свитер, усиленный на плечах и локтях. Теперь я был готов ко всему и жаждал отправиться в путь. Каждый получил призматический компас, но лишь не многие из нас знали, как им пользоваться — обычно они были только у офицеров. Все это снаряжение было уложено в альпинистский рюкзак с рамой. Конечно, сегодня есть рюкзаки и получше, но тогда это был просто топчик, предел мечтаний.
Вечером был проведен инструктаж, на котором объяснили, что от нас требуется, и я снова был впечатлен тем, как нас здесь собрали и как к нам обращались. Не было никаких криков, издевательств или оскорблений. Это было похоже на рай за закрытыми воротами; совершенно иная атмосфера по сравнению с Олдершотом. Я попал в отличную компанию парней из всех родов войск. Завести друзей было легко, поскольку все мы были любознательны и нуждались друг в друге, чтобы преодолеть трудности предстоящих недель. Вскоре обнаружилось, что, хотя все были выходцами из самых разных слоев общества, нас объединяло две общие черты — нам всем надоели наши собственные подразделения, и мы с нетерпением ждали настоящей солдатской службы.
Бóльшую часть отборочного курса составляли представители Парашютной бригады и пехотинцы, но также были представители большинства Корпусов. [4] Средний возраст, вероятно, составлял двадцать шесть лет; я же был еще свежим восемнадцатилетним юношей, но уже оснащенным для убийства. В ту же ночь начался дождь, не прекращавшийся на протяжении последующих двух недель.
Отбор был физически очень требовательным, и поначалу индивидуальным. Чтобы свести количество кандидатов числом свыше ста к более приемлемому для продолжения подготовки, нас подвергли длительным марш-броскам с тяжестями через Брекон Биконз. С каждым днем дистанция становилась все длиннее, а вес тяжелее, и вас поощряли идти как можно быстрее. У Клиффа Ричарда в то время была хитовая композиция, которая очень неуместно называлась «Путешествие налегке». [5] Ну что за слова: я могу съесть азбучный суп [6] и проблеваться лучше, чем эти певцы ртом. Ему есть за многое что ответить. Моя миссис его обожает, и, что удивительно, он моего возраста. Все дети спрашивают меня, почему мы не выглядим одинаково, говоря: «Он выглядит так молодо, а ты — так старо». Все, что я могу им ответить: «Просто он не женат на вашей матери».
Не было ни построений, ни ранних подъемов, только перекличка. Вам говорили, на каком грузовике вы едете, и какие карты требуются. Если вы не попадали на транспорт, считалось, что вы выбыли. Уйти с курса можно было в любое время: это был процесс самоотбора. Если вы не останавливались и укладывались в отведенное для каждого упражнения время, у вас был шанс пройти отборочный курс. Никто не знал допустимого времени, и это заставляло двигаться как можно быстрее. Но даже если вы приходили первыми, это еще не означало, что вы прошли.
Старт всегда был ранним, чаще всего около четырех часов утра. Первым, кого мы видели, был Скоуз, наш повар. Что за зрелище представало утром для утомленных глаз! Все кухни топились коксом, и его первой задачей было разжечь их, поэтому он всегда был с ног до головы покрыт сажей. Его халат был черными, а лицо постоянно закамуфлировано. Все, что он готовил, плавало в жире — как раз то, что нам было нужно, чтобы не замерзнуть. Вы могли взять столько яиц всмятку, сколько пожелаете, и столько бекона, сколько поместится на вашей тарелке. Лишь немногие не приходили на завтрак, предпочитая оставаться в постели, чтобы хоть немного поспать. Я ложился спать полностью одетым, и мне оставалось только встать и надеть ботинки, которые я не завязывал до тех пор, пока не оказывался в столовой. У Джеки была электробритва, которой пользовались шесть человек, и мы могли бриться во время еды.
Каждый день нам выдавали сухарную сумку с ланчем, который никогда не менялся. Одна консерва с колбасным фаршем, один сыр, один бутерброд с обычным маслом и одно вареное яйцо. Если нам нужно было оставаться снаружи дольше двенадцати часов, к нему прилагалась плитка шоколада. Этот ланч готовился нами по очереди вечером, заблаговременно, и искусство приготовления было развито до совершенства. Один человек, как азартный игрок на Миссисипи, раскладывал на столе хлеб; другой натирал маргарин, растопленный на плите; еще один клал фарш или сыр, а другой начинял их яйцом. Хотя они были не очень аппетитными, их с удовольствием поглощали, и никогда не было никаких жалоб. Чтобы подшутить над кем-нибудь, мы иногда выбрасывали фарш и сыр и клали картонный муляж, на котором маркером было написано «это сэндвич со стейком».
Наши инструкторы были великолепны. Они были очень опытными и давали отличные советы, хотя в то время это не всегда ценилось, поддерживали вас и подбадривали, когда это было необходимо. Никто не носил знаков различия, и представьте мое удивление, когда я обнаружил, что парень, который забирал меня с вокзала, был сержантом. Для того, чтобы представить это в перспективе, расскажу историю: когда моего приятеля взяли в парашютисты, мы отпраздновали это событие несколькими кружками пива и ввязались в большую драку в центре города. Утром главный сержант-майор набросился на Джо и сорвал с него нашивку, заявив, что он опозорил весь полк. Джо протестовал и заявлял о своей невиновности, объясняя, что драку затеяли какие-то «дерьмовые шляпы», [7] оклеветавшие парашютистов. Сержант-майор остался невозмутим. «Меня расстраивает не драка, а то, что ты пьешь с рядовыми, и это я считаю презренным».
На контрольных точках и в пунктах сбора стояли сержанты-инструкторы, подгонявшие вас на следующий этап. Сочувствия искать было бесполезно, так как вам говорили, что в словаре это слово стоит между словом «дерьмо» и словом «сифилис». [8]
Я отчетливо помню первый день, когда нас выпустили в Биконз. Высадив каждого по отдельности, нам дали координаты контрольных точек, на которые нужно было выйти. Для этого было необходимо несколько раз пересечь Пен-и-Ван. Когда вы смотрели сквозь дождь, пейзажи были великолепны, но, к сожалению, я не мог соотнести их со своей картой или понять, где нахожусь. Когда можно было определить вершину, это упрощало дело, но когда спускался туман, я терялся. Я прошел в два раза больше, чем остальные, и не успел пройти несколько контрольных точек. В тот же вечер мне посоветовали достать со дна моего «бергена» компас и пользоваться им. Так я научился ориентироваться. С каждым днем я чувствовал себя все увереннее и начал ориентироваться на местности, используя расчет времени и расстояния вместе с магнитными азимутами. Чтение карт — это хорошо, когда у вас есть точная карта, но места в мире, где зачастую действовал Полк, на карту не наносились. Чтобы приучить вас к этому, нас познакомили со схематичными набросками. На схеме было очень мало топографической информации, поэтому приходилось полагаться исключительно на азимуты. Это помогло мне понять важность компаса. Единственный способ сохранить ориентацию в любую погоду ночью или днем — это компас. Помните старую китайскую пословицу:
МОЖНО ПОПАСТЬ НА СЕВЕР, ПОВЕРНУВ НА ВОСТОК
МОЖНО ПОПАСТЬ НА ЮГ, ПОВЕРНУВ НА ЗАПАД
НО ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ПОПАСТЬ НА СЕВЕР, ЕСЛИ ПОВЕРНЕТЕ НА ЮГ
В Парашютном полку мою уверенность в себе разрушил мой взводный. Однажды ночью он вывел нас на разведку на Солсберийскую равнину. Карта и компас были только у него, и мы слепо отправились за ним. После двух часов блужданий мы поняли, что заблудились. На одном из привалов один из парней сходил по большому, а так как мы всю неделю питались сбалансированным сухим пайком, то нагадил он так, что оно оказалось огромным и наполовину перекрыло наш путь. Наша участь подтвердилась, когда мы прошли мимо этого во второй раз. В конце концов мы остановились и полюбовались восходом Солнца на прекрасном участке ровной травы. Хотите верьте, хотите нет, но оказались мы на поле для гольфа. Это должно быть был Тидуэрт, который находился по меньшей мере в двадцати милях в стороне от нашего маршрута. Рассказ лейтенанта звучал примерно так: «Конечно, мы были на поле, хотя и сбились с пути». [9]
Мне повезло, что у меня хорошие ноги, и я начал отборочный курс, надев свои лучшие ботинки. Фунт на ногах эквивалентен десяти на спине, поэтому я давал фору всем, как Аркл. [10] Лучшими ботинками они оставались недолго, но некоторое время были моей единственной обувью. Они были неизнашиваемыми; их невозможно было убить. В конце концов, через несколько месяцев их заменили на пару с резиновой подошвой, и по-настоящему они проявили себя в конце отборочного курса, когда начальство решило побить рекорд Барбары Мур, [11] которая и сама была далеко не весенним цыпленком и однажды преодолела сто миль за двадцать четыре часа. Марш проходил по дорогам, так что после гор это показалось легкой прогулкой, однако для ног это было тяжело. Мне повезло, а вот некоторые ребята так и не смогли оправиться: волдыри начали нагнивать и никак не заживали. Конечно, идти нам приходилось с винтовками и пятидесятифунтовым «бергеном». На отборе нам не разрешалось пользоваться дорогами или тропами, поэтому мы не привыкли к постоянным ударам о твердую поверхность. Позже я получил два перелома плюсневых костей, которые я и связываю с этим безумием, но мозолей не было.
Множество травм не давали покоя медикам и врачам. Подвернуть лодыжку или порвать связки было очень легко. Медпункт был открыт круглосуточно, чтобы ребятам могли оказать помощь. Рассказывать доктору слишком много они опасались, чтобы их не сняли с отборочного курса. Типичный диагноз выглядел примерно так:
— Где болит?
— Здесь и там.
— Когда болит?
— Время от времени.
— Позвольте мне надеть это.
— Когда я смогу снова ходить?
— Рано или поздно сможешь.
Переносимый вес создавал огромную нагрузку на тело, и потертости от ношения «бергена» были обычным явлением. Они возникали из-за постоянного натирания рюкзака о незащищенную плоть; лучший способ избежать их — обмотать каркас «бергена» пончо, чтобы он был подальше от тела. Это также помогает правильно упаковать рюкзак. Тяжелые и громоздкие предметы следует переносить как можно выше, чтобы уменьшить давление на поясницу. Распределить нагрузку также помогает увеличение ширины плечевых ремней. Мне показалось полезным перенести часть веса рюкзака на поясную систему — опираясь на фляги с водой, я немного разгружал плечи. Современные рюкзаки оснащены поясным ремнем; и, наверное, я родился раньше своего времени. Независимо от того, как вы несете снаряжение, вы все равно должны доставить его из пункта «А в пункт «Б» как можно быстрее. Последнее упражнение на испытательной неделе — это «Выносливость». Это 55-километровый марш с 55 фунтами на спине. Он проходит по самым высоким вершинам холмов Биконз, и на него отводится 20 часов. Вес рюкзака строго контролировался. Каждый день вам сообщали вес, а в качестве балласта использовались кирпичи, на которых было клеймо «TW», [12] чтобы их нельзя было выбросить. На некоторых контрольных точках проводились выборочные проверки. Там устанавливались весы, и лишь небеса могли помочь тому, кто оказывался слишком легким. В качестве компенсации им давали камень, подписанный инструктором, который нужно было предъявить в конце марша.
Была одна вещь, которую сейчас не делают, но которую делали мы, — это марш-бросок с грузом. Нас нагрузили вспомогательным оружием и боеприпасами и разбили на группы по шесть человек. Каждый человек нес на себе восемьдесят фунтов, свое личное оружие, а также делил с другими какую-то часть тридцатидвухфунтового пулемета «Браунинг» и восемнадцатифунтовой треноги к нему.
К концу дня мы были измотаны, но перед тем как укладываться спать, нужно было просушить снаряжение и одежду для использования утром. Дождь шел каждый день на протяжении всей недели испытаний, и всегда была гонка за то, чтобы добраться до сушильной комнаты первым и занять лучшее место. Поэтому, прибыв на крайнюю точку сбора пораньше, можно было сесть на первый грузовик, возвращающийся в лагерь, и получить шанс высушить к утру снаряжение. Не всегда все срабатывало по плану, и часто утром мы были мокрыми еще до начала. Последний грузовик отставал от первого на несколько часов, приходилось ждать отставших, что очень мешало тем, кто находился на борту, должным образом подготовиться к следующему дню. Еда была холодной, горячая вода закончилась, а в сушильной комнате не оставалось свободного места. Мы постоянно испытывали голод, и размер наших порций требовал определенной веры в себя — поднимать тарелки с едой на стол было целой тренировкой.
Оружие нужно было чистить, и обычно это делали прямо в грузовиках, возвращавшихся в лагерь. Это были старые винтовки FN, но они должны были быть безупречными, и нарушителей ждали суровые наказания. Одним из таких наказаний была работа на коммутаторе. Подробнее об этом позже.
Некоторые ребята вспоминают, что худшей частью отбора была поездка в четырехтонниках. На этих грузовиках никогда не было целого тента; он всегда был либо порван, либо не зашнурован, либо отсутствовал. В кузове было холодно, поэтому мы забирались в спальные мешки. Водители словно тренировались для Брэндс-Хэтча [13] и гоняли на грузовиках по трассе. Мы плотно набивались, раскладывались на сиденьях и на полу, но нас все равно швыряло. Сил жаловаться не оставалось; по крайней мере, мы быстро возвращались в лагерь. Много лет спустя один янки сказал: «Неудивительно, что у вас так много хороших гонщиков: вы постоянно тренируетесь».
С каждым днем отборочного курса группа становилась все меньше и меньше. Вначале большинство покидало курс добровольно, или же уходили те, кто по медицинским показаниям не мог его продолжать. По мере прохождения курса люди выбывали, если не выполняли нормативы или не соблюдали требования. Их возвращали обратно в часть (делали «ВВЧ»). Я ни за что не собирался возвращаться; мне здесь нравилось. Из ста двадцати человек, начавших отбор, к концу испытательной недели нас осталось шестнадцать.
Испытательная неделя, которая на самом деле продолжалась десять дней, была направлена в основном на проверку уровня физической подготовки. Она была призвана проверить выносливость на пределе возможностей и отобрать тех, кто никогда не сдавался, независимо от ситуации. Это была индивидуальная работа: следовать за кем-то вам не разрешалось. Вначале всех поощряли продолжать, но по мере уменьшения числа участников нам предлагали выбыть. Это были игры разума, которые нужно было преодолеть. Вы добирались до последней, как вам казалось, контрольной точки, а потом вам говорили, что через три километра есть еще одна. Выбирайте: либо сесть на транспорт прямо на месте, либо отправиться на последнюю контрольную точку. Естественно, если вы хотели пройти отбор, вы шли дальше, и вас отзывали обратно, когда вы проходили сотню ярдов или около того.
Не было двух одинаковых дней, но все они начинались примерно одинаково. Будильник Джика проникал в подсознание, возвращая вас к реальности из глубокого сна, где всегда светило Солнце. Постепенно храп и запахи пробуждали чувства, помогая сориентироваться, где вы находитесь в 03:30 типично морозного уэльского утра. Вы могли бы пролежать в постели еще месяц и по-прежнему чувствовать усталость, но нужно было шевелиться. Как только вы это делали, боли и ломота во всем теле возвращались с новой силой. Обычно вы не замечали запаха, принимая его как норму, но он был уникальным для нагретой коксом хижины, полной потной, покрытой коркой одежды, сохнущей у печи. Джик всегда вставал первым и снова разжигал огонь. Ночью печь заправляли напоследок, и потом оставалось только приоткрыть задвижку и быстро ткнуть пальцем. Звучит как анекдот про епископа и актрису. [14] Пару раз огонь гас, так что поутру все снаряжение было мокрым, а на окнах замерз конденсат, понизив температуру до субарктических масштабов. Надеюсь, накануне у вас нашлось время набить ботинки газетами, чтобы они просохли. Хотя кожаные ботинки никогда не должны находиться вблизи источников тепла, мы обычно пренебрегали этим, и у многих обувь трескалась и выкручивалась. Перед тем как надеть ботинки, нужно было обязательно удалить все остатки газет, так как однажды я уже был на полпути к Пен-и-Вану, когда был вынужден остановиться из-за сильного дискомфорта. Сняв ботинок, я обнаружил, что в мыске все еще торчит полстраницы. Думаю, пальцы моих ног разгадывали кроссворд.
Полностью одевшись, мы отправлялись в сушильную комнату, чтобы собрать все вещи, такие как ременно-плечевая система, «берген» или спальный мешок, которые оставляли на ночь сушиться. Пока наши ряды не поредели, у печки оставалось место только для обуви и некоторой одежды. Потом все отправлялись в столовую и нагружались как можно бóльшим количеством жира. Между глотками яиц, бекона, жареного хлеба и фасоли выпивались пинты чая, не забывая потом прихватить с собой сухарные сумки с пайком, прежде чем отправиться в оружейку, которая находилась рядом с караульным помещением, где у нас обычно было построение. Там мы по очереди расписывались, получали оружие, а также забирали сухарки для тех, кто не успел позавтракать. Это очень помогало, когда не хватало времени, а так было почти всегда. Когда называли ваше имя, вы садились в грузовик, и когда он заполнялся, отправлялись к месту высадки. Это всегда происходило в нескольких милях от проторенной дороги, на узкой тропинке, о которой знали только инструкторы. Когда грузовик останавливался, один человек спрыгивал, и ему указывали место на карте, для чего использовалась травинка, а не палец. Потом давали координаты первой контрольной точки, и как только вы убеждали инструкторов, что знаете, куда направляться, они ехали к следующей точке высадки. Иногда было выгодно выходить на марш пораньше, а иногда — как можно позже.
Всегда стóит изучить карту и наметить маршрут, прежде чем отправляться в путь. Выбрав оптимальный маршрут, можно сэкономить несколько часов. Во время ориентирования нужно было опустить голову и идти дальше. На моем отборочном курсе постоянно шел дождь, и вы промокали насквозь за считанные минуты, но пока вы находились в движении, вам было комфортно. Остановки были сведены к минимуму, но было разумно остановиться и поправить рюкзак, если он был неудобен или если один из носков сползал вниз. Секрет предотвращения этого заключался в том, чтобы на голую ногу надевать нейлоновые носки, а шерстяную пару, выдаваемую в армии, натягивать поверх. Это предотвращало их соскальзывание, которое приводило к возникновению давящих скаток, повреждающих ступни. Казалось, что вы всегда идете в гору и против ветра. Обычно, когда нас высаживали, было еще темно, но с улучшением освещенности можно было различить местные предметы, что помогало уточнить свое местоположение. На горизонте виднелись другие фигуры, спешащие к своим контрольным точкам, но следить за ними было бесполезно, так как они шли разными маршрутами. С большим облегчением вы добирались до первой контрольной точки, где вас проверял инструктор, чтобы убедиться, что вы можете продолжать свой путь, и указывал следующую контрольную точку. Здесь тратилось как можно меньше времени — вы уходили с этого места прежде, чем проложить следующий маршрут. На некоторых контрольных точках, расположенных на длинных участках маршрута, давали чай и еду. Во время «Выносливости» я смутно помню, как получил порцию рома. Это был ром G10, вероятно, самый крепкий спиртной напиток на земле. Под его воздействием можно было ампутировать себе ногу и не понять этого, пока не попытаешься встать.
Сидеть было смертельно опасно, ведь тело быстро остывало. Мышцы сводило судорогой, связки и сухожилия напрягались. Легче было бежать вниз по склону контролируемыми зигзагами, широко расставив ноги. На равнине мы бежали трусцой и атаковали подъемы со всей возможной энергией. Вы обещали себе отдохнуть, когда достигали определенной скалы, но продолжали идти, пока не добирались до вершины, где снова обещали себе отдых, но редко делали это.
В непогоду или ночью компас был постоянно наготове. Когда идешь по азимуту, мозг думает, что идет по кругу. Требуется время, чтобы обрести уверенность в показаниях компаса, но он никогда не врет. Без него пытаться выдерживать прямое направление практически невозможно. То, что вам кажется прямой линией, на самом деле — большая дуга.
Дождь доставлял неудобства, но ветер был настоящим убийцей. Он был неумолим, атакуя все части тела, лишая его тепла. Он играл с «бергеном», часто заставляя вас терять равновесие. Когда вы уставали, то чаще падали, а борьба с ветром быстро расходовала энергию. При остановке вы всегда искали укрытие, обычно какой-то камень или углубление в земле — что угодно, лишь бы укрыться от ветра.
Приходилось принимать решения о том, какой маршрут выбрать. Можно было либо идти по горизонталям, что было утомительно, либо подниматься прямо на гребень. Многое зависело от вашего состояния, рельефа местности и погодных условий. Хорошие ориентировщики выбирали лучший маршрут, и я был расстроен, что оказался не первым. Я знал, что я быстрее многих, но мне не хватало навыков чтения карт. Вскоре я научился, и это было замечательное чувство — оказаться в числе первых на последней контрольной точке. У вас было время, чтобы заварить чай и почистить оружие, пока не набиралось достаточно людей, чтобы заполнить грузовик и вернуться в лагерь.
Следующим этапом отборочного курса было продолжение основной боевой подготовки, где проверялись психологическая совместимость и устойчивость, а также умственные способности. Работа в тылу врага в составе небольших групп требует больших усилий, поэтому все должны уживаться друг с другом.
После испытательной недели продолжение отборочного курса оказалось простым делом. По-прежнему проводились упражнения на ориентирование ночью, которые были очень сложными, но они перемежались с изучением оружия, стрельбами на полигоне и тактикой малых подразделений. Нас познакомили с иностранным оружием, и это произвело на меня неизгладимое впечатление. Мы также прошли курс по минно-подрывному делу, который нарушал все установленные правила. Это было потрясающе и только разожгло мой аппетит. Спустя годы мне предстояло вести полковой курс по минно-подрывному делу, который был одним из лучших в сухопутных войсках, но мой интерес к взрывчатым веществам пробудился в том самом водотоке, протекавшем через Кар Гуди, где устанавливались и подрывались заряды. В конце дня все оставшиеся взрывчатые вещества и средства взрывания помещались в яму и подрывались. Возникшая ударная волна постепенно изменила направление водотока и обрушила потолок в коттедже в миле от нас.
Мы собрались в сплоченную группу, и ребята, с которыми я прошел отбор, стали моими лучшими друзьями на всю жизнь; такое никогда не забывается. В более поздние годы, когда мы женились, то стали друг у друга шаферами. Только пятеро из нас прошли отбор, и все были парашютистами. Еще трое отправились служить в эскадрон связи, а Датч, прошедший отбор, был одним из немногих, кто не являлся парашютистом. Парашютистами были Джик, Роб, Джеки и Стэн. Ральф, Джорди и Джим были связистами.
Во многих отношениях отбор оказался для меня легче, чем основная боевая подготовка. Все тяготы и физический дискомфорт, пережитые вместе с отличной компанией парней, сплотили нас, сделав неразлучными. Не могу представить себе другого процесса, который бы приблизился к созданию таких уз на всю жизнь.
Отдельного упоминания заслуживает сержант-майор, который руководил отбором. Пэдди был одним из самых классных парней в жизни, утверждавший свой авторитет с юмором и добившийся редкого качества — уважения. Он из кожи вон лез, чтобы помочь любому, кто в этом нуждался, и скорее поощрял, чем осуждал. Единственным наказанием была отправка на телефонный коммутатор в нерабочее время, и это привело к возникновению проблемы. Один из парней жил в Шотландии, в глухой деревушке под названием Грейлах, о которой никто никогда не слышал. Он регулярно звонил своей жене, причем звонил сам. Когда в конце месяца пришел счет за телефонные разговоры, командованию захотелось узнать, кто это наговорил на такую большую сумму, звоня в местечко под названием Грейлах. Разумеется, главным подозреваемым был Джок, но когда его обвинили в этом, в свою защиту он заявил: «Если я поймаю того, кто звонит моей жене, то убью его».
На вечеринке по случаю окончания отборочного курса он был главной звездой. Он знал больше песен о регби, чем кто-либо из присутствующих, и неплохо танцевал. В конце вечера один из парней разделся, и, чтобы скрыть свое смущение, Пэдди надел ему на голову мусорное ведро. Это лишний раз доказывает, что:

ОБНАЖЕННЫЕ ВЫБРАСЫВАЮТСЯ В МУСОРКУ

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Имеется ввиду английский мелодраматический военный мюзикл «Звуки музыки» 1965 года, где звучит одноименная песня с такими словами.
[2] Другое название — ирландский коб. Порода лошадей, сформировавшаяся в Ирландии, имеющая широкое тело с массивной и грубой головой, сильные и крепкие ноги.
[3] Полевая куртка, названная по имени своего разработчика, капитана Дэнисона; использовалась в качестве снаряжения британскими парашютистами.
[4] Корпуса в Британской армии являются аналогами родов войск.
[5] Англ. «Travelling Light». Хит Клиффа Ричарда №1 в Великобритании и Ирландии в 1959 году.
[6] Суп с макаронными изделиями в виде букв.
[7] Англ. crap hats. Уничижительный термин, используемых в Парашютном полку для обозначения военнослужащих всех остальных полков Британской армии.
[8] Все эти слова в английском языке начинаются на одну букву, соответственно, sympathy, shit и syphilis.
[9] В оригинале каламбур: Of course we were on a course, although we were off course.
[10] Ирландская лошадь породы форогбред, скакун-рекордсмен, выигравший три Золотых кубка Челтенхэма и ряд других престижных скачек, и который до сих пор имеет самый высокий рейтинг за всю историю степл-чейза.
[11] Барбара Мур (урожд. Анна Черкасова) — родившаяся в России и впоследствии эмигрировавшая в Великобританию энтузиастка вегетарианства, прославившаяся в начале 1960-х походами на длинные дистанции.
[12] Сокращение от Training Wing, учебное крыло.
[13] Гоночная трасса в графстве Кент, первоначально использовалась как просёлочная трасса для велосипедистов. В период с 1964 по 1986 год принимала двенадцать Гран-при Великобритании и два Гран-при Европы.
[14] Старинная британская шутка, в которой обыгрывается иронический ответ на двусмысленность сексуального характера. Так как актриса и епископ — антиподы, соль шутки заключается в абсолютно противоположной реакции людей на одну и ту же ситуацию или высказывание. На русский язык очень приблизительно можно перевести как «тонкий намек на толстые обстоятельства».

Спасибо большое.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЖИЗНЬ В ЭСКАДРОНЕ «А»

