Текущее время: 08 окт 2024, 23:25


Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 67 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3, 4  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 22 авг 2024, 09:01 

Зарегистрирован: 25 янв 2015, 15:12
Сообщений: 594
Команда: Нет
Спасибо большое. Хорошая работа.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 28 авг 2024, 21:54 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
ГЛАВА 12
Отбор в 22-й полк САС, 1990 г.


Когда мы с Питом садились в самолет, направлявшийся в Сингапур, — первый этап нашего путешествия в Великобританию, — на наши плечи легла вся тяжесть ожиданий. Проводить нас пришли несколько приятелей, но прощание — не самая сильная наша сторона, поэтому мы постарались сделать его как можно короче.
Когда самолет покинул международный аэропорт Окленда и взял курс на северо-запад, чтобы начать свой долгий путь к Австралии и дальше, мы получили возможность в последний раз взглянуть на наш дом. Пит схватил меня за руку и крепко пожал ее.
— Вот и все, приятель, — сказал он, широко улыбаясь во все тридцать два зуба. — Удачи!
— Да, и тебе, приятель, — ответил я, в то же время задаваясь вопросом: «Вернусь ли я сюда снова?

*****

Стоял теплый летний день, когда мы наконец приземлились в Лайнэме, и нас встретил Блю, сержант-майор из 22-го полка САС Великобритании. Долгое время он был связным для всех киви, совершающих переход из новозеландской САС в Херефорд, — переход, который он и сам совершил много лет назад после окончания службы во Вьетнаме.
Пока Блю спокойно рассказывал о событиях, которые произойдут в последующие дни, перемежая их небольшими анекдотами, связанными с местными деревнями и достопримечательностями, встречавшимися по пути, двухчасовая поездка в Херефорд прошла незаметно. Я уже бывал в Англии, но тот визит представлял собой лишь прославленную недельную пьянку в Лондоне, и, конечно же, мне никогда не доводилось видеть сельскую местность или дома, подобные тем, которые мелькали мимо меня. Одно дело изучать елизаветинскую или викторианскую историю в новозеландских классах, но видеть воочию примеры архитектуры того периода — домики с соломенными крышами, «черно-белые» деревни, [1] коттеджи со стенами, выгнутыми под углами, не поддающимися гравитации, — было просто восхитительно.
Когда показался десятимильный указатель на Херефорд, Блю изменил направление и свернул на север, объяснив, что мы остановимся в одной из множества маленьких деревень-спутников, расположенных вокруг города. Проехав через живописную деревушку, от которой веяло «старым миром», мы остановились у входа в старый коттедж.
— Ну что ж, вот ваш дом на ближайшие пару месяцев. Заходите, почаевничаем.
Коттедж Блю представлял собой старую резиденцию шерифа, построенную еще в 1600-х годах. Все эти годы он с любовью реставрировал и модернизировал его, так что теперь дом предоставлял постояльцам лучшее из двух миров: очарование старого мира в сочетании с современными удобствами. Нас поприветствовали все члены семьи, находившиеся там, уже давно привыкшие к кочевым гостям, которые привычно вторгались в их жизнь на несколько коротких месяцев.
После быстрой экскурсии мы устроились с Блю на кухне и наметили план действий на недели, предшествующие дате начала отборочного курса в августе.
— Другие мальчики оставили для вас двоих старый «Чеветте», [2] но ему нужно заново пройти техосмотр. Вам также нужно будет поменять новозеландские права на британские, а затем оформить страховку на машину.
— Страховка обойдется вам примерно в 200 фунтов, если у вас есть подтверждение отсутствия претензий из Новой Зеландии, в противном случае она будет стоить гораздо дороже, — добавила Гейл, жена Блю. — Завтра я отвезу вас в Херефорд и покажу, где все это можно оформить.
Мы пробыли в стране всего пару часов, но расходы на содержание здесь автомобиля уже начали ощутимо сказываться на нашем бюджете. В ближайшие недели это станет дорогостоящей необходимостью.
В Новой Зеландии все казалось таким простым — уволиться из армии, купить билет и сесть на самолет до Великобритании, подготовиться и пройти отбор. Что может быть проще?
Гора административной работы, которую повлекло за собой наше прибытие, стала поистине зрелищем. Нам пришлось утрясать не только свои личные дела, такие как открытие банковских счетов, оформление документов на машину, включая страховку, решение вопросов медицинского страхования, но и выполнять требования армии, которые были вдвое обширнее.
Обычно солдат должен был отслужить четыре года в британских войсках, прежде чем ему разрешалось стать добровольцем для прохождения отбора в САС. Таким образом, его служба уже была задокументирована, а сам он был известен системе. В нашем же случае не было истории, на которую можно было бы опереться, у нас даже не было родного материнского подразделения, которое могло бы отправить нас на отбор. Таким образом, в значительной степени нам пришлось «блефовать перед системой», и нашим путем стало вступление в эскадрон «R» 22-го полка САС, — территориальное (резервное) подразделение регулярной воинской части.
Мы могли присоединиться к программе подготовки к отбору, который проводился в 22-м полку и в котором принимали участие как действующие, так и бывшие военнослужащие части. Это давало множество положительных побочных эффектов, не последним из которых было получение ценного представления о том, что представляет собой полк САС, а также возможность заработать в процессе немного столь необходимых денег.
Заполнение огромного количества бланков, форм и анкет, предшествовавших этому, заняло почти весь день, и чтобы расшифровать некоторые из них, нам потребовалась помощь Блю.
Течение дня периодически прерывалось различными людьми, которые приходили поздороваться и пожелать нам удачи, в том числе и Большим Кеном, который пришел к нам поздно вечером.
— Привет, Большой Нос, — раздалось по дому его обычное приветствие. — Значит, ты все-таки явился за своей порцией!
Кен пожал руки мне и Питу, а затем продолжил:
— Итак, в субботу утром я отвезу вас в Брекон, чтобы навестить Ван. Будьте готовы к восьми часам, хорошо?
Очевидно, Кен избавил нас от лишних любезностей.
Гора Пенн-и-Ван и связанный с нею марш, известный на отборе как «Вентилятор», был одной из первых зубодробительных прогулок, которую нужно было пройти за неизвестное время (устанавливаемое старшим сержантом-инструктором учебного отряда в зависимости от погодных условий). Кандидаты должны были нести «берген» и винтовку. Это был чрезвычайно тяжелый и печально известный марш, призванный отсеять при отборе слабых военнослужащих и установить минимальный стандарт для остальной части отборочного курса.

******

Наступила суббота, и вместе с ней мы впервые увидели то, что должно было стать нашим вторым домом на ближайшие месяцы, — холмы Брекон Биконс. По мере того как мы ехали по идиллической валлийской сельской местности, все чаще и чаще открывались виды на то, что ждет нас впереди, пока мы не обнаружили, что петляем среди огромных холмов, лишенных какой-либо растительности, кроме травы и редких деревьев. На пастбищах, разделенных древними стенами из сложенного на сухую камня, паслись обдуваемые ветром овцы, не обращая внимания на бесконечный поток проносящихся мимо машин.
К пробкам на дорогах, которые существовали по всей стране, пришлось привыкать. Будучи родом из Окленда, я привык к большому количеству машин, но если в Новой Зеландии, выехав за пределы городов, можно было рассчитывать на относительно свободную и открытую дорогу, то здесь, в Великобритании, такой удачи не было. Повсеместный огромный постоянный поток транспорта умопомрачительно раздражал и расстраивал.
Мы углублялись в горную страну, пока Кен наконец не указал на нашу цель, —самый высокий холм, грозно вырисовывающийся среди окружающих высот.
— Вон там, слева от вас. — Мы повернули шеи, чтобы увидеть вершину. — Теперь вы видите уступ Пенн-и-Ван.
Ван гордо возвышался над холмами Брекон, соединяясь узким хребтом с одной стороны со своим меньшим кузеном, а на западной стороне — с отвесной скалой, словно расщепленной ударом всемогущего топора миллионы лет назад.
Мы припарковались на стоянке «Стори Армз» у подножия холмов и выгрузили пару сумок с теплой одеждой, едой и термосом. Хотя погода казалась хорошей, я на собственном опыте убедился, что горному климату никогда нельзя доверять. Каждый год холмы Брекон берут определенную плату у бесстрашных туристов, отважившихся подняться по их суровым склонам. Благодаря тем, кто достаточно глуп, чтобы совершить здесь восхождение, не предприняв должных мер предосторожности, у команды горных спасателей, базирующейся в Бреконе, постоянно есть работа.
Кен выступил в роли гида, поведя нас по общедоступной тропе, которая, постепенно поднимаясь, петляла у подножия Пенн-и-Ван. Снизу я не мог определить размеры горы, так как большую часть времени вершину скрывала непрерывная череда ложных гребней.
То, что начиналось как легкая прогулка, вскоре превратилось в полноценный поход, причем уклон быстро увеличивался по мере того, как мы уходили с подножия. Теперь можно было разглядеть истинную природу зверя. Его суровые бесплодные очертания с бессистемно разбросанными сланцевыми и гранитными валунами всех размеров свидетельствовали о том, что время уже давным-давно здесь остановилось. Несмотря на то, что место внушало опасения, оно в то же время было величественным.
Потребовалось более полутора часов, чтобы добраться до вершины, и все мы блестели от пота и слегка запыхались от приложенных усилий.
— Отсюда можно увидеть весь масштаб «Вентилятора», — произнес Кен, когда его дыхание пришло в норму.
Сцена, безусловно, была впечатляющей, с нее, точно на открытке, открывался потрясающий вид на окрестности.
— Вам двоим лучше насладиться этой панорамой по максимуму, потому что, попав на отбор, у вас уже никогда не будет времени, чтобы его оценить.
Кен описал маршрут, по которому должны были пройти кандидаты, и который предполагал двукратное восхождение на Ван, а затем указал на моменты, которые были важны и во время других маршей на отборочных испытаниях. Мы с Питом внимательно слушали, стараясь впитать как можно больше информации. Стоя на краю пропасти, можно было легко испугаться масштабов предстоящей задачи. Местность была достаточно сложной, чтобы ориентироваться на ней без дополнительных трудностей, связанных с переносимым весом и ограниченным временем.
— Вниз будем двигаться в том темпе, который будет вам необходим для совершения марша. Это примерно шесть километров в час.
Мы отправились вниз, спустившись, как мне показалось, с безрассудной скоростью, хотя позже я буду считать это нормой. Это был просто взрывной темп, учитывая, что мы еще не несли никакого значительного веса, да и оружия тоже. Прохожие, не такие безумцы, как мы, с полным недоумением смотрели, как мы несемся вниз по крутым склонам, наполовину бегом, наполовину скачками.
Нам удалось добраться до самого низа и безопасной парковки целыми и невредимыми, хотя и запыхавшимися гораздо сильнее, чем раньше.
— Что за чертовски глупый способ спускаться с горы, — простонал я между вздохами. — Как минимум можно порвать связки и сухожилия!
— Ну, все проходят через подобное, Большой Нос, так что такое вполне возможно.
Я чувствовал, как наружу снова вырываются воспоминания.
— Полагаю, это просто вопрос подготовки, — ответил я, когда дыхание нормализовалось. — Просто не хочется думать о том, что ты проделал такой путь и из-за травмы все испортил.
Мы с Питом прекрасно понимали, что ранняя травма может негативно сказаться на наших шансах пройти отбор. Сама суть отборочного процесса, направленного на повышение требований к выносливости и одновременно на выполнение все более и более сложных заданий, не оставляла организму возможности для полноценного восстановления. Если вы получали травму на ранней стадии, ваши шансы на успешное прохождение отбора были ничтожно малы. Мысль о том, что мы не пройдем отбор, никогда не приходила нам в голову, но смертельный страх получить подрывающую здоровье травму присутствовал постоянно. У нас не было ни дохода, ни дома, на который можно было бы опереться в таком случае.
Поездка обратно в Херефорд дала мне возможность поразмыслить над предстоящей задачей. Стоя на вершине Вана, я окончательно осознал реальность ситуации. Провал был недопустим; и только гордость не позволяла мне поддаваться суровости и жестким требованиям отбора. Я знал, что если мне удастся освоить «Вентилятор», все остальное встанет на свои места.
По возвращении в коттедж Блю мы с Питом серьезно посовещались: оба понимали необходимость тренировок, которые с одной стороны достаточно хорошо подготовили бы нас к достижению требуемых стандартов, а с другой — не позволили бы нам слишком рано достичь пика физической формы.
Мы решили принять «Вентилятор» в качестве ориентира, и, поскольку до начала отбора оставалось восемь недель, было бы неплохо нацелиться на четырехнедельный срок, чтобы проверить себя на этом маршруте — оценив, таким образом, свой прогресс, можно было при необходимости изменить свои тренировки в зависимости от результата. Взяв календарь, мы соответствующим образом спланировали свой штурм этой высоты. Было решено, что для начала достаточно четырех дней в неделю на холмах, а оставшиеся три дня можно использовать для альтернативных тренировок, таких как бег, езда на велосипеде, плавание и прогулки без нагрузки. Наиболее сбалансированная программа выглядела так: два дня работы в горах с «бергенами», один день альтернативной тренировки, два дня снова с «бергенами», затем два дня альтернативной тренировки или отдыха. Это также позволило нам при необходимости гибко увеличить интенсивность занятий.
Таким образом, преисполненные энтузиазма и бодрости, мы с головой окунулись в установленный нами же самими режим тренировок. Рано утром, согласно программе, мы загружали в наш «Метеор» снаряжение и отправлялись в часовое путешествие в Брекон.
Поначалу наши организмы не воспринимали таких постоянных нагрузок, оставляя нас обоих измотанными и измученными как физически, так и морально. Но это был просто вопрос преодоления болевого порога, что мы уже делали раньше в различных ситуациях.
В свое время мы с Питом, пусть и в совершенно иной плоскости, занимались триатлоном, который ставил перед участниками схожие задачи и не менее схожие барьеры, которые нужно было преодолевать.
Дни работы на холмах и дорогах очень быстро превращались в недели, а тело непреклонно реагировало, в конце концов подчиняясь предъявляемым к нему требованиям. Хотя никто из нас не был толстым, количество калорий, сжигаемых нашим метаболизмом в течение дня, привело к тому, что вскоре исчезли даже последние остатки лишнего веса: вместо них появились сухие, крепкие мышцы. То, что поначалу казалось тяжелым и трудоемким, даже с небольшим весом на спине, теперь оказалось совсем не сложным, а наши ноги, казалось, могли с необычайной легкостью преодолевать крутые уэльские склоны.
Но все же оставался один немного тревожащий фактор. Не зная ни точного маршрута, ни отводимого на его преодоление времени, было крайне сложно судить о том, достаточно ли мы продвинулись в своей подготовке, чтобы выдержать заданный темп. Мы могли строить любые предположения, но все сомнения могло развеять только известное испытание на известном маршруте. Настало время для нашего собственного «Вентилятора».
Для того, чтобы отправиться в поход на Ван, холмы Биконс подарили нам потрясающе красивое летнее утро. Когда я думал о 26 километрах изрезанной, гористой валлийской местности, которая ждала нас, то понимал, что если мы пройдем маршрут быстро, это даст нам обоим огромный психологический заряд. И, конечно же, если мы провалимся на маршруте, то произойдет обратное, — но этого не должно было случиться.
Я взвалил на спину 45-фунтовый «берген», [3] и слегка модифицированные и хорошо изношенные мягкие лямки скрипнули, распределяя вес по моим теперь уже привыкшим к нагрузкам плечам. Потом я взглянул на Пита.
— Пора инвестировать деньги в дело, приятель. Давай-ка покажем класс этой горе!
Пит стоял с каменным лицом и, прищурившись, смотрел на далекую вершину. Я почти видел, как он мысленно представляет себе маршрут и восхождение, изображая сосредоточенность. Всегда глубокомысленный, он никогда не был таким импульсивным, как я, но в тот момент он был лет на 50 старше, — по крайней мере, он так выглядел. Посмотрев на часы, мой приятель ответил:
— Двадцать шесть километров за четыре часа. Это минимум шесть с половиной километров в час. Нет проблем, давай сделаем это!
Запустив секундомеры, мы вышли на дистанцию, держа вполовину медленный темп, чтобы дать организму время включиться в работу, и чтобы кровь разогналась по всем мышцам и суставам. Уже через десять минут мы перешли на полную скорость, где-то между полубегом и силовой ходьбой, чередуя их, чтобы приноровиться к местности. Фокус заключался в том, чтобы поддерживать хороший устойчивый темп на протяжении всего марша — двигаться как можно быстрее на подъеме, очевидно, несколько замедляясь по мере увеличения уклона, легкий бег на плато и полный бег на спуске. Только так можно было поддерживать необходимую среднюю скорость на протяжении всего маршрута.
Через час мы добрались до первого серьезного препятствия на пути, известного как «Лестница Якова» — название, которое точно описывает способ, необходимый для преодоления этого препятствия. Хотя это был небольшой участок холма, всего около 50 метров, он представлял собой почти вертикальный подъем по огромным разбросанным валунам, которые не обеспечивали легкого пути к вершине, лежащей всего в нескольких метрах дальше.
Мы с энтузиазмом взялись за «Лестницу Якова», но вскоре сбавили темп буквально до переползания: жестокость подъема вызвала жестокую физическую расправу над организмом, которая обернулась потерей скорости. Что было еще хуже, на обратном пути потерю времени невозможно было отыграть, так как на спуске нужно было соблюдать осторожность, а не гнаться за скоростью.
Преодолев «лестницу», я двинулся к вершине, стремясь достичь ее первым и желая снять напряжение со своих кричащих квадрицепсов и икр. Остановившись на гребне, я повернулся, ожидая увидеть Пита рядом с собой, но он все еще находился далеко. Обычно либо я опираюсь на плечо Пита, либо он на мое, и мы вдвоем подгоняем друг друга, поэтому видеть его отстающим было крайне необычно.
Отметив время остановки, я крикнул в его сторону несколько подбадривающих слов.
— Давай же, старый негодяй, у нас не так много времени!
Не успели эти слова сорваться с моих губ, как я заметил, что идет он не слишком свободно. Веселость тут же сменилась озабоченностью.
— Что случилось, приятель?
— Я поскользнулся и вывихнул колено. Чувствую, оно уже начинает опухать.
На минуту мы замолчали, не желая признавать последствия этого происшествия. Прежде чем сбросить «берген» и достать небольшой медицинский пакет, я снова засек время.
— Закатай штанину, я забинтую колено. По крайней мере, это уменьшит отек.
Как и при любых травмах мягких тканей, лучшим решением для контроля травмы и восстановления было лечение по методу «РАЙС». [4] Об отдыхе, льде и поднимания места травмы на данном этапе не могло быть и речи, но, по крайней мере, наложение компрессионной повязки в какой-то мере помогло решить проблему.
Пит опустил свой «берген», сел на него и сделал все, как я сказал. Достав из упаковки эластичный бинт, я туго перевязал колено, стараясь как можно меньше ограничивать приток крови к этой области.
— Не так уж и больно, — сказал он, — но рисковать не стоит. Я собираюсь бросить это и не спеша прогуляться до машины. — Хотя он этого не произнес, я понял, что он очень зол на себя. — Ты остановился всего на пару минут, так что иди; увидимся на том конце.
Я смотрел на него с минуту, прежде чем ответить.
— Хорошо. Только постарайся туго не затягивать. До отбора у нас еще есть время, так что паниковать не стоит.
С этими словами я снова поднял свой «берген» и на полной скорости отправился вдоль хребта по направлению к «Стори Армс», стремясь наверстать упущенное время и стараясь не думать о последствиях травмы Пита.
Половину пути я преодолел за достаточно хорошее время, десятиминутный привал на вершине не оказал никакого влияния на мой прогресс, но не это стало реальным показателем моего успеха. Настоящим испытанием характера стал повторный 60-градусный подъем обратно на вершину. Следующий час показался мне целой вечностью, грудь вздымалась, а ноги кричали от постоянного напряжения при подъеме, но я достиг вершины Вана, не сбавляя темпа, и теперь мне оставалось только спуститься вниз к автомобилю.
Когда я вернулся, Пит лежал рядом с машиной, сняв рубашку, и загорал — без сомнения, «сливался в единое целое с природой». Мы все знали, что внутри него живет постоянно подавляемый хиппи, который только и ждет, чтобы вырваться наружу.
Освобождая ноющую спину от груза, я бросил «берген» рядом с машиной, одновременно сверяясь с секундомером.
— Три часа 25 минут. И это с учетом короткой остановки на вершине. Ну что, задницу мы надрали, — произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь. Ни для кого, кроме меня, не имело значения то, что психологический барьер успешно преодолен. Я чувствовал себя сильным, уверенным и воодушевленным. Последние сомнения были развеяны, и я знал, что готов.
Травма Пита оказалась достаточно серьезной, чтобы на неделю выбить его с тренировок в горах, но интенсивный режим физиотерапии, дополненный плаванием, очень быстро вернул его в строй. Тем не менее, это оказалась достаточно сильная встряска, чтобы подчеркнуть для нас обоих важность концентрации на поставленной задаче, особенно при переноске тяжелых грузов.
Мы решили, что оставшиеся недели до отбора не требуют столь интенсивной программы тренировок, и пришли к выводу, что, просто продолжая тренировки, мы сможем поддерживать свой нынешний уровень, не достигая пика физической формы слишком рано и не перегорая. В недели, предшествующие «тестовой неделе», будет более чем достаточно холмов для подъема.

Стирлинг Лэйнс, 2-е августа 1990 г.

На первом построении группы кандидатов на отбор 2/90, собравшейся на четырехугольном плацу на Стирлинг Лэйнс, мы с Питом заметно выделялись. Стоя в своей боевой камуфлированной униформе, лишенной каких-либо знаков различия, которые могли бы показать нашу принадлежность к роду войск или к какой-то воинской части, мы удостоились более чем нескольких любопытных взглядов.
Создавалось впечатление, что здесь в той или иной форме представлена вся Британская армия. Некоторые из представленных кокард на фуражках, на наш неосведомленный и невежественный взгляд, были, мягко говоря, странными, и я по сей день не знаю, каким полкам они принадлежат. Как и следовало ожидать, здесь было немало парашютистов, собиравшихся в небольшие группы. Представители Парашютного полка, вероятно, составляли около 40 с лишним процентов личного состава 22-го полка САС.
Была проведена перекличка, и нас распределили по различным командам, выделив комнаты в казармах. Казармы были разделены на комнаты по десять человек, и, распаковывая свое снаряжение, я размышлял о том, сколько из этих койко-мест будет занято через четыре недели.
Я всегда твердо верил в первое впечатление. Как только я вошел в свою комнату, я оценил окружающих меня парней и сразу же взвесил их шансы, — что, уверен, было взаимным. Как потом выяснилось, наша команда оказалась очень сильной, и к концу тестовой недели большинство из десяти коек были по-прежнему заняты. Однако этого нельзя было сказать о комнате Пита: к концу игры он остался последним.
Отбор начался на следующий день, и стартовал он со стандартных армейских тестов по физической подготовке: короткий марш-бросок с оружием, который нужно было выполнить менее чем за два часа, и бег на две мили, который нужно было выполнить менее чем за девять минут. К моему удивлению, некоторые с этими заданиями не справились, и их сразу же выставили за дверь.
Четвертый день стал для кандидатов главным днем, о котором говорили все участники отборочного курса. Многие ребята проходили отбор второй или третий раз, и знали программу наизусть, но все же «Вентилятор» был решающим моментом.
В 06:00 кандидатов погрузили в стоявшие рядами зеленые грузовики и повезли по уже знакомому двухчасовому маршруту в Брекон. Накануне вечером я чувствовал себя очень уверенно, но теперь мне было немного не по себе, и пока все ехали в холмы Биконс, это настроение проявилось у меня в чувстве тошноты.
Из-за большого количества участников курс был разделен на две группы, каждая из которых выходила на марш с обоих концов маршрута. Кандидатов снова разделили на небольшие команды, стартовавшие с пятиминутными интервалами, и у каждой был свой сержант-инструктор, который и задавал темп марша.
— Если вы будете придерживаться того, что вам говорит ваш сержант-инструктор, то придете к финишу, затратив меньшее время, — так посоветовал старший инструктор.

******

Как только начался марш, я понял, что что-то здесь не так: чувство тошноты не исчезло. Даже в начале пути мои ноги оказались словно налиты свинцом, и я с трудом поспевал за лидерами. Разум был готов, но тело не реагировало.
На вершине я отставал от времени, заданного инструктором, на минуту или около того, на полпути — на пару минут, а на обратном пути, на вершине Пенн-и-Ван, — на добрых пять минут.
Все это время я не спускал глаз с часов, оценивая темп, который задал инструктор, и сравнивая его со своим собственным. При таком темпе я отставал от него примерно на десять минут, но с этим можно было справиться.
В конце концов, я завершил марш-бросок за три часа пятьдесят минут, примерно через двенадцать минут после того, как его закончил инструктор, и был совершенно разбит. Где-то, в каком-то месте и каким-то образом, план пошел ужасно не так. Как потом оказалось, моего времени хватило, чтобы выйти из времени обязательного отсечения, которое первоначально было установлено в четыре часа.
«Вентилятор» достиг своей цели, чему в немалой степени способствовала палящая температура, обдававшая кандидатов на протяжении дня. Нескольким кандидатам пришлось лечиться от тепловых травм как во время марша, так и после него. Сокращение числа участников до приемлемого уровня являлось для инструкторского состава необходимым злом. Идея заключалась в том, чтобы после завершения тестовой недели осталось около 40 кандидатов, которые впоследствии смогут продолжить отборочный процесс на этапе в джунглях Брунея.
Мне удалось переговорить с Питом только ближе к вечеру, но потом выяснилось, что он тоже не в духе. Наши предположения подтвердились, когда вечером мы оба слегли с сильными приступами рвоты и диареи — самое время подхватить какую-нибудь заразу. К счастью, следующие несколько дней были не слишком напряженными, и у нас было время оправиться от болезни. Вскоре я почувствовал, что мои силы возвращаются в норму, и с энтузиазмом принялся за последующие испытания.

*****

Последним и самым сложным испытанием для кандидатов на отборочном курсе была «Выносливость». Это был тяжелый марш-бросок на 100 километров по гористой местности Брекона. Мы должны были нести груз в 60 фунтов [5] и выполнить его менее чем за 18 часов.
К тому моменту, когда наступает время «Выносливости», состав кандидатов уже почти полностью понятен. Те, кто смог пробился так далеко, — это не те, кто бросает отбор так близко к концу, поэтому, за исключением травм, можно было ожидать, что более 90 процентов финишируют вовремя.
В 03:30, когда мы, наконец, прибыли в Брекон, нас ждала кромешная тьма и прохлада. Кандидаты, теперь уже немногочисленные, поднимались по крутым склонам в колонне по одному, двигаясь друг за другом через пятиминутные интервалы, как было указано инструкторами.
Ранний утренний свет высветил колонну солдат, которая периодически растягивалась на километры, а маленькие оранжевые «бергены» были видны на большом расстоянии.
Я преодолел половину пути за семь часов, а затем, через пару часов обратного пути, остановился на вершине хребта, чтобы быстро хлебнуть чего-то горячего и перекусить. Я как раз приступил к трапезе, когда меня грубо прервали два человека в камуфляжной форме.
— Добрый день, — сказал один из них очень вежливым голосом. — И вы полагаете, у вас есть время на это?
Я с опаской посмотрел на них обоих поверх кружки с дымящимся кофе. Ни у одного из них не было при себе какого-либо «бергена»; и вообще, оба выглядели так, словно вышли на тихую загородную прогулку.
— Я сильно опережаю время, поэтому позволил себе 15-минутный перерыв, прежде чем продолжить.
— Вы не британец. Откуда вы, из Австралии?
Если бы только я получал доллар каждый раз, когда кто-то задавал мне этот вопрос с тех пор, как я приехал в Великобританию! Можно было подумать, что моей страны не существует.
— Новая Зеландия, — осторожно ответил я, понимая, что, очевидно, разговариваю с каким-то офицером.
Мужчина повернулся к своему спутнику.
— Я не знал, что у нас на отборе есть иностранцы.
— Да, сэр, — ответил тот. — Здесь есть пара киви.
Человек снова повернулся ко мне.
— Я бы не стал задерживаться здесь слишком долго. Вам еще предстоит пройти значительное расстояние.
С этими словами они вдвоем двинулись вниз по хребту и через несколько минут исчезли из моего поля зрения. Тогда я этого не знал, но это было мое первое знакомство с командиром и полковым сержант-майором 22-го полка САС.
Мы с Питом встречались на разных этапах «Выносливости», и каждый из нас поддерживал моральных дух своего товарища, подталкивая и подбадривая друг друга. Однако по мере увеличения километража темп значительно снизился — начали сказываться недели непрерывной ходьбы без передышки.
Последние несколько часов оказались одними из самых мучительных в моей жизни. Ноги распухли и покрылись волдырями в армейских ботинках, которые казались свинцовыми, и наполненными стеклом. Именно такой барьер, как для тела, так и для разума, нужно было преодолеть, чтобы получить приз, который был уже так близок.
Стоя на последней вершине и глядя вниз на живописный, поросший сосновым лесом хребет, который спускался прямо к водоему с кристально чистой водой, залитой ранним вечерним светом, я мимолетно подумал о том, что люди в стремлении увидеть такие красоты, как эти, расстаются с заработанными тяжким трудом деньгами. Но в тот момент единственной достопримечательностью, которая имела для меня значение, была вереница небольших зеленых грузовиков, припаркованных поблизости от места для пикника в пяти с небольшим километрах. Эти грузовики стали концом моего испытания.
К тому времени, когда я смог назвать свое имя сержанту-инструктору, стоявшему у грузовиков, с момента, как я впервые вышел на первый этап «Выносливости», прошло уже почти 17 часов.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Англ. ‘black and whites’ village. Имеются ввиду несколько старых английских деревень, характерных прежде всего для графств Херефордшир и Уэст-Мидлендс, застроенных старинными домами, некоторые из которых датируются еще средневековьем. Свое название получили по характерному внешнему виду — темные, почти черные дубовые балки, выступающие наружу, с белыми стенами между ними.
[2] Автомобиль Шевроле Чеветте (англ. Chevrolet Chevette) компактного класса, выпускавшийся с 1875 по 1987 год.
[3] 20 кг.
[4] Англ. Rest, Ice, Compression and Elevation (RICE). Отдых, лёд, давящая повязка и поднятие места ранения.
[5] 27 кг.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 29 авг 2024, 21:51 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 23 ноя 2012, 10:58
Сообщений: 1636
Команда: FEAR
интересные подробности испытания, спасибо!


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 02 сен 2024, 18:51 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
ГЛАВА 13
Дальнейшая подготовка, 1990 г.


