Текущее время: 28 мар 2024, 12:43


Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 99 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5  След.
Автор Сообщение
СообщениеДобавлено: 08 сен 2021, 12:44 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 23 ноя 2012, 10:58
Сообщений: 1603
Команда: FEAR
SergWanderer писал(а):
Несколько моих пояснений.



познавательно, спасибо!


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 08 сен 2021, 21:59 

Зарегистрирован: 19 фев 2015, 23:38
Сообщений: 706
Откуда: Мытищи
Команда: Нет
как бы читать было интересно (да, такая книжка самое то в очереди на закрытие больничного :) )
Но зав от это объяснение:
Цитата:
Sensitive Site Exploitation (SSE) - информационно-аналитическая разведка, связанная со сбором информации, работой с агентурой, спутниковыми снимками и т.п.


Ну просто огромное спасибо. Для меня прям мозаика сложилась. Я то думал что это скорее аналог нашего РПМ, разведывательно-поисково мероприятия, в духе "поиск следов пребывания, схронов и т.п.".


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 08 сен 2021, 22:37 

Зарегистрирован: 08 апр 2020, 14:13
Сообщений: 545
Команда: Нет
Рыбак писал(а):
как бы читать было интересно (да, такая книжка самое то в очереди на закрытие больничного :) )
Но зав от это объяснение:
Цитата:
Sensitive Site Exploitation (SSE) - информационно-аналитическая разведка, связанная со сбором информации, работой с агентурой, спутниковыми снимками и т.п.


Ну просто огромное спасибо. Для меня прям мозаика сложилась. Я то думал что это скорее аналог нашего РПМ, разведывательно-поисково мероприятия, в духе "поиск следов пребывания, схронов и т.п.".


Да не за что))


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 16 сен 2021, 20:14 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
Спасибо за правки и дополнения! Прошу и далее так держать!


ЧАСТЬ II
Зима 2003-2004

9. Район.

Если вы не посещаете плохие районы, то плохие районы посетят вас».

-Томас Фридман

Когда сдержанность и вежливость добавляются к силе, последняя становится непреодолимой.