После прохождения отборочного курса нам предоставили двухнедельный отпуск, после чего мы вернулись в Малверн, где базировался полк. Во время отпуска я купил мотоцикл с коляской, на котором и поехал в лагерь. Старый «Ройал Энфилд» обошелся мне в 18 фунтов старыми деньгами. Поездка проходила без происшествий, пока я не добрался до Оксфорда, где в результате небольшого взрыва динамо пробило коляску — у верхней части магнето, к которому динамо было прикручено, произошла небольшая утечка бензина. Должно быть, она превратилась в большую лужу, прежде чем ее воспламенила шальная искра от магнето, которое пролетело мимо моей ноги в считанных дюймах, однако его скорости хватило, чтобы пробить коляску. Я все еще мог управлять мотоциклом, но это означало, что у меня не было света. Через две недели меня отправили на Ближний Восток, и я оставил все это хозяйство в магазине в Малверне. Насколько мне известно, оно хранится там и по сей день.
Лагерь Мирбрук представлял собой старый госпиталь американской армии, расположенный примерно в пяти милях от Малверна. После того как я явился в лагерь и получил жилье, первым знакомым лицом, которое я увидел, был Джик, который рано вернулся из отпуска. Мы прогулялись до города, чтобы пропустить по пинте пива. Малверн построен на склоне холма, и вы идете либо вверх, либо вниз, но никогда не ходите по ровному месту. По крайней мере, возвращаться в лагерь пришлось, спускаясь вниз по склону.
Нас поприветствовал полковник, чье прозвище было «шкаф». Во время последней войны он четырнадцать дней прятался в шкафу, чтобы избежать плена. Нам сказали, чтобы мы не ждали никаких званий, повышений или медалей — сама по себе принадлежность к лучшему полку британской армии должна быть достаточной наградой; и недвусмысленно заявили, что мы находимся на испытательном сроке и, пока не проявим себя, являемся скорее обузой, чем ценностью. Наконец-то нам вручили наши береты песочного цвета, и мы надели их с гордостью. Все пятеро из нас были направлены во 2-й отряд эскадрона «А», и в течение следующих двух недель мы много раз отмечали это достижение. Наше прибытие в эскадрон не вызвало ни малейшего удивления, бóльшая часть личного состава нас игнорировала. По всей видимости, это было нормальной практикой, что побуждало нас присматриваться и прислушиваться ко всему происходящему вокруг. Полк только что вернулся из Малайи, где его вновь возродили в 1950 году после расформирования в конце прошлой войны. Часть тамошних увлекательных историй стала фольклором, и по мере того, как мы чувствовали, что становимся частью отряда, нам их пересказывали. Сразу должен подчеркнуть, что это неподтвержденные истории. Мое ознакомление со службой началось.
Во время одной из операций патруль вступил в бой и убил террориста, которого считали главарем. Им нужно было принести доказательства для опознания, но фотоаппарата не было, поэтому спецназовцы отрезали голову, которую, предварительно завернув в ткань, понес командир патруля. По возвращению на базу все пошло наперекосяк. У командира случился приступ малярии, и в лихорадочном ступоре его доставили в госпиталь. Он все время что-то тараторил про свой «берген», и водитель, думая, что делает доброе дело, доставил его в семейное жилище. Будучи послушной женой, привыкшей к грязному после операции снаряжению, женщина открыла рюкзак, чтобы выстирать его, — особенно грязный сверток сверху. Когда она его развернула, ее ждал неприятный сюрприз, и уж точно она не ожидала увидеть в нем китайскую «еду на вынос». Большинство солдат брали своим женам духи.
Еще труднее было проглотить другую историю о боестолкновении, когда головной разведчик подстрелил террориста, и патруль погнался за тремя другими. Они находились в Улу уже несколько месяцев, и их снаряжение разваливалось на части. Второй солдат патруля, который славился как лучший проныра в полку, якобы обогнал головного разведчика, пустившись в погоню в ботинках убитого.
Вот на этих историях я и воспитывался, и с нетерпением ждал того дня, когда смогу рассказывать свои собственные.
Знаков различия никто не носил, и для посторонних военнослужащий мог быть кем угодно — от рядового до полковника. Временами это было очень выгодно и приводило к интересным ситуациям. Однажды я был на учебном курсе вместе с Дасти, который с хорошо подстриженными усами выглядел очень солидно. Мы взяли такси от станции до казарм, где в армейской школе здоровья в старом добром Олдершоте нам предстояло узнать все о малярии. По какой-то причине водитель высадил нас у офицерской столовой, и мы были удивлены, когда нас встретил капитан, который и в самом деле подхватил чемодан Дасти и понес его по ступенькам в столовую. Вдвоем они углубились в разговор, а я, следуя позади, не мог не услышать, как изменился голос капитана. Он стал громким и очень взволнованным, до меня отчетливо донесся крик: «РЯДОВЫЕ!» — и я был вынужден уклониться, чтобы избежать чемодана Дасти, который полетел вниз по ступенькам вслед за своим владельцем.
В другой раз, много лет спустя, мой патруль, удостоенный чести присутствия полковника, ждал контрольного взвешивания перед выходом в джунгли. Капрал Королевских ВВС по одному вызывал нас вперед, чтобы заявить нас для полета.
— Звание? — спрашивал он.
— Рядовой, — следовал ответ.
— Следующий!
— Рядовой.
И так далее. Капрал становился все более нахальным, имея в своем распоряжении всю власть как старший по званию. Когда он дошел до крайнего человека, которым оказался полковник, он произнес:
— Полагаю, вы тоже рядовой?
И в полном замешательстве, с грохотом вернулся на землю, когда на его вопрос последовал ответ:
— Нет, я полковник и получаю за эту привилегию деньги.
Было заметно, что ни один солдат не был одет одинаково. Хотя нам всем выдали одинаковые комплекты снаряжения, в одно и то же время их не носили. Удивительно, сколько комбинаций стало возможным благодаря смешиванию и сочетанию комплекта для джунглей и пустыни с вещами, которые были выпрошены, одолжены или стырены.
Даже строевой смотр проходил забавно. Сержант-майор эскадрона называл фамилии и использовал прозвища старослужащих, если те не отвечали. Строевая подготовка была самой сильной стороной, поэтому мы становились в свободном порядке и нас призывали к вниманию. Происходило это примерно так.
— Обойдемся без званий, прошу внимания. Смит.
— Сэр.
— Браун.
— Сэр.
— Уильямс.
Гробовая тишина.
— Уильямс!
Никакого ответа.
— Кто-нибудь видел Дебюсси?
Однажды сержант-майор эскадрона сильно треснул одного из парней по ребрам за то, что тот ответил за своего отсутствующего товарища: «Я уважаю тебя за то, что ты заступился за товарища, но мне не нравится, что ты считаешь меня идиотом».
Я понял, что нахожусь в компании людей, которые ни в коей мере не позволяли такой расслабленной атмосфере снизить их профессиональные стандарты. Чтобы они уважали тебя, нужно было относиться к ним с уважением. Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что основная боевая подготовка была лучшей из возможных для отбора и включения в состав полка. Она была не очень приятной — колдовство редко бывает приятным, — но она основательно подготовила меня ко всему, с чем я мог столкнуться в Вооруженных силах. Она научила меня дисциплине, верности и уважению. Без этих качеств я легко мог бы сойти с рельсов. Причина, по которой я так хорошо обучался в полку, заключалась именно в этой подготовке. Она подготовила меня к самодисциплине, которая является самой трудной из всех видов дисциплин. Только овладев ею, можно давать советы и обучать других. Это была проверенная и испытанная система, которую никто никогда не обошел и не превзошел. Поговорка «Тренируйся тяжело, а сражайся легко» очень верна, но все начинается с базовой военной подготовки. Систему никто не смог победить, и эта дисциплина укоренилась, как надпись на прибрежном камне. Появившись однажды, она остается на всю жизнь.
Я едва успел привыкнуть к новому окружению и своим товарищам, как мы вылетели в Оман, находящийся в Персидском заливе. Это было богатое нефтью государство, переживавшее государственный переворот, произошедший годом ранее. Повстанцы, вдохновляемые коммунистами, попытались захватить власть у султана, и полк был мастерски развернут для подавления восстания. Ночью парни поднялись на Джебель-Ахдар и полностью уничтожили оплот мятежников на неприступной, по их мнению, позиции. Все произошло очень тихо, и мало кто об этом узнал. Нас направили для поддержания мира и регистрации топографической информации, хотя там по-прежнему происходили мелкие стычки между верными повстанцам людьми и местными силами безопасности.
Все, кто знаком с Вооруженными силами, знают о «крабах». Эти такие маленькие блохи или вши, которые цепляются за любую волосатую часть тела, но особенно они любят гениталии. Эскадрон «А» принял «краба» в качестве своего талисмана и назвал его Тит Грипус. [1] Куда бы мы ни отправились, мы везде оставляли за собой это изображение. Аэропорт был соответствующим образом украшен маленькими красными блохами, нарисованными в самых неподходящих местах. Не избежали этого ни сиденье унитаза, ни дверца шкафа; один «краб» появился даже на диспетчерской вышке.
В Омане было очень жарко и пыльно, что мало способствовало комфортному проживанию в палаточном лагере. Единственной используемой палаткой была столовая, поскольку мы предпочитали спать на улице на походных кроватях. Рабочей одеждой были шорты и ботинки. Мы расположились в лагере недалеко от деревни Ибрис, где находился ближайший источник воды, и каждый день оттуда приезжала цистерна, обеспечивая лагерь водой. Проведя здесь совсем немного времени, акклиматизируясь, проверяя оружие и обслуживая грузовики, мы в последующем совершили несколько случайных патрулей, чтобы проверить рации и перетряхнуть все снаряжение, необходимое на ближайшие четыре месяца. В нескольких милях отсюда находилась очень заметная скала, и один из парней не удержался и забрался на нее, чтобы нарисовать Тита Грипуса, который был виден за много миль.
Нас развернули на месте вместе с однотонными грузовиками «Остин». В каждом отряде было по четыре таких грузовика с запасами, которых хватало на месяц. Выезжали мы во всех направлениях, чтобы уточнить местность и получить разведданные обо всей территории Омана. Все равно, что мыть слона — огромная задача.
Каждый грузовик следовал за лидером, пока мы не достигали определенного района, где разделялись и проводили поиск. В моем грузовике сидели только я, Эдди и наш переводчик Али, которого мы называли «Губки». За руль мы садились по очереди: Эдди только что сдал экзамен по вождению, а у меня даже не было прав. Местность была очень суровой для автомобилей, и у неопытных водителей случалось много поломок, однако к исходу четырех месяцев мы знали каждый сантиметр машины и могли водить ее с завязанными глазами по любой местности. Запасные части, которые мы возили с собой, вскоре закончились: частыми местами поломок были полуоси и рессоры. Пополнение запасов осуществлялось по воздуху, грузы просто свободно сбрасывали без парашютов.
Жили мы на пайках, рассчитанных на десять человек, которые почти все состояли из меню типа «А», что ограничивало наш выбор блюд. Али был строгим мусульманином, и не мог есть некоторые продукты. Основным блюдом была баранина по-шотландски, и после первой недели нам все это надоело. Мы готовили ее с карри, запекали, жарили; убирали ячмень, добавляли картофельный порошок, не добавляли морковь. Но что бы мы ни делали, вкус оставался прежним, поэтому карри был единственным выходом. Это было мое первое знакомство с этой приправой. Между нами всегда шло соревнование, кто приготовит самое острое блюдо, и наличие Али в нашем грузовике вывело нас в лидеры. К приправе пришлось долго привыкать, но теперь я могу принимать его внутривенно; первые же две недели моя жопа была похожа на японский закат: неудивительно, что местные жители предпочитают подмываться.
Мы проходили много миль, неделями не встречая других людей. Однажды мы наткнулись на геологоразведочный лагерь в местечке под названием Хабарут. Это была просто буровая установка, окруженная полудюжиной вагончиков. Я вернулся туда несколько лет спустя и был поражен, обнаружив, что там процветает небольшой поселок. Это было первое место добычи нефти в стране, и мы случайно заехали в этот лагерь, когда они только что получили пополнение за победу в конкурсе на наибольшее количество пробуренных скважин. Хотя геологи нефть еще не нашли, они были уверены, что она там есть. Наградой за это стало пиво. Мы подумали, что стали свидетелями миража, когда впервые увидели на горизонте мерцающий от жары лагерь. Нам вручили холодное пиво и усадили на стулья, чтобы отведать куриный салат, а затем свежие фрукты; вечером показали кино: Брюс Вудкок сражался с Джо Бакси. [2] В палатке, где находилась столовая, был постелен ковер, который был бы уместен в каком-нибудь старинном доме: эти парни знали толк в роскоши. Но что меня действительно впечатлило, так это холодильники, работавшие на керосине. Для меня это было чудом современной технологии: как источник тепла может превратить что-то в холод?
Команда геологоразведки очень радушно приняла нас, ведь они не видели новых лиц уже несколько месяцев. Мы только что прибыли из дикой местности, а с нами обращались как с героями. Их механики помогли обслужить наши машины и приделали на кабину крепление для пулемета «Браунинг» .30-го калибра, на кузове другого грузовика приварили сиденье для пущего удобства пассажиров. Можете себе представить, в каком состоянии мы были на следующее утро? Брумми [3] кого-то обвинил в том, что тот заблевал его ночью, а парень в ответ сказал:
— Это еще что! Он тебе еще и в штаны насрал!
Еще одна вещь, которая произвела на меня впечатление, — ребята, занимающиеся астронавигацией. Каждый вечер они устанавливали теодолит и строили по звездам карты, чтобы дать нам топографическую привязку. Математика была сложной; иногда мы оказывались в Индийском океане в 200 милях от берега. Вокруг Земли летал первый спутник, и тот самый парень, который спрашивал у бурильщиков, чего они там бурят, — он полагал, что бензин, дизельное топливо, керосин и нефть залегают в земле отдельными слоями на разной глубине, — был уверен, что сможет разглядеть его через теодолит, поэтому часами вглядывался в небо. Потом ему говорили, что он просто пропустил его, и тот будет виден только через час. Я же радовался, что их шутки достаются ему, а не мне, ведь одной из его должностей до прихода в отряд была должность сержанта военной полиции!
Пустыня — очень суровое место; чтобы выжить, в ней все должно быть выносливым. Хорошим примером тому служит акация. Чтобы защититься от нежелательных гостей, она вооружается очень острыми колючками, и ночью мы часами выковыривали их друг из друга. Носили мы только шорты, даже когда ходили пешком, так что порезы и царапины были неизбежны. Все завидовали грузовику с недавно приваренным сиденьем, пока однажды, преодолевая сложный крутой спуск, водитель не потерял управление, и не съехал с дороги через заросли акации. Два развалившихся в кузове загорающих оказались изрезаны, и в ту ночь мы провели много часов, выковыривая колючки. Если какая-то ее часть оставалась внутри тела, она начинала нагнивать.
Другой запоминающийся эпизод произошел однажды рано утром, когда Дэйв, водитель второго грузовика, решил проверить свою машину. Это называется «ежедневный осмотр», когда проверяется уровень технических жидкостей, давление в шинах и колесные гайки, а также фиксируются любые признаки утечек или износа. Его экипаж все еще пытался урвать пару мгновений сна, и игнорировал его громкое исполнение песни «О, какое прекрасное утро», [4] которую он с большим энтузиазмом распевал каждое утро без исключения. Грузовик стоял на склоне, и Дэйв, закончив проверку, взгромоздился на переднем бампере с поднятым капотом. Когда он нажал на соленоид, чтобы запустить двигатель, то испугался до смерти, — как оказалось, машина стояла на передаче. Поскольку грузовик стоял кабиной в сторону склона, он взлетел, набирая скорость и увлекая за собой маскировочные сети и пончо. Экипаж принял экстренные меры по эвакуации, и начал отскакивать, опрокинув в спешке котелки с кипятком. Пение Дэйва удивительным образом прекратилось, когда он распластался на капоте, направляясь к зарослям страшной акации, и вошел в деревья на скорости 20 миль в час, одетый только в свою кожу и шорты, а вышел на скорости 30 миль в час, лишившись и того, и другого. Наконец у подножия холма он остановился.
Мы останавливали попадавшиеся на пути верблюжьи караваны и обыскивали их на предмет мин и взрывчатки. Это было похоже на то, как если бы мы перевели часы на несколько веков назад; с тех пор мало что изменилось. Бедуины перевозили соль и специи через огромные пространства пустыни, не используя никаких навигационных приборов, кроме тех, что давала им природа. Они бороздили земные просторы, используя Солнце, звезды и тысячелетний опыт, а мы же со всеми нашими технологиями все еще определяли свое положение посреди Индийского океана.
Мы обнаружили, что самый точный способ ориентирования — это использование времени и расстояний. Следя за спидометром, чтобы определить среднюю скорость, и постоянно проверяя направление по компасу, мы добились довольно высокой точности. Если у вас нет точной карты, по которой можно сориентироваться, трудно точно определить, где вы находитесь. Наши карты были очень расплывчатыми, сделанными по аэрофотоснимкам; ничего не было исследовано, и мы сами заполняли все недостающие фрагменты: названия деревень, состояние почвы, тропы и необозначенные колодцы.
Мы бродили по Руб-эль-Хали и пересекли большой солончак, который был больше похож на замерзшее море. Грузовикам было очень тяжело преодолевать волны соли высотой в три фута, продвижение было медленным и некомфортным. Здесь ничего не сохранилось, это была безлюдная пустошь. Другое название этой пустыни — Пустой квартал — говорит само за себя. Просто безликое пространство, одинаковое во всех направлениях, что затрудняет ориентирование. Не видя ничего на протяжении многих дней, мы были приятно удивлены, увидев на горизонте скалистую вершину, и решили добраться туда, сделать привал и выпить чайка. До нее было около пятидесяти миль, и дорога заняла почти весь день: расстояния в пустыне очень обманчивы. Один грузовик начал объезжать в одну сторону, второй — в другую, и с противоположной стороны они столкнулись лоб в лоб. По итогам столкновения было составлено донесение о чрезвычайном происшествии — единственном, когда-либо зафиксированном в Пустом квартале.
Куда бы вы ни отправились в пустыне, как только вы останавливаетесь, тут же появляются мухи. То, за счет чего они выживали до того, как появились вы, — одна из загадок матушки-природы.
В районе Нисва мы проводили оцепление и прочесывание деревень. Именно здесь в прошлом году начался переворот. Мы также поднялись на Джебель-Ахдар, на все его 11000 футов. Деревни на Джебеле были удивительны. Там орошали свои земли, подводя воду по фалагам, построенным персами сотни лет назад, и которые работают до сих пор. Эти водные каналы были построены из камня и глины и проходили по Джебелю, доставляя воду туда, где она была необходима. В них обитали такие дикие животные, как лягушки, рыбы и птицы, которых было очень приятно видеть после бесплодных районов, из которых мы только что приехали.
В деревнях наш медик лечил местных жителей, и я стал его помощником. Ему приходилось справляться с тяжелыми случаями, и я многому у него научился. Каждый военнослужащий отряда обладал каким-то своим основным умением или навыком, и я был впечатлен их опытом. Мне было чему поучиться.
В этой командировке я усвоил один очень важный урок. В конце пути, пройденного через тысячи миль, мы вернулись в Ибрис с четырехмесячной порослью и въевшейся грязью. Нас встретил сержант-майор эскадрона и сказал, что палатка с пивом открыта, а грузовик может отвезти всех желающих в оазис для купания. Я посмотрел на Эдди и последовал за ним в пивную палатку. Мы сидели там, пили ледяное пиво, и не успели допить свою первую кружку, как услышали взрыв — грузовик с купающимися наехал на мину. Говорят, что чистота сродни благочестию, и, к счастью, никто серьезно не пострадал; но тогда они оказались к благочестию ближе, чем хотелось бы. Эдди заявил, что если вам когда-нибудь придется выбирать между ванной и пивом, выбирайте всегда пиво. Настоящий философ; какой замечательный совет! Водитель «купательного» грузовика участвовал в перегоне машин обратно в Маскат, и хотя держался он в середине колонны, он все равно умудрился наехать на очередную мину. Ему удалось выжить, не получив ни единой царапины, и это только подтверждает теорию о том, что вы отправитесь на тот свет только тогда, когда вам будет суждено.
Эта боевая командировка дала мне прекрасное представление о том, что такое полк. Мне предстояло еще многому научиться, и в ближайшие месяцы я записался добровольцем на все курсы.
Мы вернулись в Малверн и ушли отсюда в отпуск, после которого должны были вернуться уже на Брэдбери-Лэйнс, в Херефорд, которому предстояло стать нашим новым домом.
После отлично проведенного отпуска, где я при каждой возможности щеголял часами из магазина беспошлинной торговли и южным загаром, я отправился в Херефорд. Собираясь вернуться с шиком, я купил мотоцикл «Нортон Доминатор» и все шло хорошо, пока я не добрался до Херефорда. Не зная, где находится лагерь полка, я остановился, чтобы спросить дорогу у парня. Тот нес большой чемодан и, к счастью для меня, оказался солдатом, возвращавшимся в лагерь. Он предложил показать мне дорогу и забрался на заднее сиденье, положив чемодан на колени и сказав, чтобы я «глядел в оба». К этому времени я уже устал и с нетерпением ждал, когда мне удастся принять ванну. Мы были уже на полпути к перекрестку, когда он сказал:
— Налево!
Я наклонил мотоцикл и повернул. Мы быстро приближались к другому перекрестку, когда он сказал:
— Направо!
Мне следовало бы продолжить движение и сделать разворот по кругу, но я попытался повернуть сразу. Помню, как ударился о бордюр и взлетел в воздух. В середине полета я оглянулся через плечо — мой пассажир по-прежнему был собран, летел чуть выше меня и все еще сжимал в руках свой чемодан, напоминая Мэри Поппинс. После того, как я приземлился и пришел в себя, его уже не было, и больше я его не видел. Где находится лагерь полка, я так и не узнал, и провел следующий час, восстанавливая мотоцикл и свой багаж.
Херефорд был отличным местом для дислокации. Небольшой городок, разделенный рекой Уай, мог похвастаться тем, что пабов там было больше, чем домов, — по крайней мере, первое впечатление было именно таковым. Зависимый от сельского хозяйства и туризма, он располагает крупнейшей в мире пивоварней по производству сидра. В отличие от Олдершота, тут мы были единственными военнослужащими. В пяти милях от города находился лагерь Королевских ВВС, но оттуда редко кто появлялся. Когда местные жители узнали о нашем приезде, они забеспокоились — мы меняли артиллерийское подразделение, а эти мальчики были достаточно беспокойными. Теперь же им пришлось бы мириться с примитивными спецназовцами. Но все сложилось как нельзя лучше. В 1960 году произошло самое сильное за многие годы наводнение, и мы помогали спасать застрявших животных, рабочих и фермеров, доставляли продовольствие в отдаленные населенные пункты, переправляли людей через реку Уай, которая стала на девятнадцать футов выше обычного. Это укрепило наши отношения с жителями Херефорда, и многие парни женились на местных девушках. В честь местной породы скота мы называли их «беломордыми». В один из памятных вечеров мы понесли чай в монастырь. Поднявшись на второй этаж и вдохнув свежий воздух, я передал фляжку монахине.
— В ней есть сахар? — спросила она.
— Да, милая, в ней есть все, — ответил я без утайки.
— Мы не употребляем сахар.
Забыв, где нахожусь, я забожился в этом. Когда мы уходили, она крикнула:
— Да пребудет с вами Бог!
Мой товарищ ответил:
— Надеюсь, что так, потому что я не умею плавать.
Мы получили почетное гражданство, и Херефорд стал нашим родовым домом.
Сидр — рискованный напиток как для чрезмерного увлечения. Он настолько сладок, что вы не осознаете его действие, пока не попытаетесь встать. Вы пьянеете ниже пояса, и, хотя вы все еще сохраняете способность соображать, у ваших ног появляется свой собственный разум. Джик, Роб и я стали неразлучными друзьями и нас называли «три мушкетера». Мы везде ходили вместе и не переставали смеяться. В одном из пабов, который мы облюбовали, подавали крепкий сухой сидр, который усиливал жажду, а не утолял ее, заставляя пить еще больше. Нам нравился дартс, и наш вечер там всегда начинался с нескольких партий.
Однажды, после нескольких пинт «рафа», мы играли в дартс, и большому Робу для выигрыша нужно было выбить «дабл топ». [5] Наш товарищ был настолько расслабленным, что выглядел как сцена из фильма с замедленной съемкой, настолько экономя энергию, что только вдыхал. Подойдя к линии броска, он тщательно прицелился, но затем повернулся и бросился к двери. Видеть, как Роб двигается так быстро, было редким удовольствием. Вскоре он вернулся, полностью собранный, но с забавной походкой, и добыл свое удвоение двадцати, после чего спокойно подошел к бармену и спросил:
— У вас есть ключ от туалета?
Сидр определенно расслабляет кишечник, и Роб навалил в ткань с размахом.
Именно благодаря игре в дартс мы познакомились с персонажем по имени Джек Томас. Джек был бывшим мателотом из Уэльса, обладавший прекрасным тенором. Джек и его жена Молли стали для меня вторыми родителями, и могу честно сказать, что никогда не встречал такой семьи, как они. Подробнее о Томасах я расскажу позже.
Дома мы просидели недолго, прежде чем отправиться в Норвегию на военные сборы по ведению боевых действий зимой. В Бардуфоссе, который находится в четырехстах милях за Полярным кругом, было, как вы можете себе представить, холодно. И все же мы находились здесь при температуре –30 градусов в том же обмундировании, что и в пустыне, но с некоторыми дополнениями, такими как теплые кальсоны, сетчатая майка и парка. Наши ботинки были соответствующим образом модифицированы: в каблук были вкручены три деревянных шурупа, чтобы можно было использовать крепления для лыж. В довершение такого элегантного одеяния у каждого из нас была пара очков сварщика с желтыми линзами, шерстяные перчатки и шапка-подшлемник. Норвежцы никогда не видели ничего подобного. Мы больше походили на штрафной батальон, чем на лучших представителей британской армии, и были для местных хорошим источником забав, так как развлечений в этих широтах у них было очень мало.
После первого же дня они отдали нам свое снаряжение, иначе, я думаю, весь эскадрон бы погиб. Катание на лыжах было тяжелой работой, и каждый день мы тренировались на детских склонах. Наши инструкторы никогда не видели, чтобы кто-то выдерживал столько наказаний и возвращался за новыми. Мы падали вперед, вбок, назад и с обрывов, натыкались на деревья, заборы, здания и других лыжников. Через неделю наступило значительное улучшение, но мы по-прежнему падали вперед, назад и т. д., только теперь уже быстрее. Я бы поставил крупную сумму денег на то, что кто-нибудь не стал бы смеяться над вереницей новичков вроде нас, пытающихся развернуться на идиотских досках. Местные жители находили это забавным и, чтобы на нас поглазеть, собирались целыми толпами. Спуск по склону на полном ходу с мгновенной остановкой в следующую минуту — вот что случилось со мной, когда я зацепился одной лыжей за проволоку, удерживающую забор. Остановилась только правая нога, но все остальные части тела продолжили движение на протяжении нескольких ярдов. Удивительно, как я до сих пор не хожу кругами. В тот момент я был похож на скоростной самолет, садящийся на авианосец.
Согласно общепринятого в САС правила, в конце второй недели мы начали буксировать по пересеченной местности нарты. Это небольшие сани, в которых один человек находится между неподвижными полозьями, а другой стоит впереди, прикрепленный ремнями. Вскоре мы уже таскали «бергены» с оружием и становились все более авантюрными. С нами был американский «зеленый берет», который уже умел кататься на лыжах и смеялся над нашими неудачами, которых было немало. Месть была сладкой, когда он, стоя на полозьях, упал на крутом склоне. Нарты своей тяжестью вдавили его голову в снег, а оружие, которое висело на шее и носилось поперек тела, прижало его руки так, что он не мог пошевелиться. Как пловец в канале, он поворачивал голову, чтобы отдышаться, и взывал о помощи, пока мы в истерике валялись рядом. Если бы мы ему не помогли, он лежал бы там и по сей день.
Люди всегда спрашивают: «Как вы ходили в Арктике в туалет?». Со всеми этими слоями экипировки и громоздкими перчатками это непросто, но происходит это точно так же, как и везде, только быстрее. Наш командир обладал потрясающим характером и подарил нам один из самых ярких эпизодов за всю поездку. Он решил облегчиться, стоя на лыжах на крутом склоне. Встав лицом к склону, он покопался в своих палках и сбросил штаны. Это уже был своего рода подвиг, ведь нужно было снять перчатки, скинуть лыжный комбинезон, расстегнуть пояс, расстегнуть молнию, скинуть подштаники, убедиться, что ничего не болтается, и зацепиться. Он выполнил все эти действия, но зацепиться забыл, и начал скользить назад в полуприседе, набирая скорость, подставив голый зад на милость ветра, который наигрывал мелодии вокруг его нижних областей. Сначала он остановился в тридцати футах ниже своих палок, а его штаны оказались заполнены порошкообразным снегом. Он снял одну лыжу, чтобы попытаться их вытряхнуть, и она заскользила дальше вниз по склону. Его свободная нога просто утонула в снегу, поэтому он не мог ни встать обратно на палки, ни спуститься вниз по склону, чтобы вернуть лыжу. Наш смех ситуацию совсем не улучшил, а вспышки всех фотоаппаратов он не оценил. Его розово-красные щеки сияли, как маяки Белиша, [6] освещающие тусклый день, и раз уж мы заговорили о выкрутасах, то вот вам еще один эпизод.
Весь отряд буксировали за гусеничной машиной с помощью лыжных палок, намотанных на длинный линь. Замерзшие русла рек зимой превращались в шоссе, и нас тащили по ним на протяжении километров. Когда один человек падал, падали все. Естественно, мы поинтересовались толщиной льда и успокоились, когда нам сказали, что он имеет метровую толщину, однако, когда появились трещины, расползающиеся под нами, как паутина, мы в этом усомнились. Шестнадцать человек сбежали с водоема в два счета.
Окончание наших сборов в Норвегии заключалось в том, что мы четыре дня ночевали в снежных норах. Зимой здесь было темно двадцать четыре часа в сутки, к чему пришлось долго привыкать. Вечером температура падала до сорока градусов мороза, и вставать, чтобы запустить кровообращение, было очень приятно. Нет, дайте мне лучше пустыню в любое время года.
В этой поездке у нас было десять пострадавших, в основном парни поломали себе ноги. Все они были загипсованы, и из аэропорта их везли на собственном транспорте. Это была древняя карета, на которой еще Боудикка ездила к иценам. [7] Сирил, водитель, решил, что если он выключит передачу, то спуск с горы будет быстрее. В общем, это было верно, но он не знал, что тормоза не рассчитаны на такую скорость. Автобус он разбил на полпути вниз по Бёрдлип-Хилл, выскочив с дороги на повороте и въехав в живую изгородь. Ребята, как могли, эвакуировались из автобуса, и проезжавший мимо грузовик остановился, чтобы помочь. Его водитель был поражен, глядя, как загипсованные пациенты, прихрамывая, ползут в безопасное место, — он думал, что это они стали жертвами этой аварии, и все удивлялся, как им так быстро оказали помощь.
Свой первый экзамен по вождению я провалил, но не по своей вине. Мы неделю практиковались, нас инструктировал один из парней. Он сидел рядом с вами с рабочей папкой в руках, которая представляла собой большой плоский холщовый чехол, в котором хранились документы на автомобиль. Он имел фанерную основу и был довольно тяжелым. Уолли использовал его, чтобы бить нас по голове каждый раз, когда мы совершали ошибку, поэтому зачастую приходилось не только бороться за управление машиной, но и защищаться от нападок Уолли. Суровость такого нападения соответствовала совершенному проступку. Думаю, служба охраны труда и техники безопасности не одобрила бы такую методику обучения.
В каждом «Лендровере» было по два ученика, которые садились за руль по очереди. Один раз, в конце дня мы возвращались в лагерь, и настала моя очередь сидеть сзади. В то время я был курильщиком, у меня закончились сигареты, и я молился о том, чтобы сделать затяжку. Мы как раз проезжали мост через реку Уай, когда нам пришлось сильно затормозить, и сзади в нас врезался велосипедист, сосредоточившийся на затягивании сигаретой, а не на движении. Когда он открыл рот, чтобы выкрикнуть ругательство, его дешевая сигарета пролетела по идеальной дуге и приземлилась у моих ног на заднем сиденье «Лендровера». Моя молитва была услышана.
На экзамене мне повезло меньше. Экзаменовавший нас офицер автотранспортной службы был приверженцем закона, и с того самого момента, как я сел в кабину, он начал критиковать. «Отрегулируйте это, сдвиньте то, снимите это, наденьте то», — бубнил он. Уолли ничего нам из этого не показывал, так что со своей уверенностью в себе я попытался обогнать грузовик на Динмор-Хилл. Переключиться на вторую передачу без скрежета было практически невозможно, поэтому, чтобы побыстрее воткнуть передачу, я ускорился, чтобы обогнать ту махину, которая приближалась к крутому повороту. До сих пор я слышу крики экзаменатора. Когда через несколько минут он наконец пришел в себя, то приказал мне вернуться в лагерь, и когда мы туда прибыли, произнес:
— Ты провалился, и знаешь почему?
Я не смог удержаться и ответил:
— Нет.
Крики начались снова, так что вместо того, чтобы вырваться вперед, я снова стал пасти задних.
На занятиях в Каслмартине мы проходили лодочную подготовку. Личный состав лодочных отрядов грёб на каноэ, а мы — на резиновых лодках с подвесными моторами. Море было ужасным, и даже в укромной бухте, где мы спускались на воду, было неспокойно. Волны пробегали по моему рукаву и вырвались у шеи. Все, что связано с водой, всегда гарантирует, что вы промокнете и сильно замерзнете. Мы попытались высадиться на берег, но из-за состояния моря нам пришлось отказаться от этой затеи. К сожалению, каноисты были вынуждены уйти дальше, а одна лодка опрокинулась. В ту ночь утонули два человека: один из них был Ральф, который проходил отбор вместе со мной. Похороны были очень трогательными и полными уважения, но не обошлось и без юмора. Я стоял в почетном карауле на крыльце церкви, а напротив меня стоял Нокер, который тихонько ржал. Каждый раз, когда я ловил его взгляд, он содрогался от едва сдерживаемого смеха. Наш новый командир был не самым умным человеком в городе и явился на церемонию со своей женой, которая выглядела как потрёпанная кошкой мышь. Я прошептал уголком рта:
— Ты только глянь, на что это похоже.
Командир был глуховат, но все же услышал это замечание и посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом. Нокер так смеялся, что его штык, который не был правильно закреплен, отвалился и застрял в дубовом полу, задрожав у его ног.
Если мы не были за границей, то постоянно находились на каких-то учебных курсах и занятиях. Они проводились либо в лагере, либо в других подразделениях Вооруженных сил. И всякий раз, когда мы сталкивались с этой «зеленой машиной», возникали проблемы, поэтому по возможности мы старались этих внешних занятий избегать.
Выживание — очень важная часть подготовки солдата спецназа. Каждый, кто может оказаться на вражеской территории, должен быть обучен тому, как избегать пленения и жить за счет земли. Мы, безусловно, прошли и через это.
Каждый полк имеет определенный лимит боеприпасов, топлива и пайков. Когда они заканчиваются, а бюджет ограничен, очень популярными становятся курсы выживания, поскольку их проведение обходится весьма недорого. Вас где-то высаживали и ждали, что вы будете жить за счет земли, пока вас не заберут через неделю. Хотя эти занятия были очень популярны среди тех, кто распоряжался кошельками, среди парней они популярностью не пользовались. Курс выживания — это как оборудование хорошего схрона: приятно, когда оно заканчивается.
Наш начальник оружейного склада держал на заднем дворе лагеря голубей, часами просиживая там на своем чердаке, выпуская и впуская их. Чтобы побудить их возвращаться к насестам, он встряхивал контейнер с кукурузой. Если они возвращались, он их помечал и регистрировал, и это был долгий процесс. Иногда было неприятно ждать, пока Сейлор обеспечит безопасность своих голубей, прежде чем выдать нам оружие. Не менее сложной была и попытка его сдать, поскольку мы всегда торопились; время было дорого. Однажды в Йоркшире нам предстояло пройти курс по выживанию и уклонению от попадания в плен и представьте себе наш восторг, когда он попросил нас выпустить там несколько голубей. Как следует из своего названия, этот курс подразумевают беготню по всей сельской местности без всякого снаряжения. На нем вы всегда были замершими, уставшими и голодными, а тут Сейлор вручает нам обед прямо из рюкзака. Птиц разделили еще до того, как мы добрались до линии старта, и больше их в небе Херефорда никогда не видели.
Следующие две недели Сейлор, как Эдмундо Рос, [8] тряс свой контейнер с кукурузой, но все безрезультатно. Он допрашивал всех нас, где мы выпустили его драгоценных птиц, а мы только ворковали в ответ.
Все эти тренировки очень пригодились, на них мы выяснили, что если вы достаточно голодны, то съедите все. Эта история — результат применения этой теории на практике.
Когда мы находились на учебном курсе, у нас было всего двадцать минут на перерыв в солдатском кафе — как раз достаточно, чтобы перекусить пирожком и выпить чашку чая, поэтому мы всегда торопились. Парни набивались в столовую и стучали по жалюзи, предупреждая персонал о своем присутствии. Жалюзи всегда поднимались в десять часов, и ни секундой раньше. Мы выдвигали шпингалеты и поднимали жалюзи до упора, скопившаяся многолетняя грязь каскадом падала вниз, покрывая чашки и еду, аккуратно выложенные на прилавке. Персонал привык к нашим выходкам и обслуживал нас с удовольствием. Проблемы начались, когда одну из буфетчиц, находившуюся в отпуске, подменила Спиди.
Женщиной она была крупной, лишенной всякой расторопности. Быть некрасивой имеет право любая женщина, но она злоупотребляла этой привилегией. Первое, что она делала, когда мы открывали жалюзи — гладила рыжего Тома, который всегда лежал, свернувшись калачиком, на прилавке. Так что теперь у нас в чае были не только пыль и песок, но и кошачья шерсть. Кот определенно линял, так как его шерсть была повсюду. В тот день, когда мы с нетерпением открыли прилавок, Спиди сидела в кресле, а рядом с ней находилась медсестра.
— Давай, Спиди, — раздался крик, и медсестра, никогда раньше не видевшая ничего подобного, произнесла:
— Если ей не сделать этот укол, она может умереть.
Раздались одобрительные возгласы, и кто-то сказал:
— Судя по тому, как она двигается, я думал, она уже умерла.
Однажды вечером после вечеринки некоторые парни проголодались; поздно вернувшись, они пропустили шведский стол. Не дождавшись своего Гиннеса, они огляделись в поисках чего-нибудь съестного и увидели, что на прилавке томится домашний любимец Спиди. Этого кота ненавидели все, и прошло совсем немного времени, прежде чем он был задушен, разделан и выделан. Пустая шкура с головой так и осталась лежать на прилавке на своем обычном месте. Утром, когда подняли жалюзи, Спиди еще минуту машинально гладила кота, прежде чем поняла, что это чучело. Все парни при этом стояли в очереди, облизывая руки, умывая лица и издавая кошачьи звуки. Спиди грохнулась в обморок, — почти как я, когда меня обвинили в этом преступлении и представили перед полковником.
Не имея обширного гардероба, мы одалживали друг у друга одежду, что часто приводило к случайным ошибкам. Однажды вечером, надев джемпер Джеки, я сбежал из китайского ресторана, и когда через несколько дней Джеки туда заглянул, он был чрезвычайно оскорблен, когда ему принесли большой счет. Когда мы были в контрах, возникали проблемы иного рода. Однажды вечером, когда на мне были ботинки Роба и рубашка Джика, мы поссорились из-за какого-то пустяка, и они потребовали свои вещи обратно, поэтому я закончил как шайенский воин, вернувшись в расположение, завернувшись в газету и кусок холста, который нашел в парке.
У Джеки было больше всего снаряжения, но он был самым крупным и не мог носить много наших вещей, не похудев. Так что это еще раз доказывает:

КТО ДЕЛИТСЯ, ТОТ СТРОЙНЫЙ

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Лат. Gripus Titus. Цепкий Тит.
[2] Имеется ввиду их знаменитый боксерский поединок 1947 года.
[3] Неформальное прозвище жителей города Бирмингем и его ближайших окрестностей, а также местного акцента и диалекта.
[4] Англ. Oh, What a Beautiful Mornin! Заглавная песня бродвейского мюзикла «Оклахома!» 1943 года.
[5] Англ. Double Top. Комбинация в дартсе, когда вам нужно дротиком попасть в верхний красный участок вертикального («двадцатого») сектора, т.е. выбить удвоение двадцати.
[6] Маяк Белиша представляет собой круглый фонарь желтого цвета на высоком столбе с черно-белыми полосами, обозначающий пешеходные переходы дорог в Соединенном Королевстве, Ирландии и других странах, исторически находящихся под влиянием Великобритании.
[7] Боудикка (Боудика, Будика, римск. Боадицея) — жена Прасутага, вождя зависимого от Рима бриттского племени иценов, возглавившая в 61 году н.э. антиримское восстание.
[8] Эдмундо Уильям Рос (1910 – 2011 гг.) — известный музыкант, вокалист, аранжировщик, руководитель джаз-оркестра, музыкальный продюсер; дирижировал популярным латиноамериканским оркестром и являлся владельцем одного из ведущих ночных клубов Лондона.

"Малайский клещ", "Тит Грипус", неофициальная эмблема эскадрона А

_________________
Live hard, die young, make a good-looking corpse.

Поэтому день, когда убивают англичанина это хороший день

_________________
XA2

Да уж, на редкость отвратительный эпизод. Странно, что редактор не убрал его.

Думаю потому, что не увидел в нем ничего отвратительного

_________________
XA2

От людей, у которых эмблемой является вошь, можно ожидать чего угодно.
Юмор, конечно, извращенный.

Это уже не юмор. За такое у нас танками давят.

_________________
XA2

Судя по тому, что автора дернули аж к командиру 22го полка, не к командиру эскадрона, не к сержант-майорам, это явно не было воспринято ни как норма ни как удачный прикол, а как ЧП.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЗАТЯЖНЫЕ ПРЫЖКИ