Дни, последовавшие за окончанием «тестовой недели», были посвящены отдыху и восстановлению сил — наконец-то организм смог оправиться от безостановочного натиска последних 24 дней. Кроме того, мы впервые смогли осознать, что произошло в мире за последние три недели. Новости о вторжении Ирака в Кувейт, хотя и были интересны, к нашей непосредственной ситуации не имели особого отношения.
Нас с Питом пригласили на ханги, [1] которое эскадрон «В» устраивал на заднем дворе дома одного из парней. Ожидалось, что присутствующие киви — Большой Кен, Пит, я и Джордж, еще один парень из новозеландской САС, приехавший по обмену, — окажут всем честь, но толку от нас оказалось как мертвому припарки. Мы умели есть ханги, а не готовить его. Тем не менее, наш блеф удался, и все провели хороший вечер, а большое количество выпитого пива в какой-то мере смягчило боль, которую все еще испытывали наши тела.
Следующий этап отбора проходил в дремучих первобытных джунглях Юго-Восточной Азии, любезно предоставленных независимым государством Бруней. Мы вылетели в Гонконг авиакомпанией «Бритиш Эйруэйз», что само по себе для меня было в диковинку, поскольку в составе новозеландской армии я никогда не путешествовал ни на чем, кроме военных самолетов. Из Гонконга мы должны были пересесть на самолет Королевских ВВС «Трайстар» до Брунея, но из-за неожиданно начавшегося масштабного развертывания войск в Персидском заливе ни один самолет не смог нас туда доставить. В итоге, к нашему разочарованию, мы застряли в Гонконге на пять дней, после чего нас забрал самолет авиакомпании «Эйр Бруней».
В страну, на продолжение отборочного курса в джунглях, прибыло более 40 кандидатов, и к концу пятой недели тринадцать из них вышло невредимыми и готовыми к продолжению испытаний в Великобритании.
Первая неделя в Брунее ушла на акклиматизацию и привыкание к жаре, влажности и новому часовому поясу, а также на распределение и подготовку патрулей. Этап отборочного курса в джунглях, похоже, вызывал у кандидатов больше опасений, чем «тестовая неделя», что, — учитывая тот факт, что большинство солдат никогда в жизни не видели тропического леса, не говоря уже о том, что им предстояло жить в нем несколько недель подряд, — было не так уж удивительно.
Мы с Питом, хотя и не были слишком самоуверенны, отнеслись к этому этапу спокойно — в конце концов, бóльшая часть нашего армейского опыта была получена именно на таком театре военных действий, но для самоуспокоенности все равно не было места.
На протяжении первой недели после прибытия в джунгли, численность нашей группы из-за добровольных отказников сократилась на треть. «Зеленая стена» оказалась для некоторых из них слишком большой.
В моем патруле произошел ряд кадровых перестановок; из нашей первоначальной группы в живых остались только Куинни, коренастый йоркширец по прозвищу «Куб», и я. Наш первый выход в составе патруля «Навекс» (упражнение по ориентированию) [2] едва не привел к ссоре между нами — из-за наших акцентов никто из нас не мог понять, что говорит другой, однако в течение последующих недель мы прониклись взаимным уважением друг к другу и стали друзьями.
Отборочный этап в джунглях стал одним из самых напряженных курсов в моей жизни, который требовал каждой свободной минуты, а потом еще и еще. Патрули работали с рассвета до заката, практически без передышки, включая занятия по различным темам, начиная от простого ориентирования и заканчивая сложными способами организации засад.
Учения с боевой стрельбой проводились для выработки уверенности в себе, так и для повышения уровня мастерства. Пространство для ошибок было настолько узким, что малейшее сомнение инструктора в компетентности солдата приводило к его увольнению с отбора. В условиях, когда патроны в буквальном смысле отстреливаются у тебя над головой, нужно было безоговорочно доверять своим товарищам.
Непрекращающийся дождь, жара и гнетущая влажность делали все возможное, чтобы усилить стресс, которому все подвергались. Подобная обстановка была специально подобрана для этого.
На различных этапах проводились контрольные упражнения, направленные на проверку и подтверждение полученных навыков, причем демонстрировать результаты ты должен был в условиях, не уступающим боевым.
Из похудевших, грязных и небритых кандидатов, появившихся через четыре недели, многие были признаны не соответствующими требуемым стандартам. Оставшиеся, которые успешно справились с задачей, могли рассчитывать на пару дней отдыха, прежде чем приступить к следующему испытанию — боевому выживанию.

*****

Когда мы вернулись из Брунея, мне быстро стало ясно, что кризис в Персидском заливе просто так не пройдет.
Я был поражен скоростью, с которой Соединенные Штаты и Британия мобилизовали огромное количество войск для отправки в регион, однако все еще не мог заставить себя поверить в то, что Саддам Хусейн продолжит игнорировать Совет Безопасности ООН и мировое общественное мнение, решив оставить иракские оккупационные войска в Кувейте.
Я вспомнил разговор с Блю после ужина в наш первый вечер.
— Попомните мои слова, — сказал он, — в Персидском заливе все начнется в течение следующих шести-двенадцати месяцев. Я гарантирую это.
В то время я не стал уточнять, что он имеет ввиду, но, оглядываясь назад, могу сказать, что это было либо очень верное предположение, либо Блю чрезвычайно проницательно разбирался в событиях и политических маневрах, которые вечно будоражат этот неспокойный регион.

******

Я совсем не ждал боевого выживания. Воспоминания о новозеландском курсе и о полутора стоунах веса, которые я там сбросил, были все еще свежи в памяти, даже спустя шесть лет.
На самом деле этот курс оказался открытым для всех военнослужащих британских вооруженных сил, в нем также могли участвовать приглашенные гости из войск иностранных государств. Курс длился три недели и включал в себя множество занятий по различным темам, начиная от сопротивления допросам и методов побега из плена, и заканчивая сооружением ловушек и капканов, чтобы выживать за счет земли. Кульминацией стало финальное упражнение, когда участники, разбившись на отдельные команды, оказались в глухой сельской местности северного Уэльса, где им предстояло действовать самостоятельно и ориентироваться среди агентурной сети, пытаясь при этом избежать поимки многочисленной охотничьей группой.
Замерзая посреди валлийской зимы и желая, чтобы эти дни поскорее закончились, я даже и подумать не мог о том, что через несколько месяцев мне предстоит пережить то же самое, только уже по-настоящему. Ирония этой ситуации в январе следующего года меня не покидала.
Курс закончился тем, что все команды были «захвачены» и подвергнуты тем или иным допросам, а потенциальных кандидатов в САС выделили для особого обращения, под стать их высоким устремлениям.
Так, если кандидаты выходили из финального упражнения, не «сломавшись» на допросе, то получали синий пояс и заветный берет песочного цвета, украшенный знаменитым крылатым кинжалом.

*****

Через четыре месяца после начала отбора тринадцать из нас сидели в комнате для совещаний учебного крыла, когда вошел старший инструктор с большой коричневой картонной коробкой. Выйдя на середину комнаты, он просто опустил в нее руку и начал бросать каждому из нас береты.
— Мы здесь особо не церемонимся, и это не означает, что ваш отбор закончен, — сообщил он. — Вам предстоит продолжить обучение; тем из вас, кто еще не прыгал с парашютом, нужно будет пройти курс парашютно-десантной подготовки, а затем отслужить испытательный срок на протяжении года. Так что облажаться все еще легко!
Но несмотря на это, он не смог подавить ту гордость, которую мы все испытывали от достижения своей цели. Мы с Питом были особенно счастливы, ведь чтобы добиться успеха мы поставили на кон все, чтобы оказаться здесь, на этом этапе.
Затем старший инструктор зачитал, кто в какой эскадрон направляется; нам с Питом выпал эскадрон «А». Мы восприняли эту новость с волнением, поскольку весь полк знал, что этот эскадрон определенно направляется в Персидский залив, а остальным придется побороться.
Оставшиеся недели до Рождества мы провели на курсе подготовки контртеррористической группы.
Во время отбора в Новой Зеландии контртеррористическая подготовка показалась мне увлекательной, но после двух лет, проведенных в составе контртеррористической группы новозеландской САС, новизна улетучилась. Теперь мои мысли были сосредоточены на событиях в Персидском заливе и предстоящей отправке туда в составе эскадрона «А». Хотя тактика ведения боя в помещении и освобождения заложников осталась в основном такой же, были тонкие различия в приемах действий, которые нам с Питом предстояло освоить, — точно так же, как мы делали это в джунглях с помощью практических упражнений. Нам необходимо было здесь ассимилироваться, поэтому необходимым являлось умение адаптировать свои предыдущие тренировки и знания, чтобы избежать конфликтов.
Курс закончился через неделю, в декабре, и вскоре мы были распределены по своим эскадронам, различные отряды которых с нетерпением ждали, когда же они получат столь необходимое пополнение.
Мы с Питом и другими «воронами» (новыми военнослужащими) едва успели собраться в комнате для совещаний эскадрона «А», не говоря уже о знакомстве с остальными пятьюдесятью с лишним парнями, составлявшими наше подразделение, как были объявлены подробности нашего отбытия в Персидский залив.
— Отправление двадцать четвертого, в 22:00, на «Гэлэкси» [3] из Брайза. Оружейная комната будет открыта с 18:00 для получения личного оружия, транспорт отправляется в 18:30, — объявил собравшимся сержант-майор эскадрона. — Сбор и построение 23-го числа, чтобы загрузить в грузовики свое имущество. Потом личное время. Если опоздаете на самолет, то лучше сразу бегите в турагентство и покупайте себе билет в ту сторону, потому что никто никого ждать не будет! Так, все штаб-сержанты отрядов и новички остаются; остальные убираются восвояси и наслаждаются «банкетом».
В этот момент мы узнали, в какие отряды нас распределили; меня отправили в лодочный отряд. Узнав эту новость, я вздохнул с облегчением, так как у меня не было никакого желания снова служить в авиадесантном отряде — мне хотелось чего-то другого.
После того как новичков представили начальствующему составу эскадрона, меня поприветствовали босс 4-го отряда и его штаб-сержант.
— Знаю, что у вас не так много времени, чтобы познакомиться со всеми, не говоря уже о том, чтобы разобраться со всем своим снаряжением, но у вас будет много времени, когда мы прибудем в ОАЭ и начнем боевое слаживание, — объяснил босс. — А пока воспользуйтесь своим отдыхом; возможно, на ближайшее время он будет последним.

*****

«Банкет» — это ежегодное мероприятие, на котором личный состав полка отходит от уставных взаимоотношений на вторую половину дня и вечер. Обычно он начинается с финала межэскадронного турнира по регби, после чего следует употребление огромного количества алкоголя.
Рождество — одно из немногих времен года, когда в Херефорде можно увидеть весь полк в полном составе. В остальное время вам повезет, если в городе будут одновременно находиться два эскадрона, поэтому «банкет» — это возможность для всех наверстать упущенное за прошедшие месяцы, выпив попутно несколько кружек пива.
В этом году финал по регби проходил между объединенными командами эскадрона «B» / штабного эскадрона и эскадрона «G» / связистов. Кен уже предлагал мне сыграть за команду эскадрона «B» и штабистов, когда я еще был в Учебном отряде, а поскольку эскадрон «A» представлен не был, конфликт интересов отсутствовал; поэтому я согласился.
Я вышел на поле в полностью одолженной одежде, включая бутсы, и затем сыграл одну из худших игр в своей жизни, будучи восьмым номером задней линии. [4] Играть среди парней, которых я помогал уничтожать в Новой Зеландии годом ранее, было интересным опытом, — как и их полное отсутствие командной координации. Однако в этот день соперники объединенной команды эскадрона «B» и штабистов оказались чуть более неорганизованными, что позволило последним одержать победу с комфортным отрывом.
Вечернее празднование дало возможность всем и каждому оторваться на одну ночь в году, причем массово. На следующее утро я проснулся с адским похмельем, которое немного облегчило известие о том, что наш рейс задержали на 48 часов. По крайней мере, мы встретим Рождество в Великобритании.

*****

Двадцать седьмое декабря — холодный и убогий зимний день по всей стране — стало датой нашего окончательного боевого развертывания. По прибытии на авиабазу Брайз-Нортон нас направили к огромному самолету, который затмевал ряды стоящих рядом с ним «Геркулесов». Войдя в «Гэлэкси», я увидел ряды «Лендроверов», мотоциклов, поддонов с оборудованием, запасами и боеприпасами. Все напоминало огромный длинный склад. Сидений не было видно, поэтому я предположил, что нам предстоит найти место среди всего этого груза.
К моему удивлению, с потолка спустили лестницу, по которой мы поднялись на второй уровень внутри самолета, оформленного в стиле 747-го «Боинга», с рядами удобных кресел по всей длине и ширине. Американский мастер-сержант с пистолетом .44 Magnum в наплечной кобуре распределял места и раздавал коробки с едой на дорогу.
Нашей первой остановкой стала американская военная база в Германии. Это был мой первый опыт знакомства с американским военным учреждением, и он оказался весьма интересным.
База была назначена транзитной остановкой для транспорта, направляющегося в Персидский залив, и поэтому на ней были созданы для этого все условия. Шатер, возведенный для обеспечения притока войск, можно было назвать просто колоссальным, а его внутреннее убранство — как нечто особенное.
Внутри были установлены различные развлекательные комплексы, которые можно было бы назвать комбинированным игровым залом и видеоцентром. Здесь было все: от пинбольных автоматов до игр про космических захватчиков, а также телевизоры и видеомагнитофоны. По всей длине шатра, на расстоянии, наверное, ста или более метров, стояли ряды столов с товарами и мелкими подарками, которые американская общественность отправляла своим «мальчикам» за границу.
И, наконец, стены шатра были украшены сотнями писем от школьников, матерей, отцов, американцев из всех слоев общества, в которых они желали здоровья проходящим мимо солдатам и заверяли их в том, что Бог и страна поддерживают их на все сто процентов.
Для человека из такой маленькой и консервативной страны, как Новая Зеландия, увидеть такое бурное проявление эмоций со стороны совершенно незнакомых людей было довольно странно. У американцев точно все устроено по-другому.
Наше краткое пребывание в Германии длилось всего пару часов, и уже через некоторое время мы снова оказались на борту «Гэлэкси», направлявшегося в Объединенные Арабские Эмираты.

*****

Первое, что поразило меня в ОАЭ, — это обжигающая сухая жара, от которой запершило в горле, совершенно не похожая на жару в сочетании со 100-процентной влажностью, которую вы испытывали в Юго-Восточной Азии. Несмотря на то, что стояла зима, дневная температура регулярно превышала 30 градусов по Цельсию, опускаясь ночью до приятных и более приемлемых 18 градусов.
Мы прибыли на крупную военную базу в Абу-Даби, а затем на самолете C-130 были доставлены на тренировочную площадку в пустыне, недалеко от города под названием Манама. Учебный лагерь, который мы заняли, совсем недавно покинул эскадрон «G», который, к большому негодованию его личного состава, после завершения трехмесячной командировки в Персидском заливе был вынужден вернуться в Херефорд, чтобы принять у эскадрона «В» контртеррористические функции.
Обстановка в отношениях между ООН и Ираком накалялась, и крайний срок 15 января 1991 года, который Совет Безопасности отвел Саддаму для вывода всех войск из Кувейта, становился все ближе.
В эскадроне начали методично обучать как можно бóльшему количеству аспектов ведения боевых действий в пустыне, делая упор на операции с использованием транспортных средств и сопровождавших их тяжелых систем вооружения. Пустыню я никогда не видел, не говоря уже о подготовке к войне в ней, поэтому с энтузиазмом погрузился в процесс боевого слаживания, стремясь узнать за короткое время как можно больше.
Эскадрон должен был быть развернут в виде двух полуэскадронов, каждый из которых будет представлять собой смесь молодости, навыков и опыта, но при этом в максимальной степени будет сохраняться единство войск.
Отрабатывались все нюансы боевых действий в пустыне, от обыденных, таких как откапывание застрявших в песке машин, до полноценных ночных атак с комбинированной огневой поддержкой из минометов и тяжелого вооружения. В сутках оказалось недостаточно часов, чтобы выполнить все, что требовалось пересмотреть и изучить, однако основные моменты были охвачены, а то, что оставалось, свели к обучению непосредственно в процессе несения боевой службы.
Наступил канун Нового года, и эскадрон отметил его большим количеством ящиков пива и десятым повтором любимого ребятами сериала «Zulu». На следующий день в десять часов начиналось все, что могли позволить себе страдавшие от похмелья, и, чтобы не усугублять ситуацию, первым распоряжением на день стало построение начальником медицинской службы полка для получения всех известных человечеству уколов и прививок.
Многие были обеспокоены тем, что такая большая доза лекарств окажет свое действие за один прием, но с приближением крайнего срока в январе эти сомнения вскоре отошли на второй план.
Тринадцатого января эскадрон получил 24-часовое предварительное распоряжение о необходимости передислокации на передовую базу сосредоточения Группы сил специальных операций в Саудовской Аравии. Все понимали, что что-то случилось — до сих пор мы тренировались в надежде, что в случае полномасштабных военных действий перед нами поставят какую-то задачу, и возможно, такое повышение уровня нашей боеготовности сулило нам хорошие перспективы.
Тренировки в течение предыдущих трех недель позволили мне ознакомиться со всеми стандартными порядками действий и системами вооружения, с которыми мне придется иметь дело в пустыне, а также приучили меня организовывать комфортную жизнь буквально из ничего. Поэтому, когда менее чем через полтора дня поступил приказ о передислокации, я с мальчишеским энтузиазмом поднялся на борт самолета C-130, направлявшегося в Саудовскую Аравию и в края, лежавшие за ее пределами.
К середине января 1991 года две огромные армии, обе насчитывающие более полумиллиона человек, стояли по разные стороны саудовско-кувейтской границы, каждая из которых была убеждена в правоте своего дела. Масштабы сосредоточения людей и техники были невиданными со времен Второй мировой войны, и казалось, что обе стороны готовы к конфронтации, какие бы дипломатические маневры ни были предприняты.
В 03:00 17-го января 1991 года коалиционные силы во главе с американцами начали воздушные атаки на иракские военные и промышленные объекты, что ознаменовало окончание операции «Щит пустыни» и начало операции «Буря в пустыне». Война в Персидском заливе только что началась.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Ханги — традиционный способ приготовления пищи у маори, до сих пор сохранившийся в новозеландской кухне, а также сами блюда приготовленные таким образом. Обычно это мясо с овощами, рыба, корнеплоды, которые заворачиваются в листья (сейчас и в фольгу), опускаются на дно специально приготовленной ямы, присыпаются землей и запекаются путем разведения костра.
[2] Англ. navigation exercise (Navex).
[3] Тяжелый военно-транспортный самолет американских ВВС.
[4] Автора, видимо как самого опытного регбиста, поставили «стягивающим», который призван координировать работу всех трех линий команды нападения.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 07 сен 2024, 22:10 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
ЧАСТЬ III
ГОСТЬ САДДАМА