-Махатма Ганди

Хотя территория Катамаунт достаточно хорошо послужила в качестве огневой базы во время «Горная решимость», превращение ее в полноценный лагерь «А» потребовало бы некоторого переустройства. Мы приступили к этой задаче сразу после того, как исчезли вертолеты, вылетавшие с 10-й Горной. Сделать предстояло многое: от укрепления периметра из колючей проволоки до рытья туалетов, от установки генераторов и обустройства спальных мест до пристрелки и установки нашего вооружения. В те первые несколько дней мы были строительной бригадой от рассвета до заката.
В этом нам помогали взвод охраны подполковника Пашаля, наши собственные афганские добровольцы, а также любопытные и трудолюбивые местные рабочие. Нанять их было тактическим решением. Солдаты подполковника Пашаля держались практически в стороне. Я не хотел, чтобы мы так действовали. Я хотел, чтобы мы взаимодействовали с местными жителями, покупали вещи в их магазинах, использовали их навыки. Если бы местные рабочие помогли нам благоустроить лагерь, мы бы дали им возможность участвовать в игре, стимулировать местную экономику и повысить в их глазах значимость нашего присутствия. Следуя принципу SF о том, что все нужно делать самостоятельно, вместе с коренным населением и через него, мы стремились быть помощниками местных жителей в достижении успеха, а не их начальниками. Прежде всего, мы хотели быть хорошими соседями.
Это соответствует тому, чем лагерь «А» отличается от огневой базы. Огневая база создается для обеспечения артиллерийской поддержки и убежища, откуда силы специального назначения или пехота могут проводить короткие вылазки. Лагерь «А» предназначен для обеспечения долгосрочного присутствия путем завоевания лояльности и дружбы местного населения. Построить отношения и тем самым лишить врага этих отношений - такова, в двух словах, задача лагеря «А» «зеленых беретов».
Это была тяжелая работа в те первые дни, причем большая ее часть проходила под наблюдением наших неутомимых инженеров Джими Раймута и Джейсона Маккея. Поскольку он руководил гражданскими командами подрывников, я назначил Джейсона ответственным за местных рабочих. Он нанял пару дюжин из них и заставил их работать над двумя задачами по обеспечению безопасности: перекрыть дорогу, проходившую через территорию комплекса, и построить жесткий периметр из корзин Hesco, наполненных камнями и грунтом с близлежащего макового поля.[1]
Электроэнергию обеспечивал новый тридцатикиловаттный генератор, который Джейсон попросил своего переводчика Сахима купить для нас в Пакистане, охваченном талибами. Сахим был бойким молодым человеком с прекрасным американским английским. Во время операции «Горная решимость» они как-то раз проходили по улице в Бариковте, и Джейсон в шутку спросил: «Как дела, брат?». Сахим ответил, улыбаясь: «Все хорошо, брат, как дела?». В тот момент Джейсон подумал, что, возможно, он нашел хорошего терпа[2]. Позже, в качестве проверки его надежности, он дал Сахиму тридцать баксов, чтобы тот купил припасы в городе, и парень вернулся с припасами и сдачей. Поручить Сахиму купить пакистанский генератор было быстрее, чем следовать вялому армейскому протоколу закупок, а хозяин лавки не возражал против цвета наших денег.
Запущенный объект быстро обрел новую жизнь. К 3 декабря, всего через два дня после налета на медресе, я мог заявить в своей ночной сводке, что мы обложили жилые помещения мешками с песком, вырыли капониры для минометных расчетов, укрепили боевые позиции и создали минимальные условия для гигиены, установив несколько туалетов и мест для мытья рук. Роджер и Кортни подключили наш командный пункт к электросети, чтобы у нас было освещение и питание для компьютеров, радиоприемников и телевизоров. Бену даже удалось оборудовать душ. Горячей воды пока нет, но мы не жаловались.
Наше благоустройство жилища удивило молодых солдат из нашего отряда охраны. Однажды, когда один из них докладывал нам с Рэнди о проделанной работе, он с восхищением посмотрел на телевизор с плоским экраном. «Вау, сэр, я не ожидал такого». Рэнди только усмехнулся и сказал: «Война не обязательно должна быть отстойной, сынок». Было слишком рано говорить о том, насколько отстойным может оказаться развертывание «Молот-6», но этот комментарий мгновенно стал хитом среди ребят. Мы до сих пор считаем его одной из лучших односложных фраз Рэнди.
Утром 5 декабря я вместе с Машалом встретился с начальниками полиции и старейшинами трех кишлаков, расположенных недалеко от лагеря, чтобы оценить местную ситуацию и заверить их, что мы готовы помочь. Такие встречи вскоре стали еженедельными, а иногда и ежедневными, составляющими моей ответственности как «короля воинов». В первый раз я был счастлив обнаружить, что они, похоже, рады видеть нас у себя на заднем дворе. Время покажет, сохранится ли это чувство.
5 декабря также прибыл наш первый борт с пополнением запасов по Красному кольцу. Военные посты по всей стране снабжались вертолетами по регулярным маршрутам, обозначенным цветом; Асадабад входил в Красное кольцо, а Катамаунт - нет, поскольку он был временным лагерем. Мы не испытывали острой нужды в припасах, но присутствие на Красном кольце было свидетельством того, что идея лагеря «А» прижилась и была признана группой тылового обеспечения Баграма. Если они отправили дополнительные припасы, значит, они ожидали, что мы останемся. Если нет, это означало бы, что кто-то свернул эксперимент.
Поэтому в то утро я был на вертолетной площадке вместе с Джейсоном и Рэнди, с оружием наготове и одетый в футболки, «Оклей» и бронежилеты. Когда в поле зрения появился первый «Чинук» с грузом пополнения, мы рассмеялись и раздали всем «пятёрочки». Все наши сомнения по поводу целесообразности этой операции улетучились в облаке пыли. Мы были на маршруте «Красное кольцо». Вечером я записал в своем дневнике: «У нас есть лагерь «А», который пополняется запасами, а мы здесь короли. Это похоже на сцену из фильма о Вьетнаме. Мы живем мечтой SF».
В тот вечер, наслаждаясь исторической значимостью нашей роли, мы расслабились за просмотром фильма. Бекки прислала мне DVD с фильмом 1968 года «Зеленые береты», посвященным Вьетнамской войне, и хотя мы все уже смотрели его раньше, казалось, что настало время для повторного просмотра. Итак, когда периметр лагеря был охраняем афганцами и пехотой, мы собрались в темноте нашего нового командного пункта, чтобы посмотреть, как Джон Уэйн и его команда «А» сражаются с вьетконговцами.
Фильм был снят по одноименной книге Робина Мура, которая в то время пользовалась огромным успехом.[3] Хотя фильм отличался от книги, он эффективно описывал взаимодействие «зеленых беретов» с местным населением, их непростые отношения с местными вояками, напряженность между коррумпированным правительством страны и военными чиновниками, а также реальность наличия целеустремленного противника за пределами проволоки. Это были хорошие напоминания о том, что нас ждет впереди.
Показ подарил нам несколько моментов веселья. Один из них произошел, когда в фильме впервые показали, как Уэйн, играющий полковника «зеленых беретов», несет свой M-16 за крепление прицела, как будто это ручка чемодана. Любой инструктор по строевой подготовке отчитал бы его за это, а наш эксперт по оружию Дэйв Мун не оставил это без внимания. «Это новый стандарт, Рон?» - спросил он меня. «Мы можем так носить наши винтовки?».
В другой сцене показаны главное КПП лагеря «А» - огромная деревянная конструкция с перекладиной, используемой в качестве шлагбаума. Когда мы дошли до этого места в фильме, позади меня вспыхнул свет. Я обернулся и увидел Джейсона, у которого изо рта торчал фонарик Surefire[4], а рука что-то чертила на листе бумаги.
«Мозговой штурм, Малой?» спросил я.
«Еще бы», - ответил Джейсон. «Эти ворота. Они должны быть у меня». Он размахивал бумагой в воздухе, как сумасшедший, с улыбкой ярче фонаря.
Я поставил фильм на паузу и включил верхний свет, который Роджер протянул накануне. Джейсон вскочил на ноги и передал эскиз по кругу, как первоклассник, нарисовавший свой первый дом.
«Потрясающе!» - сказал Роджер.
На следующий день Джейсон сделал несколько замеров и составил чертеж. К концу нашей первой недели, когда бастионы Hesco были установлены, минометные капониры выкопаны, а орудийные позиции отвечали самым тщательным требованиям, лагерь «А» ODA 936 мог похвастаться «потрясающими» входными воротами, скопированными из голливудского фильма тридцатипятилетней давности.
Нам было весело от недостатков Джона Уэйна, но это было в духе товарищества, а не из неуважения. Это было верно и в отношении нашего взаимоотношения друг с другом. Небольшие военные подразделения известны своими словесными остротами, и ODA 936 не была исключением.
Я уже упоминал, что Майк шутил, что мой главный совет - Скотт и Рэнди - являются орангутангами, властвующими над гориллами. Но он получал столько же, сколько и давал, в основном из-за своего массивного, лохматого афро. Некоторые из нас считали его горцем, а Джейсон в какой-то момент прозвал его Гризли Адамсом. С другой стороны, Кортни, мой любимый партнер по занятиям в «качалке», который был мускулистым, как никто другой в команде, получал бесконечные упреки из-за густой бороды, которая контрастировала с его телосложением. «Преклонный» возраст Джими - ему было под пятьдесят - дал ему очевидное прозвище Дедушка.
Джейсон, который сам никогда не был обделен остроумными подколами, подвергался всеобщему издевательству из-за еще не сделанной татуировки. Он начал делать татуировку еще в Брэгге, намереваясь покрыть левую руку морским пейзажем и акулой-молот. Однако это была настолько сложная работа, что ему пришлось уехать из Штатов до ее завершения, и поэтому он носил ее на протяжении всей нашей командировки в виде наброска. Это привело к таким комментариям, как «Не смог выдержать боль, да, Джуниор?» и «У тебя такая чертовски большая рука, что у парня закончились чернила». Каждый, кто служил в зоне боевых действий, скажет вам, что такие шутки, если их воспринимать спокойно, снимают напряжение и обогащают, а не разрушают сплоченность подразделения.[5]
Мы хотели быть хорошими соседями. Но добрососедство - это улица с двусторонним движением. Вскоре мы получили несколько напоминаний о том, что на этом конкретном участке афганской глубинки мы не можем рассчитывать на то, что наши добрые намерения будут взаимными.
Первое напоминание пришло сразу после полудня 7 декабря в виде двух ракет. Они прилетели с хребта на юге и пролетели над нашим новым жилищем на расстоянии около двухсот ярдов. Была ли это визитная карточка Абу Ихласа или ответный удар ИГ или сил Талибана, мы не могли сказать, но сигнал был достаточно ясен: вам здесь не рады. Мы обстреляли хребет из нескольких минометов, но это было не более чем подтверждение того, что сообщение получено. Хребет был слишком далеко, и я знал по опыту налёта на медресе, что тот, кто выпустил ракеты, скорее всего, уже давно ушел.
Обстрел в день Перл-Харбора имел определенную значимость, и, несмотря на его неэффективность, он привлек внимание к нашей ситуации. Будучи новыми жильцами объекта «Катамаунт», мы могли смеяться над горячим душем и голливудскими воротами, но когда дело доходило до дела, горы Кунар кишели худшим типом соседей. Таких, которые с радостью сожгут ваш дом и, если бы мулла Омар не запретил танцы, исполнили бы джигу[6] на пепелище.
Мы наслаждались нашим медовым месяцем—короткой передышкой от обычной суматохи в долине. Ракеты все изменили. Если шестого числа мы были в состоянии ослабить бдительность, то седьмого мы снова были в состоянии повышенной готовности. Я был почти благодарен напавшим за то, что они заставили нас снова быть начеку. Полезно было время от времени напоминать, что помимо строительства лагеря и набора новобранцев в дополнение к нашим первоначальным шести племянникам, у нас есть противник, которому нужна наша помощь, чтобы попасть в свою версию рая.
На следующий день мы получили еще одно напоминание.
Это было ближе к дому. Оно пришло из здания, расположенного в пятидесяти футах от наших новых ворот Джона Уэйна. Это был главный религиозный центр района - мечеть Маногай. Я еще не познакомился с ее лидером, молодым муллой по имени Завар, который давал духовные наставления сотням семей в районе Печдара. Когда мы прибыли в Катамаунт, он также стал «пастором» для шести афганских солдат, которых мы одолжили у Малика Зарина, а также горстки новобранцев, которые, желая присоединиться к новому военачальнику долины, вызвались присоединиться к нам. Именно от этих союзников в процессе подготовки мы получили второе предупреждение о недружелюбных соседях.
Я сидел в командном пункте, составляя электронный доклад в Баграм о наших успехах, когда ко мне подошел Рэнди с обеспокоенным видом. Я поручил ему отвечать за афганцев, и их доверие к нему проявилось в том, что они пришли к нему с тревожными новостями.
«Наш сосед, - сказал Рэнди, - проповедует огонь и серу против неверных. Он говорит, что мы крестоносцы. Мы здесь, чтобы оскорблять их религию и осквернять их женщин. Афганцы чувствуют себя некомфортно. Они знают, что он не прав, но этот парень - мулла. Они не знают, что делать».
В традиционных мусульманских культурах муллы[7] - это как священники или министры для христиан. Они считаются более святыми, более образованными и духовно более правильными, чем обычные верующие. В Афганистане в 2003 году многие из них провели свое детство в медресе, заучивая Коран. Поэтому если вы были правоверным мусульманином, а с кафедры[8] выступал мулла, даже если вы считали, что он говорит глупости, вы держали язык за зубами. Я понимал, что наши афганцы чувствовали себя «неуютно». Они слышали то, что, как они знали, было ложью, но они не могли поправить своего духовного лидера, не будучи сами причисленными к неверным.
Кто-то должен был внести ясность. Оставить без ответа проповедь «будь проклят неверный» было бы равносильно признанию правоты муллы. Если бы эта идея распространилась, у нас было бы гораздо больше проблем, чем у некоторых неудобных союзников. Мне пришлось нанести визит мулле Завару.
Я послал за Машалом, который уже слышал об этой дилемме у солдат, и отправил его в мечеть, чтобы договориться о встрече. Пока его не было, мы с Рэнди составили план предложения, которое, по нашему мнению, могло привлечь муллу на нашу сторону. Когда Машал вернулся и сказал, что мулла согласился встретиться со мной во второй половине дня, я рассказал ему о своей идее.
«По мере наращивания наших сил здесь, мечеть будет принимать десятки, может быть, сотни новых верующих. Мы хотели бы поблагодарить муллу за то, что он предоставил нашим афганским братьям место для молитв. И мы хотели бы предложить ему небольшой подарок[9], чтобы возместить его возможные расходы. Как вы думаете, он не обидится на такое предложение?».
Машаль посмотрел на меня расширенными глазами. Он был слишком вежливым человеком, чтобы рассмеяться мне в лицо, но у меня создалось впечатление, что он сдерживает смех.
«Оскорблен? Нет, коммандон[10]. Он не обидится. Он примет подарок».
С этим заверением мы с Машалем отправились в мечеть.
Мулла Завар оказался небольшого роста, примерно моего возраста - и моложе, и приятнее на вид, чем я ожидал. Он встретил нас у дверей, слегка поклонившись. Мы сняли обувь, вошли в небольшой зал и сели на подушки по кругу. Помощник принес чай. Я отметил внешнюю красоту мечети. Возможно, я бы не стал придавать этому значения, если бы знал тогда, что она была построена в основном на деньги вахабитов - из того же источника, который финансировал 11 сентября. Мулла отметил мой хороший вкус еще одним поклоном. Затем мы перешли к делу.
Сначала я заверил его, что все мои люди, независимо от того, мусульмане они или нет, глубоко уважают ислам, и что мы прибыли сюда не для того, чтобы новообращать его паству, а для того, чтобы обеспечить безопасность от тех, кто принесет несчастье на его землю. Затем я признал очевидное: благодаря нашему присутствию здесь он вскоре станет духовным наставником большого числа афганских солдат, которые будут работать и воевать вместе с американцами.
«Мы очень благодарны, - сказал я, - что наши афганские солдаты смогут молиться и поучаться у вас в этом святом месте. Я верю, что солдат, который молится, - лучший солдат, потому что он выполняет работу Бога. Я благодарю Вас за поддержку, которую Вы оказываете моим афганским солдатам. Я надеюсь, что вместе мы сможем, с Божьей помощью, принести процветание и мир в эту прекрасную долину».
Мулла внимательно выслушал перевод Машаля. «Инш'Аллах», - сказал он благоговейным шепотом. «С Божьей помощью». Пока все хорошо.
«Однако этих новых членов вашей общины,» - продолжал я, - «будет много, а Маногай - это не Кабул, не место огромного богатства. Мы приводим к вам наших афганских солдат, но мы также приносим вам больше работы. Если это приемлемо для вас, и если Бог пожелает, я хотел бы облегчить бремя, которое создадут эти новые поклонники. Будет ли уместно, если вы примете подарок от американских войск в благодарность за заботу, которую вы оказываете нашим братьям-мусульманам?»
