Текущее время: 29 мар 2024, 01:06


Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 78 ]  На страницу 1, 2, 3, 4  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Гарри Маккалион. Зона поражения
СообщениеДобавлено: 11 янв 2023, 16:27 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
https://m.media-amazon.com/images/I/51LY0phEKEL.SX316.SY480._SL500_.jpg

Гарри Маккалион

ЗОНА ПОРАЖЕНИЯ
Моя жизнь и служба в Парашютном полку, южноафриканском спецназе, Специальной Авиадесантной Службе и в Королевской полиции Ольстера

Блумсбери
1995


Книга посвящается Бобу Ти, эскадрон «B», 22-й полк САС

СОДЕРЖАНИЕ

1 — Мои ранние годы
2 — Парашютный полк
3 — Южноафриканский спецназ
4 — Операции
5 — Специальная Авиадесантная Служба
6 — Специальная Авиадесантная Служба II
7 — Королевская полиция Ольстера
8 — Королевская полиция Ольстера II

*****

1

МОИ РАННИЕ ГОДЫ


Если женщина просит тебя жениться на ней, плюнь на нее.
Единственный совет, который дал мне отец.


Сказать, что я был воспитан, — это все равно что заявить, что Вторая мировая война началась в 1939 году, а закончилась в 1945-м, и после этого оставить все как есть. В преждевременную взрослую жизнь меня просто тащили, с пинками и криками, через тот промежуток времени, который лишь отдаленно напоминал детство. История эта начинается не с момента моего рождения.
О своем дедушке Генри, в честь которого меня и назвали, у меня остались лишь смутные воспоминания. Пожилой человек с седой бородой, он рассказывал мне истории о Великой войне, во время которой он служил в Хайлендерах Аргайла и Сазерленда [1] и получил награду за храбрость. Он мог бы сделать карьеру в армии, но после перемирия выбрал гражданскую жизнь. Это был суровый солдафон с самыми строгими моральными взглядами, пользовавшийся уважением в обществе, что вкупе с его прекрасным военным послужным списком, побудило многих предлагать ему баллотироваться в местные органы власти, однако он упорно отказывался. Прежде всего, он был семейным человеком и, как многие католики, верил в большую семью.
Моя мать, Мэри, была третьей по возрасту в семье из пяти человек: двух мальчиков и трех девочек. Почти с тех самых пор, как она научилась ходить, она была форменной головной болью для своего отца. Там, где он был строг и консервативен, она была бунтаркой, сорванцом, предпочитавшим носить джинсы и кожаную куртку вместо юбки, и способным выдержать кулачный бой с любым мальчишкой своего возраста. Вскоре наступила конфронтация. В очень раннем возрасте Мэри начала курить, — вопреки, а может быть, и из-за предостережений отца. Когда ей было двенадцать лет, она вошла в дом и зажгла сигарету у него на глазах.
Дедушка, который не позволял курить в доме даже своей жене, бросил своей дочери вызов. Его реакция была быстрой и жесткой. Он выбил сигарету у нее изо рта, раздел ее догола, подвесил за руки к дверному косяку и порол ее своим широким рабочим ремнем до тех пор, пока она не потеряла сознание. И только вмешательство моей бабушки спасло ее от дальнейшего наказания. Эта сцена стала началом многолетнего противостояния. Если дедушка думал, что такой поркой он сломит дух моей матери, то он сильно ошибался. Физическое насилие просто сделало ее еще более решительной, еще более упрямой, и заставило еще сильнее бунтовать, — качества, которые она передала всем своим детям, хотя прошло три года, прежде чем она снова решилась закурить в его присутствии. Моя мать рассказывала: «В пятнадцать лет я считала себя твердой, как гвозди, полагала, что я могу справиться с отцом. Я вошла в гостиную с зажженной сигаретой во рту. Мой отец, сидевший в кресле, поднял голову.
— Что это у тебя во рту? — тихо спросил он.
— Сигарета. Если тебе это не нравится, мы можем выйти на улицу и разобраться с этим.
Легкая улыбка заиграла на его лице.
— Ты предлагаешь мне выйти на улицу?
— Вот именно, на улицу!
Он вздохнул.
— Хорошо. Вот только надену свои ботинки.
Я, как идиотка, стояла и смотрела, как он зашнуровывает свои тяжелые рабочие ботинки». Она покачала головой при воспоминании, затем улыбнулась: «Он вышвырнул меня из дома, попросту спустил с лестницы, во двор и снова вернулся. Я поняла, что никогда больше не смогу в физическом отношении бросить вызов своему отцу».
Осознание того, что она не может его победить, заставило мою матушку искать другой способ проявления своего бунтарского духа. И она нашла его в лице моего отца, Аллана. Это был жестокий человек в городе жестоких людей — невысокий, но молниеносный, злобный, неумолимый и, в ранние годы, даже готовый прибегнуть к любому оружию, которое было под рукой. Он также был человеком, который планировал вырваться из нищеты Глазго на пышные пастбища Англии, что очень импонировало моей матери. Аллан также считал себя реинкарнацией Аль Капоне. [2] В своем воображении он собирался построить в Англии криминальную империю вместе со своими братьями, Генри, Уолли и Джоном, которые были сотканы из той же ткани — неуравновешенные, аморальные и чрезвычайно жестокие люди. Со временем они соберут вокруг себя других людей с такими же талантами.
Моя мать забеременела, а затем вышла замуж за моего отца. Тогда ей было шестнадцать лет. Через полгода, в начале января 1953 года, родился я. По словам мамы, сразу после рождения я тяжело заболел. Вызвали местного врача, но он сказал моим родителям, что беспокоиться не о чем. Маму это не убедило, и отец решил отвезти меня в больницу, где поставили диагноз «скарлатина». Больничный врач сообщил ему, что если бы меня в ту же ночь не госпитализировали, я бы почти наверняка умер. Его реакция оказалась типичной, простой и жестокой: на следующий день он отправился к местному врачу и госпитализировал его.
Мы жили на Лайм Хилл Роуд в Горбейлсе. [3] Мое самое раннее воспоминание об отце относится к тому времени, когда мне исполнилось четыре года. Автобусный маршрут проходил прямо мимо нашего доходного дома, и однажды дверь распахнулась, и мимо меня промчалась мама, а за ней — гигант в форме кондуктора автобуса, который кричал:
— А ну давай сюда своего человека!
Аллан целеустремленно шел по маленькой садовой дорожке, ведущей к нашей входной двери. Он, должно быть, был по крайней мере на фут меньше и на стоун [4] легче своего соперника, но мой отец был экспертом, и никогда не тратил слов попусту — говорить кому-то о том, что ты собираешься сделать, было пустой тратой сил и всего лишь заставляло соперника насторожиться. Кондуктор все еще выкрикивал угрозы, когда мой отец подскочил и ударил его головой. Лицо мужчины залила кровь, и он начал оседать. Отец схватил его за лацканы и нанес еще два жестоких удара головой, когда тот сполз на пол.
Мой родитель жил по принципу: «Если ты уложил человека, убедись, что он останется лежать». Он начал быстро бить его ногами по лицу и телу, затем остановился и обошел свою извивающуюся жертву, чтобы нанести несколько метких ударов по почкам и в пах. Кондуктор попытался выбраться из дворика к ожидавшему его автобусу, но отец последовал за ним, продолжая наносить удары, даже когда человек кричал о пощаде и помощи. Но он не получил ни того, ни другого. Водитель и пассажиры молча смотрели, как его пинками загоняют обратно в автобус, и только после этого они сели в него обратно.
Мой отец позвонил в звонок, и когда автобус отъехал, он посмотрел налево и направо, — в его глазах стоял вызов. Наши соседи просто пожали плечами. Кондуктор оскорбил мою мать и зацепил моего отца. В их жестоком мире это был честный бой. Потом папа вернулся к тому месту, где в коридоре стоял я, и с улыбкой удовлетворения на лице взъерошил мне волосы, проходя мимо. Мама вытирала кровь на тротуаре.
Он часто отсутствовал дома, но я был слишком мал, чтобы понять, что это было связано с его частыми периодами тюремного заключения. Сначала это были насильственные преступления, но вскоре за ними последовали кражи и грабежи. Хотя он считал себя мастером преступлений, его первая попытка кражи обернулась фарсом. Он работал на верфи и воровал свинец, который тайно выносил в своих ботинках, чтобы избежать досмотра охранниками у ворот дока. Каждый день он выносил небольшое количество, а в конце недели продавал всю партию торговцу металлоломом. Его жадность и смелость росли. Однажды ночью он набил свои сапоги несколькими фунтами свинца, но когда шел к главным воротам, ему становилось все труднее поднимать ноги. Он пробирался к воротам, как глубоководный ныряльщик, протаскивая каждую ногу вперед дюйм за дюймом. Проходящие мимо рабочие останавливались, чтобы посмотреть, некоторые даже его подбадривали, и к тому времени, когда он достиг ворот, то уже не мог поднять ноги. Он стоял, задыхаясь от усталости, а охранник разразился веселым смехом. Его обыскали и вкатили шесть месяцев.
Самая первая драка, которую я помню, произошла вскоре после этого, когда один из мальчиков постарше сделал замечание о моем отце и его свинцовых сапогах. Я ударил его головой и пнул, когда он упал. Я был хорошим учеником. Когда мой отец вышел из тюрьмы и вернулся, он решил перевезти нас в Англию, и мы поехали туда все вместе с его отцом, матерью и братьями. К тому времени у меня было уже два брата, Аллан и Мартин, и сестра Вероника. Поселились мы в небольшом городке на севере Англии.
Прошло совсем немного времени, и все, кроме родителей моего отца, оказались вовлечены в одно преступное деяние за другим. Их жестокость привлекла к ним внимание полиции и других преступников, и вскоре у них уже была небольшая империя, они работали в качестве боевиков, [5] а также занимались грабежами и кражами. Некоторые из их дел отличались неслыханной наглостью. Однажды они ограбили обувной склад по соседству с полицейским участком, заявив, что они судебные приставы, возвращающие кредиторам активы обанкротившихся компаний. Во время этого налета у них сломался микроавтобус, и они имели наглость попросить проходящего мимо полицейского помочь им. Тот подтолкнул их, и они уехали.
Различные местные бандиты любили связываться с нашей семейкой, потому что она обеспечивала им определенную защиту от других жестоких преступников. Однажды днем к нам домой явился грабитель по фамилии Хендерсон в новом костюме, которым все восхитились. Он рассказал нам историю о том, как вломился в пустой дом, собрал все ценности, после чего принял ванну и, прежде чем уйти, переоделся в один из костюмов хозяина. Собравшиеся мужчины одобрительно зашумели: такая дерзость им понравилась. Внезапно улыбка на лице Хендерсона сменилась выражением ужаса.
— О, нет! — Простонал он, вскочил и начал расхаживать по комнате, прижав ко лбу сжатый кулак.
— В чем дело? — Спросил мой отец.
— Я оставил свою старую одежду в доме, который ограбил.
— Ну и что?
— Я оставил в брюках свой бумажник!
Не успел Хендерсон произнести эти слова, как в дверь постучали. Это была полиция. Он тихо удалился, умоляя моего отца никому не говорить о том, как он сглупил.
У младшего из моих дядей, Джона, была короткая, но жестокая криминальная карьера. Она началась с того, что мой отец подрался в баре в центре города — из-за чего, уже никто и не помнит. Он победил и вскоре после этого покинул бар вместе с Генри и Уолли. Джон договорился встретиться с ними позже, и когда он пришел, человек, которого избил мой отец, набросился на него.
По одной из версий, этот человек напал на Джона с разбитой бутылкой, по другой — кто-то другой вписался за Джона. Дядя Генри рассказал мне, что Джон всегда носил с собой немецкий штык, пристегнутый к предплечью, и что когда на него напали, он воспользовался им в целях самообороны. Несомненно лишь то, что к концу инцидента напавший лежал мертвый. Джона арестовали и обвинили в убийстве, за что он должен был отбывать пожизненное заключение. Моя мать утверждает, что в тюрьму его привезли по железной дороге и что если бы он не был членом такой печально известной семьи, ему удалось бы отделаться относительно легким обвинением.
Полиция была в нашем доме частым гостем: она приходила посреди ночи, чтобы забрать моего отца, или рано утром, чтобы поискать украденные вещи. Однажды я играл на улице, когда к нашей входной двери подошел мужчина в костюме и галстуке. Увидев меня, он приостановился и присел на корточки так, что его лицо оказалось на одном уровне с моим. Ботинки у него были ярко начищены.
— Привет, парень. Как тебя зовут?
— Гарри.
Он достал леденец и протянул его мне.
— Гарри, а твой папа был дома прошлой ночью?
Я пожал плечами.
— Не знаю.
— А как насчет твоего дяди Генри — он был у тебя дома прошлой ночью?
— Не знаю.
— Что насчет твоего дяди Уолли?
— Не знаю.
Мой дознаватель попробовал новый подход.
— Это новая одежда на тебе?
Я кивнул.
— А когда твоя мама ее купила?
— Не знаю.
На лице мужчины отобразился гнев, но он заставил себя улыбнуться.
— Ты не очень-то много и знаешь, Гарри!
— Я знаю достаточно, чтобы не разговаривать с полицейскими, — ответил я, и прежде чем он успел ответить, вернулся в дом. Мне едва исполнилось шесть лет, но меня уже приучили ничего не рассказывать незнакомцам о своей семье и подозревать, что все вокруг — полицейские.
Насилие было первейшим, а не крайним средством решения проблем, даже в семье. Однажды дождливым днем к дому подъехали три патрульные машины. Полицейские довольно долго разговаривали с моим отцом: как ни странно, они искали моего дядю Уолли. На кухне он коротко переговорил с моей мамой.
— Я поеду с ними. Генри ранили.
Уолли и Генри провернули незаконное дельце, для которого понадобились обрез ружья и несколько наемных работников. Генри, очевидно, руководил этим предприятием, а после его завершения разделил выручку. Уолли остался недоволен разделом: брат оставил себе шестьдесят процентов.
— Я хочу половину, — потребовал Уолли.
— Я планировал всю работу и финансировал ее, потому заслуживаю шестьдесят процентов, — сказал Генри.
— Это не имеет значения. Мы партнеры. Я взял на себя половину риска, и заслуживаю половину прибыли.
— Ни за что. — Генри был непреклонен.
— Если ты не отдашь мне всю мою долю, я тебя пристрелю.
Потом Генри рассказывал, что все происходившее чем-то напоминало вестерн. Он встал и через маленький стол посмотрел своему брату прямо в глаза.
— Если ты выстрелишь в меня, то это будет только в спину. — И, повернувшись, начал уходить.
Когда он рассказывал мне эту историю много лет спустя, дядя Генри улыбался — наполовину с удивлением, наполовину с раздражением: «Этот ублюдок выстрелил в меня. Я не верил, что он это сделает».
Уолли был арестован за попытку убийства. Жизнь Генри висела на волоске, так как выстрел из дробовика попал ему в затылок. К счастью, заряд был с мелкой дробью (если бы там была картечь, он почти наверняка умер бы мгновенно). Тем не менее, операция по их удалению была признана слишком рискованной, поскольку некоторые из них пробили череп Генри и засели в опасной близости от мозга и позвоночника. Когда он пришел в сознание, было принято решение оставить их. До самой смерти в голове Генри оставалось двадцать две дробинки.
Теперь семейная верность взяла верх. Братья могли драться и даже стрелять друг в друга, но столкнувшись с общим врагом, они сомкнули ряды. Генри отказался выдвигать обвинения против своего брата. Не успокоившись на этом, полиция предъявила Уолли обвинение в незаконном хранении огнестрельного оружия. Генри дал показания в пользу защиты, заявив под сдержанный смех в переполненном зале суда, что его брат нашел ружье и оно случайно выстрелило как раз в тот момент, когда он собирался сообщить об этом в полицию. Но несмотря на все усилия, Уолли получил три года.

*****

Именно на этом этапе мой отец нашел себе новую женщину, которая разделила его жизнь — или, по крайней мере, его постель. Однажды днем он пришел с ней домой и спокойно объявил, что моя мать вольна остаться или уйти, но отныне эта женщина будет спать с ним. Мама пришла в ярость и попыталась напасть на незваную гостью с ножом. Я помню крики, оскорбления, плач детей, физическое сдерживание матери моим отцом. Через несколько часов она ушла, чтобы найти прибежище у своих родственников. После этого в моей семье все полетело под откос. Какой бы ужасной ни была жизнь, ей предстояло стать еще хуже. К счастью, самого худшего мне удалось избежать.
Я вернулся в Глазго и попал под крыло своей бабушки Марты, которая стала главным источником всего того хорошего, что наполнило мою жизнь. Она была заботливой женщиной, с мягкой и вежливой речью, которая всем своим естеством была истинной леди. Жили мы на Алландер-стрит, 33, в неблагополучном районе Поссил-Парк. Это был трехэтажный доходный дом, на каждом этаже которого находилось по две входные двери, каждая из которых вела в квартиру с двумя спальнями, гостиной, кухней и туалетом, расположенными в центральном коридоре. Мы с бабушкой жили на втором этаже.
Меня записали в начальную школу Святой Терезы. Следующие два года должны были стать единственным временем стабильности, которое я познал в детстве. Но район был суровым, а моя школа — тяжелым полигоном для обучения искусству выживания на улице. Почти все состояли в бандах, а отдельные личности всегда становились жертвами. Моя самая ранняя стычка случилась в первый же день в школе, и произошла она с тремя учениками моего же класса, которые остановили меня в коридоре.
— Деньги есть?
— Нет.
— Врешь!
— У меня нет денег.
Я попытался было пройти мимо, но самый большой мальчишка, которого звали Солтер, ударил меня прямо в челюсть. Нрав Маккалионов, который я впоследствии должен был контролировать всю свою жизнь, вырвался наружу. Я начал наносить дикие удары всем вокруг, крича при этом во весь голос. Мне удалось повалить Солтера, но больше по счастливой случайности, чем благодаря умению, остальные же убежали от безумца. На следующий день ко мне подошли другие мальчики, которые хотели, чтобы я присоединился к их банде. Меня приняли.
Все в этой местности делилось по районам. Наш маленький мир охватывал несколько кварталов улицы Алландер. Верхняя часть улицы была мне неизвестна, так как если я выходил за ее пределы, то сразу же подвергался нападению со стороны детей, которые там жили. Мы, в свою очередь, преследовали и избивали любого беззащитного пацана, которого обнаруживали в своем районе.
Моя первая по-настоящему серьезная драка произошла через несколько месяцев после моего приезда. Началась она с перебрасывания камней между нашей улицей и мальчиками с соседней, но по мере того, как она продолжалась, в нее вовлекалось все больше и больше детей, пока не разгорелась настоящая битва. Это был хаос. Мы спускались с холма и разгоняли их, а они перегруппировывались и гнали нас назад. В бой оказались втянуты дети постарше, а кирпичи и камни были заменены бутылками и импровизированными деревянными дубинками. Я оказался в груде тел. Передо мной возникло лицо, искаженное гневом и страхом, к моей голове полетел сжатый кулак, отбросивший меня назад. Падая, я увидел серебряный блеск в руке нападавшего, и когда начал подниматься, то почувствовал, что по моему лицу стекает что-то мокрое — у меня сильно текла кровь.
Пошатываясь, я пошел прочь, как раз в тот момент, когда вдалеке послышались полицейские свистки. Бабушка чуть не умерла от испуга, когда увидела меня. Отмывшись, мы отправились на автобусе в Королевский госпиталь Глазго. Оказалось, что меня порезали острым лезвием, от которого чуть выше брови остался четырехдюймовый шрам. Наложив швы, нас с бабушкой отправили домой, где она сразу же отправила меня в постель без ужина — это было самое суровое ее наказание. На следующий день в школе я носил свои швы как почетный знак, гордившись тем, что у меня появился шрам, как у мальчиков постарше.
Наша школа стояла на вершине холма. Под нами находилась наша церковь, великолепное сооружение, которое казалось мне больше похожим на собор, и центр нашей маленькой общины. Каждый понедельник нас спрашивали, на какую мессу мы ходили накануне: на утреннюю в восемь или на полуденную. Тех, кто признавался, что ходил на более позднюю мессу, допрашивали, почему они остались в постели и не приложили усилий, чтобы посетить более раннюю. И да помогут вам небеса, если вы признавались, что вообще пропустили мессу — это считалось страшным грехом.
Наша преподавательница Закона Божьего была доброй старушкой, в отличие от некоторых других учителей, у которых на сердце был вытатуирован девиз «пожалеешь розгу — испортишь ребенка». Она часто говорила нам, что дорога в рай похожа на высокий столб, покрытый жиром, по которому нужно карабкаться и всегда помнить об опасности соскользнуть в ад, но если мы будем хорошими католиками, Господь поможет нам взобраться на него. Дисциплина в школе была строгой. Любой проступок наказывался ремнем — широким, толстым кожаным орудием пытки, которым били по ладони. Плакать или вздрагивать во время наказания считалось проявлением слабости, но когда меня ударили в первый раз, я чуть не потерял сознание от боли.
Каждую пятницу после обеда бабушку навещал священник. Они разговаривали около часа, а потом она давала ему пожертвование на церковь. Как бы мы ни были бедны, церковь все равно что-то получала от нас. Как бабуля справлялась, ума не приложу. Она получала пенсию как вдова военного, и я считаю, что моя мать и служба социального обеспечения должны были ей помогать. Но несмотря на нехватку средств, питались мы достаточно хорошо.
Субботние дни мы часто проводили в гостях у моих кузенов, Крихтонов, которые жили на окраине города. Двое старших, Роберт и Джон, были примерно моего возраста, и всю вторую половину дня мы играли в футбол, в котором я никогда не был хорош, а потом вместе ужинали. Мы с бабушкой возвращались домой на последнем автобусе, как раз когда закрывались пабы. Автобусы были полны пьяных, веселых мужчин и женщин, а импровизированные песни были обычным делом. Мы все присоединялись к ним, помогая начинающему исполнителю петь, выкрикивая припев во всю мощь наших легких, а люди топали ногами и хлопали, чтобы поддержать ритм.
Воскресенье мы с бабушкой проводили вместе. Это был особенный день. Она готовила суп, который сам по себе был почти лакомством. Возможно, потому что раньше я никогда не ела досыта, мне нравилось смотреть, как она его готовит. Накануне она замачивала в воде говяжью косточку, чтобы сварить бульон, а сушеный горох оставляла размягчаться в холодной воде. В день приготовления она мелко шинковала остальные овощи, а затем добавляла измельченный лук и чечевицу. В итоге получался такое густое блюдо, что в него можно было почти воткнуть ложку. А на вкус это было восхитительно.
Однажды в воскресенье я играл на улице на заднем дворике. Такие дворики тянулись позади домов, отделенные друг от друга рядами железных перил. В двух ярдах от себя я заметил одноклассника, Джимми Райана, который плакал. Я подошел к нему, чтобы спросить, в чем дело.
— Я голоден, — всхлипывал он.
Я знал, что его мать живет с ним одна, и спросил, не ушла ли она.
— Она меня заперла.
Тогда я был слишком молод, чтобы понять, что из-за своих отношений с мужчинами у матери Джимми была ужасная репутация. Я отвел его к бабушке. Она знала о его маме, вымыла его и усадила с нами пить чай. Он пробыл у нас до позднего вечера, когда уже надо было ложиться спать, а потом бабушка отвела его домой за руку. Когда она вернулась, то уложила меня в постель под одеяло и укрыла кучей пальто, чтобы согреть.
— Спасибо, что покормила Джимми, бабуля, — прошептал я.
Она поцеловала меня в лоб.
— У меня не так много еды, Гарри, но еще никто и никогда не уходил из моего дома голодным.
Много лет спустя, в один из своих визитов к бабушке во время отпуска, она рассказала мне, что Джимми Райан и еще двое людей пытались ограбить букмекерскую контору в нижней части Алландер-стрит. Одного человека зарезали насмерть. Джимми поймали и приговорили к пожизненному заключению.
В школе у меня появился новый учитель, Джеймс Макрей. Раньше учеба была рутиной, но под его твердой, но справедливой рукой она стала для меня чем-то особенным. Особенно я любил историю Шотландии. «Большой Джимми» рассказывал нам о прошедших временах, о битвах и войнах, королях и завоевателях. Преподавал он со страстью, которая захватывала всех нас. Он никогда не стоял на месте, двигался и жестикулировал, как будто сам находился там, сражаясь рядом с шотландскими героями нашего прошлого: Брюсом, Уоллесом, маркизом Монтрозом, но больше всего с Черным Дугласом. Черный Дуглас был тем человеком, которого англичане, жившие на границе, настолько боялись, что их женщины пугали им своих детей, предупреждая, что если они не заснут, то он их схватит. Легенда гласит, что когда одна прекрасная английская леди предупреждала своего ребенка, голос из темноты позади нее сказал: «Но, миледи, Черный Дуглас уже здесь!» [6]
Недалеко от нашей школы находился Ботанический сад с прекрасными тропическими растениями. В оранжерее было жарко, сыро и всегда смертельно тихо. Через нее проходила гравийная дорожка с деревянными сиденьями, установленными через каждые двадцать футов или около того, и я часто приходил туда после уроков и сидел под пальмами, читая истории, которые Джимми Макрей рассказывал мне на уроках. Это было мое тайное место, где я мог погрузиться в прошлое и жить жизнью давно ушедших героев.
Джимми Макрей, хотя он, вероятно, никогда об этом не знал, был человеком, самым близким к образу идеального отца, и тем образцом для подражания, которого я так отчаянно желал. Именно его учение, как ничто другое, вдохновило меня на поиски приключений. Так же благодаря ему я выработал свои собственные понятия чести. Какими бы ужасными ни были некоторые мои поступки во взрослой жизни, я никогда не обидел женщину или ребенка, не повернулся спиной к врагу и не бросил друга. Надеюсь, Черный Дуглас гордился бы мной.
Отсутствие сильного отцовского руководства в моей прежней жизни означало, что теперь я почти все вечера напролет срывался с катушек. Бабушка отпускала меня поиграть после ужина, и я возвращался к десяти часам, чтобы лечь спать. В эти четыре часа я бродил по улицам со своей бандой школьных друзей, терроризируя всех, кто появлялся в нашем районе, и в свою очередь подвергаясь террору со стороны более старших и более злобных банд мальчишек. На улицах было исключительно тихо, не было никакого движения, кроме редко проезжающих грузовиков с углем. Я научился играть в карты и азартные игры, узнал все о девочках задолго до своего первого урока биологии и, что самое главное, понял, как важно быть частью группы. Конечно, преступность существовала, но мое поколение было избавлено от ужасов нарко-культуры, которая появилась в конце шестидесятых.
В субботу вечером мне разрешалось гулять до половины одиннадцатого. Внизу улицы Алландер проходит основная магистраль, Сарацин-стрит, и по субботам возле их развязки устраивались драки. Не мальчишеские, как у нас, а среди взрослых мужчин, стенка на стенку. Существовало только одно правило: никакого оружия. Кроме этого, разрешалось все. Чтобы посмотреть на это событие, собирались целые толпы, и я зарабатывал несколько пенни, бегая за пирожками и чипсами в ближайшую рыбную лавку. Иногда останавливалась поглазеть даже полиция, но в те дни она никогда не вмешивалась.
Полицию одновременно боялись и уважали. Когда мы играли в футбол на улице, один только вид полицейской формы заставлял нас разбегаться. Если ты делал что-то действительно плохое, например, разбивал окна или фонари, полицейские очень часто давали тебе сильную оплеуху, или, как мы это называли, «воспитывали». Затем они отводили тебя домой, где ты получал еще одну оплеуху за то, что привел в дом полицию. Наша община была очень замкнутой. Такие проблемы, как рукоприкладство по отношению к жене, обычно решались внутри семьи, а если возникали проблемы с соседом, то разборка была как мужчина с мужчиной. Мало кому приходило в голову вызывать представителей правопорядка, разве что по поводу какой-нибудь кражи со взломом, да и то обычно потому, что взломали газовый счетчик и нужно было сообщить в газовую компанию. Несмотря на бедность, насилие и жизненные тяготы, арест сына или отца, или, что еще хуже, тюремное заключение, все еще считались большим позором.

