Спасибо большое. Эвакуация передового патруля на вертолете связи и управления - это конечно, лихо.

В процессе перевода вылез один нехороший момент.
Местами встречается разное написание фамилий участников и номеров подразделений. Робертсон = Роберсон; Бауэр = Бауэрс... 1/7-я или 7/1-я вертолетная рота...
Иногда явно видно, что это одно и то же лицо, а иногда непонятно - или разные люди, или почти однофамильцы. По подразделениям и частям проще - можно со справочниками свериться.
При окончательной правке и редактуре готового перевода надо будет внимательно все вычитать и сверить еще раз.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Донгтам
25 марта 1969 г.

Наполненный дымом вертолет падал с неба, как сброшенная с самолета пушка с нераскрытым парашютом. Полагая, что мы вот-вот станем одним из 10 000 вертолетов, «купившим ферму» [1] во время войны во Вьетнаме, я перешел в странный режим автопилота — повышенная бдительность и острота ощущений сочеталась в то же время с расслабленностью и пофигизмом. Полностью сосредоточенный и готовый к действиям, я уже испытывал такое состояние раньше.
Но в ста ярдах от быстро приближающегося участка, который выглядел как очень твердое рисовое поле, двигатель перестал пищать. Дым в отсеке экипажа рассеялся, и мы начали набирать высоту. Брюс Палмер и его суперкомпетентный экипаж творили чудеса и каким-то образом не только подняли нашу больную «птичку» в воздух, но и выхаживали ее всю дорогу до Донгтама.
Когда мы, ковыляя, добрались до посадочной площадки 3-го хирургического госпиталя, уже стемнело. Как только вертолет опустился на землю, медицинская бригада погрузила нас с Рейнольдсом на носилки и потащила на сортировку. Док поспешил отправить Рейнольдса в хирургию, спасая ему жизнь, мне же наложили повязку на рану, чтобы остановить кровотечение, и вкололи морфий, от которого я улетел на Луну.
Пуля вошла мне в левую ногу примерно в шести дюймах от лодыжки и вышла примерно на четыре дюйма выше, оставив выходное отверстие размером с кулак. Эта нога, дважды пробитая раскаленной сталью в Корее и еще один раз во Вьетнаме, уже приняла на себя столько ударов, что на ней почти не осталось мест для новых шрамов. А теперь еще и эта маленькая злая неприятность.
Где-то в своей дремоте я слышал, как Донгтам начал подвергаться сильному обстрелу со стороны Вьетконга, но был слишком рассеян, чтобы беспокоиться о прилетающих снарядах. А когда где-то глубоко в недрах системы подземных бункеров 3-го хирургического госпиталя я пришел в себя, минометные мины и ракеты все еще продолжали сюда палить — судя по звукам, доносящимся снаружи, мы могли бы находиться на пляжах Анцио во время Второй мировой войны. [2] К счастью, бункерный комплекс госпиталя был хорошо оборудован — чтобы вывести его из строя, потребовалась бы небольшая ядерная бомба, и поскольку я был обдолбан морфием, мне было все равно, пусть даже мы вышли бы на улицу, светясь от радиационной пыли.
Я дремал, периодически выплывая из сонного тумана, но в конце концов вспомнил о Доке Холли — как же ему не повезло, что он оказался в отпуске. К счастью, Док Шварц, его сменщик, был скроен из такого же крепкого материала, и проделал блестящую работу, подлатав людей Уоллеса, пока пули пронзали нашу «птичку», — тем днем и в ту ночь его мастерство спасло множество жизней. Внезапно знакомый голос прервал мои мысли.
— Крутой Рекондо, сэр! — отчеканил Чарли Винтцер, отдавая честь.
Шварц отправил Винтцера в госпиталь, чтобы тот проверил состояние раненых «Крутых». Я был рад его видеть — Чарли любили все солдаты батальона, включая меня. Он олицетворял собой дух всех медиков батальона, которые следовали примеру сорвиголовы Дока Холли, — обладали смелостью, превосходящей здравый смысл, вкупе с суперпрофессионализмом. Старший медик, глубоко преданный бойцам батальона «Крутых», он прошел годичный курс медицинской подготовки в Форт-Сэм-Хьюстоне и, вероятно, мог оттяпать ногу, вырезать аппендикс или принять роды наравне с любым хорошим сельским врачом.
— Вас перебросят в Лонгбинь на вертолете, как только прекратится летящий сюда поток дерьма, — сообщил мне Винтцер.
Не то, что я хотел услышать. Мое место было снова у «Крутых».
— Как рана? — спросил я.
— Плохая новость состоит в том, что у вас сильно повреждены мышцы. Хорошая новость состоит в том, что рентген не выявил переломов. Думаю, вы проваляетесь здесь месяц, а потом еще какое-то время будете хромать, как Сэмми-хромоножка. [3]
Месяц?! Да ни в жизнь!
Задорное «Крутой Рекондо» Винтцера вызвало громкий хор таких же возгласов. Я огляделся и обнаружил, что бункер заполнен ранеными из роты «Бэттл», покрытыми окровавленными бинтами, многие из которых были прикованы к койкам, но непобедимые духом. Конечно, они были ранены, и за последние десять часов они пережили кошмар, который никогда не смогут познать оберегаемые, привилегированные лица, те, кто смог избежать этой нехорошей войны. Но эти благородные воины, в основном дети «синих воротничков» со всей Америки, оказавшиеся на войне, которую Соединенные Штаты стремительно проигрывали, были потрясающими.
Лежать на носилках в трех футах от земли на столе, заваленном мешками с песком, и слушать голоса этих юных героев, стало одним из самых трогательных моментов в моей жизни. Я так гордился ими. И не только за храбрость, проявленную ими в тот день, но и за их боевые сердца и глубокую любовь к своим боевым собратьям.
Аплодисменты усилились, когда в бункер ворвался Эд Кларк вместе с половиной роты «Даггер», которая, казалось, все еще обмывала награды, полученные днем. Чтобы добраться до госпиталя, они прошли сквозь минометный огонь Вьетконга.
— Ребята услышали, что вас ранило, полковник, — проговорил Кларк, протягивая мне пиво. — Мы решили заглянуть, чтобы вас подбодрить.
Доктора госпиталя пытались прогнать нарушителей порядка, но вскоре махнули рукой. Наверное, это было разумно. Выпускать вооруженных, полупьяных «ондатр рисовых полей» из подземного бункера под жестокий обстрел стало бы большой тактической ошибкой. И вот они пили пиво и кричали «Крутой Рекондо», как вдруг моя голова начала кружиться. Весь этот морфий в сочетании с израсходованным адреналином обрушился на меня, словно гигантский «Микки Финн». [4] Последнее, что я увидел, прежде чем отключиться, — это светильники, раскачивающиеся взад-вперед под обстрелом, пыль, падающая с тяжелого деревянного потолка бункера при каждом близком попадании снаряда, звуки «гуп, гуп, гуп» прилетающих снарядов и скандирующие крики «Кру-той! Кру-той! Кру-той!»
Идеальная военная колыбельная.
Пока Палмер на своей потрепанной «птичке» доставлял нас в госпиталь, воины роты «Бэттл», все еще находившиеся на поле боя, молились о наступлении темноты. К тому времени, когда она наступила, все они отошли в безопасное русло ручья. Марти Майлз, Рик Хадсон, Дэн Эванс, два солдата из 3-го взвода вместе с сержантом 3-го взвода Роном Салсером были последними живыми американцами, добравшимися до большой и такой замечательной канавы.
«Прибыл “Даст-Офф” и отвез меня в госпиталь, — вспоминает Салсер. — Там с меня содрали одежду и наложили на промежность небольшой кусочек хлопчатобумажной ткани, а затем внезапно отвезли в операционную, и помню, что перед тем, как я вырубился от наркоза, там было жутко холодно».
Когда двадцатиоднолетний Салсер очнулся, он лежал на спине, повернув голову на одну сторону, пока не увидел, что на соседней с ним койке лежит раненый вьетконговец. «Я просто впал в ярость, — рассказывает он. — Начал орать, чтобы его убрали. Медсестра увезла его, но его лицо я никогда не забуду. Я был уверен, что это один из тех парней, которые издевались надо мной».
К удивлению врачей, кровь Салсеру не понадобилась. Один из хирургов сказал ему: «Вы, должно быть, видели, как эта штуковина приближается, входит и втягивает все ваши внутренности в грудную полость, потому что она не задела ни печень, ни толстый или тонкий кишечник, ни желудок, ни что-либо еще из жизненно важных органов».
«Так что все, что она сделала, — это проделала во мне большую дыру», — подытожил Салсер.
Вернувшись в джунгли, Эванс обнаружил Нева Бамстеда «стоящим на коленях в сорняках перед руслом ручья вместе с радиотелефонистом Билли МакАлистером и отделением “ворчунов”». Он сообщил офицеру, что они были крайними и что всех раненых уже вытащили.
«Так что если увидите там еще кого-нибудь, то это точно ВК, поэтому убейте их», — сказал Эванс, указывая на опушку леса.
В канаве сидела разбросана горстка выживших бойцов 1-го взвода. «Как только мы решили, что вернулись все, то попытались перегруппироваться, потому что оказались сильно разбросаны на поле», — вспоминает «Медвежонок» Бауэр.
«Все искали Дока Эванса», — сообщил мне Арлес Браун своим западно-вирджинским говором. — Никто из нас его какое-то время не видел, и все немного беспокоились за него, потому что он всегда заботился о раненых, не обращая внимания на себя».
Браун был самым маленьким во взводе, его рост едва достигал пяти футов шести дюймов. Когда он узнал, что его товарищи попали в беду, он снял гипс со своей сломанной ноги и отправился на вертолете с базы огневой поддержки в бой. Он хотел сам убедиться, что его лучшие друзья уцелеют, особенно Док.
«Мы испытали огромное облегчение, когда увидели, как он спускается в канаву вместе с Хадсоном, — рассказывает «Медвежонок». — Все подбежали к ним, как будто это было какое-то большое воссоединение. Наверное, так оно и было».
— Мы думали, что ты умер, — сказал Бауэр.
— Для меня это новость, — ответил Док Эванс. Эл Джей Хендерсон выдал свое волнение, чуть сильнее затянувшись огрызком одной из своих вездесущих сигар, Рон Миллер сверкнул мальчишеской ухмылкой, а Марио Сотелло похлопал его по спине, словно желая убедиться, что он действительно здесь.
Марти Майлз, принявший взвод лейтенанта Кеппела, теперь делил командование ротой «Бэттл» с передовым артиллерийским наводчиком Россом Стерлингом.
— Ты занимаешься пехотой, — сказал офицер, — а я — артиллерией!
Майлз назначил взводных сержантов и расставил то, что осталось от пошинкованного подразделения — в бою оно потеряло около 30 процентов личного состава, — «на хорошие оборонительные позиции».
Почти у всех солдат Майлза заканчивались боеприпасы к винтовкам M-16 и гранатометам M-79, а ему самому нужны были пулеметные ленты для M-60. Он велел своим ребятам перераспределить патроны между собой, а затем приказал своим командирам раздобыть их побольше у солдат роты «Алерт». Из-за того, что Уинстон весь день провел в «Стране желтого дыма», у них остался полный боекомплект.
«Как только я добрался до канавы и расположил свое отделение на позиции, мы проверили наличие боеприпасов, — вспоминает сержант Бауэр. — В общей сложности у меня оказалось около пятидесяти патронов к М-60, может быть, по две полные обоймы к М-16 на человека и по два выстрела к М-79. Нам было очень хреново».
Майлз хотел, чтобы ему доставили патроны и запасные стволы для М-60. Большинство его пулеметов во время боя перегрелось, и он опасался, что стволы повело. Но на его просьбу никто не реагировал в течение нескольких часов, хотя в пехоте снабжение боеприпасами должно иметь наивысший приоритет, — особенно когда роты «Алерт» и «Бэттл» находились лицом к лицу с сильным, численно превосходящим противником, который мог атаковать в любой момент. Как сказал Эл Джей Хендерсон: «Нам оставалось только бросать в них камни».
Не исключено, что задержка с пополнением запасов могла стать результатом того, что «дерьмо случается». База Донгтам, где базировались транспортные вертолеты «Джей Хоков» — авиационного батальона 9-й пехотной дивизии, — в тот момент, как я убедился на собственном опыте, подвергалась серьёзному минометному и ракетному обстрелу. Вполне возможно, что авиация 9-й дивизии не могла поднять «борта» с земли до тех пор, пока в Донгтаме все не затихло. Но какова бы ни была причина, неспособность пополнить боеприпасы для солдат роты «Бэттл» оставляла их на произвол судьбы.
Сержант Дюбуа помнит, как он рылся в снаряжении раненых и убитых, отчаянно ища новые патроны. Его окоп находился рядом с КНП майора Бамстеда в воронке от бомбы, и он наблюдал за его действиями. «Честно говоря, он немного потерял голову, — вспоминает Дюбуа. — Ему постоянно что-то слышалось, и он говорил что-то вроде: “Эй, они идут. Вы слышите?” — что уверенности мне совсем не добавляло».
Поле боя затихло, пока люди Майлза и Энджайла окапывались. Затем Росс Стерлинг расположился на КНП Бамстеда и начал наносить артиллерийские удары по позициям противника.
«Лейтенант Стерлинг всю ночь проходил туда-сюда по их позициям, — рассказывает радиотелефонист Бамстеда Билли МакАлистер. — Звучало это, конечно, хорошо».
В 02:00 отделение ВК прощупало позицию роты «Бэттл», но прекратило атаку после того, как проснувшиеся воины открыли по нему огонь. Майлз, обеспокоенный тем, что это может быть лишь острие копья Вьетконга, спросил Бамстеда, как продвигается запрос на поставку боеприпасов. Бамстед вызвал батальонный штаб и выяснил, что наконец-то два вертолета с боеприпасами уже в пути.