Завар положил руку на сердце в знак благодарности. Конечно, - сказал жест. Это будет правильно.
Я потянулся в карман и достал «дар», который привез с собой: две хрустящие купюры с изображением лучшего посла, которого когда-либо создавали Соединенные Штаты, Бенджамина Франклина. Я почтительно протянул одну из них мулле, а другую - его помощнику. Оба широко улыбнулись. Очевидно, они уже видели Бенджамина раньше.
В 2003 году среднему афганскому крестьянину, выращивающему пшеницу или мак, везло на два-три доллара в день. Так что сто долларов были больше, чем месячная зарплата. Для муллы и его помощника это был большой куш. Для американского налогоплательщика это была ничтожная цена за поддержку священнослужителя.
По крайней мере, я надеялся, что мы покупаем именно это. Я не обманывал себя, думая, что этим платежом была куплена прочная дружба, и не рассматривал подарок как взятку или средство купить его молчание. Я рассматривал его как ощутимый знак уважения к его положению и религии. Я надеялся, что, восприняв подарок таким образом, мулла может отнестись к нам с пониманием и смягчить свои антикрестоносские инвективы[11].
Он поступил лучше. На следующий день после нашего визита в мечеть Рэнди сообщил мне последние новости о проповеди Завара.
«То, что ты ему сказал, подействовало», - сказал он. «Афганцы говорят, что вчерашняя проповедь была очень проамериканской. Похоже, мы все-таки не неверные. Мы уважаем ислам, говорит он. Мы не такие, как Советы».
Аминь, подумал я. Но я еще не был готов праздновать. Я знал, что в такой культуре, как Афганистан, где принято заключать сделки, вновь обретенный друг во вторник может оказаться предателем в четверг. Я надеялся, что мой жест доброй воли принесет больше плодов, чем одна проповедь поддержки. Мы пробыли там всего неделю. Время покажет.
В течение следующих нескольких дней некоторые из наших солдат и переводчиков поблагодарили меня за визит к мулле. Очевидно, что для них это был не просто жест. Будучи «жителями» этой долины, они ценили то, что мы делаем все возможное, чтобы завоевать расположение народа и лидеров, тем самым повышая шансы всех на светлое будущее. Мне было приятно осознавать, что улучшение отношений с местным духовенством также повысило мой авторитет и доверие среди наших солдат-индиджи.
Я постоянно думал об этих солдатах, потому что по мере выполнения нашей задачи мы должны были все больше и больше полагаться на них, чтобы помочь нам сохранить мир. Это означало бы пополнение рядов добровольцев. Их будет настолько много, что мы ожидали появления целой роты ASF - более ста бойцов, патрулирующих Печдара. Обеспечить этих солдат будет сложнее, чем просто одолжить племянников Малика Зарина.
Нам нужны были новобранцы, которых мы могли бы обучить, чтобы они помогли нам выполнить задание, но в глубине души у всех был вопрос: как мы можем быть уверены, что молодые парни, выстроившиеся в очередь, чтобы помочь нам бороться с Талибаном, не являются друзьями наших противников, проникших в наши ряды? Мы все слышали ужасные истории о том, как «зеленым беретам» во Вьетнаме ночью перерезали горло завербованные и обученные ими индиджи. Подобные инциденты «зеленого на синем» происходили в Ираке и Афганистане, поэтому поиск правильных афганских союзников не был академической проблемой.
После обсуждения этого щекотливого вопроса Майк, один из представителей ЦИХСПД, в шутку сказал: «Почему бы нам не набирать афганцев так, как Геламан набирал молодых воинов?».
Это было новое и, как оказалось, полезное предложение. Как объяснил Майк той половине ODA, которая не исповедовала ЦИХСПД, в Книге Мормона, Геламан - это пророк и воин, который пытается защитить пацифистов-аммонитян от нападающей армии ламанийцев. Когда аммонитяне, опасаясь уничтожения, собираются нарушить свою клятву не проливать кровь, Геламан убеждает их вместо этого отдать ему своих сыновей, которые еще слишком малы, чтобы дать клятву. Эти «отроки» становятся армией, которая побеждает захватчиков, и хотя каждый из них ранен, никто не умирает. Эти две тысячи мальчиков называются сыновьями Геламана.[12]
«Давайте наймем сыновей старейшин кишлаков», - объяснил Майк. «Таким образом, у нас будут парни, за которых поручились, и у которых на кону репутация и честь старейшин кишлака». «Отличная идея», - добавил Скотт. «Вероятность того, что их сыновья предадут клятву или опозорят своих отцов в бою, меньше, чем если бы мы пополнили наши ряды отъявленными афганскими панками».
Все мы, мормоны и не мормоны, согласились, что это хорошая идея. Так и было решено. Я еще не знал об этом, но прошло совсем немного времени, прежде чем умная идея Майка была воплощена в жизнь.
В сельской общине сарафанное радио распространяется быстро. Всего через несколько дней после нашей встречи с муллой Заваром я узнал, что скоро соберется районная шура, или совет старейшин, и что они хотели бы, чтобы я, предполагаемый новый военачальник региона, принял в нем участие. «Отличная идея», - добавил Скотт. «Вероятность того, что их сыновья предадут клятву или опозорят своих отцов в бою, меньше, чем если бы мы пополнили наши ряды отъявленными афганскими панками».
В жестко патриархальной культуре Афганистана, шуры служили фактическим правительством огромных сельских районов. Как правило, в каждом кишлаке был совет старейшин для решения местных вопросов, а региональные вопросы решались районным советом, состоящим из представителей каждого кишлака. Если вы хотели чего-то добиться в сельской местности, вы могли пить чай, как это делал я, с начальниками полиции и районными властями. Но без одобрения шуры мало что из того, что вы решили, могло быть воплощено в жизнь. Поэтому я с радостью принял приглашение. Кунарские шуры были похожи на старинные городские собрания, за исключением того, что на них могли присутствовать только старейшины-мужчины. С точки зрения западного человека это было сексизмом и антидемократизмом. В Печдаре так было принято.
Встреча проходила на большой открытой площадке рядом с административным зданием Маногайского района. Я приехал со Скоттом и Машалом, ожидая, что меня встретят десять или двенадцать старейшин из ближайших окрестностей. Вместо этого их было семьдесят или восемьдесят. Они съехались в Маногай из таких отдаленных районов, как Вайгал на севере и Кандай на востоке, некоторые из них проделали двухдневный путь пешком, чтобы посмотреть, как новый командир справляется с их соседями в Маногае.
Когда Машал проинформировал меня о присутствующих, его тон дал понять, насколько важна эта встреча для нашей задачи - и для нашей безопасности. В своих широких одеяниях (jamas)[13] и шапочках-паколах, все с седой бородой, многие с посохами, старейшины выглядели как собрание стареющих моджахедов, каковыми некоторые из них, возможно, и были. Нам потребовалось десять минут, чтобы пожать каждому руку. Затем мы сели на коврики в длинный прямоугольник, я занял почетное место рядом с главой района.
Он открыл заседание, представив меня. Очевидно, я был не просто еще одним приглашенным; я был главным докладчиком. Суть его представления, как передал мне Машал, заключалась в том, что (а) американцы здесь; (б) это их новый военачальник, тот, что с рыжей бородой; (в) они обещали обеспечить нам безопасность; и (г) они хотят знать, что вас беспокоит. Довольно прямолинейно. Затем он предоставил слово тому, кто хотел говорить, и я вежливо слушал минут пятнадцать, пока Машал переводил, а Скотт делал заметки.
Многое из того, что говорили старейшины, не вызвало удивления. Каждый кишлак в этой бедной стране нуждался в помощи с инфраструктурой - новый колодец или новый мост, рынок здесь без крыши, школа там без водопровода. Скотт записал все это - список желаемых проектов по восстановлению, которые, как я надеялся, мы сможем осуществить. Однако два вопроса старейшин были неожиданными.
Первый исходил от худого, сгорбленного старика, который, несмотря на свою явную немощь, явно вызывал уважение у всех присутствующих. Он сказал, что во время операции прошлого месяца (он имел в виду «Горную решимость») наши войска взяли в плен хорошего человека из его деревни, и они хотели бы его вернуть. Я не мог знать, кто был этот человек, был ли он действительно «хорошим» человеком или боевиком Талибана, и где он мог оказаться после пленения. Единственный честный ответ, который я мог сделать, был слабым: «Я выясню это». Учитывая мою безуспешную попытку отменить мой шаг «гестапо» в октябре, я не сказал это с большой долей уверенности.
Другой вопрос был еще более острым. Он исходил от нескольких старейшин, говоривших одновременно: «Когда вы уезжаете?». Как я понял, вопрос имел двойной смысл: Они хотели знать, как долго они смогут рассчитывать на нашу поддержку. Но их также интересовало, когда иностранцы покинут их землю. Они ценили наше присутствие, но не хотели, чтобы мы стали постоянными резидентами.
Я воспринял это как сигнал к тому, чтобы встать и обратиться к собранию. Старейшины фактически бросили вызов, и я знал, что мой ответ будет тщательно изучен. В своем первом публичном выступлении в качестве нового военачальника долины я должен был предстать спокойным, взвешенным и авторитетным - что не совсем соответствовало описанию моих чувств. Но занавес уже поднимался, и я получил свою реплику. Я был рад, что не подготовил речь, потому что это заставило меня говорить прямо - сказать в неотфильтрованных выражениях то, что было у меня на сердце.
«Вы - старейшины этой долины», - начал я. «Это ваш дом, ваши дети, ваше будущее. Мы были союзниками с тех пор, как вместе победили русских, и мы хотим возродить этот союз между нашими странами. Мы здесь, чтобы содействовать безопасности долины и помочь вам в достижении ваших целей. Какими бы они ни были. Ваши школы, ваша вода, ваша полиция, ваши мечети, ваши урожаи. Как бы вы ни хотели, чтобы мы вам помогли, это то, что мы сделаем. Мы уйдем, когда мы вам больше будем не нужны. Когда вы достигнете своих целей и когда долина будет в безопасности, мы вернемся в свою страну, а вы будете управлять своей».
Эта речь, признаться, была идеалистической. Но я говорил серьезно, и, думаю, они это поняли. В группе воцарилось спокойствие, и они сидели в задумчивости, возможно, пытаясь понять, верить мне или нет.
«Но нам нужно кое-что и от вас», - продолжал я. «Если мы хотим помочь вам принести мир в эту долину, нам нужны от вас две вещи».
Я сделал секундную паузу, зная, что привлек их внимание.
«Во-первых, нам нужно, чтобы вы не пускали своих людей ночью в горы рядом с нашим лагерем. Мы не хотим убивать невинных афганцев. Если кто-то подойдет к нашему лагерю в темноте, и мы не сможем увидеть, есть ли у него ракета или винтовка. Возможно, он собирается стрелять в нас, поэтому мы будем стрелять в него первыми, чтобы защитить себя. Так бы вы поступили, если бы кто-то подошел к вам в темноте. Пожалуйста, помогите нам. Если никто не подойдет к нашему лагерю в темноте, то никто не пострадает».
Затем я обратился со второй просьбой. Оно соответствовало разумному предложению Майка Монтойи, сделанному всего за несколько дней до этого, о том, что мы должны набрать «новобранцев» из сыновей самих старейшин.
«Нам нужны ваши сыновья», - сказал я. «Ваши братья, ваши двоюродные братья, ваши воины. Многие афганские бойцы уже работают с нами, чтобы построить новый Афганистан. Эти люди - герои, и они наши друзья. Но нам нужно больше. В нашем лагере есть место еще для ста воинов. Мы дадим этим бойцам пищу и кров и будем хорошо им платить. Пожалуйста, сообщите об этом в своих кишлаках. Любой мужчина, желающий сражаться вместе с нами за Афганистан, должен прийти в наш лагерь. Он должен принести свое оружие и боеприпасы. И он должен принести письмо от своего отца или старейшины о том, что он предан афганскому правительству. Если он принесет с собой эти вещи, мы подготовим его для новых Афганских сил безопасности. И он присоединится к нам в нашей доброй борьбе за детей Афганистана. Инш'Аллах».
Старейшины восприняли это заявление в почтительном молчании. Затем один из мужчин задал очевидный вопрос: «Сколько вы им заплатите?»
Я сказал ему, что ставка составляет пять долларов в день, или около 150 долларов в месяц. Именно столько ЦРУ и ODA до нас платили шести племянникам, и казалось справедливым, что новобранцы должны получать то же самое. Это не даст им афганский эквивалент Lamborghini, но это было вдвое больше, чем зарабатывал крестьянин или рабочий. Это позволит новоприбывшим быть довольными, не подрывая местную экономику.
Очевидно, удовлетворенные зарплатой, старейшины благодарно кивнули, пожали нам руки и согласились, что посвятят своих сыновей нашему делу. Доказательством этого должно было стать прибытие новобранцев, и я ожидал, что это займет по крайней мере несколько дней. К моему удивлению, первые из них прибыли на следующее утро. К концу недели наши силы безопасности достигли 108 человек - достаточно, чтобы полностью заполнить здание, которое мы выделили под казармы ASF. Нам пришлось отказывать другим, пока не удалось расширить помещение. В культуре, где ценность человека измерялась его боевым духом, этим опоздавшим не повезло.
ODA 936 пробыла в Катамаунте менее двух недель. Под бдительным присмотром наших инженеров Джими и Джейсона материально-техническое оснащение лагеря шло полным ходом. Мы ясно изложили свои намерения местным лидерам и одержали дипломатическую победу, протянув руку мулле. Самое главное, мы начали ощущать свое присутствие в обществе. Когда мы не подсоединяли генераторы или укладывали и заполняли бастионы Hesco, мы ходили по местным улицам, вежливо приветствуя людей, даря детям конфеты и внося посильный вклад в экономику. Как способ дать людям понять, что вы на их стороне, удивительно, чего можно добиться, купив бутылку Pepsi.
В какой-то момент в первую неделю наше взаимопонимание приняло странный оборот. Машал рассказал мне, что, впечатленные нашими бородами, тем, что мы носили шапки-паколь, а не каски, и тем, что мы не пили алкоголь, некоторые жители кишлака решили, что мы должны разделять их религию.
«Они счастливы, что вы не неверные, как русские», - сказал он. «Они говорят о вас как об американских мусульманах».
Это было лестно в каком-то странном смысле, но я не мог с этим смириться.
«Ты не можешь допустить, чтобы они в это поверили», - сказал я. «Они увидят, как мы едим бекон[14]. Они увидят, что мы не молимся пять раз в день, и это принесет неприятности. Я бы предпочел, чтобы меня считали терпимым неверным, а не плохим мусульманином. Скажите им, что мы не мусульмане, а американцы, которые уважают их религию и их культуру. Этого достаточно. И это правда».
Машал поначалу был в замешательстве от моей резкости, но он уловил суть. Правильное понимание дошло до всех, и вскоре мы снова стали просто «уважающими ислам». Если мы собирались установить доверие с местными жителями, эта идентичность была крайне необходима.
Бескровные победы тех первых дней добавили новые аспекты в мои размышления о нашей миссии. Нас послали сюда якобы для уничтожения таких смутьянов, как Абу Ихлас и Гульбуддин Хекматьяр. Я начинал чувствовать, что есть два способа победить их. Первый - традиционный метод: силой оружия. Другой - изменить отношение местного населения таким образом, чтобы «решения», которые предлагали плохие парни, перестали казаться привлекательными. Время покажет, какое сочетание этих двух стратегий окажется эффективным.
В те первые дни произошла еще одна трансформация. С момента нашего прибытия мы, следуя примеру 10-й горной, называли лагерь «А» FOB Catamount. К третьей или четвертой неделе нашего пребывания там это название было упразднено, и мы стали называть лагерь «Благословение».
Новое название было идеей Рэнди. Он считал, что «Катамаунт» - это «бренд» 10-й горной, предполагающий временный бивуак, а не постоянное место дислокации. Нам нужно было название, которое указывало бы на нашу ответственность за долину и имело бы определенный смысл для нас, бойцов спецназа. Он выбрал название «Блессинг» в память об армейском рейнджере, сержанте Джее Блессинге, который был убит СВУ во время операции «Горная решимость». Все согласились, что это подходящий выбор, тем более что машина Блессинга была подбита на шоссе Блю, той же дороге, по которой мы добирались до лагеря. Назвав это место «Лагерь Блессинга», мы напомнили себе об опасности, которая таилась вокруг нас, даже отдавая дань памяти жертве погибшего товарища.
Джей Энтони Блессинг из Такомы, штат Вашингтон, пошел в армию сразу после окончания средней школы, получил свой знак рейнджера в девятнадцать лет и служил во 2-м батальоне 75-го полка рейнджеров, базировавшемся в Форт-Льюис, штат Вашингтон. Он погиб 14 ноября 2003 года, через две недели после высадки в Афганистане. Ему было двадцать три года.