ГЛАВА 14
Аль-Карабила, северный Ирак


Поначалу боли не было, был только шок, как будто кто-то ударил кувалдой по моей лодыжке и разбил ее на миллион мелких кусочков. Я был в полной уверенности, что только что потерял правую ногу. Короткая, сильная волна тошноты охватила меня, а вот затем уже нахлынула боль, полностью завладев моим разумом, телом и душой.
Я упал на землю, все мысли о том, чтобы воспользоваться ножом, развеялись. Барахтаясь под рюкзаком, я инстинктивно попытался защитить голову руками, как будто по старой привычке отбивался от бутсов регбиста, однако тщетность этого жеста обнаружилась сразу же, когда вторая пуля рассекла мне правый трицепс, пройдя в считанных сантиметрах мимо головы. Поскольку вокруг продолжали танцевать пули, страх наконец-то получил возможность проявить себя по-настоящему — все притязания на браваду давно исчезли, я был вне себя от страха.
Закричав как бэнши, [1] когда боль, разочарование и страх завладели всеми моими мыслями, я успел задаться вопросом: «Что, черт возьми, я такого сделал, чтобы заслужить все это?» — и, к своему удивлению, в момент абсолютной ясности обнаружил, что читаю «Отче наш», будучи абсолютно уверенным в том, что моя собственная смерть находится всего в нескольких секундах от меня.
Все это заняло не больше минуты, но в моем безумном состоянии показалось бесконечным. Я почти желал, чтобы последняя пуля положила этому конец.
Стрельба внезапно прекратилась: то ли иракцы поняли, что жалкая фигура, распростертая перед ними, больше не представляет угрозы, то ли у них закончились патроны. Так или иначе, для меня это не имело значения, поскольку я лежал на земле, корчась в агонии и отчаянно хватаясь за раненую ногу.
Через несколько секунд меня окружили десятки кричащих иракцев, радующихся успешному захвату одного из своих ненавистных врагов. Внезапно они накинулись на меня, засовывая руки во все мыслимые карманы, где можно было бы найти хоть какой-то трофей или что-то ценное. Мои водолазные часы исчезли в считанные секунды, завязалась небольшая потасовка по поводу того, кто же на самом деле должен стать их новым владельцем. В то же время они палили из своих автоматов во все стороны и орали тем пробирающим до мозгов воплем, который могут издавать только арабы, празднуя свой успех.
На минуту мне показалось, что они забыли обо мне, так велика была их радость, но слишком скоро их карнавальная атмосфера исчезла, и на меня обрушился град ударов сапогами и прикладами. Боль, которая всего несколько секунд назад была сосредоточена в нижней части моей правой ноги, снова разошлась по всему телу. То, что не успели сделать пули, наверняка успешно завершат удары.
Я был на грани потери сознания, когда удары, наконец, прекратились. Кто-то понял, что его жертва больше не отвечает на его теплые чувства. Один из сержантов, который был зачинщиком этого избиения, проявил некоторую сдержанность и контроль над тем, что быстро превращалось в толпу линчевателей, очевидно, понимая, что ситуация выходит из-под контроля. Он приказал двум ближайшим солдатам схватить меня за руки, и меня бесцеремонно протащили оставшиеся 15 метров до дороги, где был припаркован пикап «Тойота».
Теперь мной полностью завладел страх. Я находился в полной зависимости от этих людей, и казалось, что в любой момент один из них может запросто меня прикончить. То, что мне удалось продержаться так долго, было просто чудом.
Новая группа солдат, поджидавших у машины, уже была готова схватить меня. Все началось сначала. К счастью, на место происшествия прибыл офицер и прекратил увлеченную игру солдат, продолжавшуюся всего минуту или около того. О моем захвате стало известно более важным людям, которые с нетерпением ждали своего шанса.
Стремительная тирада, произнесенная по-арабски, рассеяла ряды иракцев, позволив офицеру впервые хорошо рассмотреть меня. В полумраке раннего утра я мог разглядеть лишь очертания его темно-зеленой военной куртки и черного берета, но по его улыбке и кивку головы я понял, что он доволен своей работой. Осторожно, не подходя слишком близко, он приказал нескольким солдатам обыскать меня, что они и сделали с удивительной неохотой. Меня обыскивали с такой робостью, что посторонний наблюдатель мог бы подумать, что я собираюсь внезапно вскочить и перерезать им всем глотки.
Следующей крупной драмой стало изъятие из моего владения «Магеллана». Толпа собравшихся иракцев, которых к этому моменту должно было быть не менее сорока человек, отступила на несколько шагов назад, опасаясь, что они только что обнаружили бомбу, которая неминуемо взорвется. Я приготовился к шквалу пинков и ударов прикладами, который, как был уверен, будет сопровождать это открытие, но, к моему удивлению, как только они поняли, что маленький прибор неактивен, иракцы вернулись и продолжили поиски в том же духе. Страдая всем телом, я старался не представлять для похитителей никакой угрозы, позволяя им обыскивать себя, двигать, толкать и шпынять по своему усмотрению, стараясь не спровоцировать нового нападения.
Беглый обыск закончился, прозвучал еще один приказ, и меня втащили в ожидавшую меня «Тойоту». Трое солдат запрыгнули на заднее сиденье, чтобы составить мне компанию, двое остались на страже, а третий принялся привязывать мои руки к бортам машины. Наступающий рассвет позволил мне в последний раз окинуть взглядом окрестности, прежде чем мне на глаза надели повязку. Вышка связи, обозначавшая границу, виднелась на горизонте не более чем в паре километров. Она находилась так близко, что мне с трудом удалось сдержать слезы разочарования и неудачи. С таким же успехом она могла находиться и в двухстах километрах от нас.
Через несколько минут после того, как машина начала движение, я потерял всякое чувство направления — мне и так было трудно сохранять рассудок, не говоря уже о том, чтобы пытаться вспомнить, в какую сторону движется пикап. Моим постоянным спутником была тупая боль во всем теле, но она регулярно отступала, когда моя травмированная нога подпрыгивала в трясущейся «Тойоте», ударяясь о заднюю часть пикапа. Когда машина двигалась, мне в висок постоянно давило дуло автомата — один из охранников то ли пытался успокоиться, то ли просто напоминал, что за мной пристально наблюдают.
В какой-то момент мы замедлили ход почти до скорости пешехода, и голоса десятков арабов вкупе с летящими камнями сообщили мне, что меня катают по деревне для всеобщего обозрения и выражения злорадства. Однако этот источник веселья быстро улетучился, когда возмущенные охранники поняли, что камней в них попало столько же, сколько и в меня, если не больше. Особенно громкий вопль, за которым последовал выкрик по-арабски, заставил нас снова двинуться к намеченной цели.
О нашем прибытии на место возвестили внезапная остановка и выстрелы из автоматического оружия в воздух. Я почувствовал, как десятки пар рук пытаются вытащить меня из пикапа еще до того, как были сняты мои путы. Когда они попытались использовать мою раненую ногу в качестве точки опоры, чтобы высадить меня из машины, из моего горла вырвался крик боли, но это только усилило шумный арабский нездоровый смех, который доносился со всех сторон; в воздухе явственно ощущалась злонамеренность.
Все еще с завязанными глазами, меня снова потащили прочь, по траве и асфальту, пока не добрались до здания. К тому времени меня колотило от холода, шока, боли, истощения, потери крови и просто страха — страха перед тем, что, как я знал, должно было неминуемо произойти. Все требовало свою цену.
Порыв теплого воздуха сообщил мне, что мы прибыли в пункт назначения, и на мгновение я перенесся на три месяца назад, в центр допросов в Херефорде. Это напомнило мне о том, что я чувствовал, когда впервые, продрогший и с завязанными глазами, вошел в комнату для допросов.
Когда с моего лица сорвали повязку, я попытался сфокусировать свой взгляд, и тут же понял, что на этом сходство заканчивается. Передо мной предстали холодные, неулыбчивые лица трех иракских офицеров. Самый старший из них, очевидно хозяин роскошного кабинета, сидел за огромным полированным деревянным столом. Он явно недавно проснулся, так как армейская рубашка была надета поверх его халата. В его правой руке медленно тлела сигарета, и едкий дым поднимался к потолку маленьким вихревым облаком. Два других, младших по званию офицера, были полностью одеты по форме, и оба носили звание, как я понял, капитана. Они почтительно стояли с правой стороны от командирского стола, ожидая своей очереди.
В задней части комнаты, вне поля моего зрения, но, несомненно, в пределах досягаемости до меня, топтались многочисленные вооруженные солдаты. Один из этих людей, сержант, который был при моем захвате, стоял позади меня, прижимая мои руки к бокам стула так, как будто от этого зависела его жизнь. Никто не произнес ни слова, все просто разглядывали меня, особенно начальник. Его глаза буравили меня с таким ядом, что даже на расстоянии трех с лишним метров я почувствовал холодную ненависть, которая за ними скрывалась.
Я старался ни на кого не смотреть, просто опустил глаза на пол и на огромный персидский ковер под моим креслом. Это также позволило мне впервые рассмотреть свою простреленную лодыжку. Я видел, что у меня все еще есть нога, что стало огромным облегчением, но я также смог разглядеть, что ступня в моем легком ботинке для жарких районов была гротескно деформирована.
Жуткую тишину в комнате нарушила суматоха в коридоре, и в комнату ворвался один из солдат, который вытянулся в струнку перед офицерами. Между солдатом и одним из капитанов произошел короткий разговор, после чего солдат развернулся и быстро направился ко мне, одновременно доставая из кармана пару старых стальных наручников.
Сержант с большим удовольствием еще сильнее заломал мне руки за спинку стула, чтобы облегчить застегивание наручников, ни на секунду не ослабляя своей железной хватки. Удовлетворившись тем, что я достаточно скован, один из офицеров подошел ко мне и остановился на расстоянии вытянутой руки.
— Твое имя? — начал он на английском с сильным акцентом.
Согласно Женевской конвенции, на допросе вы можете ответить только на четыре вопроса; в Британской армии они известны как «большая четверка» — это ваше имя, воинское звание, личный номер и дата рождения. На курсах боевого выживания, которые проводятся как в Новой Зеландии, так и в Великобритании, огромное внимание уделяется соблюдению правила «большой четверки» — о чем бы вас ни спрашивали, ничего другого раскрывать нельзя. Разумеется, я был абсолютно уверен, что эти люди, допрашивающие меня, будут придерживаться принципов конвенции.
— Кобурн, Майкл, — ответил я нейтральным, спокойным голосом.
— Какое у тебя звание? — продолжил он.
Я предвидел его вопрос, но ни за что не хотел говорить ему, что я стрелок — звание, используемое в бронетанковых частях, военнослужащим которых я определенно не являлся, и в Специальной Авиадесантной Службе.
— Рядовой, — ответил я. Ну пока все шло хорошо. [2]
— Итак, рядовой Кобурн, из какого ты подразделения?
Это был самый важный вопрос; поскольку два последних из «большой четверки» мы пропустили, — этому парню нужны были реальные факты.
— Простите, сэр, — начал я свой заученный ответ, — я не имею права отвечать на этот вопрос.
Я старался, чтобы мой голос звучал уважительно и робко, чтобы в нем не чувствовалось протеста или конфликта. Мое лицо оставалось бесстрастным, но учащенное сердцебиение говорило о другом. Такой ответ иракца не устраивал; я знал это, и он знал, что я это знаю. Я просто не понимал, какой окажется его реакция.
— Из какого ты подразделения? — на этот раз вопрос прозвучал чуть более решительно.
— Простите, сэр…
Не успел я закончить фразу, как он легким кивком оборвал меня. Я так и не увидел приклада винтовки, который обрушился на мою раненую ногу, что сделало шок и испуг почти точным повторением первоначального ранения.
Когда я попытался перевернуться от боли, стул опрокинулся, и в то же мгновение из моего горла вырвался крик, слезы боли потекли по моему лицу от охватившей меня агонии. На пару минут они оставили меня в таком положении, пока я жалко пытался дергаться на полу, но потом снова подняли в вертикальное положение, чтобы продолжить допрос.
— Рядовой Кобурн, — продолжил офицер, по-прежнему без малейших эмоций в голосе. — Взгляни на свое положение. Ты тяжело ранен, потерял много крови и нуждаешься в срочной медицинской помощи. Если ты не будешь сотрудничать с нами, ты ее не получишь. Как ты думаешь, сколько крови ты можешь потерять?
Он оставил вопрос открытым и намеренно не ответил на него, прекрасно зная, что эти мысли уже проносятся в моей голове. В том состоянии, в котором я находился, я не представлял, как долго смогу продержаться, сколько еще издевательств сможет выдержать мое стремительно разрушающееся тело. Медленно застывающая лужа крови под ногой окончательно определила мое решение.
Я понимал, что моя легенда — это единственный путь, остававшийся для меня открытым, но он был чреват опасностью, тем более что я был не в том состоянии, чтобы вступать в интеллектуальную и словесную борьбу с этими людьми.
В подразделениях спецназа осознают, что вероятность попасть в плен во время операций по глубокому проникновению в тыл врага во время войны — вполне реальная перспектива, и хотя «большая четверка» по-прежнему является стандартной практикой, пытаться выжить, используя только ответы на эти вопросы, совершенно нереально. В связи с этим, в зависимости от характера боевой задачи, часто разрешается использовать какую-либо историю прикрытия, или легенду, чтобы выиграть время как для себя, так и для других военнослужащих разведгруппы. Опасность такой тактики заключается в том, что если поймают других солдат того же патруля, то в истории легко найти нестыковки, ведь легенда выдержит лишь беглую проверку. Поэтому лучше всего попытаться выстроить историю на основе реальной операции, лишь слегка изменив факты. Настоящей проблемой будет попытка объяснить наличие «бергенов» с комплектом средств связи, взрывчатки и оборудования для НП, которые теперь, несомненно, находились в их распоряжении. Это не было снаряжением для поисково-спасательной группы, занимающейся спасением сбитых летчиков.
Все эти мысли проносились у меня в голове, когда он повторил свой вопрос:
— Из какого ты подразделения?
Вопрос повторился еще раз, и я почувствовал, что мои руки сжали еще крепче. Прошло несколько секунд, и я тихо ответил:
— Я из парашютного полка, — ответил я, изобразив затем еще более удрученный вид, чем раньше.
— Это ведь было не так сложно, не так ли? — произнес офицер. — Вот так-то будет лучше. Мы можем доставить тебя в медицинское учреждение в кратчайшие сроки. Все, что тебе нужно сделать, — это сотрудничать.
Я снова позволил своему телу задрожать, что было несложно. Мне нужно было выглядеть слабым и жалким, неспособным к какому-либо сопротивлению, что тоже было недалеко от истины. Это было необходимо для того, чтобы у меня был хоть какой-то шанс выпутаться из этой передряги.
— Но ведь парашютный полк не действует в 300 километрах в тылу врага, не так ли? Как ты это объяснишь?
Теперь началась прогулка по тонкому льду.
— Я придан к поисково-спасательной группе, которая эвакуирует летчиков, в качестве медика, — ответил я.
Между капитаном и его начальником завязался короткий спор.
— Где остальные члены твоей команды? Мы знаем, что вас восемь человек.
Мои мыслительные процессы работали со скоростью света, пытаясь предугадать канву его вопросов и сформулировать ответы. Однако сменить направление было легко: небольшое искажение истины дало бы все ответы, которые ему были нужны.
— Я не знаю. На дороге мы разделились, и с тех пор я был один.
Это снова вызвало короткую дискуссию, и был ли в ней перевод моего ответа, я никогда не узнаю; но я сильно подозревал, что начальник понимал каждое мое слово. Его глаза не отрывались от моего лица на протяжении всего допроса.
— Как зовут остальных членов твоей группы? — продолжал капитан.
«Черт, как же мне сблефовать?» — подумал я, отчаянно ища решение. Шли секунды, и мне на помощь пришел очевидный ответ. «Придурок! — выругал я сам себя, — просто используй их клички».
— Мак, Джорди, Авс, Легз, Динжер… — закончить мне не дали.
— Стоп, стоп, стоп! Что это за имена? Это не настоящие имена!
И ответом послужила доля правды в сочетании с ложью.
— Меня придали группе только в последнюю минуту; я новичок, всего лишь рядовой. Я не знаю имен бойцов, только их прозвища.
Такая постановка ответов была мне на руку. Мое звание и плохие ответы уже привели к тому, что меня начали сбрасывать со счетов и считать пустой тратой времени, — или я просто на это надеялся. В иракских вооруженных силах невозможно представить, чтобы простой рядовой нес какую-то ответственность или обладал жизненно важными знаниями в ходе операции. Мне было выгодно поощрять подобные предположения.
— В чем заключалась ваша задача?
Я начал тянуть время:
— Простите, я не понимаю вопроса.
— В ваших британских боевых приказах формулировка боевой задачи повторяется дважды, не так ли?
Это замечание окончательно выбило меня из колеи. Хотя форма боевых приказов не является секретной, меньше всего я ожидал, что иракский капитан, находящийся на сирийской границе, будет иметь представление о подобных процедурах. Это не предвещало ничего хорошего.
— В оказании помощи в эвакуации сбитых летчиков коалиции, — осторожно ответил я, пытаясь скрыть свой шок от его замечания.
— Там, где наши войска впервые вас обнаружили, вы искали летчика?
Когда он задавал этот вопрос, в его голосе почувствовалось волнение. Очевидно, он полагал, что там может быть еще один более важный пленник, ценный пилот, который ждет, когда его подберут.
Теперь мне нужно было быть осторожным. Я вступал на очень сомнительную почву. Мне нужно было придумать историю и двигаться в ее рамках, не противореча самому себе.
— Нет, сэр. — Пришло время проявить уважение.
— Тогда что вы там делали? — продолжил он, и в его голосе зазвучали нотки разочарования.
— Ждали приказа, — спокойно ответил я.
— Какого приказа? — тут же последовал вопрос.
Все тем же робким и почтительным голосом я продолжил:
— Не знаю, сэр. Я всего лишь рядовой, мне мало что говорят.
Он стоял совсем близко, и удар тыльной стороной ладони по моему лицу застал меня врасплох.
— Ты считаешь нас тупыми? — прошипел он в ответ. — Ты должен знать, что вам было приказано! Ты нам не помогаешь!
Пощечина оказалась не такой уж и болезненной по сравнению с тем, что чувствовало все мое тело; просто я был немного ошеломлен. Но прошло совсем немного времени, прежде чем он начал прибегать к более серьезным мерам. Я разозлил этого парня, а это не входило в мои планы, поэтому я безвольно свесил свою голову на бок и снова начал трястись. Очень важно было выглядеть покорным, чтобы показать дознавателю, что он босс и стоит выше меня.
— Простите, сэр, — начал было я, — но я всего лишь рядовой, мне говорят только то, что необходимо знать. Я просто делаю то, что мне говорят.
Он повернулся ко мне спиной и прошел в центр комнаты. По-прежнему глядя в сторону, он продолжил:
— Ты был у реки, когда тебя схватили. Возможно, остальные прячутся неподалеку?
Такая постоянная смена вопросов была намеренной уловкой, чтобы вывести меня из равновесия. Пока что мне удавалось отвечать достаточно связно, чтобы продолжать в том же духе, но надолго ли этого хватит? Мне нужно было убедить этих людей в своей искренности.
— Не могу сказать. Я шел один несколько часов, я даже не знал, где нахожусь. Они могут быть где угодно.
Он снова повернулся ко мне.
— Они оставили тебя одного? Эти твои соотечественники не очень-то предусмотрительны, не так ли?
Я промолчал, удрученно глядя в пол.
— Я не понимаю, почему ты должен хранить верность людям, которые сбежали и бросили тебя умирать. Я бы не стал.
Он испробовал все возможные уловки, и мне нужно было дать ему что-то, чтобы он почувствовал, что преуспевает.
— Было темно, много стреляли. Я был очень растерян, ведь я всего лишь медик.
Допрос прервали звуки нескольких машин, подъехавших к здание, а затем открывание и хлопанье дверей, и множество возбужденных голосов. Подойдя к окну, капитан выглянул наружу, затем подошел к своему начальнику и тихо начал говорить ему на ухо. Впервые с тех пор, как меня ввели в комнату, начальник перестал смотреть на меня и повернул голову к капитану, чтобы послушать. Последовал короткий обмен мнениями, результатом которого стала резкая команда капитана на арабском языке, отданная охранникам в комнате.
Двое солдат поспешили из помещения. Они снова завязали мне глаза, после чего стащили со стула и вывели из комнаты, протащив через ряд коридоров и комнат, при этом мои конечности ударялись о различные стены и дверные проемы. Хотя в тот момент я об этом не знал, но только что привезли еще одного захваченного бойца нашего патруля. К середине утра все, кроме одного, окажутся в руках иракцев.
Запах свежего воздуха и легкое тепло утреннего Солнца подсказали мне, что я снова нахожусь на улице. На помощь двум моим стражникам пришли еще солдаты — я почувствовал, как несколько пар рук поднимают мое тело за ноги, сразу же увеличивая скорость моего перемещения. Через несколько минут гулкое эхо пустой комнаты дало мне понять, что я снова оказался внутри здания. Когда повязка с глаз была снята, мои подозрения подтвердились.
Помещение было без окон и совсем небольшим, площадью не более три на три метра. Оно выглядело так, словно его наспех переделали из старой кладовки в импровизированный медицинский пункт: единственным украшением служила облупившаяся и выцветшая светло-голубая краска, украшавшая стены. Меня усадили на каталку для медицинского осмотра, подняв спинку, чтобы я мог наблюдать за всем своим новым окружением, а не только за потолком.
Кроме меня, в комнате находились еще трое вооруженных солдат. Как я и ожидал, среди них оказался тот самый сержант. Теперь он относился ко мне с особым вниманием: я был его пленником, его подопечным. Он оживленно болтал с двумя другими охранниками, что дало мне возможность впервые разглядеть его при ясном свете дня. У него были фирменные усы, как у Саддама, и он дергался, размахивая руками, чтобы подчеркнуть свою точку зрения — как и у большинства арабов, язык жестов у него являлся важным средством выражения мыслей.
Внезапно он повернулся ко мне и приблизил свое лицо прямо к моему. Его враждебность всегда была очевидна, но сейчас злоба его буквально переполняла. Он поднял правую руку и медленно провел указательным пальцем по шее, одновременно кивая головой и оскаливая зубы — намерения были предельно ясны. Все еще ухмыляясь, он ударил меня кулаком по голове, едва не свалив с каталки, после чего подошел к двум своим спутникам, смеясь и повторяя движение, как будто перерезал горло.
Все это время я старался избегать его взгляда, по возможности упорно разглядывая свои ботинки. Этот иракец пугал меня до смерти, мне казалось, что он слишком неуравновешенный. Захотелось, чтобы прибыл еще один дознаватель, который мог бы держать этого сумасшедшего в узде.
Прошло несколько часов, прежде чем мое желание, наконец, исполнилось. Тем временем солдаты в комнате, оставшиеся без присмотра, максимально использовали свою свободу. То ли от злости, то ли от разочарования, то ли просто по злому умыслу они развлекались тем, что били меня кулаками, прикладами и угрожали обезглавить. Единственной утешительной мыслью было то, что я был ранен в голень. Мое медицинское образование подсказывало мне, что плохое кровоснабжение в этой области поначалу будет работать в мою пользу — по крайней мере, маловероятно, что я истеку кровью до смерти.
Я понимал, что все это — часть процесса «приведения в нужное состояние» или размягчения, но осознание того, что может произойти, переживаний не облегчало. Чем дольше я размышлял о своей судьбе, тем хуже казалось мое положение. Быть вынужденным отказаться от своей независимости, полностью отдаться на милость врагов, чувствовать себя абсолютно беспомощным — все это было совершенно унизительным и пугающим.
Голоса в коридоре возвестили о прибытии новой команды дознавателей, и один взгляд на двух вошедших мужчин в костюмах сказал мне, что это птицы совсем иного полёта. Побои от солдат были бездумными и редко когда рьяными, за ними не стояло никаких желаний или мотива, однако новые люди, стоявшие сейчас передо мной, выглядели так, словно причинение человеческих страданий было для них образом жизни. Я понял, что передо мной пара представителей тайной полиции.
Вместе с двумя полицейскими в комнату вошел высокий офицер, непривычного как для араба крупного телосложения, его зеленая форма была частично прикрыта грязно-белым халатом врача. Втроем они прошли к подножке каталки, расположившись так, чтобы полностью завладеть моим вниманием. Двое полицейских с таким же успехом могли бы быть близнецами: одинаковое телосложение, рост, зачесанные назад волосы и традиционные усы Саддама. Даже их серые костюмы и темные галстуки были одинаковыми; такой себе неудачный выпуск иракского гестапо. Как бы то ни было, они определенно выглядели слаженным дуэтом.
Один из полицейских подался вперед и бесстрастно осмотрел мою травмированную ногу, покрутив ступней, чтобы посмотреть, какую реакцию она вызовет. Стараясь не спрыгнуть с каталки от мгновенно пронзившей ногу боли, я изо всех сил уперся в подлокотники скованными запястьями, пытаясь хоть немного отвлечься от страданий, которые испытывало мое тело. От боли на глаза навернулись слезы. Удовлетворенный таким результатом, полицейский отступил назад и пробормотал что-то по-арабски, побуждая доктора приступить к допросу.
— Меня зовут доктор Аль-Байет, — начал тот на безупречном английском. — Как вас зовут?
— Майкл Кобурн, — снова ответил я.
— Мистер Кобурн, эти два джентльмена — полицейские, и они хотели бы, чтобы вы ответили на их вопросы. Я должен сообщить вам, что у вас не будет права на медицинскую помощь, пока вы не выполните эту просьбу. Вы поняли?
Я согласно кивнул головой, сердце снова бешено заколотилось.
— Хорошо. Вы знаете, что невыполнение этого требования приведет к серьезным последствиям. Без вашего содействия я ничем не смогу вам помочь.
Я снова промолчал и просто кивнул головой.
— Из какого вы подразделения?
— Парашютный полк, — ответил я.
— Какое подразделение парашютного полка?
— Я придан группе спасения летчиков.
Он сделал паузу и с минуту смотрел на меня.
— Вы не британец, у вас нет британского акцента. Вы австралиец?
— Новозеландец. — Мой ответ прозвучал автоматически. Этот вопрос задавали мне такое множество раз, что он вырвался из моего рта еще до того, как я осознанно сформировал ответ.
Доктор передал эту информацию двум полицейским, и началась новая, более зловещая линия допроса, которую я никак не мог предвидеть.
— Итак, вы наемник. Несомненно, работаете на израильтян.
Должно быть, на моем лице отразился шок. Такого неожиданного поворота событий мне определенно хотелось бы избежать.
— Нет, я британский солдат, у меня британский паспорт. Я родился в Новой Зеландии и переехал в Великобританию всего пару лет назад. — Это прозвучало с такой поспешностью, что я надеялся, что это прозвучит достаточно убедительно для них.
— Зачем кому-то покидать Новую Зеландию, чтобы вступить в Британскую армию? Вы не похожи на британца; более того, вы похожи на еврея.
Пока я отчаянно пытался понять, к чему все это приведет, мой взгляд попеременно переключался то на полицейских, то на доктора. Конечно, они хотели узнать о моем снаряжении, о том, кто мои командиры в Саудовской Аравии, сколько еще поисково-спасательных групп работает в Ираке. Это были важные вопросы, на которые у меня были подготовлены ответы, но я никак не ожидал вопросов о своем этническом происхождении или о том, являюсь ли я наемником!
— Я не израильтянин и не работаю на них, — быстро подчеркнул я. — Я рядовой, медик Британской армии.
— Мы знаем, что израильтяне отправили своих коммандос в северный Ирак, где находились и вы, не так ли?
Я молчал, эта линия вопросов выходила из-под контроля. Арабская паранойя в отношении Израиля была очень очевидна. Если бы удалось доказать связь между израильскими коммандос, проводящими операции в Ираке, и британцами или американцами, это дало бы иракцам дополнительные аргументы, чтобы попытаться дестабилизировать поддержку коалиционных сил со стороны арабских стран.
— Нет, вы все неправильно поняли, — ответил я.
— Но мы захватили вас одного, недалеко от сирийской границы. Вы находитесь в Аль-Карабиле. Это северный Ирак. Это факты, которые вы не можете отрицать! — В его голосе появились отвратительные нотки. — Вы неважно говорите по-английски. А я знаю английский, я восемь лет проработал на Харли-стрит. Вы израильский шпион!
Непонятно, было ли это притворством, розыгрышем или они действительно верили, что я израильский агент, но я знал, что если такое возможно, если они считают это правдой, то я попал в еще более отчаянную беду.
— Посмотрите на мои армейские жетоны, они подтверждают, что я говорю правду.
Обыск моей персоны оказался настолько небрежным, что мои жетоны все еще висели у меня на шее. На самом деле в моей одежде было спрятано множество предметов снаряжения, но в тот момент они мне не пригодились.
— А где же ваши жетоны?
— Они у меня на шее.
Доктор повернулся к полицейским и передал всю эту информацию на арабском языке. Прозвучала команда, и сержант послушно вышел вперед. Освободив меня от жетонов, он передал их полицейским, которые, в свою очередь, отдали их врачу для перевода. Сами жетоны были закреплены на паракорде, и обмотаны черной изолентой, чтобы они не звенели металлом о металл. Однако бóльший интерес у доктора вызвали два шприц-тюбика с морфием, также висевшие на шнуре.
— Зачем вы носите на шее сульфат морфия? — Спросил он.
Это была прекрасная возможность рассказать о своей легенде, укрепить свои позиции, просто немного исказив правду.
— В экстренном случае я могу сразу помочь пострадавшему, облегчить его боль. Это экономит время, не нужно рыться в аптечке.
Доктору, похоже, понравился этот ответ, и он уделил время тому, чтобы подробно объяснить своим спутникам, что такое шприц-тюбики и как они используются. Наконец он снова повернулся ко мне, продолжив с того места, на котором остановился.
— Так значит, все восемь человек в вашей группе — медики?
Я давно ждал этого вопроса и решил, что лучшим ответом будет игра слов, позволяющая в случае, когда будет установлена связь между «бергенами», оставшимися в пустыне со всем сопутствующим немедицинским снаряжением, и мной, дать внятное объяснение.
— Мы все имеем медицинскую подготовку.
— Вас беспокоят ваши раны?
И снова смена линии допроса: в этой стране все, что ли, прошли курс ведения допросов?
— Да, — кротко ответил я.
— Сейчас я что-нибудь предприму. Но вы должны понимать, что наши храбрые солдаты и беспомощные мирные жители, которых вы убиваете, имеют приоритет.
Я снова кивнул головой, не желая ввязываться в эту риторику.
— Мы еще поговорим. — С этими словами он и двое полицейских покинули комнату.
Я не сомневался, что очень скоро они вернутся. Чем дольше я буду тянуть с допросом, тем больше шансов у остальных сбежать через границу. В порыве эгоистичной жалости к себе я внутренне проклинал невезение, из-за которого оказался в плену, — это было несправедливо.
Этот поток мыслей прервал новый посетитель. Им оказался невысокий карлик в грязном белом халате, который, как я полагал, должен был подтвердить его медицинские навыки. Покачивая головой вверх-вниз и ухмыляясь от уха до уха, он достал из испачканного кармана два бинта и принялся обматывать ими окровавленную рубашку на моей правой руке и, — что было еще более невероятным, — внешнюю сторону моего правого ботинка. Закончив, он отступил назад и осмотрел свою работу, еще больше ухмыляясь и показывая мне большой палец вверх. Улыбаясь ему в ответ, я подумал: «Да, точно, отличная работа, придурок».
Он продолжал стоять рядом со мной, с любопытством разглядывая меня с ног до головы.
— Воды, дайте воды. — Я воспользовался случаем и попытался выпросить у него попить, высунув язык и одновременно делая глотательные движения, чтобы подчеркнуть свою просьбу. Он сразу же понял это и исчез, а через несколько мгновений вернулся с чашкой ледяной воды, которую медленно влил мне в рот.
На вкус она была как нектар. Я и не подозревал, насколько пострадал от обезвоживания: произошло столько всего, что предупредительный механизм моего организма был превзойден множеством других насущных требований. Допив последнюю каплю, я попросил вторую чашку, и он с готовностью подчинился. Но в комнате все еще находился мой старый приятель, иракский сержант, и, по его мнению, одной чашки мне было вполне достаточно. Он вышвырнул санитара из комнаты, выкрикивая при этом оскорбления в его адрес.
Оставшись наедине со своими охранниками, я снова приготовился к избиениям, которые, как я полагал, сейчас возобновятся. Однако, на удивление, они держались в стороне, сидя в углу комнаты и тихо переговариваясь между собой. Теперь я был собственностью Министерства внутренних дел, а тайная полиция не любит, когда кто-то портит ее имущество.

******

Остаток дня тянулся бесконечно долго. Это усугублялось тем, что я был предоставлен самому себе и мог без конца размышлять о своем нынешнем положении и возможной судьбе. Я и не подозревал, что единственной причиной, по которой они оставили меня, был тот факт, что у иракцев в руках теперь оказались Энди, Динжер и Мэл, с которыми можно было поиграть, и все они в данный момент пользовались иракским гостеприимством. Пока у системы не хватало ресурсов, чтобы вести четыре допроса одновременно, но скоро это изменится.
Обстоятельства моего пленения и нынешнее состояние крайне мешали мне сохранять позитивный настрой. В голове постоянно крутились обвинения. Почему, черт возьми, не появился вертолет? Как мы оказались разделены? Что случилось со связью? Где был АВАКС? Раз летчик самолета нас услышал, почему тогда не было вертолета? Где все остальные? Почему я оказался единственным долбоёбом, которого поймали в плен? Я также продолжал размышлять над другими вопросами: Почему я не прополз дальше на восток, прежде чем пытаться пробраться через иракские позиции? Какого хрена Энди не свернул с дороги, куда я указал? Что, если у меня на ноге начнется гангрена? Придется ли ее ампутировать?
Я быстро превращался в своего собственного злейшего врага, препарируя каждый свой шаг, каждое действие и решение. На мои плечи тяжким грузом легло бремя неудачи. На протяжении последующих недель вышеперечисленные и многие другие вопросы были моими постоянными спутниками. Я стал своим собственным судьей и присяжными.
Уже ранним вечером ко мне снова пришли, и на этот раз троицу сопровождал неожиданный гость — полицейский из такси.
— Вы узнаете этого человека? — агрессивно спросил доктор, в то время как полицейский улыбался и кивал головой вверх-вниз, глядя на меня.
— Нет, не думаю, — с надеждой попытался я, но коп уже держал меня за плечо и возбужденно говорил с остальными по-арабски, причем говорил он гораздо увереннее, чем я.
— Вы были в такси с этим человеком, — продолжал доктор. — Один из людей из той машины уже умер. Это вы убили его!
Мое выражение лица оставалось бесстрастным, я старался ни малейшим намеком не выдать то, что я вспотел и встревожен. Что за чушь он несет? Когда мы уезжали, с ними все было в порядке. Может, у толстяка случился инфаркт после того, как я вытащил его из машины? Я попытался представить, как мог погибнуть кто-то из пассажиров, но на ум ничего не приходило. Он, должно быть, блефует, очередная уловка, чтобы заставить меня раскрыться.
Эта словесная война выматывала меня, но в одном я был уверен: полицейский меня опознал, причем прихватил с поличным.
— Где остальные ваши сообщники? — Продолжил он, когда полицейский вышел из комнаты. — Вы должны помочь нам, если хотите выжить.
— Клянусь вам, я не знаю, — умолял я, снова принимая покорный вид и отчаянно пытаясь заставить его поверить мне. — Когда мы вышли из такси, было много стрельбы, было так темно, что я очень испугался. — Я посмотрел на двух других допрашивающих. — Я всего лишь медик; я отделился от них и с тех пор их не видел.
Эта линия допроса была одновременно и обнадеживающей, и удручающей. Она заставила меня поверить (как потом выяснилось, ошибочно), что иракцы до сих пор больше никого не схватили. Но, с другой стороны, это заставило меня почувствовать себя в своем собственном затруднительном положении еще хуже, еще более одиноким.
Без всякого предупреждения один из тайных полицейских выхватил у своего спутника папку-планшет и бросился ко мне. Его ярость была очевидной.
Удар! Тыльной стороной ладони он ударил меня по голове, после чего разразился тирадой на арабском, выплюнутой мне прямо в лицо. Если это и была игра в хорошего и плохого полицейского, то у них она определенно не задалась.
— Мистер Майкл, — вмешался мягкий голос разума из двери позади меня, — вы не помогаете нам. Вы не помогаете себе. Почему вы продолжаете нам лгать? Мы знаем, что вы входите в состав израильского отряда коммандос, и пробираетесь в Ирак как террористы, чтобы ранить и убивать невинных иракцев, женщин, детей, стариков. Почему бы вам просто не признаться в этом, и тогда мы сможем позаботиться о ваших ранах?
Не видя этого нового дознавателя, я ответил:
— Я постоянно говорю вам всем, что я не израильтянин. Я не коммандос, я лечу людей, я медик. Я в Ираке не для того, чтобы кого-то убивать.
Они уже начали меня запутывать, и я с трудом поспевал за ними. Казалось, не было ни одной части моего тела, которая бы не болела, и у меня стал болеть разум. Я чувствовал себя очень, очень уставшим, не имея ни малейшего понятия, сколько крови я потерял, но вялость в моем теле говорила о том, что организм с трудом справляется с возложенными на него задачами.
Новый инквизитор обошел вокруг и встал передо мной — еще один араб в костюме, держащий тлеющую сигарету между третьим и четвертым пальцами правой руки. Невысокий и коренастый, с неизменными усами Саддама, он, несомненно, окончил ту же школу, что и двое других полицейских в этой комнате. Кроме того, он определенно был боссом.
— У нас есть столько времени, сколько потребуется. Вы будете нашим гостем здесь очень долго, так почему бы вам не начать сотрудничать, и не рассказать нам то, что мы хотим знать?
Избиения были не такими частыми, сейчас в них не было необходимости — мое состояние было таково, что продолжение побоев только помешало бы их попыткам получить связные ответы.
— Сколько таких наемников, как вы, действуют сейчас в Ираке? Когда израильтяне собираются вторгнуться? Вы нам не помогаете. Вы лжете о том, почему вы в Ираке! Почему вы бомбите наших женщин и детей? Вы, евреи, никогда не сможете победить иракский народ. — Вопросы продолжались на одну и ту же тему, с небольшими вариациями, но всегда можно было рассчитывать на то, что в уравнение войдет Израиль.
Я потерял счет времени, казалось, что постоянному обстрелу со всех сторон не будет конца, а мои повторяющиеся отрицания не принимаются. Я не мог понять, почему их допросы были такими туманными. Не было никакой логической причины продолжать допрос, несмотря на то, что так мне было легче скрыть свою профессию.
Они не ослабляли своего желания доказать, что именно Израиль является истинной причиной моего присутствия в Ираке, как будто любые другие тактические или оперативные знания, которыми я мог обладать, не имели никакого значения. Возможно, вероятность того, что простой рядовой может обладать информацией, представляющей какую-либо ценность, была для них непостижима, и следующим лучшим вариантом действий было обвинить меня в американо-израильском заговоре с целью вторжения в их страну.
Тот факт, что другие арабские страны — например, Саудовская Аравия и Кувейт — оказались настроены против Ирака, не входил в их планы. Такое признание не могло быть сделано, это было невозможно. Все было направлено на антиамериканскую и антиизраильскую риторику.
Через несколько минут после ухода полицейских вернулся дружелюбный санитар и выкатил мою каталку в коридор, оставив меня с двумя охранниками. Сержант, к моему облегчению, либо решил, что он больше не требуется, либо ему нужно было поспать, поэтому он исчез, и больше я его не видел.
Коридор не сильно отличался от комнаты, которую я только что покинул; главное отличие заключалось в том, что облупившаяся краска была цвета магнолии, а не бледно-голубой. Меня припарковали рядом с дверями главного входа, что давало возможность тем, кто еще не сделал этого, подойти и хорошенько рассмотреть своего врага.
Вскоре меня снова перевезли на колесах в соседнее помещение, которое служило полевым госпиталем. В центре комнаты висел единственный светильник, под которым располагался длинный черный операционный стол, все еще покрытый засохшей кровью. Рядом со столом стояла тележка из нержавеющей стали, заваленная различными хирургическими инструментами, а пол был усеян многочисленными выброшенными повязками, шовными иглами и окровавленными бинтами. Все это доверия не внушало, но к этому моменту мне было уже все равно — я просто хотел, чтобы наконец-то разобрались с моей ногой.
Двое охранников перенесли меня на операционный стол, радостно болтая в процессе между собой. Думаю, они наконец поняли, что вероятность того, что я попытаюсь сбежать или причинить неприятности, ничтожно мала. После шестнадцати с лишним часов непрерывного использования наручники наконец-то были сняты, и я с благодарностью помассировал свои руки и запястья, опухшие от сдавливания.
В палату вошла молоденькая, не старше 18 лет, медсестра, одетая в зеленый хирургический халат и традиционный белый головной убор, который предпочитают мусульманки. Она принялась возиться у стола, явно с любопытством разглядывая лежащего перед ней иностранца.
Боль от перенапряжения мочевого пузыря становилась острее, чем боль в ноге. Терпеть целый день — это очень долго, даже если вы обезвожены. Я попытался объяснить свой дискомфорт, надеясь, что она понимает по-английски.
— Извините, — начал я, — мне нужно в туалет.
— Я найду вам ведро, — ответила она на отличном английском и вышла из комнаты, а через несколько секунд вернулась с большим белым пластиковым ведром из-под краски. Передав его мне, она извинилась и вышла из комнаты, — хотя мое смущение отнюдь не помешало бы природе пойти своим чередом.
Через пять минут она вернулась, просто забрала у меня ведро и задвинула его под скамейку.
— Я надеюсь изучать сестринское дело в Англии, — неожиданно начала она, — Лондон — замечательный город, я знаю, он мне понравится. Вы из Лондона?
— Нет, извините, нет, — ответил я, понимая, что это может быть подставой.
— Я уже готовилась к поездке, когда началась война. И как только она закончится, я туда поеду, — продолжала она так просто, будто огромные силы войны, которые сейчас противостояли и враждовали друг с другом, были в ее планах лишь досадной и незначительной помехой.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел доктор Аль-Байет, теперь уже освободившийся от теней полицейских.
— Как вы себя чувствуете, Майкл? — Спросил он дружелюбно, без тени враждебности, которая сопровождала его предыдущие вопросы.
— Очень устал, — честно ответил я.
— Вы потеряли значительное количество крови, и боюсь, потеряете еще больше, прежде чем я закончу иссечение вашей раны.
Я внимательно слушал — по крайней мере, он говорил как настоящий хирург.
— Мы можем позволить себе влить вам две упаковки крови, но боюсь, это будет все. Ваш организм должен будет восполнить остальное.
Он взял мою правую руку, одновременно осматривая рану на трицепсе.
— Вам очень повезло, молодой человек. Пуля вошла и вышла точно под кожей. Никаких проблем.
Я был рад, что он так думает. Сам же я в данный момент не чувствовал себя счастливчиком.
По мере того как он разматывал повязку на моей ноге, выражение его лица менялось; на нем была написана сосредоточенность. Даже этот простой процесс заставил меня поморщиться от боли, и он покачал головой, что-то бормоча про себя по-арабски. А ведь мы даже еще не успели снять ботинок.
— Смогу ли я снова ходить? — С ужасом спросил я. Этот вопрос уже несколько часов не давал мне покоя.
— Посмотрим, — ответил он, все еще не сводя глаз с больной конечности.
Отвернувшись, он взял с тележки зеленый катетер. Крепко взяв меня за правую руку, доктор одновременно стал объяснять:
— Я собираюсь вставить его в вашу руку, чтобы можно было ввести общий анестетик и необходимые жидкости.
Резкий укол и давление подсказали мне, что он нашел вену. Я почувствовал сопротивление, когда пластиковая оболочка продвинулась вперед, пока не коснулась моей кожи. Доктор снял металлическую направляющую и выбросил ее на пол, а затем снова повернулся к тележке. На этот раз он вернулся со шприцем, прозрачный пластиковый корпус которого был наполнен белой мутной жидкостью. Легкое нажатие на поршень — и небольшая струйка вещества вышла наружу, удалив воздух, который мог находиться в верхней части шприца. Игла снова была выброшена на пол, а его конец вставлен в катетер. Вводя жидкость в мою вену, он произнес:
— Не пытайтесь сопротивляться, просто расслабьтесь.
Я повернулся и увидел, что молодая медсестра держит мою свободную руку, и последнее, что запомнил, погружаясь в бессознательное состояние — это ее бледно-белое, благожелательно улыбающееся лицо.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] В ирландском (гаэльском) фольклоре — привидение, фея-плакальщица, чьи рыдания предвещают смерть.
[2] Небольшая игра слов в оригинале. Автор упоминает два воинских звания: trooper (стрелок) и private (рядовой). В русскоязычной литературе их оба обычно переводят просто как «рядовой».