Десять минут спустя ведущий транспортный вертолет, летевший без включенных бортовых огней, закружил над посадочной площадкой к востоку от русла ручья, который в течение всего дня использовался для подхода подкреплений и медицинской эвакуации. Бамстед лично направил его туда с помощью стробоскопа. Все было просто — легкий подход; никаких деревьев; открытые, ровные рисовые поля. Никакого контакта с землей. Первый «Джей Хок» пронесся над землей и завис, пока экипаж быстро выбрасывал гранаты и мины «Клеймор», после чего отвалил в сторону. Группа бойцов из роты «Бэттл» собрали боеприпасы и отправились обратно к своим подразделениям.
Вторая «птичка» со столь необходимыми пулеметными и винтовочными патронами последовала тем же маршрутом с запада на восток, и Бамстед снова навел ее на площадку своим стробоскопом. По его мнению, летчик «зашел слишком низко и слишком быстро», после чего разбился примерно в ста ярдах к северу от площадки приземления. Однако несколько солдат роты «Бэттл» утверждают, что слышали выстрел из РПГ и видели, как в вертолет попала граната. Сержант Дюбуа, который провел почти четыре года во Вьетнаме в качестве пехотинца и члена экипажа вертолета, клянется, что видел, как в вертолет попала граната, когда тот находился «в двадцати пяти футах от земли».
По словам Дэна Эванса, «вертолет зашел на посадку, и я увидел, как с дерева сыплются искры, а затем он накренился вправо, упал прямо вниз и сразу же начал гореть».
Был ли это РПГ или случайность, но вертолет вспыхнул, превратившись в огненный шар, озаривший поле боя. «Это было похоже на костер в честь футбольной победы, — сказал Марти Майлз с видом закаленного ветерана. — Об экипаже я не беспокоился, я беспокоился о том, что это подсветит мои позиции и мои ребята потеряют ночное зрение».
В отблесках огня «можно было увидеть силуэты летчиков и членов экипажа, которые выпрыгивали и убегали», — сказал Эванс. Пронеслись боевые вертолеты, прикрывавшие их.
Однако внутри «птички» оказался зажат правый бортстрелок Уильям В. Шот. Вскоре на борту горящего вертолета начали взрываться боеприпасы.
«Вы могли слышать его крики, когда он умирал, — сказал Бауэр. — Тяжело об этом говорить, но мы настолько огрубели, что в тот момент меня это не волновало. Это была очень длинная ночь, никто не спал, это точно. Можно сказать, у нас на уме были совсем другие заботы. Сейчас же, когда я вспоминаю об этом, очень трудно не задыхаться».
Эванс чувствовал себя совершенно беспомощным. «Его крики эхом разносились по всему периметру. Это было ужасно. Огонь был слишком сильным, чтобы подойти к нему близко. Мы ничего не могли сделать».
Горящий вертолет сотряс еще один взрыв, и крики милосердно прекратились. Чуть позже на позиции роты «Бэттл» забрел еще один член экипажа. Остаток ночи прошел спокойно. [5]
С первыми лучами Солнца поисковые группы роты «Бэттл» подняли оставшиеся тела своих погибших товарищей и привели в порядок оружие и снаряжение. В 07:10 на позиции роты «Алерт» вышло четыре вооруженных солдата ВК, которые были уничтожены, после чего роты «B» и «A» были эвакуированы и переброшены обратно на БОП «Денжер». Так закончился почти двадцатичетырехчасовой ужас.
Следующее мое воспоминание — как я очнулся в санитарном вертолете по пути в Лонгбинь, не уверенный том, что меня привело в сознание: был ли это холодный ветер, стоны ребенка на сиденье надо мной или сильная вибрация вертолета от сотрясений снарядов, разрывающихся вокруг нас. Вьетконг достиг прямого попадания по огромному складу боеприпасов, о котором я беспокоился, когда впервые прилетел в Донгтам два месяца назад. Он полыхал уже несколько часов, и мы оказались в самом центре шквала раскаленного металла.
Ларри Фолкенберг так никогда и не забыл о тех взрывах: «Когда я проснулся, по складу боеприпасов уже били, столы тряслись, и я подумал: “Сейчас опять начнется”. Тогда мне стало по-настоящему страшно, потому что я не знал, насколько все плохо. В госпитале я увидел старого Слима Холлемана, он лежал на боку, в боковом проходе вместе со мной, и я увидел, что у него на голове большая белая повязка. Я начал кричать ему, я говорил: “Слим, Слим”, — а он не отвечал, и через несколько минут они вошли и накрыли его с головой. Я и сейчас это вижу. Он умер прямо там, это было очень страшно. А мне было всего девятнадцать».
Небо озарилось, как на одном из многомиллионных праздников Четвертого июля. Сотни тысяч боеприпасов, от крошечных патронов для М-16 до огромных восьмидюймовых артиллерийских снарядов, детонировали друг от друга, наполняя ночь раскаленными осколками. Но даже находясь в таком состоянии, я не мог не думать о том, как я рад, что стал солдатом-пехотинцем. Мне никогда не нравилось летать на самолетах во вражеском небе — и неважно, что в данном случае боеприпасы были нашими. Тонкий металлический лист, покрывающий пол летающей машины, никогда не казался мне достаточной защитой для самых важных частей тела. Многие «ворчуны», включая и меня, во время вертолетных десантов сидели на своих стальных шлемах — высший пилотаж в прикрытии своей задницы. И всякий раз, когда я летал, я тосковал по безопасности хорошего, глубокого окопа.
Наконец мы приземлились в эвакогоспитале в Лонгбине. Когда я очнулся, врач осматривал мою ногу.
— Полковник, вам повезло, — сказал хирург. — Если бы эта пуля прошла на волосок ближе к вашей берцовой кости, пришлось бы отнять ногу.
— Да, — ответил я, медленно опустив взгляд, чтобы убедиться, что под простынями лежат две ноги. — Мне всегда везло.
Он осмотрел рану и наложил свежую повязку.
— Судя по вашей медицинской карте, это ваше седьмое ранение. С таким количеством металла, извлеченного из вас, я не уверен, что везение — это правильное слово. В любом случае, по крайней мере, вы больше не будете получать «Пурпурные сердца». По действующим правилам, вы можете оставаться здесь только четыре дня. После этого вас отправят в Японию.
«Да ни в жизнь!» — подумал я.
— Погодите, док, в моем батальоне восемьсот ребят, которых я пытаюсь уберечь от попадания сюда. Это ничего не значит — батальонные медики смогут об этом позаботиться.
— Это невозможно, — ответил он. — Ноге нужен месяц, чтобы зажить, и, вероятно, пройдет еще месяц, прежде чем вы окажетесь ограничено годным к военной службе.
Доктор рассказал мне, что он был пехотинцем на «большой войне», пройдя от Нормандии до Бельгии, где осколок снаряда отправил его домой. Поэтому он знал, что такое пехотное братство, и это стало для меня отличной передышкой. Другой док мог бы решить, что я сошел с ума, выбрав Дельту, а не Токио, и отправить меня в Японию по другим причинам — например, заставить присоединиться к Билли Уинстону в армейской психушке.
На следующее утро после боя сержант привел Уинстона к Доку Шварцу. «Он был в полной боевой готовности, но, казалось, не имел связи с реальностью, — вспоминает Шварц. — Сержант сказал мне: “Док, вы должны помочь мне, вы должны с ним что-то сделать. Я не знаю, что произошло с моим капитаном”».
«Я положил Уинстона в задней части медпункта на одну из коек, — продолжает Шварц. — Ситуация была довольно непростой. Я спросил сержанта, что случилось. Тот ответил мне, что Уинстон просто сошел с ума. Приказы, которые он отдавал, были бессмысленны, он потерял всякую связь с реальностью».
Сержант пошел и сел на койку напротив Уинстона. «Он был хорошим парнем, — говорит Шварц, — он любил и уважал капитана Уинстона, и у него разрывалось сердце от того, что у его командира поехала кукуха». Вдруг Уинстон повернулся к сержанту и произнес: «Я хочу продолжить диктовать свои мемуары». Тот достал блокнот, и капитан начал надиктовывать что-то грандиозное. Все напоминало то, как Наполеон описывает всю свою грандиозную военную кампанию и то, как ее следует проводить.
«Я не знал, что, черт возьми, делать, потому что он явно свихнулся. Мне не хотелось эвакуировать этого парня отсюда как психа, поэтому я решил сделать самое простое из возможного: потяну время и посмотрю, что произойдет. Я вышел за рамки дозволенного армией, но мне было абсолютно наплевать на то, что может позволить армия. У меня была какая-то совершенно оптимистическая идея, что он выкарабкается, и мы сможем все это преодолеть. По итогу, я уже не мог все это затягивать, и мне пришлось его отправить. Мне пришла в голову мысль, что, возможно, придется делать это в смирительной рубашке, но в этом не было никакой необходимости. Я просто вызвал медицинскую эвакуацию, и сержант отвел Уинстона в самолет. Это был последний раз, когда я его видел».
Я понимал, что сам выгляжу сумасшедшим, но все равно настаивал на своем перед доктором, хотя он смотрел очень скептически.
— Послушайте, я могу управлять батальоном на костылях. В Корее я ушел в самоволку из госпиталя с рукой в гипсе, чтобы вернуться в свое рейдовое подразделение. Вы же не заставите меня снова уйти в самоволку?
— Я могу приковать вас к кровати.
Я видел, что он старается не улыбаться. Это хорошо, — у меня оставалось пространство для маневра.
Другой медик воткнул мне в руку иглу, и меня повезли в операционную. Проспав почти двадцать часов подряд, я пришел в себя на следующий день от голоса Джона Хейса, разговаривающего с медсестрой. Рядом с ним, ухмыляясь от уха до уха, стоял Чам Роберт, теперь уже артиллерийский офицер связи Хейса.
— Привет, сэр, — произнес я немного смущенно. — Как там мальчики?
— Достаточно хорошо, чтобы беспокоиться о тебе. Во время боя я подобрал сержанта, которого ранило в плечо и ногу, и первое, о чем он меня спросил, было: “Как полковник Хакворт?” В большинстве подразделений 9-й дивизии солдаты даже не знают имени командира батальона, не говоря уже о том, чтобы беспокоиться о нем.
— Ну, я тоже о них беспокоюсь. Как дела в роте «Бэттл»?
— Все хорошо. После твоего ранения ничего серьезного не произошло. Рота «Бэттл» вернулась на базу «Денжер», и готовится к выходу в засаду сегодня вечером.
Слова Хейса были лучшим лекарством, которое я получил после ранения.
— Послушайте, — сказал я, — вы должны сказать генералу Юэллу, чтобы он положился на медиков и вытащил меня отсюда.
— Я знаю, что Юэлл хочет, чтобы ты вернулся, Хак. «Крутые» — его лучший батальон. Можешь не сомневаться, я попрошу его потрясти пару деревьев. Но ты не торопись и лечись. Джордж Мергнер хорошо справляется со своей работой, он чертовски хороший солдат, со стальными яйцами. Прошлой ночью он спас много жизней. Я подал на него представление на награждение «Крестом летных заслуг». А остальные твои парни убивают конгов так, как ты их учил.
— Рота «Бэттл» должна быть занята, — сказал я. — Ли Даймент должен как можно скорее направить к ним взвод запасных. Если они будут сидеть на БОП «Денжер» и зализывать раны, то просто будут жалеть себя и никогда не сядут обратно на своих лошадей.
— Понял, Хак. Мергнер заставил их чистить оружие и нагрузил так, что они выпрыгивают из штанов. Сегодня утром я был на базе «Денжер», и рота «Бэттл» убирала окурки и бумагу, как будто они вернулись в Форт-Беннинг. Я также выделю тебе несколько офицеров. Мергнер сообщил мне, что в твоих четырех пехотных ротах осталось всего семь офицеров, а по штату вам положено двадцать четыре. Итак, что ты хочешь делать с ротой «Алерт»?
— Уинстон уже никогда не вернется. Жаль, он был одним из моих лучших офицеров, пока не сломался. Думаю, стоит оставить в седле Фрэнка Энджайла. Я отправил Трента Томаса к австралийцам, он должен будет заменить Уинстона на следующей неделе. Фрэнк чертовски хорошо справится, пока не вернется Трент.
Хейс попросил Чама уйти, чтобы мы могли переговорить наедине.
— Надеюсь, ты порвешь Уинстона на куски в его служебной характеристике, — сказал Хейс.
Я ни за что не собирался этого делать.
— Я много с ним дрался и здесь, и в 101-й дивизии, и он хороший человек. Просто его фляга переполнилась. У некоторых людей фляги больше, чем у других. Не думаю, что из-за того, что он временно сошел с ума, его карьера должна пойти под откос.
Хейс скрестил руки на груди и одарил меня своим суровым взглядом.
— Или это просто потому, что он избалованный сын трехзвездного генерала?
— Да ладно, Джон, его старик тут ни при чем. Давай дадим ему небольшое послабление.
— Хак, если я соглашусь с твоим предложением, Бамстеда ты тоже будешь спасать? После того как тебя ранили, я пытался что-то предпринять, но этот болван ничего не сделал. Он просто застыл и шептал в рацию. Сформировали оборонительный периметр и затихарились на всю ночь. Должен сказать тебе, Хак, мой инстинкт говорит, что это он потерял мозги — если, конечно, у этого засранца они вообще были.
— Твой инстинкт тебя не обманывает — он был не тем парнем, на которого можно было положиться в бою. Здесь я действительно облажался. Дай мне обдумать это и выработать предложения. А пока пусть он поможет Джорджу Мергнеру. Сейчас не время вводить в строй нового оперативного офицера.
Хейс повернулся, чтобы уйти.
— Пойду попрошу Ли Даймента заняться оформлением наградных листов, — сказал он мне. — Там было несколько невероятных актов героизма, и я хочу, чтобы они были отмечены. Знаю, что есть как минимум одна Медаль Почета, три или четыре Крестов «За выдающиеся заслуги» и куча Серебряных и Бронзовых Звезд.
Армия, как водится, проредила «Крутых», указанных в списке Хейса. Но Док Эванс, Юджин ОʼДелл и Марти Майлз были награждены Крестами «За выдающиеся заслуги»; сержант Уоллес, заслуживший Медаль Почета, и лейтенант Стерлинг, которого представили к Кресту «За выдающиеся заслуги», вместе с доблестными «Медвежонком» Бауэром и Доком Шварцем, получили по Серебряной звезде.