[1] Компания Hesco производит оборонительные контейнеры, которые широко используются американскими и другими военными. Те, которые мы использовали, напоминали большие разборные корзины из проволочной сетки; когда их наполняли камнями и ставили рядом, они образовывали прочные и недорогие защитные барьеры. (прим.автора).
[2] Переводчика.
[3] Робин Мур, "Зеленые береты". New York: Crown, 1965. Готовясь к написанию этой книги, Мур сам прошел подготовку в SF. В 1966 году он помог старшему сержанту Барри Сэдлеру написать его хит Top 40 "Баллада о зеленых беретах", ставший темой фильма Джона Уэйна. (прим.автора).
[4] SureFire — американская компания, специализирующаяся на производстве тактических фонарей, обычно применяемых в правоохранительных органах и вооружённых силах. Фонари SureFire также популярны и на гражданском рынке. Компания базируется в Южной Калифорнии. На сегодняшний день компания SUREFIRE является лидером в производстве тактических фонарей. Сделанные в США они считаются лучшими в мире по своим характеристикам.
[5] По этой причине в первоначальном варианте название книги переводилось как «Молотоголовая шестёрка»
[6] Джи́га (англ. jig) —быстрый старинный танец, зафиксированный в XVI веке на британских островах. Музыкальный размер 3/8, 6/8, 9/8 или 12/8 (в зависимости от разновидности). В настоящее время джига является одной из основных мелодий исполнения ирландских и шотландских танцев.
[7] Мулла́, молла (араб. مُلَّا‎, от араб. مَوْلَى‎ — господин, повелитель, владыка, араб. المُلَّا аль-муллаа, mawlá/; перс. ملّا, тур. molla) — исламский священнослужитель, знаток Корана и религиозных обрядов у мусульман. В Российской империи муллами часто называли всю совокупность существующих мусульманских духовных лиц, иногда учителей медресе и просто грамотных людей. У шиитов мулла — лидер религиозной общины, теолог, специалист в толковании вопросов веры и права (у суннитов эти функции выполняет улем
[8] Минба́р (араб.منبر‎ми́нбар — «трибуна», «кафедра») или мимба́р — кафедра или трибуна в соборной мечети, с которой читают пятничную проповедь (хутбу). Расположена справа от михраба.
[9] Бакши́ш (перс. بخشش‎; bakhshīsh; от bakhshīdan — давать) — чаевые, пожертвование, а также разновидность некоторых форм коррупции и взяточничества на Ближнем Востоке и в Южной Азии. Согласно язвительному определению, которое дал этому явлению автор работ по археологии Лео Дойель, это «щедрые вознаграждения и взятки, грубо требуемые и любезно принимаемые местными жителями в обмен на незначительные либо вовсе не оказанные услуги».
[10] Командир. Часто сокращается до «дон» см.Глоссарий
[11] Инвектива, выпад, брань, ругательства, ругательный, оскорбительный
[12] Юные воины появляются в Книге Мормона, Алма 53:10-22.(прим. автора)
[13] Jama(англ. [ˈʤɑːmə] сущ.) длинная хлопчатобумажная одежда состоящая из:
Широких штанов - томбон, сальвар, шальвар, партуг, изар.
Длинной рубахи - перухан, пирухан, камиз. Носится только поверх штанов. В сочетании с ними образует "перухан томбон" или "шальвар камиз", также словом "перухан" часто называют весь комплект со штанами. Обязательно одного цвета.
Размер рубахи должен позволять сесть в ней на корточки и прикрыть "аврат" от постороннего взора.
Поверх рубахи почти все афганцы носят жилетку или национальную безрукавку, и то и другое называют «васкат», «садрый» как правило с четырьмя карманами на полах с застежкой впереди. Жилет не принято застегивать.
Накидка - чадар, пату, каиш. Является обязательной принадлежностью и афганца-крестьянина, кочевника, и горожанина. Это просто отрез хлопчатобумажной, шерстяной ткани размером с простыню, около 2х1 м. Применение чадар настолько универсально, что афганец почти никогда с ним не расстается. Основная его функция - согревание в холодную погоду. В жару также поможет уберечь тело от перегрева в сочетании с жилетом.
В "исходном положении" он обычно переброшен через плечо. Но в холодное время им обматывают голову и шею, утепляют плечи и грудь, а в жару укрываются от палящего солнца. При совершении намаза чадар заменит молитвенный коврик, после омовения - полотенце. Так как мыться у афганцев принято в многочисленных реках, чтобы укрыть "аврат" от посторонних, чадар обматывается вокруг бедер. Прежде чем сесть на землю или на что-то жесткое, подкладывается тот же чадар. Надо вытереть где-нибудь пыль - чадар заменит тряпку. Если афганец разжился на базаре лепешкой или кусочком мяса, он завяжет в накидку и то и другое, поместив каждый предмет в отдельный узелок, и забросит "рюкзак" за спину.
[14] Свинина – харам.
«Для верующего мужчины и верующей женщины нет выбора при принятии ими решения, если Аллах и Его Посланник уже приняли решение. А кто ослушается Аллаха и Его Посланника, тот впал в очевидное заблуждение» (33:36).
«Произнеси: «Из того, насчёт чего сказано в переданном мне откровении, под запретом находится мертвечина, свинина, пролитая кровь, а так же мясо тех животных, которые были зарезаны не подобающим образом». Те же, кто оказался под принуждением нарушить этот запрет, имеют возможность быть прощёнными, ведь Аллах – всепрощающий и обладатель безграничного милосердия» (6:145)