*****

Летом 1960 года наша семья воссоединилась. Моя мать снова вышла замуж за англичанина по имени Уолтер Каннингем. По профессии он был монтажником металлоконструкций, и поэтому мы постоянно находились в разъездах, выполняя то одну строительную работу, то другую. Не успевал я освоиться в одной школе, как меня заставляли переходить в другую. Я всегда был новеньким, никогда не задерживался на одном месте достаточно долго, чтобы завести друзей. К одиннадцати годам я, по моим собственным подсчетам, побывал более чем в двенадцати школах. Но в этом была виновата не только строительная индустрия; моя мать сделала выбор в пользу нашего второго отца, и выбор этот оказался ужасным.
Каннингем оказался во всех смыслах слабым человеком: и телом, и духом, и моральными устоями. После шестимесячного медового месяца между ним и моей матерью начались ссоры. Они были ужасны по своей интенсивности: крики, нецензурные оскорбления сыпались с такой лютостью, какую невозможно было даже вообразить. Затем наступило физическое насилие. Каннингем пытался избить мою мать, которая защищалась любым оружием, которое попадалось ей под руку. Иногда, если он заставал ее без ничего, он оставлял ее избитой, в синяках и полубессознательном состоянии. Но чаще она хватала что-то вроде кочерги и избивала его до потери сознания, стоя над его неподвижным телом и ущемляя его мужское достоинство. Меня всегда поражало, как им удавалось не поубивать друг друга.
Когда ему не удавалось нанести физический ущерб моей матери, отчим обращал свое внимание на нас, в частности на меня. Однажды, когда моя мать убежала из дома во время сильной ссоры, он велел мне добавить в огонь угля. Когда я подтащил к каминной решетке мешок с наваленным углем, то услышал крик отчима — шел сильный дождь, и мешок оставил на ковре черное, маслянистое пятно. Я поднялся, чтобы извиниться, но он повалил меня на пол со сжатыми кулаками, засыпав мне угольной пылью оба глаза, а затем поставил свой ботинок мне на шею и ткнул лицом прямо в черное месиво.
— Вылизывай это!
Отступил он только тогда, когда меня стало тошнить.
Когда вернулась моя мать, она чуть не сошла с ума. Вся семья собрала вещи и в течение нескольких часов отправилась на поезде в Глазго. Подобный процесс разрыва и примирения продолжался до тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать лет. В такие моменты я всегда уходил к бабушке, но потом Каннингем находил мою мать, обещал, что все будет по-другому, и они снова сходились. Но вскоре снова начинались ссоры, и я возвращался в Глазго.
Я стал склонен к чрезвычайно быстрым и резким перепадам настроения, но что еще хуже, характер, который я, возможно, унаследовал от отца, стал почти неконтролируемым. Казалось, что внутри меня бушует зверь, постоянно угрожая одолеть меня. Только в тихие вечера, когда я сидел с бабулей, смотрел телевизор или слушал ее рассказы о своем дедушке, я чувствовал себя спокойно и безопасно.
Во время одного из возвращений в Глазго я обнаружил, что большинство моих сверстников перешли от кулачных боев к более серьезным делам. На улицах правили организованные банды, такие как «Тонгс», «Флит» и «Камби». Некоторые из них насчитывали несколько сотен человек. Однажды, когда я возвращался домой из школы, один из членов банды высмеял меня за то, что мой шотландский акцент оказался разбавлен англицизмами из-за частого пребывания в Англии. В ответ я набросился на него со шквалом ударов руками и ногами. Потребовалось еще три парня, чтобы разнять нас. Через несколько дней я возвращался в бабушкину квартиру. Вдруг на лестничной площадке погас свет, и я стал пробираться по ступенькам, руководствуясь памятью и инстинктом. Вокруг стояла почти кромешная тьма. Вдруг из темноты надо мной раздался голос:
— Ты Гарри Маккалион?
— Да.
Последовала ослепительная вспышка света, а затем темнота, более глубокая, чем все, что я когда-либо знал. Очнулся я в Королевском госпиталь Глазго, с сильно забинтованной головой. Доктор полагал, что меня, вероятно, ударили топором. По счастливой случайности он обрушился на голову под углом и нанес не проникающую, а скользящую рану. Я отделался пятидюймовым шрамом и сильным сотрясением мозга, но обошлось без серьёзных последствий. Ни я, ни полиция так и не узнали личности нападавших. Мне было тринадцать лет, а на мне уже было больше шрамов, физических и эмоциональных, чем у мужчины в три раза старше меня.
Во время одного из моих частых визитов к бабушке мы смотрели по ее маленькому телевизору инаугурацию Джона Кеннеди.
— Они никогда не оставят этого человека в живых, — напророчила она.
— Почему, бабуля?
— Потому что он католик.
Все помнят, кто где был, когда убили Кеннеди. Я в тот момент сидел с бабушкой, и узнав об этом событии, она мудро кивнула и посмотрела на меня.
— Ну, что я тебе говорила?
Моя бабуля опередила Оливера Стоуна на много лет. [7]

*****

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, мы переехали обратно в тот самый северный городок, где первоначально поселился мой отец. Тогда он сидел в тюрьме, но дядя Генри все еще работал вышибалой в местном ночном клубе, и был частым гостем в нашем доме. Я любил послушать, как он рассказывает историю о том, как Уолли стрелял в него. И каждый раз, когда он рассказывал ее, она звучала все смешнее.
Именно здесь между отчимом и матерью наконец-то произошла окончательная размолвка. Как обычно, все началось с драки — плохой драки даже по их меркам. Каннингем повалил мою мать на пол и начал ее избивать. Я попытался вмешаться, но он поднял меня над головой и отшвырнул, как тряпичную куклу, в стену. Моя сестра убежала из дома к единственному человеку, у которого она могла искать защиты, — к дяде Генри. Вызвали полицию, но к тому времени, когда они приехали, Каннингем скрылся, а я второй раз в своей юной жизни потерял сознание и был доставлен в больницу.
Двадцать четыре часа спустя меня забрал дядя Генри. Он был красивым мужчиной, ростом метр восемьдесят, самым высоким из всех братьев, с широкими плечами и крупными руками. Он всегда был аккуратно одет, и в этот день на нем было светло-коричневое пальто от Кромби [8] до колен, темные брюки и блестящие коричневые туфли-броги. Внешний вид для него многое значил. Он был мужчиной, который нравился женщинам и знавший, что он их привлекает. Дядя никогда не покупал дешевую одежду, предпочитая подождать, пока сможет позволить себе лучшую вещь по последней моде.
— Выгляди на миллион долларов, и люди будут относиться к тебе как к миллиону долларов, — сказал он мне однажды.
В то утро, пока он вез меня домой, Генри был необычайно молчалив. Изредка он задавал вопросы о Каннингеме, о том, как давно это происходит, бил ли он раньше меня, моих брата и сестру, и так далее. Я откровенно отвечал. На его лице застыла непроницаемая маска.
Приехав домой, даже я, привыкший к непредсказуемой жестокости отчима, был потрясен. Все в доме напоминало поле боя: мебель опрокинута, по полу были разбросаны обломки. Посреди всего этого сидела мама, обхватив руками тело, медленно раскачивалась и рыдала. На ее лице были следы жестокого избиения. Генри сказал, чтобы я пошел и приготовил чай. Он сел напротив нее, и из кухни я услышал, как он тихо говорит:
— Ты же знаешь, Мэри, что так не может больше продолжаться.
Прошло несколько минут, прежде чем моя мама ответила.
— Я знаю, Генри, знаю. Но что же мне делать? Мне нужно воспитывать четверых детей.
— Но это не выход, Мэри. Что бы ни ждало нас впереди, оно не может быть настолько же плохим, как сейчас.
В этот момент вошел Каннингем, и Генри поднялся, чтобы встретить его.
— Думаю, тебе лучше на время уехать, Уолтер, пока все не уляжется.
Думаю, что даже Каннингем был потрясен сценой, которая предстала перед ним. Его лицо выглядело осунувшимся и побледневшим.
— Я просто хочу поговорить со своей женой. Просто поговорить, и все.
Генри покачал головой.
— Сейчас не самое подходящее время. Оложи это на пару дней, Уолтер.
Каннингем начал заводиться.
— Это мой дом! Кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать в моем собственном доме?
— Я знаю, что это твой дом, но это дети моего брата. Так не может продолжаться, Уолтер, просто не может…
Каннингем был глупым человеком, злобным, мелочным и задиристым, но его следующие слова оказались самыми глупыми из всех, что он когда-либо произносил.
— Так, ты, пошел вон! — Он жестом указал в сторону заднего дворика.
Мы все были ошеломлены. Я посмотрел на своего младшего брата, Аллана, тот стоял с открытым от изумления ртом. Генри тоже с трудом понимал происходящее. На его лице, обычно бесстрастном, промелькнула улыбка недоверия. Когда он заговорил, его голос был очень тихим и сдержанным.
— Я не думаю, что ты действительно этого хочешь, Уолтер. Почему бы тебе просто не провести несколько дней вдали от дома, и все уладится само собой.
Каннингем пришел в ярость.
— Это мой дом!!! — Заорал он. — Никто не может указывать мне, что делать в моем доме! — Он подошел к задней двери. — Теперь выметайся вон!
— Хорошо, Уолтер, если это то, что тебе нужно на самом деле…
Именно тогда я понял разницу между по-настоящему крутым парнем и треплом. По-настоящему крутые парни никогда не теряли самообладания и не повышали голоса — им это просто было не нужно. Генри был очень жестким человеком. Одно время он даже работал боевиком в одной из крупных лондонских фирм. Через несколько секунд после того, как он вышел на улицу, мы услышали первый крик Каннингема. Я ухмылялся от дикого восторга, когда они становились все громче и громче, и наконец перешли в скулёж. Через несколько минут Генри вернулся и, проходя через дверь, проверил, не осталось ли пятен крови на его безупречном Кромби.
— Он уехал к своим родственникам на несколько недель — он решил их навестить и дать тебе время подумать, Мэри. — Это все, что он произнес.
В течение следующих двух недель Генри был частым гостем. Это был последний раз, когда я его видел. В конце концов он стал совладельцем клуба и умер от сердечного приступа в 1989 году с барменшей на колене и пинтой пива в руке. Думаю, он и хотел бы закончить свой жизненный путь именно так. За это время моя мать пришла к решению окончательно порвать с Каннингемом, который вернулся через две недели, но уже окончательно сломленным человеком. Он столкнулся с семьей, которая его ненавидела, и решил уйти навсегда. Собрав вещи, которые у него были, он направился к входной двери. Я вышел проводить его.
— Тебе повезло, что мне всего четырнадцать… Но однажды я стану мужчиной, — сказал я ему. — И если когда-нибудь тебя найду, то убью.
Он так и не ответил. Вероятно, страх перед Генри не позволил ему ударить меня снова. Повернувшись, он исчез из нашей жизни навсегда. Повзрослев, я потратил два своих армейских отпуска, разыскивая его, но к счастью для нас обоих, я его так и не нашел. Теперь мы были предоставлены самим себе.
Потеряв мужчину, который мог бы вносить свой вклад в семейный доход, мы стали зависеть от социального обеспечения. Нам никогда ничего не хватало: ни еды, ни тепла, ни одежды. По какой-то причине, которую я никак не могу понять, моя мать продолжала переезжать из города в город. Для нее это было просто. Она собирала все, что у нас было, — а этого было не так уж и много, — и садила нас всех на поезд. Когда приходил билетный контролер, она объясняла, что умер один из членов семьи и что она настолько быстро села в поезд, что забыла взять билет. Она называла свое имя и адрес, и мы ехали дальше.
Мы проехали через несколько крупных северных городов, Манчестер, Брэдфорд, Донкастер. Когда мы приезжали, она обращалась в службу социального обеспечения, и нам выделяли какое-нибудь жилье, обычно предоставляя ночлег и завтрак, потом какое-нибудь муниципальное жилище. Мебель была скудной, а зачастую отсутствовала вообще. Бóльшую часть времени мы спали на матрасах прямо на голом полу.
Нам везло, если у нас появлялся хотя бы один электрический камин. Однажды зимой мой брат Мартин, греясь у одного из них, получил сильные ожоги, когда загорелась рубашка, которая на нем была. Его срочно доставили в больницу и продержали там неделю. Когда я пришел за ним, он стал с восторгом рассказывать мне о проведенной неделе: о чистой одежде, игрушках и новых друзьях, которых он завел. Потом он разрыдался.
— Почему мы должны жить таким образом, Гарри?
Я положил руку ему на плечо.
— Не знаю, братишка. Я действительно не знаю, — это все, что я мог ему сказать. Остаток пути домой мы прошли в полном молчании.
Мы уже почти год жили одни, когда у моей матери случился окончательный нервный срыв. Она долгое время жила на наркотиках: снотворные таблетки, чтобы уснуть, потом другие таблетки, чтобы на следующий день снова начать работать. В конце концов ее разум просто отказался принимать ситуацию, и она просто ушла в свой собственный мир. Долгие периоды времени она сидела, напевая себе под нос, а когда заговаривала, то голосом маленькой девочки. Это было ужасно, и нам не к кому было обратиться. Я боялся, что если мы сообщим об этом властям, нас всех заберут в органы опеки. Все зависело от меня, и я взял на себя ведение домашнего хозяйства, отправив остальных в школу, где их кормили, и заставив маму расписаться в книге пособий, чтобы я мог покупать немного еды, которую мы с младшей сестрой готовили по ночам.
Кризис длился больше месяца, но в конце концов моя мать вернулась к реальности. Мы продолжали переезжать, как будто таким образом мы могли найти что-то лучшее. По пути я подбирал все, что мог, чтобы получить школьное образование.
За четыре месяца до моего шестнадцатилетия мама исчезла. Однажды утром мы просто проснулись и обнаружили, что ее нет. Я остался один с семьей, которую нужно было кормить, без денег, без ничего в доме, что можно было бы съесть или даже продать, и почувствовал себя так, будто мне сто лет. Потом я собрал своих братьев и сестер на военный совет.
Я подумывал сесть на поезд в Глазго и поехать к бабушке, но боялся, что, поскольку мы были детьми, охранник может задержать нас и передать властям. В любом случае, мы не знали, где мама и когда она вернется. Самым важным было собрать деньги на еду. Честным путем мы никак не могли этого сделать, поэтому были вынуждены снимать свинцовые и медные трубы с пустых домов и продавать их торговцам металлоломом. Это совсем не то, чем можно гордиться, но тогда это означало разницу между голодом и едой. На вырученные деньги я покупал в основном овощи и готовил свою собственную версию бабушкиного супа. Получалось не так вкусно, но это не давало нам умереть с голоду. Мама вернулась через неделю. Она никогда не рассказывала мне, куда уходила, а я никогда не спрашивал.
Вскоре после ее возвращения в дверь постучал мужчина. Я открыл.
— Ты знаешь, кто я?
— Нет, но ваше лицо мне знакомо.
— Так и должно быть. Я твой отец.
Первое, что пронеслось у меня в голове, это то, какой он маленький.
Он остался на вторую половину дня и почти все время разговаривал с моей мамой наедине. Затем он ушел, не попрощавшись с нами, и больше я его не видел. Насколько я знаю, ни он, ни Каннингем никогда не помогали моей матери. Они просто оставили ее бороться в одиночку. Мой отец умер в одиночестве на Рождество 1981 года, от выстрела в голову из обреза ружья, которое было найдено рядом с его телом. Это могло быть как самоубийство, так и убийство. Я так и не узнал об этом, да меня это особо и не волновало.
Я ушел из школы в свой шестнадцатый день рождения, не имея никакого формального аттестата, и через неделю уже пошел на свою первую работу в качестве ученика сварщика в Хэтфилд Вудхаус, недалеко от Донкастера. Моя рабочая одежда состояла из пары старых комбинезонов, которые оставил Каннингем, когда уходил от нас. Работа моя состояла в основном из сварки гидравлических стоек для близлежащих угольных шахт, и работал я полный восьмичасовой день за менее чем четыре фунта в неделю. Бóльшую часть времени я не обедал, а во время обеденного перерыва прятался в своей сварочной кабинке, чтобы мои товарищи по работе не увидели позора моей бедности. Поскольку у меня был только один комплект спецодежды, жир и грязь на заводе в течение недели просачивались сквозь тонкую ткань и заражали мою кожу. Как я ни старался ночью, но мне никак не удавалось смыть жир с тела, и вскоре у меня развились кожные заболевания: прыщи, угри и дерматит.
В среду был день зарплаты, и мы все хорошо поели. Еда никогда не была впечатляющей — обычно это были бутерброды с мясным фаршем, [9] — но для нас это был праздник. К этому времени мы жили на стоянке для домов-фургонов, и пятеро из нас теснились в трехместном фургоне. Понимая, что в течение дня мне нужно питаться, мама договорилась с местным фермером о покупке свежих яиц на часть моей зарплаты, и в течение следующего года я каждый день получал два бутерброда с вареными яйцами. Это было почти так же плохо, как не есть вообще. Прошло много лет, прежде чем я смог смотреть на вареные яйца без ощущения тошноты.