После того как Хейс и Роберт ушли, я продолжил проигрывать этот бой заново, как делал это каждое свободное мгновение после ранения. Как рота «Бэттл» оказалась в открытом поле? Почему Тернер не использовал маршрут, где его солдаты могли бы воспользоваться укрытиями от наблюдения и огня? Что случилось с инструкцией о стандартном порядке действий батальона, согласно которому впереди главных сил должен идти головной дозор, и тем самым предотвращать распиливание всего подразделения на кусочки? Господи, да мы же с таким трудом научились этому в Куинёне, где Бамстед был командиром взвода, и в Дакто, где он командовал ротой «Тигров». Во «Вьетнамском букваре», в книге для командиров «Крутых», и во время неоднократных личных встреч с каждым командиром, начиная с отделения и выше, я неоднократно подчеркивал необходимость всегда выделять головной дозор.
Вопросы кусали меня, как муравьи Дельты, но я знал, что не найду ответов, пока не вернусь в батальон. А пока мне приходилось мириться с тем, что если бы я не отправился на церемонию награждения личного состава роты «Даггер», я был бы там, где и должен был быть: сражался бы со своим батальоном. И я знал, что этот неудачный выбор останется со мной навсегда.
В роте «Бэттл» погибло шесть человек — Фрэнк Джозеф Эллис-младший, Эрл Маршалл Хейс, Джо Эрл Холлеман, Деннис Р. Ричардс, Брэдли Джеймс Тернер и «тигриный скаут» Дой, еще девятнадцать человек получило ранения. В роте «Алерт» потерь не было, за исключением одного сильно контуженного снарядом капитана. Подразделение «Джей Хоков», выполнявшее ночной рейс по доставке боеприпасов, имело одного погибшего — Уильяма В. Шота-второго, сгоревшего в вертолете.
Всего было учтено двадцать три убитых солдат противника. Тактическая авиация ВВС США, ударные «ганшипы» армейской авиации и артиллерия в тот день и ночь положили в землю достаточно стали, чтобы потопить эту крошечную часть Вьетнама. Опыт подсказывал мне, что их огонь уничтожил много вьетконговцев, но, как и в покере, в конце игры важны только те фишки, которые лежат перед тобой. Когда я вернулся к «Крутым» и узнал, что на следующее утро после боя место боестолкновения не было прочесано, я был очень зол, но я также мог понять и решение Джона Хейса: у него на земле стояли два обезглавленных подразделения под командованием неумелого некомпетентного человека, у которого давно закончился боевой заряд. Как бы горько это не было на вкус на тот момент, но в ретроспективе вынужден признать, что он оказался прав.
Все время, пока я оставался в Лонгбине, меня терзало чувство вины. Но потом мой хирург и главный врач, руководивший 3-м хирургическим госпиталем, придумали, как эвакуировать меня на фронт, а не в тыл, и я получил билет обратно в Донгтам.
— Вас оставят там, и когда с вашей раной все будет в порядке, то вы сможете вернуться в свое подразделение, — сообщил мне хирург. — Я отправляю вас обратно, потому что, когда меня ранило, я тоже не хотел покидать свой взвод. Сегодня днем вам выдадут костыли, и вместо того, чтобы пить пиво в постели, вы сможете доковылять в клуб. Возможно, я сам присоединюсь к вам позже.
Я был в восторге, и почувствовал прилив привязанности к этому великому Доку, который понимал, как я отношусь к своим людям и почему мне нужно вернуться к ним. Мы все были братьями, независимо от цвета кожи и вероисповедания, выкованными в самой горячей печи, известной человеку, — наземном пехотном бою.
Вот почему я всегда считал, что рассказы о расизме во Вьетнаме сильно искажены. В пылу сражения не было ни белого, ни черного цветов, — только армейский зеленый. Я не говорю, что расизма не существовало, особенно вдали от полей сражений, но только не там, где пули разрывали тела и жизнь каждого зависела от того, кто находился рядом. Не хочу показаться наивным. В джунглях существовало и очень практичное противоядие от расизма. Как сказал пехотинец Кен Скотт из роты «Клеймор» родом из Тринидада: «Если ты чернокожий и у тебя в руках заряженное оружие, и оно не на предохранителе, то никому не интересно демонстрировать свой цвет кожи или расизм, который у них есть. Возможно, он у них присутствует, но на поле боя он проявляться не будет».
Правда состоит в том, что мало кто из «Крутых», в том числе и я, сражался за Соединенные Штаты Америки, за флаг, за Ричарда Милхауса Никсона или за 9-ю пехотную дивизию. Мы сражались и были готовы умереть друг за друга, — так, как Деннис Ричардс погиб за смертельно раненного Брэдли Тернера, и как сержант Дон Уоллес чуть не погиб за Джо Холлемана. Мы были преданы нашим братьям по оружию из батальона «Крутых». Мы держались друг за друга, и больше всего боялись подвести своих товарищей.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Англ. Bought the farm. Фраза из авиационного сленга, восходящая к первой половине XX века, к тем временам, когда летчики разбивались, и их самолеты зачастую падали на чьи-то хозяйственные постройки, после чего государству приходилось выплачивать хозяевам компенсацию; соответственно, фраза «купил ферму» стала означать «погиб, упав на нее». В нашем языке ближе всего по значению к ней подходят выражения «гробануться» или «дать дуба».
[2] Во время обстрела Донгтама была убита и ранена почти сотня военнослужащих, в основном «ремфов», которые в тот момент активно зарабатывали свое боевое жалование; также в хлам была разбита дюжина вертолетов (прим. автора).
[3] Англ. Sammy-the-Gimp. Персонаж когда-то популярного, а потом давно забытого комикса, существовавшего ещё в незапамятные времена в виде сувениров и детских игрушек.
[4] На сленге «Микки Финн» (или просто «Микки») — это напиток с добавлением инкапаситирующего вещества, в частности хлоралгидрата, который дают человеку без его ведома с целью вывести его из строя или «вырубить». Существует версия, что свое название он получил в честь менеджера и бармена салуна Lone Star Saloon и ресторана Palm Garden, функционировавших на Южной Стейт-стрит в Чикаго с 1896 по 1903 год, которого обвиняли в использовании нокаутирующих капель, чтобы обездвижить и ограбить некоторых своих клиентов.
[5] В 1995 году, когда Эд Кларк и Док Холли вновь посетили поле боя, местные жители, назвавшиеся солдатами или сторонниками Вьетконга и заявившие, что они находились там 25-26-го марта, рассказали им, что в вертолет попала граната от РПГ как раз в тот момент, когда он заходил на посадку. Они указали место на рисовом поле, где вертолет разбился и сгорел, что в точности совпадало с воспоминаниями Кларка. Они также рассказали, что на следующий день после боя вокруг места крушения были найдены коробки рационов «C» и другие американские припасы и снаряжение. Одна пожилая женщина, которая, по словам Кларка, достаточно хорошо описала бой, чтобы являться очевидцем, сказала, что у ее подруги до сих пор хранятся часы, снятые с «мертвого американца». Был отправлен посыльный, вскоре вернувшийся с часами, которые, как подозревали Холли и Кларк, принадлежали члену экипажа вертолета Уильяму Шоту. Спустя почти тридцать лет, по словам Дока Холли, «они были в идеальном рабочем состоянии» (прим. автора).

Спасибо большое.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
База огневой поддержки «Денжер»
05 апреля 1969 г.

Я превратился в сезонного пассажира, постоянно катающегося на работу и обратно. Каждое утро я вылетал из госпиталя в Донгтаме на БОП «Денжер» на бригадном «лоуче», ковылял на костылях, а вечером возвращался обратно. Врачи 3-го хирургического госпиталя были настолько озабочены тем, чтобы рана оставалась чистой, что каждую ночь проверяли мою койку, чтобы убедиться, что я сдержал слово и не убежал в самоволку.
Находиться в Донгтаме, — название, которое по иронии судьбы переводится со вьетнамского языка как «объединенные сердца и умы», — было все равно что жить в тире. Генерал Уильям Уэстморленд, который лично выбирал это название, ошибся в нем так же, как и в своей печально известной речи «Мы преобладаем», произнесенной в 1967 году перед Конгрессом. Каждую ночь, которую я там проводил, это место подвергалось ракетному обстрелу со стороны тех самых людей, чьи «сердца и умы» Уэсти хотел завоевать.
Когда моя нога оправилась и я получил «зеленый свет» на возвращение на базу «Денжер», я не мог быть счастливее. Лично я больше никогда не буду называть этих «ремфов» ублюдками, и не буду брюзжать о том, что они получают такие же боевые выплаты. Все солдаты «Крутых», с которыми я общался, чувствовали то же самое — в любой день недели они предпочли бы базу «Денжер» Донгтаму.
Джордж Мергнер отлично справлялся с командованием батальоном. Пока я совершал свои дневные челночные поездки, я старался не лезть к нему в душу, полностью позволив заниматься тактической стороной дела. Все члены «Крутой» банды знали, что Джордж — временный помощник, но у подразделения может быть только один командир. Памятуя свою реакцию на то, как Хант совал свой нос в мои дела, я старался не вмешиваться в работу Джорджа, пока он исполнял обязанности командира.
С момента моего ранения 25-го марта и до первого визита на базу десять дней спустя, «Крутые» под командованием Мергнера восстановились и стали работать с неотвратимостью нового немецкого пулемета. За эти десять дней батальон уничтожил 136 подтвержденных вьетконговца, а ВВС сообщили еще о двадцати вероятных трупах. Потери батальона: двадцать один раненый, в основном от мин-ловушек. Соотношение числа убитых ВК к потерям 4/39-го батальона составило 156 к 0. С таким соотношением я был готов жить, а вот Вьетконг мириться не мог.
Крупных боевых действий не было, происходили только мелкие стычки. Большинство столкновений случалось благодаря действиям снайперов Талера во взаимодействии с «Ночными охотниками», а также засадам пехотных рот. Но если сложить их все вместе, то получалось, что мы наносим противнику ощутимый урон. Как бы мне ни было неприятно это признавать, но благодаря блестящей работе Мергнера я чувствовал себя лишним. И чтобы еще насыпать соль на рану, — мне говорили, что пока я торчал в госпитале, на утреннем совещании, когда Джордж опускался в мое старое командирское кресло, сержант-майор батальона начал объявлять: «Джентльмены, командир батальона, начальник штаба и оперативный офицер».
Записи в журнале боевых действий «Крутых» за 31-е марта показывают, как развивались события:

(Здесь идет таблица-врезка из ЖБД батальона, я ее выложу в итоговом переводе – прим переводчика).

Контроль над полем боя означал, что мы также нарушили систему связи Вьетконга. Поскольку у ВК было не так много модных радиоприемников, а те, что были, прослушивались нашими парнями, занимавшимися радиоперехватом и следившими за их сетями, большинство сообщений и приказов «гуки» передавали курьерами, как во время нашей Революционной войны. Я знал, что если мы продолжим давление, то им придется либо оставить базовый район №470 — что станет огромным психологическим ударом по коммунистическим усилиям в нашем маленьком кусочке дельты Меконга, — либо перебросить сюда больше подразделений главных сил, чтобы попытаться вернуть утраченную территорию. Для «Крутых» это означало бы больше побед подобных 23-го и 24-го марта.
Что касается войск, то рота «Бэттл» уже вернулась в игру. Крейг Тессау, хороший парень, являвшийся в роте командиром взвода, а затем служивший в батальонном снабжении, а после в оперативном отделении штаба, был идеальным кандидатом на должность ротного командира до возвращения Кнаппа. В роте «Клеймор» в седле прочно сидел ДеРоос. Его засады надирали задницы противнику почти каждую ночь. Кларк держал в отличной форме роту «Даггер», и с каждым днем они, под его пристальным и постоянным надзором, становились еще сильнее. Как только Трент Томас заменил Фрэнка Энджайла, — который был более чем счастлив вернуться к командованию своим «Красным» взводом, и снова наладить работу по организации дальних засад, — рота «Алерт» тоже вошла в свою колею.
Томас был энергичным офицером военной разведки, работавшим с Кларком в штабе бригады. Его сердце навсегда оставалось с пехотой, но он был так чертовски умен, что его начальство никак не соглашалось с его многочисленными просьбами о переводе в другое подразделение. Однако в конце концов мы с ним одержали верх над Джоном Хейсом и начальником разведки дивизии, подполковником Спирито, который выделил Хейсу своего лучшего офицера-разведчика, чтобы высвободить Томаса для «Крутых». Он уже неделю стажировался с ДеРоосом и две недели провел вместе с австралийцами, где из первых рук узнал, как испортить день «Чарли».
Также на службу к нам прибыл капитан Дон Мейер. Он был одним из моих ротных командиров в учебном батальоне «Будь начеку, оставайся в живых» в Форт-Льюисе и чертовски хорошим командиром взвода в 101-й дивизии, пока его не остановило ведро шрапнели в лицо и грудь. После двухнедельной стажировки с австралийцами, организованной при поддержке «Крутых», он перешел в роту «Клеймор» заместителем Горди ДеРооса.
После того, как я перешел с костылей на трость и вернулся к командованию батальона, компетентность Мергнера позволила мне сосредоточиться на разборе подробностей боя 25-го и 26-го марта и выяснить, как случилась та крысиная возня и какие уроки из нее следует извлечь. Я слонялся по базе, беседуя с бойцами и командирами рот «A» и «B», штабом батальона, летчиками вертолетов и всеми остальными, кто мог бы рассказать мне о событиях.
Но самую суть выделил взводный сержант Рон Салсер, чудом выживший в том бою, когда с присущим ему здравым смыслом техасского фермера подвел итог сражению 25-го марта: «Если вы держитесь вместе, Вьетконг с вами не связывается. А в тот день мы этого не сделали, и они нас здорово потрепали».
После разговора с солдатами у меня не осталось сомнений, что 25-го марта Бамстед оказался настолько виновен, что ему тоже следовало бы отрубить голову — за то, что не остановил Тернера, вместо того чтобы приказать ему атаковать; и за то, что не разобрался в состоянии Уинстона в самом начале игры и не освободил его.