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 16 сен 2021, 20:24 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
10. Первая обязанность командира

Никогда не рискуйте без необходимости.

-Роберт Роджерс: Постоянные приказы

Есть приказы государя, которым нельзя не подчиняться.

Сунь-Цзы, «Искусство войны».

Вы знаете молодого ветерана боевых действий, который ходит по вашему городу на протезах? Учитывая его возраст, можно предположить, что он был ранен во время войны с террором. Возможно, в Ираке или Афганистане. Если ваши представления об этих конфликтах получены из Голливуда или CNN, вы можете предположить, что причиной ранения в ноги стала реактивная граната (РПГ) или минометный боеприпас. И хотя вы, вероятно, были бы правы относительно его места службы, вы с такой же вероятностью ошиблись бы относительно причины его ранения.
РПГ и минометы играют важную роль в арсенале террористов. Однако, по статистике, более смертельную угрозу для наших войск представляют различные самодельные бомбы и мины-ловушки, известные под общим названием самодельных взрывных устройств, или СВУ. Все чаще СВУ становится оружием, которое выбирают повстанцы-террористы.
СВУ делает вас не менее мёртвыми, чем миномёт, РПГ или любимая винтовка джихадистов - советский АК-47. Я называю его более летальным из-за цифр потерь. В наших нынешних асимметричных конфликтах якобы превосходящие по численности плохие парни настолько эффективно используют СВУ, что на их долю приходится две трети смертей, увечий и ампутаций в зоне боевых действий. Шансы два к одному, что нога того молодого ветерана была оторвана СВУ. Это оружие, изготовленное из подручных средств, стало причиной номер один гибели военнослужащих в бою. Они убивают воинов и гражданских лиц без разбора.
Риску подвергаются не только пешие люди. Известно, что саперы Аль-Каиды и Талибана упаковывают сотни фунтов взрывчатки в бочки из-под масла и взрывают их с такой силой, что трехтонный бронированный «Хаммер» подлетает на четыре метра. Даже с более тяжелой броней, которую армия приняла к 2003 году, это может нанести страшный урон всем, кто находится внутри.
На протяжении всего нашего пребывания в долине Печдара мы знали об угрозе СВУ каждый раз, когда выезжали на своих «Хаммерах» на шоссе Блю; эту дорогу вскоре прозвали Аллеей СВУ.[1] Я был более, чем обычно, насторожен 11 декабря, когда вез часть группы (примерно половина ODA) в Абад, чтобы получить припасы, воспользоваться Интернетом и доставить на совещание группы В пару командированных морских пехотинцев, которые вскоре должны были взять на себя обязанности по охране 10-й горной. Остальные останутся в лагере Блессинг, чтобы держать оборону.
В тот день я должен был быть в хорошем расположении духа, после двойного успеха, когда мне удалось склонить на свою сторону муллу Завара и добиться первой встречи с шурой. День также начался с приятного сюрприза. Мы получили посылки с поздравлениями от друзей Роджера и открыли их тем же утром. Мы были рады обнаружить поздравительные открытки, печенье, вяленую говядину и рождественские украшения, чтобы добавить немного веселья в нашу радиорубку. Я должен был чувствовать себя очень здорово. И все же...
Что меня беспокоило, так это внешние новости. Несмотря на то, что в долине Печдара дела, казалось, шли на поправку (Абу Ихлас на какое-то время залег на дно), Афганистан в целом находился в муках политического перехода, и этот переход сопровождался всплеском насилия. По всей стране, и особенно на северо-востоке, участились взрывы и ракетные обстрелы.
27 ноября группа американских политиков, включая сенатора Хиллари Клинтон, посетила Афганистан, чтобы выразить поддержку Хамиду Карзаю и предстоящим выборам. В течение всего этого месяца Большой совет страны, Лойя джирга[2], разрабатывал новую конституцию; если Карзай одобрит ее, она станет законом страны. 2 декабря один из самых влиятельных полевых командиров северного Афганистана, Атта Мохаммед Нур, сдал пятьдесят своих танков афганской армии.
Ни одно из этих событий не было приятной новостью для Талибана или Аль-Каиды. До того как операция «Несокрушимая свобода» загнала их в горы, талибы правили страной почти четыре года. Они хотели вернуться. Последнее, чего они хотели, - это стабильное правительство. Отсюда и резкое увеличение числа нападений. 8 декабря талибы угрожали убить любого, кто примет участие в лойя джирге. В американском понимании это было бы равносильно обещанию расправиться с Конгрессом США.
Учитывая это, мы были в состоянии повышенной готовности, когда 11 декабря выехали на трассу Блю в направлении Асадабада. К этому времени, неоднократно преодолевая этот маршрут, мы разработали хитрый маневр уклонения, призванный сохранить нам жизнь на этой усеянной самодельными фугасами дороге. Хитрый - это, наверное, слишком сложное описание. Мы просто ехали как черти.
Вот почему это обычно срабатывало. Какими бы смертельно опасными ни были СВУ, их детонация не столь надежна и не столь мгновенна, как детонация взрывчатки военного класса. Иногда убийца на другом конце устройства нажимает кнопку или щелкает выключателем, и ничего не происходит. В других случаях СВУ взрывается, но на секунду или две позже, чем хотел убийца, потому что он ошибся в расчете времени собственной реакции. Он сидит в двухстах ярдах от дороги, одним глазом смотря в прицел винтовки, а палец лежит на кнопке вызова мобильного телефона. В поле зрения появляется «Хаммер», и он знает, что как только он достигнет кучи мусора, которую он положил на дорогу в качестве ориентира, он должен нажать на кнопку. Машина достигает мусора, но движется так быстро, что к тому времени, как он реагирует, она уже вне зоны поражения. Это была наша тактика уклонения. В большинстве случаев она срабатывала.
Но не 11 декабря.
Роджер был за рулем первого грузовика, а я ехал на дробовике. Мы подпрыгивали по колеям на довольно большой скорости. В мемуарах, которые Роджер написал несколько лет спустя, он сказал, что поездка по «Голубому» маршруту дала ему «потрясающее ощущение гонщика раллийного болида, едва успевающего проскакивать мимо деревьев, камней и людей, когда мы с ревом неслись по неумолимой дороге, пытаясь обогнать Мрачного Жнеца»[3]. В тот день он был лучшим Дейлом Эрнхардтом[4], в то время как за рулем грузовика позади нас был один из приезжих морских пехотинцев, который умолял меня позволить ему сесть за руль, потому что он был “лучшим чертовым гонщиком в Алабаме”.
Он был хорошим парнем и изо всех сил старался не отставать от Роджера, но, очевидно, в Алабаме дороги содержатся в лучшем состоянии, чем в провинции Кунар. Почти с той минуты, как мы выехали на трассу Блю, я заметил в зеркало заднего вида, что второй грузовик отстает. «Ускорься!» начал кричать я в двухполосную связь. «Ты должен ехать быстрее».
Роджер тоже увидел проблему. Мы уже собирались въехать на участок, где дорога расширяется, когда он сказал: «Сэр, мы потеряем их здесь, если они не догонят нас. Вы можете повторить сообщение?»
«Ускоряйтесь! Ускоряйтесь!» снова закричал я. Но было уже слишком поздно. Через несколько секунд я услышал громкий взрыв и увидел, как грузовик исчез в облаке пыли на обочине дороги. Гонщик наткнулся на самодельное взрывное устройство.
«Назад!» крикнул я.
Роджер отреагировал мгновенно. Не потрудившись развернуть грузовик, он включил задний ход, уставился в зеркало заднего вида и погнал его (как он любил говорить) обратно к месту нападения. Мы были там через десять секунд, группа выскочила из «Хаммера» с M4 наизготовку и Дейвом в турели 50-го калибра. В тот же самый момент, вернувшись в лагерь Блессинг, Джейсон загружал нашу третью машину. По радиостанции они с Рэнди услышали сначала мои громкие команды, а затем взрыв. За несколько мгновений, которые нам потребовались, чтобы занять периметр, Рэнди и Джейсон вылетели из лагеря, забрали грузовик с нашими ребятами из ASF в Нангаламе и помчались туда, где мы встряли. «Подкрепление в пути, босс», - услышал я его голос по радиостанции.
Это было самое желанное сообщение, которое я когда-либо слышал, потому что я определил наше положение, и оно выглядело не очень красиво.
Мы находились на равнинной, малонаселенной местности посреди пустыни, с несколькими обшарпанными глинобитными дувалами, расположенными по обе стороны шоссе Блю примерно в пятидесяти метрах к северу, и спуском к реке Печдара на юге. Я осмотрел крыши в поисках стрелков. Пусто. Я был уверен, что нельзя сказать то же самое о серых горах, возвышающихся в стороне от дороги. Это были те самые горы, с которых, немного дальше на восток, повстанцы с ястребиными глазами напали на наш конвой QRF в ноябре. Сейчас на нас наверняка смотрели такие же глаза.
Когда наш периметр был прикрыт настолько плотно, насколько это было возможно, я повернулся, чтобы посмотреть есть ли жертвы. Взрыв выбросил из турели пулеметчика второго грузовика, нашего атташе по PSYOP Криса Агирре, оставив его с раной на лице, сломанным запястьем и выражением лица «WTF?»[5]. Медик Майк Монтойя бросился ему на помощь, подлатал, что смог, и сказал: «С ним все будет в порядке, но ему понадобится медицинская эвакуация». То же самое было и с лейтенантом морской пехоты, получившим сотрясение мозга. Остальные ребята отделались ушибами - ссадины и синяки тут и там, но никто не был настолько серьезен ранен, чтобы потребовалось что-то большее, чем первая помощь. Слава Богу и Министерству обороны за усиленное вооружение.
Услышав оценку Майка, Роджер уже включил спутниковую радиосвязь и запрашивал средства медицинской эвакуации. В долине Печдара наши FM-радиостанции, передающие сигнал в пределах прямой видимости, имели значительный радиус действия, но здесь, в горах и при необходимости координировать действия с воздушными суднами и Баграмом, находящимся на расстоянии в полстраны, необходимый радиус действия могли обеспечить только спутниковые радиостанции. Когда нам требовалась поддержка с воздуха, медицинская эвакуация или другие серьезные средства, мы обычно обращались к 102 каналу спутниковой связи. Однако в этот день Роджер не смог получить чистый сигнал на этом канале, поэтому он передавал его Кортни в Блессинг, который координировала действия с воздушными суднами[6]. Это была не самая удачная форма связи, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем Роджер получил сообщение из Баграма о доступных средствах.
«Медэвак с сопровождением «Апачей» в пути», - сказал он. «Идет из Баграма, так что это займет некоторое время». Я кивнул, и Роджер продолжил координировать действия с Кортни.
Взрыв привлек толпу дальнобойщиков, крестьян, жителей кишлаков и детей, которым было интересно узнать, что происходит с бородатыми американцами. Мы установили периметр, чтобы ни они, ни их машины не могли приблизиться к нашей колонне. Это привело к тому, что обычно свободное движение по трассе Блю начало замедляться в обоих направлениях. Джейсону и Рэнди, ехавшим из Нангалама, удалось избежать большинства этих пробок, и вскоре они достигли нашей позиции, их шины подняли пыль, когда они выпрыгнули из своего грузовика. Джейсон знал об автомобилях больше, чем я, поэтому я попросил его оценить ущерб. Это заняло у него не более пятнадцати секунд.
«Гренок»[7], - доложил он. «Этот никуда не поедет».
Это прояснило нашу ситуацию. Она была плохая. Поскольку движение остановилось, Рэнди взял на себя задачу по перемещению нашего афганского контингента - шести племянников Малика Зарина - на позиции охраны и освободил ODA от работы с зеваками. Собирающаяся толпа могла быть любопытной, а могла быть и чем-то другим. Глаза террориста и его приятелей были устремлены на нас с неизвестно скольких сторон. Хуже всего то, что в зимний день начинало темнеть в 16:00.
Бен, раздосадованный, хотел взять несколько афганцев и обыскать все машины и дома в ближайшем районе, чтобы найти преступника. Я оценил его рвение, но гениальность СВУ состоит в том, что после совершения подрыва, преступник просто выбрасывает устройство инициации и возвращается пасти овец или работать в поле. Если бы мы отреагировали эмоционально и начали обыскивать дом за домом, мы бы ослабили нашу безопасность и рисковали нанести вред невинному человеку или повредить имущество. Это сыграло бы на руку основному плану повстанцев, который заключался в том, чтобы настроить как можно больше людей против захватчиков. Поэтому мы оставались на месте.
Военные инструкторы подчеркивают, что в зоне боевых действий умение ориентироваться в ситуации - это главное. То, что говорил мне мой SA, было недвусмысленно. Безопасность шести «зеленых беретов», двух морских пехотинцев и наших афганских солдат была в моих руках. Мы были малочисленным подразделением, застрявшим в узкой части долины, густо заросшей боевиками. Нам чудом удалось пережить вражеский обстрел, в результате которого пострадал только грузовик. Но день еще не был закончен.
Мобильность и скорость были нашей лучшей защитой, а сейчас у нас не было ни того, ни другого. Я знал, что, будучи обездвиженными на неприятельской местности, мы, скорее всего, будем атакованы на прямую: моджахеды использовали эту тактику со смертельной эффективностью против русских. Поэтому наши действия были очевидны. Спасти все, что можно, уничтожить поврежденный грузовик, чтобы он не мог быть использован противником, а затем, пока удача не отвернулась от нас, убираться оттуда. Иначе «Хаммер» был бы не единственной поджаренной вещью.