Парашютную подготовку в полку проходили все, совершив для получения заветных «крылышек» не менее восьми прыжков. За это мы получали надбавку в размере двадцати восьми шиллингов в неделю, или четыре шиллинга (40 пенсов) в день. Все парни открыто признавались, что ужасно боятся прыжков; это считалось необходимым злом. Чтобы претендовать на надбавку за прыжки, мы должны были прыгать не менее четырех раз в год. Вроде. не так уж и много, но это отнимало много времени. Перед каждым прыжком мы обязаны были пройти «комплекс»: [1] контрольное упражнение, проводимое силами Королевских ВВС. С нами постоянно находился инструктор, который работал с нами при укладке парашютов, показывал, как управлять куполом, проводил занятия на самолете и отрабатывал действия в нештатных ситуациях. Это были достаточно легкие занятия, в которых было много веселья.
Парашютирование сильно зависит от погоды, и из-за этого многие прыжки отменялись. Сильный ветер является ограничивающим фактором, все, что превышает десять узлов, считается слишком опасным. Все мы знаем, насколько капризна и переменчива погода в этой стране, и случаев, когда мы строились на посадку, а наш вылет отменяли, было немало. Всё всегда начиналось рано утром, поскольку нам приходилось добираться до аэродромов, расположенных за много миль. Редко удавалось провести прыжок так, как планировалось; всегда возникали сложности. Еще одним ограничивающим фактором были самолеты. Они были печально известны тем, что ломались. Если погода была подходящей, парашюты имелись в наличии, то выходил из строя самолет. Во время минно-подрывных работ всем всегда хотелось иметь точную задержку срабатывания, но лучшую задержку по времени из когда-либо изобретенных нам предоставляли Королевские ВВС.
В Херефорд для парашютных прыжков прилетали небольшие самолеты, такие как «Твин Пайонир», [2] приземляясь на подходящих посадочных площадках. Это было удобнее, поскольку позволяло выполнять программу в сырую погоду на случай отмены прыжков из-за штатных «бортов», и курсы не прерывались, так как могли продолжаться до прибытия самолета. Вертолеты в то время находились в зачаточном состоянии, но спустя годы мы стали использовать и их.
Воздушный шар на стадионе любили все. Специальный отряд Королевских ВВС приезжал со всем необходимым для его надувания и оставался там на несколько дней. Он располагался всего в двух милях от лагеря и вызывал большой интерес. Чтобы на него поглазеть, семейные пары и местное население собирались в полном составе, особенно во время школьных каникул; мы же храбро выступали перед толпой, изображая мачо и делая вид, что наслаждаемся карнавальной атмосферой.
Большинство тактических учений начиналось с парашютных прыжков, которые всегда происходили ночью, со снаряжением. Когда стоишь в люке и ждешь выхода в неизвестность, а на тебе висит восемьдесят фунтов парашюта, а на плечах восьмидесятифунтовый «берген», оружие и ременно-плечевая система, то начинаешь поневоле думать: «А стóит ли все это сорока пенсов в день?». Но мы, конечно, делали это не ради денег.
Двум отрядам предстояло стать отрядами «свободного падения», и за их подготовку отвечали Королевские ВВС. Свободное падение, а именно затяжные прыжки, были в этой стране новейшим подходом, какой-либо опыт в этом деле имела лишь горстка людей. Это было похоже на слепого, поводыря слепых, и, оглядываясь назад, я до сих пор вспоминаю некоторые вещи, которые мы делали, — но которые не делал даже Алан.
Я оказался одним из двенадцати участников третьего курса, проходившего в Абингдоне, где я вместе с солдатами Парашютного полка проходил курс парашютно-десантной подготовки на вытяжных парашютах. Нервничал я точно так же, но мне повезло оказаться в компании первоклассных парней. В Королевских ВВС к нам относились хорошо. Им действительно приходилось это делать: как еще они могли заставить нас выпрыгивать из быстро движущихся самолетов на большой высоте без страховки?
Независимо от звания, спали все в одной казарме. Это само по себе было забавно, поскольку Чарли имел обыкновение разговаривать во сне, причем задавать вопросы одним голосом, а отвечать себе другим. Он мог поддерживать разговор сам с собой всю ночь.
Мы носили цельный камуфлированный комбинезон, который был очень удобен, так как под него можно было надеть что угодно; на ногах были прыжковые ботинки горячей вулканизации, но мы модифицировали их, добавив на подошву толстую губчатую резину, что сделало нас на два дюйма выше. По поводу этой неуставной обуви Джима даже дернул полковой сержант-майор, который выслушал сказку о том, что они уменьшают удар при прыжке с высоты двадцать тысяч футов и без них можно поломать ноги. Не думаю, что сержант-майор поверил этому объяснению, так что нам пришлось действовать осторожно. (Много лет спустя я тренировал Силы обороны Ямайки, и там считали, что буквы DMS означают фразу «Это и в самом деле моя обувь»). [3]
Обучение было веселым и необычным. Наши инструкторы, обладающие огромным опытом в парашютном деле, в технике затяжных прыжков сами оказались новичками, поскольку только что прошли самый первый курс обучения. Они точно знали, что мы чувствуем, и относились к нам соответствующим образом.
Одним из самых сложных аспектов затяжных прыжков было достижение стабильного выхода из самолета. Чтобы добиться этого, пришлось потратить несколько часов на «яйцедав». Парашютные ремни крепились к крыше ангара, а инструктор держал вертикально кусок дерева, чтобы имитировать люк самолета. Для того чтобы пройти воздушную струю от двигателя, требовалось приложить силу, поэтому необходимо было проявлять энтузиазм. Курсант, надев парашютные лямки, делал крабообразный шаг с плечом вперед, и выпускал себя, когда касался дерева. После этого, приняв лягушачью позу, он раскачивался в подвесной системе, выгнув спину и смотря вверх. «Яйцедавом» эту систему назвали не случайно. Если ремни на ногах в подвесной системе ослабевали, ваша «коробка с ланчем» раздавливалась. Дополнительный дискомфорт доставляла выгнутая дугой спина. Выгибать ее нужно как можно больше, чтобы не перевернуться и не потерять устойчивость.
В самом начале обучения к нам приезжали дамы из местного Женского института, [4] проявившие большой интерес к нашим занятиям. Решив показать хорошее шоу, Дасти вызвался исполнять роль «яйцедава». Мы никогда не видели, чтобы он проявлял столько энергии и агрессии. Он с бешеной скоростью бросался в пространство, взмывая выше, чем кто-либо мог себе представить, и улыбаясь при этом. Но когда он достиг высшей точки, и начал переходить к обратному взмаху, внимание всех в ангаре и за его пределами привлек агонизирующий крик измученного тела. Женщины отреагировали по-разному. Большинство не смогло подавить смех и, как и все остальные на курсе, разразилось хохотом. Другие сочувствовали и пытались скрыть улыбки, а двум самым пожилым пришлось сесть, прежде чем они упали в обморок. Беда была в том, что потребовалось еще несколько колебательных движений, прежде чем мы смогли его спасти. Видя, как Дасти болтается в агонии, одна старушка, должно быть, возбудилась, и попросила у него номер телефона: какая-то местная развратница. Наш приятель заболел: ядра почернели, распухли и стали в два раза больше. Врачу Дасти сказал, чтобы тот снял боль, но оставил отек.
В затяжных прыжках используется другой парашют, управляемый. Требуется большой опыт, чтобы определить направление ветра и направить парашют, обеспечивая тем самым безопасное приземление. Поначалу пугает сам выход, но после нескольких прыжков вы понимаете, что страшен не выход, а приземление. Бег по ветру, если вам не хватает площадки, или удержание на потоке, чтобы уменьшить скорость снижения при приземлении, должны быть отработаны, но только опыт даст вам этот навык. Теория — это все хорошо, но применение ее на практике — вот что главное.
Используемый тренажер для отработки выхода наружу был модифицирован, чтобы напугать нас еще больше. К башне высотой пятьдесят футов был прикреплен трос, который тянулся к другому столбу, расположенному примерно в пятидесяти метрах от башни. Вместо того, чтобы выпрыгивать из двери, как обычно, с вытяжным фалом, мы выныривали лицом вниз, колебаясь на резиновом канате-банджи, и занимали положение свободного падения. При этом было практически невозможно не сложиться пополам, и неудивительно, что теперь все страдают от проблем со спиной.
Чтобы проверить нашу уверенность, нас подняли на воздушном шаре на высоту две тысячи футов, с обычными стандартными парашютами, и перед тем как нам предложили вынырнуть из корзины, вытянули вытяжной фал на всю длину. Это стало настоящим открытием, давшим нам представление о том, что нас ждет впереди.
Для прыжков использовались два типа самолетов — транспортники «Хастингс» и «Беверли». Первый представлял собой четырехмоторный самолет с хвостовым колесом. Люки располагались побортно в шахматном порядке, люк с правого борта находился впереди левого. Они были изогнуты в соответствии с контурами фюзеляжа, поэтому высота и ширина были ограничены. Из двигателей вылетала сажа и капли масла, а по ночам можно было наблюдать искры и пламя. [5]
Самолет «Беверли» был настоящим монстром, на котором был установлен мировой рекорд по сбросу тяжелых грузов — десять тонн. [6] В его хвостовой балке помещалось двадцать человек, а внизу, в основном грузовом отсеке, на четырех рядах сидений можно было перевозить еще пятьдесят человек. Инструкторы провели демонстрацию. Все расположились в хвостовой балке, в которой был небольшой смотровой люк. Все двенадцать человек улеглись вокруг него и наблюдали, как инструкторы вываливаются вниз. Некоторые из них при падении целовались. Самолет находился на высоте десяти тысяч футов, и они быстро слились с землей. Никто ничего не сказал, но знаю, что лично я был сильно впечатлен. Скоро настала и наша очередь.
Когда начались сами прыжки, курсанты основного курса находились внизу в грузовом отсеке, а мы поднимались в хвостовую балку. Самолет забирался на высоту в тысячу футов, и новобранцы начинали прыгать группами по пять человек. Когда выходила последняя группа, самолет поднимался дальше, на высоту, требуемую для затяжных прыжков, а мы спускались на нижнюю палубу, чтобы прыгать из люков.
Наш первый прыжок был очень нервным: спускаться с балки было довольно неприятно, так как держаться там практически не за что, а самолет раскачивался. Нести в надетом виде оба парашюта было неудобно, ремни на ногах мешали двигаться. Поверх запасных парашютов у нас было два высотомера и секундомер, закрепленные на алюминиевой панели. Перед взлетом летчик проводил проверку высоты, чтобы мы могли откалибровать высотомеры, и все старательно постукивали по стеклу, чтобы убедиться, что стрелки все еще работают. Запаска была размером со шкафчик для коктейлей, и при раскрытии основного парашюта она могла ударить вас в челюсть. Когда поступал приказ проверить снаряжение, все вставали и проверяли все с головы до ног. У человека рядом с вами вы проверяли контровочные чеки парашюта, которые при натяжении шнура позволяют парашюту раскрыться, поэтому было важно убедиться, что они не погнуты и двигаются свободно.
Загорается красный сигнал, группа переходит в режим готовности. Мы занимаем позицию лицом вперед, очки опускаются вниз. Загорается зеленый свет — «ПОШЕЛ!». По три человека за раз, с хорошим интервалом, совершаем выход. Чтобы занять правильное положение для выхода, нужно было проделать несколько причудливых движений ногами, которые не опозорили бы «Давай потанцуем». [7] Одно плечо вперед, внутренняя рука касается люка, нажимает на секундомер и делает выпад. Ничто на тренировках не сравнится с влиянием воздушного потока от двигателей. Важно выходить с усилием, наискосок к двери, позволяя потоку выпрямить вас. Группа инструкторов находилась в балке, наблюдая через люк и контролируя ваши действия. Поза, которую нас учили принимать при выходе из самолета, была не самой простой. Руки сложены на уровне плеч, одна рука лежит на шнуре, а другая сжимает лямки. Позже такое положение было изменено и руки стали разводиться полностью в стороны, что способствовало устойчивости.
Наш первый прыжок производился с трехсекундной задержкой, которую отсчитывали и проверяли по секундомеру. Тысяча один, тысяча две, тысячи три, —рывок! От одного только этого слова все внутри начинает бурлить. Взгляд вверх, проверка купола, определение сноса. Направление к точке приземления, разворот против ветра, ноги и колени вместе. Ничего иного мы не знали и старательно следовали инструкциям. О первом прыжке вы мало что помните, и на подведении итогов много споров возникает о том, что вы думаете, что сделали, а не о том, что сделали на самом деле. Инструкторы спрашивали нас о том, что, по нашему мнению, мы сделали, и слушали с нескрываемыми улыбками. Затем они рассказывали, что происходило на самом деле, и в большинстве случаев это было полной противоположностью тому, что вы описали. Некоторые парни вспоминали идеальный выход, в то время как на самом деле они совершали кувырок, не осознавая этого.
Если курсанты основного курса прыгал раньше нас, то на земле нас встречали как героев. Они помогали нам свернуть парашюты и донести их до транспорта. На четвертом прыжке, когда мы находился в воздухе, поднялся ветер, заставивший основную группу отменить прыжок, но имея наши превосходные купола, мы все равно смогли прыгнуть. Набрав высоту, необходимую для прыжка, мы спустились с хвостовой балки на основную палубу, которая была полна обожающих нас десантников, что позволило нам почувствовать себя поп-звездами. Когда открывались люки, напряжение и предвкушение можно было резать ножом.
Стараясь вести себя как можно более развязно, мы ждали зеленого сигнала. Я был во второй группе, то есть мог наблюдать за первым прыжком. Мы называем это «дискотечными ногами». Такой феномен возникает, когда теряется контроль над нижними конечностями, и они начинают действовать по собственной воле. Такое часто случается в альпинизме, но сейчас это происходило в хвостовой части «Беверли». Я запомнил, как перед тем, как вывалиться из двери, свой боевой танец исполнил Эм. Он потерял всякую координацию и исчез, как марионетка, у которой оборвали все ниточки.
Однако значительную часть доверия к себе мы утратили, когда Джорди почувствовал на высоте эффект от празднования своего дня рождения. Мы сидели там в полном снаряжении, когда он ощутил на себе действие «Гиннесса» и виндалу, [8] которые он в изобилии употребил накануне вечером. Свою настоятельную потребность он выразил, резко схватившись за живот и скрестив ноги — ему отчаянно хотелось испражниться. Я сказал ему, что это невозможно, так как мы находимся на финальном этапе прыжка.
Он привел свои доводы, и мы пришли к компромиссу. Янки только что побывали на Луне, и их астронавты ходили в подгузниках, а по возвращению на Землю их подмыли. Поэтому мы сказали Джорди, чтобы он, так сказать, наполнил свои ботинки и притворился астронавтом, а когда вернется на Землю, то сможет помыться, и никто ничего не узнает. Будучи хорошим солдатом, он выполнил это предложение, и у него даже было довольное выражение лица, когда он выходил из самолета, но на земле это выражение сменилось на скорбное. Должно быть, он вращался по время свободного падения, поскольку из его манжет, воротника и ботинок вытекало дерьмо. Один из новобранцев подошел к нему, чтобы помочь, но с отвращением отпрянул, крикнув своим товарищам:
— Этот придурок обделался!
Да, наш авторитет был значительно подорван. (Много лет спустя Джорди погиб на полуострове Мусандам в результате несчастного случая во время прыжка с парашютом).
Запах внутри самолета меняется по мере набора высоты. На земле сильно пахнет гидравлической жидкостью и бензином, но при посадке в самолет этот запах сменяется запахами потных тел. Когда самолет набирает высоту, семьдесят комплектов кишечника начинают реагировать на разреженный воздух и повышенное давление. Не обязательно возникать турбулентности, чтобы первого человека начало выворачивать наизнанку. Это очень заразно и быстро распространяется по всему самолету. Сладковатый, тошнотворный запах поражает органы чувств и запускает цепную реакцию. В мгновение ока половина самолета срыгивает свой завтрак. На этот случай в самолете были предусмотрены коричневые бумажные пакеты, но они должны были быть в три раза больше. Хотя жертва и держала их как можно ближе, в большинстве случаев она промахивалась; наполненные пакеты часто проливались или на них наступали. В этой пьянящей атмосфере было огромным облегчением, когда открывались люки, а желание побыстрее выбраться из этой летающей канализации было большим стимулом для прыжка.
Джим снова нарвался на полкового сержант-майора.
— Почему ты все еще носишь эти ботинки? — спросил он. Джим, как обычно, задвинул ему историю о комфорте и безопасности. Не впечатлившись, полковой сержант-майор сказал: — Посмотрим, будут ли они по-прежнему удобны после пробежки по аэродрому, — и отправил Джима на пару кругов по периметру летного поля.
У одного из парней, которого звали Эдди, на лице было очень много прыщей; настолько, что когда он прыгал, можно было услышать свист. Он стал звездой на батуте, который мы использовали на тренировках для отработки ловкости. Прыжки отменили, поэтому мы вернулись в ангар, и нам сказали раздеться для занятий на батуте. Под комбинезонами на нас была надета самая разная одежда, что не понравилось высокопоставленным гостям, которых сопровождали их жены. Помимо прыщавого лица, у Эдди были короткие, толстые, волосатые ноги, да к тому же на нем были шорты. Для того чтобы забраться на батут, нужно было сделать кувырок вперед, что Эдди и сделал, но его голова попала между пружинами, где и застряла, и свое выступление он закончил шлепком ног в воздухе. Его выражения посетителям не понравились, но вид этих ног, крутящихся в воздухе, рассмешил всех остальных.
Как только мы освоили чистый прыжок, пришло время прыгать со снаряжением. Это усложняло выход из самолета, но при условии правильного подбора снаряжения стабильности достичь было проще. Следующим шагом после этого были ночные прыжки. Никто не ждал их с нетерпением, а когда мы узнали, что самолет, с которого предстояло прыгать — это «Хастингс», то начал жаловаться даже старый сфинктер. Люк по правому борту находится близко к крылу, и вам кажется, что сможете дотянуться до него с хорошим рывком. На самом деле вы даже не приблизитесь к нему, но чтобы доказать это, нужно быть очень убедительным.
Площадка приземления возле Уэстон-он-те-Грин была огромной, но нам все равно иногда удавалось промахнуться мимо нее. Неподалеку находилась свиноферма, привлекавшая парашютистов, как мотыльков на пламя. Свиньи — не самые чистоплотные животные, и опыт приземления там никогда не забывался.
После двадцати прыжков мы могли уже прыгать ночью с полным снаряжением, но приземляться было немного рискованно. Нас учили просто стабильно падать, но чтобы попасть в цель, мы зависели от точки выпуска, и нужно было научиться скольжению — принятию такого положения тела, которое позволяет скользить по небу, сокращая расстояние. Выпрямление тела в этом случае противоречило навыкам, полученным на наших тренировках, где стабилизация обеспечивалась полным прогибом, поэтому чтобы получить новый опыт, мы отправились во Францию и Америку. Местные специалисты были экспертами в этом вопросе — наряду с русскими, но туда мы поехать не могли.
Каждый француз, которого вы встретите, будет настаивать на том, что он любит парашютный спорт, и очень страстно рассказывает об этом, даже утверждая, что это лучше, чем секс. Эта тема часто обсуждалась в мельчайших подробностях в ожидании самолетов и во время прогулок по площадкам приземления. Нашим французским инструктором был «Мощный Пьер», который постоянно рассказывал откровенные истории о своем опыте в спальне. Однажды он рассказал историю о том, как, занимаясь любовью со своей женой, и сняв зубами ее маленькие розовые трусики, он заставил ее воспарить на шесть дюймов над простыней. Не желая ему уступать, Фред ответил:
— Это еще что! Как-то я трахнул свою жену, и когда вытер свой член о занавеску, она сразу же взлетела выше крыши! [9]
Америка оказалась очень хорошим местом для обучения затяжным прыжкам. У них была подходящая погода и неограниченные ресурсы парашютов и самолетов. Их политика заключалась в том, чтобы начинать прыгать с высоты десять тысяч футов. Это дает возможность парашютисту нестабильно выходить, но при этом у него есть время разобраться со стабилизацией до того, как дергать кольцо. Худший сценарий — кувыркание при попытке раскрыть основной парашют. У нас же все было наоборот: мы прыгали с малых высот, на которых у вас было предостаточно времени, чтобы попасть в беду, но не было времени, чтобы оттуда вылезти. В Америке все большое, включая люки и площадки приземления. Прыгать из самолета с большими люками или, что еще лучше, с задней рампой гораздо проще, чем пытаться выбраться из «Хастингса», сложившись пополам и боясь задеть крыло. Площадки высадки были размером с Уэльс, но, по старой доброй традиции САС, мы все равно промахивались мимо них. Говорят, что мы — две страны, разделенные только языком, и нам не раз приходилось убеждаться в этом. Выходя на площадку высадки, мы всегда давали обратный пеленг на курс и шли против ветра, в то время как «септики» [10] давали истинный пеленг, располагая нашу точку выброски по ветру, а не против него.
Во время одного ночного прыжка был порывистый ветер, что усложняло условия, особенно при приземлении. Два парня с трудом погасили свои купола, и их протащило через забор из колючей проволоки. Чтобы успокоить и залечить свои ссадины, они использовали по флакону «Деттола», [11] и это только доказывает, что:

ДВЕ ССАДИНЫ ЗАЖИВАЮТ

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Англ. synthetic exercise. Комплексное упражнение по согласованию действий.
[2] Scottish Aviation “Twin Pioneer” CC.Mk.2 — легкий транспортный двухмоторный турбовинтовой самолет, выпускавшийся с 1955 года. Мог работать с небольших площадок размером 30 х 275 метров, широко применялся в Малайе и на Борнео, где оказался незаменимым в снабжении войск, патрулировавших джунгли.
[3] Обыгрывается разная расшифровка аббревиатуры DMS: direct-moulded sole и иск. dems my shoes.
[4] Организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности в Великобритании.
[5] Handley Page HP.67 Hastings С.Mk 2. Легкий тактический военно-транспортный самолет, выпускавшийся в 1946-1977 гг.
[6] Blackburn B-101 Beverley C.Mk.I Тяжелый военно-транспортный самолет, выпускавшийся в 1950-1967 гг.
[7] Англ. Come Dancing. Британское телевизионное танцевальное шоу.
[8] Разновидность чрезвычайно острого карри, пользуется большой популярностью в Великобритании.
[9] Игра слов в английском языке. Фраза goes through the roof означает «вызвериться, впасть в ярость».
[10] Англ. septic tank. Слово из сленга кокни, означающее «американец», «янки».
[11] Фирменное название дезинфицирующего средства компании Reckitt & Colman.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПОДГОТОВКА И ЕЩЕ РАЗ ПОДГОТОВКА