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 16 сен 2024, 09:11 

Зарегистрирован: 25 янв 2015, 15:12
Сообщений: 594
Команда: Нет
Спасибо большое.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 21 сен 2024, 18:45 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
ГЛАВА 15
Багдад


В себя я пришел, лежащим в полной темноте и полностью дезориентированным. Мой оцепеневший мозг пытался разобраться в сложившихся обстоятельствах. Где я находился? И почему это не похоже на больничную койку?
Осознание реальности приходило медленно, а доносящийся из-за моей головы арабский говор сразу же привел меня в уныние. Я попытался сесть, но оказалось, что меня крепко привязали к узкой хирургической каталке. По прошествии нескольких минут, когда я полностью пришел в себя, я вдруг осознал, что мы двигаемся; на самом деле я находился в задней части маленького микроавтобуса «Тойота Хайэйс».
Мои глаза медленно привыкали к обстановке импровизированной машины скорой помощи: три солдата спереди, маленькие окошки с каждой стороны, стойка для капельниц с почти пустым поллитровым пакетом с кровью, и трубка, спускающаяся к моей правой руке. Я нерешительно опустил взгляд к своим ногам: свое превосходство в моей голове оспаривали противоречивые эмоции ужаса и надежды. На мне все еще были форменные камуфляжные брюки для пустынных районов; доктор просто разрезал материал, чтобы получить доступ к конечности. Вся нижняя часть правой ноги представляла собой массу белых бинтов. Когда я сфокусировался на конце ноги и увидел, что ступня все еще находится на месте, чувство облегчения было почти эйфорическим, однако легкая попытка шевельнуть голеностопным суставом очень быстро вернула меня к реальности. Сильная боль пронзила больное место и поднялась вверх по ноге, и это при том, что я еще даже не сделал ни единого движения. Процесс заживления займет немало времени.
Выглянуть в окно было нельзя, да я и понятия не имел, в какую сторону мы направляемся. По салону разносились пронзительные звуки арабской музыки и голос одного из охранников, отчаянно пытавшегося попасть в такт. Ни то, ни другое слух не услаждало.
Соображал я не очень ясно, и не мог понять, почему меня везут; выглядело все очень зловеще. Словно прочитав мои мысли, автомобиль внезапно съехал с дороги, потушив при этом фары. Мое сердце снова учащенно забилось. Ну вот и все. Меня собирались вытащить из микроавтобуса, выстрелить в голову и бросить гнить где-нибудь в пустыне в качестве еще одной жертвой войны. Я свое отслужил.
Машина остановилась, и иракцы остались сидеть на своих местах под непрекращающуюся музыку, закурив и продолжив болтать, не проявляя ни малейшего интереса ко мне, лежащему сзади. Истинная причина нашего внезапного съезда с шоссе стала очевидной через несколько минут. Грохот! Неподалеку послышались глухие гулкие удары — по пустыне прокатились огромные ударные волны. Военные самолеты союзников сбрасывали 1000-фунтовые бомбы на ничего не подозревающие иракские цели.
Я долго не мог понять, как они догадались свернуть с дороги, но в моей измученном и растерянном мозгу всплыли воспоминания о зенитных снарядах, устремляющихся в небо. Мои сопровождающие, очевидно, видели это раньше и решили, что осторожность — лучшая часть доблести. Меня это вполне устраивало: меньше всего мне нужен был скучавший в небе истребитель, которому не терпелось поразить цель, но вынужденный ждать, пока его стая бомбардировщиков наводит хаос на иракцев внизу.
Прошло полчаса, прежде чем шум бомбежки прекратился, и мои охранники почувствовали себя достаточно уверенно, чтобы снова выехать на открытую дорогу. Теперь, полностью проснувшись, я смог оценить свое положение. Мои первоначальные опасения по поводу казни в пустыне развеялись, но это не отменяло того факта, что я не имел ни малейшего представления о том, куда и зачем меня везут.
Автомобиль медленно ехал сквозь ночь, вероятно, со скоростью не более 30 километров в час. Вскоре после первой остановки до нас донеслись звуки возобновившейся бомбардировки, что заставило водителя вновь съехать с главной дороги, однако на этот раз мы не просто свернули на обочину, а продолжили путь по пустыне. Похоже, мы ехали по какой-то колее.
Когда я пытался что-то разглядеть в окно из своего лежачего положения, передо мной нарисовалась огромная серая масса, фасад которой напоминал вершину шестиугольника. Две бетонные стойки, установленные под идеальными углами, поддерживали крышу толщиной три-четыре метра, сделанную из того же материала. Выглядела вся конструкция вполне устойчивой к бомбардировкам. Высота сооружения не превышала пяти метров, но по своим размерам оно явно превосходило «Тойоту». Я не сомневался, что это какой-то военный объект, но какой именно — не имел ни малейшего понятия.
К машине, остановившейся у основного входа, подошли два иракских солдата. После того как они и мои сопровождающие поприветствовали друг друга, начался возбужденный разговор на арабском языке, сопровождавшийся жестикуляцией и тыканьем пальцами в мою сторону. Прежде чем я успел понять, что происходит, задние двери микроавтобуса распахнулись, и меня выволокли из кузова в окружении, казалось, сотен кричащих иракских солдат.
Снова посыпались пощечины, удары и пинки, только на этот раз я был пристегнут к каталке так, что не мог себя защитить. К чести моих охранников надо сказать, они что выскочили и попытались оттеснить толпу, очевидно, понимая, что все может выйти из-под контроля — то, что вначале выглядело как возможность похвастаться захваченным в плен вражеским солдатом, стало стремительно ухудшаться.
Внезапно над моим лицом нависло крупное, толстое лицо иракца, пронзительные черные глаза которого чуть не выскакивали из глазниц от гнева. Он ткнул пальцем мне в лицо и прошипел на ломаном английском:
— Ты для нас ты не мужчина, ты женщина!
После этого он отошел в сторону, безудержно хохоча, и прошло несколько секунд, прежде чем я смог осознать его слова. И когда они дошли до меня, я мгновенно забыл о побоях — мне могло грозить нечто невероятно худшее.
Меня быстро провезли через огромные раздвижные металлические двери, над которыми висел большой портрет Саддама Хусейна, в глубь комплекса, и передо мной начали раскрываться его тайны. Невысокий профиль сооружения скрывал под собой подземный лабиринт коридоров, кабинетов и небольших дорог. Это была подземная военная база, бункер, скрытый от глаз союзных бомбардировщиков, размеры которого были просто непостижимы. В одном из нескольких затененных коридоров моя каталка остановилась.
К счастью, бóльшая часть толпы осталась позади. Из ближайших дверей стали появляться иракские офицеры, и вскоре вокруг меня собралась большая группа, обсуждавшая мое избитое несчастное состояние, шутившая и смеявшаяся. Я был не таким уж и страшным врагом.
Один из офицеров, желая, видимо, продемонстрировать свою компетентность перед коллегами, заговорил со мной на хорошем английском.
— Я был в Лондоне. Замечательный город.
Я глянул на его добродушное улыбающееся лицо: допрос этого человека ничуть не интересовал.
— Скоро вы окажетесь в Багдаде, моей столице. Это тоже удивительный город, полный великой истории и достопримечательностей. Вам понравится ваше пребывание там.
Мой взгляд обежал собравшихся. Я видел на их лицах самые разные эмоции — от простого любопытства до откровенного отвращения и ненависти. Почему-то я чувствовал, что его комментарии окажутся несколько оптимистичными.
Авианалет, видимо, закончился довольно быстро, так как мы не задержались, и меня покатили обратно к ожидающему «Хайэйсу», на этот раз проходящие мимо солдаты практически не обращали на меня внимания. К моему огромному облегчению, машина снова отправилась в путь, продолжая двигаться в юго-восточном направлении к столице, уже без дальнейших намеков на мой сексуальный статус.
Путешествие было поистине томительным. Еще в двух случаях машина была вынуждена покидать дорогу и прятаться от бомбардировщиков. Пока охранники укрывались в бункерах, меня оставляли запертым в «Тойоте». Хотя это позволяло избежать очередного избиения со стороны любознательных иракцев, я был также уязвим для дружественной, но недоброжелательной ракеты с тепловым наведением, которая вполне могла засечь нагретый двигатель микроавтобуса. Ни в том, ни в другом случае выиграть я не мог.

*****

Когда мы въехали на окраину Багдада, Солнце уже разгоралось вовсю, и пока передвигались по бесчисленным улицам, над нами возвышались разросшиеся жилые дома, с балконов которых свисала одежда. До конечного пункта назначения оставалось совсем немного, и впервые с момента въезда в город автомобиль был вынужден остановиться.
Нашей целью был большой многоэтажный комплекс, окруженный высоким забором с колючей проволокой, который охраняли многочисленные солдаты в красных беретах — печально известная Иракская республиканская гвардия.
Машину остановило огромное количество людей, скопившихся у входа в здание, и как только один из присутствующих понял, что в микроавтобусе находится иностранец, начался настоящий ад. Уже в десятый раз с момента моего задержания перед нами во всей красе предстал призрак самосуда. Толпа навалилась на маленький автомобиль, стучала по его бокам, раскачивала его, пытаясь добраться до находившегося внутри человека, и при этом истерически кричала. Думаю, в этот момент мои охранники были напуганы не меньше меня, ведь если бы толпе удалось добраться внутрь, они тоже стали бы жертвами бешеной атаки.
Как бы то ни было, солдаты Республиканской гвардии на воротах мгновенно отреагировали на опасность, открыли ворота и проложили путь через толпу, позволив «Тойоте» проехать внутрь, в относительную безопасность комплекса.
Импровизированная машина скорой помощи остановилась перед довольно новым входом, судя по всему, построенным для приема раненых — меня перевезли в военный госпиталь.
Пока сотни возмущенных гражданских лиц оказались блокированы снаружи, внутри безопасного корпуса больницы царило обманчивое спокойствие. Без спешки, но и без всяких церемоний меня сняли с заднего сиденья машины и вкатили в фойе главного приемного покоя здания, где меня встретил полный хаос.
Куда бы я ни посмотрел, пол был усеян ранеными иракцами, девяносто процентов которых было одето в ту или иную униформу. Санитары, медсестры и врачи метались от одного раненого к другому, оценивая состояние пострадавших и унося тех, кто нуждался в срочной, спасающей жизнь, медицинской помощи.
Мои собственные травмы меркли по сравнению с ужасающими случаями, которые меня окружали. Я почувствовал первый укол вины и смущения — я был частью той силы, которая привела этих молодых людей в такое состояние — искалеченных, обожженных и расчлененных на больничном полу. Возможно, война началась не по вине союзных войск, но у простых солдат, находившихся рядом со мной, тоже не было выбора в этом вопросе.
Передо мной внезапно появился врач, взволнованный и уставший от того, чему ему приходилось быть свидетелем.
— Мы вас ждали, — начал он. — Вы Майкл Кобурн?
— Да, — кротко ответил я.
Он избегал смотреть прямо на меня и принялся осматривать мою поврежденную ногу, разматывая новые бинты, которые теперь прикрывали рану.
При каждом легком движении я вздрагивал от боли, однако он проигнорировал мой протест и снял последние бинты, обнажив саму конечность, теперь ужасно деформированную. Это была первая возможность увидеть свою травму, и вид иссиня-черно-желтой ступни, распухшей более чем в два раза по сравнению со своим обычным размером, потряс меня до глубины души. Это не было ногой человека, который снова сможет ходить.
Доктор переместился в голову моей каталки и начал что-то яростно записывать в медицинской карте. Потом внезапно остановился, чтобы крикнуть:
— Зачем вам понадобилась эта гребаная война?
Я был потрясен, не в силах поверить, что он действительно считает, что конфликт развязал Запад. По глупости я попытался было ответить:
— Мы не начинали войну. Это Ирак вторгся в Кувейт.
Мои слова вызвали яростную атаку на Запад, Джорджа Буша, Маргарет Тэтчер, Джона Мейджора и всех остальных, кого он мог вспомнить. Тирада закончилась только тогда, когда он повернулся на пятках и с негодованием ушел, очевидно, решив, что у него были более достойные пациенты, нуждающиеся в его внимании.
Довольно долгое время я оставался наедине со своими двумя охранниками; никто больше не проявлял особого интереса к моему присутствию и положению. В какой-то момент молодой солдат пересел рядом со мной и заговорил на удивительно хорошем английском:
— На этой неделе мы сбили много ваших бомбардировщиков.
Я молчал, пристально наблюдая за ним.
— Только за прошлую ночь было уничтожено 25 штук. Скоро у вас не останется ни одного самолета.
— Ваши солдаты — очень хорошие стрелки, — ответил я, не зная, что еще сказать. Я, конечно, не собирался провоцировать новую вспышку гнева, заявив, что считаю его статистику бредом. Однако его следующая фраза заставила меня замереть, и я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.
— Вы — единственный выживший из солдат на севере. Остальные были убиты. — Это заявление было сказано без эмоций и очень убедительно.
Мои мысли снова понеслись вскачь. Мне нужно было попытаться получить больше информации от этого человека. Неужели все остальные погибли? Полагаю, в ту ночь по округе разлеталось достаточно пуль, и уж точно там было достаточно кровавых иракцев.
— Сколько тел было найдено? — Неуверенно спросил я, ожидая резкого упрека или пощечины за свою дерзость.
— Четыре, — без колебаний ответил он. Мое сердце сжалось: что, черт возьми, произошло?
— Еще двое в больнице, — продолжил он. — Ваш спасательный вертолет тоже был сбит. Среди обломков было найдено еще восемь тел.
Что это значит? Что в больнице еще двое из патруля или двое из разбившегося вертолета? В любом случае, новость была неутешительной. Молодой солдат болтал еще несколько минут, но я не особо вникал в его слова: в основном это была риторика о том, какие замечательные иракские вооруженные силы и какую фантастическую работу они выполняют. Мои мысли были заняты другим, я думал о потере своих товарищей, и вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Видя, что его слова остаются без ответа, молодой солдат удалился в поисках нового собеседника, оставив меня наедине с моим охранником и моими мыслями.

*****

Время шло медленно, и в суете больничных дел вокруг меня практически не замечали. Спустя, казалось, несколько часов появился санитар и о чем-то спросил моих охранников. Затем они втроем покатили меня по коридорам через двойные двери, пока мы не добрались до небольшой чистой операционной. Вскоре после ухода санитара появились врачи, а охранникам было приказано отойти в конец помещения. Один из врачей, как я полагаю, анестезиолог, сразу же меня невзлюбил. Ему было за 50, он был довольно толстым и ростом всего около 5 футов 6 дюймов, [1] но при всем этом его необычайно страстная ненависть к Западу была очевидна, и я, лежащий перед ним, давал ему прекрасную возможность выплеснуть эту враждебность. Застав меня врасплох, он нанес мне серию ударов по голове, от которых я был не в силах уклониться, крича при этом на арабском языке. Не удовлетворившись этим, он взял шприц с длинной иглой и поднес его к моему правому глазу, жестами показывая, что собирается сделать. Я был в ужасе. Избиение пожилым человеком было вполне терпимо, но то, что при этом он хотел удалить глазное яблоко, выводило его из лиги медиков и превращало в гестаповца.
Его спутник, который, должно быть, был хирургом, увидел, что ситуация выходит из-под контроля, и пришел мне на помощь, успокоив разгневанного анестезиолога. Моим охранникам вся эта ситуация показалась довольно забавной: прислонившись к стене, они посмеивались друг с другом. Удовлетворившись тем, что порядок восстановлен, хирург вернулся к моей ноге и начал удалять набитые в рану тампоны.
Я вскрикнул от боли, и моя уже свободная нога конвульсивно дернулась, хорошенько пнув его по голове. Удивительно, но он не повернулся ко мне, а разразился тирадой в адрес своего партнера за то, что тот не дал мне общий наркоз.
Это быстро исправили. Я с ужасом наблюдал, как анестезиолог начал пузырек за пузырьком вливать в меня мутно-желтую жидкость через пластиковый шунт, все еще закрепленный на моей руке. Я насчитал три дозы, прежде чем поддался действию наркотика, и моя последняя осознанная мысль была: «Я труп, он собирается сделать мне передозировку».

******

Мой мозг фиксировал калейдоскопический лабиринт дымчатых цветов. Было ощущение, что я плаваю вне своего тела. Вся боль и тревога исчезли. «Если это и есть смерть, то она не так уж плоха», — эта мысль промелькнула в моей голове, прежде чем в сознание проникло жгучее ощущение. Медленно, словно пьяный, приходящий в себя после тяжелого похмелья, я вернулся в настоящее, и источник боли стал ясен — кто-то бил меня по лицу.
Наконец глаза открылись, и передо мной предстала еще одна группа людей в костюмах, один из которых с помощью ударов рукой по моей голове пытался привести меня в чувство. Не успел я сфокусировать взгляд, как начался допрос. Полицейские пользовались прекрасной возможностью вскрыть сбитый с толку разум.
— Мистер Майкл, — начал один из них. — Что вы делаете в Ираке?
Не имея возможности ответить, я поднял на него растерянный и ошарашенный взгляд. Но отсутствие ответа лишь еще больше разозлило полицейского, и я тут же получил еще одну пощечину по лицу, чтобы вспомнить. Этот коп с самого начала хотел утвердить свой авторитет; он не был мистером Хорошим Парнем.
— Что ты делаешь в Ираке!? — выкрикнул он мне в лицо.
Внезапно я почувствовал, как изнутри поднимается волна тошноты, поскольку мое тело бурно реагировало на введенные наркотики. Не сдержавшись, я резко сел на кровати и схватил со столика рядом с собой полупустой кувшин с водой. Полицейский отскочил назад, сразу поняв, что сейчас произойдет, и явно обеспокоившись тем, что может измазать содержимым моих внутренностей весь свой дешевый костюм. Я начал яростно отплевываться, но желтая желчь была единственным веществом, которое мой пустой желудок был способен извергнуть. Прошло уже почти четыре дня с тех пор, как я в последний раз ел, но, как ни странно, чувство голода все еще не ощущалось.
Довольный тем, что конвульсии закончились, полицейский возобновил свой допрос, но уже с подходящего расстояния.
— Зачем ты оказался в Ираке?
— Я здесь для того, чтобы помогать сбитым летчикам, — просто ответил я.
— Чушь! — Тут же накричал он на меня. — Ты не англичанин. Ты находился в сотнях километров от американских и британских войск! Ты был очень близко к сирийской границе и не так далеко от Израиля! На кого ты работаешь?
«Ну вот, опять началось, — подумал я про себя. — Как им все еще это не надоело».
Мой ответ был уже почти заучен.
— Я солдат британской армии. Я не шпион. Я не работаю на израильтян.
— Ты не британец. Ты наемник. Признай это. Почему ты в Ираке?
И так далее, и так далее, постоянно звучала одна и та же тема. Отрицать было легко, а лгать — почти не нужно. Пока они продолжали задавать такие вопросы, и пока я мог убеждать их, что я не шпион, не наемник, не израильский агент и не какой-нибудь другой тайный сотрудник, я был уверен, что моя легенда в безопасности. Это была опасная игра, хотя поведение как самого тупого рядового из всех, кто когда-либо ходил по земле, неизмеримо помогало делу. Тем не менее, в том, чтобы разочаровывать инквизиторов в достаточной степени, но не слишком сильно, существовала весьма тонкая грань.
Тридцати минут допроса оказалось вполне достаточно, даже битье по голове уже порядком надоело. Группа с отвращением покинула комнату, оставив меня наедине с моими охранниками.
Теперь, когда появилась возможность без помех сосредоточиться, я попытался как следует рассмотреть свою ногу, которая была частично прикрыта повязкой до колена. Я мог видеть правую ступню, которая все еще была пожелтевшей и гротескно распухшей, а любая попытка пошевелить голеностопным суставом вызывала сильную боль. При этом в самой стопе ощущалось тревожное отсутствие чувствительности, как будто она была отделена от основной конечности.
Размышляя о причине этого — несомненно, были серьезно повреждены нервные окончания, — я осматривал свои новые покои. Они оказались на удивление шикарными.
Современная комната с четырьмя новыми больничными койками, — все пустые, кроме той, которую сейчас занимал я, — она была безупречно чистой и ярко оформленной, стены украшала желто-коричневая арабская мозаика. Почему-то были подозрения, что в этом пристанище я пробуду недолго.
Я неловко пошевелился на койке: высыпания, появившиеся на спине сначала от потертостей от ременно-плечевой системы, теперь воспалились и превратились в полноценные пролежни. Мне очень нужно было помыться. Впервые я заметил, что все еще ношу свой камуфляж: никому и в голову не пришло сменить измазанные кровью и грязью вещи. Не то чтобы это меня беспокоило, — ведь это означало, что у меня все еще есть карта для эвакуации, компас и, что еще важнее, пояс с золотом.
Один из охранников подошел и предложил мне тарелку с финиками. Голод, который до сих пор практически не давал о себе знать, внезапно проявился с новой силой, и я с благодарностью принял маленькую порцию. Я как раз приступил к третьему финику, когда появилась новая группа посетителей. Охранники с чувством вины забрали дары и ушли в дальний угол.
Новые люди, а их было шестеро, были одеты в дорогие шелковые костюмы, военную форму и белые халаты врачей. Они столпились у изножья моей койки, бормоча и кивая головами друг другу. Наконец, один из них, видный мужчина лет пятидесяти, заговорил. Судя по количеству золота на погонах его мундира, это был человек значительного ранга, возможно, даже генерал.
— Ваша рана успешно прооперирована, и мы пропишем вам курс антибиотиков.
Его манеры и осанка сразу же создали впечатление того, что он привык к тому, что люди обращают внимание на его слова.
— Спасибо, — ответил я, не зная, что еще сказать.
Он слегка кивнул мне, прежде чем продолжить.
— Некоторое время вы не сможете ходить, но даже после этого у вас будет заметная хромота. Нога потеряла значительную часть сочленений в лодыжке и стопе. Пуля разрушила большинство мелких костей, которые обеспечивают выворачивание стопы. Вы понимаете?
Я кивнул головой и ответил:
— Да, сэр.
— То, насколько она восстановится, покажет только время. Дебридмент [2] раны был довольно простым, и, похоже, на данный момент нет никаких следов инфекции. — Он сделал небольшую паузу, глядя на меня поверх полуопущенных очков. — Должен сказать, что вам очень повезло, что вы не получили более серьезных ранений.
Мне не нужно было говорить об этом. Я и сам знал, что мне очень повезло, что я лежу в кровати и продолжаю дышать.
Он махнул рукой вправо, не обращая внимания на то, куда указывает.
— О вас продолжит заботиться полковник Аль-Байет. Он будет навещать вас, когда позволит время.
Я еще раз окинул взглядом собравшихся, и на этот раз обратил внимание на высокого коренастого доктора, облаченного в военную форму. Его форма и тот факт, что я не ожидал увидеть его здесь, в Багдаде, привели меня в замешательство.
С этим последним комментарием «генерал» и его свита развернулись и покинули комнату, исчезнув так же быстро, как и появились. Их уход был, мягко говоря, своевременным, поскольку мой мочевой пузырь начал пульсировать от нарастающего давления.
— Туалет, туалет? — Спросил я у своих охранников, одновременно указывая на свою промежность.
Один из солдат, сразу поняв мое положение, выбежал из комнаты и через несколько секунд вернулся с емкостью, в которую я мог облегчиться. Пока я с трудом двигался на кровати, один из охранников невинно попытался помочь, расстегнув пряжку моего ремня и распустив брюки. Это простое действие раскрыло один из моих самых сокровенных секретов. Подняв ремень, он замер — аксессуар был слишком тяжелым для крепления брюк. Перевернув его, он увидел облегающую малярную ленту, которая одновременно скрывала и крепила золото. Пояс был стянут с меня, а лента частично размотана. Недоуменный взгляд, сменившийся растерянностью, а затем узнаванием, когда золотой соверен упал ему на ладонь, был бесценен.
Засунув ремень подмышку, он сунул соверен в почти беззубый рот и прикусил вновь обретенную монету. Радость, распространившаяся по его лицу, была мгновенной. Он повернулся к своему партнеру и начал триумфально болтать с ним. О моих туалетных потребностях теперь можно было забыть. Я понятия не имел, как они вдвоем воспримут это открытие, ведь трудно было бы объяснить, почему тупой рядовой носит на поясе небольшое состояние в золоте. Хотя наемник, конечно, мог бы.
Как оказалось, беспокоиться мне не стóило: эти двое парней и не собирались сообщать начальству, что наткнулись на золотой клад стоимостью в две тысячи фунтов. Они уже делили его между собой. Мне показали большой палец вверх и еще одну демонстрацию откусывания монет с множеством сопутствующих улыбок и покачиваний головой. Мне оставалось лишь ухмыляться и кивать им в ответ. В любом случае я уже мало что мог с этим поделать. Печально было то, что, если бы охранник не попытался мне помочь, золото так и не было бы найдено — к моей одежде больше никто не прикасался.
Поздним вечером мое пребывание в пятизвездочной больнице закончилось. Как обычно, в сопровождении охранников два санитара забрали мою каталку и покатили по больнице, на этот раз, правда, покинув здание через служебный вход. Каталка, громыхая и подпрыгивая, проехала по открытой гравийной парковке, направляясь к огромному зданию из красного кирпича, стены которого были расписаны многочисленными разноцветными детскими фресками.
Подойдя к зданию, мы свернули направо и двинулись по широкому, вымощенному бетоном переулку, который проходил между зданием и тем, что я сначала принял за заросший травой берег. Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что на самом деле это был блок камер. В сооружении бункерного типа было множество небольших комнат, каждая из которых имела одностворчатое окно, выходящее в переулок. Несколько солдат в серой форме бездельничали, сидели небольшими группами, курили и смеялись, не обращая на меня особого внимания, пока я проезжал мимо.
Санитары остановились примерно на полпути и вкатили тележку в фойе без дверей. Слева от меня находилась комната с двумя кроватями. На одной лежал морщинистый старый араб, который безостановочно кашлял и выглядел почти готовым к отправке в морг, на другой сидел мужчина помоложе, лет сорока, и мрачно смотрел на меня, пока меня вталкивали в противоположную комнату.
Хотя я ожидал, что когда-нибудь меня поместят в камеру, я и представить себе не мог, что условия будут такими. Очевидно, это был тюремный корпус больницы, самое отвратительное и самое грязное место, которое я когда-либо видел. Меня подняли на старую больничную койку, которая, судя по всему, не видела ни света дня, ни чистоты с тех пор, как ее сюда поставили. Матрас почернел от пятен засохшей крови, пол был в еще худшем состоянии.
Закончив свои обязанности, мои охранники и санитары попрощались со мной и оставили меня на попечение моих новых хранителей, один из которых маячил на заднем плане, с нетерпением ожидая своего последнего гостя. Мой новый опекун подошел и пристегнул меня наручниками к железным перилам койки. Для пущей убедительности кандалы сильно дернули, в результате чего моя рука едва не вырвалась из плеча. Удовлетворившись тем, что я никуда не денусь, он наконец улыбнулся и махнул мне на прощание рукой, после чего дверь была закрыта, заколочена и заперта.
В последующие недели Ворчун, как я его прозвал, стал моим старшим надзирателем и лицом, с которым я просыпался день за днем. Ему было за сорок, он был ветераном ирано-иракской войны и досиживал оставшееся время до пенсии.
Наше знакомство началось не лучшим образом. Он относился ко мне с большим подозрением — ведь я представлял врага, который днем и ночью бомбил его город. Но по прошествии нескольких недель он немного просветлел, и к концу моего пребывания в тюрьме часто заходил ко мне, обменивался арабскими приветствиями, рассказывал на своем ломаном английском о случайных победах иракцев или передавал кусочек фруктов — восхитительная роскошь.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] 1,68 м.
[2] Очистка раны, иссечение и удаление омертвевших тканей и инородных тел.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 27 сен 2024, 11:00 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
ГЛАВА 16
Отсидка