Но Бамстед оказался настолько серьезным отказником, что по результативности не уступал Уинстону. Пока я выздоравливал, Мергнер поначалу на время операций брал Бамстеда с собой в вертолет — пока не пришел к выводу, что этот человек ничего не стóит. «Он засыпал и что-то во сне мямлил по рации», — вспоминает Мергнер.
Он быстро последовал моему примеру и стал оставлять Бамстеда на КНП, чтобы тот приводил в порядок бумаги, но к тому времени даже это уже оказалось ему не по силам. Мергнер сообщил Хейсу, что Бамстед не справляется со своими обязанностями, и попросил назначить на должность начальника оперативного отделения штаба Чама Роберта, которого комбриг временно выделил в распоряжение батальона для исполнения обязанностей офицера по управлению огнем артиллерии, пока не найдется замена капитану Рейнольдсу. Хейс велел Мергнеру подождать, пока не вернусь я.
К тому времени, как я закончил свой разбор, я пришел к выводу, что единственное различие между Бамстедом и Уинстоном заключалось в том, что Бамстед никогда не «пускал желтый дым», и не утверждал, что его родственники хотят его убить. Но в любом случае он оказался таким же пришибленным войной персонажем.
Поэтому я его снял.
На вылет!
По правде говоря, мне следовало бы его выгнать в первую же неделю работы в составе «Крутых», когда увидел, что он не справляется с обязанностями. Оставить его на службе было одним из худших решений за всю мою армейскую карьеру — и, к сожалению, я позволил ему остаться в строю даже после того, как понял, что он не справится с быстрым темпом езды, находясь в «седле» начальника оперативного отделения. В конце концов, он был моим подопечным, и я полагал, что смогу убедить его стать способным оперативным офицером. Но сочетание его неумелости и моего эго превратилось в смертельный коктейль, в результате чего 25-го марта погибли семь хороших парней и еще девятнадцать были ранены. Мне нужно было сделать так, чтобы он никогда больше не командовал.
С другой стороны, возможно, причина, по которой в служебной характеристике я покрывал Уинстона, а не Нева, заключалась в том, что на самом деле не видел, как Уинстон перегибает через край, как это делали Том Эйкен и Джимми Хакс. А вот Нева я наблюдал — он не следил за собой, не высыпался, погрязал в мелочах, а потом все портил и подвергал опасности людей.
Возможно, я ошибся, назвав медицинскую эвакуацию Уинстона «сменой командира», — так, как если бы в него попала пуля, — но он был умным, талантливым офицером с большим будущим. В Форт-Кэмпбелле, где я впервые встретил его, он был новоиспеченным лейтенантом, только что окончившим Вест-Пойнт, но выполнял работу опытного майора лучше, чем многие другие. В батальоне «Крутых» я считал его своим «коньком» — лучшим командиром роты. Я поручал ему самые трудные задания, и он всегда справлялся. Он был настолько хорош, что я заставлял всех будущих командиров рот проходить с ним практику в полевых условиях, где он передавал им все хитрости армейской профессии точно так же, как Дон Шредер наставлял меня в январе.
Может быть, я чувствовал вину за то, что так усердно работал с Уинстоном. Может быть, я чувствовал себя ответственным за его нервный срыв. В то время мне не приходило в голову, что, не сообщив о его проблеме, я не сделал ничего, чтобы помешать ему получить другую должность, и однажды, командуя дивизией, корпусом или армией, он может точно так же легко сорваться вновь, — и, ради безопасности войск, мне стоило бы дать об этом знать.
Все же он остался в армии и благодаря своим выдающимся способностям командовал батальоном, а затем бригадой. К 1989 году он был на пути к звездам, [1] а потом что-то случилось — понятия не имею, что, — и он внезапно ушел в отставку в звании полковника. И это тоже хорошо. Хейс был прав, что потенциально Уинстон был так же опасен, как и Бамстед — он мог бы командовать дивизией во время «Бури в пустыне» и заставить 15000 человек «пускать желтый дым».
Двенадцатого апреля Джон Хейс дипломатично перевел Бамстеда в бригаду на должность офицера по военно-гражданским делам, где он мог использовать свои знания вьетнамского языка и отличное знание вьетнамского народа, чтобы помочь завоевать сердца и умы, не подвергая опасности ни единого американского солдата. Я написал ужасную, губительную для карьеры служебную характеристику, в которой говорилось, что он — ходячая катастрофа и его не следует повышать в должности; и, конечно, я не рекомендовал его для дальнейшего военного обучения. Больше он никогда не командовал войсками.
После того как я окончательно расстался с Бамстедом, Дон Мейер возглавил роту «Клеймор», а Горди ДеРоос стал моим оперативным офицером. С уходом Бамстеда с батальона сползла многолетняя черная туча, и бóльшая часть наших оперативных проблем исчезла. Помогло и то, что Горди принес с собой хороший двенадцатимесячный опыт командования ротой, полученный во время двух боевых командировок во Вьетнам. Он понимал, через что проходят подразделения, хорошо знал врага, местность и условия и то, как далеко можно завести войска.
Док Холли вернулся с отдыха на Гавайях, но без своего приятеля, Бобби Кнаппа, — тот сошел с самолета и тут же свалился с малярией. Со слов доброго Дока, «эта дубина строеросовая» не вернется в строй по крайней мере с месяц, также он сказал мне, что Кнапп, вероятно, уже был болен несколько недель, но выкарабкался, потому что очень любил бойцов роты «Бэттл».
Потеря Кнаппа стала тяжелым испытанием — рота «В» отчаянно нуждалась в возвращении своего старого шкипера. Благодаря его магии лидерства ребята в роте смогли бы снова стать боеспособными уже через несколько недель. Как сказал взводный сержант Дейл Файт: «Если бы Бобби Кнапп сказал: “Ладно, ребята, давайте дойдем до Ханоя”, — я бы ответил: “Хорошо, давайте сделаем это”. Он был именно таким парнем».
Но как бы я ни любил Бобби, ни бойцы роты, ни Тессау, ни я сам не могли ждать так долго. И мои поиски нового командира роты «Бэттл» перешли в активную фазу.
В полном соответствии с теорией, что если что-то идет гладко, армия сделает все возможное, чтобы это испортить, пока я находился в госпитале, в отделе G-1 (работа с личным составом и администрация) штаба дивизии к нам назначили майора Рональда Хоппера, [2] штабного офицера в штабе Юэлла. И поскольку он был старше Мергнера, то по правилам именно он должен был стать исполняющим обязанности командира батальона.
Но Хейс заявил: «Этот парень ни за что не возьмет на себя командование “Крутыми”, — и каким-то непостижимым образом уговорил дивизионного начальника отдела личного состава Ли Даймента схимичить с правилами, в результате чего Мергнер остался ВРИО командира до моего возвращения.
Но как бы Хейсу не улыбалось видеть Хоппера в батальоне, он не мог заставить Даймента перевести его на другую должность, поэтому тот по итогу стал начальником штаба батальона, а Мергнер занял место Горди ДеРооса в качестве оперативного офицера. Я был в бешенстве. С Мергнером в качестве заместителя и ДеРоосом в качестве начопера батальона дела шли как никогда хорошо, — но еще хуже было то, что Горди обошли стороной в недавнем списке на повышение в звании от капитана до майора — то же самое я испытал в 1962 году, когда впервые стал майором. В аттестации, составленной на меня за одиннадцать лет до этого, когда я был двадцатилетним лейтенантом, меня правильно назвали «импульсивным и порывистым», а десятилетие спустя оказалось, что это чуть не погубило мою карьеру. Поэтому я прекрасно понимал, что чувствовал ДеРоос.
Я объяснил ситуацию Хейсу, и тот согласился, что если работа ДеРооса на должности оперативного офицера будет столь же впечатляющей, как и его работа в качестве шкипера роты «Клеймор», то через месяц мы выдадим ему специальную служебную характеристику, где будет указано, что «он второй после Бога и тоже ходит по воде». Была надежда, что это, наряду с его выдающимися боевыми заслугами в роте «Клеймор», даст ему больше шансов на следующей комиссии по присвоению воинских званий.
Но сейчас основной помехой был Хоппер.
— У нас не может быть двух начальников оперативного отделения штаба, — предупредил Мергнер. — В дивизии нас живьем сожрут.
— Джордж, у нас не будет двух оперативных офицеров, — ответил я. — У нас будет два начштаба. Мы оставим Горди на должности S-3 на месяц, но в реальной жизни начопером будешь ты, а Горди станет твоим высокоценным помощником. Как только он отработает тридцать дней, мы передадим ему роту «Бэттл» и вернем Тессау в штаб. И хотел бы отметить, что вы с Хоппером займете место начштаба батальона.
Но Мергнер на это не купился.
— Ребята Ли Даймента закроют нас в два счета.
— Да ну их к черту! К тому времени, как они нас поймают — если поймают вообще — Горди уже окажется на пути к майору, и все будет тип-топ.
Схема сработала. ДеРоос получил свои дубовые листья на погоны в следующем списке на повышение, дослужился до подполковника, а затем, уйдя в отставку, стал миллионером-биржевым маклером в Айове. Сейчас он живет припеваючи на Гавайях.
У начштаба Хоппера дела шли неважно. Плохо было то, что он являлся, как говорили солдаты, «Эф-Эн-Джи» — чертовым новичком, — и ему никто не доверял. Но помимо этого он был человеком, который строго придерживался инструкций, а к апрелю команда «Крутых», закаленная в огне за предыдущие три месяца, превратилась в организацию, которая не очень-то любила бюрократию. Вспомним реакцию Мергнера, когда ему сообщили, что мы израсходовали всю месячную норму артиллерийских снарядов и до первого числа следующего месяца не получим больше ничего: «Ну так отправьте мне норму батальона, который не убивает так много вьетконговцев!»
Когда Хоппер действовал со всей своей непосредственностью, некоторые старожилы называли его «высокомерным», другие — «суетливым». И хотя он оставался в батальоне до моего ухода, я так и не проникся к нему доверием, в то время как Мергнеру доверял безоговорочно. Всякий раз, когда я отправлялся на операцию, мне приходилось придумывать благовидную причину, по которой Хоппер должен был отправиться в Донгтам, чтобы в случае, если меня снова собьют, на командовании остался Мергнер. Он был лучшим оперативным офицером / начштаба из всех, кто у меня был, и под его руководством, когда я попал под обстрел, «Крутые» не пропустили ни единого удара. К сожалению, его первоклассная работа на должности исполняющего обязанности комбата так и не нашла свое отражение в личном деле, и, хотя Мергнер вышел в отставку в звании полного полковника, он так и не получил другую должность. Хотя этому парню следовало бы стать генералом.
К середине апреля я снова стал командиром, но все еще оставался «Сэмми-хромоножкой», как и предсказывал Винтцер. Мергнер продолжал действовать по принципу «следуй за мной в окопы», и ребята, не видя никаких изменений по сравнению с тем, как действовал я, продолжали гордо сражаться рядом с ним.
Пока я выздоравливал, каждый день, ровно в 16:00 Билл Кейси, командир медицинского взвода, приходил на батальонный КНП, чтобы обработать мою рану и сменить повязку.
Однажды он сказал:
— Полковник, меня кое-что беспокоит. Не возражаете, если я задам вам вопрос?
— Валяй, Билл.
— Около месяца назад по нам стрелял снайпер, засевший у моста вниз по дороге на базу огневой поддержки, а вы схватили винтовку, побежали туда и застрелили его. Мне кажется, что у вас есть тысяча парней, чтобы делать такие вещи.
— Ты прав. То, что я сделал, не имело ничего общего со стрельбой, но имело отношение к умению произвести впечатление. Помнишь Паттона? Он превратил слабый и хромой 100-тысячный корпус в Африке в сильное боевое объединение за несколько недель — и в его успехе большую роль сыграло умение показать себя. Как только я прибил того снайпера, то гарантирую, что еще до конца дня ребята в батальоне только и говорили: «Слышали про старика? Сегодня он убил двадцать снайперов».
Но в то же время такие моменты заставляли мою кровь бурлить. Когда меня повысили до полковника, Фил Джилкрайст, парень, дававший мне рекомендации на службу в Корее, написал: «Хак — полковник! Но для меня ты всегда будешь рядовым». Думаю, старина Фил попал в точку. Я решил вернуться на БОП «Денджер», а не прохлаждаться где-то в тылу, потому что мне действительно нравилось быть пехотным командиром — нет более сложной задачи, чем руководить группой бойцов, закаливая и превращая их в точное и умелое оружие, — и я любил «ворчунов» из «Крутых». Вместе мы доказывали, что врага можно перехитрить и победить в его собственной игре.
Мне также нравилось проводить время с Фрэнком Ганном, заместителем командира дивизии, который руководил тактической стороной действий Юэлла. Всякий раз, когда мы ввязывались в бой, Ганн оказывался старым командиром-профессионалом с большим боевым опытом за плечами, который не давал нам попасть в беду и служил отличным примером для подражания. Он командовал взводом и ротой в Африке, был начальником штаба батальона на Сицилии, командовал батальоном в Нормандии и закончил войну командиром 39-го пехотного полка — и все это к двадцати четырем годам. Как и я, он не мог оставаться в стороне от переднего края.
Все, чего я хотел, — это оставаться со своими ребятами как можно дольше, а потом, возможно, получить бригаду. Мне было наплевать на то, что я могу прокомпостировать свой карьерный билет в Военном колледже [3] и в других местах. Нога уже почти зажила — и скоро я смогу выбросить трость и выйти на улицу, чтобы бегать вместе с «Крутыми».

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] То есть метил в генералы.
[2] Псевдоним (прим. автора).
[3] Национальный военный колледж (англ. National War College) — высшее военно-учебное заведение Вооруженных сил, осуществляющее подготовку офицеров старшего и высшего звена, а также гражданских специалистов в области стратегического управления.

Спасибо большое.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Массаж с продолжением
Донгтам
Апрель 1969

В перерывах между боями я был не единственным парнем среди «Крутых», который немного прихрамывал. У нас в подразделении также существовала более чем справедливая доля небоевых потерь, которые, по словам Дока Холли, почти всегда были связаны с двумя частями тела: ногами и членами.