Каждый эскадрон включает в себя четыре отряда, каждый из которых имеет свою специализацию — есть лодочный, горный, мобильный отряды, а также отряд «свободного падения». По крайней мере, теперь у меня была специализация в составе отряда, но чтобы быть полезным в патруле из четырех человек, мне нужна была и индивидуальная воинская специальность. Выбор был следующий: медик, сапер, связист или лингвист-переводчик. Заниматься подготовкой по связи рекомендовалось всем, поскольку это и был наш хлеб с маслом. Сбор разведданных не принесет никакой пользы, если ты не сможешь их передать. Быть связистом — значит таскать с собой радиостанцию в комплекте, который весит целых пятнадцать фунтов, да и батареи к ней тоже не ахти какие легкие. Еще один большой недостаток — это когда патруль останавливается, то отдыхают все, кроме связиста, который занимается тем, что устанавливает радиостанцию, чтобы выйти в эфир. Пока все заваривают чай, связист шифрует исходящие сообщения и расшифровывает входящие. Предполагается, что эту нагрузку должны делить между собой все патрульные, но на практике такое случается редко.
Впервые оказавшись в джунглях, когда связист установил антенну и отстучал ключом морзянку, в результате чего прилетел самолет и сбросил нам припасы, я был очень впечатлен. Подумав, что это настолько умно, я даже не мечтать не смел, что однажды буду это делать.
Так что я отправился в центр связи и выслушивал точки и тире на протяжении следующих восьми недель. Некоторые люди не в состоянии освоить этот язык; они несовместимы, как цифры и человек, страдающий дислексией. [1] Вы учите код Морзе по группам из пяти букв, выбранных наугад. Сидя в наушниках, вы принимаете их, пока они не станут для вас знакомыми, и записываете, чтобы можно было проверить. Когда эти пять букв выучены, даются следующие пять. На это требуется время, но удивительно, насколько быстро выучивается азбука Морзе, включая цифры, которые легко уловить.
Мозги легко перегрузить, а любой посторонний шум здорово отвлекает, заставляя сбиться с пути, поэтому необходима высокая степень концентрации, что очень утомительно, поэтому нужно часто делать перерывы. Перерывы мы делали на автобусной станции. Это была настоящая гонка, кто приедет туда первым на разных машинах. В это время через реку Уай был всего один мост, движение через который регулировалось светофором. У каждого был свой короткий маршрут, и какой из них окажется самым быстрым, зависело от интенсивности движения. Чтобы избежать заторов, использовались переулки, площадки перед гаражами и строительный магазин. Автобусная станция была оживленным местом, полным путешественников, водителей и кондукторов. Мэри, женщина, которая держала там кафе, выходила и кричала:
— Две булочки с беконом!
А мы кричали ей в ответ:
— Давайте сюда! — даже если их и не заказывали.
Научившись принимать код Морзе, нам нужно было научиться его передавать. Совершенство достигается практикой, и мы часами отстукивали сообщения на ключе. Порядок работы на передачу должен был быть выучен вместе с Q и Z кодами, [2] но все это было классной работой и тяжелым испытанием.
Освоив радиостанции, мы теперь могли рассредотачиваться по лагерю и организовывать радиосеть. Мы с Маком устроили свою базу на задворках автобусной станции; по сравнению с занятиями в классе это была большая перемена.
Теория антенн оказалась черной магией, и не думаю, что кто-то до конца ее понял. Все эти диполи, антенны с несимметричным питанием, антенны на три четверти длины волны — все это подробно преподавалось, все было очень технически сложным; совсем не тот предмет, который можно было преподавать во второй половине дня после плотного обеда.
Все сообщения должны были быть зашифрованы. Это была сложная процедура, включавшая использование кодовых книг и одноразового шифровального блокнота. Буквы заменялись цифрами, которые группировались в наборы по пять единиц. Наша обычная радиостанция патруля работала на батареях, что ограничивало ее радиус действия. Для связи на больших расстояниях у нас была более мощная радиостанция, которая запитывалась от ручной динамо-машины. Эта динамо-машина весила около двадцати фунтов, и никто не хотел таскать ее на себе; однако кто-то же должен был ее нести, поэтому очевидным решением было отдать ее новичку. Кто-то также должен был крутить ее, пока связист передает сообщение, и если последний был новичком, то это занимало целую вечность. В джунглях эту машину вставляли в раму, чтобы можно было крутить педали, и длительная радиопередача, — например, отправка запроса на пополнение припасов, — была эквивалентна тому, что крутивший педали преодолевал «Тур де Франс».
На радиостанции имелся разъем, к которому можно было подключить источник внешнего питания. На предыдущем курсе связистов курсанты разъезжались с этой радиостанцией по всей стране. Им сказали, что ее можно запитать прямо от телефонной будки. Некоторые пробовали это делать, отрезая телефонный кабель и пытаясь подключить его к корпусу радиостанции, но так делать было нельзя — в комплекте шел разъем, который в телефонной будке вставлялся вместо электрической лампочки.
Код Морзе был нашим основным средством общения, но бывали случаи, когда мы использовали голосовую связь. Порядок передачи голосом изучали все, а некоторые вырабатывали свой собственный стиль. В Шотландском полку испытывали новую радиостанцию в Эдинбурге, и от этого там все охренели. [3]
Это также нарушило местное телевещание, и «Голубой Питер» [4] для некоторых семей уже никогда не будет прежним.
Мы изобрели свой собственный фонетический алфавит, который всегда вызывал улыбку, даже во время нахождения под обстрелом. Султанские ВВС оказывали нам наземную поддержку, и наш авианаводчик называл их «чертовыми султанскими ястребами». [5] В другой раз «Хантер», оказывавший непосредственную авиационную поддержку в Адене, вызвал авианаводчика:
— Визуальное опознавание.
На что ему ответили:
— Не заморачивайтесь этим, меня вы видите?
Нас учили быть краткими и точными, чтобы сводить время нахождения в эфире к минимуму. Офицеры были склонны к словесному поносу, поэтому их держали от радиостанций подальше. Для начала быстрого движения у нас использовалось кодовое слово «Зеленая плесень». Радиооператором был Джорди, и он отправил это в эфир, а у получателя случились помехи, поэтому он произнес: «Всем айда за “Зеленой плесенью”». По какой-то причине мне это запомнилось, и с того дня Джорди так и прозвали — «Зеленая плесень».
Чтобы проиллюстрировать, почему мы держали Рупертов [6] вне радиостанций, мне вспомнился случай, когда я был связистом отряда на Борнео. Наш лагерь располагался на вершине холма, обороняемого Гордонскими хайлендерами. Стоял сезон дождей, муссоны вызывали сильные атмосферные возмущения, что затрудняло прохождение сигналов. По одну сторону от меня располагалось отделение кинологов, а с другой — оркестр волынщиков. Когда оркестр заиграл, собаки начали выть, а я остался в центре всего этого, борясь со слабым сигналом. Нашему начальнику захотелось передать сообщение, включающее в себя предложение «задержать двух странствующих китайских лесорубов». Я сказал ему, что связист на том конце этого не поймет, но он был непреклонен и все равно приказал это передать. В конце дня я все еще находился в эфире; думаю, там поняли только слово «двух».
Во время той же командировки я отправлял донесение об обстановке, когда раздался громкий хлопок, и меня отбросило через хижину. Я было подумал, что в нас попала граната, но позже выяснилось, что в антенну ударила молния. Еще более драматичным было то, что кто-то забрал мой колышек для заземления. Сделанный из меди, он, вероятно, стал украшением или элементом декора в общем доме. [7]
Одним из плюсов работы связистом было то, что он первым узнавал о происходящем; кроме того, когда в эфире была тишина, он мог спросить у оператора результаты футбольных матчей.
Нас поощряли брать радиостанции на выходные и проводить как можно больше времени в эфире. На крайнем занятии все разбились на пары и отправились по домам; Гиндж, наш инструктор, поехал со мной в Даунхэм. Из спальни, расположенной на верхнем этаже дома, мы руководили сетью внешних станций, находившихся в Шотландии, Йоркшире и Уэльсе. Длилось это неделю и позволило подтвердить все, чему мы научились. Я чувствовал себя шпионом военного времени, работающим в нелегальной радиосети, и все ждал, когда в дверь спальни ворвутся немцы с обыском. Но пришла только моя мать, принеся чай и еду. Она была немкой наполовину, у нее была только одна волосатая подмышка.
Стэн посещал курсы по минно-подрывному делу и попытался сфотографировать сам процесс подрыва. Какой бы быстрой не была его реакция, она оказалась недостаточно быстрой, чтобы кусок кирпича от дома не разбил ему коленную чашечку.
Была еще одна поездка в Норвегию, которая пришлась на середину лета. Так что вместо двадцати четырех часов темноты у нас теперь было двадцать четыре часа света.
У норвежцев существует пристрастие к буксировке вещей за транспортными средствами, но на этот раз мы были на велосипедах. Грузовик тащил нас через деревни, в горы и вокруг озер. Представьте себе шестнадцать человек, привязанных к машине и держащихся за нее изо всех сил. Повороты опасны не только для глубоководных дайверов, они очень опасны и для солдат на велосипедах; на повороте замыкающие широко размахивают руками, рискуя обогнать грузовик. В задней части машины сидел солдат, следивший за нашей безопасностью. Как только человек падал, он должен был сказать водителю, чтобы тот остановился, однако он частенько отвлекался и иногда упавшего даже не замечал. Это приводило к тому, что нас протаскивало по асфальту. Главным его отвлекающим фактором был смех после последнего падения. Если падает первый человек, то его примеру следуют все, после чего следуют очень долгие попытки разобраться с кучей велосипедов с педалями, просунутыми через спицы, и веревкой, намотанной на шестерни. Так что новизна вскоре исчезает.
Мы попробовали новый сухой паёк под названием «Комплан», который оказался далеко не аппетитным. По сути, это было сухое молоко с добавками. Полтора фунта в день обеспечивали человеку около четырех тысяч калорий. После первых нескольких дней большинство парней не могло съесть больше нескольких унций. Нас взвешивали в начале испытания и в конце, чтобы определить потерю веса. Испытание длилось четырнадцать дней и включало в себя длительные марши по гористой местности. Паёк можно было есть в сухом виде или смешивать с водой, но в любом случае вкус был одинаковым — восстановленное (или обогащенное) детское молоко.
Каждый день мы проходили более двадцати пяти километров. С нами был американский капитан, прибывший по обмену, которого звали Эллиот. Он отправился в путь с «бергеном», набитым всякой всячиной, но вскоре понял, что ему придется многое выбросить, чтобы не отстать от нас. Он выбросил надувную кровать, топор, одиночную палатку, печку и запасную одежду, но оставил свои сигары «Король Эдвард». Ранее ему никогда не доводилось бывать с такими людьми, как мы, и он отчаянно пытался влиться в коллектив. Он даже отрастил усы, что было запрещено в Штатах, ругался, как мы, и в конце концов надел всю нашу одежду и ботинки, сказав, что они гораздо лучше, чем его собственные.
Нас постоянно атаковали комары и мухи. Эллиот считал, что москиты настолько велики, что могут стоять ногах и спариваться с индейкой. В одежду проникали слепни, нанося болезненные укусы. Мы были рады вернуться в лагерь на взвешивание. Большинство парней сбросили по стоуну, но я не потерял ничего. Эллиоту впервые дали попробовать ром G10, и когда он наклонился, чтобы завязать шнурок на ботинке, то несколько раз кувыркнулся вперед.
Нас вызвали на футбольный матч, который проходил на местном стадионе. На это собрался посмотреть весь город, и мы поняли, что нам предстоит, только когда на поле появилась команда соперников. Все они были одеты одинаково, что является еще одним признаком хорошо подготовленной команды. Для сравнения, мы были одеты в обрезанные штаны, ботинки для джунглей, майки и любые носки, которые могли попасть нам в руки (или на ноги). Нас разгромили. Это напоминало игру с «Арсеналом». Я играл центральным полузащитником и не припомню, чтобы даже касался мяча.
Дома, в Херефорде, Полк привлекал множество гостей. Сюда приезжали политики, высокопоставленные офицеры (некоторые из иностранных государств), и даже члены королевской семьи. Много времени уходило на организацию для этих высокопоставленных лиц показных занятий. Они не пользовались популярностью среди личного состава, и каждый эскадрон или отряд, отвечавший за показ, старался максимально экономить на людях. В один из таких случаев нас было настолько мало, что каждый из нас выполнял несколько ролей. Я и Драг отправились на вооруженном «Лендровере», одетые в пустынную экипировку. Пока ВИП-персона разговаривала со мной, Драг ускользнул и забрался в каноэ, одетый для катания на лодке. На другом стенде он улёгся в гамаке в экипировке для джунглей и закончил патрулирование в составе четырех человек в качестве медика. Здесь им позадавали вопросы, и первый из них, заданный Драгу, был:
— Ты выглядишь знакомым. Где я тебя раньше видел?
Пончо, используемое для таких показов, было выкрашено черной краской, что придавало ему камуфляжный эффект. Его складывали, делая укрытие, и все бы ничего, но когда его расправляли, на нем была надпись «FUCK OFF». Обычно никто этого не замечал, но когда вы узнавали, что на нем написано, это выглядело очевидным.
Еще один курс, который я посещал, был по войсковой медицине. Он длился четырнадцать недель, обучение на нем охватывало все аспекты травм, лихорадок и болезней, с которыми мы могли столкнуться в различных странах мира. И снова было много аудиторной работы, но было много и практики. Первые две недели, посвященные физиологии и анатомии, были тяжелыми, но после этого процесс стал интересным и очень полезным. Последние четыре недели мы провели в больнице, работая в отделении неотложной помощи.
Проблема в том, что когда начинаешь изучать признаки и симптомы различных заболеваний, их легко применить к себе, и ты начинаешь думать: «У меня это есть».
Лекции по огнестрельным ранениям нам читали лучшие армейские хирурги в лондонском госпитале Миллбэнк. Занятия предусматривали ранний утренний подъем, и все были измотаны. Какими бы интересными ни были лекции, на них трудно было не заснуть, и было очень неловко, когда голос лектора начинал перебивать храп. Демонстрируемые слайды были очень жуткими и на самом деле привлекали внимание большинства людей. После просмотра нас всех слегка подташнивало, и всем очень хотелось чего-нибудь выпить. Кажется, мы были первыми и последними, кто посещал эти лекции.
Не чувствуя особого голода, но умирая от жажды, мы шли по коридору в солдатское кафе. Вдоль стен по обеим сторонам рядами стояли большие банки с образцами, плавающими в формальдегиде. Это были уродливые младенцы с большими головами, лишними пальцами и опухолями. Они плавно покачивались в жидкости, когда вы проходили мимо: зрелище не из приятных, но вы не могли от них оторваться. В столовой мы заказывали чай, который в итоге подавала сгорбленная и хромающая женщина с заскорузлыми руками. Мой приятель однажды сказал, что она сбежала из одной из этих банок.
Часть курса была посвящена тропическим болезням, поэтому мы посетили Музей Веллкома в Лондоне. Это научно-исследовательское учреждение, в котором представлена обширная экспозиция всех тропических болезней, известных человеку. Выставка была невероятной, все хранилось в сосудах. Один из образцов, который действительно поразил наше воображение, назывался «Замшелая нога». Это была конечность моряка XVIII века, полностью покрытая опухолями, наростами и лишайником. Мы часто подходили к ней, но она непременно вызывала извержение желудка. Если во время приема пищи кто-то упоминал «Замшелую ногу», тарелки отодвигались в сторону, так как видéние этой ноги вызывало внезапную потерю аппетита. Это было грибковое заболевание, развитию которого способствовали соленая вода и недостаток витаминов. Один экземпляр нам понравился — случай слоновой болезни. У парня были такие огромные распухшие яйца, что он вынужден был передвигаться с ними на тачке. Представляю, какой ажиотаж он вызвал бы на кассе в магазине «Теско».
Были также лекции по акушерству, которые мы с трудом прослушали, думая, что эти навыки нам никогда не понадобятся. Как же я ошибался: на Борнео несколько лет спустя эти знания оказались бесценными.
До того, как были организованы эти интенсивные курсы, медицинская подготовка была очень поверхностной. Людей пробовали прикреплять к армейским госпиталям, но там это было скорее вынос «уток» и уход за больными, чем работа с травмами. Одним из таких мест был Хоутон, расположенный недалеко от Оксфорда. Пэдди пробыл там неделю, стремясь приступить к работе с ранеными, но все, что ему разрешили делать, — это подмывать и переодевать пациентов. Он постоянно жаловался и расстраивал сестру-хозяйку, которая представляла собой грозный образец неопределенного пола. Они постоянно ссорились, и в конце недели, когда Пэдди уже возвращался в Херефорд, он высказал ей все, что о ней думает. Его последними словами, когда он выбегал за дверь, были:
— Хочу больше никогда вас не видеть!
Он доехал до трассы A40 и столкнулся с другой машиной. Его отвезли обратно в Хоутон на машине скорой помощи, и первым человеком, которого он увидел, придя в себя, была сестра-хозяйка.
— Здравствуйте, мистер Скотт.
Пэдди пробыл там еще неделю, и если он думал, что видел худшую сторону сестры-хозяйки, то ошибался.
Когда мы получили разрешение работать в гражданских больницах, это стало большим шагом вперед.
Конечно, в отделении неотложной помощи любой больницы вы видите реальную жизнь, и именно там мы провели последние четыре недели курса. Мне повезло, и я попал в больницу Боскомб рядом с Пулом, где было особенно много народу. Начало оказалось не очень удачным: нам не удалось договориться с сестрой-хозяйкой о том, что нам надеть и чего она хочет, чтобы мы надели. Нам хотелось носить белые халаты, но она настояла, чтобы мы надели белые куртки и брюки. В этом был смысл, ведь их нужно было регулярно менять, но в результате вместо того чтобы выглядеть как врачи-стажеры, мы выглядели как кучка заключенных, бежавших из местной психушки. Нас было четверо, все заросшие и сильно татуированные, и нам не хотелось выходить из раздевалки. Я был избран пресс-секретарем, чтобы сообщить сестре-хозяйке, что мы не собираемся такое носить, на что она ответила:
— Тогда вам лучше вернуться в Херефорд.
Она расправилась с нами, и мы, очень стесняясь, выскользнули из раздевалки и попытались смешаться с пациентами.
Как только наше смущение было преодолено, мы приступили к хорошей работе. Мы сопровождали доктора, когда он лечил раненых, и постоянно учились. Пострадавшие были самые разные: жертвы ДТП, несчастных случаев на производстве, самоубийств и пьяных драк. В субботу вечером в пабах всегда было многолюдно, и в травматологии было полно пьяных, которые привыкли терроризировать персонал и добиваться своего. Все изменилось, когда на дежурство заступили мы. Один пьяный хулиган очень обиделся, когда Пэдди предложил ему выйти на улицу. Огонь мы погасили огнем, [8] предложив удвоить его раны, если он не подчинится. Большинство шло нам навстречу, но в конфликте мы всегда смеялись последними, когда накладывали швы и промывали раны. Никогда не расстраивайте медиков: они умеют причинять боль.
На второй неделе нас пригласили на вскрытие. Пэдди сказал, что в этот «клуб» его ни за что не затащишь, поэтому от этого предложения мы отказались; зато стали свидетелями нашей первой операции, во время которой нам пришлось облачиться в белую одежду, веллингтоны [9] и маски. Нам сказали, что если мы почувствуем себя неловко, то сможем уйти в любой момент. Глядя друг на друга, мы хихикали, и при каждой возможности разыгрывали небольшие сценки. В то время у Мика Джаггера был музыкальный хит под названием «Дикая штучка». Мы пародировали его прыжки и скачки, напевая песню и хлопая при этом в ладоши. Медсестры, когда готовили пациента к операции по удалению кисты, находили это забавным, но каждый раз, когда нас просили что-то сделать, мы это делали. Когда пришел хирург, он привел себя в порядок в своей неподражаемой манере, натянув резиновые перчатки среди облака талька. Первое, что он сделал, осматривая пациента, — треснулся головой о лампу. Потерев голову, он вернулся к раковине и снова продезинфицировал руки. Это вызвало у нас смех, но когда это же самое повторилось после того, как медсестра переставила лампу, мы были на грани неконтролируемого ржача. Наши маски постепенно исчезали, поскольку превращались в кляпы. Когда же анестезиолог дал наркоз, пациент, будучи заядлым курильщиком, начал трястись и кашлять, едва не упав со стола, и это стало последней каплей, или, в моем случае, последней тягой, поскольку я втянул в рот последнюю часть маски. Когда же Страйки сделал «дикую штучку», все было кончено: мне пришлось выбежать, за мной последовали и остальные. Думаю, нас спровоцировало именно ношение веллингтонов. Они больше подходят для сельскохозяйственных работ вроде разбрасывания навоза, а не для стерильных условий операционной.
Одна из самых смешных историй о нашем пребывании в больнице была связана с семейной парой средних лет, купившей дом. Унитаз был сильно испачкан, и жена замочила его на ночь добротной дозой «Лайзола». [10] Утром старик уселся на толчок, и начал читать спортивную страницу в газете, попыхивая «Вудбайном». [11] Закончив, он опустил окурок между бедрами, которые вместе с крупной задницей образовали вокруг сиденья хорошее уплотнение. Окурок воспламенил горючий газ, который взорвался с такой силой, что его частично вынесло через дверь туалета. Его жена в истерике вызвала скорую помощь. Когда врачи приехали, то не могли удержаться от смеха при виде парня с головой, торчащей в пробитой двери, и дымящимся задом, выкрикивающего оскорбления в адрес своей супруги, которая находилась на поздней стадии истерики. Один медик осторожно вырезал его голову из двери, избегая осколков дерева, а другой намазывал кремом его дымящийся зад. Из-за ожогов они не могли уложить его на носилки, поэтому ему пришлось неуверенно балансировать на коленях с задницей, устремленной в небо. Дядя все еще угрожал сделать со своей миссис все, что угодно, а люди из скорой помощи все еще смеялись, когда наклоняли носилки, чтобы пройти через дверной проем, в результате чего пациент упал, сломав ногу.
Теперь мы могли ответить на вопросы типа: если ребенок проглотит ключ от входной двери, что вы будете делать? Ответ: зайти с черного хода. Чем лечится травматическое нарушение грудной клетки? Ответ: снять плиту и лечить ожог. [12] Больно ли, когда вы так ходите? Да. Ну, не ходите так. Почему вы щуритесь? У меня близорукость. Что там в небе? Солнце. Ну и как далеко вы хотите видеть?
Теперь, как и любому врачу, нам нужно было только терпение (и пациенты). Это был первый из многих медицинских курсов, и полученные навыки вселяли в меня огромную гордость и удовлетворение при их использовании.
Полк был лучшей в мире частью по ведению контрпартизанской войны, но некоторые наши базовые навыки были несколько примитивны. Все должно было измениться, когда мы посетили Штаты, став гостями армейского спецназа в Форт-Брэгге, штат Каролина. Их учебная база и методики подготовки не имели себе равных. Их медицинский курс включал в себя стрельбу по собаке и ее выхаживание. Мы получили не только большой объем знаний, но и присмотрели себе отличную медицинскую аптечку.
Наши способы проведения подрывных работ основывались на стандартной шашке, которая представляла собой полтора фунта пластичной взрывчатки с запальной трубкой. Янки дали нам специальные формулы для расчета усовершенствованных подрывных зарядов, которые были более эффективными и позволяли экономить взрывчатку. Многие из этих знаний были адаптированы нами, что помогло сформировать основу нашего собственного очень успешного штата подрывников. В отношении связи мы, вероятно, смогли преподать им урок: наша радиосвязь была очень хорошей. Самая скучная лекция, которую я когда-либо вытерпел, была о том, как они передают кодом Морзе отпечатки пальцев. Попробуйте разобраться в этом сами; лично я не смог. У американцев были еще лингафонный класс и курсы по изучению иностранных языков, что для нас было совершенно новым — у нас было достаточно проблем, когда мы разговаривали по-английски. Эта новая программа была введена, когда мы вернулись домой, и всех поощряли учить другой язык.
Они проводили бесконечные показы, и мы многому у них научились. Это помогло сформировать Полк таким, каким он является сегодня.
Начали мы в Штатах неудачно. На приветственной вечеринке все серьезно выпили, что привело к исполнению полкового танца «Айе заки зумба зумба зумба айе заки зумба зумба зумба зей». Во время исполнения этого танца вы должны снять с себя всю одежду выше пояса. С тех, кто этого не делает, ее срывают. Янки, никогда не видевшие ничего подобного, стояли и хлопали, а мы начали срывать с них одежду. Это привело к крупной потасовке, которая совпала с появлением генерала Уэстморленда, который прибыл поприветствовать нас официально. Увидев происходящее, он дипломатично сказал:
— Вижу, ребята знакомятся друг с другом, — и ушел.
На нашей прощальной вечеринке все произошло с точностью наоборот. Янки пили весь день, а мы приехали только ближе к вечеру. Как только мы вошли в бар, они начали срывать с нас одежду без всякого предупреждения. Мы только что купили свои футболки, «плоды ткацкого станка», [13] и видеть, как их срывают, было слишком невыносимо. В итоге произошла еще одна массовая драка, в разгар которой снова появился Уэстморленд в сопровождении своей жены. На этот раз он произнес:
— Да, вот именно тут я и пришел.
За те четыре месяца, что мы там находились, было много драк, но тренировки того стóили. Все парни многому научились, в том числе и тому, как уворачиваться от ударов. Там был настоящий индеец, который в пьяном виде доставлял неудобства, и который регулярно напивался. Он пожаловался нашему сержант-майору, который выдал нам «цыганское предупреждение», [14] чтобы мы оставили индейца в покое, и добавил, что мы должны быть более терпимыми друг к другу и подставлять другую щеку. Угадайте, кто накачал его алкоголем на эскадронном барбекю?
Мы хорошо познакомились с горами Смоки Маунтинз и болотом Окефеноки во Флориде. Иногда мы работали вместе с нашими хозяевами против американского десанта, а иногда выступали против них в качестве условного противника.
На здании штаба в Брэгге висела огромная вывеска с надписью «STRATCO», что расшифровывалось как «Квалифицированные, выносливые, готовые к работе круглые сутки». Некоторые резервисты, призванные на время беспорядков в Миссури, подписали под ней фразу: «Черт, русские идут». [15]
Нас познакомили с волейболом, и вскоре мы уже соревновались с янки. Мы вызвали их на игру в сержантский клуб, где собралось много народу, и мы получили огромное удовольствие, обыграв хозяев в их же игру.
Я прошел курс затяжных прыжков с раскрытием парашюта на низкой высоте (HALO), который оказался превосходным.
За один прыжок я узнал больше, чем за десять предыдущих. Нас выбрасывали с высоты пятнадцати тысяч футов и поощряли пробовать различные элементы. Скольжение, повороты, обратные петли и выход из вращений — всему этому нас учили очень опытные инструкторы. Мы прыгали с различных летательных аппаратов, включая вертолеты и гидросамолет. У него был маленький люк, и выбраться из него можно было только с помощью неустойчивых положений. Корпус самолета был похож на лодку, а люк был высотой в метр. Чтобы выйти, нужно было принять позу Квазимодо. Согнитесь пополам, наклонитесь вперед, пригните голову, затем сделайте шаг наружу, сохраняя компактное положение.
После знаменитой драки в конце курса мы отправились в такелажную комнату, чтобы попрощаться с ребятами из парашютной команды. У каждого из них была либа припухшая губа, либо синяк под глазом, а то и все вместе. Они говорили, что это была лучшая ночь в их жизни, и спрашивали, когда будет следующая.
Они думали, что это обычная часть нашей повседневной жизни, многие стали спрашивать, как можно записаться к нам в армию, но когда мы упоминали о разнице в оплате, они передумывали.
Обратно из Штатов мы прилетели на «Комете», который был первым реактивным самолетом, поступившим на вооружение. Это был красивый самолет, который произвел на янки большое впечатление. У него был только один недостаток: он был небезопасен. В то время этого не знали, но они начали падать с неба из-за усталости металла. Позже их сняли с вооружения и переделали в противолодочные самолеты «Нимрод».
Возвращение в Херефорд было похоже на возвращение домой: все приняли это место, и мы чувствовали себя здесь желанными гостями. Джик, Роб и я начали захаживать в «Золотое руно», — паб, расположенный напротив ратуши. Туда приходили члены городского совета, водители и кондукторы автобусной компании «Мидленд Ред», сотрудники газеты «Херефорд Таймс», таксисты и все остальные, у кого в кармане были деньги на пинту пива. Атмосфера была очень дружелюбной, что сильно отличалось от Олдершота, где в одном из пабов висело объявление: «Собакам и солдатам вход воспрещен». Нас привлекло то, что у них была команда по дартсу. Мы стали играть за них каждый понедельник вечером, когда могли это делать, и вскоре познакомились со всеми местными жителями. Именно здесь я познакомился с Джеком Томасом. Джек родился в Уэльсе, служил на флоте, а затем поселился в Херефорде, где женился на Молли, местной девушке. На самом деле они познакомились в Ковентри, когда вместе работали на автомобильном заводе. Джек и Молли стали для меня вторыми родителями, и бóльшую часть своего отпуска и свободного времени я проводил в их доме. Могу честно сказать, что никогда не встречал такой семьи, как они; они были просто великолепны. Мы с Джеком ехали к нему домой, а Молли кормила нас в их полуразделенном доме, где всегда царила атмосфера праздника.
Молли никогда не унывала. Каждую субботу вечером Джек забирал с собой половину паба, и каждому доставалась миска супа. Она никогда не знала, сколько человек будет приглашено на воскресный обед, но сколько бы не было людей, все были сыты. Молли следовало бы работать в разведке, поскольку она раньше нас знала, что мы делаем или куда отправляемся. Круглый год, независимо от погоды, у нее на кухне горел огонь. Когда бы я ни позвонил, Молли готовила тосты с помощью проволочной вилки перед огнем — очень своеобразный вкус, который я никогда не забуду.
Однажды Джек читал газету и зачитал статью об арендаторе, который пропал в Лондоне. Спустя несколько лет после его исчезновения полиция провела обыск в доме, в котором произошло ограбление. На кухне они заметили ряд банок с завинчивающимися крышками, в которых находилось мясо, и отправили их на экспертизу. Мясо оказалось человеческой плотью и принадлежало пропавшему квартиросъемщику. Молли спросила:
— Прикольно, он что, был мертв?
Ответ Джека не поддается описанию.
В пятницу вечером я отвез Джека в Саут-Шилдс, где он выдавал замуж свою дочь от первого брака. Свадьба оказалась очень похмельным событием, которое началось с того, что мы приехали в три часа ночи в дом его бывшей. Его бывшая, дочь и друзья пили джин и были хуже некуда. Я был водителем, и мне нужно было поспать, но вместо этого мне вручили бутылку «Ньюкасл Браун», и пили мы до воскресенья. В ту ночь Джек уснул в кресле у камина, который ночью потух. Единственная неприятность заключалась в том, что Джек провалился ногой в пепел, и его нейлоновый носок приплавился к ноге, став похожим на что-то из «Куотермасса». [16] Это напомнило «Замшелую ногу» из Музея Веллкома. Посмотрев на это, он решил, что лучше выпить еще, пока не началась боль. Обратно в Херефорд мы ехали долго, поэтому часто останавливались, чтобы подзарядить Джека. Единственное, что ему пришлось съесть за все выходные, — это горох, который он держал в карманах еще в стручках. Недалеко от Бирмингема мы зашли в паб, и Джек, прихрамывая, подошел к бару и заказал пиво. Потом достал стручок из кармана, очистил его, бросил горошину в бармена, издал самый громкий пук, который я когда-либо слышал, и затянул «Аве Мария» на вершине своего мощного тенора. Бармен отказался его обслуживать, и Джек со всей невинностью спросил:
— А почему?
Когда же он показал ему ногу, бармен смилостивился и обслужил нас. Что за человек! В юности он прослушивался у Кена Макинтоша, [17] который сказал: «Хейден, у тебя прекрасный голос, но ты слишком уродлив». Его настоящее имя было Хейден Бринли Томас.
Время от времени в пабе появлялся продавец энциклопедий и раскладывал свои книги, пытаясь их продать. Однажды я смотрел, проверяя, что мне не по карману, и он спросил меня, знаю ли я парня по имени Вашингтон. Я подумал, что все это часть его уловок, и ответил:
— Конечно, знаю, — думая, что он имеет в виду Джорджа Вашингтона.
— А вы знаете, где он сейчас? — спросил он.
Я сказал:
— Он мертв.
— О, это какое-то наказание, он все еще должен мне за комплект книг, — простонал он.
Тогда до меня дошло, что он искал парня из службы связи, а не президента США.
Любимым трюком во время еды было выливать кипяток на пластиковые сиденья, пока люди еще едят. Каждый нес свой нож, вилку и ложку вместе с пинтовой кружкой в столовую. Для того чтобы помыть столовый набор и кружки после приема пищи, был оборудован умывальник, состоящий из трех раковин. Первая раковина — для мытья, вторая — для ополаскивания, третья — с кипящей водой для стерилизации. Мы умывались, наполняли кружку кипятком и начинали идти вдоль рядов занятых мест, выливая воду на спинку сиденья. Можно было пройти очередь из шести человек, прежде чем первый из них реагировал, вскакивая с мокрыми штанами. Выглядит очень по-детски, но так было на каждой встрече. Это было очень неудобно, если вы были жертвой, и очень неловко, особенно если у вас не оставалось времени переодеться.
Говорят, что маленькие вещи радуют мелкие умы, но маленькая горячая вода обжигает большие задницы.
Еда была превосходной, выбор большой, и вы могли есть столько, сколько хотели. Все хорошо готовилось и подавалось, повара гордились своей работой. Полк был печально известен тем, что поваров подвешивали — если они не справлялись с работой, их подвешивали над плитой на веревке, привязанной под мышками.
Не думаю, что это простое совпадение, что зимой мы всегда преодолевали реки вброд. С ними и летом все было достаточно плохо, но никто не говорил, что это будет легко. Нам всегда приходилось доводить дело до крайности, и ледяные потоки становились суровым испытанием. Обычный порядок действий заключался в том, чтобы раздеться и сложить все в пластиковые пакеты внутри «бергена», который становился вашим плавучим средством. Четыре «бергена», скрепленные вместе, могли выдержать раненого или не умеющего плавать человека. Глубоко дыша в предвкушении холода, мы на цыпочках спускались по берегу и заходили в воду, притворяясь, что она не холодная. Когда вода доходила до паховой области, сразу же происходило несколько физиологических изменений: кожа синела, а два маленьких шарика перебирались в более теплые края.
В результате несчастных случаев на воде мы потеряли столько же людей, сколько и в результате вражеских действий, поэтому к такой подготовке все относились очень серьезно. На воде всегда должна быть спасательная лодка, укомплектованная хорошими пловцами, которые находились ниже по течению столько, сколько нужно. Хотя это и хорошо, когда линь проходит по воде, но в то же время это может быть и опасно. Если человек окажется под ним, спасательная лодка не сможет добраться до него из-за веревки, поэтому, если вы используете веревку, держите спасательную лодку чуть выше по течению.
Перебросить веревку через реку — это всегда проблема. Здесь добровольцем становится либо самый сильный пловец, либо назначается новичок. Веревка, намокнув, становится очень тяжелой, и я видел, как чуть не срывались даже самые сильные пловцы. Конечно, хорошо бы обвязать ее вокруг талии, но если она зацепится, пловец не сможет продолжать двигаться и его нельзя будет вытащить обратно. Мы всегда искали лучшие методы, и в эскадроне «D» предложили новую идею, которую они с удовольствием продемонстрировали. Холодным, хрустящим зимним утром мы выстроились на берегу реки. Двое парней стали на расстоянии около двадцати метров друг от друга, лицом к реке, и натянули между собой толстую резиновую веревку-банджи. Еще один человек посередине держал якорь-«кошку», накинутую на банджи, и отходил назад, приказав двум другим держаться. Идея была вполне здравой, и напоминала запуск стрелы из лука, вот только «кошка» весила около двух фунтов. Когда все трое задрожали от созданного ими напряжения, Чоки отпустил «кошку», но вместо того чтобы лететь прямо и верно через реку, унося с собой линь, она неприятно накренилась влево и треснула держателя банджи по голове, сбив того с берега в реку. На то, чтобы разобраться с запутавшимися веревками, ушло больше времени, чем на то, чтобы доставить пострадавшего в больницу.
Чоки, чтобы загладить свою вину, продемонстрировал лодку, сделанную из пары штанов, набитых травой, трех надутых презервативов и бутылки с водой. Он сидел на ней, перебирая руками для движения, и чем дальше отходил от берега, тем ниже опускался в воду.
— Я не тону, я не тону, — повторял он, но результат был только один. Это было очень здорово.
В другой раз Чоки, наш генератор идей, придумал новый способ перелезть через ограждение. Он вел опасную жизнь, и хоть был не так уж стар, но выглядел примерно лет на шестьдесят. Из двух больших гвоздей он сделал пару крюков, которые были продеты в просверленные отверстия в отрезках ручки от метлы. В мыски его ботинок были вбиты еще два гвоздя, которые тоже были согнуты и образовывали крюки. Идея заключалась в том, чтобы перелезть через ограждение, цепляясь этими гвоздями за ячейки, и, переставляя за один раз одну конечность, преодолеть препятствие. Ограждение для этого показного занятия возводили его товарищи, которые хорошо постарались. Они выбрали два прожекторных столба на парковке высотой около тридцати футов и закрепили между ними проволочное ограждение; выглядело оно грозно. Чоки начинает с того, что зацепляется одним ботинком и тянется вверх, чтобы зацепить ручные крюки. Затем задействует следующую ногу и так далее, двигаясь по забору, как человек-паук. Он уже добрался до вершины, не переставая комментировать происходящее, когда вся панель оторвалась от столбов, и ушла назад, пока он продолжал карабкаться. Оказавшись на спине на парковке, он продолжал выполнять все движения, — зрелище, которое не может не радовать. Кто-то крикнул ему:
— Поторопись, Чоки, ты незаконно припарковался!
Каждый раз, когда на вооружение поступал новый самолет, мы должны были пройти курс переподготовки по парашютным прыжкам. Это означало поездку на авиабазу Королевских ВВС Абингтон для изучения всего, что касается нового самолета. В данном случае это был «Твин Пайонир», небольшой двухмоторный самолет, который мы активно использовали на Дальнем Востоке. Были задействованы весь эскадрон плюс штаб, и это была одна сплошная ржака. Пробыли мы там неделю, и идея заключалась в том, чтобы совершить как можно больше прыжков с парашютом. В большом ангаре нас разделили на отряды и провели отдельные этапы подготовки под личным руководством инструктора по прыжкам. Он велел нам снять ремни и береты и следовать за ним. Это оказалась разминка, — инструктор помчался, пританцовывая на прыжковом тренажере и выпрыгнул из него, но никто за ним не последовал. Вернувшись обратно довольно удрученным, он пригрозил нам насилием, если мы не последуем за ним. В конце концов, он сказал:
— Перестаньте дурачиться, парни, на нас смотрит мой босс.
Пришлось играть в его игру «Следуй за лидером», поднимаясь и спускаясь по пандусам под балками и над ящиками. У большой шишки возникли проблемы с тем, чтобы взбежать по рампе и спрыгнуть с ее конца. Инструктор сказал:
— Ну ты же мужчина!
И в ответ получил:
— Нет, я полковник, и ты, черт возьми, должен это помнить.
Для наземной подготовки использовался огромный макет самолета «Беверли», который назывался «Моби Дик». В хвостовой балке был люк, через который мы выпрыгивали, приземляясь на мат из кокосовой стружки. Для тренировок надевается макет парашюта, а вытяжной фал просто накидывается сверху на подвесную систему, после чего вы проходите весь порядок действий по подгонке и проверке снаряжения, пристегиванию фала и выходу через люк. При любой возможности мы разыгрывали «Рупертов», и здесь как раз была одна из таких возможностей, которую нельзя было упустить. Джик стоял позади адъютанта, который был командиром группы, взял его вытяжной фал, и не просто набросил, а привязал его к рюкзаку. Когда тот прыгнул, то начал болтаться на этой веревке, повиснув совсем рядом с матом. Когда ребята начинали двигаться, остановиться на полпути было очень трудно, поэтому все были очень удивлены, видя его болтающимся внизу и перепрыгивая через него.
Верхняя часть тренажера была открыта и находилась на высоте около тридцати футов от земли. Мы несли контейнеры весом в пятьдесят фунтов, которые с помощью ножных ремней были прикреплены к подвесной системе парашюта. Когда занятия закончились, чтобы не таскать контейнер вниз, Сейлор решил перекинуть его через верх, но забыл, что он все еще привязан к нему. Представьте себе его лицо, когда фал натянулся, рывком притянув Сейлора к самому краю. Ему просто повезло, что контейнер приземлился раньше него. Но на этом все не закончилось. Он отстегнул лямку, которая была натянута под весом контейнера, и та перелетела через верх, ударив инструктора по плечу, который заорал, требуя объяснить, что это за сумасшедший выкинул свое снаряжение через верх.
Думаю, инструкторы были рады видеть наши спины, но в то же время им нравилось наше общество в извращенной форме. Они никогда не видели, чтобы самолеты так быстро пустели после того, как загорался зеленый свет. Лавина тел вываливалась из люков во всех позах и положениях.
В те дни мало у кого из парней были машины, поэтому в центр города мы обычно шли пешком, срезая путь через парк. После хорошей ночной тусовки идти домой было мучительно, а тратить деньги на такси противоречило всем нашим принципам. Обычным нашим приемчиком было найти машину товарища, забраться на заднее сиденье и улечься спать, зная, что в конце концов ты окажешься в лагере. Однажды ночью я проснулся на заднем сиденье машины и не смог узнать пару, сидевшую впереди, и когда я объявил о своем присутствии, они были удивлены так же, как и я. Однако по итогу все разрешилось, и они подбросили меня до лагеря.
Лучшим местом для поднятия настроения был китайский ресторан, и именно здесь мы обычно заканчивали. «Винг Хонг» был одним из самых старых китайских ресторанов в стране и единственным в своем роде в Херефорде. Мы изрядно поиздевались над персоналом; удивительно, как они вообще нас обслуживали. Ровер, новый сотрудник нашего отряда, терроризировал официантов, и когда он появлялся, они убегали и запирались на кухне. В ресторане был верхний этаж, который обслуживал немой официант из кухни первого этажа. Как обычно, однажды ночью Ровер явился в своей обычной оскорбительной манере. Официанты нашли убежище на кухне, думая, что они в безопасности; но Ровер забрался на немого официанта, который перенес его на кухню. Он волшебным образом прошел через распашные дверцы, превратив трудолюбивую кухонную сцену в подобие лисы в курятнике. Они, безусловно, заслуживали то небольшое вознаграждение, которое они получали.
В один из памятных вечеров я гулял с Джиком, и мы заглянули в «Винг Хонг», чтобы пропустить по стаканчику. Выпив так, словно это выходило из моды, [18] мы были немного хуже, чем обычно. Джик мог ходить, но не мог разговаривать; я мог говорить, но не мог передвигаться на ногах. Мы заказали два смешанных гриля, не очень восточных, но достаточно жирных, чтобы добраться до тех мест, куда не доставало пиво. Мой приятель исчез в направлении туалета, а я успел подремать несколько минут, прежде чем нам подали еду. Джика все еще не было видно, так что я залез в тарелку и уничтожил свой ужин. Подумав, что он ушел, я пошел платить и был возмущен, когда мне предъявили счет за две порции гриля. Я начал настаивать, что я сам по себе и никогда не видел того парня, который оставил свою еду. После долгих и шумных пререканий появился полицейский по имени Боб Тейлор. Это было наше первое знакомство, но ему предстояло стать моим очень близким другом. Мы потом вместе сотню лет играли в ветеранское регби во второй линии. Он был копом старой закалки, который скорее скрутит кому-нибудь ухо, чем задержит.
Он выслушал обе истории и позвал Джика, который крепко спал в туалете. После очередного спора я заплатил за оба обеда и сказал Бобу, что хочу подать жалобу, а еду завернул в газету как возможную улику. Он отвез нас в полицейский участок, чтобы мы могли написать заявления. По дороге мы вытащили его свисток, расстегнули погоны и вообще устроили настоящую нервотрепку. Ему пришлось держать нас, и мы сильно на него опирались. У Джика был самый громкий смех, который вы когда-либо слышали, и который не прекращался, даже когда мы оказались внутри участка. Боб старательно выписал наши имена полностью. Меня звали Джонатан Вольфганг Ланселот Уайзмен, а Джика — Теренс Клаусс Гюнтер Джикелс. После тридцати минут написания в жалобе юридических формулировок, по которой мы дважды заплатили за один и тот же обед, и которую он хотел видеть подписанной с нашей стороны, мы заявили:
— Снимаем свои обвинения.
Боб пришел в ярость. Он исполнил небольшой танец, бегая на месте, и недвусмысленно сказал нам, что если он еще раз увидит нас в этот вечер, то будет очень больно. Джик все еще смеялся, когда мы собрали улики, все еще завернутые в газету, и, пошатываясь, отправились в лагерь.
Мы свернули с тропинки, ведущей через парк, и на качелях Джику стало не по себе. Он скрылся в кустах, а я развел небольшой костер, чтобы согреть улики. Костер уже вовсю пылал, когда Джик вернулся, пошатываясь, как испанский официант. Какое бы растение или траву он ни использовал, чтобы подтереться, мой приятель был весь уделан средством от сорняков. Он начал танцевать вокруг костра, дико извиваясь и издавая странные визги, и как раз, когда сосиски начали шипеть, сквозь дым пробился голос:
— О нет, только не эти два придурка снова!
Это был наш новый друг Боб, которого вызвали, чтобы узнать, что это за костер горит на лужайке. Мы разделили с ним ужин и с того вечера стали друзьями.
Время от времени старшие по званию военнослужащие должны были отправляться на строевые занятия. Их ненавидели больше, чем курсы по «сопротивлению допросам». Они проводились гвардейцами и длились три недели, в течение которых разучивались все строевые приемы. Счастливый участник ходил туда-сюда на плацу по восемь часов в день, и должен был носить ботинки с шипами. Специально для такого случая в Полку была одна пара, хранившаяся на складе. Если у вас был десятый размер, вы улыбались; если размер был меньше, приходилось надевать дополнительные носки; если больше, то вырабатывалась походка Джона Уэйна. [19] Пэдди совершил ошибку, заявив им, что гвардейцы — это роскошь, которую армия не может себе позволить. Он потерпел неудачу. Еще одним неудачником оказался сержант-майор эскадрона, у которого было две левые ноги. Как он ни старался, он неправильно понимал команды и отдавал их не с той ноги. Отделению было велено игнорировать все неправильные команды, и они ушли с плаца вдаль, а Большой Эл побежал за ними.
В то время командиром отряда у нас был офицер, который был, мягко говоря, весьма неуклюж. Он мог упасть на что угодно, включая собственную тень. В джунглях это было шоу одного человека, он был постоянным источником развлечений. Раз в год мы проходили инспекционную проверку, которую проводил командир полка. Перед этим всегда проводился предварительный смотр, чтобы убедиться, что у каждого есть все необходимое снаряжение, которое раскладывалось на наших койках. Моя койка стояла ближе всего к двери, и капитан Б. принес все свое снаряжение с собой, разложив его на моей койке, чтобы показать свое снаряжение. Он кричал: «Хомут штыка!» — и каждый должен был держать его в руке. Тот, у кого чего-то не хватало, одалживал у другого отряда или держал что-то похожее, так что это была абсолютно пустая трата времени. По мере того, как мы демонстрировали вещи, мы запихивали их обратно в шкафчик, и когда все закончили, у капитана Б. осталось совсем немного снаряжения. Пока он говорил, ребята помогали друг другу, придумывая себе недостатки за его счет. Он обвинил всех нас в том, что мы вороватые ублюдки, и выскочил за дверь. К несчастью для него, дверь закрывалась с помощью резинового эспандера, и в попытке открыть ее достаточно широко, чтобы пройти, его несколько раз ударило, прежде чем он это понял.
В отпуск я отправился с парнем из шотландского Кэмпбелтауна. Я знал его только как Джока, поэтому, когда выкрикнул его имя на вокзале Глазго, обернулись тысячи голов.
Его семья была зажиточной, и я узнал, что его настоящее имя — Десмонд. Он был самым неправдоподобным Десмондом, которого можно было только встретить. Его восхождение к славе произошло, когда он нырнул с моста Уай, но вместо всплеска раздался стук — Десмонд ударился об опору. Трое парней побежали в лодочный клуб и прыгнули в лодку, пришвартованную у ступенек. Некоторое время они гребли, пока не поняли, что все еще привязаны к берегу. Все это не имело значения, поскольку Десмонд никуда не собирался уезжать, и уж точно не в ближайшие несколько месяцев. Я много раз навещал его в больнице, и он никогда не терял чувства юмора, рассказывая мне, что на соседней койке лежит забавный парень с искусственными ногами. Я спросил его, что в этом смешного. Он ответил:
— А ступни у него настоящие.
Я был парашютистом-скайдайвером, а Десмонд стал Уай-дайвером.
Вместе с ним мы работали в паре на занятиях по подрывному делу. По какой-то причине я нес с собой всю еду, а Десмонд — всю взрывчатку. После первого дня нас разделили, и в течение последующих четырех дней Десмонд ничего не ел, потеряв в весе около стоуна. Это просто показывает, что…