Когда дверь в мою камеру с лязгом захлопнулась, меня вдруг осенило: ну вот и все. Волнительная поездка на американских горках, на которых я находился практически с момента своего прибытия в Великобританию семь месяцев назад, неожиданно оборвалась.
Последние несколько месяцев оказались очень суматошными и стремительными; события последней недели превратились в сплошной вихрь событий. Только сейчас, лежа в одиночестве, раненый и находясь во власти своих захватчиков, я смог в полной мере осознать масштаб своего затруднительного положения. Как долго эти четыре стены будут моим домом? На меня начала накатывать глубокая и темная депрессия, с которой мне приходилось бороться все больше и больше по мере того, как мой плен растягивался в недели. Не в первый и не в последний раз меня снова начали одолевать, роясь в голове, все эти безответные вопросы. Как долго продлится война? Знает ли кто-нибудь, что я еще жив? Жив ли кто-нибудь из остальных? Неужели я один, кто попал в плен? Почему помощь не пришла после того, как мы связались с летчиком? В порядке ли все остальные? Что будет, когда они узнают, что я лгал? Когда освободят заключенных? Могу ли я стать еще одним Терри Уэйтом? [1] Меня настолько сильно захлестывала жалость к себе, что чувствовал, что вот-вот разрыдаюсь.
Напряжение и растерянность не спадали, я не знал, кого винить в нашей неудаче — себя или других. Однако на первом месте в моих мыслях стояло два насущных вопроса, которые постоянно всплывали снова и снова — Что, черт возьми, случилось с вертолетом? Почему АВАКС не отвечал на наши вызовы? Когда патруль САС попадает в дерьмо, и зовет на помощь, кто-то обязательно приходит — это часть этики, лежащей в основе всех операций Полка. Если вы намерены отправить людей за сотни километров в тыл врага, вы должны предложить какую-то поддержку на случай, если все пойдет не так. Несмотря ни на что, на определенном этапе любому патрулю требуется поддержка того или иного рода.
Это приводило к другим вопросам: Почему в данном случае система дала сбой? Неужели мы так сильно ошиблись, что нам уже было невозможно помочь? И если да, то почему? Сон был единственной передышкой от этой постоянной борьбы внутри, от борьбы за сохранение рассудка и веры в себя. Я знал, что должен переключиться, занять чем-то свой ум, иначе точно сойду с ума. В голове всплыли воспоминания о двух курсах боевого выживания, и особенно истории, рассказанные бывшими военнопленными. Их опыт, полученный в аналогичных, а во многих случаях и гораздо худших условиях, вдохновлял на то, как справиться с моей ситуацией. Эти люди сумели выжить, один из них — на протяжении целых семи лет, так что я тоже смогу. Одна из таких историй наглядно демонстрировала, как важно найти занятие, на котором можно сосредоточиться, особенно если вы оказались в одиночной камере.
Американский майор, бывший летчик, рассказывал нам о том, как его сбили во время бомбардировки над Северным Вьетнамом. Попав в плен и подвергаясь пыткам со стороны северовьетнамцев, он был на грани самоубийства, когда ему удалось найти что-то, что могло бы вдохновить в него веру и помочь сохранить рассудок. Он начал выстраивать в своей голове процесс проектирования и строительства дома мечты с нуля. Он разработал планы и чертежи, подготовил площадку, вырыл под фундамент каждую траншею, залил каждый фут бетона, возвел каждую стену и вбил каждый гвоздь. В его голове был воссоздан каждый момент проектирования и строительства. Он был освобожден после четырех лет одиночного заключения, не увидя за все это время ни единого белого лица. Вернувшись в Штаты, он построил дом своей мечты. Было очень трудно оставаться позитивным, оптимистичным и сосредоточенным, но альтернативы не было — это был вопрос выживания.
Поэтому я приступил к психологической подготовке, начав с систематического изучения своего нового окружения. Маленькое, зарешеченное, но все еще частично застекленное окно выходило в переулок. Свет, проникавший через него, отбрасывал по камере тени под определенным углом; тени, которые я стал воспринимать как грубые солнечные часы. Мои охранники часто сидели под окном, болтали, пили кофе или били костяшками домино по твердому деревянному столу.
Сама камера была размером примерно три на пять метров. Ее выцветшие, покрытые пятнами и шелушащиеся известково-зеленые стены часто позволяли мне предаваться эскапизму, представляя себе образы, формы и фигуры, скрытые среди разрушающейся штукатурки и краски. Небеленый потолок представлял собой массу дыр, из которых с течением времени отвалились куски штукатурки, обнажая бетонную крышу, вызывавшую серьезные опасения. В центре, с оторванного крепления шатко свисала единственная лампочка; провода оголились и проржавели. При включении света лампочка работала редко, постоянно вызывая короткое замыкание. В конце концов, охранники сдались и прибегли к свету факелов.
Дверь, подвешенная на петлях слева и открывающаяся внутрь, представляла собой простую металлическую конструкцию, лишенную каких-либо элементов, кроме тех, что ее фиксировали. С внешней стороны она закрывалась на два засова, а те, в свою очередь, запирались на два висячих замка. Звяканье ключей тюремщика и грохот засовов станут характерной чертой каждого моего дня, способом приблизительного определения времени, признаком прибытия еды — или чего-то еще, возможно, более зловещего.
Рукой, закованной в наручники, я провел по краю койки, проверяя, насколько можно двигаться. Браслет, пристегнутый к нижней части рамы, позволял передвигаться примерно на полметра, хотя в моем нынешнем состоянии это было малоутешительно. Больше беспокоил тот факт, что браслет, прикрепленный к руке, был слишком туго затянут; запястье уже пульсировало и причиняло мне значительный дискомфорт. Нужно было как можно скорее уговорить Ворчуна ослабить давление, но, к сожалению, такая возможность представится только через несколько часов.
По мере того как день шел своим чередом, к окну почти непрерывно подходили любопытные иракские солдаты, жаждущие взглянуть на нового «дьявола Запада». Часто мой вид вызывал у них характерный жест перерезания горла, или гортанный победный крик, сопровождаемый шлепками по макушке.
На протяжении нескольких недель худшие из этих «демонстраций» часто включали в себя прицеливание в меня через окно из автоматов или пистолетов и имитацию стрельбы из оружия. За громогласным хохотом следовал испуганный взгляд и автоматический окрик, когда курок или ударник срывались по пустому патроннику. Эти люди не были самыми опытными солдатами, и я не очень-то доверял их способности играть в русскую рулетку, особенно за мой счет. Хотя охранники не пускали в камеру никого из моих мучителей, они, конечно же, не делали ничего, чтобы помешать им снаружи.
К тому времени, когда скрежет ключа в замке и грохот отодвигаемых засовов возвестили о приходе Ворчуна, длинные, низкие тени метались на левой стороне стены. К этому моменту у меня не только полностью онемели запястье и распухла рука, к процессу присоединились еще мочевой пузырь с кишечником, находившиеся на пределе.
Ворчун вошел с миской коричневого риса и куском хлеба в руках — то, что отныне должно было стать моим основным рационом, — и тут же был атакован:
— Туалет, туалет!
Я надеялся, что такой простой просьбы будет достаточно, чтобы облегчить обе мои текущие проблемы.
Охранник на секунду замешкался, а затем положил еду на пол. Он вышел из камеры и через несколько мгновений вернулся с пластиковой сандалией, которую надел на мою голую неповрежденную ногу, а затем освободил мне запястье. После этого Ворчун переместился в такое положение, чтобы я мог использовать его плечо в качестве костыля.
Как только я смахнул ногу с кровати, влияние силы тяжести на мою травму преподало мне быстрый и острый урок. Внезапный прилив крови к месту ранения вызвал такую боль, что я был вынужден снова сесть прямо, поднять ногу и заново оценить ситуацию. Оказалось, что решение состояло в том, чтобы чуть отталкиваться правой ногой сзади, как будто ты разгибаешь ногу во время шага, и держать ее в таком положении. Способ не идеальный, и неудобный, но это помогало.
Так что, обняв Ворчуна за плечи, и пока он придерживал меня за талию, мы вприпрыжку пробрались к двери камеры. Оказавшись в фойе, мы свернули направо, и перед нами открылось пугающее зрелище — туалет. Запах, который периодически проникал в мою камеру, должен был послужить предупреждением, но даже несмотря на это, сцена, развернувшаяся передо мной, повергла меня в шок. С почти нездоровым восхищением я смотрел на крошечную открытую кабинку, в которой находилось небольшое продолговатое отверстие, переполненное застоявшимися фекалиями и мочой.
Ворчун помог мне дойти до открытой щели и позволил опереться о раму, после чего удалился в безопасное место у главного входа в фойе, расположенное не более чем в трех метрах от меня. Я стоял неподвижно, крепко вцепившись в дверную раму, пытаясь понять, как лучше решить проблему, и при этом не оказаться в грязном вонючем месиве, устилавшем пол. О том, что можно легко поскользнуться или упасть задницей в самую гущу, не хотелось даже и думать.
Сортир представлял собой типично арабскую конструкцию: фарфоровая дыра в полу с немного приподнятой подставкой для ног по обе стороны. Высоко на стене висел бачок для воды, который соединялся с чашей в полу ржавой металлической трубой, проходящей вниз вдоль стены.
Я разработал план действий, набрался смелости и пошел — мое тело уже было не в состоянии выдерживать нерешительность. Запрыгнув в кабинку, я умудрился избежать места наибольшего разлива дерьма и смог поставить ногу на одну из подставок, одновременно используя трубу для опоры. Стоя в таком положении, я сбросил то, что оставалось от моих камуфляжных брюк (правая штанина была отрезана до середины бедра), выставил поврежденную ногу перед собой, и медленно опустился на корточки, держась за трубу, чтобы не свалиться замертво.
Неважно, что мне было неудобно, природа смилостивилась и быстро взяла свое, и я смог завершить процедуру за считанные секунды. Однако, к своему ужасу, я вдруг понял, что тут не хватает одного важного компонента: туалетной бумаги. Я тщетно оглядывался по сторонам, и тут мой взгляд упал на небольшой кусок шланга, прикрепленный к крану у основания стены.
«Вот зараза, — выругался я про себя, — придется подтирать задницу водой и рукой, при этом еще и балансируя, черт возьми! Охренеть как здорово».
Конечно, все это могло случиться при условии, что вода будет в наличии. К моему облегчению, из конца шланга — конца, о котором не стоило особо задумываться, — пошла жидкость и мне каким-то образом удалось закончить процедуру. К концу своего плена я мог уверенно выполнять это необходимое упражнение в полной темноте. Необычная претензия на славу.
Быстро оправившись, я подскочил к небольшому тазику, стоявшему в фойе. Ворчуна нигде не было видно. Рядом валялось несколько обломанных кусков мыла, и я воспользовался ими, стараясь как можно лучше продезинфицировать руки. Как по команде, нарисовался охранник и помог мне вернуться в камеру и лечь на койку, позволив не пристегивать запястье, чтобы я мог съесть вечерний ужин.
После этого случая я старался всегда быть готовым к визиту в нужник. Припрятав в карманах и за водопроводной трубой маленькие обрывки простыни, чтобы использовать их в качестве туалетной бумаги, я позаботился о том, чтобы мои руки и задница соприкасались как можно реже. Диарея или что-нибудь похуже — состояние, которого я точно не хотел, и которому не должен был способствовать. Моему организму и иммунной системе и так хватало проблем, без дополнительных осложнений в виде расстройства кишечника.
Рядом с кроватью появился небольшой столик, на котором стояли кувшин с водой и пластиковый стаканчик: Ворчун положил мне на ладонь четыре разноцветные таблетки и велел принять их. Очевидно, он был обязан следить за тем, чтобы я это делал, и относился к этому серьезно. Я послушно положил таблетки в рот и проделал все видимые действия, чтобы проглотить их, запивая водой, спрятав при этом таблетки под язык.
Удовлетворенный тем, что его долг выполнен, охранник оставил меня без кандалов доедать мой рацион из риса и хлеба, закрыв и заперев дверь на засов при уходе. Как только я счел это безопасным, я высыпал таблетки в руку и стал их рассматривать, надеясь найти хоть какой-то намек на их происхождение или назначение. Но таковых не оказалось: две капсулы были бело-красными, остальные — бело-желтыми. Так что от своих усилий я точно не стал мудрее.
«Ну, если бы они хотели меня убить, то уже сделали бы это», — рассудил я и проглотил всю партию, отчаянно надеясь, что это действительно антибиотики.
Доедание риса оказалось еще одним интересным занятием, которое преподнесло мне урок, который я не забуду. В Ираке все оказалось не таким простым.
Я с готовностью набросился на первую ложку, поскольку мое тело жаждало пищи, но это едва не обернулось катастрофой. Когда я стал усердно жевать разваренную коричневую кашу, мои зубы начали стучать о множество мелких, неподатливых предметов, которые на ощупь были похожи на камни, отчего чуть не сломались. Выплюнув содержимое обратно в миску, я провел пальцем по внутренней поверхности рта в поисках сломанных зубов — было полное ощущение, что я их повредил. С зубами все оказалось в порядке, и я принялся просеивать размокшие, полупережеванные кусочки риса. Ну конечно, среди всего этого спряталось полдюжины крошечных круглых полированных камней — виновники того, что едва не разрушило мою зубную работу. Не думаю, что их положили туда специально; более вероятно, что это были остатки из кастрюли, в которой рис варился изначально. С этого момента каждая ложка, попадавшая мне в рот, тщательно просеивалась и проверялась, чтобы я мог есть, не сломав зубы.
Ворчун вернулся примерно через час, чтобы забрать пустую миску и снова надеть наручники, на этот раз позаботившись о том, чтобы закрепить их не слишком туго.
Он вышел из комнаты, как обычно, закрыв за собой дверь, когда заходящее Солнце начало лишать комнату последних остатков света. Через час в камере наступила полная темнота.
Я лежал и смотрел на потемневший потолок, наконец-то почувствовав, что могу расслабиться, когда ночь, старый союзник, снова приняла меня в свои утешительные объятия. В последующие недели я тосковал по утешению, которое приносила ночь, по побегу от реальности, которая бомбардировала меня со всех сторон на протяжении дня. Лишь в очень редких случаях стражники беспокоили меня ночью — они наслаждались своей компанией, а я — своим одиночеством.
К сожалению, наступление темноты сопровождал один существенный недостаток. Ночь предвещала прибытие стай бомбардировщиков союзников — тех самых массовых соединений, которые я видел, ожидая заправки нашего «Чинука» всего несколько дней назад. «Торнадо», «Ягуары», «Стелсы» и множество других военных самолетов проносились под покровом темноты, стремясь сбросить тысячи фунтов боеприпасов на иракскую столицу и другие ничего не подозревающие цели.
Не успевала наступить ночь, как сирены воздушной тревоги начинали свой непрекращающийся вой, а батареи зенитной артиллерии по всему Багдаду вели отчаянный поиск ненавистных самолетов.
Одна из таких батарей располагалась прямо над моей камерой: как я и предполагал, это было укрепление, выкопанное в верхней части берега и укрепленное мешками с песком. Когда впервые заработало ее смертоносное вооружение, это до смерти меня напугало. Я никак не ожидал, что на территории госпиталя может располагаться позиция зенитчиков, тем более прямо надо мной. Сомневаюсь, что такое расположение было случайным; иракцы были достаточно хитры, чтобы понять, что бомбардировщики не станут атаковать военную позицию так близко к известной больнице.
На протяжении всей ночи до моей камеры то и дело доносились звуки и вибрация от разрывов бесчисленных тонн бомб. Часто некоторые из них подлетали ближе, чем мне хотелось бы. В связи с этим возникал вопрос, не сделает ли меня моя собственная сторона непреднамеренной жертвой дружественного огня. Сможет ли случайная бомба союзников, после всего того, что я пережил, в конце концов уничтожить меня?
Эти первые 24 часа нахождения в камере преподали мне 90 процентов уроков, которые я должен был усвоить, чтобы пережить свое пребывание в плену. Зачастую, даже самые маленькие и незначительные вещи могут значить очень много, и после нескольких недель такой рутины они, несомненно, приобрели огромное значение.

*****

Дни тянулись бесконечно медленно. Вскоре после рассвета звяканье ключей Ворчуна возвещало о его приходе. Первым делом он опорожнял кувшин с мочой, который я наполнял до краев за ночь, после чего следовало наше маленькое танго в сортире. Вернувшись в камеру, он приносил мне завтрак, состоявший из половинки багета и крошечного стаканчика с густым, сладким, мятным чаем.
Иногда, в качестве истинного удовольствия, мне давали большую порцию маргарина, завернутую в фольгу, чтобы добавить к хлебу. И снова был усвоен урок, к которому быстро отнеслись весьма серьезно: если я не съедал весь маргарин, его у меня забирали, и проходила, возможно, неделя или больше, прежде чем я получал его снова. Поэтому, чтобы сохранить лакомство и продлить наслаждение его вкусом, я использовал маргарин экономно, заворачивая его остатки в кусок фольги, и припрятывая под матрасом на будущее.
Через день или около того после моего прибытия Ворчун, видимо, решил, что пол слишком грязный даже для моего жалкого существования, и устроил своеобразную весеннюю уборку. Он вошел и вылил на пол несколько ведер воды, пахнущей дезинфицирующим средством, после чего принялся размазывать ее по полу с помощью скребка. Явление стало еженедельным, и вскоре пол уже выглядел вполне прилично.
К сожалению, того же нельзя было сказать о туалете, к которому он относился с таким же пренебрежением. Ворчун делал все возможное, чтобы смыть унитаз несколькими ведрами воды, — конечно, с большого расстояния, — но никогда не делал это с той регулярностью, которая требовалась. Я не мог винить его за старания, да и, честно говоря, никому бы не пожелал такой работы.
Вскоре после моего заключения в камеру появился еще один надзиратель; в его обязанности входило подменять Ворчуна с раннего вечера и до рассвета. Невысокий, худой мужчина лет тридцати, по характеру он был полной противоположностью своему товарищу. С того дня, как я увидел его, и до того момента, как я покинул больничную камеру, на его веселом усатом лице никогда не исчезала улыбка. Несомненно, он был без царя в голове, но уверен, что в его характере не было ни малейшего недоброжелательства или злобы по отношению к кому-либо — странное качество для тюремного охранника.
Его звали Джамель, о чем он сообщил мне через несколько часов после нашей первой встречи, хотя про себя я прозвал его Доупи. [2] Я выбирал между этим прозвищем и Счастливчиком, но решающим стал тот факт, что он действительно выглядел так, как будто «свет горит, а дома никого нет», и это ничуть не портило его мультяшного тезку.
Так между Ворчуном, Доупи и мной установился распорядок дня, который по своей регулярности стал почти ритуальным: Ворчун встречал утро, а Доупи провожал ночь.
Я настолько хорошо научился определять время по импровизированным солнечным часам, изображенным на стенах камеры, что, когда миски с рисом приходили с опозданием, я с нетерпением ждал, мысленно стуча кулаком по столу, требуя свою еду.
Через несколько дней после прибытия в центр заключения, в переулок загнали машину и припарковали ее под тростниковым навесом напротив моей камеры. Каждое утро один из охранников запрыгивал в нее и заводил, с остервенением раскручивая двигатель до тех пор, пока не раздавался высокочастотный свист, а выхлопная труба не выбрасывала шлейфы густого синего дыма, наполняя и удушая окружающий воздух.
Очевидно, это удовлетворяло всех, поскольку автомобиль был в хорошем рабочем состоянии. Однако иногда по утрам стартер отказывался работать, и собравшимся охранникам приходилось по полчаса толкать упрямый автомобиль по переулку, пытаясь его завести. Когда двигатель оживал, крики успеха были такими, что можно было подумать, будто Ирак только что выиграл чемпионат мира по футболу.

*****

После недели постельного режима и обычного питания мои силы вернулись настолько, что я начал обдумывать способы выполнения физических упражнений. Не желая намекать на то, что я могу чувствовать себя лучше или сильнее, чем кажусь, делать упражнения я стал тайком, по ночам. Они состояли из сотен подъемов ног, а затем сотен модифицированных отжиманий в упоре, и отжиманий на трицепс. Занять положение, чтобы потренироваться в отжиманиях сзади на трицепс, было несложно, а вот отжимания в упоре — это было уже совсем иное дело.
Я сдвигал закованную в наручники руку на койке настолько далеко вниз, насколько она могла протянуться, подтягивал ноги и просовывал их под правую руку, а затем спокойно опускался на пол. В таком положении, используя кровать как опору и подтянув травмированную ногу к спине, я начинал отжиматься, делая паузы каждые пару минут, чтобы убедиться, что никто из охранников не находится поблизости и меня не слышит.
Такое не слишком сложное упражнение невероятно поднимало мой боевой дух, когда я размышлял о том, что: а) переигрываю своих похитителей; б) делаю что-то для своего выздоровления; в) у меня есть цель, что-то, к чему можно стремиться в течение дня. Это был способ разбавить монотонность и выплеснуть всю накопившуюся физическую энергию и разочарование.
Ночные авианалеты, как правило, не имели особого эффекта, кроме как лишали меня нескольких часов сна, хотя иногда они казались более угрожающими. Когда охранники таинственно исчезали, а стрельба зениток над головой становилась все более бешеной, я понимал, что дела идут неважно. От грохота падающих неподалеку бомб на меня падали куски потолка или стены, которые разлетались либо на полу, либо на моей голове. Я не слышал охранников несколько часов, пока они не чувствовали себя достаточно уверенно, чтобы вернуться, и тогда они светили фонариком в окно, чтобы убедиться, что я все еще цел.
Но это было ничто по сравнению с парой случаев, когда сотрясающая сила 2000-фунтовой бомбы, упавшей в сотне метров от квартала, выбила остатки моего маленького стеклянного окна и сдула меня с кровати. Потрясенный и скорчившийся под хлипкой железной рамой и матрасом, я оставался в таком положении почти всю ночь, пока не убедился, что самолеты вернулись на свои базы. В таких случаях охранники не возвращались на свои посты до рассвета, а я, не испытывая прилива патриотизма, не пел хвалебных песен летчикам.
Однако благодаря опыту я научился быстро определять, когда наступала пора покидать верхнюю часть койки и укрываться под ней. Когда стражники считали разумным сбежать, я принимал это к сведению и быстро делал свой выход. Кровать не давала особой защиты, но это было лучше, чем ничего.
С самого начала его появления мне удалось использовать добрый нрав Доупи в своих интересах: он всякий раз массировал мне запястье, когда освобождал от наручников во время вечерней трапезы. После этого он всегда спрашивал меня, не слишком ли туго стянуты дужки, когда снова заковывал их на ночь. Таким образом, фиксатор наручника был очень слабо затянут на моем запястье, и это в сочетании с низкой температурой обеспечивало мне достаточную свободу действий, чтобы выскользнуть из кандалов.
Получив некоторую свободу на ночь, я начал разрабатывать план действий на случай, если представится возможность сбежать. Наиболее вероятным источником помощи могли стать авиационные налеты союзников. Шальная бомба может уничтожить часть камеры, а заодно и моих охранников, хотя в том состоянии, в котором я находился, особой пользы это не принесет. Я едва мог доскакать от кровати до сортира, не говоря уже о ходьбе или беге. Мне никак не удалось бы уйти далеко на своих двоих, но в какой-то момент моя подвижность должна была улучшиться.
Тогда я решил, что следующим делом должно стать приобретение арабского диш-даша [3] — идеальной маскировки для блуждания по улицам Багдада. У меня все еще оставалась карта для эвакуации и компас в виде пуговицы, так что я был бы не совсем слепым. Конечная цель заключалась в том, чтобы угнать автомобиль и отправиться на юг через пустыню к границе с Саудовской Аравией, избегая при этом случайных танков и самолетов.
Итак, все, что мне нужно, — это прямое попадание бомбы, которая разнесет дверь или стену, убьет всех охранников и оставит машину снаружи нетронутой. Охранники должны быть достаточно любезны, чтобы оставить ключи внутри, а я должен быть в таком состоянии, чтобы воспользоваться этим. На фоне всей этой неразберихи можно было просто выехать с территории больницы и скрыться в ночи — что может быть проще?
План был не слишком хорош, но на данном этапе ничего другого у меня не было. Я был уверен, что Ворчун и Доупи не проявят особого энтузиазма, одалживая мне диш-даш и помогая допрыгать до Саудовской Аравии.

*****

Чем дольше я оставался в камере, тем больше я со странным спокойствием чувствовал, что иракцы не хотят меня убивать. Я не мог понять, почему, но, несомненно, ценил это — все в их диктаторском обществе указывало на полное отсутствие человеческого сострадания к тем, кого они считали врагами государства, а я определенно попадал в эту категорию.
Я еще не знал, что за головы всех западных граждан, захваченных живыми, Саддам Хусейн назначил большую награду, и намеревался использовать пленников в качестве разменной монеты, если дела пойдут совсем плохо. Время от времени меня навещал сержант-коммандос Республиканской гвардии, которого я прозвал Рэмбо. Примерно такого же роста, как и я, он входил ко мне в безукоризненной форме коричнево-зеленого цвета, а бордовый берет плотно сидел на его голове в виде блина. Его английский был очень хорошим, и он с большой гордостью рассказывал мне истории о недавних иракских победах. Появлялся он внезапно, как будто все это время стоял на страже у моей двери, и обязательно закуривая сигарету.
— Доброе утро, мистер Майкл, — такова была его обычная вступительная фраза (арабские имена начинаются с фамилии, а затем следуют имена собственные), после чего следовал вежливый вопрос о моем здоровье. Мы обменивались любезностями, он всякий раз предлагал мне сигарету, хотя я всегда отказывался, после чего начиналась пропаганда.
— Вчера вечером было сбито 27 американских самолетов. — Почему-то в числе жертв всегда оказывались только американцы. — И мы взяли много пленных в ходе нескольких успешных операций на юге. — Я кивал головой и поздравлял его, выглядя при этом весьма впечатленным сомнительной статистикой.
Однажды я попытался попросить его принести мне зубную щетку. Из-за своей чрезмерной небрежности в юности, мои зубы никогда не были в хорошем состоянии, но две недели без всякого ухода давали мне повод для беспокойства. Пришлось прибегнуть к тому, чтобы выдергивать кусочки ваты из одеяла или простыни и использовать их в качестве заменителя зубной нити. Хотя сержант и обещал принести мне зубную щетку, она так и не появилась.
Примерно в то же время я обнаружил, что в камере я не один: у меня появилось несколько нежелательных соседей по койке, которые стремились сделать мою жизнь как можно более неудобной и неприятной. Однажды утром я проснулся, охваченный чесоткой: мои плечи и шея были покрыты мелкими укусами. Осмотр ближайших участков вскоре выявил множество крупных вшей, поселившихся в моих волосах. Я предположил, что они находились в матрасе или одеяле, и от спящего состояния их пробудило тепло моего тела. Без лечения от этих назойливых паразитов избавиться было никак нельзя, поэтому пришлось ежедневно вычесывать голову, чтобы поймать и раздавить всех гадов, кого удавалось найти.

*****

Не прошло и трех недель моего пребывания здесь, как воображаемая оболочка, в которую я ушел, была разбита; мое ложное чувство безопасности от того, что я обманул систему, оказалось несбыточной мечтой.
Однажды поздно вечером я услышал, как за моей дверью остановилось множество ног, и у меня в крови начал повышаться уровень адреналина. Звяканье ключа в замке и скрежет открываемых засовов, не свойственные обыденности, — этого было достаточно, чтобы я взбодрился, готовый к чему-то необычному. И разочароваться мне не пришлось.
Вошел Ворчун, а сразу за ним — двое дешево одетых мужчин, которые могли быть только эмиссарами тайной полиции.
Втроем они провели короткую беседу на арабском языке — я подозревал, что полицейским нужно было убедиться, что они нашли именно того человека, — после чего Ворчун незаметно вышел из камеры, оставив меня наедине с моими новыми посетителями.
Меня допрашивало столько разных лиц, что я не мог сказать, видел ли я их раньше. Один из них держал в руках папку-планшет — интересно, является ли она здесь признаком власти — и открыл заседание.
— Вы Майкл Ко-бурн? — спросил он на английском с сильным акцентом, с трудом пытаясь выговорить мою фамилию.
— Да, — ответил я.
Он подошел к краю койки, остановившись рядом с моим закованным в наручники запястьем, и осмотрел меня с ног до головы. Бам! — Задняя часть папки врезалась мне в лицо. От удара наотмашь у меня на глазах мгновенно выступили слезы, а из довольно заметного носа, принявшего на себя бóльшую часть удара, медленно пошла кровь.
Я был скорее удивлен, чем испытывал сильную боль, пораженный тем, что совершенно неожиданное нападение было спровоцировано простым ответом «да» на свое имя. Однако причина нападения вскоре стала очевидной.
— Мистер Майкл, — продолжал он, — вы нам лгали. Вы очень опасный человек.
Если бы обстоятельства сложились иначе, я, возможно, разразился бы хохотом над этим комментарием и тем, как он подчеркнул фразу «чертовски опасный». Он, должно быть, шутил. В тот момент я представлял собой самый жалкий пример опасного человека, который когда-либо существовал.
— Кем вы служите?
— Я медик.
Удар! Снова то же самое, только на этот раз деревянная доска причинила боль.
На удивление, у меня изнутри поднялась волна яростного гнева, настолько сильного, что потребовалось значительное самообладание, чтобы подавить то, что могло бы стать суицидальной реакцией. Искушение ударить иракца по голове своей свободной левой рукой было непреодолимым, но я знал, что это, вероятно, будет последнее, что я когда-либо сделаю. Малейший намек на то, о чем я думаю, мог оказаться столь же губительным.
Я старался не смотреть на него, все время думая про себя: «Ты, чертов маленький говнюк. Я могу перебить тебя даже со сбитой ногой». Только потом до меня дошло, что эта внезапная бравада, должно быть, была следствием улучшения моего состояния. Это была битва, которую я выигрывал.
— Мистер Майкл, — снова начал он со своим хриплым, гортанным акцентом, — мы все знаем. Вы прилетели в Ирак, как мы слышали, на двух вертолетах «Чинук»; вас высадили рядом с северным маршрутом снабжения, в неправильном месте. Вас было восемь человек.
Он снова остановился и посмотрел на меня. Внезапно вся моя бравада исчезла, сменившись шоком. Во рту пересохло, по позвоночнику пробежал холодный озноб. Наверное, я ожидал, что в конце концов они всё узнают, но думал, что это произойдет из моих собственных уст, но не таким образом. Я оказался по уши в дерьме, и без весла.
«Поймали кого-то еще!» — Мои мысли неслись вскачь. Последствия этого постепенно становились очевидными. Если моя история будет хоть немного отличаться от их рассказа, моего гуся точно поджарят.
— Простите, сэр, — ответил я, пытаясь выиграть время и придумать, как выкрутиться из этой ситуации. — Я не могу ответить на этот вопрос.
Ему потребовалась всего минута или около того, чтобы убедить меня в обратном: его кулаки и папка-планшет убедительно доказывали, как он недоволен моим ответом. Когда мои губы начали опухать, я внутренне взмолился: «Пожалуйста, не бейте меня по ноге». Он получал огромное удовольствие от того, что переделывал мое лицо, но поврежденная лодыжка могла бы стать гораздо более простым и эффективным решением. На данном этапе полицейский её полностью игнорировал, но надолго ли?
Отступив назад, чтобы осмотреть свою работу, он продолжил:
— Энди Макнаб, Винс Филлипс, Боб Консильо, Стив Лейн… — его произношение было ужасным, когда были зачитаны имена всех членов патруля, включая мое. — Нам все рассказали. Сейчас все счастливы, обо всех ваших друзьях хорошо заботятся. Видите, вы больше не можете нам лгать!
Я потрясенно молчал, не в силах понять, что происходит. У меня закончились варианты. «Вот черт! — подумал я про себя. — И что же теперь будет?»
— Ты из Специальной Авиадесантной Службы! Ты коммандос, наемный убийца в Ираке! Ты здесь, чтобы найти наши ракеты и вызвать американские самолеты для их уничтожения! А также взрывать оптико-волоконные кабели! Это правда, не так ли!? — Слово «правда» было выплюнуто мне в лицо, чтобы сделать на нем акцент.
Мне нужно было время, чтобы подумать, переварить всю эту новую информацию и придумать правдоподобный ответ, но времени не было, а полицейский, похоже, уже знал все ответы. В какую бы сторону ни устремлялся мой бешеный ум, дверь всегда оставалась запертой. Легкого выхода из этой ситуации не было — я оказался в полной заднице.
— Да, — пробормотал я, все желание бороться испарилось. Через три недели после начала операции, насколько ценной могла быть информация, которой я располагал? Малозначительной, рассудил я, и уж точно она не стоит того, чтобы из меня вытряхнули еще десять бочек дерьма.
— А, ну вот видите, — ответил он разумным голосом, словно разговаривая с провинившимся ребенком, — так-то гораздо лучше. Итак, вы признаете, что являетесь одним из «Браво два ноль», да?
— Да, — еще раз подтвердил я. Если им все рассказали, — что, несомненно, так и было, — я мало что мог добавить.
— Это хорошо. У нас есть трое ваших друзей в другой тюрьме.
Это известие неожиданно подняло мое настроение, но у меня не было времени размышлять об этом, поскольку теперь допрос начался по-настоящему.
— Сколько ваших патрулей САС действует в Ираке?
— Понятия не имею, — честно признался я.
— Вы должны иметь представление, ведь это ваш полк. Вы нам не помогаете! — Его голос стал злым, а рука дернулась назад, угрожая ударить меня тыльной стороной ладони.
— Послушайте, — быстро начал я, — я рядовой. Что, по-вашему, должен знать рядовой? Я вступил в полк всего пару месяцев назад и до сих пор являюсь стажером. Я мало что знаю о САС.
Он сделал паузу и на мгновение задумался. Впервые свои пять копеек вставил другой полицейский, побудив своего собеседника на арабском задать еще один вопрос.
— Сколько танков использует САС? Какого они типа?
«Черт возьми! — выругался я про себя. — О чем это он?» В Полку не было танков, хотя некоторые транспортные средства имели на борту серьезную артиллерию. Но потом быстро сообразил. Если иракцы считают, что ребята гоняют на танках, не нужно их разубеждать.
— Я не знаю, сколько их, но это «Скорпионы».
Не будучи заядлым танкистом, я обладал весьма ограниченными познаниями по этому вопросу, а значит, мне не на что было опереться. Я почему-то подозревал, что если сказать, что Полк проводит операции на русских Т-62, то они не поверят, а легкобронированные разведывательные танки «Скорпион» как нельзя лучше подходили для этой цели.
Такой ответ вызвал между полицейскими оживленный разговор.
— Как вы думаете, сколько военнослужащих САС может действовать в Ираке?
— Трудно сказать, — соврал я. — Двести, может быть, больше.
Я был рад распространить немного «дезинформации».
— А самолеты?
Теперь я действительно был готов к такой задаче, но все еще нужно было держать свои ответы в рамках правдоподобности.
— Много самолетов, бомбардировщиков, истребителей, вертолетов. У них есть все.
Теперь, когда я «сотрудничал», полицейские были вполне доброжелательны. Допрос продолжался еще минут десять, зачастую принимая причудливые формы. Откуда они черпали свои идеи, одному Богу известно. Когда допрос подошел к концу, главный инквизитор неожиданно спросил:
— Не хотите, чтобы вас перевели в одну тюремную камеру с вашими друзьями?
Это меня несколько удивило. Я бы решил, что это плохая идея — размещать в одном месте группу известных «опасных людей», — но естественно, ответил, что очень хотел бы этого. Коп кивнул, сказав на прощание:
— Мы посмотрим, возможно ли это.
Когда они вышли из камеры, Ворчун тут же занял их место, словно желая убедиться, что они не ушли, спрятав меня под курткой или еще где-нибудь. Выглядел он немного смущенным из-за того, как со мной обошлись, и позже днем пришел, чтобы дать мне апельсин — возможно, в знак извинения, как будто это была его вина.
Когда я снова в одиночестве растянулся на койке и смог спокойно поразмышлять, в моей голове пронеслась противоречивая смесь эмоций. Во-первых, если не произошло ничего ужасного, Энди и двое других, по крайней мере, живы и находятся где-то, как я предполагал, в Багдаде. Но как быть с оставшимися четырьмя? В разговоре он назвал еще одно имя, но поскольку акцент у иракца был настолько плохим, я не смог его разобрать.
«Слава богу, что я не единственный, кого поймали». Эта мысль эгоистично промелькнула в моей голове, и тут же за ней последовали угрызения совести. Я не имел права радоваться тому, что другие разделили мою участь. Любой из них, или даже все они, могли находиться в еще худшем состоянии, чем я.
Правда заключалась в том, что у меня не было ни малейшего желания оставаться в одиночестве в камере иракской тюрьмы ни на один день, а осознание того, что некоторые мои товарищи тоже находятся здесь, в Багдаде, как ни странно, поднимало боевой дух. Если бы иракцы согласились поместить меня вместе с Энди и остальными, это облегчило бы жизнь, и если бы полицейский сдержал свое слово, я мог бы очень скоро вернуться к ним. К сожалению, все выглядело неправдоподобным. Я не воссоединился ни с кем из остальных до дня своего освобождения.