Это было очевидно и для наших афганских новобранцев. Рэнди расположил их с востока и запада от наших машин в качестве оцепления, и они не были в восторге от этой задачи. Командир отряда, крепыш по имени Базир, нервно повернулся ко мне.
«Мы не можем здесь оставаться», - сказал он. «Когда мы уходим?»
Я не знал, заметил ли он конкретную угрозу или, как и я, просто отчетливо понимал, что наше положение неблагоприятно. В любом случае, он был прав. Я поднял трубку спутниковой радиостанции и вызвал штаб спецназа в Баграме. К тому времени, когда они ответили, «Апач» уже пролетел над головой, а санитарный вертолет «Блэкхок» приземлился на небольшую временную посадочную площадку, которую Рэнди подготовил вместе с морскими пехотинцами. Он расположился на обочине дороги, и Рэнди руководил эвакуацией Криса и лейтенанта морской пехоты. Санитарный вертолет взлетел. «Апач» продолжал кружить в нашем районе, чтобы обеспечить нам прикрытие, пока мы решали нашу ситуацию. В любом случае, это хорошие новости.
Не слишком приятные новости из Баграма.
Когда они подняли трубку, я передал парню связисту из штаба оперативную сводку: «Подрыв на СВУ. Медэвакуация завершена. Один грузовик не может ехать. Я прошу, чтобы «Апачи» уничтожили машину, и мы сможем эвакуироваться с этого места». Моя передача по каналу 102 была нечеткой, и Кортни пришлось повторить ее со своей стороны, прежде чем радист из Кэмп-Вэнса понял запрос. Джейсон и команда уже начали снимать с машины радиостанции, боеприпасы, запасные шины, сиденья - все, что можно было спасти.
Связист, понимая, что согласиться взорвать правительственное имущество стоимостью 250 000 долларов было выше его сил, сказал: «Молот-6 в готовности» и передал меня по командной цепочке. Следующим, кого я услышал, был боевой капитан, передавший отказ в запросе от «вышестоящих». Даже сквозь туман ретрансляции связи через Блессинг стало ясно, что начальник лагеря Вэнс хотел забрать автомобиль с помощью вертолетной подвески. Я передал эту информацию Джейсону.
«А куда денется стропа?» - рассмеялся он. «Крепление сломано. Подними эту штуку, и она развалится».
Из радиостанции зазвучал новый, более авторитетный голос. «Какова ваша позиция, капитан?» Более старшего по званию штабного офицера заменил боевой капитан. Я передал ему координаты и вкратце доложил обстановку. «Мы здесь сидячие утки, сэр. Нужно уничтожить машину». В Блессинге Кортни передал сообщение. У него неплохо получалось быть моим эхом.
Я запрашивал разрешение, потому что знал, что пилот «Апача» не собирается применять ракеты «Хеллфайр»[8] или реактивные снаряды по дружественной машине без разрешения Вэнса. В своей доверчивой невинности я полагал, что «Утвердительно» - это не только очевидный правильный ответ на мой запрос, но и неизбежный выход.
Я ошибался.
«Отрицательно», - прозвучал голос штабного офицера. «Нам нужно забрать объект и изучить его на предмет разведданных. Вы и ваша группа должны остаться и охранять его от врагов».
Говоря прямо, это было безумием.
В этом месте на шоссе Блю никогда не было недостатка в отморозках, желающих снести вам голову, если не с мечом, то с АК-47. В сгущающихся сумерках мы не могли видеть, где они находятся. Нас была дюжина против неизвестного количества их. Сидеть в таком уязвимом положении, охраняя мертвый грузовик, было именно тем, чего хотел бы от нас враг. Если у вас не было желания умереть, пора было покинуть Додж. Любой человек с половиной мозга понял бы это, как только оказался в этом месте.
Но штабного офицера не было на месте. Он находился в кабинете штаба в нескольких часах езды отсюда, взвешивая все за и против уничтожения «Хаммера» с учетом других приоритетов, отличных от тех, с которыми я столкнулся. Он только что не отправлял одного из своей группы и морского пехотинца в медицинскую вертушку, и то, что он видел из окна своего баграмского пузыря, не имело никакого сходства с кунарской засадой.
Никогда еще в своей военной карьере я так болезненно не осознавал пропасть, которая может существовать между стратегией и тактикой, между видом с высоты десяти тысяч футов и видом на земле. Приоритетом штабного офицера было получение разведданных или оценки о повреждении техники - стратегическое соображение. Мой был проще. Первый долг капитана - это его люди. Для меня это превыше всего, что задумал Баграм.
Я верил, что если бы на моем месте был штабист, полковник Херд или командующий генерал, их план действий был бы таким же, как и мой. Но в тот день, когда тени удлинились на трассе Блю, я, очевидно, недостаточно ясно доложил ситуацию, чтобы мои командиры пришли к такому же выводу.
Кортни не стал дожидаться моего ответа, а повторил ситуацию от моего имени. Как он сказал мне позже: «Я не мог поверить в то, что слышал, Рон. Я подумал, что парень просто не понимает ситуации».
Возможно, так оно и было. Но это не имело значения. Приказ штабиста, переданный по нечеткой радиосвязи, был ясен: оставайтесь на месте. Командование разрабатывало план по эвакуации поврежденного автомобиля. Они собирались послать либо «Чинук» с грузом (который, как мы знали, бесполезен), либо эвакуатор (скорее всего, тоже).
Он не мог назвать точное время прибытия, но я знал, что это будет не скоро. До Баграма было более ста миль. Если бы мы следовали его плану «изучить объект», мы бы всю ночь находились под прицелом вражеского оружия. Каким-то образом это имело смысл для штабиста в кондиционированном военном кабинете. Для меня же это было равносильно тому, чтобы нарисовать на спинах моих ребят бычьи глаза и крикнуть «Аллах акбар!».
Этого не должно было произойти.
В своей автобиографии «История солдата» Омар Брэдли трезво заметил, что хотя забота о своих людях является требованием командования, она не может мешать выполнению задачи. Если командира “начинают мучить потери, которые он должен понести, он рискует потерять из виду свою стратегическую цель. Там, где цель потеряна, война затягивается, а цена становится бесконечно выше”.[9] Брэдли был пятизвездочным генералом, который помог спланировать вторжение в Нормандию и возглавил наступление союзников, положившее конец Второй мировой войне. Я не буду настолько смелым, чтобы сказать, что я с ним не согласен.
Но дьявол кроется в деталях.
Если для достижения целей приходится жертвовать жизнями солдат, из этого не следует, что все, что ваше командование считает целью, стоит таких жертв. Подготовка и обучение одного оператора спецназа обходится более чем в 1 миллион долларов. Если «целью» Баграма было восстановление уничтоженного правительственного имущества, то логика риска человеческими жертвами была смехотворна даже по бухгалтерским стандартам.
Для тех, кто вернулся в Баграм, выяснение того, как именно СВУ вывело из строя наш грузовик, очевидно, стоило того, чтобы подвергнуть риску наши жизни. Я представлял себе, как они сжимают в руках планшеты и карандаши, пока механик копается в ходовой части в поисках ответов. Каков был приблизительный заряд взрывчатки? Каков угол падения? Каков точный характер повреждений? Какой процент оптимальной амортизации обеспечило бронирование? Возможно, все это было бы полезно знать. Но в той ситуации, с которой мы столкнулись, мне было наплевать. Все, что я хотел знать, это как мне вывести оттуда свою группу целой и невредимой.
Джейсон, вторя афганцам, сказал прямо: «Мы здесь, и наши задницы болтаются на ветру. Нам нужно убираться к черту». Я подозреваю, что Брэдли - солдатский генерал, который сказал, что агония войны заключается в том, что за нее приходится платить жизнями людей, - согласился бы с этим.
Поэтому я вернулся к спутниковой связи и исполнил небольшой танец. «Я понимаю, что уничтожение «Апачем» отклонено. Молот - 6 уходит».
Я повернулся к Джейсону. «Грузовик никак не может быть...»
«- Починить?» - сказал он. «У тебя есть волшебная палочка?»
Если бы у меня была волшебная палочка, я бы отправил нас всех обратно в лагерь. «Ладно, тогда», - сказал я. «Заканчивай его раздевать и монтируй».
Это было мясо и картошка Джуниора. Как эксперт по демонтажу, ему мало что нравилось больше, чем взрывать вещи. «Сделаем», - ответил он с нескрываемым энтузиазмом.
В течение десяти минут, пока половина группы наблюдала за периметром, другая половина закончила разборку мертвого «Хаммера» от всего портативного, а Джуниор установил на него взрывчатку и подготовил взрыватель замедленного действия. Мы оттеснили толпу на безопасное расстояние. Когда мы были готовы к взрыву, Рэнди отозвал меня в сторону для проверки здравомыслия.
«Рон, в уничтожении было отказано», - сказал он. «Ты действительно готов сделать это?»
«Уничтожение «Апачами» было отклонено», - ответил я. «Они ничего не сказали об уничтожении С-4[10] и 18С».
Рэнди слегка улыбнулся моей удобной интерпретации слов штабного офицера, очевидно, с облегчением увидев, что я принял решение. И я не могу сказать, что это решение было трудным. Я совершенно ясно понимал, что нужно делать, и так же ясно понимал, что подчиниться распоряжению штабиста означало бы поставить свою карьеру выше долга перед своими людьми. Я не беспокоился о своей карьере. В общем, ничего сложного.
Я повернулся к Джейсону, который подслушал наш обмен мнениями. «Дай нам обратный отсчет, Джуниор. Давай сделаем это».
Через несколько минут покалеченный «Хаммер» был превращен в металлолом. В Баграме его больше не будут использовать. Но и патруль талибов, ищущий подтверждения поражения коалиции, или бронеплиты для укрепления позиции в бункере, тоже.
Вместе с нашими явно обрадованными афганскими союзниками мы погрузились в оставшиеся «Хаммеры» и «Тойоты», чтобы вернуться в лагерь. Двое наших раненых были в воздухе, и мы все были целы. Бывали дни и получше, но этот мог быть намного хуже.
Как спецназ, мы были направлены в Афганистан для ведения нетрадиционной войны, но уничтожение правительственной собственности не входило в планы Пентагона. Я знал, что не получу никакой похвалы от начальства. Когда Рэнди сказал мне позже: «Ты ставишь на это свои деньги», я понял, что он был прав. Последствия от «прикуривания» грузовика были бы не очень приятными.
Однако если дело дойдет до расследования, у меня был козырь в рукаве. Еще в лагере Блессинг Джейсон указал на это с заговорщицким подмигиванием филадельфийского адвоката.
«Помнишь SOPы, которые мы должны были подписать перед отправкой?»
SOP - это документ, указывающий стандартную оперативную процедуру, которой команда намеревалась следовать в любом количестве возможных полевых сценариев, от планов связи до оплаты разведданных, от реагирования на засады до обращения со сломанными автомобилями. Стандартные оперативные процедуры определяются и изучаются всеми членами команды, а затем передаются в штаб для утверждения, что гарантирует, что они не будут противоречить остальной армии.
«А что насчет них?» спросил я.
Джейсон выглядел как адвокат, который только что спас своего клиента от десяти лет тюрьмы. «Разве одна из этих вещей не называлась «План уничтожения транспортных средств»?»
«Так и было», - сказал я.
«Ну тогда», - сказал он. «Если Баграм настоял на том, чтобы у нас был SOP по уничтожению транспортных средств, они должны были предвидеть, что нам действительно придется уничтожить транспортное средство, верно? Вы делали только то, что штаб подготовил и разрешил вам делать».
Мне пришлось улыбнуться. Я забыл, что штаб Вэнса фактически дал предварительное разрешение на то, что я сделал. Я следовал логике Джейсона, хотя и не был уверен, что военный суд поступит так же. В то время я был просто счастлив вернуться в лагерь с группой в полном составе. Я еще не знал, как отреагирует вышестоящее командование.
Я знал только то, что наша зона действий не была территорией из учебника. Мы находились в долине Печдара - примерно в таком мрачном районе планеты, как физически и морально, какой только можно себе представить. Здесь не было никаких правил. Иногда приходилось вносить коррективы, руководствуясь своим чутьем. Научиться делать это и не сомневаться в результате - один из самых больших уроков, которые я получил в Афганистане.
Люди, которые никогда не были на войне или убеждены, что война никогда не оправдывает себя, скажут вам, что ни одна военная цель не стоит человеческой жизни. Логика и опыт говорят мне об обратном. Я считаю, что есть войны, в которых стоит участвовать, есть цели, за которые стоит умереть. Но в конечном итоге это вопрос пропорции: сколькими жизнями вы готовы пожертвовать ради достижения какой цели?
У меня нет формулы, которая помогла бы мне ответить на этот вопрос.
Если бы я был Омаром Брэдли, осматривающим пляж Омаха, когда первая волна союзных войск пала под огнем немецких дотов, думаю, я бы сказал, что победа над нацизмом стоит даже таких жертв.
С другой стороны, если бы я командовал британской четвертой армией в первый день наступления на Сомме сто лет назад, думаю, я бы согласился с писательницей Пэт Баркер. В ее романе «Регенерация» военный психиатр У. Х. Р. Риверс, размышляя о гибели девятнадцати тысяч британцев в тот день, говорит: «Ничто не оправдывает этого. Ничто, ничто, ничто «[11].
Это то, что я думаю. Я знаю, что в тот декабрьский день 2003 года, застряв со своими людьми в стремительно темнеющей зоне поражения, я не собирался рисковать даже одной жизнью ради грузовика.
Я совершил свою долю ошибок в Афганистане. Это была не одна из них.