*****

Когда мне исполнилось семнадцать лет, я решил пойти в армию. Вдохновленный недавно прочитанной книгой, я решил вступить в ряды Королевской морской пехоты. К счастью для меня, я не смог найти призывной пункт ВМС и спросил дорогу туда в армейской конторе.
— А почему вы хотите пойти на флот? — Спросил сержант.
— Я не хочу на флот. Я хочу в морскую пехоту.
— Ну что ж, заходи сюда, парень. У нас есть специальные подразделения на любой вкус.
Так одной фразой меня отвлекли от карьеры в Королевской морской пехоте. Сидя перед сержантом, я слушал, как он рассказывал о пулеметчиках и инженерах специальных подразделений. На стене за его головой висела крупная фотография человека, висящего на парашюте.
— А это кто?
Он посмотрел за спину.
— Парашютный полк. Но тебе они не нужны.
— Почему?
— Это самые суровые люди в армии. Их курс подготовки проходит только треть добровольцев — форменное убийство.
— Это как раз то, что мне нужно!
Как он ни пытался отговорить меня, я был непреклонен: или Парашютный полк, или ничего. Мне нужно было пройти медицинский осмотр, дата которого была назначена через две недели. Врач, мужчина средних лет, который меня осматривал, что-то бубнил себе под нос, осматривая мою грудь, измеряя пульс, давление и взвешивая меня. Когда я надел рубашку, он велел мне сесть и посмотрел на меня поверх очков в черной оправе.
— Я не могу признать вас годным к армейской службе, — прямо заявил он.
Мне показалось, что мир вокруг меня рухнул.
— Почему?
— По двум причинам. Во-первых, у вас недостаточный вес. Во-вторых, у вас дерматит. Он должен зажить, прежде чем вы сможете даже подумать о том, чтобы прикладывать к коже тяжести.
— Сколько времени это займет?
Он пожал плечами и выписал рецепт.
— Обычно, лечение кожных заболеваний занимает от четырех до шести недель. Что касается веса, то вам придется набрать по крайней мере фунта три. — Он покачал головой. — Я бы сказал, что вы находитесь на грани недоедания. Теперь пусть кто-нибудь наносит эту мазь на вашу спину каждый вечер после ванны. — И он протянул мне рецепт. — Увидимся снова через четыре недели.
Лишения, которые я пережил в ранней юности, оставили свой след. Когда я вышел из кабинета, меня охватило чувство полной беспомощности. В течение часа я ходил по оживленному центру города, пытаясь смириться с этим, но затем моя решимость окрепла. Я пойду в армию! Следующие четыре недели я каждый вечер принимал ванну и наносил мазь, которую прописал врач. С едой было сложнее. Я ел все, что попадалось под руку, включая мешки с сахаром. Я выполнял любую рутинную работу, о которой писали в местной газете, копал огороды, разносил листовки — делал все, что угодно, лишь бы иметь возможность купить еду. Через четыре недели я вернулся. Увидев улучшение состояния моей кожи, врач кивнул, а затем взвесил меня и покачал головой.
— Всего два фунта.
Я почувствовал, что вот-вот заплачу.
Он глянул на меня, стоящего на весах и улыбнулся.
— Не совсем хватает, но этого достаточно. Я допущу вас. Несколько недель армейской еды — и ваши кости быстро обрастут мясом.
Через несколько минут я стоял наверху перед подполковником и принимал присягу в качестве солдата Британской Армии. Поскольку у меня не было аттестата о среднем образовании, я должен был отправиться в армейский центр оценки в Каттерике. Это означало ночевку, что само по себе было приключением — находиться с другими новобранцами, иметь хорошую еду и чистую постель для сна. Мы сдали экзамен, и я был поражен, обнаружив, что занял второе место. Майор, который руководил экзаменом, позвал меня обратно.
— Почему вы никогда не сдавали экзамены?
— По моим собственным подсчетам, с одиннадцати лет я учился по меньшей мере в двенадцати школах. Но ни в одной из них я не был достаточно долго, чтобы сдать экзамены.
— Очень жаль, вы явно неглупый человек. Когда закончите базовую подготовку, вам следует получить какой-нибудь аттестат.
Однажды я последовал его совету; прошло более двадцати лет, но я последовал ему.
Через две недели я должен был явиться на базу Парашютного полка, в казармы Браунинг, а до тех пор я находился в отпуске.
Вернувшись домой, я обнаружил, что в жизни моей матери появился новый мужчина. Донни Бойл уже был некоторое время знаком с моей матерью, но теперь он переехал к ней. Мы с ним не ладили, хотя со всеми остальными он, казалось, был в прекрасных отношениях. Может быть, меня возмутило вторжение еще одного мужчины в наш дом, ведь каждый человек, бравший на себя роль отца, причинял нам боль. В первый же день после моего возвращения меня охватил гнев, и между мной и Донни вспыхнула яростная ссора. Но меня поразило то, что вся моя семья встала на его сторону, и на меня ополчились все, выкрикивая оскорбления. Да если бы они вонзили кинжал в мое сердце, они не смогли бы причинить мне бóльшую боль!
Я вышел на полуденное Солнце, чувствуя себя так одиноко, как никогда в жизни. Бродил я, наверное, около часа, не зная, куда идти и что делать. Наконец, больше от отчаяния, чем от чего-либо другого, я позвонил на призывной пункт, где я поступил на службу, и рассказал им о своей проблеме. Сержант ответил, чтобы я отправлялся на железнодорожную станцию, где он меня встретит. Он нашел меня сидящим в одиночестве на скамейке и сел рядом. Я рассказал ему о своем затруднительном положении.
— Я не могу вернуться, просто не могу.
— Не могу винить тебя, сынок. Я бы тоже не стал возвращаться. В любом случае, ты не обязан этого делать. Если хочешь, то можешь явиться в расположение парашютистов пораньше.
— А так можно? Мой курс подготовки начнется только через две недели.
— Это не проблема. Я уже позвонил им, там тебе предоставят жилье до начала подготовки.
— Отлично! Я поеду!
Он протянул мне предписание и железнодорожный билет.
— У тебя есть деньги?
Я покачал головой. Он протянул мне тридцать шиллингов и заставил расписаться за документы и деньги.
— Тридцать шиллингов — это аванс от твоей первой зарплаты, хорошо?
Я кивнул.
— Огромное спасибо.
— Пойдем, сынок, узнаем, когда будет следующий поезд.
Он оставался со мной, пока у поезда на Олдершот не наступило время отправления, затем пожал мне руку.
— Пройди курс подготовки парашютистов, и запомни вот что: теперь ты в армии. У тебя всегда будет кровать, крыша над головой, еда и кто-то, кто тебя выслушает. Теперь ты часть нашей семьи.
Впервые за много лет я почувствовал, что жизнь может мне что-то предложить. Я сел на поезд и оставил позади Брэдфорд и свою семью. Пройдет четыре года, прежде чем я увижу кого-либо из них снова.
Я прибыл в Олдершот и на попутном армейском «Лендровере» добрался до казарм Браунинг. В определенном смысле я взял с собой в армейскую жизнь большой эмоциональный багаж: у меня была низкая самооценка, я страдал паранойей, и неуверенно чувствовал себя в компании. Но самым худшим был мой гнев, кипевший прямо под моим обликом, свернувшийся и смертоносный, всегда угрожавший меня захлестнуть.
Я подошел к входу в караульное помещение и постучал в окошко. Оттуда вышел огромный капрал. Его мускулы бугрились под форменной рубашкой, красный берет был надвинут на глаза, а серебряный значок на фуражке в виде парашюта с расправленными крыльями сверкал на свету. Я весил меньше восьми стоунов и был одет в тонкую нейлоновую куртку поверх единственной рубашки, черные хлопчатобумажные брюки, которые были на дюйм короче, чем положено, и пару старых ботинок с отваливающимися подошвами. Капрал улыбнулся мне.
— Чего тебе нужно, сынок?
— Я новобранец, — заикаясь, ответил я.
Он оглядел меня с ног до головы, немного удивился, затем в его глазах забрезжило понимание. Он ткнул в меня пальцем.
— Маккалион?
— Верно.
— Мы тебя ждем. Проблемы дома, не так ли? Не бери в голову. Я всегда говорю, эти семьи — словами делу не поможешь. Для тебя есть кровать в жилом блоке, и если ты поспешишь, то успеешь перекусить в солдатском кафе до его закрытия. Где твой багаж?
Я протянул полиэтиленовый пакет. В нем лежали две пары носков, пара трусов и бритвенные принадлежности, которые оставил Каннингем.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Пехотный полк Британской Армии, во время Первой мировой войны входил в состав Шотландской дивизии. Прославился в боях на Ипрском выступе.
[2] Знаменитый американский гангстер эпохи «Сухого закона».
[3] Один из районов большого Глазго.
[4] Английская мера веса, равная 6,35 кг.
[5] В данном контексте подразумевается член гангстерской банды, функцией которого является принуждение к выполнению её требований или приведение в исполнение её приговоров.
[6] Роберт I Брюс (англ. Robert the Bruce, 1274 – 1329 гг.) — король Шотландии, один из величайших шотландских монархов, организатор обороны страны в начальный период войны за независимость против Англии; сэр Уильям Уоллес (англ. sir William Wallace, 1270 – 1305 гг.) — шотландский рыцарь, один из военачальников в войне за независимость от Англии; почитается в Шотландии как патриот и народный герой; Джеймс Грэм (англ. James Graham, 1612 – 1650 гг.), 5-й граф и 1-й маркиз Монтроз — выдающийся шотландский полководец, ковенантер, командующий войсками короля Карла I в период гражданской войны в Шотландии 1644-1646 годов; Джеймс Дуглас или «Черный Дуглас», (англ. James Douglas, 1286 – 1330 гг.) — шотландский полководец в период войны за независимость Шотландии, друг и соратник Роберта Брюса; национальный герой Шотландии.
[7] Имеется ввиду фильм Оливера Стоуна «Джон Ф. Кеннеди. Выстрелы в Далласе», вышедший в 1991 году.
[8] Crombie 1805 Ltd., ранее известная как J&J Crombie Ltd., — шотландская компания, производящая высококачественную одежду и аксессуары под торговой маркой Crombie.
[9] Англ. Spam sandwich. Изначально слово Spam являлось фонетическим акронимом названия фирмы-производителя «(Hormel) Spiced Ham» или, по некоторым сведениям, фразы «Shoulder of Pork and Ham», но впоследствии стало нарицательным названием любого консервированного мясного продукта (фарша, тушенки и пр.).


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 11 янв 2023, 16:32 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
О, какая классика! Спасибо большое!


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 12 янв 2023, 22:17 
Модератор
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 02 ноя 2012, 07:50
Сообщений: 4642
Команда: A-344
Спасибо, с нетерпением жду продолжения

_________________
XA2


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 13 янв 2023, 13:49 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
Пока все по канону!
viewtopic.php?t=2392&p=42986#p42852


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 17 янв 2023, 18:05 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Не могу удержаться и не сказать, что такого наслаждения при переводе я не получал со времен работы над книжкой Уарда.
Видно, что человек писал от души, - хороший, грамотный язык; яркие и жизненные эпизоды; некоторые места больше напоминают исповедь; много жестких и жестоких подробностей. Чувствуется огромный жизненный и профессиональный опыт автора... И честность во всем.
Скоро будет 2-я и 3-я главы...


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 18 янв 2023, 00:47 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Первая часть 2-й главы.

*****

2

ПАРАШЮТНЫЙ ПОЛК


Десантники — это те же овчарки, только в человеческом обличье.
Еженедельник «An Phoblacht», [1] начало 1970-х гг.