*****

Теперь, когда кот вырвался из мешка и мой секрет стал общеизвестным, я вполне ожидал, что мне придется столкнуться с еще более жестоким обращением. Быть медиком — это одно, а «коммандос-убийцей» — совсем другое. Первым свидетельством подобной перемены — не то чтобы она привела к каким-то побоям — стало появление Рэмбо на следующий день после допроса. Он выглядел еще более безупречно, чем обычно.
— Итак, мистер Майкл, — начал он, вытянувшись перед моей койкой. — Вы не медик, а настоящий коммандос!
Я поднял на него глаза, пожал плечами и одновременно кивнул в знак согласия.
— Знаете, здесь, в Ираке, у нас есть Республиканская гвардия, лучшие коммандос в мире. Мы должны очень усердно тренироваться, вы понимаете?
Я снова кивнул, давая возможность ему продолжить.
— Я расскажу вам, например, о наших тренировках. Мы должны пробежать 40 километров с рюкзаком, переплыть Евфрат с «Калашом» над головой, а затем пробежать еще 20 километров, чтобы вступить в бой.
На протяжении всей его речи я торжественно кивал, не позволяя появиться и тени недоверия. В конце он задал вопрос.
— А ваши тренировки проходят именно так?
Конечно, это был вызов, но я не собирался его принимать.
— Нет, — ответил я, — наши тренировки и близко не такие сложные. Никто не смог бы такое пройти.
Казалось, он был очень доволен таким ответом.
— Да, иракские республиканские гвардейцы — это элита. Ваши войска убедятся в этом, если встретятся с нами. Они не смогут победить, а мы не можем быть побеждены.
Но после подобной пиар-риторики он предоставил информацию, которая заставила меня навострить уши.
— Еще один ваш коммандос все еще находится в госпитале. Как и вы, он теперь может гордиться тем, что в нем течет иракская кровь.
С момента прибытия я получил лакомые кусочки информации о еще одном раненом западном гражданине, и это было самым убедительным подтверждением. Но оставался еще один вопрос без ответа: кто это?
Рэмбо ушел, оставив меня размышлять над этим вопросом. И когда этот вопрос был наконец разрешен после моего освобождения, ответ на него меня поразил.

*****

Одной из моих любимых фантазий, когда дела становились совсем плохи, была мечта о том, что парни ворвутся в мою камеру с оружием наперевес и унесут меня на вертолете, находящемся в готовности, чтобы вывезти меня из Ирака и вернуть в безопасное место.
Однажды ночью, вскоре после последнего допроса, я очнулся после такого сна под звуки непрерывного обстрела города из стрелкового оружия и подумал, что, возможно, мой сон на самом деле превратился в реальность. Вскоре, когда в окно посветили фонариком в сопровождении руки, держащей автомат, я убедился, что это не так. Солдат передернул затвор и приготовился стрелять, но в последний момент его остановил один из его товарищей. Пока они спорили на арабском, я лежал на кровати и жалобно корчился в ожидании того тошнотворного удара, который означал бы, что в меня снова стреляют. Это определенно была не игра. Наконец оружие убрали, и, когда они вдвоем ушли, я прислушался, лежа на кровати, тяжело дыша, с колотящимся сердцем и охреневая — что, черт возьми, происходит?
Вокруг бушевала перестрелка, которая продолжалась всю ночь, никогда не приближаясь слишком близко, но и не отдаляясь. Все выглядело достаточно серьезно, чтобы охранники исчезали до тех пор, пока стрельба не прекращалась; они либо опасались за свою жизнь, либо им требовалось подкрепление. Все осложнялось еще и тем, что авианалеты не прекращались, хотя зенитная артиллерия стреляла спорадически. В то время я пытался найти объяснение услышанному.
Возможно, это была попытка взять столицу силами коалиции. Эту теорию подтверждала попытка меня застрелить — мои похитители предпочли бы, чтобы я был мертв, а не репатриирован, — но отсутствие стрельбы из более тяжелого оружия эту версию не подтверждало. Возможно, это была попытка освобождения заложников, но огонь велся со всех сторон. В операции такого рода, скорее всего, была бы одна или, возможно, две цели, и уж точно не так много, чтобы ввязываться в крупную перестрелку между домами.
На следующее утро мои охранники расхаживали по дому очень приглушенно и разговаривали тихими голосами. Ворчун и так никогда не говорил мне ни слова, когда приносил завтрак, а в это утро, и в последующие всё, что я получил, — это чашку горячего сладкого чая. Что бы ни произошло накануне вечером, это напугало их всех.
Только спустя долгое время после освобождения я узнал, что на самом деле это была попытка переворота, предпринятая некоторыми недовольными генералами режима Саддама, отчаянная попытка свергнуть деспота и спасти Ирак от войны, которая разрушала страну. Само собой разумеется, переворот провалился, его безжалостно подавила Республиканская гвардия по приказу своего лидера. Генералов, спровоцировавших переворот, и тех, кого сочли к нему причастными, больше никто никогда не видел.

*****

После всего случившегося оставшиеся дни моего заточения прошли без особых происшествий. Распорядок дня вернулся в основном к обычному, хотя Ворчун стал более сговорчивым, зачастую предпочитая не держать меня в наручниках часами напролет. За неделю или около того до моего освобождения он также взял на себя смелость стать моим личным физиотерапевтом. Я сомневался, что у него была какая-либо официальная квалификация в этой профессии, но, возможно, он обладал большим опытом.
Каждое утро, после завтрака, он приходил в камеру и начинал манипулировать моей травмированной ногой вверх-вниз, пытаясь предотвратить затвердевание вновь формирующегося хряща в голеностопном суставе. Глядя на это в перспективе, то когда я вернулся в Херефорд, то сразу же попал под наблюдение полкового физиотерапевта, который назначил мне два сеанса терапии ежедневно в течение нескольких недель.
Эти сеансы включали в себя такие болезненные манипуляции с моей лодыжкой, что за час или около того до каждого сеанса приходилось принимать огромное количество вольтарена. [4] Но это все равно не слишком облегчало страдания, а лишь притупляло их, и слезы боли неизбежно лились из моих глаз во время каждого вынужденного движения в суставе.
Две минуты с физиотерапевтом Ворчуном сами по себе были пыткой, и этого было достаточно, чтобы оставлять меня в таком состоянии на несколько часов — клянусь, следы моих рук до сих пор отпечатаны на стальном каркасе больничной койки.

*****

Чуть больше чем за неделю до моего освобождения бомбардировки города значительно усилились. Днем крылатые ракеты летели каждые пару часов, а ночью волны авианалетов были почти непрерывными. Тогда я и не подозревал, что все это совпало с началом наземной войны — недельной тотальной атаки на иракскую столицу, призванной уничтожить боевой дух и свести оперативную слаженность Багдада практически к нулю.
Через неделю интенсивные бомбардировки внезапно, без видимых причин, прекратились. Первый день и ночь без воя сирен и грохота зенитной артиллерии оказались на редкость тихими, и в тюремном блоке воцарилась странная атмосфера беспокойства. На следующее утро Ворчун вошел в мою комнату и с гордостью объявил, что великая война была предотвращена, что обе стороны в последний момент отступили от края пропасти благодаря непреклонному руководству Саддама Хусейна.
Отчаянно пытаясь не выдать своих надежд, я поинтересовался:
— Война закончилась?
— Да, да, — ответил Ворчун. — Закончилась, Иншалла!
Эта информация показалась мне весьма сомнительной, хотя, лежа после всего, уже не прикованный наручниками к койке, я предположил, что, возможно, иракцы наконец-то решили эвакуироваться из Кувейта по собственной воле. В ту ночь я долго и напряженно прислушивался, нет ли каких-нибудь признаков того, что военная кампания продолжается, но ничего не происходило.
На следующий день пришел Ворчун и сообщил мне новость:
— Пять дней, и ты уходишь. — Он сделал рукой движение вверх: — Все кончено.
Я даже и подумать не смел, что он говорит правду. Конечно, меня не могли репатриировать так скоро. Потребуются месяцы дипломатии и переговоров, чтобы добиться освобождения военнопленных.
Через час меня посетила другая свита, на этот раз медицинская, возглавляемая моим старым другом доктором Аль-Байетом.
— Как вы себя чувствуете сегодня утром, Майкл? — Приветливо спросил он, одновременно осматривая мою лодыжку. — Эти швы должны были быть сняты несколько недель назад.
Он повернулся к одному из своих спутников и пробормотал что-то по-арабски, после чего снова обратился ко мне.
— Инфекции нет, но рану нужно промыть.
Это был первый случай, когда моей ногой занялись с тех пор, как я попал в больничную камеру около пяти недель назад.
Наконец я заговорил.
— Я не чувствую пальцев ног. Значит ли это, что я не смогу нормально ходить?
— Конечно, вы будете хромать. Но ощущения со временем вернутся, так как ваши нервные окончания восстановятся. — Он сделал секундную паузу: — Вы знаете, что война закончилась. — Это был не вопрос, а утверждение. — Теперь нам придется начать процесс восстановления Ирака.
Мы поболтали еще несколько минут, причем бóльшая часть разговора крутилась вокруг вероятных последствий моей травмы. У доктора был большой опыт в лечении огнестрельных ранений и их возможных последствий.
— Вы больше не сможете бегать, — просто добавил он.
Это замечание меня задело. Я был в некотором роде фанатиком фитнеса и занимался многими видами спорта: триатлоном, регби, баскетболом и многими другими. Неужели это означало конец?
Последнее замечание, которое он сделал перед тем, как покинуть комнату, застало меня врасплох и заставило слегка смутиться.
— Тебе бы хотелось иметь девушку?
— Пардон? — Переспросил я, совершенно сбитый с толку.
— Медсестра, которая помогала мне с вашей операцией в клинике… Она хотела бы стать вашей девушкой, — объяснил он. — Скоро она уедет учиться в Лондон.
«Черт!» — ругнулся я про себя. Меньше всего мне хотелось кого-то расстраивать или обижать, когда мое освобождение было так близко.
— Вы очень добры, но у меня уже есть невеста.
Я ни за что не собирался рассказывать об этом Сью.
— О, ну что ж, нет проблем. Я напишу несколько рекомендаций, чтобы вы их забрали с собой. Желаю вам скорейшего выздоровления и… всего хорошего.
Я поблагодарил его и попрощался с ним, вздохнув с облегчением, когда он вышел из камеры. «Черт возьми! Сначала мне надавали пощечин, а потом чуть не женили, — вот это противоречие. Что за люди?!»
Больше мне никогда не довелось увидеть доктора Аль-Байета, но уверен, что именно его я должен благодарить за то, что у меня все еще есть нога и я могу передвигаться.

*****

Я больше не был закован в кандалы, и дверь в мою камеру не была закрыта — произошло полное преображение. Хотя к хорошим новостям я относился все еще настороженно, невозможно было не испытывать оптимизма по поводу того, что произойдет в ближайшие несколько дней. В конце концов, если ситуация не изменится, то лишние пять дней — это ни о чем.
На следующий день мне на короткое время подумалось, что мое освобождение уже не за горами, так как по Багдаду разнесся сильный гул. В течение добрых десяти минут над городом раздавались звуки реактивных двигателей, но громкие взрывы, как ни странно, не сопровождались ударной волной.
Позже в камеру пришел Ворчун и объяснил, что на самом деле это иракские самолеты пролетели над столицей, совершив победные виражи. Бóльшая часть иракских ВВС в начале войны перелетела в Иран, чтобы не подвергаться опасности, и теперь героические пилоты и их самолеты вернулись, чтобы отвоевать свое право летать в иракском небе. Ворчун продолжал рассказывать, сколько побед одержали иракцы в воздухе, сколько американских самолетов было сбито превосходящими иракскими пилотами и так далее, но я уже перестал слушать. Я испытывал такое облегчение от того, что вся эта кутерьма не началась снова, что мне было абсолютно все равно, каким дерьмом Саддам пичкает свой народ.
В ту ночь, между полуночью и часом ночи, меня разбудили Доупи, двое гражданских в штатском с автоматами АК-47 и еще один человек, вошедшие в мою камеру. Сразу же насторожившись, все еще не до конца уверенный в том, что мне больше не причинят вреда, я с нарастающим страхом смотрел на вновь прибывших, нервно переводя взгляд с одного лица на другое.
Тот, который был без оружия, достал листок бумаги и при свете факела начал читать с него.
— Вы Майкл Кобурн?
— Да, — ответил я, с каждой минутой волнуясь все больше.
— Я представитель Красного Полумесяца. Я здесь, чтобы проверить ваши данные, а затем вас перевезут… Вы меня понимаете?
Во рту внезапно пересохло, сердце заколотилось. Почему меня должны были переводить посреди ночи, если война закончилась? Мне всё это ни капельки не нравилось.
— Да, — нерешительно ответил я.
Между Доупи и остальными начался обмен мнениями на арабском, и не успел я опомниться, как меня выволокли из постели и затолкали в затемненный микроавтобус, который ждал в переулке. Ситуация ухудшалась с каждой минутой. Меня положили на носилки, задние двери были закрыты и заперты, и автомобиль поехал. Более получаса машина кружила и по улицам и магистралям иракской столицы. Поездка слишком напоминала мою первую экскурсию от сирийской границы, и все те чувства беспомощности и уязвимости нахлынули снова. Почему меня перевозили таким тайным образом? Ничего хорошего это не предвещало. Микроавтобус резко затормозил, и на машину со всех сторон стали набрасываться возбужденные голоса, стуча руками по бортам.
Поскольку я не был пристегнут, я сел и с опаской посмотрел на открывающиеся задние двери. Тусклый свет от пары ламп накаливания, расположенных на внутренней стене, возле которой был припаркован автомобиль, усиливал ощущение угрозы. В свете ламп виднелась группа разномастных солдат, ни на одном из них не было одинакового комплекта военной одежды; все они напряглись, чтобы рассмотреть нового пленника.
Среди них не было ни одного знакомого лица, и я осознал, насколько сильно привязался к своему «семейному» окружению в госпитале. Зная досконально идиосинкразию и особенности моих предыдущих похитителей, Ворчуна и Доупи, я в значительной степени избавился от страха перед неизвестностью, но теперь все было по-другому. Я вернулся к исходной точке.
Несколько пар рук вцепились в машину и вытащили меня из нее, хотя и не очень грубо, стремясь заполучить свой приз. Меня подхватили двое солдат и повели к огромной металлической двери.
Как только я вошел в дверь, вскоре стало ясно, что это определенно не курорт. Бетонные полы подо мной были отполированы многими тысячами пар ног заключенных. Когда меня провели мимо ряда небольших металлических дверей, которые тянулись по обеим сторонам длинного коридора, стало совершенно очевидно, что это тюрьма.
— Коммандос? — Спросил один из солдат, шедших рядом со мной.
— Да, — просто ответил я. Мой ответ вызвал немедленное исполнение победного песнопения, сопровождаемого мазохистскими похлопываниями по голове. Почему кто-то считает необходимым бить себя по голове таким образом, мне совершенно непонятно, но он мог бы проделывать это сколько угодно, но при одном условии — если бы это мешало ему выделывать такое со мной.
Наконец мы остановились у камеры, расположенной в конце коридора и рядом с сильно пахнущим нужником. Мельком взглянув на него, я понял, что он лучше по сравнению с тем, к чему я привык, но только лишь на чуть-чуть. Охранники помогли мне войти через открытый дверной проем и уложили на маленькую тростниковую циновку — единственное удобство в крошечной камере. Дверь с лязгом захлопнулась, и я остался в темноте, прислушиваясь к гулкому эху удаляющихся шагов.
Первые лучи утреннего света не заставили себя ждать, найдя путь в камеру через маленькое прямоугольное отверстие в правом верхнем углу камеры. Прислонившись к одной из стен, я рассматривал удручающую реальность своих новых покоев. Назвать камеру спартанской — это значит сильно смягчить реальность. Тонкая тростниковая циновка, местами протертая, была единственной защитой между моим телом и твердым холодным полом под ним. Камера имела размеры примерно два на полтора на три метра — прямоугольная коробка, построенная полностью из бетона, если не считать прочной металлической двери, которая выглядела так, будто могла выдержать атаку эскадрона танков.
Рядом со мной стояла синяя пластиковая миска с металлической чашкой внутри: мой комплект посуды для приема пищи. В самом низу камеры, в правом углу под окном, под стеной торчало бетонное корыто глубиной всего в пару дюймов, явно предназначенное для отправления естественных надобностей.
«Гребаные засранцы!» — Обрушил я свой молчаливый гнев на четыре стены, проклиная тех, кто заставил меня поверить в то, что я должен получить освобождение — хоть какое-то освобождение. Разочарование довело меня до слез. То, что поначалу мне предложили, а потом вырвали проблеск свободы, нанесло сокрушительное поражение моему моральному духу. Я тосковал по одиночеству и знакомым лицам, которые окружали меня в госпитале, — по чему угодно, лишь бы отвлечься от этого кошмара.
И снова в памяти всплыли лекции из моих курсов боевого выживания: «Решение о побеге должно быть принято при первой же возможности. Чем дальше вас отправят по цепочке, тем глубже вы окажетесь на вражеской территории. Ваши охранники будут выглядеть более профессионально (ведь это их роль), а конструкция и оборудование мест заключения будут гораздо более надежным. Все это приведет к тому, что ваши возможности будут весьма ограничены, а побег станет еще более трудным».
Это пророчество сбывалось, потому что здесь, в этой камере, я не видел выхода. Придется заново фокусировать себя, перестраиваться и концентрироваться на главной цели — выживании.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Английский правозащитник и писатель, в 1980-х годах был помощником по делам англиканских общин тогдашнего архиепископа Кентерберийского Роберта Ранси. В качестве посланника англиканской церкви отправился в Ливан, чтобы попытаться добиться освобождения четырех заложников, включая журналиста Джона Маккарти, однако был похищен сам и содержался в заключении с 1987 по 1991 год.
[2] Англ. Dopey. Здесь: мультяшный гном-недотепа, персонаж мультфильмов Уолта Диснея.
[3] Общеупотребительное сленговое название одежды, которую носят арабские мужчины, подходящей для пустыни и езды на верблюдах. Представляет собой длинное струящееся платье с длинными рукавами и воротником разной формы.
[4] Одна из торговых марок диклофенака — противовоспалительного средства.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 30 сен 2024, 11:00 

Зарегистрирован: 25 янв 2015, 15:12
Сообщений: 594
Команда: Нет
Спасибо большое. Интересно, конечно, откуда иракцы взяли сведения о задании группы.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 30 сен 2024, 16:25 
Модератор
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 04 ноя 2012, 21:16
Сообщений: 1521
Откуда: MO, Krasnogorsk
Команда: 22 SAS Regiment D Squadron
manuelle писал(а):
Спасибо большое. Интересно, конечно, откуда иракцы взяли сведения о задании группы.

Насколько я помню, к тому времени Крис Райан вышел к союзникам, и им об этом рассказал, это было в том числе опубликовано в газетах.
По внутренним SOP-ам SAS секреты о задачах команды во время допроса достаточно хранить первые 24 часа, поэтому когда Крис вышел к своим, это уже не было секретными данными.

_________________
Live hard, die young, make a good-looking corpse.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 30 сен 2024, 16:53 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 486
Команда: Нет
Райан же был в рядах еще достаточно долго вряд ли были возможны какие-то публичные заявления. Да и никто бы не стал озвучивать ни состав ни задачи группы, когда судьба большей ее части неизвестна.
Сам Райан говорит, что в первые это было публично озвучено, в книге де ла Бильера о Буре в пустыне. Т.е. в 1992 году.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 01 окт 2024, 14:01 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
ГЛАВА 17
На свободе


Пару часов я просто сидел, уставившись в стену, безуспешно стараясь не размышлять о своей судьбе. Из задумчивости меня вывел лязг открывающихся и закрывающихся дверей, с каждым новым скрипом шум в коридоре становился все громче. Я представил себе, как охранники идут вдоль камер к последней, моей собственной.
Наконец начали открываться четыре замка моей камеры, и скрежет металла о металл возвестил о наступлении моей очереди. «Это уже чересчур, — подумал я про себя. — На то, чтобы открыть дверь, уходит чертовски много времени, десять минут, — и это при том, что у тебя есть ключи!»
Я угрюмо посмотрел на охранника, который появился в дверях, подавая знак, чтобы я передал ему свою тарелку и чашку. «Что ж за дрянь вы здесь подаете?» — Спросил я сам себя, передавая ему посуду. Охранник на секунду вышел, а затем вернулся с миской, полной аппетитно выглядящей еды, и кружкой горячего черного чая. Я был ошеломлен. Дверь захлопнулась, ее заперли только лишь на один из замков, и я остался в недоумении смотреть на свой завтрак.
Два вареных яйца, немного соли, багет приличного размера, масло, финиковый джем и апельсин — это было райское наслаждение. Еду я поглотил в два счета, боясь, что кто-нибудь придет и отнимет ее у меня, а потом сидел и облизывал каждый сантиметр миски, ужасно сожалея, что не наслаждался завтраком дольше.
Не более чем через полчаса дверь снова открылась, и вошел пожилой джентльмен с несколькими документами в руках.
— Вы мистер Майкл Кобурн? — спросил он очень изнеможденным, почти бездыханным, голосом.
— Да.
— Сегодня мы отправляем вас домой. Переоденьтесь, пожалуйста, в это.
Мне передали желтый парусиновый костюм, куртку и брюки, с буквами «POW» [1] на куртке.
Дверь снова с лязгом захлопнулась, а я остался сидеть ошеломленный и растерянный. Что, черт возьми, происходит? Это было почти сюрреалистично. Может быть, я вижу сон? Проснусь ли я от того, что Ворчун откроет дверь? Не смея слишком надеяться на то, что все действительно происходит наяву и меня вот-вот выпустят, я быстро поменял свою вонючую камуфляжную рубашку на желтую куртку, оставив брюки на полу — штанины оказались слишком узкими, и мне не удалось натянуть их на отставленную назад ногу.
Через несколько минут дверь снова открылась, и вошел пожилой, грязный мужчина, державший тазик грязной воды и старую безопасную бритву. Я мгновенно понял, что сейчас произойдет, и отчаянно попытался избежать обязательного бритья.
Не то чтобы я был против этого, но, будучи человеком, у которого от природы сильно отрастает борода, нужно было учитывать, что мою растительность не мыли и не трогали уже более 50 дней. Бритва была, мягко говоря, непривлекательной: она была полностью забита волосами других заключенных, которым посчастливилось испытать ее до меня.
С нарастающим ужасом я наблюдал за тем, как старик разводит кисточкой пену, а затем пытается нанести ее, практически сухую, на мое лицо. Затем он взял совершенно тупой инструмент и с рвением атаковал мою бороду. Слезы боли текли по моему лицу, когда каждый отдельный волос на лице выщипывался, а не срезался. У этого персонажа не мешало бы поучиться и тайной полиции.
Весь процесс занял несколько минут, в результате чего мой подбородок и горло превратились в сырую и кровоточащую массу. Он демонстративно попытался очистить бритву, после чего снова повернулся ко мне и спросил:
— Усы?
У меня под носом торчала, закрывая значительную часть лица, огромная широкая масса волос, которую можно было бы лишь условно назвать усами. И тем не менее, я ни за что не собиралась давать этому парню второй шанс.
— Нет, нет, все в порядке! — Решительно заявил я, одновременно подняв руки вверх. Он услышал меня и собрался, оставив меня снова одного в камере.
По сравнению с тем, что было часом ранее, мое настроение резко изменилось; я не мог подавить свое волнение от перспективы выйти на свободу. Это было невероятно. Если бы возникла какая-нибудь заминка, она стала бы просто катастрофой.
Я слышал, как открываются все двери и по коридору передвигаются десятки шаркающих ног, и с нетерпением смотрел на дверь, отчаянно ожидая своей очереди на выход. Скрежет металла о металл возвестил о том, что открывают мою камеру, и вслед за открытой дверью сразу же последовал чиновник с бумагами в руках. Он остановился и осмотрел мою ногу, обратив внимание на то, что на мне не было полной формы военнопленного.
— Почему вы не надели брюки? — спросил он.
— Я не могу надеть их поверх гипса, они слишком тесные, — ответил я. — Мне нужен нож или ножницы, чтобы их разрезать.
Меньше всего мне хотелось оставаться в тюрьме из-за того, что брюки не были достаточно велики, чтобы натянуть их на ногу.
Чиновник прокричал что-то по-арабски, и тут же появился охранник с ножом в руке. Был сделан надрез, материал разорвали до паха. Я снял камуфляжные брюки, в которых все еще хранились карта эвакуации и компас-пуговица, и надел на смену желтые. Такой себе обмен, но это было последнее, о чем я думал. Мне предстояло убраться отсюда к чертовой матери!
— Усы вам идут, — произнес чиновник, пока я переодевался. — Вам стоит их оставить.
Я даже не потрудился ответить. Думаю, почти все мужчины, которых я видел в Ираке, были помешаны на усах — они все их носили.
После переодевания ко мне подошел охранник и помог подняться на ноги. Неустойчиво прыгая, я выбрался из узкого дверного проема в коридор, где впервые за несколько недель увидел белое лицо. У дальней стены стояли еще около двадцати заключенных, все они выглядели хуже некуда, и я пополнил их число. Охранник отпустил меня, как только я смог стоять на ногах; уже началась перекличка.
Я был так занят, изучая лица, что чуть не пропустил, когда зачитали мое собственное имя, но достаточно быстро пришел в себя, чтобы ответить «да», избежав повторного выкрика. Я отчаянно искал знакомых, но никого не узнавал.
Перекличка закончилась, и колонну заключенных в полной тишине повели к главному выходу. Опираясь вытянутой рукой о стену, я пытался прыгать за ними и остался далеко позади. Один из охранников схватил другого заключенного, и тот вернулся, чтобы подпереть мое плечо.
— С тобой все в порядке? — Спросил он дружелюбным голосом с американским акцентом. — Давай-ка я тебе помогу.
— Дай Бог тебе здоровья, приятель, — ответил я, прежде чем охранник отдал приказ не разговаривать.
Остальных мы догнали у входа в главный тюремный блок, где образовалась небольшая очередь, поскольку заключенных одного за другим пересаживали в два больших автобуса. Пока мы ждали, один иракец двигался вдоль очереди с флаконом одеколона, разбрызгивая на нас самый отвратительно пахнущий лосьон после бритья, который я когда-либо чувствовал — но, думаю, мы и сами источали не самый приятный запах.
Наконец настала моя очередь выйти на утренний свет и свежий воздух. Даже короткий прыжок с порога в салон автобуса стал абсолютным блаженством. Двигаясь по салону, я еще раз осмотрел лица, убедившись, что все находятся в той же лодке, что и я, — их глаза умоляли, чтобы все это было по-настоящему, а не надувательством. Внезапно я остановился — на одном из мест у окна сидел человек и смотрел вперед, забыв обо всем на свете. Неужели это Энди? Я попытался поймать его взгляд, проходя мимо, но он, казалось, либо не заметил, либо не узнал меня. С другой стороны, я не был уверен, узнал бы я себя сам.
Последними в автобус запрыгнули два охранника в штатском с автоматами Калашникова. Внутри автобуса было устроено грандиозное шоу с задергиванием всех штор, как я подозревал, больше для того, чтобы нас не видели люди, чем для того, чтобы мы увидели Багдад. Зашипела гидравлика, двойные двери автобуса закрылись, и взревел двигатель. Мы отправились в путь.
Пока автобус медленно пробирался через утренние пробки, никто не разговаривал, и не двигал головой, чтобы не привлекать нежелательного внимания охранника и не остановить движение. Краем глаза я изредка замечал, что за окном кипит жизнь, но из-за зашторенных окон осмотреть город было практически невозможно, — во всяком случае, без того, чтобы это не показалось вопиюще очевидным.
Прошло совсем немного времени, минут пятнадцать-двадцать, прежде чем мы съехали с главной дороги и остановились. Двери открылись, и один из наших надсмотрщиков выскочил наружу, а другой остался стоять на страже у двери. Впервые головы начали двигаться, занавески отдернулись, и зрелище, открывшееся моим глазам, было поистине неожиданным — мы остановились на парковке большого современного отеля.
Охранник у дверей попросил всех встать, затем жестом велел всем покинуть автобус, пересчитывая нас по мере того, как мы это делали. Как только я выпрыгнул из салона, молодая женщина с бейджиком, удостоверяющим, что она является членом Международного Комитета Красного Креста, пришла мне на помощь и подставила свое плечо в качестве опоры.
— Пожалуйста, позвольте мне вам помочь, — произнесла она, уже поддерживая мое тело. — Я Луиза, врач из МККК.
Оглядевшись, я заметил, что среди заключенных уже ходило множество других людей, которые предлагали ободрение и поддержку, говоря, что все будет хорошо. Один из них, высокий видный джентльмен, возвысил голос над остальными и объявил:
— Джентльмены, прошу внимания! — Его английский с легким акцентом был безупречен. — Вы только что были официально переданы Международному Комитету Красного Креста. Если вы пройдете в отель, мы начнем административный процесс, необходимый для завершения вашей репатриации в Саудовскую Аравию.
В том, как он говорил, не было ни напряжения, ни срочности, а его манера внушала собравшимся, в том числе и иракцам, чувство спокойствия и уверенности. Он точно оценил ситуацию — для завершения процесса передачи военнопленных из рук иракцев требовались деликатность и такт, а не бычьи требования и резкие слова. Пока главный переговорщик произносил свою речь, женщина, помогавшая мне, уже направила меня к входу в отель, и через несколько секунд я оказался внутри здания. В фойе мы прошли мимо двух одетых в штатское иракцев, охранявших главный вход.
— Кто они? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Иракская тайная полиция. Есть большая вероятность, что они попытаются захватить кого-то из вас в заложники, поэтому для нашей защиты по периметру отеля стоят иракские коммандос. Сейчас здесь очень деликатная ситуация.
Она провела меня мимо огромной, из черного полированного мрамора, основной стойки регистрации, в гостиную, где на носилках рядами лежали другие заключенные. Меня подвели к пустым носилкам, и я с благодарностью лег на одну из них.
— Спасибо, Луиза, — произнес я, немного смущаясь, что мне понадобилась помощь женщины.
— Мне было очень приятно, мы здесь, чтобы помочь. Но, пожалуйста, — продолжила она, — не пытайтесь передвигаться по отелю без сопровождения одного из нас, даже в туалет. В целях безопасности здоровых заключенных перевели на третий этаж, но мы не можем перенести туда носилки. Мы серьезно относимся к угрозе захвата заложников, и вы больше рискуете быть похищенными здесь, внизу.
Я кивнул.
— Не волнуйтесь, я не смогу никуда передвигаться без посторонней помощи.
Луиза продолжила:
— По крайней мере, один из нас будет постоянно находиться в помещении, а если вам понадобится туалет, который находится снаружи у стойки регистрации, мы найдем кого-нибудь, кто вас проводит, хорошо?
Она говорила все это совершенно спокойно, как будто то, что молодая женщина-врач должна находиться в Багдаде и помогать раненым военнопленным вырываться из лап иракской тайной полиции, являлось обычным делом.
«Неужели эта женщина, эти люди не думают о своей безопасности?» — Мелькнула у меня мысль. Почему-то я подозревал, что иракцам на самом деле наплевать на нейтралитет швейцарцев и их организации МККК. Я наблюдал за Луизой, когда она уходила, разговаривая с другими людьми, лежащими на носилках, — доброе слово здесь, поддерживающая рука там, — и поражался ее храбрости. Полагаться на концепцию, что никто не посмеет вмешиваться в дела Красного Креста, — что ж, она верила в это больше, чем я.
Лежа на спине и глядя в высокий богато украшенный потолок с хрустальными люстрами, я начал размышлять о том, что же случилось с остальными ребятами. Глянув налево, я увидел лежащую там худую бледную фигуру с ужасно выглядящей травмой ноги, из которой по всей длине торчали металлические штыри. Лицо человека покрывали такие неухоженные усы, как, по моим предположениям, и мои собственные. Когда же мы посмотрели друг на друга, меня вдруг осенило, что я знаю этого человека.
— Мак? — Спросил я нерешительно: — Это ты?
— Майк!? — Ответил он. — Боже, мы думали, ты погиб.
Я не мог в это поверить. Рядом со мной лежала тень моего прежнего сержант-майора эскадрона «А», человека, который перевел меня в эскадрон «В».
— Черт возьми, Мак, ты дерьмово выглядишь.
— Тебе стоит взглянуть на себя, приятель!
Я об этом не подумал. Вероятно, я тоже не очень-то походил на человека, который покинул Саудовскую Аравию два месяца назад.
— Что, черт возьми, с тобой случилось?
— Мы проводили ближнюю разведку на иракском объекте, когда нас обстреляли. Джоки попытался выехать с него, но мы оказались на огромном поле низко натянутой проволоки, которая намоталась на оси. Пока мы пытались освободиться, машину подбросило вверх, я получил удар через «Ровер» по задней части ноги, и ее раздробило к чертовой матери. Кейт и Джоки бросили машину, вытаскивая меня на руках, надеясь в темноте оторваться от противника.
Я попытался представить себе, как Джоки и Кейт, не самые крупные парни в мире, пытаются вытащить из боя тело Мака весом в пятнадцать стоунов. [2]
— Когда Джоки пытался нести меня, мои руки все еще касались гребаной земли!
Мы оба посмеялись над этим; сейчас это было легко сделать.
— В любом случае, — продолжил он, — мы ничего не добились, а иракское преследование настигало нас быстрее, чем мы уходили, поэтому я приказал им бросить меня.
Он сделал секундную паузу, давая мне возможность обдумать ситуацию. Чтобы принять такое решение, нужно было обладать смелостью.
— Джоки спросил меня, не хочу ли я, чтобы он меня пристрелил. Очень мило с его стороны было такое предложить, но я предпочел рискнуть с иракцами.
— Да, теперь я понимаю, — ответил я. — Что-то вроде: «Нет, все в порядке, Джоки, я просто останусь здесь и буду долго истекать кровью».
Мы снова посмеялись.
— Мне наложили на ногу жгут, а потом я сказал им, чтобы они сваливали. Иракцы нашли меня с первыми лучами Солнца, и вот я здесь.
— На тебя выходила тайная полиция? — С нездоровым любопытством спросил я, желая узнать больше подробностей.
— Да, я как раз лежал в полевом госпитале, повсюду торчали капельницы, а они вошли, оттолкнули врача и вырвали все трубки. Потом просто сказали: отвечай на наши вопросы, или мы дадим тебе истечь кровью до смерти. И я рассказал им все, что они хотели знать, — ничего секретного, к тому же у них там остался «Пинки», который они могли осмотреть.
— В принципе, со мной произошло то же самое, — ответил я и рассказал ему историю патруля и свою собственную, насколько я ее понимал.
— Мы получили сообщение по 319-й примерно через десять дней после вашей высадки, в котором говорилось, что вы пропали без вести и что надо бы там посмотреть. Но район ваших действий находился более чем в сотне кликов от нас.
— Гребаные десять дней! — Я не мог в это поверить. — Почему они не предупредили вас сразу?
В ответ на это Мак только пожал плечами.
Мы поболтали еще немного. Он рассказал, что генерал, который оперировал его ногу, практиковал на Харли-стрит, и мы оба были вынуждены согласиться, что медицинская помощь, когда она наконец была оказана, была очень хорошей.
Когда мимо проходила Луиза, я остановил ее, желая узнать, зовут ли того человека, которого я увидел в автобусе, Энди.
— Я передам сообщение наверх и узнаю, там ли ваш друг, — ответила она, продолжая выполнять свои обязанности Флоренс Найтингейл. [3]
Через несколько минут появился Энди, все еще одетый в свою зеленую стеганую куртку. Как ему удалось ее сохранить, не дав конфисковать заинтересованному иракскому солдату, я не знаю.
— Отлично, Киви, — защебетал он на своем кокни, пожимая мне руку. — Я думал, ты погиб.
Я высказал предположение, что это было вполне возможно, ведь я довольно быстро упал на землю, но это случилось до того, как солдаты открыли огонь.
Узнав Мака, Энди повернулся.
— Черт возьми, Мак, что ты здесь делаешь? — Они пожали друг другу руки, и Мак еще раз пересказал свою историю для Энди.
При первом же удобном случае я перебил их, желая узнать, что случилось с остальными.
— А что с Динжером, Бобом, Мэлом и остальными, где они?
Это остановило Энди, но ненадолго.
— Этих чертовых засранцев Динжера и Мэла освободили вчера.
— Значит, они в порядке, целы и невредимы? — Снова спросил я.
— Да, да, с ними все в порядке. Наверное, сейчас с удовольствием отливают в Херефорде.
Я в этом сильно сомневался, но позволил Энди продолжить.
— В любом случае, я видел, как ты свалился на землю и как в вади взорвалась граната.
— И тогда ты решил, что я мертв? — Опять перебил я.
— Да, именно так, — ответил он и продолжил. — Я спустился вниз по вади на 100 метров, снова повернул на север и перешел дорогу. Когда начало светать, я был уже не так далеко от границы, поэтому искал место, где можно было укрыться, нашел небольшую водопропускную трубу и спрятался в ней в ожидании рассвета. — Он сделал секундную паузу, прежде чем вернуться к своему рассказу. — Но чертовы тапочники обнаружили меня первым, не так ли? Вытащили меня из трубы и отвезли в приграничный гарнизон. Там я видел, что они поймали Динжера.
— А что с Бобом или Быстроногим? — Снова вклинился я.
— Не знаю. Динжер был с Легзом, когда его схватили, и сказал, что тот в плохом состоянии. В общем, они начали избивать меня, пытаясь заставить говорить, но я держался неделю или около того. К тому времени я уже знал, что у них оказался и Мэл, и всем нам задали суровую трёпку.
Пока Энди рассказывал, я мысленно перечислял имена: Динжер, Мэл, Легз, он сам — трое до сих пор не найдены.
— Я принял решение рассказать им все. Это не стоило того, чтобы кого-то из нас забили до смерти. В этом был определенный смысл: никто из нас не обладал информацией, заслуживающей посмертного упоминания в донесениях, [4] в том числе и Мак.
— Должно быть, иракские командиры были хорошо осведомлены, раз им потребовалось почти три недели на то, чтобы понять, что я был в составе патруля, — сказал я, подхватывая нить повествования. — Я думал, благодаря своему блефу выкрутился, но старая добрая тайная полиция, конечно, не слишком обрадовалась, когда поняла, что я все это время им врал.
Энди начал снова.
— Когда мы приехали в Багдад, охранники разрешили нам всем сидеть в одной камере.
— Что, вы трое почти все время были вместе? — Спросил я почти с недоверием. — Везучие ублюдки! Приятель, не хочешь попробовать посидеть в одиночке, как Мак и я?
Наше воссоединение прервала Луиза, сообщив плохие новости, которые сразу же омрачили нашу беседу.
— Мне очень жаль, но погода слишком плохая, чтобы вылететь сегодня. Вылет отложен до завтра, если условия будут подходящими.
— А как же иракцы? — Спросил я. — Это вызовет с ними проблемы? — Мне почудилось, как солдаты врываются в отель и уводят всех на ночь в тюрьму.
— Нам нужно, чтобы все, кто может, поднялись на третий этаж, — ответила Луиза не слишком уверенным голосом. Этого они явно не планировали; репатриация должна была произойти быстро, пока не появилось время на раздумья. А задержка давала возможность тем, кто выступал против освобождения пленных, предпринять атаку на это решение. — Трое из нас останутся и будут спать сегодня здесь, с ранеными.
Голос Луизы был бодрым, но ее лицо выдавало скрытое напряжение. Это была опасная ситуация для всех заинтересованных сторон. Улыбнувшись напоследок, она удалилась, сообщив новости тем, кто еще не слышал.
— Ну, пойду я тогда наверх, — сказал Энди, поднимаясь на ноги. — Увидимся позже. — И с этим прощальным комментарием он ушел, казалось, не обращая внимания на все происходящее.
Оставшаяся часть дня прошла без происшествий, настроение было более сдержанным, чем раньше, так как из-за поднявшейся бури зафрахтованный самолет не смог приземлиться. Луиза и ее спутник-мужчина сидели в центре комнаты, тихо беседуя или читая, готовые в случае необходимости оказать помощь.
Мне выпала сомнительная честь помочь Маку сходить в туалет. Последние несколько дней его мучила диарея, и в своем нынешнем состоянии он не мог ни двигаться, ни помогать себе. Нужен был поддон-«утка», которого в отеле, естественно, не оказалось, поэтому я сымпровизировал и снял верхнюю часть одной из больших пепельниц/мусорных баков. В результате у нас получился «горшок», который Мак смог подставить под свою спину и который, к своему облегчению, тут же наполнил. Вытащив полную емкость, я отставил ее как можно дальше от наших носилок и переложил ответственность за ее опорожнение на Луизу, — что она, соответственно, и сделала без возражений. Пусть лучше это делает она, чем я.
Никто не ожидал, что придется кормить всех заключенных на ночь, поэтому еды было очень мало. Иракцы любезно согласились прислать немного хлеба и риса, которые были распределены между теми, кто хотел продолжить наслаждаться диетой, которой они наслаждались в гостях у иракцев.