[1] Бинг Уэст, «Неправильная война: мужество, стратегия и путь из Афганистана». Нью-Йорк: Random House, 2011: 6.(прим. автора)
[2] Лойя-джирга (пуштуلويه جرګه‎«большойсовет») —всеафганскийсоветстарейшин (представителей), нерегулярноизбираемыйотэтно-племенныхгруппдлярешениякризисныхситуаций (например, избрание короля).
[3] «Мрачный Жнец» (англ. Grim Reaper) — перевод эпитета Смерти.
[4] Дэйл Эрнхардт-старший (англ. Ralph Dale Earnhardt, 29 апреля 1951, Каннаполис — 18 февраля 2001, Дейтона-Бич) — американский автогонщик, семикратный чемпион NASCAR Sprint Cup Series, отец гонщика Дейла Эрнхардта-младшего. Погиб 18 февраля 2001 года на последнем круге гонки Daytona 500, столкнувшись с автомобилем Кена Шрейдера и врезавшись в стену на скорости 290 км/ч.
В 2004 году о его жизни вышел фильм «3: История Дейла Эрнхардта».
[5] WTF (от англ. What the Fuck?, рус. Что за пое..нь?) —используется в качестве вопроса «Что это такое?» или «Какого х.я тут происходит?»
[6] Работая как ретранслятор или репитер
[7] В оригинале «Toast» - тост, гренок, сухарик, поджаренный хлеб
[8] «Адский огонь»
[9] Омар Н. Брэдли, История солдата. Нью-Йорк: Генри Холт, 1951: 310.(прим. автора)
[10] С-4 (composition 4), один из вариантов пластита — так называемой «пластичной взрывчатки». Название происходит от пластических качеств этого взрывчатого вещества, напоминающего пластилин по консистенции.
С-4 был разработан для нужд американской армии, используется главным образом для подрывных работ, и для уничтожения неразорвавшихся боеприпасов. Благодаря своим качествам позволяющим лепить из пластита практически любую форму, С-4 гораздо удобнее в применении, чем обычные взрывчатые вещества, как например тротил (ТНТ).
[11] Цитата является выдумкой Баркера, но Риверс был реальным человеком, известным тем, что лечил солдат, контуженых снарядами во время Первой мировой войны. См. Regeneration. New York: Викинг, 1991.(прим. автора)