Лечение венерических заболеваний шло непрерывно. «Чем дольше мы действовали в том или ином районе, тем выше становился уровень венерических болячек, — вспоминает Чарли Винтцер. — Холли заставлял медиков раз в неделю выстраивать всех девушек в шеренгу и колоть им пенициллин».
«Лечить шлюх было гораздо эффективнее, чем каждое утро выстраивать у медпункта взвод “ворчунов” с капающими членами», — пожимает плечами Холли.
Примерно раз в неделю Холли покидал передовой батальон и возвращался в Донгтам, чтобы заняться профилактикой для парней, отправлявшихся в тыл. Каждое утро, с 07:30 до 09:30, он дежурил на батальонном медпункте в Донгтаме. «Мы также проводили внезапные проверки “короткоствольного оружия”, — рассказывает он. — Чаще всего обнаруживалась гонорея, хотя многие ребята болели более серьезным венерическим заболеванием, при котором лимфатические железы в паху распухали до размеров сладкого батата. Эта зараза была настолько болезненной, что парни иногда не могли ходить, и нам приходилось укладывать их в койку и вводить антибиотики внутривенно».
Однажды в медпункт ввалился один из солдат, расстегнул «молнию» на штанах и вывалил свой член прямо на стол перед медиком. Сержант Роберт Эшли, один из самых надежных санитаров «Лейкопластыря», выскочил у него из-за его спины и провел на полу черту.
— Видишь эту линию? — сказал он «ворчуну». — Вот стань за ней и стой. И если еще раз здесь появишься, будешь стоять именно здесь. Док прекрасно видит твой прибор со своего места.
Весна 1969 года стала точкой невозврата в эпохе сексуальной революции. В батальоне «Крутых» солдаты увлекались свободной любовью не меньше других парней, хотя во Вьетнаме, если только человеку не доводилось дрочить, то чаще всего за это приходилось платить.
В каждой деревне, на каждом мосту и в каждой пробке местные проститутки выстраивались у дороги, чтобы предложить свое тело: «Эй, Джи-Ай! Хочешь бум-бум? Пять долларов!»
«Бум-бум» был крупным бизнесом. Как только вьетнамцы поняли, что у них есть то, что нужно почти каждому солдату, повсюду появились «дома свиданий», заполненные девушками, охотившимися за баксами янки. Отцы продавали дочерей, братья — сестер или матерей, матери и дочери продавали себя. Это был очень предприимчивый народ.
«Низкая цена за проститутку в деревне была верным признаком того, что американцы раньше в этом районе не работали, — вспоминает Дэн Эванс. — Чем дольше мы там оставались, тем выше становились цены. Когда мы впервые попадали в такой район, получить быстрое удовольствие можно было за шоколадный батончик из сухпайка. Некоторые девушки были готовы раздвинуть ноги в обмен на деревянную укупорку из-под патронов».
Теперь я знаю, почему артиллеристы и минометчики «Крутых» посвистывали и ходили с улыбками на лицах: их боеприпасы были в деревянных ящиках. Но вскоре все окрестности базы «Денжер» охватила инфляция. Даже в дружественном соседском публичном доме цены стали расти на глазах. Майор Мергнер решил проблему быстро: он облетел дом терпимости на своем вертолете управления и связи, и передал: «Скажите мама-сан, чтобы она завязывала, иначе я взорву ее проклятый бордель!»
Цены тут же упали. Наглядный случай, когда воздушная мощь сделала свое дело.
Док Холли ощутил на себе всю тяжесть подобного капитализма. «Было очень много доступного секса и очень мало гигиены — среди болезней, не связанных с боевыми действиями, на первом месте стояли венерические болячки. И я не припомню, чтобы армия присылала профилактические средства. Казалось, эту проблему просто игнорировали. Никто не задавался вопросом, почему мы используем так много пенициллина. Я видел, как все эти озабоченные девятнадцатилетние ребята выстраивались в очередь — пять или шесть парней стояли и ждали своей очереди у какой-нибудь лачуги недалеко от дороги, — и я знал, что скоро они будут выстраиваться в очередь, чтобы дождаться меня».
Ему вторит Джим Робертсон. «Нигде невозможно было пройти, чтобы тебе не сделали предложение». Однажды, когда он проезжал через общину Бентрань, — что было нелегко, поскольку улицы всегда были забиты пешеходами, — наплыв толпы заставил его сбавить скорость. Рядом с ним «на дробовике» [1] ехал специалист 4-го класса Ларри Фрир, напарник Робертсона. Внезапно он высунулся из окна и помахал рукой ребенку.
— Привет, Иисус! — крикнул Фрир.
Мальчик ухмыльнулся и помахал в ответ.
— Что это было? — спросил своего напарника Робертсон, но тот ответил, пожимая плечами:
— На днях этот парень пытался продать мне свою маму. Ну типа: «Хочешь трахнуть мою мамочку, Джи-Ай? Она еще девственница». С тех пор я зову его Иисусом.
Если говорить еще о чудесах, то Джерри Салливан до сих пор помнит, как к базе роты «Клеймор», маленькому опорному пункту в джунглях, где во время замены сидело его отделение, подъехала колонна джипов. «Вместе с парой капитанов, майором и несколькими сержантами, из них вышло вышли три или четыре абсолютно бомбические, полуголые красотки из какого-то горячего телешоу, — рассказывает он. — Я говорю даже не о мини, а о микро-юбках, топиках с узкими бретельками, и вот этом вот всем — о вообще едва прикрытых телах. Это были не “Пончики Долли”, это были исключительные красавицы, секс-бомбы, глянцевые, прям как с обложки “Плейбоя”. Абсолютный сюрреализм, полнейшее безумие. Мы находились в этом мире серой грязи и веселого зеленого дерьма, а они оказались словно свежим мясом перед сворой голодных животных.
Женщины подцепили нас, начали болтать, даже терлись о нас — им действительно повезло с нашим сознанием, — и тут же мы все напрочь утратили концентрацию, которая заключалась в попытке остаться в живых на этой войне. Вдруг все забегали с членами наперевес, пытаясь выиграть эту битву. Удивительно, как мы просто не связали придурков, которые их привезли, и не устроили групповое изнасилование девушек. Мы были вооружены, опасны — и очень одиноки».
Шлюхи появлялись везде, где проводили время американские солдаты, так что солдатам никогда не приходилось долго оставаться в одиночестве. А когда наличных денег не хватало, в ход шел бартер. Сигареты, мыло, репелленты от москитов, пищевые рационы, конфеты, деревянная укупорка, картонные коробки, обрезки гофрированной стали — все, что могло пригодиться в хозяйстве, можно было обменять на доступный секс. Цена варьировалась в зависимости от насущных потребностей «продавца» и «покупателя», но если удавалось договориться, — а так происходило почти всегда, — женщины работали над вашей эрекцией.
Район, окружавший пункт временной дислокации дивизии в Донгтаме, состоял из череды трущоб, и если бы вы провели перепись населения, то обнаружили бы, что проститутки составляли 75 процентов тамошнего населения. Всякий раз, когда армия отдавала приказ о замене армейских сертификатов денежного довольствия, — чеков, использовавшихся в качестве заменителя «зеленых», чтобы пресечь деятельность черного рынка, — это всегда делалось под большим секретом. Но уже через несколько часов об этом становилось известно, и паникующие проститутки пытались обменять тысячи долларов в чеках, которые быстро теряли свою ценность. Женщины были не единственными шлюхами в городке. Некоторые из тыловых крыс сколачивали себе небольшие состояния, выкупая у девушек чеки по пять центов за доллар, а затем отмывая их через войска, прибывающие с поля боя.
Там, где есть желание, там всегда найдется и способ. Когда Карл Олсон только прибыл в страну, он узнал, что к чему, когда получил первый взводный пакет с ассортиментным набором [2] — большую картонную коробку, полную сигарет, сигар, мыла, зубной пасты и средства от москитов. «Согласно установленного порядка ребята должны были тянуть жребий, чтобы определить кто что берет, — вспоминает он. — Но кто бы ни выигрывал, мыло и репелленты всегда оказывались на первом месте. Я не мог понять, почему, пока сержант Перри, один из моих сержантов, не отвел меня в сторонку и не сказал, что обычная такса за то, чтобы «кинуть палку» в деревне составляет шесть кусков мыла и два флакона репеллента.
— А как насчет денег? — спросил я.
— Нет, они не принимают армейские сертификаты — они считают, что они ничего не стоят.
После этого я стал замечать, что парни уходят с базы “Денжер”, говоря, что идут на мост. Они шли по дороге, держа в руках мыло и средство от москитов, и всегда возвращались с улыбкой».
«Я видел, как парни трахались всего за три или четыре консервные банки из пайка, — вспоминает добродетельный Том Эйкен. — Но проститутки были разборчивы. Они не умели читать, но запоминали числа и знали, какие продукты хорошие, а какие плохие. Если им не нравилось то, что вы им давали, они бросали это обратно и кричали: “Никакого гребаного десятого номера!” Это была упаковка самого ужасного хлеба, который вы когда-либо брали в рот — все бойцы всегда старались избавиться от номера десять. Девушки знали, насколько он плох, и не хотели это есть».
Как только солдаты поняли, что женщины готовы обменивать секс на всякий выбрасываемый хлам, мусорные свалки стали излюбленным местом для проституток. Пока охрана смотрела в другую сторону, мама-сан — так называли местных мадам — и их бэби-сан, шлюхи, прочесывали кучу мусора и выходили оттуда со всевозможными полезными вещами, которые принимали в обмен на свои услуги. Должно быть, они считали американцев самыми расточительными людьми на планете.
Вся Дельта являлась зоной равных возможностей для траха за деньги. Однажды ночью Марти Майлз нес охранение возле небольшой деревушки с домиками под соломенными крышами неподалеку от Донгтама. Вьетконговцы взорвали мост через бухту, ведущую в маленькую гавань, через которую шло снабжение базы. К развалинам моста вела дорога, а на другой стороне находился Донгтам. Майлз сидел на западной стороне возле гавани, неся обычную сторожевую службу. «В любой такой деревне, где солдаты несут службу, есть шлюхи, — вспоминает он. — Была одна девушка, гораздо более богатая, чем остальные. Она была темнокожей, объект вожделения для всех наших. В первый раз, когда я попытался заговорить с ней, то пробормотал несколько слов по-английски и был совершенно потрясен, когда она без обиняков спросила: “Ты хочешь бум-бум, Джи-ай?” Только потом я узнал, что ее отец был французским солдатом родом из Африки».
Учитывая этот закон спроса и предложения, более опытные и смекалистые солдаты не теряли времени, приступая сразу к делу. «Мой лучший друг Роллинс обожал шлюх, — вспоминает Эйкен. — Он снимал сразу двух или трех за раз и уходил в бункер, прося одного или двух приятелей постоять снаружи и посторожить дверь. “Не выпускайте никого”, — говорил он нам. Я мог слышать странные и дикие звуки, но Роллинс говорил серьезно, и я знал, что если я выпущу какую-нибудь из девушек, он отхлещет меня по заднице, и отхлещет хорошенько. Я видел его в бою и поклялся, что никогда не перейду ему дорогу. Когда же он выходил из бункера, то смеялся от всей души.
Играл он жестко, но сражался еще жестче. Если нужно было идти в бой, он был именно тем, с кем ты хотел быть рядом — на армейский протокол ему было плевать, главное, чтобы его люди были живы. Если вы хотите поговорить о жесткости, то он ее и придумал — отправляясь на боевой выход, он носил на шее полотенце, которое на ночь накидывал на лицо, чтобы уберечься от москитов; ни еды, ни воды он не брал, только две фляги с белым рисовым виски и патроны, много патронов. Он был горцем-деревенщиной из теннессийского Монт-Игла, и знал толк в этом деле. Погиб он, доставляя шестерых район в точку эвакуации, так его и убили. Никогда его не забуду. Я бы не то, чтоб дверь бункера поохранял, я бы сделал для него все, что угодно».
Не многие девятнадцатилетние призывники могли угнаться за Роллинсом. А у некоторых из них были другие приоритеты, такие как сон и еда. После долгих дней, проведенных в джунглях, хорошим времяпрепровождением мог стать обычный стакан молока.
«Сразу после того, как Хак принял командование, мы отправились в Мокхоа, — вспоминает Эйкен. — Помню, что когда мы только туда прибыли, кто-то сказал, что там есть небольшой бордель и что Хакворт позаботился о том, чтобы всем для профилактики сделали прививки. В тот день я пил молоко — это был единственный день, когда я увидел во Вьетнаме настоящее молоко, целыми квартами, которые Хак каким-то образом туда доставил, и я не мог насытиться им. Обычно у нас было только сухое молоко в порошке, и поэтому я все пил и пил, пока меня не начало тошнить и выворачивать наизнанку. Тогда это молоко было для меня гораздо важнее всего остального».
Шлюхи, обслуживающие этих мальчиков, были столь же разнообразны, сколь и многочисленны. Некоторые из них были поразительно привлекательны, другие уродливы, как коробка с вулканической пемзой. Одна из женщин, ошивавшихся возле БОП «Денжер», выглядела так, словно ей в лицо зарядили картечью из двустволки, но, как ни странно, ей удавалось зарабатывать себе на жизнь. Один из «ворчунов» из роты «Клеймор» одноразово навестил другую молодую женщину в борделе за пределами Донгтама, и когда вернулся, чтобы дать шанс своему приятелю, то произнес:
— Не ходи туда, парень. Это верная тюрьма.
Когда его товарищ спросил, что он имеет в виду, тот ответил:
— Мне стыдно за себя… Она ведь еще ребенок.
— А ты откуда знаешь? — удивился приятель. — Нельзя точно определить возраст гука. Они все либо старые, либо молодые.
— У нее внизу нет волос… Ей не больше двенадцати…
Его друг ржал всю дорогу до борделя. Он знал то, чего не знал его друг, — что у вьетнамских женщин практически нет волос на лобке.
Тоби Хейгер вспоминает историю, которую он «никогда никому не рассказывал» и которая произошла, когда «мы были в месте, называемом “Территория Тумстоун”, — небольшой лагерь роты “Алерт” примерно в миле вниз по дороге от базы “Денджер”, где находилась пагода. Шел проливной дождь. У меня была пара больных ребят, которых я отправил на КП взвода, чтобы они не мокли, а Том Эйкен, еще один парень из Иллинойса по имени Грант и я находились на периметре, дежуря за них.