Дверь распахнулась. В дверях стоял широкоплечий мужчина, две звездочки на его погонах указывали на то, что это лейтенант Британской Армии. Поглазев на нас несколько секунд, он заговорил.
— Вы находитесь в этой казарме только по одной причине. Чтобы научиться тому, как убивать врага. Как. Убивать. Врага. — и больше ничего. Продолжайте, сержант!
Только что мы познакомились с нашим командиром взвода, Гектором Джи. Будучи по-прежнему глубоко гражданскими людьми, только в военной форме, мы были потрясены. Никто из нас не понимал, во что ввязался, а времени на размышления не оставалось. Тренировки оказались интенсивными с самого начала: подъем в 05:00, приборка казармы, торопливый завтрак и построение в 08:30. Затем пробежка на пять миль, огневая подготовка, занятия, обед, штурмовая полоса, еще занятия, еще огневая подготовка, чай, затем по крайней мере два часа на то, чтобы привести в порядок свое снаряжение и шкафчик для одежды для проверки на следующий день. Поскольку я отнюдь не отличался хорошей физической формой — на пробежке мне казалось, что я вот-вот сдохну — большую часть вечеров я при первой же возможности просто падал в изнеможении на свою койку.
Сержант Вогн был ветераном с двенадцатилетним опытом службы. Капралы были суровыми, зачастую жестокими, но справедливыми: Уолли Бирд, кадровый под-офицер, которому суждено было быстро подняться по служебной лестнице и трагически погибнуть во время бойни в Уорренпойнте; [2] Роджер Си, который позже перешел на службу в Специальную Авиадесантную Службу; и Стив Эф, который только что вернулся в Парашютный полк после службы в САС. Все они были настоящими мужиками, в отличие от меня, еще ребенка. До этого момента в своей жизни я никогда не находился и не общался с большой группой людей, и мне было очень тяжело. Хотя большинство ребят было примерно моего возраста или чуть старше, они казались гораздо более зрелыми людьми. Единственным человеком, с которым я завязал тесную дружбу, и которой суждено было продлиться всю мою жизнь, был Боб Би, шотландец из Файфа, бывший капрал Территориальной Армии. На выходных у Боба всегда не хватало денег, и он с монотонной регулярностью каждое утро понедельника занимал у меня десять шиллингов. Деньги, которые он возвращал мне после зарплаты, я никогда не тратил, а откладывал, зная, что он снова их попросит.
Несмотря на то, что в обществе других людей мне было не по себе, сама подготовка мне нравилась. Мне нравилось быть в тепле, получать регулярное питание и теплую одежду, даже если она была одинакового цвета.
Инструкторы по физической подготовке, которые водили нас на ежедневные пробежки, были еще более жестокими, чем взводные. Все на нас орали, не было никаких попыток завоевать доверие или уважение; казалось, все хотели нас сломать и заставить просить о переводе в другое подразделение.
После каждой пробежки инструкторы по ФИЗО выстраивали нас в три шеренги и заставляли снова и снова скандировать во весь голос: «За право убивать мы должны страдать! За право убивать мы должны страдать!»
Нам постоянно давали новое оружие для изучения, разборки и сборки, включая самозарядную винтовку, единый пулемет и противотанковый гранатомет «Карл Густав». В первый день, когда мне выдали пистолет-пулемет «Стерлинг», он настолько мне понравился, что я не удержался и вставил в него пустой магазин, после чего постоянно клацал затвором, чтобы посмотреть, как он работает. Меня заметил сержант, который подозвал к себе, забрал у меня оружие, проверил, не заряжено ли оно, а потом треснул меня им по голове. Я едва не потерял сознание, когда он вернул мне пистолет-пулемет, но это был незабываемый урок дисциплины обращения с огнестрельным оружием. Больше я никогда не взводил его, кроме случаев, когда мне нужно было снять его с предохранителя или произвести выстрел.
Наше первое настоящее испытание называлось «Молодой Уэльс»: две недели в школе боевой подготовки в Бреконе, где мы изучали основы патрулирования. Наша физическая подготовка отнюдь не пострадала, — более того, она усилилась. Но самое тяжелое испытание ждало всех нас в роте «Р». Не считая отборочного курса в спецназ, это был самая тяжелая проверка уровня физической подготовки в армии. К этому добавлялось еще и то, что нас, новобранцев, должны были сравнивать с полностью подготовленными солдатами, которые проходили службу в роте с целью получить свои «крылышки» и вступить в ряды воздушно-десантной бригады.
Все началось с пятимильной пробежки по длинной долине в самый жаркий день года. На вершине Майлз Хилл я оглянулся назад на песчаное пространство, называемое «танковыми гусеницами», и увидел, что наш путь отмечен развалившимися телами, а ведь это был только первый день. Вся вторая половина дня прошла в тренажерном зале, где мы бегали по крытой штурмовой трассе. Я так никогда и не узнаю, сколько кругов мы там прошли.
На следующий день у нас был «бег с бревном»: восемь человек, привязанных к телеграфному столбу, бегали на максимальной скорости вверх и вниз по высоким холмам. Спускаться было еще хуже, потому что если ты падал, тебя тащили и топтали до тех пор, пока ты не вставал на ноги. После обеда случилось единственное понравившееся мне мероприятие: «мельница». Двое людей в боксерских перчатках в течение трех минут избивали друг друга до полусмерти. Никакого мастерства, только грубая сила и агрессия. Я выступал против военного полицейского, капрала Стива Эф. Бывший САСовец так зажал меня в углу, что когда прозвучал гонг, я выбежал на ринг, ударил его двумя вытянутыми кулаками в грудь и продолжил наносить яростные удары. Совершенно непонятно, что помогло ему устоять на ногах. Даже в огромных перчатках, которые мы использовали, можно было нанести повреждения. Глаз моего противника распух, а над правой щекой появился разрез. Он не только проиграл бой, но и был вынужден сойти с курса.
На третий день мы проходили самое сложное для меня испытание. Штурмовая полоса препятствий состояла из досок, качелей-балансиров и препятствий, подвешенных на высоте сорока футов в воздухе на строительных лесах. Все начиналось с подъема на две параллельные перекладины высотой около шестидесяти футов. Мы должны были перебраться через них, преодолев два препятствия, расположенные на каждой перекладине, причем балансируя на одной ноге. В середине мы должны были наклониться, коснуться пальцев ног и назвать свое имя, звание и номер.
После этого мы проходили штурмовую полосу: бег по доске шириной в фут, прыжки через пропасти и прыжки на балансиры и с балансиров. Хитрость заключалась в том, чтобы все время смотреть прямо перед собой и двигаться как можно быстрее. Если вы замедляли шаг или останавливались, чтобы посмотреть вниз, вы погибали. Последнее испытание оказалось для всех самым нервным. Два новобранца одновременно должны были пробежать по десяти доскам и броситься через открытое пространство на вертикально подвешенную сеть. Я с определенным волнением ждал своей очереди. Впереди меня шли два офицера из роты «Р». По команде «Вперед» они разбежались и прыгнули, и оба отскочили от сетки. Внизу стояли двое страхующих, которые должны были смягчить падение. Они смогли поймать первого человека, но пропустили второго, который упал на пол с ужасающим грохотом и начал кричать. Когда его укладывали в машину скорой помощи, он все еще орал, — у него была сломана спина.
Настала моя очередь. Сделав глубокий вдох, я почувствовал, что мое сердце колотится так, будто хочет выпрыгнуть из груди, и начал бежать так быстро, как только мог. Мои глаза устремились на сетку, затем я оказался в воздухе, сетка ударила меня, я схватился за нее вытянутыми руками, но тут же сорвался и стал падать. Какие-то руки пытались меня ухватить, поймали за плечи, но моя левая нога сильно ударилась об пол. Я скорее услышал, чем почувствовал, как она сломалась. Мне удалось сдержать крик боли, но слезы хлынули потоком. Я попытался было встать, отчаянно желая, чтобы нога меня удержала, но безуспешно, и через несколько минут я уже находился в «Лендровере» и ехал в госпиталь. Там мне сделали рентген лодыжки, но были не уверены, что она сломана, поэтому меня отправили обратно в учебный лагерь, чтобы я дождался результатов.
Нога сильно болела. Во время обеденного перерыва я отдыхал, надеясь, что она окажется достаточно крепкой, чтобы выдержать мой вес на следующем занятии. Я вышел в 14:00, одетый в свою форму для физподготовки, однако Гектор Джи, взглянув на меня, завернул обратно. Медленная, шаркающая походка через плац в полной мере отражала всю мою безысходность и одиночество. Я лег на свою койку, едва сдерживая слезы боли и разочарования. И тут нарисовался капрал.
— Какого черта ты валяешься на койке, придурок? Тебе не удастся меня обмануть! Если бы с твоей ногой действительно было что-то не так, тебя бы оставили в госпитале! А ну-ка, слезай с койки и подметай пол!
Он бросил в меня веник. Я с трудом пытался передвигаться по расположению, используя веник скорее как костыль, чем как инструмент для уборки. Моя лодыжка пульсировала как сумасшедшая. Едва я успел начать, как ворвался медик.
— Маккалион?
Я кивнул, и его лицо исказилось от ужаса.
— Что ты делаешь на своих двоих, парень? Твоя лодыжка сломана в двух местах! Сейчас принесут носилки, чтобы отвезти тебя в госпиталь!
Я вызывающе посмотрел на капрала. Он отвел глаза. Моя служба в роте «Р» закончилась. Я чувствовал себя так, словно моя служба уже закончилась, толком не начавшись.
Когда на мою ногу наложили гипс, я отправился к Гектору Джи. Он сказал мне, что ему жаль меня терять. В последующие несколько лет наши пути еще не раз пересекутся. Впоследствии Гектор стал высокоодаренным офицером САС, возглавлял штурм иранского посольства в Лондоне в 1980 году, получил Военный крест за Оман, стал Кавалером ордена Британской империи за Ольстер и ему выразили благодарность в приказе за Фолкленды. Из всех офицеров, которых я встретил в армии, он был одним из немногих, кого я действительно уважал.
На то, чтобы моя нога зажила, ушло три месяца, после чего я и еще пять человек, сформировавшие отделение отстающих, присоединились к другому взводу для продолжения базовой подготовки. Взводный сержант Банни Харви построил нас в коридоре и спросил, почему нас отправили обратно в его взвод. Когда каждый озвучил свою причину, он оглядел нас с плохо скрываемым презрением.
— Я не люблю отстающих, по какой бы причине вы здесь ни находились. Вы должны были пройти курс с первого раза. У меня хороший взвод, а отстающие — это всегда проблема. Попробуйте только накосячить, — и вы снова будете пасти задних. А теперь ищите отделённых капралов, чтобы они распределили вас по секциям.
Слова сержанта оказались пророческими. Всю оставшуюся часть подготовки нам приходилось стараться вдвое больше, чем другим новобранцам, просто чтобы не отстать. Единственным утешением для меня было то, что рядом со мной был Боб Би, — он тоже получил травму на штурмовой полосе. Боб был на несколько лет меня старше и имел преимущество в виде предыдущей подготовки в Территориальной армии. Худой и крепкий, он обладал язвительным, сардоническим юмором, который зачастую выражался в виде глубокой самоиронии, но именно его слова поддержки помогли мне пережить то трудное время.
Следующие пять месяцев прошли в непрерывной борьбе. Для меня это было одинокое время, и новый взвод казался недружелюбным местом по сравнению с первым. Казалось, что парни злятся на меня так же, как и взводный сержант. Особенно плохо обстояли дела с почтой. Я не получил ни одного письма, за одним исключением — от моего дружелюбного налогового инспектора. Я ввязывался в драку за дракой, в большинстве случаев держался на ногах, но иногда отхватывал ужасные побои, перестав пытаться быть одним из мальчиков и сосредоточившись на прохождении боевой подготовки.
Я прошел курс в роте «Р», затем курс «Продвинутый Уэльс». У нас никогда не возникало сомнений в том, что наша главная цель в жизни — убивать. На одних учениях мы устроили засаду на патруль «террористов», один из которых упал возле моих ног, очевидно, раненый. Майор приказал мне допросить его. Я так и сделал и сумел выведать у него расположение вражеской базы, после чего вернулся к своей засадной группе.
— Что ты собираешься с ним делать? — спросил майор.
Я заколебался, и он ударил меня по ребрам с такой силой, что синяк был виден несколько недель.
— Ты убьешь его! Понял? Убей его! У нас здесь нет места чистоплюйству!
Я выстрелил в «пленного» холостыми патронами. Это был урок, который я хорошо усвоил.
Наконец, последовала парашютная подготовка в Абингдоне. Она включала в себя восемь прыжков, из них первые два — с аэростата времен Второй мировой войны с подвешенной под ним клеткой, а последующие шесть — с транспортного самолета C-130 «Геркулес». День, когда я получил свои «крылышки», наполнил меня гордостью. Затем я на несколько недель вернулся в учебку, где состоялся парад выпускников. У всех моих сверстников были семьи, которые могли посмотреть, как они идут по плацу уже как полностью подготовленные десантники. У меня же не было никого, но это не имело для меня большого значения — моей семьей теперь была армия.
*****
Второго января 1971 года я меня отправили пройти пешком короткое расстояние от казарм Браунинг до Монтгомери Лэйнс, в распоряжение 2-го батальона Парашютного полка. Мне было всего семнадцать лет.
Меня определили во второй взвод роты «А». Взводный сержант возненавидел меня с первого взгляда и даже не скрывал этого. И оглядываясь назад, вряд ли я могу его в этом винить. Я, наверное, был сущим кошмаром каждого сержанта — дерзкий «цыпленок», не знавший, когда нужно держать рот на замке, всегда имевший свое собственное мнение, из-за которого постоянно ввязывался в драки. Однако все это было лишь внешним прикрытием, поскольку я оставался просто напуганным ребенком, чувствовавшим себя совершенно неуверенно, и который никому не мог довериться. Когда бы я ни пытался с кем-либо пообщаться, этот человек выбалтывал остальным все то, что от меня услышал, и это только подпитывало мою паранойю и разжигало гнев, который временами я с трудом мог контролировать.
Я отчаянно хотел, чтобы меня приняли в воинский коллектив, но чем больше я старался, тем меньше мне это представлялось. Я постоянно становился объектом шуток и мишенью для всех ротных хулиганов; я боролся, но все еще оставался ребенком в мужском мире и легкой добычей для них. Парашютный полк начала 1970-х годов был суровым местом, в котором нужно было учиться крепко стоять на ногах без посторонней помощи. Возможно, от отчаяния я выбрал неправильный путь. Это произошло не в одночасье, но со временем я стал еще более жестоким, чем большинство моих сверстников.
Второй батальон находился в ожидании отправки в Ольстер, и все с нетерпением ждали этого. Солдаты уже служили в Провинции, и называли это «диско-туром», поскольку там не было ни перестрелок, ни беспорядков, а бóльшую часть времени они проводили, ухлестывая за местными девушками. Мы ожидали, что следующая командировка будет такой же, хотя два человека уже погибло: один был зарезан во время поножовщины в баре, другой упал с парома пьяным и так и не был найден.
Мы обедали в столовой, и за моим столом сидели очень крепкие мужики, часть из которых являлись ветеранами кампании на Борнео, — по сравнению со многими военнослужащими 2-го батальона, Ваффен СС выглядели как бойскауты. Тут вошел санитар с напряженным от гнева лицом.
— Кто-нибудь слышал новости? Ублюдки из ИРА только что убили трех молодых шотландских солдат в Лигонеле, недалеко от Белфаста. Они находились в увольнительной, и были пьяны. Всех застрелили в спину. У них не было ни единого шанса!
Вспышки гнева не последовало — воцарилось только молчание. Я посмотрел на лица опытных солдат вокруг меня. На них я прочитал то же самое: «Ну подождите, пока мы не переправимся через пролив». ИРА не знала, во что ввязалась. Многие историки, пишущие об Ольстере, говорят о поворотных моментах. Так вот, для меня и всех, кто сидел за столом, это был главный поворотный момент. Никаких «диско-туров» больше не будет.
Мы прибыли в Ольстер в конце мая и поначалу были направлены в лагерь Магиллиган, недалеко от города Лондондерри. Поначалу казалось, что командировка будет копией предыдущей: дискотеки и выпивка. Мы оказались, вероятно, последними солдатами, которые могли гулять по Богсайду по форме и без оружия. Через несколько недель нам предстояло сменить наш 3-й батальон в Белфасте. Времена у них, похоже, были неспокойные: перестрелки и беспорядки почти каждую ночь. Мы не могли дождаться, когда сможем их сменить, но затем пришли отрезвляющие новости. Террорист зашел в участок Королевской полиции Ольстера на Спрингфилд-роуд и оставил там бомбу, заложенную в чемодане. В результате взрыва погиб сержант-парашютист Мик Уиллетс, который закрыл собой гражданских лиц. Посмертно он был награжден Крестом Георга. [3]
Через два месяца моя рота уже находилась в Белфасте, в Саннисайде, недалеко от Ормо-роуд. Это был совсем другой мир, здесь часто взрывались бомбы. Мы пробыли в столице всего две недели, когда у нас произошел первый смертельный случай: один из солдат роты «С» был застрелен во время патрулирования из засады в Андерсонстауне. После этого следующие четыре недели прошли для нас довольно спокойно, но у роты «B», стоявшей в Баллимёрфи, возникали трудности из-за перестрелок и снайперских атак.
Наш пункт временной дислокации в верхней части Ормо-роуд, который мы делили с подразделением Территориальной армии, был тихим захолустьем, где регулярно проводились субботние дискотеки, и там я встретил очень привлекательную девушку по имени Лорна. Женщины по-прежнему оставались для меня загадкой. Социальной грациозностью я не обладал, мне было достаточно трудно поддерживать разговор с мужчиной моего возраста, не говоря уже о девушке. Почти все время говорила Лорна, а я молча сидел, погруженный в ее бездонные голубые глаза. В конце вечера она пригласила меня на ужин в дом своих родителей на следующей неделе, и по мере приближения времени визита я одновременно и волновался, и нервничал. Меня подвезли по указанному адресу, и когда я добрался туда, меня ждал первый сюрприз. Дом был построен на склоне холма с видом на город и не был похож ни на что, что я видел раньше. Меня поприветствовала мама Лорны, очень любезная, вежливая женщина лет тридцати. Папа был совсем другим. Гигант с большими кулаками, который поднялся с низов и стал одним из крупнейших строительных подрядчиков в Северной Ирландии. Все время, пока я находился в его доме, он не спускал с меня глаз.
Трапеза оказалась сущим кошмаром. Там на столе было так много разных ножей, вилок и ложек — в моем доме в детстве вам исключительно везло, если вы получали хотя бы ложку. За ужином нас было восемь человек, включая старшую сестру Лорны и ее парня, архитектора, а также семейную пару средних лет. Мама Лорны оказалась настоящим сокровищем. Она подсказывала мне всякий раз, когда мое замешательство становилось слишком заметным, и направляла разговор так, чтобы сглаживать все мои ошибки.
Когда мы прощались, Лорна сказала мне, что уезжает в отпуск на неделю, но попросила позвонить ей. Когда я позвонил, ответила ее мать — ее дочь все еще за границей, пояснила она. Ее отец решил, что прежде чем поступить в университет, ей необходимо совершить длительное путешествие по континенту. Больше я ее не встречал.
Одной из самых необычных обязанностей, которые мне пришлось выполнять, была охрана одного из десантников в госпитале Масгрейв Парк. Леон Маккевитт, который до службы в армии был чемпионом Ирландии по боксу в среднем весе, обладал широкими плечами, огромными бицепсами и шеей, которой мог бы позавидовать любой бычок. Он находился в госпитале на излечении после огнестрельного ранения. Все произошло, когда Леон был в отпуске на вечеринке в Дублине. Один из его родственников начал высказывать угрозы относительно того, что ИРА сделает с Парашютным полком в Белфасте, и он быстро отправил несчастного в местную больницу, но тот ранним утром вернулся на вечеринку, вооруженный пистолетом, и выстрелил в Леона. Наш приказ состоял не столько в том, чтобы помешать ИРА добраться до него, сколько в том, чтобы не дать Леону уйти, и свести счеты со своим родственничком.
В начале августа батальон убил свою первую жертву — это был человек у полицейского участка на Спрингфилд-роуд. Когда мимо проезжал микроавтобус, часовой услышал два хлопка. Обстреляли ли его на самом деле, или это в микроавтобусе громко хлопнули выхлопные газы, остается неясным, однако начальник караула, сержант, схватил свою винтовку, выбежал на улицу, и встав на колено, произвел два выстрела по микроавтобусу, мгновенно убив водителя Гарри Торнтона. Потом один из военнослужащих батальона забрал часть черепа убитого и использовал ее в качестве пепельницы. Сразу после стрельбы начались беспорядки.
После случившегося, рано утром 9-го августа 1971 года, нас подняли с коек и велели собраться. К нам обратился наш командир взвода, носивший какую-то непроизносимую польскую фамилию.
— Правительство решило проводить задержания без суда и следствия. Первые аресты начнутся через час. Сейчас вас разделят на группы для отправки по индивидуальным адресам.
Я попал в группу взводного из четырех человек. Нам предстояло отправиться в Андерсонстаун и арестовать там человека по имени Фокс. Выехав на «Лендровере», мы медленно ехали по темным и пустынным улицам. Добравшись до нужного адреса, меня отправили на задний двор дома, а офицер и два других солдата группы постучали в парадную дверь. Ночь была очень тихой, и я терпеливо ждал. Потом мне стало интересно, почему они там возятся так долго. Примерно через двадцать минут окно в соседнем доме открылось, и оттуда высунулась женщина.
— Это вы были с теми, кто забрал мистера Фокса?
Я поднял голову, благодарный за то, что в этом мрачном месте есть хоть какая-то жизнь.
— Да.
— Ну, они уехали уже минут пять назад. — И закрыла окно с громким стуком.
Я обошел дом — «Лендровера» не было. Я оказался один в одном из самых жестоких республиканских районов Белфаста, причем в день, которому предстояло стать одним из самых кровавых в истории Северной Ирландии. Не имея ни малейшего понятия, что делать, и даже не зная, в какую сторону идти, чтобы спастись, я мысленно подбросил монетку и повернул направо, в ту сторону, откуда в этот район и приехал «Лендровер». Медленно я шел по темным улицам, звук моих шагов отражался от стен окрестных домов. Вдруг впереди меня в переулке появился мужчина лет двадцати, одетый в джинсы, с длинными всклокоченными волосами и вытянутым, заостренным, лицом. Он одарил меня злобной улыбкой.
— Что, десантник, заблудился?
— Не совсем, — я передернул затвор на своей винтовке. — Я прихватил вот это для компании.
Он несколько секунд смотрел на меня сверху вниз, а затем отступил в темноту переулка. Я отправился дальше, оборачиваясь через каждые два-три шага, чтобы посмотреть, не преследуют ли меня. В конце концов, выйдя на холм, я увидел под собой кольцо трехтонных армейских грузовиков, из которого, подобно рассерженным пчелам, с жужжанием вылетали «Лендроверы». Помню, что последние сто ярдов я пробежал быстрее, чем когда-либо, и когда оказался внутри защитного кольца, моя грудь бешено вздымалась. Заметив, что мой взводный разговаривает с командиром роты, я, подойдя прямо к ним, стал по стойке «смирно» и произнес:
— Спасибо, что сообщили мне, что вы уходите, сэр!
Затем ловко развернулся направо и пошел прочь. Когда он потом подошел ко мне, я рассказывал о случившемся остальным солдатам своего отделения. Взводный извиняться не стал, но отчитал меня за то, что я опозорил его перед командиром роты. Потом мы вернулись в штаб батальона на завтрак.
Реакции местного католического населения долго ждать не пришлось. Повсюду возникли баррикады, начали летать бутылки с бензином и раздаваться снайперские выстрелы. Мы едва успели поесть, как нас отправили на подавление первых беспорядков в Баллимакаррет в южном Белфасте. Когда мой взвод спешился и вступил в дело, местное подразделение давили уже более часа. Мы ударили по бунтовщикам очень сильно — они никогда раньше не противостояли десантникам, и взвод разбросал их как конфетти, оставив после себя массу раздавленных тел. Атаку возглавил стрелявший на ходу резиновыми пулями Крис Эйч, который, несмотря на свой малый рост, получил прозвище «Бесстрашный». Зрелище было потрясающее. К тому времени, когда мы покинули Баллимакаррет, бунтовщики уже были рассеяны.
Едва мы успели перевести дух, как снова оказались в деле, на этот раз на Фоллс-роуд в западном Белфасте. Весь оставшийся день мы вели бой, бегая вверх и вниз по улице под непрерывным дождем из бутылок с бензином, — двадцать человек против более чем трехсот участников беспорядков. К середине дня мы выдохлись и начали нести потери от непрекращающейся бомбардировки «коктейлями Молотова». Командир взвода бегал взад и вперед, люто крича и приказывая нам не открывать огонь. Рядом со мной на баррикаде сидели Крис Эйч, ланс-капрал из взвода связи, и Мэтт Ти, маленький злобный шотландец. Мэтт бросил язвительный взгляд в спину уходящего офицера.
— Я думал, мы можем стрелять по метателям бутылок. — Его голос был полон отвращения.
— Я тебя умоляю, пристрели следующего, который высунется из-за угла, делов то… — произнес ланс-капрал связистов почти обыденно.
Мэтту этого оказалось достаточно. Скорее всего, эти слова были не более чем бравадой, но он воспринял их буквально и поднял свою винтовку. Ждать ему пришлось недолго. Появился юноша лет семнадцати с бутылкой в руке, которую он запустил в нас и скрылся за углом так быстро, что Мэтт не успел за ним уследить. Почти сразу же из-за угла появился еще один, чуть более смелый, чем первый. Он подбежал значительно ближе в нашу сторону, прежде чем бросить свою зажигательную смесь.
На расстоянии менее тридцати ярдов их глаза встретились, и что-то в лице Мэтта, должно быть, убедило местного жителя, что тот собирается открыть огонь. Юноша, будто в замедленной съемке, развернулся и стал убегать назад, под прикрытие угла. Тогда Мэтт выстрелил, попав ему в основание позвоночника. Парня подбросило в воздух и он упал так, словно нижняя половина его тела внезапно оторвалась. Приземлившись на живот, местный затем медленно начал переворачиваться на спину, а его рот исказился в безмолвном крике. На лице Мэтта медленно расплылась улыбка.
— Попал, — тихо произнес он.
События вокруг начали ускоряться, когда несколько молодых людей выбежали и потащили раненого прочь. Будто по волшебству забрасывание нас бутылками с бензином мгновенно прекратилось. Из толпы раздались возмущенные крики. Я вскочил на баррикаду и поднял винтовку над головой. Вопли становились все громче, зазвучав скорее по-звериному, чем по-человечески.
— Пригнись!
Появился командир взвода с побелевшим от гнева лицом.
— Кто открыл огонь?
— Я, — ответил Мэтт.
— Кто отдал тебе приказ открыть огонь?
На лице Мэтта появилась ухмылка, и он ткнул в капрала.
— Он!
Обоих увезли в ближайший полицейский участок для дачи показаний.
После этого беспорядки на Фоллс-роуд стихли. За свое первое подтвержденное убийство рота получила премию в размере около двухсот фунтов. Мэтт постоянно звонил в больницу, чтобы узнать, умер ли человек, в которого он стрелял, — в этом случае он смог бы претендовать на эти деньги. К несчастью для банковского баланса нашего товарища, метатель бутылок с горючей смесью выжил, хотя и остался калекой на всю жизнь.
Нас отвезли обратно в участок Королевской полиции Ольстера на Спрингфилд-роуд для столь необходимого отдыха и приема пищи, но позже той же ночью мы участвовали в уличных боях в районе, прилегающем к полицейскому участку. Это был ужасающий опыт. Толпы из более чем сотни бунтовщиков пробирались по узким улочкам с примыкающими друг к другу многоэтажными домами, и подвергали нас ужасному избиению. Из темноты летели стальные прутья, заостренные с одного конца, как копья. Если бы у меня была винтовка, а не дубинка и щит, я бы почти наверняка начал стрелять. Поразительно, но никто из нас не был убит. Единственным способом сдержать разъяренную толпу было применение слезоточивого газа, и снова это было сделано без разрешения офицеров. Даже когда нас забрасывали всеми возможными предметами, два офицера стояли посреди улицы и требовали доложить, кто пустил газ.
Вернувшись на Спрингфилд-роуд, мы, не выходившие из столкновений в течение почти двадцати четырех часов, рухнули в изнеможении. Я провалился в тревожный сон, но был разбужен уже через два часа. У нашей роты «B» в Баллимёрфи почти закончились боеприпасы, и я должен был помочь сопровождать для них запасы. Мы отправились в путь по пустынным улицам, заваленным баррикадами и сгоревшими машинами. Время от времени, когда мы проходили мимо какого-нибудь переулка, грохот крышки мусорного бака на тротуаре служил предупреждением о том, что мимо проезжают британцы. Отовсюду доносились звуки стрельбы. Возможно, некоторые из выстрелов были направлены на нас, но в тускло освещенных улицах это было трудно определить. В конце концов, мы добрались до роты «В», расположившейся в мемориальном зале Генри Таггарта. Парни в зале засели повыше, и как только я вошел к ним, то понял почему.
У подножия сцены лежало, раскинувшись, шесть тел. Среди них была женщина, в которую попали, по меньшей мере, раза три. Что интересно, на каждой встрече ветеранов, на которой я присутствовал, количество тел, лежавших тогда в зале, увеличивалось. В последний раз, когда я слышал эту историю, их было уже двадцать два. Личный состав роты «В» отбил по меньшей мере две решительные попытки вооруженных гражданских лиц захватить расположение подразделения, перестреляв их. В общей сложности, рота «В» и рота поддержки, которая вела плотный огонь из соседней общины Спрингмартин, в течение трех кровавых дней, ознаменовавших начало задержаний и арестов, убили в Баллимёрфи одиннадцать человек, среди которых был и католический священник.
В ИРА утверждали, что во всей провинции они потеряли только двух человек. Местные жители настаивали, что все убитые были невинными людьми, хладнокровно застреленными британцами. Я общался со многими из тех, кто участвовал в операции, как в то время, так и вскоре после этих событий, и все однозначно заявляли, что вели огонь только по вооруженным людям. Убитая женщина, как мне сказали, была вооружена автоматом «Брен», и я верю тому, что говорят, поскольку твердо убежден, что сразу после введения практики внесудебных задержаний многие местные жители просто схватились за оружие, предоставленное им ИРА, чтобы пострелять в подразделения Британской Армии. Для Ирландской Республиканской Армии было очень удобно, что большинство из жителей не являлись ее членами.
Человек, стрелявший в католического священника, сказал мне, что он выстрелил в него только после того, как тот подобрал оружие, лежавшее рядом с раненым боевиком. Это подтвердили мне по крайней мере два других человека, которые видели стрельбу. Один из них сказал мне, что священник не пытался подойти и оказать помощь раненому, а искал оружие и был убит только тогда, когда попытался его подобрать. В подобных обстоятельствах, с годами факты и вымысел всегда смешиваются друг с другом, так что сейчас, двадцать три года спустя, невозможно установить истину. Но в ту ночь я нисколько не сомневался: независимо от того, что утверждала ИРА, мы преподали вооруженным силам республиканцев очень кровавый урок.
Следующие две недели мы помогали патрулировать католические районы Фоллс, Спрингфилд-роуд и Баллимёрфи. Хотя уровень насилия уже спал, ненависть на улицах была настолько сильна, что ее можно было почти потрогать, и вся она была направлена со стороны католиков на нас. Женщины, выкрикивая свои оскорбления, доводили себя почти до истерического исступления. Меня воспитали католиком, хотя, честно говоря, я всегда относился к этому более чем скептически — я никогда не видел в Глазго голодного священника.
Периодически у нас возникали беспорядки, но уже далеко не такие страшные, как в дни, предшествовавшие арестам. Во время одного такого «бунта» в Баллимёрфи мы столкнулись с толпой, состоящей в основном из женщин среднего возраста. Наш водитель, которого звали Борис Бадл, от ярости готов был в них въехать. Вдруг из толпы раздался голос:
— Вот он! Я его вижу! Это тот, кто украл мою дочь!
Борис вскочил на капот «Лендровера», и его лицо побледнело.
— Вот черт, это же моя теща!
Пришлось ему отступить на базу, в безопасное место.
Мы все больше и больше времени проводили в караулах в сангарах — обложенных мешками с песком армейских наблюдательных пунктах. Много раз во время долгих периодов караульной службы я разбавлял скуку пением. Мой голос звучал ровно так же, как жужжащая пила, режущая металл, и мои импровизированные выступления вынуждали местных жителей передавать командиру базы записки с просьбами: «Пожалуйста, угомоните поющего часового».

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] «An Phoblacht» (ирл. «Республика») — ранее еженедельная, впоследствии ежемесячная газета «Шин Фейн», политического крыла Ирландской Республиканской Армии.
[2] Бойня или засада у Уорренпойнта, также известная как засада у Нэрроу-Уотер — атака, организованная 27-го августа 1979 года силами Бригады Южного Арма Временной Ирландской Республиканской Армии на британскую транспортную колонну. Повстанцы, хорошо изучившие тактику британских подразделений, заложили две бомбы на дороге к Уорренпойнту близ замка Нэрроу-Уотер, стоящего на берегу реки Ньюри — естественной границы Великобритании (Северной Ирландии) и Республики Ирландия. Взрыв первой бомбы уничтожил британский грузовик с солдатами, взрыв второй бомбы уничтожил подкрепление, поспешившее на помощь британцам. Всего погибло 18 солдат, шесть было тяжело ранены. Это нападение стало самым большим по числу жертв за всю историю конфликта в Северной Ирландии.
[3] Крест Георга (англ. The George Cross; GC) — высшая гражданская награда в Великобритании и Британском Содружестве, является гражданским аналогом военного креста Виктории; даётся гражданским, а также военным лицам, за храбрые и мужественные поступки, совершённые не на поле боя, либо не подпадающие под статуты военных наград.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 18 янв 2023, 15:25 
Модератор
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 04 ноя 2012, 21:16
Сообщений: 1509
Откуда: MO, Krasnogorsk
Команда: 22 SAS Regiment D Squadron
SergWanderer писал(а):
Не могу удержаться и не сказать, что такого наслаждения при переводе я не получал со времен работы над книжкой Уарда.
Видно, что человек писал от души, - хороший, грамотный язык; яркие и жизненные эпизоды; некоторые места больше напоминают исповедь; много жестких и жестоких подробностей. Чувствуется огромный жизненный и профессиональный опыт автора... И честность во всем.
Скоро будет 2-я и 3-я главы...

В реале в САС его сильно не любили бойцы за его "своеобразное" чувство юмора.
В мемуарах другого автора описывалась одна из его "шуток": в выключатель света в казарме засовывал иглу и обмазывал ее своим говном, после чего "шутник" выключал свет и лежа на койке ожидал жертву, и над первым попавшимся громогласно хохотал.

В САС любят подшучивать друг над другом, но уровня "обмазать гуталином края противогаза, чтобы после тренировке его овал отпечатался на лице".

ЗЫ Помню был уже перевод как минимум части этой книги: https://bravo055.livejournal.com/4335.html

_________________
Live hard, die young, make a good-looking corpse.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 18 янв 2023, 16:10 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
ace писал(а):
SergWanderer писал(а):
Не могу удержаться и не сказать, что такого наслаждения при переводе я не получал со времен работы над книжкой Уарда.
Видно, что человек писал от души, - хороший, грамотный язык; яркие и жизненные эпизоды; некоторые места больше напоминают исповедь; много жестких и жестоких подробностей. Чувствуется огромный жизненный и профессиональный опыт автора... И честность во всем.
Скоро будет 2-я и 3-я главы...

В реале в САС его сильно не любили бойцы за его "своеобразное" чувство юмора.
В мемуарах другого автора описывалась одна из его "шуток": в выключатель света в казарме засовывал иглу и обмазывал ее своим говном, после чего "шутник" выключал свет и лежа на койке ожидал жертву, и над первым попавшимся громогласно хохотал.

В САС любят подшучивать друг над другом, но уровня "обмазать гуталином края противогаза, чтобы после тренировке его овал отпечатался на лице".

ЗЫ Помню был уже перевод как минимум части этой книги: https://bravo055.livejournal.com/4335.html


Ну дядя очень своеобразный, это правда. Но книга сильная.

Это я в своем ЖЖ делал перепост перевода, сделанного в 2012 году Сергеем Карамаевым. Но при всем моем уважении к нему, переводил он... эээ... своеобразно весьма, со значительной долей отсебятины, так сказать. Сейчас перевод тех глав, где автор рассказывает о своей службе в ЮАР, будет точным и полным. Кстати, процесс отбора в южноафриканский спецназ он описывает довольно подробно, достаточно редкий случай, как для РЕККЕ.

Были еще в ЖЖ переведенные отрывки из его отбора в САС. Но там перевод еще хуже...


Последний раз редактировалось SergWanderer 18 янв 2023, 16:16, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 18 янв 2023, 16:27 
Модератор
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 02 ноя 2012, 07:50
Сообщений: 4642
Команда: A-344
ace писал(а):
SergWanderer писал(а):
Не могу удержаться и не сказать, что такого наслаждения при переводе я не получал со времен работы над книжкой Уарда.
Видно, что человек писал от души, - хороший, грамотный язык; яркие и жизненные эпизоды; некоторые места больше напоминают исповедь; много жестких и жестоких подробностей. Чувствуется огромный жизненный и профессиональный опыт автора... И честность во всем.
Скоро будет 2-я и 3-я главы...

В реале в САС его сильно не любили бойцы за его "своеобразное" чувство юмора.
В мемуарах другого автора описывалась одна из его "шуток": в выключатель света в казарме засовывал иглу и обмазывал ее своим говном, после чего "шутник" выключал свет и лежа на койке ожидал жертву, и над первым попавшимся громогласно хохотал.

В САС любят подшучивать друг над другом, но уровня "обмазать гуталином края противогаза, чтобы после тренировке его овал отпечатался на лице".