КТО РАБОТАЕТ В ПАРЕ, ТОТ ХУДЕЕТ

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Избирательное нарушение способности к овладению навыками чтения и письма при сохранении общей способности к обучению. Проблемы могут включать трудности с чтением вслух и про себя, правописанием, беглостью чтения и пониманием прочитанного.
[2] Q-код и Z-код — международные трёхбуквенные коды, используемые как в профессиональной, так и в любительской радиосвязи, обычно при передаче азбукой Морзе. Представляют собой трёхбуквенные сочетания, начинающиеся с соответствующей буквы, и обозначающие наиболее употребимые в радиосвязи фразы.
[3] В оригинале употреблен глагол effed, который используется для описания состояния полной и окончательной психической аннигиляции, когда ты не осознаешь окружающую действительность, как например, после употребления большого количества наркотиков.
[4] Британская детская телевизионная развлекательная программа, которая включает в себя конкурсы, интервью со знаменитостями, популярную культуру и разделы, посвященные изготовлению предметов декоративно-прикладного искусства из предметов домашнего обихода. Долголетие программы сделало ее важной частью британской культуры и британского наследия.
[5] Имеются ввиду самолеты «Хокер Хантер», состоявшие на вооружении ВВС Омана.
[6] Жаргонное прозвище офицерского состава в 22-м полку САС.
[7] Большой общий дом в некоторых частях Малайзии и Индонезии, а также у ряда племен североамериканских индейцев.
[8] Англ. Fight fire with fire. Встречать агрессию ответной агрессией.
[9] Полусапоги с боковым швом и низким голенищем.
[10] Бренд чистящих и дезинфицирующих средств, принадлежащий британской компании Reckitt Benckiser.
[11] Марка недорогих британских сигарет, производимых компанией Imperial Tobacco. Названа так по английскому названию жимолости.
[12] Английский каламбур. Травматическое нарушение грудной клетки звучит как stove-in chest, слово плита — это stove.
[13] Англ. fruit of the loom. Американский бренд, производящий одежду для всей семьи, в основном нижнее белье; значение этого названия схоже по смыслу со словосочетанием плоды чрева (fruit of the womb), что в соответствии с библейскими понятиями означает дети.
[14] Спокойное предупреждение человеку о том, что лучше проявлять осторожность в отношении своего нынешнего поведения или отношения к кому-либо, иначе его может ждать неприятный сюрприз.
[15] Обыгрывание фраз Skilled Tough Ready Around The Clock и Shit, The Russians Are Coming.
[16] Имеется ввиду британский научно-фантастический сериал «Эксперимент Куотермасса» (англ. The Quatermass Experiment), который транслировался на BBC в течение лета 1953 года.
[17] Кеннет Виктор Макинтош (1919-2005 гг.) — английский саксофонист, композитор и руководитель оркестра.
[18] Англ. going out of fashion. Выражение, описывающее ситуацию, когда кто-то использует большое количество чего-либо за короткий промежуток времени.
[19] Известный американский киноактер, «король вестерна».