Прямо за периметром, примерно в двадцати ярдах от нас, стояла маленькая пагода, куда приходили местные жители. И в ту ночь там находились две вьетнамские проститутки, которые подошли к нам в пончо. Грант их знал и сказал, что они классные. Итак, мне назначили сеанс с этой дамой. Я уж было приготовился, а она снимает пончо и оказывается беременной. У меня еще мысль возникла: “Если ты займешься сексом с беременной женщиной, не навредишь ли ты ей или ее ребенку?” Тогда мне было двадцать, я был очень наивен и очень, очень волновался.
Ты не целовал там женщин, этого просто не было, и вдруг эта девушка наклоняется и дарит мне приятный сладкий поцелуй, за которым последовало множество таких же долгих, сладких поцелуев. Мы пробыли там вместе около часа, и время от времени я пытался сказать ей, что она должна быть осторожна, пытался убедить ее отказаться от секса, пока она не родит ребенка. Помню, что был очень обеспокоен, так боялся и переживал, что кто-то убьет ее ребенка и причинит ей боль. Где же этот док Холли, когда он так нужен? Но он бы сказал: “Дурачок, все в порядке”, — но его не было рядом, чтобы объяснить мне, что к чему, поэтому мы только и делали, что целовались. Это было очень трогательно, между нами как бы возникла связь».
Во время других «одноразовых свиданий» тоже возникала своя невинность. Салливан до сих пор помнит, что произошло с ним однажды ночью в лагере спецназа Мокхоа. «Очень красивая девушка подошла ко мне прямо на посадочной площадке, когда я выходил из вертолета, и взяла меня за руку. Мы спрятались за стальным транспортным контейнером и занялись любовью прямо на пончо. Не знаю, почему она выбрала меня, не знаю, кто она и откуда — казалось, ей нужен был только я и наше время вместе, больше она ни о чем не просила. Мы занимались любовью и потом довольно долго лежали, завернувшись в пончо, — и по сей день это остается одним из самых странных, самых трогательных событий в моей жизни. Это было очень личное, очень реальное и очень правдивое, словно мы на мгновение нашли друг друга. Мы оба нуждались в том, чтобы нас обнимали. Мне было девятнадцать, ей, возможно, шестнадцать — мы были просто двумя потерявшимися детьми».
Марти Майлз, похоже, сразу родился ушлым парнем. «Весь постоянный состав на базе “Денжер” знал, где находятся местные заведения, и имел время, чтобы туда ходить, — говорит он. — Что же касается остальных, то можно сказать, что обычно мы были слишком измотаны, чтобы трахаться. [3] Но помню случай, когда мы стояли в охранении, нас поставили прямо у моста, который был еще цел, и я имел удовольствие переспать с пресловутой «дочерью фермера», [4] хотя в данном случае он был торговцем. У меня возникло такое чувство, что эта семья брала на постой солдата на неделю, выуживала у него все сигареты и прочие предметы, пока он наслаждался прелестной дочерью хозяина дома. Когда срок его дежурства заканчивался, и он уезжал, они отправлялись тоже».
В другие времена «охота на киски» могла быть довольно отталкивающей. Однажды ночью, в двух-трех километрах от БОП «Денжер», в маленьком французском форте, в котором располагалась рота «Клеймор», Салливан столкнулся со стариком, продававшим свою дочь. «В лучшем случае ей было семнадцать или восемнадцать, — говорит он. — Но может быть, она была и намного моложе». В очереди к ней стояло не менее двадцати солдат, но не припомню, чтобы мне пришлось долго ждать, прежде чем наступил мой черед. Когда я вошел, она лежала в этой маленькой захудалой комнатушке, явно испытывая страдания. Я начал принимать нужную позу, но мне было так противно, что ничего не получалось. Я быстро ушел оттуда, даже не застегнув ширинку».
Нечто подобное произошло и с Ларри Талером. «Мы сидели в засаде в какой-то глуши, и тут один парнишка лет десяти спросил меня: “Хочешь трахнуть мою сестру?” Поначалу я ответил “нет”, но он все наседал и наседал на меня, пока наконец я не сдался: “Ладно, дай мне взглянуть на твою сестру”. Он потащил меня к ней, и оказалось, что она была как минимум на шестом месяце беременности. Я просто не смог этого сделать. Ни за что на свете».
Примерно через месяц после того, как мы организовали и оборудовали БОП «Денжер», рота Эйкена обосновалась на «территории Тумстоун» и начала устраивать дальние засады. «Однажды ночью, когда я возглавлял патруль, там показался маленький южновьетнамский солдат, который шел по дамбе с девушкой, которая была примерно на седьмом месяце беременности. Еще не совсем стемнело, и можно было что-то разглядеть. Думаю, он был сутенером девушки, и хотел вернуться после наступления темноты, чтобы продать ее любому, кто захочет. Я сказал ему: “Если еще раз увижу, — вышибу тебе мозги”. Если бы это случилось после наступления темноты, то, насколько я понимал, он стал бы честной добычей».
Большинство парней при всяком удобном случае «стравливали свои баллоны» в местных «массажных салонах». [5] Это считалось надежным и эффективным, такой себе старый добрый способ быстрого перепихона, без всяких осложнений. «Вы выбирали себе “спутницу”, — вспоминает Марти Майлз. — После чего шли в большую парную, где теоретически могли находиться сколько угодно. Но, скажем прямо, никто из нас не был особо заинтересован в очищении пор на своей коже.
Это был лишь предлог для дрочки, которая и было настоящей причиной нашего присутствия. Это было прикольно. Все эти громадные американские воины и эти крошечные вьетнамские женщины. Они вели нас с нашими членами в руках, тянули нас за собой, а мы неуклюже тащились за ними. Они укладывали вас на живот для массажа, а потом спрашивали, не хотите ли вы “чего-то особенного”. А кто же не хочет? Вы переворачивались, чтобы получить “хеппи-энд”. Практически единственное место во Вьетнаме, где вам его гарантируют».
Кайфануть было несложно, но поход в «массажный салон» определенно не был связан с излишествами. «Помню, как сидел за столом, — рассказывает Тоби Хейгер, — и несколько девушек пробрались через занавеску, чтобы задать вопрос моей “массажистке”. По крайней мере, в разное время к нам просочилось две. Вопросы были короткими, а ответы еще короче. Как будто я находился в офисе, а люди засовывали в кабинет голову и спрашивали: “У тебя есть эти цифры?”»
Однажды, когда для Марти Майлза приближался момент истины, девушка в соседней кабинке встала на свой массажный стол и заглянула к нему через занавеску. «Она начала оживленно беседовать с нежной девицей, которая занималась моими делами, — вспоминает он. — Всегда было интересно, комментирует ли она мое оснащение или обсуждает что-то еще. Скорее всего, она обсуждала мытье волос или то, что приготовит на ужин. А я лежал и думал: “Ах, молодость! Мы действительно завоевали их сердца и умы!”»
«Я бы сказал, что 90 процентов секса происходило в “массажных салонах”, — говорит Талер, «Ночной охотник» не только в служебном смысле этого слова. — Если вы были рядовым, то у вас почти не было времени, чтобы уединиться и подрочить. Если вы на несколько дней отправлялись в джунгли, многие парни проверяли деревни в поисках девушки, согласной на “бум-бум”. Большинство парней хотели перепихнуться, но я всегда предпочитал минет. Эти девушки были опасны — иди знай, какую заразу они носят?
Так что обычно все расслаблялись на “массаже с продолжением”. В Донгтаме у нас даже был одобренный армией “массажный салон”, но в деревнях вокруг базы были и другие — по крайней мере, три или четыре. В большинстве из них было по две-три девушки. Выбираешь понравившуюся, принимаешь паровую ванну и массаж, а потом торгуешься за минет».
По крайней мере, Талер так делал, поскольку, по словам Марти Майлза, женщины в «массажных салонах» обычно соглашались только на оральный секс. Услышав, что он действительно выиграл, «Ночной охотник-6» говорил: «Думаю, эти парни просто не умеют торговаться».
Сам же я полагал, что никогда не стану осуждать солдата за некоторое снижение количества белого вещества, если это не притупляет его боевые качества — тем более что через несколько часов после того, как он расстегнет молнию, чтобы кончить, его самого могут застегнуть в мешке для трупов. Но, как говорит Эйкен: «Когда мы были в поле, секса не существовало, мы были слишком заняты тем, чтобы собрать все силы и попытаться остаться в живых. Я бы сказал, что нашими следующими приоритетами были сон и еда, а когда Хак принял на себя командование, мы стали проводить на операциях гораздо больше времени, чем раньше. Не то чтобы это имело для меня большое значение. Я был женат и всегда серьезно относился к своим обетам, хотя и не могу сказать, что у меня не было соблазнов. Когда мы вернулись домой из Вьетнама и Тоби Хейгер познакомился с моей женой Марсией, он сказал ей: “У вас такой муж… Поверьте мне, его репутация чиста”».
Мистеры же с запятнанной репутацией (в прямом и переносном смысле) доставались Доку Холли, который по итогу от отчаяния решил начать крестовый поход против венерических заболеваний, чтобы запугать всех и заставить их следить за половой гигиеной. Первым делом он выдумал фиктивную болезнь, которую назвал «Черный сифилис».
«Я рассказал об этом всем своим санитарам, — вспоминает он. — Мы начали кампанию по распространению слухов о страшной болезни, о том, что она настолько страшна, что любого, кто заразится, придется немедленно поместить в карантин на острове у побережья Вьетнама. “Ну, — проговаривался я, — на прошлой неделе я отправил одного парня…” — и далее рассказывал, что черный сифилис так трудно вылечить, что потребуется два или три года, чтобы привести жертву в такое состояние, когда можно будет спокойно отправить ее домой.
Я подливал масла в огонь, чтобы они боялись. Но не знаю, многих ли я остановил — видимо, они решили, что если уж им все равно суждено умереть, то лучше от “Черного сифа”. По крайней мере, они бы рискнули им, чтобы хорошо провести время».
Однажды с триппером пришел Ларри Талер.
— Лейтенант, — произнес «Лейкопластырь», — если ты еще раз подхватишь «венеру», мне придется положить тебя в больницу и вводить пенициллин внутривенно.
«Все опять вернулось к минету, — пожимает плечами Талер. — Что меня вполне устраивало».
Для тех же, у кого до службы в армии не было опыта общения с женщинами, все было не так просто. Джим Робертсон до сих пор помнит парня, который подхватил гонорею во время первого свидания с проституткой за мусорной свалкой возле базы «Денжер». Когда он с возмущением рассказал об этом другому солдату, его приятель спросил, знает ли он женщину, которая его «наградила».
— Да, — ответил тот, — эта та сука на помойке.
— Ну, черт возьми, — произнес его товарищ, — так отдай ей ее обратно!
Рассерженный молодой человек еще восемь раз подхватывал болячку, прежде чем отправился домой.
Согласно Единому своду военных законов, за «капающий член» можно было загреметь под трибунал. Логика заключалась в том, что если солдат выбыл из строя из-за хворобы, которую он сам на себя навлек, то он халатно отнесся к своим служебным обязанностям. Но в действующей армии во Вьетнаме, в которой преобладали мужчины практичного склада ума, к этим правилам добавили неписаное дополнение — не говори, и никто не спросит. Солдаты знали, что могут получить помощь от медицинского персонала без серьезных последствий, если только не позволят своим недугам мешать выполнению служебных обязанностей. Многие воины терпели «гусарский насморк» как цену, которую приходилось платить за плотское удовольствие.
Конечно, проблеме сосуществования солдат и венерических болезней гораздо больше лет, чем изобретению пороха. В Италии в конце Второй мировой войны говорили: «Если у тебя “насморк”, ты не отправляешься», — что означало, что домой вы вернетесь не скоро.
Это была не только чисто армейская проблема. Джим Робертсон рассказывал о своем знакомом командире отделения, который подхватил триппер как раз перед тем, как должен был отправиться домой. Парень продлил срок своей службы. «Я спросил его, считает ли он, что рисковать жизнью еще шесть месяцев — это не слишком высокая плата, — говорит Робби. — “Ты не знаешь мою старушку, — ответил командир отделения. — Если я вернусь домой с гонореей, я точно покойник”».
Возможно, это было преувеличением, но, к счастью, ему не пришлось это узнать. «Лейкопластырь» и его верные санитары спасли его от участи, которую он, очевидно, считал хуже смерти.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Выражение, означающее «ехать на пассажирском месте рядом с водителем». Исторически происходит от названия посыльного-охранника, вооруженного дробовиком, ехавшего рядом с возницей дилижансов в эпоху Дикого Запада.
[2] Англ. Sundry pack (SP). Предмет снабжения класса I, групповой ассортиментный набор предметов первой необходимости для подразделения, находящегося в поле.
[3] Обыгрывается различные значения глагола beat (to be beat = быть уставшим, измотанным; to get beat = заполучить проститутку, потрахаться).
[4] Англ. Farmer's daughter. Эвфемизм, означающий женщину легкого поведения.
[5] Англ. Steam 'N Cream. Массаж «с продолжением», отправиться на хороший паровой массаж, а затем позволить женщине, выполняющей массаж, «отмассировать» определенную часть мужской анатомии до эякуляции.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
«Военный госпиталь Зяодык»

В батальоне «Крутых» служили прекрасные медики во главе с отличным батальонным хирургом. Большинство из них, такие как Док Холли, Дэн Эванс, Рик Хадсон и Чарли Винтцер, были военнообязанными; другие — отказниками по религиозным или другим убеждениям; например, Уолли Натт, который отказался брать в руки винтовку и отдал свою жизнь, ухаживая за ранеными товарищами по роте «Даггер» на охваченном огнем поле. Эти самоотверженные батальонные специалисты заботились о своих подопечных самым безграничным и заботливым образом, — хотя мало кто из них хотел оказаться в кровавых болотах Вьетнама.
Военные медики относятся к категории храбрейших из храбрых, и наши не были исключением. Чаще всего они были и самыми заметными мишенями — бегали или ползали по той же опасной местности, где их товарищи только что получили пулю или подорвались на мине.