ЗЫ Помню был уже перевод как минимум части этой книги: https://bravo055.livejournal.com/4335.html


У нас за такую "шутку" могут как минимум искалечить. Разница в менталитете, вероятно

_________________
XA2


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 18 янв 2023, 16:38 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
Deus Vult писал(а):

У нас за такую "шутку" могут как минимум искалечить. Разница в менталитете, вероятно


Маккалион был наглухо отбитый отморозок. Поэтому задерживался везде только на пару-тройку лет.
Что поделать, ужасное детство на которое наложилась социализация в Paras


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 18 янв 2023, 19:51 
Модератор
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 02 ноя 2012, 07:50
Сообщений: 4642
Команда: A-344
Мне вот кстати, интересно, какие отношения между парашютным полком и 16-й бригадой.

_________________
XA2


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 18 янв 2023, 20:33 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
Deus Vult писал(а):
Мне вот кстати, интересно, какие отношения между парашютным полком и 16-й бригадой.


Структурно-иерархические. Полк(вернее его батальоны, кроме 1го который в командовании СпН) ключевой и стержневой элемент бригады.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 18 янв 2023, 22:20 
Модератор
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 02 ноя 2012, 07:50
Сообщений: 4642
Команда: A-344
спасибо

_________________
XA2


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 19 янв 2023, 00:50 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Вторая часть 2-й главы.

*****

Мы покинули Ольстер в последних числах сентября. Командировка, насколько мы могли судить, была успешной. У нас было более пятнадцати подтвержденных убийств, но мы заявили о гораздо бóльшем количестве жертв. Оставался последний штрих. Мы возвращались домой на ночном пароме вместе с гражданскими лицами. Когда бар закрывался, большинство из нас уже были накачаны алкоголем, и один из гражданских, католик, стал выкрикивать оскорбления в адрес некоторых бойцов роты «В», называя их подонками-убийцами. Офицеры и сержанты пытались его осадить, но безуспешно. В конце концов они ушли, не желая присутствовать при начале беспорядков. Когда я выбрался из бара, он все еще горлопанил. Легенда гласит, что кто-то, хотя никто не знает кто именно, выбросил его ночью за борт. Было это или не было, точно сказать не могу, но, учитывая настроения, царившие в то время во 2-м батальоне, я бы нисколько этому не удивился.
До повторного возвращения в Ольстер оставалось менее пяти месяцев: время для отпуска, пары учений и тренировок, прежде чем мы снова окажемся в Белфасте. Я начал постепенно вливаться в культуру Парашютного полка, чему в немалой степени способствовал «Бесстрашный». Он был необычным человеком и мог бы выйти в офицеры, но на момент нашего знакомства он был абсолютно не авторитарным. Солдатом он стал в пятнадцать лет, а к восемнадцати годам уже был самым молодым младшим сержантом в воздушно-десантной бригаде, но потом снова стал рядовым, потому что не хотел ответственности.
Обычно, наш выходной день начинался с позднего завтрака, прогулки в паб, который открывался в 11 часов, и выпивки до послеобеденного закрытия. Затем, если день был хороший, мы брали бутылку вина в парк. Наши разговоры обычно касались тем, о которых я никогда раньше не задумывался, то есть о том, как попытаться затащить в постель любую свободную девушку. В 4.30 пополудни мы быстро перекусывали и через час возвращались в паб, чтобы к семи часам уже накачаться алкоголем и затеять драку того или иного рода. Драки случались часто, поскольку в Олдершоте и его окрестностях квартировало порядка двадцати тысяч солдат. Женщин было очень мало, — ну, по крайней мере, очень мало тех, кто осмелился бы зайти в один из наших пабов. Для того чтобы начались неприятности, многого не требовалось: пабы, закусочные и стоянки такси превращались в бойни. Чаще всего по утрам в воскресенье вы просыпались с лицом, вымазанным своей или чужой кровью.
Типичная такая вспышка беспредела произошла однажды субботним вечером в ресторане «Bake-and-Take». У «Бесстрашного» была давняя вражда с одним из солдат из 3-го парашютного батальона. Своего врага он заприметил на другом конце стойки и предпринял упреждающую атаку. Когда я повернулся, то увидел, как два бойца соседнего батальона борются с моим маленьким другом. Бросив свою еду, я поспешил к нему на помощь и нанес удар более крупному из двух мужчин. Мой кулак обрушился на его бок, его голова дернулась от удара, после чего он повернулся ко мне с неторопливостью танка «Шерман». Это был Леон Маккевитт!
Отпустив «Бесстрашного», которого он пытался держать, Леон нанес удар по моей голове. Его кулак прошел мимо буквально на долю дюйма и прозвучал как удар тесака, рассекающего воздух. К счастью для меня, два солдата из 9-го эскадрона (инженеры-парашютисты) оттащили меня назад. «Бесстрашному» повезло меньше. Следующий удар Леона попал точно в цель, сломав ему нос в двух местах. После того, как внизу на дороге был замечен мобильный патруль Королевской военной полиции, все разбежались.
Через нескольких дней я узнал, что Леон наводит справки о молодом парне, который его ударил. Узнав мое имя, он пустил слух, что следующая встреча окажется для меня последней. Когда в один из дней я увидел, как он идет навстречу, меня охватило чувство надвигающейся гибели. Леон сразу же заметил меня. Решив, что единственный выход — это встретиться лицом к лицу с монстром, я вытянул обе руки перед собой, чтобы предотвратить немедленное нападение, и сказал:
— Послушай. Я знаю, что был неправ, и мне очень жаль.
Глаза Леона сузились. Мне показалось, что он измеряет кратчайшее расстояние между моим подбородком и своим кулаком.
— Я оглянулся и увидел, что двое мужиков набросились на моего друга, — продолжал я. — Вот и пытался разнять драку. Теперь я это понимаю, но в то время всё выглядело как двое на одного. Что бы ты сделал на моем месте?
Леон наклонил голову на одну сторону, обдумывая свой ответ. Медленная улыбка расплылась по его лицу.
— Да что угодно, если быть точным. Я бы, наверное, сделал то же самое. — Он обнял меня за шею. — Ладно, забудь об этом. У тебя хорошая правая рука. Тебе стоит заняться боксом.
С этим добрым советом мы направились в ближайший паб, чтобы распить по пинте доброго пива.
Не успел я оглянуться, как снова оказался в Белфасте, на этот раз в мерзком республиканском районе Нью-Лодж. Мы расположились в армейском лагере Гёрдвуд, где весь мой взвод разместился в единственной одноэтажной глиняной хижине размером примерно десять на шестьдесят футов, — слава Богу, в те дни у ИРА не было минометов. С самого начала это была тяжелая командировка. Служба по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки была нормой, а сон в те дни и ночи, которые сливались воедино, был драгоценным товаром. Большинство из нас потерялись, какой сегодня день недели. Уже через три недели после начала командировки я так устал, что чувствовал, что могу спать стоя. Однажды вечером, вернувшись в лагерь, я, пошатываясь, направился к туалетам и душевым и в полумраке наткнулся на фигуру, пахнущую шампунем и душистым мылом.
— Кто это?
Я узнал голос сержант-майора роты.
— Маккалион, сэр.
— Что случилось, Маккалион?
— Я устал, сэр.
— Ну, Маккалион, на вершине тяжело.
— Как и там, где я нахожусь сейчас, сэр.
Для меня лично командировка оказалась сущим кошмаром. В моих воспоминаниях о том времени до сих пор доминирует одна эмоция — страх. Но страх не перед ИРА, и не перед патрулированием улиц — совсем наоборот, это было облегчением, когда я выбирался туда. Страх был вызван тем взводом, в котором я служил, минометным взводом роты поддержки. Там служили одни из самых худших представителей бычья, с которыми я когда-либо служил за всю свою армейскую карьеру. Они на четыре месяца превратили мою жизнь в ад. Никто из них никогда не узнает, насколько близко они подвели меня к опасной черте, и с какими мрачными, чудовищными мыслями я засыпал. Худшим из них был высокий, симпатичный парень с саркастическим чувством юмора. Он был прирожденным лидером, человеком, которого уважали, человеком, который мог бы далеко пойти. Но который был хуже всех, потому что он был достаточно умен, чтобы понимать, что поступает неправильно. В последующие годы каждый раз, когда мне хотелось сдаться, я вспоминал его ухмыляющееся лицо и в глубине души находил в себе силы продолжать борьбу.
Эта командировка была отмечена для меня тремя важными событиями. Первое произошло почти случайно. Я находился в замыкающем автомобиле моторизованного патруля из двух машин. Мы патрулировали на раздолбанных «Лендроверах», так как это позволяло нам вести ответный огонь и быстро высаживаться — способ действий, который полк отработал еще в Адене. Между нашими машинами проскочил автомобиль с двумя людьми. Водитель выглядел нервным. Я сказал командиру машины остановить этих двух людей на перекрестке Леппер-стрит и Нью-Лодж-роуд и вытащил их наружу. Пассажиром оказался огромный грубый мужик, у которого при себе было удостоверение моряка. Пока проверяли машину, я его обыскал. Ничего. У него в кармане оказалась лишь пачка сигарет, и я почти наугад заглянул внутрь. Там лежала написанная от руки на тонкой бумаге записка следующего содержания: «Помни, как в прошлый раз ты принес нам ножовочные полотна. В этот раз мы хотим, чтобы ты выдолбил в центре пачки кремовых крекеров углубление и вставил…».
Дальше я читать не стал. Очевидно, что это были инструкции по передаче оборудования для террористов, содержащихся в соседней тюрьме на Крамлин-роуд. Обоих человек задержали и разделили, после чего их отвели в штаб батальона на соседней Гленравелл-стрит. Я сопровождал задержанного, сидя с пистолет-пулеметом позади него на заднем сиденье его же машины. Другой солдат патруля сидел рядом с ним на переднем пассажирском сиденье. Мы велели ему медленно ехать за головным «Лендровером», и когда уже подъезжали к базе, он резко затормозил и попытался выбраться из машины. Когда он уже наполовину высунулся из двери, я потянулся вперед, и схватил его за воротник куртки, дернув назад со всей силы. Он въехал обратно в машину. Пистолет-пулемет, который я держал в руках, ударил его по затылку, нанеся большую рану. В ответ мужик попытался ударить сидящего рядом бойца, но промахнулся на несколько сантиметров. Я взвел курок, и он застыл, как испуганный кролик.
— Еще одно движение, и я всажу в тебя пулю, — произнес я.
Его руки поднялись в знак капитуляции.
— Почему ты пытался сбежать? — спросил я.
— Ну, я должен был попытаться, не так ли? — ответил он.
Остаток короткого пути мы проделали без остановок. На базе я передал его дежурному сержанту. Его снова спросили, почему он пытался сбежать, но он показал на меня.
— Потому что он меня ударил!
Я был потрясен такой вопиющей неправдой.
— Ты чертов лжец!
Но прежде, чем продолжился наш разговор, в комнату вошел сержант, взглянул на нашего заключенного и крикнул:
— Не отпускайте этого человека! — после чего быстро побежал вверх по лестнице. Вернулся он через несколько минут, держа его руке объявление о розыске. — Да, это он!
Наш задержанный оказался офицером Провос, [4] разыскиваемым за двойное убийство. Он заманил двух детективов Королевской полиции Ольстера в магазин и застрелил их из автомата. Его приговорили к пожизненному заключению с рекомендацией отсидеть до возможного пересмотра дела не менее тридцати лет.
Изо дня в день на местах мы терроризировали местные боевые подразделения ИРА. Мы знали, кто они, и угрожали расстрелять их при первой же возможности. Один патруль убил собаку, принадлежавшую человеку из ИРА и засунул ее задними лапами в почтовый ящик, а в рот положил записку с угрозой, что он следующий. Многие из лучших ирландских боевиков в этом районе уехали, опасаясь, что с ними поступят так же. Незадолго до нашего появления в Нью-Лодже были убиты двое военнослужащих, включая майора, и мы были полны решимости доказать, что с нами такого не случится.
Вторым крупным событием этой командировки для меня стал бой с протестантскими военизированными формированиями в районе Шэнкилл-роуд. В каждом батальоне есть свой «штрафной» взвод, куда в конце концов попадают все недовольные службой из подразделения. В 2-м парашютном батальоне таковым являлся пулеметный взвод. В нем было несколько хороших солдат, но они находились в меньшинстве. Где-то в середине срока нашей командировки я патрулировал вместе с мобильной группой быстрого реагирования Королевской полиции Ольстера, когда нас направили на Вудвейл-роуд, недалеко от Шэнкилл-роуд, где недавно сформированная Ассоциация обороны Ольстера [5] установила блокпосты. Не успели мы приехать, как было решено вызвать бригадный резерв. Им оказался пулеметный взвод 2-го батальона.
Боевики Ассоциации возвели свои баррикады в ответ на нежелание армии разобрать баррикады ИРА в районе Богсайд в Лондондерри. Этот район, известный местным жителям как Свободный Дерри, был закрыт для британских войск, поскольку его открыто патрулировали вооруженные банды ИРА. Протестантские экстремисты угрожали блокировать район Вудвейл до тех пор, пока армия не уберет баррикады в Богсайде, но в основном это была бравада. Их баррикады сооружались из гражданских автомобилей, одолженных у их владельцев с обещанием, что они будут возвращены неповрежденными. Почти сразу после прибытия пулеметного взвода его командир вместе со своим сержантом исчезли, чтобы посоветоваться с местным командиром Ассоциации, и взводом остался командовать один из младших сержантов.
Я как раз разговаривал, когда раздался одиночный выстрел.
— Стрелок! — крикнул тот, кто открыл огонь.
На тротуаре в конце улицы лежал человек в армейской куртке, и почти сразу же его окружили другие люди, одетые наполовину в униформу, наполовину в гражданскую одежду.
— У них оружие! — послышался другой голос.
Младший сержант начал отдавать приказ о ведении огня по стрелкам на улице, но на середине его прервал поспешивший вернуться командир взвода. Если бы он этого не сделал, не сомневаюсь, что в ту ночь погибло бы гораздо больше людей. Произошло короткое совещание, затем нам приказали наступать. Все это больше напоминало беспорядочную атаку, люди с криками понеслись по темной улице. Это было впечатляющее зрелище — бежать сломя голову навстречу врагу, не зная, что тебя ждет и когда тот откроет огонь. Сзади нас раздался звук очередного выстрела. Некоторые остановились, чтобы выяснить, что случилось, остальные же продолжили движение. На самого маленького солдата взвода, когда он пробегал мимо переулка, напали и повалили на землю. В ответ он ранил нападавшего в плечо.
Мы добрались до конца улицы. Толпа рассеялась. На тротуаре лежал мужчина, из страшной раны на шее хлестала кровь. Он пытался дышать, но ярко-красная, пенистая жидкость продолжала брызгать изо рта.
Мы попали под обстрел. Пули рикошетили от стен вокруг нас.
— Там, на крыше! На крыше!
Я увидел вспышку выстрела и открыл огонь, а затем разразился настоящий ад. Весь взвод начал стрелять и передвигаться по улице. Зрелище потрясало. Все, кто там был, исчезли, как снег под летним Солнцем. Меня же отозвали обратно, к патрулю Королевской полиции Ольстера, который оставался выше по улице. Было заметно, что полицейские не слишком довольны ночными событиями. Пока мы ехали, пулеметный взвод таранил своими БТРами баррикады, чтобы их развалить. Позади меня один боец Ассоциации лежал мертвым, другой был тяжело ранен. Мы заявили о трех других попаданиях, но они так и не были подтверждены.
Командировка продолжалась. После обнаружения одного крупного тайника с оружием, ИРА устроила серию перестрелок и взрывов, направленных против нас, но им удалось ранить только одного из наших капралов, да во время перекрестного огня подстрелить двух маленьких детей. Нам сообщили, что в крайние недели нашего пребывания в Ольстере 3-й батальон Временной ИРА собирается совершить на нас крупное нападение. Мы решили нанести удар первыми. Серию разрушительных налетов возглавил сержант разведки нашего батальона, награжденный за свою работу в Нью-Лодже. Нам удалось схватить большинство самых разыскиваемых и опытных людей ИРА, отрубив здесь голову этой организации. В связи с этим, через три дня после начала операции в наш район были переброшены закаленные бойцы ИРА из соседнего Ардойна. Сцена для схватки, которая стала третьим ярким событием моей командировки, была подготовлена.
С наступлением ночи мы в полном составе выдвинулись в Нью-Лодж. Там было темнее, чем в сердце ведьмы, и тихо, как в могиле. Все фонари были потушены, не лаяли даже собаки. Я передвигался по тротуару, перебегая от двери к двери, скорее ощущая, чем наблюдая свой путь. Дыхание стало хриплым, а сердце билось так громко, что казалось его было слышно за две улицы. В окружающей меня темноте почти сорок десантников сходились к пяти многоквартирным домам, которые господствовали в данном районе. Я уже добрался почти до перекрестка Леппер-стрит, к тому самому месту, где были убиты первые британские солдаты в Ольстере, когда первый стрелок открыл огонь.
Пять быстрых выстрелов раздались с крыши здания впереди; раздался ужасный кашляющий рев винтовки «Гаранд». Одна из пуль врезалась в стену рядом со мной и осыпала мою голову кирпичной пылью. Я выстрелил в ответ. Парашютисты открыли ответный огонь, затем над нами начали стрелять другие, кто-то выпустил длинную очередь. Мои глаза напряглись, чтобы определить местонахождение стрелка. С крыши «Артиллерийского дома» раздалась вторая автоматная очередь, которая эхом отразилась от узких стен. Я засек стрелка и когда открыл ответный огонь, все вокруг словно распалось на части. По меньшей мере тридцать человек сосредоточили на нем свой огонь; ничто не могло уцелеть. Пробившись в дому, мы обнаружили оставленную винтовку «Гаранд» и два пистолета. Повсюду были следы крови.
«Не связывайтесь с лучшими, потому что лучшие не балуются», [6] — так выразился один из солдат роты. Позже было установлено, что в ту ночь мы убили одного и ранили двоих. Местность погрузилась в угрюмую тишину.
Прибыла передовая группа Королевских морских коммандос — подразделения, которое должно было нас сменить. Я сопровождал один из их патрулей по району. Один спокойный, высокий морской пехотинец осматривал господствующие точки Нью-Лоджа с зоркостью ястреба. Он был лучшим снайпером своего подразделения и за четыре месяца убил шесть боевиков, за что получил Воинскую медаль. [7] Я узнал его получше и зауважал, когда служил в эскадроне «B» 22-го полка САС.
Именно во время этой командировки, когда мне было всего девятнадцать лет, я решил жениться. Вскоре после моего общения с Лорной я познакомился с Пэт. ИРА устроила взрыв в центре Белфаста, и люди собрались посмотреть на разрушения. Я стоял в оцеплении и спросил одну из женщин средних лет в толпе, нет ли среди них симпатичных девушек, с которыми она могла бы меня познакомить. У ее соседки дочь работала медсестрой, сказала она мне, и, к моему удивлению, на следующий день она привела Пэт на нашу базу, чтобы нас познакомить. С того момента наши отношения развивались и продолжались до моей следующей поездки в Ольстер. Я постоянно просил ее писать мне, и ближе к концу командировки мне пришло длинное письмо, в котором она сообщала мне, что беременна — не от меня, а от чернокожего стажера-медика. Пэт была женщиной, оказавшейся в беде, и мое чувство чести побудило меня предложить ей защиту.
В тот момент я совершил ошибку, спросив совета у другого военнослужащего минометного взвода, и через несколько часов сплетни об этом разлетелись по всему лагерю. В ту ночь, когда я стоял в карауле, в сангаре появилось новое граффити: «Пташка Гарри Маккалиона позволяет неграм себя трахать и рожает маленьких черножопых детей».
Этот эпизод объясняет образ мышления некоторых людей, с которыми я служил. Бóльшую часть времени с некоторыми из них я с трудом мог заставить себя разговаривать, и после этой командировки убивать для меня стало очень легко, — мне нужно было только представить себе одно из этих лиц, а затем нажать на курок.
Мы вернулись в Олдершот и стали дежурным батальоном бригады, готовым отправиться в любую точку мира, где возникнут проблемы, — даже в центр близлежащего Кэмберли. Тамошняя банда байкеров сильно избила двух солдат роты «В», и их травмы оказались настолько серьезными, что потребовалась госпитализация. В конце дня полковой сержант-майор выстроил личный состав роты, за исключением офицеров, на плацу. Сержант-майор Редж Мелоди идеально подходил для своей роли в парашютном батальоне. Он был мощного телосложения, с гранитной челюстью и приплюснутым носом, который скорее подчеркивал, чем разбавлял, его суровую внешность. Он был десантником из десантников, твердый как гвоздь и непосредственный как сама смерть. Его дверь для солдат всегда была открыта, и он заботился о нас так, как будто мы были его собственной семьей. Несмотря на то, что большинство из нас боялось его до усрачки, Реджа мы боготворили. После случая в Кэмберли он обратился к парашютистам роты «В»:
— Джентльмены, до меня дошли слухи, что два солдата вашей роты были госпитализированы бандой головорезов на мотоциклах. В мое время подобное было просто неслыханно. Не хочу предлагать вам мстить, но в конце базы стоят два трехтонных грузовика. Их водителям посоветовали отправиться сегодня в город. Любой, кто хочет к ним присоединиться, может прокатиться.
С этими словами он удалился. Все свободные от службы военнослужащие роты «В» сели в грузовики, и мотоциклисты больше никогда не беспокоили ни десантников, ни кого-либо другого.
Через три дня весь батальон вновь был призван на улицы. В Ольстере сложилась ситуация, которая потребовала развертывания дежурного батальона для использования в крупном мероприятии под названием «Операция “Моторист”». Необходимо было насытить каждый крупный оплот ИРА, включая «запретные» районы в Лондондерри, войсками. Моя рота направлялась в Баллимёрфи.
Через два дня мы вернулись в Белфаст, а всего в Ольстере мы пробыли шесть недель. В ночь начала операции мы находились в колонне, направляясь в западную часть города, и каким-то образом заблудились. Откуда ни возьмись появился «Лендровер», и люди в форме направили нас через протестантское поместье Спрингмартин в Баллимёрфи. Я подумал, что это, должно быть, местное армейское подразделение, но, проезжая мимо, понял, что некоторые из них были в масках и носили нарукавные повязки с надписью «UDA». Мы въехали в мемориальный зал Генри Таггарта в Баллимёрфи, где во время беспорядков, связанных с внесудебными задержаниями, сражалась рота «В». Подразделение, которое мы меняли, Королевский полк, находилось в полном расстройстве. Потеряв в Баллимёрфи менее чем за два месяца пять человек убитыми, они выглядели потрясенными и деморализованными. Я с трудом мог поверить, что мы были частью одной и той же армии.
В течение двух часов после прибытия в район мы обнаружили крупный склад оружия, расположенный в тридцати ярдах от базы в пределах видимости с наблюдательного пункта. На нем оказалось около десятка единиц стрелкового оружия. Мы заполонили улицы, не оставляя у местных жителей сомнений в том, что наступили перемены. Я уже торчал на улице почти шесть часов без перерыва, и когда нас отозвали обратно, мой взводный сержант велел мне подежурить двадцать минут в заднем сангаре, пока все не уладится, и он не найдет кого-нибудь, кто меня сменит.
С момента нашего прибытия пост был безлюдным. Я поднялся по деревянным ступенькам в обложенный мешками с песком наблюдательный сангар, и, когда открыл дверь, на меня обрушился запах, едва не вызвавший рвоту. На полу были разбросаны перевязочные пакеты, испачканные засохшей кровью, на одной из стен было разбрызгано то, что напоминало человеческие мозги. Добро пожаловать назад, что говорится!
Батальон находился in situ [8] всего две недели, когда в Баллимёрфи одним-единственным снайперским выстрелом был убит восемнадцатилетний рядовой Белл. Это был его первый патруль, и пуля, убившая его, прошла над головами моего собственного патруля, когда мы покидали мемориальный зал Генри Таггарта. Потеря такого молодого солдата в самом начале командировки стала тяжелым ударом.
Во время одного из патрулирований у меня возникли подозрения касательно человека, наблюдавшего за нами из открытого дверного проема, и сержант, возглавлявший патруль, принял решение о немедленном обыске. Мы задержали его и вошли в дом. Наверху обнаружилась разобранная винтовка «Гаранд» и боеприпасы. Оказалось, что это было первое задание этого человека в качестве Провос. Его брат был убит нами во время задержания, и он хотел отомстить.
У роты «В» в Баллимёрфи возникли проблемы, потому что они под свою базу заняли здание школы, и некоторые местные женщины захотели ее вернуть. Около сотни женщин, в основном среднего возраста, решили устроить у базы импровизированную акцию протеста. Командир, человек очень маленького роста, стоял за длинной шеренгой своих солдат, одетых в полный комплект снаряжения для разгона демонстраций, и призывал не поддаваться на провокации. Тут высоко в небо взлетел одиночный камень, и все наблюдали, как он с мучительной медлительностью опускается вниз. Командир все еще призывал к сдержанности, когда этот камень ударил его по голове. Он что-то крикнул, точно неизвестно что, но прозвучало это как: «Взять их!» Толпа была рассеяна в считанные минуты.
У нашего соседа, 1-го батальона, возникли проблемы на Шэнкилл-роуд. Дошло до того, что в одну кровавую ночь беспорядков они застрелили четырех бойцов Ассоциации обороны Ольстера. Я был солдатом патруля, отправленного в качестве подкрепления. Почти сразу после того, как мы прибыли на базу роты на Теннант-стрит, боевик Ольстерских добровольческих сил [9] открыл огонь по обложенному мешками с песком наблюдательному посту, расположенному на вершине приземистого двухэтажного здания из красного кирпича. Часовой открыл ответный огонь, попав человеку в грудь, и винтовка «Армалайт» была изъята. Больше в ту ночь перестрелок не было. Я еще не знал, что в будущем этот полицейский участок Королевской полиции Ольстера сыграет важную роль в моей жизни.