*****

Свободные часы дали персоналу МККК достаточно времени, чтобы завершить все административные процедуры, необходимые для нашей отправки из Ирака в Саудовскую Аравию. Нам выдали удостоверения личности Международного Красного Креста, наше единственное средство идентификации, составили список присутствующих и сверили его со списком пропавших без вести, предоставленным коалиционными силами.
Луиза еще раз пришла со списком тех, кто не был учтен, и показала его всем присутствующим пленным. Любой свет, который можно было пролить на местонахождение или состояние этих лиц, мог оказать неоценимую помощь Красному Кресту при общении с иракцами.
Я прочитал список имен; те, кого уже учли, были вычеркнуты красным цветом. Сначала я увидел свое собственное имя, возможно, подсознательно обратив на него внимание, а затем из длинного списка стали появляться другие: Консильо Роберт; Филлипс Винсент; Лейн Стивен — их имена не были отмечены. Те из нас, кто присутствовал, кто был освобожден, Мэл и Динжер — все мы были вычеркнуты. Я перечитал список несколько раз и вдруг понял, что в нем отсутствует имя Джорди. Что все это значит?
Я передал список Луизе, и та лишь подтвердила, что Боб, Винс и Легз точно были в Ираке и что, возможно, ей нужно добавить в список имя Джорди. Сама мысль о том, что мы можем покинуть Ирак, не зная, что случилось с остальными, была крайне неприятной.
Несмотря на напряжение, ночь прошла без происшествий, но, к сожалению, утро не принесло избавления от непогоды. Кроме угрозы похищения, появилась и другая причина для беспокойства, более практического свойства — люди с ранениями, многие из которых были гораздо серьезнее моих, нуждались в серьезной медицинской помощи. У представителей Красного Креста не было ни средств, ни помещений в отеле, чтобы справиться с этой ситуацией.
Люди толпились в большой гостиной, изредка поглядывая через огромные зашторенные окна на патрулирующих в округе иракских солдат или на изменения, происходившие в сером, продуваемом ветром небе над головой. Один из летчиков, лежавший рядом со мной, был сбит всего два дня назад и рассказывал о том, как иракская армия была раздавлена сразу же после начала наземной войны. Почти невозможно было поверить, что такую огромную силу можно было разгромить подобным образом, но я не собирался жаловаться на отсутствие у них боеспособности.
С течением дня боги смилостивились к нашему положению, и сильный ветер утих, открыв окно возможностей.
— Мы получили подтверждение из Эр-Рияда, что самолеты уже в пути, — взволнованно сообщила Луиза. — Международная пресса уже узнала об этом и выстроилась вокруг отеля. Вы теперь знаменитости!
Я повернулся к Маку.
— Это будет проблемой, не так ли?
— Попробуем пробраться через черный ход, — ответил Мак. — Что угодно, лишь бы не попасть на первую полосу газеты «Сан».
Для доставки заключенных из отеля в аэропорт, как и прежде, использовались два автобуса. Расстояние от входа в отель до места парковки было не таким уж большим, но его вполне хватало, чтобы собравшиеся представители всех мировых СМИ могли хорошо рассмотреть каждого.
К этому времени вернулся Энди, а также несколько членов экипажа истребителя-бомбардировщика «Торнадо» Королевских ВВС.
— Мы ведь все равно едем в машине скорой помощи, не так ли? — сказал я координатору МККК. — Так почему бы вам просто не подогнать ее к боковому выходу или чему-то в таком роде, а мы воспользуемся им и отделимся от остальных, чтобы укрыть своих людей.
— Да, и мы еще можем накинуть на голову куртки или рубашки, чтобы отвлечь внимание от машины скорой помощи, — предложил один из летчиков, наслаждаясь драмой.
Представитель МККК не видел необходимости в подобной секретности, но, тем не менее, выразил готовность помочь, если мы этого хотим.
Наступил час отлета. Фойе отеля было заполнено собравшимися военнопленными и их сопровождающими из Международного Комитета Красного Креста. Едва подавляемое волнение и предвкушение, витавшие в воздухе, были почти осязаемы. Все присутствующие страстно желали как можно скорее покинуть Ирак, оставить кошмар позади и воссоединиться с друзьями и семьей, но при этом с ужасом думали о том, что в любой момент все может пойти не так.
Ожидающие автобусы открыли двери, давая сигнал к отъезду; мы выскочили через служебный вход. Двое представителей МККК несли носилки Мака, а Энди помог мне пройти по коридору к выходу, а затем прямо в ожидающую нас машину скорой помощи. Мака быстро уложили на место, задернули шторы и закрыли задние двери. Когда двигатель заработал, я подумал: «Боже правый, пожалуйста, пусть это окажется правдой». Это был не первый раз, когда я прибегал к молитве после своего пленения. Хотя я и не особо верующий человек, но, как ни странно, в самые трудные часы молитва приносила мне некоторое утешение. Конечно, я обещал воздать должное Всевышнему, если Ему удастся вытащить меня из этой переделки.
Тем временем, верные своему слову, трое наших бесстрашных друзей из Королевских ВВС исполняли оскароносную роль «людей, не пожелавших быть узнанными». Накинув куртки на склоненные головы, они привлекли к себе внимание собравшихся журналистов и отвлекли внимание от нашей машины.
Через несколько минут мы уже ехали по центральным улицам столицы Ирака, преследуемые целыми машинами фотографов, репортеров и операторов. Я постоянно следил за происходящим снаружи, заглядывая за занавеску, отгораживающую нас от папарацци, и был поражен отсутствием вокруг разрушений. Я ожидал, что город превратится в разбомбленное месиво, напоминающее о массированных налетах, но все, что я увидел, — это несколько разрушенных зданий, при этом соседние дома с ними, как правило, совершенно не пострадали. Так мы и ехали 20 минут до аэропорта, постоянно преследуемые прессой.
Однако у входа в аэропорт им пришлось бросить свою добычу и жалобно наблюдать с периметра, как мы подъезжаем к двум ожидающим нас самолетам «Боинг-727» швейцарской авиакомпании «Свиссэйр».
Мне так отчаянно хотелось сесть в этот самолет, что я едва не пустил слюну, а мой пульс участился при мысли о том, что, возможно, уже через полчаса я поднимусь в небо и навсегда распрощаюсь с Ираком. Двери открылись, и Энди выскочил наружу, помогая мне сделать то же самое. Мак был так увлечен, что почти попытался сделать то же самое сам, но представитель МККК удержал его, пока не будут свободными руки. К тому времени, когда Мака подняли на борт, я уже хорошо устроился в задней части самолета.
Как и следовало ожидать, на загрузку самолета его нетерпеливым грузом ушло всего несколько минут. Наш самолет был заполнен в основном британцами и американцами, другой — кувейтцами и представителями других арабских стран коалиции.
В салон поднялся главный координатор МККК и пожал всем нам руки, пожелав удачи. До этого момента я не понимал, что они не летят с нами, — им еще предстояло репатриировать более 300 кувейтцев, и работа была далека от завершения.
Когда люки на борту были, наконец, закрыты и взревели турбины, я подумал о том, насколько непритязательно смиренны и уверены в своей работе эти люди. Отдавать себя в руки известных тиранов, помогать и защитить совершенно незнакомых людей — людей, которые не так давно были архитекторами того, что им совершенно не нравилось, — было актом полной самоотверженности.
Самолет проехал по взлетно-посадочной полосе и вырулил в самую дальнюю точку, а затем развернулся, чтобы приготовиться к взлету. Когда тяга увеличилась, и лайнер рванул вперед, я напоследок увидел изображения Ирака, прежде чем нас поглотили серые облака. Багдад, некогда оживленный улей и жемчужина Ближнего Востока, теперь исчез под самолетом, превратившись в печальную и разбитую оболочку своего прежнего «я». Его жители приняли на себя гнев Запада, однако Саддам Хусейн оставался у власти, и, казалось, был непобедимым; его по-прежнему следовало опасаться.
Через несколько секунд город полностью скрылся из виду, и теперь началось напряженное ожидание. Все на борту думали или беспокоились об одном и том же, — иракцам ничего не стоило запустить в сторону самолета зенитную ракету. Нам предстояло преодолеть огромную территорию, прежде чем мы окажемся в безопасности на границе с Саудовской Аравией. Минуты шли все медленнее, и хотя разговоров было много, они стали заметно приглушенными, как будто все на борту вели обратный отсчет.
Затем, внезапно и без предупреждения, с правого борта появилась пара американских Ф-16. Один из летчиков сманеврировал так, что фактически сел прямо на крыло «Боинга», придвинулся к нам как можно ближе, сорвал с лица кислородную маску, и стал снова и снова бить левой рукой по воздуху. Внезапно истребитель поднялся над лайнером, и, все еще оставаясь в поле зрения, совершил оборот вправо на 360 градусов, одновременно выпуская во все стороны тепловые ловушки. Затем он вернулся в исходное положение над крылом нашего самолета, так близко, что я мог легко разобрать кричащее, счастливое лицо молодого летчика. Этот маневр повторялся снова и снова, и каждый раз летчик пытался добиться более совершенного результата. Послание было громким и однозначным: «Не волнуйтесь, мальчики, теперь ни один иракец не посмеет вас тронуть; мы отвезем вас домой». С противоположной стороны появилась пара «Торнадо». Они тоже прижались к фюзеляжу, их летчики были чуть более сдержанными, но не менее восторженными, с улыбками от уха до уха. Глядя то на одно крыло, то на второе, я почувствовал, что у меня невольно наворачиваются слезы, поскольку напряжение наконец-то начало спадать, и когда мы пересекли границу Саудовской Аравии на двух пассажирских самолетах, сопровождаемых с обеих сторон истребителями, я понял, что наконец-то свободен.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Англ. Prisoner of war. Военнопленный.
[2] Чуть больше 95 кг.
[3] Известная английская сестра милосердия и общественный деятель. Во время Крымской войны стала национальной героиней, оказывая помощь раненым и последовательно внедряя прогрессивные методы полевой санитарии.
[4] Англ. mention in dispatches (MID). Один из видов поощрений за службу в Британской армии.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 02 окт 2024, 10:48 

Зарегистрирован: 25 янв 2015, 15:12
Сообщений: 594
Команда: Нет
Спасибо большое. Хорошая работа.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 02 окт 2024, 11:50 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
manuelle писал(а):
Спасибо большое. Хорошая работа.


Не за что :)
Сейчас в этой книге, на мой взгляд, начинается вторая самая интересная (после тюрьмы) тема - "разбор полетов".


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 03 окт 2024, 13:50 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 23 ноя 2012, 10:58
Сообщений: 1636
Команда: FEAR
Ждем с нетерпением, очень интересно!


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 04 окт 2024, 14:06 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
ГЛАВА 18
Направляющийся на родину


Атмосфера на борту самолета была абсолютно эйфорической, повсеместно велись бурные разговоры. С таким же успехом это могло быть началом организованного туристического тура, настолько праздничным было настроение.
Перед посадкой в Эр-Рияде американский подполковник, являвшийся старшим офицером на борту, сказал всем, что из самолета все будут выходить в зависимости от звания, но, естественно, кувейтцы должны были занять почетное место вместе с нами. Мы с Энди и Маком решили, что сидя сзади, не будем втроем играть в эту игру и останемся в самолете, пока не прибудут представители нашего подразделения, чтобы сопроводить нас. Оскорбленный полковник направился к нам в конец самолета, чтобы перекинуться парой слов, но когда понял, что на самом деле имеет дело с тремя спецназовцами, двое из которых были ранены, его отношение полностью изменилось.
— Я просто хочу сказать вам, ребята, — начал он с сильным техасским акцентом, — что считаю вашу работу фантастической. Для меня большая честь и привилегия пожать вам руки.
Сначала я подумал, что это сарказм, но по мере того как он продолжал говорить, я понял, что он искренне гордится знакомством с нами. Это была открытая демонстрация эмоций, к которой мы, выходцы из более консервативных кругов, не очень-то и привыкли. Он стоял и болтал еще добрых десять минут, пока стремительное снижение самолета не возвестило о нашем скором прибытии и не заставило его вернуться на свое место.
Международный аэропорт Эр-Рияда был переполнен высокопоставленными лицами и представителями СМИ всех стран, участвовавших в изгнании армии Саддама из Кувейта, а также бесчисленным количеством тех, кто наблюдал за происходящим со стороны. Самолет едва успел остановиться, как на место установили трап, и передняя дверь распахнулась. Когда военнопленные, теперь уже бывшие, начали выходить из лайнера, я увидел, что им заслуженно воздают все почести, особенно тем кувейтцам, которые вышли первыми, с поднятыми в знак триумфа руками.
Энди, Мак и я никогда не смогли бы принять участие в таком публичном приеме. Наша работа и наши личности должны оставаться в тайне из-за деликатности прошлых, текущих и будущих операций спецназа, о которых, возможно, узнает лишь абсолютное меньшинство людей.
Пока внимание всего мира было приковано к тем, кто покидал самолет через передний трап, к заднему выходу под хвостом незаметно подъехала машина скорой помощи. Нас троих тихо и без посторонних глаз вывели из самолета и быстро доставили к военно-транспортному «борту» C-130, который ждал нас в дальней части аэропорта.
Как только мы оказались на борту «Геркулеса», нас тут же переправили на другой аэродром и снова пересадили, теперь уже на санитарный «Боинг-727» Королевских ВВС с пунктом назначения на авиабазе Акротири на Кипре. На борту 727-го нас ждала приемная комиссия, и к каждому военнопленному был приставлен напарник, который выполнял для него роль сопровождающего. Моим напарником оказался Мик, мой товарищ, с которым я проходил отбор, — хотя я, должен признаться, полагал, что должны были присутствовать Пит или Кен, но это обстоятельство не смогло стереть ухмылку с моего лица.
Теперь, вернувшись к своим, мы смогли по-настоящему расслабиться, предоставив возможность беспокоиться тем, кто находился рядом с нами. После быстрого осмотра медицинским персоналом на борту мне разрешили пройти вперед и сесть с парнями, в то время как Мака, к сожалению, отнесли на носилках в хвостовую часть самолета. Виски и сигареты раздавались свободно, но когда появилась первая за несколько месяцев приличная еда, она была встречена насмешливыми возгласами неодобрения — все-таки курица с рисом и карри! И все же это была настоящая роскошь — наброситься на еду, не боясь сломать зубы.
Тогда же я узнал, что Джорди удалось уйти из Ирака и добраться до Сирии. Он оказался единственным выжившим из патруля, о котором в Полку стало известно еще пару дней назад. С учетом того, что выйти больше не смог никто, это было отличное достижение, хотя, когда я разговаривал с ним позже, он признался, что именно очки ночного видения спасли его задницу!
О том, что кто-то из нас попал в плен, стало известно только после того, как Динжера и Мэла передали иорданцам в прямом эфире телекомпании Sky News. Очевидно, одна из жен выставила в кадре Полк, следовательно, все оказались застигнутыми врасплох, и не было ничего, что могло бы скрыть личности парней от мировых СМИ.
Позже мне сообщили, что одним из первых условий прекращения огня при капитуляции иракских войск было немедленное возвращение всех пленных. Американцы, очевидно, усвоили болезненный урок Вьетнама и были полны решимости никогда его не повторять. В связи с такой позицией, Джордж Буш и Норман Шварцкопф получили от меня полный вотум доверия.
Позже я встречался с генералом Шварцкопфом в Херефорде, и после того, как патруль проинформировал его о нашей задаче в Ираке, я лично смог выразить ему свою благодарность. Должен сказать, что он один из самых харизматичных людей, которых я когда-либо встречал. Он поблагодарил нас за храбрость и самоотверженность, и его искреннее понимание нашей участи, то, как он пожал мне руку и поблагодарил за то, что мы сделали, осталось со мной навсегда. Для меня было большой честью встретиться с ним.