Медики «Крутых» не ждали чудес, чтобы вытащить раненых из опасного места, — они сами творили чудеса, вытягивая, вытаскивая, и упаковывая раздробленные тела из-под прицела вражеского снайпера. И пока вокруг них свистели пули, они зашивали пробитую грудную клетку, вводили морфий, ставили капельницы, чтобы вернуть жизнь пострадавшим бойцам. И остановив кровотечение, купировав шок, они давали также мощную моральную поддержку: «Ты справишься!», «Рана на миллион долларов!», [1] «Всего лишь царапина!», «Держись, братан!», «Санитарная “птичка” уже в пути!»
«Ребята смотрели на медика как на отца и мать вместе взятых, как на человека, который спасет тебя, когда ты получишь ранение, — вспоминает Док Винтцер. — Если кто-то получал посылку из дома, медик был первым, с кем делились. Все солдаты хотели убедиться, что я знаю их имена. Поверьте, солдаты заботились о докторах. Это было все равно что заранее оплатить страховой взнос по полису страхования жизни. Бойцы хорошо знали, что многие вернулись домой, потому что там был медик».
Док Эванс припоминает, что когда он только прибыл на службу в 4/39-й батальон, один из ветеранов-медиков сказал ему, что «не стоит завязывать тесные отношения с бойцами своего взвода, поскольку эмоционально будет очень тяжело, когда кто-то из них окажется раненым или убитым. Но когда вы живете вместе с группой людей двадцать четыре часа в сутки на протяжении нескольких месяцев, такое невозможно. На поле боя и среди тех опасностей и трудностей, которые мы переживали, такие крепкие узы братства порождали во взводе настоящее товарищество. Пока я был взводным медиком, ранения получили все военнослужащие моего взвода, кроме двух человек, а многие по несколько раз. Во время подготовки нам никогда не говорили, что процент потерь среди “ворчунов” так высок».
Сейчас Док Эванс — опытнейший ветеринар с почти тридцатилетним врачебным опытом. Недавно, размышляя о своей подготовке как боевого медика в Форт-Сэм-Хьюстоне, он заметил: «Не могу поверить, как много мы, медики, сделали всего за десять недель медицинской подготовки. Если бы мы знали, как мало мы знаем, медики были бы слишком парализованы страхом, чтобы лечить кого-либо».
Помимо ответственности за жизнь и смерть, на плечи докторов ложилась и тяжелейшая эмоциональная нагрузка. Они видели ранения и повреждения вблизи, видели израненные тела и молодых людей — многие из которых еще не достигли возраста, когда можно было пить в барах, [2] — накрытых пончо и уложенных на пол вертолетов.
Март месяц оказался для Дока Эванса и 1-го взвода роты «Бэттл» особенно тяжелым. «После 25-го марта я так и не смог сблизиться с молодым пополнением так, как это было со старожилами моего взвода до этого. Два человека, с которыми я работал в тот день, погибли на поле боя. Этого не должно было случиться. Мы, медики, должны были поддерживать жизнь всех раненых, а я подвел две семьи. И по сей день я не знаю имен тех, кто прибыл во взвод после 25-го марта 1969 года».
Мне всегда было интересно, что делало этих людей такими особенными. Было ли это звание медика, их обучение в Форт-Сэм-Хьюстоне, их чудовищная ответственность и осознание того, насколько они жизненно необходимы, или же это была какая-то дополнительная доля мужества, которая заставляла их продолжать выходить на линию огня, чтобы оказывать помощь своим людям? Лидерство, безусловно, играет большую роль, и в батальоне «Крутых» док Байрон Холли и его помощник, командир медицинского взвода лейтенант Билл Кейси, подавали чертовски хороший пример. Оба они выходили с пехотными взводами на боевые задания, перенося те же условия и ужасы, что и их товарищи.
Холли был врачом, доктором медицинских наук, [3] но я всегда считал, что из него получился бы отличный боевой командир. За своих ребят он боролся так, как львица бьется за своих детенышей. У «Крутых» никто не связывался с медиками Дока Холли, включая меня самого. И мое появление в батальоне не вызвало особого восторга ни у него, ни у остальных военнослужащих медицинского взвода. «Видимо, у нас возникла проблема с отношением к вам, когда вы появились, — вспоминает Чарли Винтцер. — Вы приехали с репутацией сурового офицера. Помню, как мы с доком Холли сидели в медпункте, и он сказал: “Боже, это будет ад — у нас тут появился какой-то кадровый солдафон, который нас просто уничтожит”. Казалось, что вот-вот появится кто-то, кто надерёт нам задницу и будет строить нас, как кадровых солдат».
В самом начале игры Док Холли сообщил мне, что я ни черта не смыслю в военной медицине и полевой санитарии. «Если вы не будете доставать меня с моими санитарами, — заявил он мне, — я буду держать ваши войска в боевой форме». И я услышал его отчетливо. По его мнению, ему не нужно было ничего мне доказывать — это я должен был что-то доказывать ему.
Если Холли требовал от своих медиков максимума, то от себя он требовал еще бóльшего. Даже когда в наличии было холодное пиво, он ограничивался одной банкой в день, потому что считал себя находящимся на службе круглосуточно. «Док Холли отказывался “распускать волосы”, [4] даже когда все вокруг было спокойно, — рассказывает Винтцер, — Он говорил мне: “Если я выпью больше одной банки пива, я могу утратить контроль и могу ошибиться”. Меня бесило, когда он настаивал на том, чтобы зашивать каждую рану, включая самые незначительные царапины, даже если он устал до чертиков. Дьявол, мне хотелось, чтобы он немного отдохнул, — и мне тоже хотелось попрактиковаться в зашивании людей».
«Видеть, что вытворяли мои медики в полевых условиях, было поистине удивительно, — вспоминает Холли. — Представьте себе, что вы берете ребят, только что окончивших школу, даете им десять недель пехотной подготовки, затем еще десять недель медицинской, вооружаете их лекарствами, способными убить взрослого человека, если дать их в избытке или в неподходящее время, а затем отправляете на поле боя, чтобы они заботились о других школьниках, которых разнесло на куски. На бумаге это не сработает; в реальности же Вьетнамской войны это происходило снова и снова.
Я был в восторге от их работы, но не уверен, что они догадывались о моих чувствах. Я был для них отцом, который всегда старался поставить себя на их место и дать лучший совет, какой только мог, зная, что иногда даже самый лучший совет не может спасти жизнь их умирающего пациента. Мы вместе переживали многие ситуации, но не припоминаю, чтобы кто-то из моих медиков или я сам открыто пролил хоть одну слезинку. Мы много раз обливались слезами внутри, но чувствовали, что всегда должны быть бодрыми и сильными, ведь мы были единственной надеждой на выживание для всех наших товарищей».
О героизме, проявленном Дэном Эвансом и Риком Хадсоном 25-го марта 1969-го, среди бойцов роты «Бэттл», многих из которых не было бы в живых, если бы не мастерство и мужество медиков, ходят легенды.
«Я был одним из первых, кого ранило, — вспоминает Ларри Фолкенберг. — ВК поливали поле пулеметным огнем, но мне не пришлось долго лежать. Я воздал хвалу Господу, когда сквозь все эти пули до меня добрался Док Эванс. Без него я бы не выкарабкался, так как у меня был пневмоторакс».
После длительных и опасных выходов в качестве взводных врачей и Эвансу, и Хадсону предложили ненапряжную работу в тылу, но оба отказались. Они предпочли остаться со своими ребятами.
«Медик! Медик! Медик! Док, меня ранило!»
В мозгу медика запечатлевается каждый такой крик. Санитар роты «Клеймор» Дэйв Андерсон никогда не забудет свой первый бой: «Пулеметный огонь, трассирующие пули, летящие повсюду! Это был полнейший хаос! Я пополз туда, где трое раненых парней звали: “Медик”. Первый парень, к которому я приблизился, неподвижно лежал на земле. Я снял с него стальной котелок, и у него отвалилась верхняя часть головы. Тогда я сказал сам себе: “Сынок, ты залез слишком глубоко”. Потом пополз к следующему бойцу. Тот был ранен в голень. Господи, как же я испугался. Я достал ножницы, отрезал ему ботинок и наложил давящую повязку. Он произнес: “Док, пуля прошила мою ногу насквозь, а вы забинтовали только одну сторону”. Я еще подумал: “При моем состоянии тебе чертовски повезло, что я сделал это наполовину правильно”. Ни одни тренировки в мире не подготовят человека к шоку реального боя».
Медик Билли Скотт был одним из самых маловероятных героев «Крутых». «Я не думал, что я достаточно большой, сильный или храбрый, чтобы быть боевым медиком», — вспоминает он.
Док Холли тоже в этом сомневался. «Господи, — сказал сам себе Холли, когда впервые увидел Билли. — Где они берут таких детей? Такой милый малыш, почти маменькин сынок. Почему бы ему не вернуться домой и не преподавать в воскресной школе?»
Когда Билли только прибыл на службу, батальон все еще находился в Донгтаме. Два дня он скрывался в дивизионной часовне, пока Холли не выследил его и не нашел сидящим на скамье и молящимся.
— Билли, ты должен выйти, — сказал он. — Ты не можешь оставаться здесь вечно.
— Доктор Холли, я до смерти напуган тем, что нахожусь во Вьетнаме. Я ничего не могу с этим поделать, и молюсь об этом. Я верю всем сердцем, что меня убьют, если я отправлюсь на поле боя.
В тот момент Холли не мог не вспомнить о своем собственном боевом крещении и рассказал парню о том, как пули проносились в футе над его головой. «Впервые я ясно осознал, что человека здесь можно убить довольно легко. Я посмотрел на Луну и взмолился: “Боже, пожалуйста, не дай мне умереть в этой дыре”. И тут я словно услышал голос, который произнес: “Расслабься, все будет хорошо, просто вспомни, чему тебя учили на базовой подготовке: когда летит свинец, пригни задницу”. Вокруг меня словно образовался защитный щит, и я потерял всякий страх. И быстро понял, что ползком можно преодолеть большую территорию».
Холли держал Билли на медицинском пункте, укреплял его уверенность в себе, и постепенно тот успокоился. Кошмары, связанные с боем, вѝдения о том, как громадный «гук» ростом в десять футов разрывает его грудную клетку и вырывает сердце, исчезли.
Затем наступил день, когда роте «Даггер» понадобился взводный медик, чтобы заменить Эрнеста Осборна, отправлявшегося домой. Холли чувствовал, что Билли готов к этой должности, однако оставалась одна проблема. Если Билли был маленьким, глубоко религиозным человеком, никогда не произносил бранных слов и не брал в руки оружие, то громогласный Осборн являл собой полную противоположность. Суровый здоровенный дядька, богохульник, сквернословец и мачо, он носил с собой M-16 и рогатку, из которой стрелял стальными шариками с той же смертоносной точностью, что и из винтовки. Мужиком он был бескомпромиссным.
«Нам нравился Билли, но мы не были уверены, что он справится с работой — у нас возникла проблема с доверием к нему, — вспоминает Майк Кидд. — Он был нервным и маленьким, а его медицинская сумка была почти такой же большой, как он сам. Мы просто не знали, как он поведет себя в серьёзном бою».
В ту же ночь рота «Даггер» попала под обстрел, и вместо того чтобы позаботиться о себе, Билли неоднократно лез под огонь противника, заботясь о своих ребятах. На следующее утро после боя генерал Ганн прикрепил к его тощей груди Бронзовую звезду за отвагу. «Он нас убедил, — рассказывает Кидд. — После той ночи, если бы кто-то попытался забрать у нас Малыша Билли, во взводе начался бы мятеж. Он стал нашим Доком, всеобщим любимцем, и мы очень им гордились».
Как и большинство медиков, поступивших в батальон в 1969 году, рядовой Джо Кэннон, медик из Квинса, штат Нью-Йорк, отказался от военной службы по этическим соображениям. Командир его пехотного взвода лейтенант Карл Олсон напрягался, потому что Кэннон, как и многие медики, отказывался носить оружие.
«Вьетконг не волнует, что ты квакер [5] из Квинса, — заявил ему офицер. — Они убьют тебя в одно мгновение». После долгих уговоров взводный уговорил Кэннона взять с собой разряженный пистолет 45-го калибра. «Заряженные обоймы я носил с собой в рюкзаке, полагая, что если мы окажемся в затруднительном положении, мне удастся их ему перебросить», — вспоминает Олсон.
После одного тяжелого боя в апреле Кэннон вернул Олсону пистолет. «Я не хочу носить с собой пустой .45-й калибр, — произнес он. — Мне нужна заряженная М-16. Когда эти гады стреляют в меня настоящими пулями, и они свистят у меня над головой, мои убеждения совести исчезают. Я хочу стрелять в ответ».
«И знаете, Кэннон стал одним из моих лучших стрелков, — говорит Олсон. — Следующее, что я помню, — это то, что у него появился гранатомет М-79».
— Где ты взял эту дуру? — спросил Олсон.
Кэннон усмехнулся.
— Выменял на нее немного пенициллина.
«Кэннон шел прямо за мной, и всякий раз, когда мы вступали в перестрелку, он расстреливал больше патронов, чем кто-либо другой, — рассказывает Олсон. — Он стал одним из лучших бойцов, которые у меня когда-либо были».
Докам приходилось беспокоиться не только о пулях, минах-ловушках и вирусных заболеваниях, но и о других неприятных сюрпризах, таких как «двухшаговые» змеи — делаешь два шага после укуса, и ты мертв, как пустая бутылка виски.
Однажды ночью Дока Эванса в джунглях разбудило срочное радиосообщение. «Доку Хадсону нужна помощь, — сообщил Бобби Кнапп. — Что-то укусило одного из наших парней. У него опухли глаза, губы стали большими, как шарики, и ему трудно дышать».
Эванс поспешил во взвод медика Рика Хадсона, где застал того за работой по спасению жизни пострадавшего солдата. «У него был анафилактический шок, аллергическая реакция, которая могла привести к отёку мозга, блокированию трахеи и смертельному удушью», — вспоминает Эванс.