*****

Операция «Моторист» продлилась всего два с половиной месяца, но даже такие люди, как я, которым нравился Ольстер, устали от этого места. Я с нетерпением ждал заслуженного отпуска. Моя молодая жена провела со мной всего несколько недель, и мне нужно было время, чтобы подобрать жилье. Но не успел я бросить чемоданы, как супруга вручила мне письмо, в котором говорилось, что я должен вернуться в Ольстер в качестве свидетеля в суде над арестованным мною человеком из ИРА. Отпуск у меня продлился меньше двадцати четырех часов.
Суд проходил в старомодном стиле, с присяжными из двенадцати честных и неподкупных людей. Позже были введены закрытые судебные заседания, в которых все дело вел один судья из-за трудностей, связанных с запугиванием. Человек из ИРА, который вернулся, чтобы отомстить за смерть своего брата, отказался признать полномочия суда, поэтому его защиту за него вел сам судья, предоставив ему все возможные преимущества. На протяжении всего процесса террорист сидел на скамье подсудимых, зевая и изображая безразличие. Ему были предъявлены три обвинения: хранение винтовки «Гаранд», хранение винтовки «Армалайт» (местонахождение которой он указал на допросе в полиции) и членство в ИРА. Мы ожидали, что он получит максимум года четыре.
Когда дело дошло до вынесения приговора, судья, почти с болью, напомнил ему, что мы живем в неспокойное время, сказав при этом:
— Приговоры должны отражать это время. По первому пункту обвинения, владение винтовкой «Гаранд», я приговариваю вас к шести годам лишения свободы.
Плечи человека из ИРА опустились.
— По второму обвинению, владению винтовкой «Армалайт», я приговариваю вас ко второму сроку в шесть лет, который будет исчисляться последовательно.
Колени подсудимого подкосились, и два тюремных охранника поддержали его.
— По третьему обвинению, членству в ИРА, я приговариваю вас еще к пяти годам.
Со скамьи подсудимых раздался тихий стон. Судья поднял голову и продолжил:
— Но этот срок будет исчисляться параллельно. Таким образом, вы отбудете в тюрьме в общей сложности двенадцать лет. Вам все понятно?
Человек из ИРА тупо кивнул. Когда его наполовину выносили, наполовину вытаскивали из зала в камеры заключения, он вдруг обрел голос и закричал:
— Да здравствует ИРА!
Двери, ведущие в камеры, оборвали его слова. Позади меня офицер Королевской полиции Ольстера, который вел дело, наклонился вперед и сказал:
— Его карьера в ИРА закончилась, так и не начавшись.
Я был просто счастлив, что смог вернуться в Олдершот и получить отпуск. Пока я ждал, когда меня отвезут на армейскую базу, а затем в аэропорт, я накоротке встретился с преподобным Иэном Пейсли. Огромный человек, который в отличие от своего публичного образа, разговаривал очень тихо и был неизменно вежлив. [10]
После отпуска мы снова вернулись к привычной рутинной батальонной жизни. Через пять недель мы должны были отправиться в Малайю, но перед этим Олдершот потрясло известие о жестоком похищении. Теплым летним днем темная машина с визгом остановилась у ресторана «Kentucky Fried Chicken» на Хай-стрит и сидевшие в ней люди схватили картонную фигуру основателя сети, полковника Сандерса. Но прежде чем автомобиль с ревом уехал, визжа шинами в истинно гангстерском стиле, на порог ресторана была брошена записка. В ней говорилось: «Мы похитили полковника Сандерса. За его возвращение требуем четыре больших ужина из жареных цыплят из Кентукки с кока-колой. Выставьте ужины в парк напротив в три часа дня, или же полковник свое получит».
В ответ на требования похитителей магазин вывесил в своем окне следующую записку:
Мы не поддадимся на вымогательство.
Немедленно верните полковника.
Полиция проинформирована.
Население Олдершота затаило дыхание. Ждать пришлось недолго. На следующее утро в ресторан доставили конверт с отрезанным картонным ухом полковника и запиской следующего содержания: «Мы не блефуем. Это наше последнее предупреждение. Платите или будет хуже».
Представитель полиции Олдершота с мрачным лицом сообщал местной газете: «Очевидно, что мы имеем дело с очень опасными людьми. Тот, кто отрезал ухо беспомощному картонному манекену, способен на все. Наше расследование сосредоточено на Монтгомери Лэйнс и, в частности, на базе 2-го батальона Парашютного полка». Так оно и было. Полномасштабный обыск казарм был начат в выходные, когда, как предполагалось, похитители могли быть свободными от несения службы. В расположении батальона были обнаружены спящими несколько женщин, их выгнали, но полковника Сандерса не нашли. Напряжение нарастало. Похитители могли быть обнаружены в любой момент, и столкнуться со всей строгостью гражданского и армейского законодательства, поэтому они отреагировали с безжалостностью, которая потрясла весь Олдершот. В темную воскресную ночь под дверь ресторана был подброшен пакет, который обнаружили только в понедельник утром. Содрогнувшиеся от ужаса продавцы обнаружили в нем расчлененные останки полковника. К ним прилагалась последняя записка, в которой было сказано просто: «Вас предупреждали».
Несмотря на тщательное расследование, проведенное как военной, так и гражданской полицией, похитителей так и не нашли. Они и по сей день остаются на свободе, а их личности защищены кодексом молчания Парашютного полка. Я же остаюсь нем, как рыба.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[4] Ирл. Provos — сторонники и члены Временной Ирландской Республиканской Армии (Provisional IRA), отделившейся в 60-х и подчеркивавшей словом «временный» использование террористических актов как метода ведения политической борьбы с Великобританией.
[5] Ассоциация обороны Ольстера (англ. Ulster Defence Association, UDA) — запрещённая протестантская военизированная группировка Северной Ирландии, также известна как «Борцы за свободу Ольстера» (Ulster Freedom Fighters). Образована в сентябре 1971 в ответ на создание католической Ирландской Республиканской Армии (Irish Republican Army, IRA). Насчитывает до 4 тысяч членов. Уставная цель — «защита протестантского населения Ольстера от террористов и противодействие попыткам отделить Северную Ирландию от Великобритании». Главными источниками финансирования считаются торговля наркотиками и похищение людей. В ЕС, США и Великобритании признана террористической организацией и запрещена.
[6] Don’t mess with the best, because the best don’t mess.
[7] Воинская медаль (англ. Military Medal) — награда Великобритании для награждения нижних чинов Британской Армии и армий стран Содружества за храбрость на поле боя.
[8] На месте (лат.)
[9] Ольстерские добровольческие силы (англ. Ulster Volunteer Force, UVF) — протестантская военизированная группировка, созданная в 1966 г., ставившая своей целью сохранение Северной Ирландии в составе Великобритании и полное искоренение ирландского республиканизма; ответственна за совершение ряда вопиющих расправ над представителями католического меньшинства, также вовлечена в преступную деятельность. В Великобритании, Ирландии и США признана террористической и объявлена вне закона.
[10] Иэн Ричард Кайл Пейсли, барон Баннсайд, (англ. Ian Richard Kyle Paisley, Baron Bannside; 1926 – 2014 гг.) — североирландский протестантский священнослужитель и лоялистский политик, лидер ольстерского юнионистского движения. Вдохновитель и организатор лоялистских военизированных структур. Протестантский фундаменталист, идеолог антикатолицизма. Выступал за жёсткое подавление ирландского республиканского движения, и против каких-либо соглашений между Великобританией и Ирландией. Являлся главным идеологом и политическим организатором лоялистского движения.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 19 янв 2023, 01:26 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
История про Сандерса отличная


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 19 янв 2023, 09:53 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 23 ноя 2012, 10:58
Сообщений: 1604
Команда: FEAR
Про байкеров тоже чудесно)


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 19 янв 2023, 12:11 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 04 май 2013, 21:23
Сообщений: 1731
Команда: нет
SergWanderer писал(а):
я оставался просто напуганным ребенком, чувствовавшим себя совершенно неуверенно, и который никому не мог довериться


ace писал(а):
В мемуарах другого автора описывалась одна из его "шуток": в выключатель света в казарме засовывал иглу и обмазывал ее своим говном, после чего "шутник" выключал свет и лежа на койке ожидал жертву, и над первым попавшимся громогласно хохотал.


Мнда...

_________________
Изображение


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 19 янв 2023, 17:12 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Я хоть после перевода буду разбираться в многочисленных католических и протестантских военизированных формированиях Северной Ирландии...


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 19 янв 2023, 18:39 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
SergWanderer писал(а):
Я хоть после перевода буду разбираться в многочисленных католических и протестантских военизированных формированиях Северной Ирландии...


В его второй книге без этого никак))
Хоть и она не BBR, конечно, и на полный охват темы не претендует


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 21 янв 2023, 19:18 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Третья (и окончательная) часть 2-й главы.