*****

До Кипра оставалось всего несколько часов полета, и не успели мы оглянуться, как перед нами предстал знаменитый туристический остров-курорт. Машины скорой помощи доставили всех нас с аэродрома в гарнизонный госпиталь в Акротири, где нас ждали полчища скучающих медсестер и врачей. Здесь был создан огромный медицинский центр и пункт приема раненых, готовый принять всех пострадавших, которые должны были пройти через это место, прежде чем их признают годными к отправке домой.
Медсестра Британского Красного Креста, сопровождавшая нас в путешествии из Саудовской Аравии, провезла меня в инвалидном кресле по лабиринту больничных коридоров, и, наконец, остановилась в палате с двумя койками, предназначенной для нас с Энди. Через несколько минут новость о нашем прибытии разнеслась по почти пустым палатам, и вдруг в дверях появился Динжер, чье теперь уже худое, заостренное и изможденное лицо при виде меня расплылось в широкой улыбке. Когда он подошел ко мне, мы обнялись.
— Как ты, приятель? — Спросил он голосом, полным неподдельного тепла. — Я думал, ты погиб.
— Я тоже так думал, приятель, — ответил я. — Это было очень близко.
Тут в дверной проем ввалился Мэл, и сцена повторилась снова: здоровенный австралиец почти сжал меня в своих объятиях.
— Что случилось с ногой, Майк? — спросил Мэл, когда, наконец, меня отпустил.
— Недостаточно быстро бежал, приятель, — ответил я, разряжая обстановку. С такими эмоциями мы все могли расплакаться в любую секунду.
— Вам, киви, всегда требовалось подтянуть свои солдатские навыки, — вклинился Динжер. — Приходите в эскадрон «В», и я научу вас кое-чему.
Это было как раз то, что нужно — хорошая шутка и подначивание привели всех нас в гораздо лучшее расположение духа. Так мы проговорили пару минут, прежде чем на поверхность всплыли вопросы без ответов. Зная, что Динжер и Мэл здесь уже несколько дней, я задал животрепещущий вопрос:
— А что с Легзом, Бобом и Винсом?
Настроение Динжера мгновенно изменилось, на его лице появилась неподдельная боль.
— Легз мертв, — просто ответил он. — Я в этом уверен. Насчет Боба не знаю.
Когда реальность дошла до меня, я лежал в ошеломленном молчании, не зная, что и сказать.
— То же самое с Винсом, — добавил Мэл. — Хотя подтверждения от иракцев у нас пока нет.
Где-то с минуту никто из нас не произнес ни слова. Каждый был погружен в свои мысли, думая о пропавшем товарище. Что, черт возьми, произошло?
Не успели мы обсудить этот вопрос, как в комнату с небольшой сумкой в руках, набитой всякими безделушками, вошел Энди.
— Ну что, ребята, — начал он, бросая сумку на кровать. — Не хочешь взять что-то из этого, Киви? Плеер, часы, бритвенные принадлежности, куча другой всякой всячины… У меня есть немного.
Динжер и Мэл переглянулись и пожали Энди руку. Очевидно, они виделись всего пару дней назад.
— Слушайте все сюда, — продолжил Энди, — контрразведчики хотят устроить нам всем разбор того, что произошло; Херефорд требует его немедленно. Я пойду первым, а потом все остальные, добро?
— Энди, прежде чем заниматься всяким дерьмом, не мог бы ты пойти и попросить медсестру или кого-нибудь еще найти мне тонны две дезинфицирующих средств и что-нибудь еще для уничтожения вшей? Заранее спасибо.
— Конечно, Киви, не беспокойся об этом, — и он отправился выполнять свою миссию.
Я повернулся к Динжеру.
— Так что случилось, приятель?
Динжер некоторое время пристально смотрел на меня, обдумывая свой ответ.
— Когда начался последний бой, в нас полетело дерьмо со всех сторон, и я полностью потерял вас из виду. Почти сразу же мы оказались среди толпы иракцев. Я разрядил «Миними» в них с пяти футов, и это было чертовски здорово. В общем, мы с Легзом рванули вниз к реке, думая, что Боб и остальные будут где-то идти где-то за нами, но когда добрались до места, то поняли, что остались одни. Вдвоем мы начали продвигаться вдоль берега в северном направлении, когда услышали позади себя преследовавшее нас отделение, стрелявшее во все, что движется. Единственным выходом для нас оставалась река. К берегу была привязана небольшая лодка, но мы не могли отцепить ее, не привлекая к себе внимания, — если бы мы отстрелили замок, они настигли бы нас в считанные секунды. Я не был уверен, что стоит прыгать в воду, ведь всего за несколько часов до этого мы все чуть не скончались от переохлаждения, понимаете? Но Легз был уверен, он принял решение, так что мы сбросили все свое снаряжение и прыгнули в воду.
— Черт возьми, Динжер, — воскликнул я, удивленно качая головой. — Ширина Евфрата там более 600 метров. Должно быть, в тех условиях это было похоже на арктический заплыв.
— Намного хуже, дружище, поверь мне, — продолжал Динжер. — Сначала мы проплыли всего 60 или 70 метров, а потом наткнулись на землю. Ничего не видя, мы сначала подумали, что, может быть, река там сузилась, и мы успели ее переплыть, но конечно, это оказался маленький островок, слишком маленький, чтобы на нем спрятаться, и нам пришлось вернуться обратно. Мне не хотелось этого делать, я был полностью раздавлен, но Легз меня успокоил, и мы снова прыгнули в воду. Боже, как же было холодно; течение было таким сильным, что нас отнесло далеко вниз по течению.
Мы старались держаться как можно ближе друг к другу, разговаривали и подбадривали друг друга, но примерно в 50-ти или около того метрах от дальнего берега Легз перестал отзываться. Мне удалось подхватить его и выбраться вдвоем на берег, но он едва мог стоять на ногах. Да и сам я был не в лучшем состоянии.
Я легко представил себе эту сцену: парни вдвоем выбираются из воды, тащат друг друга по илистому берегу; насквозь промокшая одежда весит тонну, оба промерзли до костей. Я сам видел этот огромный вздыбленный речной поток и сказал про себя: «Не может быть!», но эти двое сделали это — вот это смелость!
— В общем, нам удалось выбраться из воды и забраться в небольшой фермерский сарай неподалеку. Оба были в полном раздрае, но Легз стал очень вялым. Наступала гипотермия. Всю оставшуюся ночь я старался, как мог, согреть и его, и себя, прижимался к нему и все такое, но было чертовски холодно, понимаете?
Когда Динжер рассказывал эту историю, я видел боль на его лице. Он чувствовал себя таким же беспомощным, как и я.
— В общем, к утру Легз впал в почти бессознательное состояние. Я знал, что он уходит, и единственное, что мог для него сделать, — это отвезти его в больницу. Поблизости было несколько фермеров, работавших на полях, поэтому я вытащил Легза из сарая и привлек их внимание. Они бросили свои сельскохозяйственные инструменты и куда-то ушли, видимо, искать солдат. Легз не мог меня понять, но я пытался объяснить ему, что мне очень жаль, но я больше ничем не могу ему помочь и что ему срочно нужно в больницу. Не успел я опомниться, как они навалились на нас; я не смог бы прорваться, даже если бы захотел. Остальное уже история.
— Так а что с Легзом, приятель? — тихо спросил я.
— Последний раз я видел его, когда его грузили в машину скорой помощи на носилках. После этого меня так избивали, что я уже не смог обращать на это внимания.
— Ты не думаешь, что он выжил? — спросил я.
— Если бы он выжил, он был бы сейчас с нами, — ответил Динжер, покачав головой.
Конечно, Энди, Динжер и Мэл уже знали об этом, но для меня это стало полным шоком. По какой-то причине я всегда с оптимизмом смотрел на возможный исход. Не знаю, выдавал ли я желаемое за действительное, или просто разум отказывался верить в обратное, но сейчас, вникая в рассказ Динжера, я ощущал внутри холодную пустоту. Это было не упражнение, в котором люди оживали, как только появлялся судья с белой повязкой. Все было окончательно и навсегда.
— Мы все еще не знаем наверняка, — произнес Мэл, нарушив молчание, но сказано это было без особой убежденности в голосе.
Мне нужно было знать всю историю, почему патруль разделился, что случилось с Мэлом, Винсом и Джорди. Мне нужно было понять, как произошла эта катастрофа, но для этого требовалось больше фактов.
— Твоя очередь, Мэл, — произнес я. — Выкладывай остальное.
— Ну, — начал он, — с чего мне начать? Прошло, наверное, полчаса, прежде чем мы поняли, что патруль разделился, а к тому времени было уже слишком поздно. Джорди осмотрел местность с помощью ПНВ, попробовал связаться по радиомаяку, и мы прождали еще полчаса на месте в тщетной надежде, что могут появиться остальные, но так ничего и не добились. Поэтому мы решили идти на север, Джорди — впереди, а мы с Винсом — за ним. Возможно, все могли встретится снова; это было не так уж и маловероятно, наши азимуты скорее всего были довольно близки.
Перед рассветом мы залегли в неглубокой траншее, замерзли, но все было в порядке — ровно до того момента, пока не пошел этот чертов снег, и когда окончательно рассвело, все уже находились в плохом состоянии и в какой-то степени работали на автомате.
С наступлением темноты, когда мы приготовились двигаться, стало понятно, что Винс явно страдает; более того, размышляя об этом сейчас, я бы сказал, что он, вероятно, уже подхватил гипотермию. Он даже не мог нормально держать оружие. Джорди тоже испытывал трудности; я же, пожалуй, пострадал меньше всех. Тем не менее мы продолжали идти на север, пошатываясь под завывание метели — альтернативы не было. Я шел впереди, ориентируясь на местности, а Джорди следовал за Винсом. И чем дальше мы продвигались на север, тем больше портилась погода, а вместе с ней ухудшалась и видимость. И все это время, — и об этом не знал ни я, ни Джорди, — Винс тухнул. Знаете, он всегда был таким крепким парнем, и мы просто не ожидали, что день, проведенный под открытым небом, может нанести ему такой вред.
В любом случае, снег и холод были достаточно неприятны, но именно ветер оказался настоящим убийцей — мы просто никак не могли от него скрыться. Поэтому продолжали двигаться, стараясь согреться и не терять бдительности. Это был сущий кошмар.
Потом как-то все это произошло… Я не знаю. Винс от нас отделился, а мы не были достаточно внимательны, наши мозги настолько оцепенели от холода, что были не в состоянии ясно мыслить.
Джорди прокричал мне, что не может разглядеть Винса. Поначалу я не очень встревожился: такое уже случалось пару раз, и каждый раз мы просто останавливались, проверяли обратно путь, и через минуту или около того он оказывался позади. Но в этот раз все оказалось иначе. Мы остановились и начали поиски, но безрезультатно. Началась паника, ситуация становилась отчаянной. Мы должны были найти его; условия были настолько плохими, что мы спотыкались на каждом шагу, тыкаясь почти как слепые.
Прошло тридцать минут, прежде чем Джорди принял решение, сказав, что нам нужно продолжать, иначе мы оба останемся в прошлом. Мы немного поговорили, поспорили, но в конце концов он в группе был старшим. Как бы я на это ни смотрел, я дрогнул, и с этим моментом мне придется жить до конца своих дней. С тех пор я Винса не видел.
Наступило долгое молчание, пока я осмысливал эту информацию. Потом нарушил возникшую паузу вопросом, ответ на который был известен.
— Как думаешь, он смог бы пережить эту ночь?
— Он шел ко дну, приятель, вот почему он отклонился в другую сторону, потеряв нас. Вряд ли бы в таких условиях он продержался бы больше получаса.
На лице Мэла отразилось чувство вины, но он ничего не мог сделать, чтобы изменить ситуацию. Возможно, если бы они всю ночь метались в поисках Винса, вместо одного случая переохлаждения было бы три, но как и с Легзом, решение далось ему нелегко.
Теперь, желая выговориться, Мэл продолжил.
— Шли мы всю ночь, я шел впереди, а Джорди следовал за нами, до рассвета, когда мы расположились на днёвку. День поначалу проходил довольно спокойно, пока на нас не наткнулся еще один гребаный козопас.
— Не могу в это поверить, — снова перебил я. — Вас обнаружил другой козопас? Должно быть, иракская пустыня просто кишит ими!
— Так вот, — продолжил Мэл, — Джорди решил, что мы должны убить козопаса, но я был против. Старшинство или нет, но убивать бесцельно парня было безрассудством, и на этот раз я настоял на своем. В любом случае Джорди был в ужасном состоянии. Он страдал от гипотермии и передвигался с большим трудом; полагаю, его ноги были полностью ободраны из-за плохо сидящих ботинок. Честно говоря, мне казалось, что я лучше разбираюсь в этой ситуации.
Было очевидно, что еще одну такую ночь мы не переживем, поэтому я решил попытаться поговорить с пастухом, получить как можно больше информации, чтобы принять более взвешенное решение — даже если для этого придется его убить. Я не дал Джорди шанса возразить и просто начал разговаривать со стариком. Общение было весьма драматичным, но с помощью рисунков на песке, жестов и тыканья пальцем, он показал мне, что поблизости есть жилье с автомобилем.
Вооружившись этим, я решил последовать за пастухом, подумав, что если он приведет меня к жилью, то я смогу оценить ситуацию и, возможно, найти способ или средства улучшить наше положение. Затем нужно будет просто вернуться за Джорди, что не составило бы труда, поскольку на карте имелся отличный ориентир.
После бурного обсуждения такое решение было с неохотой принято. Я отдал Джорди свою РПС, как можно лучше спрятал под рубашку свою M-16, и на расстоянии последовал за пастухом.
Шли мы несколько часов, двигаясь очень медленно, причем я всегда держался на достаточном расстоянии позади. Затем я решил выйти вперед него, и вскоре после этого — бинго! — увидел вдалеке небольшой дом с двумя белыми полноприводными автомобилями, припаркованными с одной стороны. Я подумал, что все мои Рождества наступили сразу. По крайней мере, теперь появилась надежда.
Спрятав оружие, я подошел к дому как раз в тот момент, когда из него выходил владелец автомобиля. Увидев меня, он крикнул кому-то внутри и побежал к одной из машин. Когда я достал оружие и упал на землю, из дома начали появляться солдаты.
Первым делом я застрелил парня, пытавшегося уехать на внедорожнике, а затем первых трех солдат, выбегавших из дома. К сожалению, как раз в это время у меня закончились патроны. Быстро, как только мог, я забрался в ближайшую машину, но обнаружил, что ключи зажигания отсутствуют. Наступила жуткая тишина, когда стрельба прекратилась, а затем через разбитое лобовое стекло на меня направили ствол АК-47. Но парень не стрелял.
Я уставился на Мэла в недоумении.
— Ты убил их нескольких товарищей, а солдаты оставили тебя в живых?
— Они компенсировали это тем, что в течение часа или около того использовали меня в качестве футбольного мяча, — ответил Мэл.
Я все еще не мог в это поверить, но сказал:
— И почему я не удивлен!?
— Да, еще одна использованная жизнь! Полагаю, это была уже вторая на этом задании. Так или иначе, я оказался в центре допросов, который держала тайная полиция и Республиканская гвардия. Пришлось разыграть сцену спасения летчика — сказать им, что я дантист, а не солдат, и что мой вертолет разбился где-то в пустыне. Они решили, что я вру и что я был частью патруля из восьми человек, пришедшего с севера. Каждый день они угрожали мне, что ложь закончится увечьями и смертью. Они даже привлекли дантиста и врача, чтобы проверить мою историю, и те подтвердили, что моя профессиональная квалификация подлинная.
Затем, примерно через девять дней допросов, когда мое физическое состояние стремительно ухудшалось, все внезапно прекратилось. Мою историю приняли, мои дознаватели извинились за плохое обращение и объяснили, что они на самом деле неплохие люди, но это война и все такое. Мое положение значительно улучшилось; медики обработали мои раны, и мне дали еду. Я думал, что все в порядке, пока работала моя легенда.
Пару дней все было относительно хорошо, пока они не ворвались ко мне с полной историей о патруле. Я был полностью раскрыт, а они не были под впечатлением. Ложь была раскрыта, и солдаты выместили свою злость на мне, избив меня, что продолжалось почти всю ночь.
Под утро они решили остановиться, вероятно, обеспокоенные тем, что чуть не забили меня до смерти. Пришел врач и сказал, что, по его мнению, у меня проломлен череп, хотя, должен сказать, дантист, сидящий во мне, был больше обеспокоен состоянием моих зубов. В любом случае, что меня действительно удивило, так это то, что потом была проявлена искренняя забота о моем благополучии, и жестокое обращение полностью прекратилось. Но это была определенно жизнь номер три.
— Неудивительно, что они были настолько на вас злы, — произнес я. — Они, наверное, отправили в пустыню целые взводы солдат на поиски несуществующего вертолета.
— Ну, как бы то ни было, они, очевидно, решили все простить и забыть. Думаю, они были счастливы, что последний кусочек их пазла встал на место. Меня перевели из камеры для допросов в военную тюрьму и позволили перебраться в камеру с Энди и Динжером.
Так мы там и сидели, пока нас с Динжером пару дней назад не освободили на границе с Иорданией. После этого, если не считать пресс-конференции, все было просто замечательно.
— Пресс-конференция? Какая пресс-конференция? — Спросил я, одновременно взглянув на Динжера.
Он ответил.
— Иорданцы собрали пресс-конференцию, на которой присутствовали все освобожденные военнопленные. Нас заставили сидеть за столом перед камерами мировых СМИ, по сути, устроили для них представление.
«Какой кошмар, — подумал я про себя. — Так отчаянно хочешь быть свободным, а потом вдруг обнаруживаешь, что твою личность демонстрируют по всему миру; я еще легко отделался».
Внезапно в моей голове промелькнула странная мысль, и я снова посмотрела на Мэла.
— Слушай, — начал я. — А что случилось с той чертовой камерой?
Поначалу Мэл немного растерялся, но потом его осенило, и на его лице появилась широкая улыбка.
— Ну конечно, — рассмеялся он, — иракцы смогут снять крупным планом, как ты имеешь грустный вид!
Динжер, не знавший о случае с камерой, спросил.
— О чем это вы?
Быстрое объяснение заставило всех нас посмеяться, и это сняло напряжение последних нескольких минут. Рассказывая свои истории так скоро после события, ребята фактически заново переживали его. С трудом подавляемые эмоции все равно проявлялись в выражениях их лиц и в бесстрастном, безразличном тоне голосов. Наверное, я тоже был похож на них, когда рассказывал им двоим о своих приключениях.
Наше общение тет-а-тет было прервано появлением Энди. С ним шла медсестра, которая принесла мне различные бутылочки с дезинфицирующими средствами. Удивительно, но мне снова захотелось побыть одному, чтобы переварить всю полученную информацию и попытаться осмыслить ее — понять, почему и как все это произошло.
Повернувшись к Энди, я сказал:
— Так, приятель, отведи меня в ванную, а я потом наберу себе воды и добавлю туда эти средства.
Я намеревался уничтожить вшей и всех остальных паразитов, которые могли завестись на моем теле за все это время. Час отмокания в ванне был как раз тем, что нужно было моему избитому и измученному телу.
Энди остался, чтобы помочь мне забраться в ванну, а затем исчез, отправившись на разбор. Я погрузился в обжигающе горячую воду, красную от дезинфицирующих средств и химикатов. Первое мытье за два с лишним месяца было абсолютным блаженством. При первом же погружении вода стала почти черной от грязи и копоти, а с нижней стороны ноги, там, где вышла пуля, оторвалась огромная пробка. Я трижды спускал и набирал воду в ванну, пока она не стала кристально чистой, и был уверен, что все паразиты, которые нашли приют на моей персоне, исчезли.
Через час, обмотав полотенце вокруг талии, я на колесиках вернулся в свою палату и надел принесенную мне новую одежду. Мое выброшенное желтое тюремное одеяние лежало у изножья кровати — скомканная куча дешевого, дурно пахнущего тряпья. Я было подумал выбросить его, но, возможно, лучше было бы сохранить его как пронзительную памятку, напоминающую обо всем, что произошло за последние несколько месяцев, поэтому сложил форму в полиэтиленовый пакет и поставил рядом с кроватью — в тот момент я не был уверен, нужно ли мне напоминание о прошлом или нет.

*****

Через семь недель после первой операции мне наконец сняли с лодыжки швы. Несмотря на то, что я так отчаянно ждал новостей: «Как скоро все заживет? Смогу ли я снова бегать? Каков будет конечный результат?» — ничего из этого не прояснилось; все покажет только время. Что касается моей руки, то она зажила хорошо, несмотря на то что иракцы даже не удосужились ее обработать. Там, куда попала пуля, остался лишь блестящий розовый шрам.
Последующие дни были заполнены разборами случившегося, всевозможными тестами, объяснениями и описаниями, звонками родным и близким и бесконечными порциями великолепной сытной пищи.
Сами «разборы полетов» проходили в течение первых 36-ти часов, и с каждым часом прессинг из Херефорда касательно передачи информации о действиях патруля только нарастал. Пока они проводились, на заднем плане маячил гарнизонный психиатр, мечтавший поскорее добраться до нас и специально прилетевший из Великобритании с намерением максимально использовать предоставившуюся возможность «поизучать» посттравматическое стрессовое расстройство.
С самого начала я дал понять, что не имею ни малейшего желания общаться с психиатром. Насколько я понимал, то, что я чувствую и о чем думаю, — это не его дело. Единственный психологический разбор, в котором я нуждался, можно было провести с несколькими близкими приятелями за пинтой пива в местном баре. Именно этого я и хотел, и именно об этом я дал ему понять. После нашей первой беседы, которая длилась всего пять минут, больше он меня не беспокоил.
Именно в это время мы наконец получили подтверждение о судьбе Легза, Винса и Боба. Легз и Винс действительно погибли от переохлаждения, а Боб умер от единственного огнестрельного ранения в верхнюю часть груди. Их гробы были отправлены в Саудовскую Аравию, а тела хорошо подготовлены и забальзамированы иракцами. Оттуда их переправили прямым рейсом в Великобританию для опознания родственниками и проведения вскрытия. Новость привела меня в замешательство: здесь и сейчас я был в восторге от своего освобождения, а в следующую — испытывал чувство вины за то, что так радовался, тогда как мои товарищи погибли. Хотя я всегда знал, что, скорее всего, они не выжили, но пока они числились пропавшими без вести, всегда оставался небольшой шанс, что их просто не заметили и они томятся в каком-нибудь госпитале или тюрьме в Ираке. Теперь эта тщетная надежда была окончательно развеяна.
Все военнопленные становились беспокойными. Их ждали друзья и семьи, которые в некоторых случаях месяцами не получали вестей о своих близких. Прошло совсем немного времени, и нетерпение переросло в гнев.
Учитывая это, кто-то наконец опомнился и приказал выпустить «Боинг-727». Было проведено достаточно тестов и написано достаточно объяснительных. Психиатру велели паковать чемоданы, а все дальнейшие беседы могли подождать. Пора было возвращаться домой.

*****

Погода в Англии была настолько плохая, что земля появилась только перед самым приземлением. Дождь захлестывал самолет со всех сторон. «Боинг-727» включил реверс и лайнер вздрогнул, пытаясь остановиться. Снова выглянув в окно, где мелькали асфальт и здания, я заметил два полковых вертолета «Аугуста-109», стоявшие наготове и ожидающие, чтобы доставить нас обратно в Херефорд. Пилот 727-го проигнорировал терминал и, маневрируя, подкатил самолет на расстояние 50 метров к месту, где стояли вертолеты. Пересадка с самолета на вертолет была завершена в считанные минуты, и внезапно мы оказались на последнем этапе — финальном 20-минутном перелете обратно в Стирлинг Лэйнс.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 05 окт 2024, 13:59 

Зарегистрирован: 28 ноя 2023, 16:13
Сообщений: 137
Команда: нет
ГЛАВА 19
База 22-го полка САС, Стирлинг Лэйнс, март 1991 г.


Я сидел на краешке стула, вытянув перед собой костыли и ногу, и блуждал взглядом по скудно обставленной комнате. В противоположном от нашего места конце стоял огромный полированный стол. Стены украшали лишь редкие мемориальные доски, картины или памятные вещи. Я не должен был нервничать, но ощущение того, что мне уже доводилось бывать в подобной ситуации, в таком же кабинете и перед человеком в таком же звании, явственно витало в воздухе. Пришлось заставить себя вспомнить, что я нахожусь на дружественной территории.
— Добрый день, ребята, — из невидимого дверного проема, одетый в свою камуфляжную форму с синим полковым ремнем, целеустремленно вышел командир Полка. Крупный мужчина ростом более 6 футов [1] с непокорной копной черных волос, он направился к тому месту, где мы сидели. Я начал было подниматься вместе с Энди, Динжером и Мэлом, но он настоял, чтобы я остался сидеть, пока он пожимает нам руки.
Из двери, через которую входили мы, появился помощник с подносом, на котором стояла бутылка шампанского и пять высоких тонких бокалов. Поставив поднос, человек незаметно исчез, закрыв за собой дверь кабинета. Отодвинув стул, чтобы сесть в противоположном углу, полковник произнес свою вступительную фразу, которая будет жить со мной до конца моих дней:
— Итак, джентльмены, прежде чем мы начнем, я хочу, чтобы вы все знали, что вас не собираются отдавать под трибунал.
В комнате установилась оглушительная тишина, кровь отхлынула от моего лица, и я почувствовал, что при этих словах у меня отваливается челюсть. О чем, черт возьми, он говорил? Военный трибунал? Я внимательно посмотрел на человека, чтобы понять, не шутка ли это, но он просто смотрел на меня в ответ, не проявляя никаких эмоций. Я бросил быстрый взгляд на остальных, у которых на лицах было написано такое же недоверчивое выражение. «Он, видимо, нас разыгрывает, — подумал я про себя. — Этот парень даже представить себе не может, через что мы прошли!»
Командир полка подошел к маленькому столику и начал наливать шампанское, передавая каждому из нас по очереди бокал так, как будто того, что он только что сказал, не было. Когда все было готово, он поднял бокал, поднял тост за наше возвращение и выпил. Остальные, несколько шокированные происходящим, последовали его примеру.
Когда я пригубил свой бокал, в моей голове промелькнули воспоминания о прошедших неделях. Образы страха и боли от выстрела, побоев, одиночества в тюремной камере, чувства отчаяния и сомнений, образы Боба, Винса и Легза. Бокал коснулся моих губ, но я так и не выпил.
— Я хочу сразу расставить все точки над «и», — продолжил он, — так что, если у вас есть вопросы о том, что произошло, задавайте их.
Я посмотрел на Энди, ожидая, что он сейчас завалит полковника тысячью и одним вопросом, которыми я мучился последние два месяца, но он ничего не сказал — возможно, понимая, что ступает по очень тонкому льду и не должен первым раскачивать лодку.
Динжер, как всегда непосредственный, такими комплексами не страдал.
— Сэр, что произошло с нашей связью?
— Вам дали неправильные частоты, — ответил полковник начистоту. — Так далеко на севере работать они не могли. Сейчас я выясняю, как такое могло произойти. Что касается вашей спутниковой связи, то на этот вопрос у нас нет ответа.
— А что насчет радиомаяков? — немедленно спросил Мэл. — Почему АВАКСы не отвечали на наши призывы о помощи?
— Вы находились в 300 километрах от зоны их действия. Самолеты ДРЛОиУ работали только в южных регионах, в Саудовской Аравии и Кувейте. Не знаю, кто вам сказал, что на таком расстоянии будет покрытие, но это была неверная информация. В любом случае вы не должны были направляться в Сирию.
Наконец очнулся Энди.
— Но таков был план; сэр, весь патруль находился там, когда командир эскадрона сказал нам, что Сирия будет являться пунктом назначения при уклонении от попадания в плен!
— Я в курсе, и этот вопрос тоже был рассмотрен.
Температура в комнате сразу же начала повышаться. Вопреки тому, что нам говорили, план патруля по уклонению от попадания в плен фактически уводил нас от жизненно важных средств поддержки. Это признание свидетельствовало о невероятном разрыве в коммуникации между командными структурами Полка, и решать эту проблему сейчас было, конечно, слишком поздно.
— Что произошло с порядком действий на случай потери связи? — Снова задался вопросом Динжер. — Почему нам не привезли новую радиостанцию?
— Учитывая наличие этих зенитных орудий С-60, я не собирался отправлять к вам вертолеты до тех пор, пока мы не получим подтверждения о том, что именно происходит. — Потом командир полка продолжил: — У меня в наличии было мало вертолетов и всего четыре полуэскадрона для поддержки. Я не мог рисковать ими, пока обстановка не прояснится.
Не удовлетворившись этим ответом, в разговор вступил я.
— Но в таком случае, почему вы не отправили вертолет с силами быстрого реагирования, когда получили наше сообщение о том, что патруль обнаружен? Наш аварийный пункт сбора находился далеко от этих С-60.
Его ответ был убийственно прямым и точным, не требующим ни уточнений, ни комментариев.
— Послушайте, на том этапе войны «Скады» запускались по Израилю практически каждую ночь. Да я бы пожертвовал эскадроном людей ради обнаружения одного «Скада»! Остановить их было первоочередной задачей, и точка!
Когда до всех дошла вся чудовищность этого заявления, то на мгновение воцарилось гробовое молчание. Если командование Специальной Авиадесантной Службы было готово пожертвовать десятками людей ради одного «Скада», значит, во всех этих раскладах наш призыв о помощи был очень незначительным, и это сразу же выставило патруль в совершенно ином свете.

*****

Теперь мои вопросы были исчерпаны. Я получил ответ, который мне был нужен, и меня больше не будет мучить неопределенность. Это была не наша вина, и мы никогда не были виноваты. Наша судьба была предрешена ответственными лицами, находившимися в безопасном месте. Плохо оснащенные и плохо проинструктированные, мы как обычно были посланы туда на свой страх и риск; просто никто не счел нужным сообщить нам об этом. «Расходный материал» — может быть, это и неприятная характеристика, особенно для элитных солдат, но теперь я не сомневался, что в нашем случае она была очень точной.
— Шла война, и нужно было принимать трудные решения, — продолжал полковник. — Сейчас это может показаться трудно оправданным, но в то время это была реальная ситуация.
Но оправдаться было трудно, особенно с учетом знаменитого полного превосходства коалиции в воздухе и наличия круглосуточно работающей поисково-спасательной службы американцев. В таких условиях даже отсутствие свободных авиационных средств в качестве оправдания звучало очень неубедительно. Однако еще важнее было то, что эти решения, отсутствие действий или поддержки, когда патруль в ней нуждался, в конечном итоге привели к гибели трех человек, а также к пленению и пыткам еще четырех.
Когда до меня дошел весь масштаб пояснений командира, я понял, что больше не увижу Полк в прежнем свете; пьедестал, на который я его возводил, был выбит у меня из-под ног.
Проблема была не в бойцах — они были выдающимися. Нельзя было требовать от солдат большей самоотверженности и преданности — они и должны были быть такими, чтобы добиваться своего. Это была моя вера в систему, которая оказалась разрушена, в систему с неписаным кодексом чести, который гласит, что вы можете рассчитывать на поддержку, когда дела идут не так, как надо. В тот момент, когда это заявление вырвалось из уст полкового командира, я утратил свою кивийскую наивность, а те, кто командовал Полком, утратили мое доверие.
Преданность и доверие — это вещи, которые не даются легко и не должны восприниматься как должное; их нужно заслужить. Чтобы получить такие дары, а это именно дары, нужно отвечать взаимностью, лелеять их и никогда не злоупотреблять ими. Как мне показалось, независимо от того, кто принял решение проигнорировать нашу просьбу о помощи, это стало злоупотреблением нашей преданностью и доверием, а я никогда не допущу, чтобы такое повторилось вновь.
Пока командир отвечал на вопросы остальных, мои мысли перепрыгивали то в настоящее, то в прошлое. Теперь я потерял всякий интерес к разговору, мне просто хотелось выйти из комнаты. Если бы я слишком долго размышлял над услышанными ответами, то в своем нынешнем положении это привело бы меня либо к слезам разочарования, либо к ярости. На протяжении всего срока своего заключения я корил себя, будучи уверенным, что в провале патруля и моем пленении виновата моя некомпетентность. Даже в самый мрачный час я и мысли не допускал, что нас просто бросили.
Тут с вопросом, который вернул меня к жизни, выскочил Динжер:
— Почему вы просто не отправили самолет, чтобы он пролетел над нашим местом, чтобы проверить нас?
Теперь в его голосе слышались нотки гнева.
— Я даже не подумал об этом, — ответил командир.
— А как же американский летчик, с которым мы связались через радиомаяк? —спросил Энди.
— Он забыл указать о радиоконтакте в своем отчете. И о том, что нужно кому-то сообщить об этом, вспомнил только через три дня, что, для вас, конечно, было уже слишком поздно.
Мы в изумлении покачали головами. Нашу судьбу предопределили фундаментальные ошибки командования, особенно допущенные после высадки патруля.
Обсуждение продолжалось около 40 минут, прежде чем полковник объявил перерыв. Надо отдать ему должное, он не пытался переложить вину на других, а позволял любым обвинениям возлагаться прямо на его плечи. Он носил высшее звание в Полку, и ответственность лежала на нем.
Не было никаких извинений; это был просто обмен фактами в том виде, в котором они имели место. Однако то, что командир признал, что были допущены ошибки, не освобождал его от ответственности.
— Итак, — подытожил полковник, — я намерен провести открытый разбор и обсуждение того, что произошло с «Браво Два Ноль», для всего личного состава Полка. Я ожидаю, что вы все подготовите полный письменный отчет о случившемся, который должен быть представлен на мое имя в течение двух недель.
Он встал, аудиенция закончилась.
Мы вышли из комнаты в полном молчании, каждый погруженный в свои мысли, пытаясь примирить грандиозность откровений командира с тем, что, по нашему мнению, пошло не так. Но в свете таких критических моментов, как отсутствие «Лендроверов» и нехватка снаряжения; неэффективная разведка противника, местности и погодных условий; неправильные частоты; поспешное планирование; плохая передача информации; неправильное принятие решений и чистое невезение, наша самокритика была чрезмерной и в значительной степени неуместной. Эти внешние факторы в сочетании с непредвиденными обстоятельствами войны мешали патрулю на каждом шагу.
Общеполковой разбор этого боевого выхода должен был стать последней, официальной главой в истории «Браво Два Ноль», но он мало чем помог в решении существующих проблем.
Как выяснилось, этот процесс затянулся на долгие годы, поскольку время от времени появлялся новый кусочек пазла, ранее неизвестный или, казалось бы, не имеющий отношения к делу. Некоторые из них и послужили толчком к написанию этой книги.

*****

Двадцатиминутная поездка из Херефорда на север не заняла много времени, и не успел я оглянуться, как водитель уже подъехал к парадной двери живописного загородного коттеджа. Блю и Гейл стояли уже там, готовые поприветствовать меня. Я выскочил из машины и зашагал на своих костылях, останавливаясь, чтобы сжать протянутую руку Блю.
— Ты в порядке, Майк? — Спросил Блю, скромно улыбаясь. — С возвращением!
Это была одна из сцен воссоединения, которые я снова и снова разыгрывал, находясь в тюрьме; почему-то мне часто казалось, что я совершаю это действие из своей камеры. Когда эти события произошли на самом деле, и именно так, как я себе представлял, я понял, что в каком-то смысле это мой заключенный разум пытается сказать мне, что все будет хорошо; что возвращение в Херефорд и новая встреча с друзьями означают окончательный конец кошмара, через который я прошел.
Оглядываясь на тот период, теперь я отчетливо вижу, что страдал. В моей душе зияла огромная дыра, которая отчаянно нуждалась в исцелении. Хотя Пит, Кен и другие близкие друзья поддерживали и ободряли меня, я знал, что есть только одно место, которое я действительно хотел и в котором отчаянно нуждался: мой родной дом в Новой Зеландии. Именно здесь я мог оставить своих демонов в покое и позволить начаться процессу исцеления.

*****

Холодным, солнечным весенним утром гробы, которые несли безупречно одетые бойцы 22-го полка САС, медленным шагом внесли в церковь Святого Мартина.
Церковь была забита до отказа, в ней собрались бывшие и действующие солдаты САС, пришедшие отдать последние почести погибшим. На каждом гробе, украшенном флагом, лежали полковой ремень, берет и медали, и когда они в торжественной тишине медленно проносились по проходу к кафедре, головы всех присутствующих поворачивались, сопровождая их взглядом, а присутствующие мужчины вспоминали о своей смертности.
Читались хвалебные речи и пелись гимны — в атмосфере, которая была настолько заряжена эмоциями, что не могла не тронуть за душу. Но это было не просто эмоциональное выражение скорби, ведь среди тех, кто недавно вернулся из Персидского залива, чувствовалась настоящая волна гнева — чувство, которое не должно присутствовать на такой службе.
Когда на улице смолк пронзительный треск винтовок почетного караула, одинокий горнист начал играть «Зарю», и его жуткие причитания стали последним приветствием павшим.
Стоя там, на полковом кладбище, я вдруг почувствовал себя очень отстраненным и одиноким — ведь прощальный салют и сигнал горна могли так же легко звучать и в мою честь, и когда каждый проходил мимо могил, склоняя голову и прощаясь, никто не стеснялся своих слез боли и утраты.

*****

Через несколько месяцев после нашего возвращения из Ирака в Стирлинг Лэйнс прибыли представители ООН, чтобы встретиться с теми из нас, кто был военнопленным. Их задача заключалась в сборе показаний о том, как с нами обращались, пока мы находились в руках иракцев — была создана комиссия, которая должна была предпринять попытку взыскать с иракского правительства компенсацию за жестокое обращение с гражданскими и военными.
Бывшим военнопленным САС были присвоены номера, чтобы обеспечить конфиденциальность и защитить наши личности. Мне был присвоен номер «Солдат №5».

ПРИМЕЧАНИЕ:
[1] 1,83 метра.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 05 окт 2024, 15:42 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 06 дек 2012, 19:38
Сообщений: 399
Команда: молодости нашей
Сильнейшая глава, спасибо!

_________________
pour le Roi de Prusse


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 05 окт 2024, 19:52 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 23 ноя 2012, 10:58
Сообщений: 1636
Команда: FEAR
Крайне любопытно, спасибо!

Это конец книги или еще будет?

Я так понимаю, Кобурн, не смотря на утрату доверия, продолжил службу в полку?

Вообще, его реакция немного странная. Он служил в спецназе и должен как никто другой понимать, особенности своей службы. Иначе это примадоннизм какой то.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Майк Кобурн. Солдат номер пять
СообщениеДобавлено: 05 окт 2024, 23:19 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 486
Команда: Нет
Bjorn писал(а):
Крайне любопытно, спасибо!

Это конец книги или еще будет?

Я так понимаю, Кобурн, не смотря на утрату доверия, продолжил службу в полку?

Вообще, его реакция немного странная. Он служил в спецназе и должен как никто другой понимать, особенности своей службы. Иначе это примадоннизм какой то.


Да, он служил еще 6 лет. Был на Балканах, ну и в Северной Ирландии, конечно.
Что до реакции, то он только-только пришел из NZSAS, где с одной стороны многое жестче, а с другой все более семейно, и 22 полк слишком наглядно ему показал одну из сторон их принципа биг бойз геймз - биг бойз рулз.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 67 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3, 4  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: Yandex [Bot] и гости: 2


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group
Theme created StylerBB.net
Сборка создана CMSart Studio
Русская поддержка phpBB