Эванс подозревал укус паука. Он знал, что солдат умрет, если только они с Хадсоном быстро не сотворят чудо. «Хадсон был отличным медиком, — говорит Эванс, — но никто из нас не был достаточно оснащен, чтобы справиться с подобной проблемой. У нас не было эпинефрина [6] или антигистаминных препаратов, которые при подобном приступе должны были вводиться внутривенно. Были только капсулы «Бенадрила», [7] но мы решили, что пероральные антигистаминные препараты на данном этапе, вероятно, малоэффективны».
Работая посреди страны бандитов в свете фонарика с красным фильтром, который держал командир роты Бобби Кнапп, Хадсон и Эванс насильно ввели капсулу в горло пострадавшего солдата. «Его горло было настолько распухшим, что это напоминало попытку протолкнуть фасоль в задницу мыши, — рассказывает Эванс. — Каждая мышца его тела была натянута, как сухая сыромятная кожа; тело выгибалось дугой, когда он отчаянно пытался втянуть воздух в свои изголодавшиеся легкие; мышцы шеи напряглись, как шнуры; на лбу выступили вены, готовые вот-вот лопнуть. Он был похож на петуха, который тщетно пытается кукарекнуть».
В ту ночь солдат умирал трижды, и каждый раз Эванс и Хадсон возвращали его к жизни с помощью искусственного дыхания.
— Есть пульс! — крикнул Хадсон, как только приземлился «Дастофф».
Санитарный вертолет полетел на базу «Крутых», где на посадочной площадке его ждали Док Холли и Винтцер. Через час Холли передал лейтенанту Кнаппу: «Передай двум моим медикам, что они чертовски хорошо поработали. Их пациент в порядке. Он присоединится к вам, как только немного отдохнет».
Док Холли часто получал подобные экстренные вызовы через радиостанцию AN/PRC-25. «Обычно медик делал столько, сколько в сложившихся обстоятельствах мог сделать я лично, — говорит он. — Иногда я предлагал что-то, что они не пробовали, чтобы сохранить жизнь пациента до прибытия эвакуации. Это были грандиозные решения, которые нужно было возлагать на плечи таких молодых солдат с такой ограниченной подготовкой. Но раз за разом они доказывали свое мужество и мастерство, делая то, что должны были делать, и всегда без особой оглядки на собственную безопасность».
Медик взвода «Голубой Бэттл» Майк Хилл, получивший пулю 25-го марта, когда спешил на помощь раненому солдату, говорит, что его первой жертвой за четыре месяца до этого стал мальчик, который, вероятно, покончил с собой, потому что находился под кайфом. Хилл только что видел, как он курил косяк, а затем взял в руки гранату, превращенную в мину-ловушку.
«Как только он дотронулся до нее, — вспоминает Хилл, — она взорвалась». Солдата порвало на кусочки. «Я неистово работал над ним, — говорит медик. — Я был весь в его крови. Я знал, что он мертв, но чтобы поддержать боевой дух бойцов, продолжал над ним работать. Наконец появился санитарный “борт”».
Как и предполагал Майк, солдат прибыл в 3-й хирургический госпиталь Донгтама уже холодным. «Работая над ним, я понял, что мы здесь не для того, чтобы выиграть войну, — продолжает он. — Мы находялись там, чтобы сохранять жизнь друг другу».
«Бывали моменты, когда ты чувствовал себя неполноценным, — вспоминает медик Рик Хадсон. — У нас в Штатах не было особой подготовки, и зачастую мы сталкивались с проблемами, с которыми не смог бы справиться врач, особенно в грязи, когда летели пули. Бывали моменты, когда я чувствовал себя таким расстроенным и неадекватным, например, когда держишь на руках умирающего человека — или уже мертвого, и не можешь вернуть его к жизни. Эти моменты живут со мной изо дня в день».
Самым близким другом Хадсона в роте «Бэттл» был Найджел Фредерик Поуз. Оба были очень религиозны, вместе читали Библию. Из-за своих религиозных убеждений Хадсон, который также был отказником по соображениям совести, сначала вместо М-16 выбрал медицинскую сумку. Во время одной из операций антенна радиостанции Поуза задела проволоку от растяжки, натянутую на дереве — излюбленный трюк Вьетконга. Хадсон бросился к нему на помощь.
«Помню, как держал его на руках, делал ему искусственное дыхание и заклеивал раны на груди, — рассказывает Хадсон. — Все его товарищи стояли вокруг и говорили: “Давай, Док, спаси его”. Ребенок пытался спасти ребенка. Это было сложно, и я не смог его вытащить. Никогда не смогу с этим смириться». Поуз умер во время эвакуации в 3-й хирургический госпиталь.
В другом бою Хадсон, раненный в ногу и запястье разлетающимися кусочками автоматной пули, отрикошетившей от его винтовки, отказался от эвакуации. «Я должен оставаться с ребятами, потому что я единственный медик», — заявил он. Командиру взвода пришлось прямо приказать ему перебраться в «дастофф».
Неделю или две он провел на батальонном медпункте, «сходя с ума от беспокойства за своих ребят, тратя время на лечение венерических заболеваний и рутинные вызовы по болезням».
Еще одной неприятной частью работы медика были десантно-штурмовые действия. Однажды, когда вместе со своим взводом десантировался Дэн Эванс, их вертолет внезапно понесся к земле. «Бортстрелок сказал, что мы разобьемся, — рассказывает Эванс. — Я посмотрел вниз, увидел несколько ручьев и решил прыгнуть в один из них. Это было лучше, чем лететь вниз на этой штуке». Эванс выбрался на салазки, и за несколько секунд до того, как «борт» врезался в рисовое поле, выпрыгнул, но промахнулся мимо водного потока. «Я как лебедь нырнул в мокрое рисовое поле рядом с ручьем и просто заскользил по нему».
Но его проблемы только начинались. Эванс и вертолет оказались недалеко от базового лагеря ВК. «Начали летать пули, а затем наши кружащие вертолеты начали стрелять. Вьетконг очнулся, однако нас спасло то, что “борт” упал прямо рядом с вьетконговским госпиталем, где оказались не готовы к стрельбе».
Чудесным образом он не получил ни царапины, но с тех пор всякий раз, когда Эванс садился в вертолет, он напрягался.
Для некоторых из медиков нагрузка в конце концов стала непосильной. «Однажды утром у нас появилось несколько человек, получивших довольно серьезные ранения от мины-ловушки, и наш док, — который уже починил добротную долю пострадавших и раненых солдат, — латал их, пока мы ждали санитарную машину, — вспоминает капитан ДеРоос. — Я проверял охранение на посадочной площадке для приема санитарного “борта”, когда ко мне подбежал Док, опустился на колени, схватил меня за руку и начал рыдать навзрыд… Он постоянно повторял, что больше не может этого выносить, потом окончательно свихнулся, спросил, можно ли воспользоваться рацией, чтобы позвонить матери, начал что-то бубнить. Он был совершенно не в себе, столько всего повидав. Я прекрасно понимал, что он переживает, и отправил его на этом же вертолете в тыл. Потом его эвакуировали в Штаты».
Сержант Майк Симмонс, отвечавший в нашем батальоне за связь с общественностью, и по совместительству наш собственный «Эрни Пайл», [8] очень любил расположение Дока Холли. Когда он не был в поле с солдатами и не рассказывал им истории, он мудро обустраивался на батальонном медпункте. Там он всегда мог принести носилки и, если повезет, раздобыть холодного пива. Медпункт был единственным местом в батальоне, где обычно был лед — для охлаждения крови. Иногда, чисто случайно, в контейнер с кровью каким-то образом попадала упаковка пива — и тоже охлаждалась.
Главный сержант медицинского взвода, старый опытный солдат, храпел, словно батарея 155-мм гаубиц, стрелявшая беглым огнем. «Когда сержант Джеймс Д. Алеридж укладывался соснуть пару часиков в бункере медицинского пункта батальона, спать никто не мог, — рассказывает Винтцер. — Поэтому Холли отправлял его спать снаружи, и всегда заботился о том, чтобы заранее установить противомоскитную сетку».
В те ночи, которые Симмонс проводил на медпункте, он спал на улице рядом с сержантом Алериджем, чей храп доносился даже через обложенные мешками с песком металлические дренажные трубы. Как ни странно, на следующее утро Симмонс просыпался хорошо отдохнувшим, в то время как старый сержант с покрасневшими глазами стонал о том, что не мог заснуть, потому что комары съедают его заживо.
Уже после того, как старый сержант Алеридж отправился домой, Симмонс признался: «Я откидывал один угол его москитной сетки, комары делали свое дело, и Алеридж начинал стонать. Я мог пережить почти все, не просыпаясь, но только не этот ужасный храп». Еще одна страница из манифеста «Крутых» о том, что нужно «быть большими партизанами, чем сами партизаны».
А потом наступали моменты «П», [9] когда вы заново осознавали, с чем столкнулись. Однажды Винтцер подменял медика роты «Бэттл», когда она обнаружила госпиталь ВК. Вьетконг встал на тапки, бросив пустые койки, кастрюли со сковородками и бункер, полный медицинских средств. Винтцер разбирался с припасами, когда наткнулся на до боли знакомые контейнеры. «Было страшно обнаружить коробки, подписанные моим почерком, — рассказывает медик. — Многие лекарства, которые я обнаружил в бункере ВК, я сам в свое время раздал мирным жителям, когда мы лечили их в деревнях. Это убедило меня в том, что Вьетконг был повсюду — они и в самом деле обводили нас вокруг пальца».
Когда майор Хоппер прибыл в 4/39-й батальон и начал набирать себе вес, то его стычка с Доком Холли (безусловно, самым любимым человеком в батальоне), произошедшая в ночь перед отъездом Дока к «тыловым крысам», которых тот проклинал в сайгонском госпитале, его имиджу «чертового новичка» не помогла. Срок службы Дока подошел к концу, его сменщик прибыл на борт, и наступило время отвальной вечеринки. Его санитары повесили над дверью бункера батальонного медпункта большую вывеску, вырезанную из картона от коробки с пайками: «ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ ЗЯОДЫК. РЕЗИДЕНЦИЯ ДОКА ХОЛЛИ». Над именем «ХОЛЛИ» был нарисован нимб. На табличке также был изображен логотип популярного в 1960-х годах телешоу «Бен Кейси», а также символы смерти, жизни, бесконечности, мужского и женского начала и, конечно же, эмблема «Крутых Рекондо» с наконечником стрелы.
А потом медики Дока Холли устроили грандиозную вечеринку — мы говорим о бесконечном холодном пиве, медицинском спирте крепостью 180 пруфов, [10] музыке и прочем. Я заглянул туда в начале вечера, выпил пива, послушал, как Том Эйкен играет на своей гитаре, поблагодарил Дока за его исключительную работу и неоднократно проявленный героизм и исчез обратно в направлении КНП. Около полуночи Хоппер решил, что шумное празднование стало слишком громким — а оно так и было! — и что тусовщикам пора на боковую. Но вместо того, чтобы попросить озвучить это Мергнера или кого-нибудь из старожилов, он сделал это сам. Ну, знаете, нужно привлечь к себе внимание, новая метла, и все такое…
— Прекратите шуметь! Разве вы не знаете, что находитесь в зоне боевых действий? — кричал он пьяным пирующим, у которых «Пурпурных сердец» было больше, чем у этого майора лет жизни.
Холли сказал Хопперу, чтобы тот убирался с медпункта. Хоппер «включил босса» — не самая лучшая идея по отношению к доброму доктору в любое время суток, и особенно, когда он пьян в стельку. Док вскочил, и под одобрительные возгласы толпы устроил начштаба выволочку, а когда ситуация накалилась еще больше, отвесил майору пинка под зад и выпроводил из бункера.
Хоппер доложил мне о неподчинении Дока.
— Капитана Холли необходимо отдать под трибунал! — разошелся он.
Чтобы утихомирить майора, я отправил в медпункт Мергнера, где он выпил пива, пока успокаивал Холли и его банду весельчаков. После этого на БОП «Денжер» наконец-то воцарилась тишина.
На следующее утро я отвел майора в сторону и сказал ему, чтобы он прекратил пороть чушь. Героев под трибунал не отдают.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Армейский сленг, означающий ранение на поле боя, достаточно серьёзное, чтобы солдата отправили домой, но не являющееся смертельным или калечущим на всю жизнь.
[2] Согласно местного законодательства, во многих штатах этот возраст наступает в 21 год.
[3] В оригинале: Doctor of Medicine (M.D.). В Штатах это «профессиональная степень», которая присваивается после получения общего и медицинского высшего образования, и не предполагает научно-исследовательской деятельности. Поэтому ее нельзя считать эквивалентом ни доктора, ни кандидата медицинских наук на постсоветском пространстве.
[4] Эвфемизм, означающий оставлять свои запреты или освобождать себя от социальных ограничений или каких-либо принятых норм и правил поведения.
[5] Квакеры (первоначальное название — «Христианское общество друзей внутреннего света») — протестантское христианское движение, возникшее в эпоху Английской революции середины XVII века.
[6] Антигистаминный препарат на основе адреналина.
[7] Торговое название дифенгидрамина, антигистаминного препарата первого поколения.
[8] Эрни Тейлор Пайл (1900-1945 гг.) — американский журналист, один из самых известных военных корреспондентов, получивший за военные репортажи об обычных американских солдатах Пулитцеровскую премию. Погиб от огня противника во время высадки на Окинаву.
[9] Ориг. G-moment. От слова guerilla (партизан) — т.е. боестолкновения, контакты с повстанцами, повседневная боевая работа.
[10] Пруф (Proof) — старинная единица измерения крепости напитков в англоязычных странах. В настоящее время в США пруф равен удвоенному количеству градусов алкоголя, в Великобритании исторически был равен 7/4 градусов алкоголя. Название восходит к XVI веку, когда в жалованье английских моряков входила порция рома. Чтобы убедиться, что ром не был разбавлен водой, доказательство (англ. proof) его крепости приводилось путём смачивания им пороха. Если смоченный ромом порох было невозможно зажечь, то крепость рома считалась недостаточной. Поскольку порох не горел в смеси с содержанием алкоголя ниже 57%, то крепость в 57 градусов стала называться «100° proof».