*****

В конце 1972 года мы отправились за границу в Малайю для обучения тактике ведения боевых действий в джунглях. Днем было тяжело, и все с нетерпением ждали ночи. Никому не под силу ориентироваться в джунглях с заходом Солнца — но один офицер решил попробовать. Под проливным дождем мы растянулись на многие мили. Если в кромешной тьме ты хоть на секунду потеряешь связь с человеком впереди себя, это означает, что ты заблудился. На протяжении ночи раздавались крики людей, сваливавшихся в сторону от тропы. Я поскользнулся в грязи и схватился за ближайшее дерево, и тут что-то укусило или ужалило меня. Отпрыгнув назад с криком боли и удивления, я натолкнулся на того, кто стоял позади меня, и в считанные секунды мы превратились в бесформенную массу рук и ног, летящую вниз по скользкому склону. В конце концов, всем было приказано оставаться на своих местах и дожидаться рассвета. Это была жалкая ночь. Соорудить гамаки или даже навес из пончо мы не смогли, поэтому все сидели под своими индивидуальными плащ-накидками, мокрые, холодные и несчастные, терзаемые каждым пролетающим насекомым или пиявкой, которой хотелось нас цапнуть.
Моя рука начала пульсировать. Когда я ее разглядел в первых лучах утреннего света, то чуть не упал в обморок: она распухла и стала почти вдвое больше своего обычного размера. После доклада медику роты, меня отправили на срочную эвакуацию. Я такой был не один — наша ночная прогулка обошлась подразделению в две сломанные руки, сломанную ногу и сильно вывихнутую лодыжку. Вся рота ужасно пострадала от укусов насекомых и нападений пиявок. На одном бедолаге было обнаружено двенадцать таких тварей. Никогда не передвигайтесь по джунглям ночью — этот урок в САС усвоили много лет назад, и я его тоже не скоро забуду.
Вернувшись в базовый лагерь, два врача осмотрели мою руку. Мне было интересно узнать, что же меня укусило.
— Возможно, это была сороконожка. Это такие злобные маленькие монстры, — сказали мне.
— Это мог быть и скорпион. У них похожий яд.
— У вас есть несколько следов от уколов, которые могут быть укусом.
— Это могло быть даже дерево или растение. Некоторые из них содержат довольно сильные яды, которые могут вызвать подобную реакцию.
Моя голова поворачивалась от одного врача к другому, как у чокнутого манекена-чревовещателя.
— Возможно, но это точно не укус змеи.
— Да, это точно не укус змеи. Ни один из ваших проколов даже отдаленно не похож на укус змеи, и кроме того, — лектор улыбнулся мне, — если бы это была змея, вы бы, вероятно, не пережили эту ночь.
Я пролежал в больнице почти неделю, прежде чем моя рука пришла в норму, и меня выписали как раз к началу нашего отпуска.
Перед тем, как обрушиться на ничего не подозревающих жителей Сингапура, у нас был проведен батальонный строевой смотр. Наш командир вкратце рассказал нам о том, чем батальону предстоит заниматься в наступающем году, включая еще одну командировку в Ольстер. В конце он довёл до нас некоторые правила поведения, которые, по его мнению, мы должны соблюдать во время отпуска, а затем уступил место полковому сержант-майору. Редж попросил офицеров удалиться и подозвал нас поближе к себе.
— А сейчас слушайте сюда. — Его взгляд охватил все четыреста человек. — В городе Сингапур в настоящее время стоит американский 6-й флот. — Он сделал пренебрежительный жест правой рукой. — Нет проблем. Там же торчит 2-й батальон ирландской гвардии. Без вопросов. Там же нарисовалась 45-я рота коммандос. — Он слегка помахал рукой из стороны в сторону. — Небольшие проблемы, но их не очень много. И также есть подразделения итальянской армии. Проблем даже меньше, чем ничего.
Мы разразились смехом. Он подождал, пока все утихнет, и продолжил.
— Я хочу сказать следующее: в городе полно войск любых национальностей, не говоря уже о некоторых доморощенных бандитах. Я хочу, чтобы все вы держались парами, хотя бы парами. Если кто-то из вас окажется в больнице, я приду навестить вас, и первое, на что я посмотрю, это на койку рядом с вами. И если там не будет вашего напарника, я выясню, кто это, и лично прослежу, чтобы он присоединился к вам.
Когда мы въехали в город, он был битком набит американцами, которые ошиблись, приняв нас за ирландских гвардейцев. Ну что ж, многие из них недолго оставались в сознании, чтобы оценить эту ошибку.
Существовали и другие опасности: шлюхи и катамиты. [11] Первым делом большинство парней отправлялись в бордель. Это было как ликбез. Дом, о котором пойдет речь, назывался «Ночное Токио», и являлся одним из лучших в городе. Он хорошо управлялся, а девушки были молоды и красивы. Все переговоры велись с бандершей, мамой-сан, грозной старухой с железной волей и быстрым умом. Когда мои друзья ушли, она подошла ко мне и встала рядом со мной у барной стойки.
— Ты хочешь девочку?
— Нет, мама-сан, — почтительно ответил я, не желая ее обидеть. Она была женщиной преклонных лет, но вышибалами у нее работали два самых крупных китайца, которых я когда-либо видел.
— Почему ты не хочешь девочку? Тебе нравится мальчик?
Я был в ужасе, и это было заметно.
— Нет. Нет. Просто мне не нравится за это платить, вот и все.
Она кивнула, забавляясь над моим дискомфортом.
— Ты играешь в шахматы?
Я сказал «да», мне принесли доску, и мы начали играть. Она была хороша, — смелый атакующий игрок, пробивший мою сицилианскую защиту раньше, чем я успел это понять. Первую партию она легко выиграла. Пока мы играли, нам продолжали приносить пиво, и она подавала мне бокал за бокалом. Я выиграл вторую партию, когда она ошиблась и пожертвовала пешку. Мы уже начали третью партию, когда вернулись мои друзья. Я попросил их подождать, но уже совсем скоро она опять меня обыграла.
— Как тебя зовут? — спросила мама-сан, когда я поднялся, чтобы уйти.
— Гарри Маккалион.
— Мы сыграем снова, Гарри Маккалион, когда ты придешь в следующий раз. Хорошо?
— Идёт, мама-сан.
В той поездке я так ничего и не узнал о женщинах, но, черт возьми, моя игра в шахматы улучшилась.
Катамиты были абсолютно великолепны примерно до трех часов ночи, пока не начинала проявляться щетина. Один из наших поддался их чарам и потом развлекал всех нас историями о своих ночных похождениях. Он даже написал домой своей жене, чтобы та не беспокоилась, потому что он всего лишь «гуляет с мальчиками». Я думал, что умру от любопытства.
Вернувшись в Олдершот, мы начали подготовку к очередной службе в Ольстере. На этот раз мы оказались не в Белфасте, а на холмах Южного Арма. Это была насыщенная событиями командировка. Батальону предстояло патрулировать огромную территорию. Рота «А» (моя) находилась в Арма и Портадауне; рота «В» — в Южном Арма; а рота «D» — в Ньюри. Самые трудные и опасные районы, Кроссмаглен и Ньютонхемилтон, были отданы роте поддержки, которой помогала патрульная рота (рота «С»).
Наши совещания касались террористической угрозы в Арма и Портадауне. Последний был в основном протестантским городом, из которого действовали банды убийц из Ольстерских добровольческих сил и Ассоциации обороны Ольстера. В районе Обинс-стрит находился небольшой католический анклав, где работало небольшое, но эффективное подразделение ИРА. Район между Портадауном и городом Арма был известен как «Треугольник убийств». Убийства на религиозной почве были обычным делом на одиноких проселочных дорогах, и одной из наших главных задач было уничтожить банды, ответственные за это, или затруднить их гнусную деятельность.
Арма представлял собой совершенно иную картину: это был преимущественно католический город с сильным и эффективным подразделением ИРА, совершавшим частые нападения на силы безопасности. Нашим главным врагом в городе, в отличие от остальной провинции, будет Официальная ИРА, которая уже объявляла о прекращении огня за год до этого, но это, похоже, не повлияло на стиль работы ее подразделений в городе Арма. Они продолжали убивать и взрывать, иногда действуя совместно с Провосами.
За этими терактами стояла семейка Грю, — Шеймус, Дези и Оливер, — которые пользовались поддержкой других республиканских семей, таких как Грилли и Кэрролл, многие из которых были связаны узами брака. С помощью такой большой «семьи» они контролировали бóльшую часть террористической деятельности в этом районе. Главари были хорошо вооружены и могли собрать под собой до тридцати и более боевиков. С годами семья часто меняла свои предпочтения: от официальной ИРА до Провосов и ИНЛА [12] — в общем, там использовали все, что позволяло им продолжать свою карьеру убийц. Нашей второй задачей было попытаться захватить Шеймуса Грю, который разыскивался по серьезным обвинениям в терроризме, и уничтожить его банду убийц из Официальной ИРА.
Мое первое впечатление от Портадауна было очень благоприятным. В отличие от большинства районов с жесткой республиканской линией, в которых я служил, большинство людей хотя бы разговаривали с нами, за исключением Обинс-стрит. Арма был таким же, как и все республиканские районы, т.е. враждебным — особенно в районе Драмаг. В этом городе мы официально находились в оперативном подчинении 2-го батальона Фузилёрного полка, которые нас не очень любили. Мы же, в свою очередь, мало думали о них. Классический рецепт катастрофы.
Наши первые недели должны были задать тон всему походу. В течение первой недели роты «B», «D» и рота поддержки несколько раз попадали под обстрел, и их агрессивный ответный огонь убедил нападавших, что им следует прибегнуть к использованию бомб. После этой первой недели попыток обстрела больше не было, но в Портадауне нас постоянно вызывали для обезвреживания настоящих и ложных самодельных взрывных устройств, поскольку небольшое подразделение ИРА в городе вело крупное наступление. Это были грубо изготовленные, но эффективные устройства, а большое количество ложных СВУ должно было усыпить наше чувство безопасности. Такая тактика почти сработала.
Вторая неделя командировки началась с худших из всех возможных новостей. В окрестностях Ньютонхемилтона был подорван патруль в составе двух «Лендроверов» из противотанкового взвода роты поддержки. Два солдата патруля погибли, а третий был тяжело ранен, хотя потом он полностью оправился. Двигавшийся параллельно пеший патруль поймал человека, убегавшего с места происшествия. Его задержали, а когда он попытался бежать, выстрелили ему в голову. Удивительно, но он выжил. Сержанта-парашютиста, который стрелял в него, судили за попытку убийства, но признали невиновным. Случилось все это, когда мы готовили нашу первую засаду в городе Арма.
Поступила информация о том, что в поле недалеко от района Драмаг находится тайник с оружием террористов. Группа из восьми человек под командованием взводного сержанта Мика Даблю должна была попытаться перехватить боевиков ИРА, когда они будут забирать оружие. Нас высадили, и мы добрались до места засады, которое было далеко не идеальным — оно находилось на школьной площадке, и от Драмага нас отгораживала большая стена, увенчанная проволочным забором, на которую одновременно могло забраться только два-три человека, не более. Мы занялись обычным делом: наблюдали, отдыхали и охраняли свой тыл. Прошло около двух часов, прежде чем мы услышали звуки интенсивной стрельбы с нашего левого фланга, в центре района.
Патруль фузилёров попал в засаду, одного человека застрелили. Информация, передаваемая по радио, была хаотичной, поэтому трудно было точно сказать, что происходит. Один из солдат нашей группы, Сэмми Джи, заметил движение слева от нас. На стене в тот момент сидело три человека, включая Мика Даблю, у которого была моя винтовка с ночным прицелом «Трилюкс». Я же находился внизу, у основания, прислушиваясь к их шепоту. Три человека, одетые в униформу и в беретах, шли через наш фронт. Наши люди не были уверены в том, что это не патруль Полка обороны Ольстера [13] или даже 2-го батальона фузилёров. У одного из проходивших точно была винтовка .303-го калибра, но в то время они еще встречались в армии. У остальных тоже было оружие, но в темноте было неясно, какое именно.
Мик приказал всем не стрелять. Вдруг трое мужчин остановились, но когда один из них шагнул вперед, Мик опознал в его руке пистолет-пулемет Томпсона — за несколько секунд до того, как террорист положил его на землю. Сержант выстрелил, и почти сразу же мы услышали крик.
— Я ранен! Я ранен, мои кишки болтаются!
Мы с Бобом попытались добраться до раненого, но, как ни старались, все никак не могли перелезть через стену. Громкие крики все еще раздавались, когда наш радист передал сообщение о боестолкновении и попросил откликнуться патруль фузилёров. Ответ был однозначным: мы должны были немедленно отойти. И никакими усилиями мы не могли сдвинуть их с места. Мы отошли на пункт сбора и были эвакуированы обратно в казармы Гоф. Там, на подведении итогов, нас ждало несколько сюрпризов. Первый заключался в том, что Мик своим единственным выстрелом поразил двух человек. Один, Джеймс Макгерриган, был мертв, а второй тяжело ранен. Следующим сюрпризом стало отношение к нам фузилёров. Если не считать соперничества между подразделениями, нам показалось, что они считают, что мы стреляли в невинных людей. Это омрачило наши торжества, но после нашей засады, втайне от нас, фузилёры выставили скрытый НП (наблюдательный пункт), а на следующий день боевики ИРА попытались перебросить оружие на то место, где мы застрелили Макгерригана. Наблюдательный пункт открыл огонь, убив Тони Хьюза, квартирмейстера Официальной ИРА в этом районе, и ранив еще несколько человек. Обе машины с оружием были захвачены. За двадцать четыре часа мы нанесли Официальной ИРА в Арма сокрушительный удар. Двое из их людей были мертвы и по меньшей мере четверо ранены. Кроме того, мы захватили бóльшую часть их оружия. В результате они перестали нас беспокоить до конца командировки. Чтобы официальные лица в этом районе не запутались в том, кто убил Макгерригана, на следующей неделе мы отправились в этот район и прикрепили на месте убийства десантный берет с запиской, в которой сообщали им об этом и приглашали потягаться с нами. Предложение они не приняли.
Расследованием смерти Макгерригана занималась теперь военная полиция. Сказать, что они создали всем, кто сидел в засаде, охренительные проблемы — это значит сознательно преуменьшить суть дела. Казалось, они были убеждены, что мы совершили какое-то коварное преступление. Даже когда Макгерригана похоронили по всем правилам ИРА, а рядом с ним нашли «Ли Энфилд» .303-го калибра, они все равно пытались найти изъяны в наших показаниях. Наши действия были оправданы только после возвращения из Ольстера. Джон Никсон, второй человек, в которого попал Мик, был осужден за преступления, связанные с оружием, и приговорен к восьми годам тюрьмы. Мик Даблю так и не получил никакого признания за свою засаду, несмотря на то, что она привела к почти полному уничтожению активной боевой ячейки ИРА.
Пока мы наслаждались успехом в Арма, рота поддержки страдала в Кроссмаглене. После гибели двух человек в районе Ньютонхемилтона, патрулирование на «Лендроверах» было прекращено, и рота пыталась контролировать этот район с помощью пеших патрулей. В конце мая поступило сообщение, что четверо вооруженных людей копают землю у дороги недалеко от Кроссмаглена. Патрулю из роты «С» было поручено досмотреть это место. Высадившись с вертолета, солдаты направились через деревню к месту раскопок. Сержант-майор сказал заместителю командира патруля подождать и подошел поближе, чтобы изучить место раскопок. Когда он оказался прямо над потревоженной землей, террористы взорвали мину, убив его мгновенно.
Заместитель командира доложил о боестолкновении, и в район были направлены дополнительные войска. После того, как место нападения было оцеплено, на бронемашинах прибыл мобильный патруль из 17/21-го Уланского полка. [14] Что произошло дальше, доподлинно неизвестно, но похоже, двое кавалеристов нашли провод управления и проследовали по нему. Произошел второй взрыв, и оба погибли на месте. Террористы отошли всего на несколько сотен ярдов и ждали дальнейших наших действий, прежде чем привести в действие второе, более мощное взрывное устройство. Отныне в будущем ко всем подобным объектам будут подходить с осторожностью, а войска будут рассредотачиваться на блокирующих позициях перед любой операцией по зачистке — чтобы не дать противнику уйти из зоны поражения. Это был горький и трудный урок, который стоил двух молодых жизней, но мы его усвоили.
В начале июня, в Портадауне, младший капрал роты «А» Ян Би был вызван на осмотр подозрительного устройства, обнаруженного в кафе. К тому времени огромное количество ложных вызовов почти доводило нас до белого каления; как правило, они означали долгие часы, проведенные на углах улиц в ожидании саперов, после чего выяснялось, что устройство — не что иное, как свернутая газета с прикрепленными проводами. В этот раз Би попросил вызвать саперов, и ему сообщили, что они прибудут через час. Прошло два часа, затем четыре — никого. Тогда капрал решил взять дело в свои руки. Он зашел в магазин, и открыл пакет, оставленный на прилавке. Увидев массу проводов, он попросил у своего водителя плоскогубцы, а поскольку таковых не нашлось, капрал достал свой раскладной нож и начал резать провода. Пройдя половину, он увидел прикрепленный к ним динамит, а затем будильник. Он продолжил работу, и наконец перерезал провода, соединяющие динамит с будильником. Когда же он извлекал его из сумки, то будильник сработал. Потом Би рассказывал, что его чуть кондратий не схватил! Его жизнь была спасена на долю секунды.
Саперы были в ужасе. Би поразил нас всех, описав выражение полного неверия на лице командира группы разминирования, возникшее, когда капрал рассказывал, как он перепиливал провода. Командир роты отчитал своего капрала. В местном участке Королевской полиции Ольстера ему вручили памятный знак за храбрость. Капралу не всегда будет так везти. В 1980 году он уже будет сержантом, командовавшим засадой в Южном Арма, в которой погибнет двое его людей. Через некоторое время Би уйдет в отпуск без содержания, будет разжалован в рядовые и в конце концов покинет армию.
Вскоре после его выступления в качестве сапера, мой патруль вступил в лобовую схватку с Ассоциацией обороны Ольстера в Портадауне. После того как мы арестовали нескольких членов этой организации, группа из почти пятидесяти человек, одетых в одежду армейского типа, скрыв лица, окружила два наших «Лендровера». Один из людей в капюшоне приказал нам сложить оружие. Несмотря на напряженность ситуации, большинство из нас при этой мысли просто рассмеялись. Когда они приблизились к нам, я передернул затвор винтовки, моему примеру последовали остальные солдаты патруля. Находясь под прикрытием толпы, человек в капюшоне выкрикнул:
— Не волнуйтесь, они не будут стрелять.
— Если вы ему верите, то вы еще глупее, чем кажетесь, — ответил я. — Кто хочет попробовать первым?
Стоявший позади меня человек оказался смелее остальных и бросился вперед. Билли Си, маленький злобный шотландец, повалил его ударом по заднице. Толпа пыталась сгруппироваться для массового натиска, и что могло бы произойти — предположить не мог никто. Но прежде чем они успели это сделать, появились еще два наших «Лендровера» с десантниками на борту. Толпа рассеялась, а мы отвезли своих задержанных в полицейский участок. Это была наша последняя стычка с протестантскими военизированными формированиями в этом районе.
Командировка продолжалась. У нас были маленькие победы, аресты и изъятия оружия, но под конец батальон понес четвертую и последнюю потерю. Ян Уоллис, сержант патрульной роты, был подорван и погиб в окрестностях Кроссмаглена. Он был выдающимся солдатом, которого все любили и уважали, и его гибель остро ощущалась всеми нами.
Я оказался одним из тех, кто сопровождал в Портадауне командира вновь прибывшего подразделения, которое должно было нас менять — 2-го батальона шотландской гвардии. Он сказал старшему офицеру Королевской полиции Ольстера, что намерен продолжить то, на чем мы остановились, и ответ полицейского как нельзя лучше подходил в качестве эпитафии к нашему походу: «В таком случае, чтобы занять место этих людей, вам придется стать крутыми мужиками».
Потеря стольких прекрасных людей в Южном Арма сильно угнетала меня. Внутри меня росла страшная ненависть к ИРА и ее сторонникам в католической общине. Священники в тех районах, где я служил, были в сговоре с террористами, и я решил, что не могу больше связывать себя с католической церковью, и перешел в Шотландскую церковь. Со временем я пришел к выводу, что все организованные религии одинаково плохи, но в те дни одного слова «католик» было достаточно, чтобы у меня заскрипели зубы.
Вскоре после возвращения из отпуска я был откомандирован для выполнения особых задач в формировании, которому предстояло стать 14-й разведывательной ротой. Когда армия только вошла в Провинцию, она не предполагала, что кампания окажется столь затяжной. Когда же это произошло, военачальники решили, что им нужны на местах собственные глаза и уши, что привело к формированию т.н. «Сил военного реагирования» (СВР). [15] Это подразделение было сформировано из добровольцев, набранных из каждого батальона, служившего в Провинции, которым было предложено выделить четырех человек. Из этих людей должно было быть сформировано ядро регулярных войск для обучения и подготовки следующей группы. Это была ничем не оправданная катастрофа.
СВР были плохо продуманы, плохо обучены и практически не имели надлежащего контроля над своими операциями, поэтому по итогу они превратились не более чем в банду убийц. Я знаю, по крайней мере, об одном случае стрельбы в Андерсонстауне, который был делом рук СВР — пятнадцатилетний подросток был застрелен из проезжавшей мимо машины. Оператор утверждал, что у подростка был карабин M1. Группа СВР использовала зеленый «Форд Кортина», и через несколько минут ИРА устроила засаду на такой же автомобиль и убила совершенно невинную семейную пару. Это не имело никакого отношения ни к САС, которые пока не были задействованы в провинции, ни к политике правительства. Это имело отношение к плохим солдатам, ставшим изгоями.
Все встало на свои места после расстрела трех человек из пистолета-пулемета Томпсона на автобусной остановке на Фоллз-роуд. Солдат, участвовавший в этом, был привлечен к ответственности, но не осужден, а СВР были немедленно расформированы. Случившееся привело к переосмыслению ситуации. Армии нужны были хорошо обученные и дисциплинированные войска для сбора разведданных, и они обратились к Специальной Авиадесантной Службе. Для этой цели задействовали эскадрон «B», более половины людей из которого были официально переведены из полка в новое подразделение, которое в итоге стало 14-й разведывательной ротой, — подразделением по сбору разведданных, полностью отделенным от САС и известным как «Отряд». [16] Оставшаяся часть эскадрона «B» приступила к отбору и обучению военнослужащих нового подразделения, которые должны были заменить бойцов САС, направленных в Ольстер.
Я участвовал во втором в истории курсе подготовки «Отряда». Обучение было интенсивным, и хотя я сдал экзамен, но решил не ехать в двухгодичную командировку в Ольстер без семьи. Я также не умел водить машину, что было большим недостатком в профессиональном плане. Зарплата в армии тогда была крайне низкой, поэтому мало кто из нас мог позволить себе машину, а армейские курсы вождения были только для тех, кто хотел служить в автотранспортном взводе. Но главная причина была личной —бóльшую часть последних двух лет я провел в Ольстере, и Пэт не давала мне покоя из-за перспективы еще одной моей командировки в одиночестве, поскольку хотела создать семью. Мой брак складывался не лучшим образом. У Пэт был переменчивый характер, и постоянные жесткие споры, напоминающие о моем детстве, приводили меня в отчаяние.
Я вернулся во 2-й парашютный батальон, который готовился к учениям в Турции в рамках операции «Глубокая колея». Учения призваны были проверить способность воздушно-десантных сил трех стран по обеспечению флангов НАТО в случае советского нападения. Это должна была быть крупнейшая воздушно-десантная операция со времен Арнема. Мы должны были соединиться с батальонами из Америки и Турции, и в воздухе одновременно оказалось бы около двух с половиной тысяч человек. Вылетели мы с авиабазы Королевских ВВС Лайнэм и на низкой высоте отправились в Турцию. Воздушно-десантная подготовка в армии не отличается излишним комфортом. Парашют весит более сорока фунтов, а снаряжение, которое крепится к груди с помощью зажимов, весит от семидесяти до ста фунтов. Вы надеваете стальной шлем и находитесь в замкнутом пространстве вместе с еще шестьюдесятью или около того людьми.
Из-за веса, который несут на себе парашютисты, выпускающие стараются отдавать команду всем подняться и пристегнуться в самый последний момент. И все равно, минуты, проведенные на ногах, — это мучение, особенно когда самолет раскачивается вперед-назад, и подпрыгивает на воздушных ямах. Вонь от человеческого пота и рвоты просто ошеломляет. Мысль о том, чтобы отказаться от прыжка, не возникает никогда, и как только загорается зеленый свет, человеческие фигурки улетают, подобно поезду на полной скорости. Все, что могут сделать выпускающие, это только чуть притормозить их. Когда-то давно один армейский психолог решил провести исследование того, какие могут возникнуть последствия для десантников, если первый человек, офицер, откажется прыгать. Доктор, о котором идет речь, переоделся в форму майора-десантника и встал в боковом люке. Когда зажегся зеленый свет, его тут же вытолкнули нахер.
По мере приближения к месту высадки, выпускающие заставили нас подогнать свое снаряжение и пристегнуть парашюты. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем загорелся зеленый свет. Через два человека передо мной стоял новый военнослужащий роты по имени Барретт. Приближаясь к люку, он поскользнулся, и прежде, чем выпускающий успел его подхватить, он вывалился через проем головой вперед. Я вышел на воздушный поток и меня начало крутить. Повсюду были парашюты. Вдруг мой купол схлопнулся, и я полетел вниз, едва успев закричать. Когда мой парашют наполнился снова, я почувствовал благословенное облегчение, — и тут меня ударила земля. Я не успел сгруппироваться, но был полностью расслаблен, и это оказалась самая мягкая посадка в моей жизни. Несколько секунд я просто лежал, глядя в чистое голубое небо, заполненное парашютами, и благодарил Бога за то, что он дал мне возможность соскользнуть с его крючка.
Когда я встал, то понял, что кто-то рядом со мной попал в беду — и серьезную беду. Вокруг неподвижной фигуры на земле собралась толпа. Я увидел, что это был Пит, молодой парашютист, который поскользнулся. Он был жив, но жизнь в нем едва теплилась. Его взводный сержант стоял на коленях рядом с ним, приблизив ухо ко рту пострадавшего. Когда подъехали санитарные машины, я увидел, как Пит вздрогнул, и его не стало. Операция далась дорогой ценой. При высадке погибло также три американца и два турка.
Сами учения прошли довольно спокойно, за исключением одного запоминающегося случая. Нам приказали штурмовать и захватить холм, обороняемый турецкими войсками. Мы так и сделали, но турки не двинулись с места, заявив, что отбили нашу атаку. Спорщики немного потрепали друг друга, в ход пошли кулаки и приклады. После того, как турки начали извлекать магазины с холостыми патронами и вставлять с боевыми, мы решили оставить холм им.

*****

Когда мы вернулись в Олдершот, я решил пойти добровольцем в патрульную роту «C», в разведывательный взвод батальона. Моя служба начиналась плохо, но теперь я чувствовал, что хочу ответственности. Было трудно убедить многих в том, что я способен на перемены и лидерство, а поскольку я не скрывал неприязни, которую испытывал к некоторым из своих сослуживцев, у меня появились враги. Я становился слишком сильным и тёртым «калачом» для продолжающихся издевательств, но, конечно, они могли помешать моему продвижению по службе — и сделали это. В роте «С» существовал свой собственный процесс отбора, а вместе с ним и шанс начать все заново.
Моим командиром был Боб Диксон, ветеран кампаний в Малайе, Адене и на Борнео. Он был строгим командиром и отличным солдатом, обладавшим своим собственным чувством юмором. Он классифицировал всех наших врагов по тому, что они едят или пьют. Русские были «любителями водки», китайцы — «любителями риса», ирландцы — «любителями картофеля». Он обладал огромным опытом, и я любил слушать его рассказы об операциях в Адене и Малайе.
Среди баек Боба были абсолютные жемчужины военного опыта, которые могли бы пригодиться в последующие годы, как, например, случай, когда его патруль передвигался в одиночку по малайским джунглям и столкнулся лоб в лоб с противником. Заросли были настолько плотными, что они не могли развернуться ни на один из флангов и вышли из боя, оторвавшись от врага с фронта. Каждый человек делал несколько выстрелов или автоматную очередь, отходил вправо и убегал, как угорелый, в тыл колонны. При правильном подходе, в таком случае можно поддерживать почти постоянную интенсивность огня, и это лучший и самый безопасный способ выйти из боестолкновения с противником на закрытой местности или ночью.
Сразу же после отборочного курса мы отправились в Малайю, для меня во второй раз. Уже в составе патрульной роты мне посчастливилось пройти один из последних курсов по ведению войны в джунглях, который проводили инструкторы САС и легендарный Джорджи Лиллико. Этого человека подстрелили во время внезапной встречи с ротой индонезийских войск. Следуя принятой в то время тактике ведения ближнего огневого боя, уцелевшие солдаты патруля отошли на свой пункт сбора. Тяжело раненный и неспособный передвигаться Джорджи выполз из зоны засады. У него был с собой аварийный маяк для связи с авиацией, но когда он попытался привлечь пролетающий мимо вертолет, то заметил индонезийцев, устроивших засаду. Он выключил маячок и прополз через их позиции, несколько дней пробираясь через джунгли на животе. В ногу попала инфекция, которую он убил с помощью личинок, а потом съел их сам. Несколько раз он накоротке расходился с индонезийскими патрулями, после чего, в конце концов, был спасен и награжден Военной медалью.
Это был абсолютно захватывающий курс с очень непринужденной и информативной атмосферой, оказавшейся уж слишком непринужденной для некоторых наших офицеров. Командиром нашей роты был прикомандированный офицер из канадской армии. Он обратился к собравшимся, сказав нам: «Вы не солдаты Специальной Авиадесантной Службы. Если бы я взял четырех лучших солдат этой роты и тренировал их в течение шести месяцев, возможно, только тогда они приблизились бы к стандартам, установленным в САС». Я не знал, был ли я одним из четырех лучших, но в тот момент решил, что однажды им стану, — если только не появится иной причины, то чтобы позлить его.
Курс подготовки завершился, и нас отправили в джунгли в составе патрулей из четырех человек, которым предстояло выполнить определенные задания. Не все из них были чисто умозрительными. Мой патруль должен был разведать не обозначенную на карте местность и выбрать место в джунглях для будущего лагеря. Ориентироваться мы должны были только методом счисления пути, [17] чтобы можно было отправить к выбранному нами месту любой патруль в будущем. Мы обнаружили отличное место с запасом пресной воды и большим открытым участком, пригодным для вертолетной посадочной площадки и тщательно нанесли его на карту. Почти три недели мы оставались в джунглях, предоставленные сами себе. Тренировки и учения закончились, и у нас появилось две недели отдыха. Все мои друзья хотели сходить в бордель. Я же знал отличное место.
«Ночное Токио» мало изменился за годы моего отсутствия. Был изменен интерьер, поменялась мебель, но по сути все осталось по-прежнему. В углу сидела мама-сан, не постаревшая ни на день. Я направил к ней своих соотечественников, чтобы они могли посмотреть на «товар» и договориться о цене, а сам устроился за барной стойкой с напитком. Через несколько минут ко мне присоединилась мама-сан. Кивком головы она достала шахматную доску, и мы начали играть. Вставив черную сигарету в золотой мундштук, она обдумывала свой первый ход, выпустив в потолок пахучий дым. В середине партии мама-сан несколько раз громко выразила досаду и, не поднимая глаз, сказала:
— Ваша игра значительно улучшилась, Гарри Маккалион.
Я выиграл две из трех наших партий, и когда поднялся, чтобы уйти, на ее лице появилось выражение искреннего разочарования.
— Вы вернетесь?
Я поцеловал ее руку со всей галантностью, на которую был способен.
— Ничто не может меня остановить.
Ее огромная искренняя улыбка неожиданно сделала ее намного моложе. На протяжении следующих двух недель я дважды возвращался, один раз с друзьями, а второй раз один, и когда я входил в дверь, мама-сан отталкивала девочек, которые пытались схватить меня за руку.
— Он здесь, чтобы играть в шахматы, а не шпилиться, — объявляла она с насмешливым гневом.
Уходя, я пообещал, что приду в следующий раз, когда буду в стране. В 1984 году, во время моего последнего визита в Малайю, я сдержал свое обещание. Заведение под названием «Ночное Токио» все еще работало, но мама-сан умерла. Я представляю ее в аду, играющей в шахматы с дьяволом и выигрывающей две партии из трех.
Я приземлился на авиабазе Брайз-Нортон и узнал, что стал дважды отцом. Пэт родила двух мальчиков-близнецов, которых мы назвали Гарри и Кристофер. Несмотря на рождение детей, мой брак отнюдь не был стабильным. Ирландский характер Пэт и мое стремление к приключениям были несовместимы. Я старался быть хорошим отцом, но на самом деле не знал, как им быть.
Через месяц я снова оказался в Нью-Лодж в Белфасте. Район сильно изменился: многоэтажные жилые дома, которые доминировали в этом районе и доставили нам столько хлопот в 1972 году, теперь контролировались наблюдательными пунктами Британской Армии, расположенными на их крышах. ИРА соблюдала режим прекращения огня, хотя, похоже, на уровень насилия это не особо повлияло. Люди умирали каждый день или два. У Провосов был свой «Консультационный центр», которым руководил человек из ИРА по имени Шеймус Маккаскер. Нам сказали, чтобы мы были полегче с ними из-за режима прекращения огня, не преследовали их и не ставили лицом к стене, если остановим для личного досмотра. Для меня это было полнейшим сумасшествием, но я стиснул зубы и делал то, что мне сказали. Теперь я был сержантом и заместителем командира патруля. Вскоре мы узнали, что террористы в этом районе воспользовались нашим сдержанным подходом, чтобы перевезти больше оружия. Между Официальной ИРА и Провосами назревала вражда, и каждая сторона стремилась вооружиться.
Вне службы я проводил многие часы в разведывательном отделении, читая информацию о местных влиятельных игроках и изучая последние отчеты об агентурных встречах. Мне случайно попался старый экземпляр газеты «An Phoblacht», официального печатного органа ИРА, в которой я прочитал о казни Ирландской Республиканской Армией человека, признавшемся в организации засады на Джеймса Макгерригана, того самого боевика Официальной ИРА, которого мы застрелили. Стрельба произошла случайно; соответственно, убийство их собственного человека было совершенно необоснованным. Ну что ж, одним поводом для беспокойства стало меньше.
Через три недели после начала командировки я командовал одним из наблюдательных пунктов, расположенном в многоквартирном доме, когда поступило сообщение о стрельбе внизу Нью-Лодж-роуд. Мой командир патруля, возглавив два «Лендровера», отреагировал на сообщение, но оба автомобиля, выскочив за угол, врезались в гражданскую машину. Командир был тяжело ранен, и пока он лежал без сознания, кто-то спёр его винтовку. На следующее утро я покинул НП и принял командование патрулем. Наш командир, очень агрессивный офицер, отдал всем патрулям новый приказ: «Усилить нажим на Провосов, пока мы не вернем винтовку». Это было именно то, что я хотел услышать, и ворвался в Нью-Лодж подобно торнадо.
На протяжении часа мой патруль на двух машинах гонял по району, останавливая известных людей из ИРА и ставя их лицом к стене. Мы сообщали, что обстановка изменилась. Время моего патрулирования почти закончилось, когда я заметил двух молодых людей, только что пришедших в район, и прежде чем они поняли, что происходит, я развернул свои машины, чтобы перехватить их. Я как раз обыскивал одного из них, когда человек рядом со мной взволнованно произнес:
— Гарри, у этого человека пистолет!
Я глянул на него. В кармане у юноши лежал автоматический пистолет «Кольт» .45-го калибра. Как говорится во всех хороших вестернах, это было попадание в «десятку». Позади меня, будто из ниоткуда, начала собираться толпа. Мы как можно быстрее усадили двух людей в «Лендроверы», и я попытался проехать, но не смог продвинуться вперед, поэтому вызвал помощь. Однако патрули, которые могли бы помочь, были пешими, и им требовалось несколько минут, чтобы добраться до меня. Этих минут у меня как раз и не было: мои машины были под угрозой захвата. В результате я дал команду половине своего патруля спешиться и взять оружие наизготовку. Все в Ольстере знают, что когда парашютисты так поступают, время для игр прошло.
Мы начали продираться сквозь толпу. Один из людей вышел вперед с куском железной решетки в руках, и метнул его мне в голову, промахнувшись всего на несколько дюймов. Своевременным ударом приклада я сбил его с ног. Затем мы пробились на открытое место и ушли. Через несколько минут оба задержанных были арестованы в ближайшем участке Королевской полиции Ольстера на Северной Куин-стрит. Оба получили по три года, но тот, что был с пистолетом, так и не усвоил полученный урок — его застрелили во время ограбления на Антрим-роуд всего через несколько месяцев после его освобождения из-под стражи.
Я с радостью принял ответственность за свой первый патруль в качестве командира. Я знал, что могу вести за собой людей, а другие последуют за мной; я все еще был целеустремленным человеком, считая, что уважение, которого я так отчаянно жаждал от своих сверстников, можно завоевать только будучи более агрессивным, чем мои сослуживцы. Я с нетерпением ждал дальнейших действий, однако новый приказ «действовать жестко» оказался недолговечным, и уже через несколько дней мы вернулись к прежней политике «невмешательства», — и это несмотря на то, что украденная винтовка была перевезена в Ардойн, и прежде чем ее нашли, боевики Временной ИРА воспользовались ею для убийства четырех солдат.
Убийства на религиозной почве достигли в Провинции небывалого уровня. Наш район граничил с ожесточенно лоялистским районом Тайгерс-Бэй, и во время одного патрулирования я остановил довольно известного человека из Ольстерских добровольческих сил, уже отсидевшего за убийство представителя противоположной религиозной общины, и спросил его, почему его организация продолжает убивать невинных католиков, а не республиканцев или бойцов ИРА. Его ответ был до жестокости прост:
— Потому что их легче найти.
Две недели спустя я дежурил в Тамплиер-Хаусе, откуда открывается вид на Нью-Лодж-роуд. Внезапно на улице раздалась пальба. Глядя в оптический прицел «Трилюкс», установленный на своей винтовке, я пытался найти цель. Было видно, как на улице стреляли в людей, которые падали, как тряпичные куклы, когда пули впивались в них, но я не мог определить, откуда стреляют! Внезапно из-за угла в сторону Тайгерс-Бэй выскочила машина. Она столкнулась с одним из наших патрулей и была остановлена. Четверо боевиков Ольстерских добровольческих сил, находившихся в ней, были схвачены и отправлены под суд. В результате перестрелки семь человек было ранено, двое из них позже умерли.
За захват боевиков из ИРА ждать благодарности не приходилось, и нас не разочаровали. Они отомстили нам, застрелив в тот же день охранника-протестанта.
Ближе к концу командировки я посетил и долго беседовал с Шеймусом Маккаскером в его «Консультационном центре». В спокойные времена на его лице, наполовину скрытом бородой, сохранялось торжественное выражение лица. В ответ на мое приветствие он просто кивнул.
— Сегодня хороший день, чтобы сохранить мир, — произнес я.
— Вы здесь не для того, чтобы поддерживать мир.
— О, и зачем же я здесь, мистер Маккаскер?
— Чтобы угнетать народ Ирландии.
— Вот как? Разве мои друзья притесняли вас, когда мы арестовали убийц из Ольстерских добровольческих сил, застреливших столько ваших людей всего несколько недель назад?
— Вы арестовали их только после того, как они открыли огонь.
— Вряд ли мы могли арестовать их раньше.
— Могли бы, если бы вы не отправляли их стрелять в первую очередь в нас.
— Даже вы не верите в это.
— Нет, верю.
Этот человек был настолько преисполнен ненависти и недоверия, что мог поверить во что угодно.
— Вы должны быть благодарны за то, что мы здесь. Если бы мы ушли, такие районы, как Нью-Лодж, протестанты попросту уничтожили бы.
— Мы готовы к этому. Когда вы уберетесь отсюда, мы все уйдем в западный Белфаст и будем ждать подкреплений с юга.
— Сомневаюсь, что вас это спасет.
— Мы рискнем. Если нам придется сражаться с лоялистами еще сто лет, в конце концов, мы воссоединим страну!
— Это теория, мы же все равно никуда не уйдем.
— Нет, уйдете, и произойдет это максимум через два-три года.
Я посмотрел ему прямо в глаза.
— Один из ваших соратников сказал мне то же самое в 1972 году. Сто процентов, что кто-то вроде вас снова будет рассказывать мне то же самое еще через пять лет.

*****

В октябре 1975 года вражда между Официальной и Временной ИРА, которая нарастала в течение многих месяцев, вырвалась наружу. Одной из жертв стал Шеймус Маккаскер, застреленный не Британской Армией, которая, как он всегда утверждал, была послана, чтобы его угнетать, а своим собратом, ирландским республиканцем.
В конце июля я покинул Нью-Лодж, чтобы пройти курс младших командиров в пехотной школе в Бреконе. Курс оказался трудным и временами изнурительным, но неизменно информативным. Я узнал вещи, которые могли бы спасти мне жизнь в самом ближайшем будущем. Один из самых поучительных уроков был получен от майора, который только что вернулся из командировки в Оман. Мне предстояло на практике применить его наставления по использованию мин-ловушкам.
Батальон готовился к учениям в Германии. Они обернулись катастрофой. Первая волна из десяти парашютистов Территориальной Армии была высажена в неправильном месте и приземлилась в Кильском канале. Семь десантников погибло. Ситуация осложнялась тем, что не было остановлено судоходство, и на протяжении нескольких недель после случившегося корабли прибывали в гавань с намотанными на винты стропами от парашютов. У меня произошла сложная посадка на деревья, но я отделался лишь незначительными ранениями, а когда добрался до взводного пункта сбора, обнаружил, что многие бойцы пострадали гораздо сильнее. Наши потери при десантировании составили тридцать процентов. Пусть армия, очевидно, никогда такого не планировала, но это была самая реалистичная подготовка к войне, которую мы когда-либо проводили.
Кульминацией учений стала танковая атака немецкой армии. Стальные монстры неслись на нас на полной скорости, пыль и грязь разлетались во все стороны, и я задавался вопросом, какой у нас шанс, в случае чего, остановить полномасштабную атаку Советского Союза. Когда все закончилось, один из немецких командиров вернул один из своих танков для более близкого знакомства и лихо выполнил правый разворот прямо на вершине моего окопа, полностью разрушив его. Любого, кто находился бы внутри, просто раздавило бы насмерть. Будучи пехотинцем, я непроизвольно съежился.
Затем немец спросил, не хотим ли мы осмотреть «Леопард» поближе, и начал проводить импровизированную лекцию о боевых качествах танка. Он рассказал о двигателе, пушке и способах стрельбы, а затем указал под днище.
— Обратите внимание, что у «Лео-2» очень высокий дорожный просвет.
На секунду его голос слегка понизился, а глаза затуманились, когда он со спокойным напряжением в голосе произнес:
— На этот раз, когда мы отправимся в степи, мы не увязнем в снегу.
После этого офицер быстро возобновил свой технический инструктаж.
Учения закончились, и мы отправились по злачным местам Гамбурга. Там у меня произошла одна особенно неприятная встреча с овчаркой, которая была частью представления в кабаре. Она думала, что я ее обед.
И снова я стал свидетелем того, как парашютист за границей пытается овладеть местным языком, заказывая гамбургер и чипсы.
Десантник: «Swei hamburgers, bitte». Пока все неплохо.
Продавец: «Mit pommes frites?»
Десантник: «Ja, ein mit, and ein mitout». [18].
Нет проблем.

*****

На протяжении нескольких лет я подумывал о том, чтобы уйти из Британской Армии и уехать за границу, а к середине 1970-х годов желание сделать это стало почти непреодолимым. Меня учили воевать, а впереди, казалось, были только бесконечные походы в Ольстер. Я знал сотню солдат, которые могли поставить локти на барную стойку и с умным видом порассуждать о военном деле, но очень мало было тех, кто мог делать это исходя из собственного опыта, поэтому я решил поискать его за границей.
Пэт не разделяла моего энтузиазма. Наши отношения становились все более сложными, мне даже пришлось уйти из семьи и некоторое время жить в казарме. Пэт была во всех отношениях хорошей женщиной и преданной матерью наших сыновей, но я отчаянно нуждался в ком-то, кто мог бы сказать, что верит в меня. В ком-то, кто заставил бы меня поверить, что все мои мечты могут сбыться. Пэт никогда не давала мне этого. И все же я не мог заставить себя бросить ее с двумя маленькими детьми.
К неурядицам в личной жизни добавилось мое растущее разочарование в карьере. Я верил, что был хорошим солдатом, и старался показать, что преодолел трудности юношеского возраста. Но несмотря на это, начальство не смотрело на меня как на потенциального кандидата на повышение. Я чувствовал, что единственный способ по-настоящему доказать, что я могу руководить и сражаться с лучшими из них, — сделать это на поле боя, а это означало уехать за границу. Следующая проблема заключалась в том, куда. Родезия выглядела многообещающе, но я хотел однажды вернуться в Британскую Армию. Казалось, Южная Африка могла предложить мне все, что нужно, включая крупную войну на границе с Анголой. Я написал в посольство ЮАР и попросил сообщить подробности возможного переезда. Они прислали мне кучу бланков и анкет, которые я заполнил, и стал с нетерпением ждать ответа. Ответ пришел довольно быстро: категорическое «нет». Люди не могут эмигрировать в Южную Африку только для того, чтобы вступить в их армию. Мне нужно было получить профессию.
Я был в ярости. У меня была профессия, хорошая профессия: я был профессиональным солдатом лучшей армии мира. Я написал ответ и подробно рассказал им о своей подготовке и о своем намерении вступить в их армию. Через месяц мне пришло еще одно письмо. Они сочувствовали мне, но их армия была призывной, а не профессиональной, как британская, поэтому солдатская служба не являлась признанной профессией. Я написал снова. Без сомнения, утверждал я, у них должны быть профессиональные части — не могу ли я вступить в одну из них? Прошло еще два месяца, прежде чем я получил ответ.
Тем временем я находился на учениях на равнине Солсбери. По какой-то причине нам не разрешалось говорить, что мы готовимся к войне против русских, не одобрялось даже словосочетание «красные силы». Нашим врагом на учениях были какие-то мифические фантозианцы.
Учения всегда проходили по такой определенной схеме, что я мог бы написать их сценарий даже во сне. Фантозианцы вторгались путем массированной танковой атаки. Нас высаживали и готовили к отражению наступления их передовых частей. Нам всегда удавалось отбить первую атаку, затем нам приказывали отойти на другую оборонительную позицию. Такие учения подразумевали постоянную беготню и интенсивное рытье. Если бы все траншеи, которые я когда-либо рыл во время службы в Парашютном полку, вытянуть в линию, то они протянулись бы от Олдершота до Лондона. Зима была в разгаре, земля была как гранит, а погода стояла ужасная. В Парашютном полку была летняя, зимняя и тропическая форма одежды. Все было очень просто: мы носили одинаковую форму на все случаи жизни.
Еще хуже было то, что меня перевели обратно в пехотную роту на должность командира отделения. В моей роте было несколько новых офицеров. Известно, что вновь испечённые вторые лейтенанты в Британской Армии — это теоретики без всякого практического опыта. Я проинструктировал свое отделение о действиях ночью и в конце сказал:
— Это всего лишь учения, и сейчас холодно. Поэтому не буду возражать, если ваша нижняя половина тела будет в спальном мешке, когда вы в охранении, но если захочется быстро перекурить, не дайте чертовому офицеру поймать вас.
Из темноты позади меня раздался сердитый голос:
— Чертов офицер уже поймал вас, капрал МакКалион. Они не будут лежать в своих спальных мешках, а любой пойманный за сигаретой будет наказан!
Я только раздраженно покачал головой.
По возвращении с учений меня ждало письмо. Меня приглашали на собеседование в посольство ЮАР в Лондоне. Человек, с которым я встретился, явно был военным, но носил гражданскую одежду. Он расспросил меня о моем военном прошлом и опыте, особенно о моих командировках в Ольстер. В конце концов, опустив подбородок на костяшки большого и указательного пальцев правой руки, он несколько секунд молча смотрел на меня.
— Вы расист?
Я рассмеялся.
— У меня нет расовых предрассудков.
— Тогда почему Южная Африка?
— Потому что я считаю, что война, которую вы ведете, является продолжением холодной войны. АНК и СВАПО, с которыми вы воюете в Анголе, финансируются непосредственно Советским Союзом.
— Так вы не верите в апартеид?
— Я мало знаю об этом, но уверен в одном: в Южной Африке должны произойти перемены, но время для них еще не пришло.
Он кивнул, обдумывая мои слова, затем встал и протянул руку.
— Мы дадим вам знать.
В поезде на обратном пути в Олдершот я обдумывал то, что сказал своему собеседнику. У меня были смешанные чувства. Сомнений в том, что я хорошо себя проявил с военной стороны, у меня не было, но насчет политической стороны я не был так уверен. Мне нужно было просто подождать и посмотреть. Тем временем предстояла еще одна командировка в Ольстер, на этот раз в западный Белфаст. Во 2-м парашютном батальоне начались тренировки по боевому слаживанию, а моя рота должна была пройти подготовку в Северной Ирландии с армейской инструкторской группой.
За день до нашего убытия я получил письмо со штампом посольства ЮАР. Положив его на стол, я смотрел на него несколько минут, затем сделал себе чашку чая и смотрел на него еще несколько минут. Больше года я пытался убедить посольство принять меня в свою страну, и в этом письме содержался их окончательный ответ. В конце концов я открыл его и прочитал: «Ваше заявление было дополнительно рассмотрено и принято решение разрешить вам въезд в Южно-Африканскую Республику. По прибытии будет организовано Ваше собеседование с представителями Сил обороны ЮАР. Ваши визы будут высланы, когда вы сообщите нам дату вашего отъезда».
Я был на седьмом небе от счастья, но эйфория внезапно сменилась трепетом. Люди годами копят деньги и планируют работу за границей, я же хотел отправиться сразу после очередной командировки в Ольстер. Первой проблемой были деньги: у меня их не было, поэтому пришлось отправиться к своему дружелюбному менеджеру банка и объяснить ему свое положение. Наверное, это была самая необычная просьба о кредите, которую он когда-либо слышал, но равнодушным он не остался. Тем не менее, ему нужно было какое-то залоговое обеспечение. Это была проблема, но у меня уже было решение — мне нужно было привлечь двух человек в качестве поручителей. Ими согласились стать «Бесстрашный» и мой брат Аллан, который сейчас служил в 3-м батальоне Парашютного полка, и я получил свой кредит.
Вернувшись с учений по подготовке к Северной Ирландии, я столкнулся со следующей большой проблемой: моя жена. Пэт была непреклонна: она не поедет. После командировки в Ольстер батальон перебрасывали в Берлин, что означало лучшее жилье и больше денег. Пэт извергалась как вулкан Этна и даже сожгла выездные визы для себя и близнецов. Для меня Южная Африка была воплощением мечты, поэтому я бесстрастно наблюдал, как визы сгорают на нашей кухонной плите, а потом сразу же поставил вопрос ребром.
— Я отправляюсь в Южную Африку. Ты можешь поехать со мной или остаться, но я уезжаю.
Ни крики, ни угрозы, ни брошенные сковородки, ни оскорбления не могли меня переубедить. Пэт даже попросила поговорить со мной капеллана части. Но когда до моего отъезда из Ольстера оставалась неделя, она сдалась и сказала, что поедет со мной.
В батальоне и, в частности, в моей роте никто не верил, что я действительно уезжаю. Многие, кто знал меня много лет, считали, что это всего лишь уловка, чтобы добиться повышения по службе. Мои отношения с большинством моих сослуживцев того времени были, мягко говоря, натянутыми, настоящих друзей у меня было мало, и я все еще был способен на крайнюю жестокость и постоянно совершенствовался в этом. Вероятно, именно потому, что мои сослуживцы не знали меня по-настоящему, им и было трудно поверить, что я могу так рисковать своей жизнью. Когда я сошел с парома, чтобы начать свою крайнюю командировку в Белфаст, ставки были два к одному против моего отъезда в ЮАР.
Моей роте предстояло патрулировать район Лоуэр Фоллс и Дивис Флэтс — очаг террористической активности. Если у меня и оставались какие-то сомнения по поводу своего отъезда, то эта командировка должна была их разрешить. Провосы возобновили свою кампанию убийств с новым рвением, но на последнем инструктаже для всех командиров патрулей довели, что мы должны работать с ними в бархатных перчатках. Мы не могли ставить подозреваемых лицом к стене, даже если ловили их с заряженным оружием. Хуже того, у нас был прямой приказ не стрелять по машинам, если мы не сможем обнаружить в ней оружие, — даже если эта машина сбила и убила или ранила военнослужащего патруля. Я, например, для себя решил все это похерить, и патрулировал с той же агрессивностью, что и всегда, — способ, неоднократно приводивший меня к прямой конфронтации с начальством. Но я был непоколебим.
Был один психопат, член ИНОА, который во время моей крайней командировки особенно активничал в районе Дивис Флэтс. По данным разведки, он прославился в основном убийством протестанта, которого заманил в квартиру и заколол отверткой. Он был физически крупным и имел репутацию человека, с которым не стоит связываться в драке. Перед нашим приездом он даже похвастался, что хотел бы избить командира патруля парашютистов. Я встретился с ним в темном переулке.
— Это ты тот человек, который хочет избить капрала парашютистов?
— Да.
— Я капрал парашютистов.
Когда я передавал свою винтовку человеку рядом, он нанес мне удар под дых. И промахнулся. Используя инерцию его качнувшегося тела, я ударил его одним из лучших правых кроссов, которые я когда-либо наносил. Он упал, как манекен.
— Знаешь, в чем твоя проблема?
Он смотрел на меня остекленевшими глазами.
Наклонившись вперед, я медленно заговорил, чтобы он меня хорошо расслышал:
— Твоя проблема в том, что ты позволяешь своим амбициям перевешивать твои способности.
Передав ему свои мудрые слова, я продолжил патрулирование, и до конца командировки делал его жизнь невыносимой и преследовал его, пока он не покинул этот район ради своего собственного спокойствия.
Всего через две недели после начала работы мы совершили убийство. Угнанная машина проезжала через блокпост, и командир патруля, заметив в ней оружие, открыл огонь, убив одного человека и ранив еще двоих. В отместку ИРА обстреляла один из наших патрулей и ранила одного из десантников, хотя и несерьезно. В середине командировки нам очень везло, если «замыкающий Чарли» в патруле избегал ранения, когда пуля снайпера проходила через его бронежилет.
Когда до конца командировки оставалось три недели, я находился на Лисон-стрит, недалеко от перекрестка с Фоллс-роуд, и решил проверить известный клуб, принадлежавший ИРА. Ко входу в клуб вела старая деревянная лестница, и когда я уже добрался наверх, то столкнулся с выходящим из помещения мужчиной. Он начал пятиться назад, но я схватил его и толкнул вниз по лестнице.
— Обыщите этого человека.
От подножия лестницы донесся крик.
— Гарри, тебе лучше спуститься и посмотреть на это!
Мой заместитель обнаружил у задержанного пачку рукописных бумаг. Первая из них гласила: «С тех пор как я стал офицером разведки роты “Е”, я заметил следующие машины, использующиеся в полицейских казармах на Спрингфилд-роуд…».
Далее следовал длинный перечень автомобилей. В других записях подробно описывались передвижения людей и оружия. Это была разведывательная информация. Я вызвал мобильный патруль, чтобы доставить своего задержанного в полицейский участок.
— Почему вы его задерживаете? — спросил дежурный офицер, командир моего взвода.
Из клуба начали выходить люди, окружая мой патруль из четырех человек. Прошло несколько мгновений, прежде чем я смог ответить.
— На данный момент я не могу сообщить вам подробности. Прошу мобильный патруль и любой другой патруль в этом районе оказать мне срочную помощь!
Я никак не мог объяснить причину задержания по открытой радиосети, которая, как было известно, контролировалась Временной ИРА.
— Если вы не объясните мне причину задержания этого человека, я не вышлю за вами машину! — последовал ответ.
Я начал закипать. Толпа почти в сотню человек окружила меня, мой задержанный сопротивлялся, а офицер отказывался меня эвакуировать. Так, сначала главное. Я притянул человека из ИРА ближе к себе.
— Если дернешься — пристрелю, — крикнул я ему в ухо, после чего повалил его на землю и встал на него.
— Патруль, к бою!
Раздался звук взводимых затворов четырех винтовок. Толпа чуть отступила назад, а я снова вышел на связь с дежурным офицером.
— А теперь послушайте меня! Я командир, находящийся на месте, у меня есть веские причины для задержания этого человека. Мне необходима срочная эвакуация, машина нужна немедленно! — Мой гнев был очевиден для всех.
В радиосети наступила тишина, как будто все затаили дыхание. Затем в эфир вышел дежурный, который направил на место происшествия бронемашину. В конце он сказал, чтобы я доложился ему, как только закончу выполнять текущую задачу.
— С удовольствием, — прорычал я в рацию.
Ситуация вокруг меня все еще оставалась довольно плохой. Мобильному патрулю понадобиться не менее пяти минут, чтобы добраться сюда, а этих пяти минут, как мне казалось, у меня не было. Толпа напирала. Я принял решение открыть огонь, если они будут приближаться, и прицелился в одного особенно шумного человека, который, казалось, контролировал ситуацию. И как раз в тот момент, когда я хотел нажать на спусковой крючок, толпа рассыпалась, — прибыл патруль из роты «D», зайдя к нам с тыла. Прежде чем толпа успела перегруппироваться, моторизованный патруль подъехал ближе, и мы втащили в бронемашину своего пленника. Закрывая дверь, я поблагодарил сержанта роты «D».
Он широко осклабился.
— Всегда рад помочь веселью.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[11] Катамит (лат. catamitus) — в Древней Греции и Риме подросток, который был близким спутником молодого человека, состоявшим, как правило, в гомосексуальных отношениях. В современном английском языке термин «катамит» относится к мальчику как к пассивному (или принимающему) партнеру в анальном сексе с мужчиной.
[12] Ирландская национальная освободительная армия (ИНОА, англ. Irish National Liberation Army, INLA; ирл. Arm Saoirse Náisiúnta na hÉireann) — левая ирландская военизированная организация, которая была сформирована в 1974 году. Целью организации является отделение Северной Ирландии от Великобритании и создание на всей территории острова Ирландия единой социалистической республики.
[13] Полк обороны Ольстера (англ. Ulster Defence Regiment, UDR) — пехотный полк Британской армии, созданный в 1970 г. и существовавший до 1992 года. Официальная задача полка заключалась в защите жизни или собственности в Северной Ирландии от вооруженного нападения.
[14] 17/21-й уланский полк (англ. 17th/21st Lancers) — бывший кавалерийский, ныне танковый полк Британской Армии; сформирован в 1922 году путем слияния 17-го и 21-го уланских полков с одновременным переформированием их в танковые.
[15] Англ. Military Reaction Force (MRF).
[16] 14-я разведывательная рота (англ. 14th Intelligence Company), полное наименование 14-я рота полевой безопасности и разведки (англ. 14th Field Security and Intelligence Company), также известная как The Det (от слова «Detachment»).
[17] Определение местонахождения только по скорости, азимуту и времени движения.
[18] Два гамбургера, пожалуйста (иск. нем.)
Вместе с картофелем-фри? (нем.)
Да, один с ним, а один без (иск. нем.)


Последний раз редактировалось SergWanderer 21 янв 2023, 20:43, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 78 ]  На страницу 1, 2, 3, 4  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 17


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group
Theme created StylerBB.net
Сборка создана CMSart Studio
Русская поддержка phpBB