Последний раз редактировалось DocShar 05 ноя 2021, 12:49, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 25 сен 2021, 11:15 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
11. Замысел командира

Действуйте с уважением к местному населению, ставя благополучие гражданских лиц, не участвующих в боевых действиях, выше любых других соображений, даже - фактически, особенно - выше убийства врага».
-Дэвид Килкуллен, Противоповстанческая деятельность.

Очень важно, чтобы намерения командира были четко поняты всеми членами отряда.
-Special Forces Planning Techniques, 2000

В течение двенадцати часов после того, как я принял решение об уничтожении «Хаммера», мы узнали, что это было воспринято с восхищением одними и неудовольствием другими. Ходили слухи, что командующий Объединенной оперативной группой бригадный генерал Ллойд Остин был разбужен на следующее утро новостью о том, что капитан-мошенник обошел его полномочия при уничтожении автомобиля. Я был уверен, что не слышал конца этого инцидента. Но переживания по поводу мертвого грузовика вскоре ушли далеко от моих мыслей. Мне было о чем подумать, ведь Бекки и наши дети находились на другом конце света, а проблемы управления лагерем «А» стояли передо мной во весь рост.
К середине декабря лагерь был хорошо укреплен, у нас было электричество, и у нас были достаточно комфортабельные жилища, как для нас самих, так и для местных бойцов, которые постоянно присоединялись к нашей команде. Мы налаживали отношения с духовными и административными лидерами района Маногай, а население в целом, казалось, по крайней мере, чувствовало себя комфортно, а часто и с энтузиазмом относилось к нашему присутствию. Время от времени ракеты, выпущенные с южного хребта, перелетали или не долетали, и мы пережили подрыв на СВУ без человеческих жертв. Было за что быть благодарным.
Но мое воодушевление было сдержано чувством неуверенности. Такое же чувство я испытывал во время перелета из Брэгга, когда размышлял о неизвестных госсекретаря Рамсфельда и спрашивал себя, в чем заключается наша миссия Нашим общим приказом было нейтрализовать плохих парней в Кунаре. Тогда, в сентябре, находясь на действующей огневой базе, это звучало достаточно круто, хотя и немного расплывчато. Теперь, через десять недель после нашего развертывания, с ответственностью за управление целой долиной, ее борющимся местным правительством, ее народом и лагерем “А” американских и афганских солдат, это совсем не походило на план.
У меня не было никаких проблем с нейтрализацией плохих парней. Я, как никто другой в команде, был взволнован нашим спасением QRF в ноябре, и если бы Абу Ихлас послал в атаку силы против нашего лагеря той ночью, мы бы с удовольствием воспользовались возможностью уничтожить его. Для борцов с повстанцами успешная перестрелка измерима. Во Вьетнаме командиры действительно использовали количество трупов противника как показатель успеха; они считали большое количество трупов доказательством (вопреки всем доказательствам обратного) того, что они побеждали.
Когда я размышлял о нашем опыте в Афганистане, я понял, что наибольшее удовольствие мне доставляли моменты стабилизации, такие как выступление перед шурой, улыбка ребенка в нашем медпункте, который напомнил мне одного из моих родных, или вид афганских солдат, делающих все возможное, чтобы быть похожими на своих американских коллег. Но именно работа с людьми и попытки наладить контакт с жителями кишлаков и улучшить их положение по-настоящему зацепили меня. По мере того, как дни становились короче, мой взгляд на нашу миссию начал меняться.
Затем, в самый короткий день в году, 21 декабря, произошло нечто, что помогло мне сфокусироваться на этом.
В течение двух предыдущих дней мы проводили операцию по оказанию помощи на месте (RIP). Взвод охраны 10-й горной, который подполковник Пашал предоставил нам на время, был заменен взводом морских пехотинцев. RIP завершился двадцать первого числа, и еще до того, как этот день закончился, морпехи, верные своей репутации пожирателей огня, закрепили опорные плиты для своих 60-мм минометов, провели предварительную выверку прицелов по нескольким ориентирам на хребте и провели пристрелочную стрельбу. Сначала я был счастлив наблюдать за их рвением приступить к делу. Мое отношение изменилось, когда через полчаса четверо мужчин из Даринара, маленького кишлака к югу от нас, появились у наших ворот и попросили встречи с рыжебородым командиром. Я встретил их перед казармами индиджи.
«Почему вы стреляете в нас?» - спросил один из них.
«Что?»
«Ваши снаряды попадают в наши поля. Рядом с нашими домами».
Я был ошарашен лишь на мгновение, которое мне понадобилось, чтобы осознать, что произошло. Затем я извинился перед мужчинами, заверил их, что обстрел не был преднамеренным, и пообещал, что это больше не повторится. Они ушли, бормоча, а я записал себе, что на следующий день мы должны навестить Даринар, чтобы помириться со старейшинами. Затем я послал за сержантом минометчиков морской пехоты.
Я был зол на его беспечность, учитывая, что это могло привести к дипломатической и человеческой катастрофе. Но я понимал, что, как и его отряд, он был молодым парнем, жаждущим действий, что он не хотел никого обидеть, и что умение налаживать контакт - не самая сильная сторона морской пехоты. Поэтому я был настолько сдержан, насколько мог, чтобы отчитать его.
«Пока вы здесь, сержант, - сказал я, - у вас, вероятно, будет много возможностей для поражения целей. Но наша цель здесь не в том, чтобы стрелять из оружия. Она заключается в том, чтобы жители этих долин чувствовали себя в безопасности. Возможно, иногда нам придется выполнять функции ударных сил, но когда мы не подвергаемся нападению, мы будем действовать, прежде всего, как силы обороны. Это те люди, которых мы защищаем. Это ясно?»
«Да, сэр».
«Если жители кишлака, который вы сегодня обстреляли, увидят в нас угрозу, а не решение проблемы, то не будет иметь значения, сколько врагов мы убьем. Если они будут бояться нас - хуже того, если мы случайно убьем невинного жителя кишлака - все, чего мы пытаемся достичь здесь, пойдет прахом, а морские пехотинцы будут убиты. Я уверен, что вы не хотите, чтобы это случилось, сержант».
Смущенное покачивание головой показало, что нет.
« Тогда отлично. Когда вернетесь в свой отряд, объясните своим людям то же самое, что я объяснил вам. И в следующий раз, когда будете проводить пристрелку орудий, перепроверьте координаты и убедитесь, что ваши мины не упадут рядом с гражданским населением. Понятно?»
«Понял, сэр».
Я отпустил его, не уверенный, что он полностью понял, что я имел в виду под «тем, чего мы пытаемся достичь здесь», но уверенный, что его парни не будут стрелять от бедра в ближайшее время. Морпехи были фантастическими бойцами. Мне просто нужно было убедиться, что их усилия направлены в ту же сторону, что и наши.
На следующий день я попросил сержанта морской пехоты сопровождать Кортни и меня в патруле «для приличия» в кишлак, который он обстрелял. Даринарские старейшины встретили нас так приветливо, как только можно было ожидать в данных обстоятельствах, напоили нас чаем и с уважением выслушали наши заверения в том, что такая опасная ошибка больше не повторится. Когда они указали на место, куда прилетели мины, сержант, как и я, был потрясен тем, как близко они упали к жилью. Пятьдесят футов на восток, и дувал с его обитателями, включая нескольких детей, были бы уничтожены. Это поразило молодого морпеха сильнее, чем моя нотация.
В расстоянии пятидесяти футов мы избежали ужасного инцидента с побочным ущербом. Осознание этого подтвердило то, что я постоянно чувствовал на протяжении всей нашей командировки: за моей командой присматривала сила, превосходящая Пентагон.
Инцидент с ошибочным наведением миномета имел и положительный побочный эффект. Он заставил меня более детально задуматься о стрельбе из оружия и защите людей. Конечно, эти два действия не были взаимоисключающими - иногда единственным способом защитить кого-то было застрелить кого-то другого, - но различие между ними в той нотации сержанту морской пехоты натолкнуло меня на размышления, которые в течение следующих нескольких дней привели к детальной переоценке нашей миссии. Я настоял на том, чтобы молодые морские пехотинцы заново провели корректировку своих минометов. Мне предстояла собственная перенастройка.
Процесс начался с размышлений о том, что мы здесь делаем. Я понял, что, хотя первоначальная задача американских военных в Афганистане заключалась в устранении талибов и уничтожении или захвате боевиков «Аль-Каиды», она превратилась в противоповстанческие действия, направленные на то, чтобы не дать талибам и их союзникам вновь захватить Афганистан. Талибан был вытеснен «зелеными беретами», которые использовали UW для борьбы с нерегулярными силами Северного альянса, вместе с ними и через них. Поскольку афганское правительство и вооруженные силы еще не были сформированы, мы продолжали борьбу теми же методами. Мы боролись с Талибаном и его союзниками, используя нетрадиционные силы и нетрадиционные методы.
За пару дней до Рождества я сидел один на крыше дома нашей группы. Я пытался очистить голову, но вид величественных гор и протекающей реки, запахи домашнего скота и горящего мусора, звуки играющих детей и призыв к молитве только усилили мое осознание серьезности нашей ситуации. Я понял, что, хотя мы играем свою роль в глобальной войне с террором, мы также ведем очень локальную войну, исход которой будет определяться не в Вашингтоне или Баграме, а тем, что мы делаем в долине Печдара. Это была огромная ответственность и огромный риск. Никто не говорил об этом вслух, но как бы далеко мы ни находились от поддержки Большой армии, провал этой миссии мог стать катастрофой для нас лично.
Одна вещь, которая гарантировала бы провал, - это неприятие со стороны гражданского населения. Если бы мы потеряли доверие афганского народа, враг бы воспрянул духом, и это был бы лишь вопрос времени, когда нас убьют. Каждый теоретик партизанской войны и противоповстанческой борьбы знал, что это правда, и я много раз читал об этом в работах Мао, Че и наших собственных экспертов по контрпартизанской борьбе. С этой отрезвляющей мыслью в голове я начал составлять план некоторых принципов, которые, по моему мнению, должны лежать в основе наших операций в лагере Блессинг, поскольку мы позиционировали себя в качестве ответственных за этих пуштунских жителей и боролись за их преданность с призраками в горах.
Я только начал этот процесс составления плана, когда Джими присоединился ко мне на крыше. В свои пятьдесят с небольшим лет он был нашим старейшиной, иногда шутя: «Я помню, как мы использовали катапульты». Я всегда мог рассчитывать на его мудрый совет, и когда мы смотрели на долину, я задал ему вопрос.
«Джими, почему ты стал «зеленым беретом»?
Ему не потребовалось много времени, чтобы ответить.
«De Oppresso Liber». Для кого-то это просто девиз, но если подумать, то все наши миссии связаны с освобождением угнетенных людей и превращением их в союзников Соединенных Штатов. Каждая миссия - это два плюса. Мы служим нашей стране, выполняя миссии, с которыми не может справиться никто другой в арсенале Министерства обороны, и в то же время мы оказываем положительное влияние на местных жителей. Это работа и цель, в которую я верю».
«Со всеми конфликтами, с которыми вы имели дело, - спросил я, - как вам этот?»
Казалось, он почти прочитал мои мысли. «Ты не можешь выбирать свои войны, Рон. Будь моя воля, я бы стал коммандос Второй мировой войны или, возможно, был бы в одной из команд, помогавших освобождать Афганистан от талибов - одна из классических партизанских миссий праведников. Эта миссия более серая, рискованная, менее сексуальная, но не менее важная. Карты складываются против нас, учитывая местность, религию, переменчивую лояльность людей, отсутствие ясности в отношении будущего Афганистана. Это не похоже на то, что мы видели раньше. Но это война, которую нам поручено выиграть. Я просто рад, что я не капитан», - закончил он с улыбкой.
Я улыбнулся в ответ и оглядел долину, пока его слова доходили до меня. Очевидно, не я один думал о сложности нашей задачи. Когда Джими покинул крышу, я понял, что должен внести некоторую ясность в работу команды.
В качестве стимула к размышлениям я достал из рюкзака хорошо потрепанный экземпляр «Гадкого американца».[1] Этот бестселлер 1958 года, написанный романистом Юджином Бурдиком и морским офицером Уильямом Ледерером, был обязательным чтением для солдат спецназа. Написанная как критика дипломатической неумелости США, она описывала партизанскую войну в вымышленной стране Юго-Восточной Азии и отстаивала принципы обращения с коренным населением, которые в 2003 году были актуальны как никогда. Во время курса подготовки офицеров спецназа я использовал внутреннюю обложку этой книги, чтобы записать принципы специальных операций. Три из них бросились мне в глаза, когда я делал заметки.
Первый принцип заключался в понимании оперативной обстановки. Это означало нечто большее, чем просто знать, где ты находишься на карте. Это подразумевало знание всех игроков - дружественных, враждебных и неопределившихся - в зоне проведения операции (ЗО)[2], а также понимание целей и мотивации гражданского населения. Прочитав эту статью, я понял, что, хотя мы неплохо понимаем свои возможности и достоинства, нам еще многое предстоит узнать о наших гражданских «хозяевах».
Вторым принципом было рассмотрение долгосрочных последствий. Это означало последствия каждого нашего действия, которое мы могли предпринять или не предпринять, выполняя нашу задачу. Однажды я уже споткнулся об этот урок, когда отправил владельца миномета «Шамиркот» в Баграм и рисковал создать целое новое поколение ненавидящих Америку. Я хотел, чтобы мы извлекли из этого урок и соизмеряли каждое новое решение с его возможными последствиями.
Третьим принципом было косвенное применение возможностей. Это можно резюмировать фразой: «Пусть это сделают афганцы». Если мы хотим выиграть нашу войну здесь, в Печдара, нам придется придать каждой победе афганское лицо. Мы можем инструктировать, направлять, моделировать, но мы не можем управлять делами. Если мы хотим создать долгосрочного и сильного союзника, мы должны развивать собственные возможности афганцев».
На следующий день, когда эти принципы были сформулированы, а воспоминания о близком разрыве в Даринаре были свежи в моей памяти, я собрал группу на стратегическое совещание.
Мы собрались в командном домике за столом, заваленным отчетами разведки. Мы с сержантом команды Рэнди Дерром сидели спиной к стене, увешанной картами. Два наших инженера, Джейсон Маккей и Джими Раймут, сидели в походных креслах, держа в руках по чашке дымящегося кофе. Когда медики Майк Монтойя и Бен Гиле устроились на пластиковых стульях, которые мы купили на базаре в городе, я слышал, как они обменивались заметками об афганской жертве ожогов, которую они лечили этим утром. Я улыбнулся, заметив, что наши сержанты по вооружению, Дэйв Мун и Ян Уотерс, расположились на ящиках с патронами, как бы напоминая нам о своей специальности. Кортни Хинсон, наш специалист по воздушной поддержке, сидел с Роджером Уилкоксом; они подружились, и Кортни фактически взял на себя роль второго сержанта 18E (связи). Скотт Дженнингс, наш сержант разведки, сидел на коробке с сухим пайком рядом со мной.
Мы собрались якобы для планирования, но то, что я имел в виду, сильно отличалось от составления оперативного CONOP. В тот день в командном пункте я хотел изложить общую картину цели нашего развертывания, чтобы, когда конкретные планы пойдут не так - что неизбежно в зоне боевых действий, - группа могла импровизировать и действовать в поддержку этого большого замысла. Я хотел дать ребятам то, что военные планировщики называют «Замыслом командира», то есть задуманный конечный результат всей операции. Если все понимали, что я подразумеваю под успехом, я верил, что они смогут легче достичь этой цели.
Я знал, что перед нами стоит трудная задача. Я признался, что мне было трудно определить, на чем именно мы должны сосредоточиться. Затем я сказал, что с нашей подготовкой и с теми ресурсами, которыми мы располагаем, я считаю, что у нас есть все возможности для ведения нетрадиционной войны в этой долине. «Мы сами выбираем, ребята», - сказал я. «Вот что, по-моему, мы должны помнить, когда будем двигаться вперед».
Никто не записал последовавшее за этим выступление, и я говорил от сердца, а не со слайдов PowerPoint. Но, насколько я помню, речь была примерно такой:
«Прежде всего, это наша война. Она не принадлежит ни Баграму, ни Абаду, ни Кабулу, ни Вашингтону. Что бы ни происходило на земле политиков, Печдара - это наша АО, и именно здесь мы должны победить. Что такое победа? На что это похоже? Ну, мы, несомненно, будем обмениваться трассерами с некоторыми неприятными персонажами, но мы должны помнить, что победа - это не то же самое, что убить всех плохих парней в долине. Победа - это когда долина перестает быть убежищем для этих парней. Это когда долина становится местом, где люди доверяют нам и сотрудничают со своим новым правительством в целях безопасности и экономического роста. Долина станет настолько безопасным местом, что враг больше не сможет или не захочет действовать здесь».
«Чтобы добиться этого, придется потрудиться. Люди - это та местность, которую нам нужно захватить и удержать. Чтобы привлечь их на нашу сторону, мы должны быть лучшими продавцами, чем противник. Это нелегко. Наши противники имеют общие религиозные, семейные и племенные связи с людьми, которых мы пытаемся привлечь на свою сторону. Кроме того, они живут здесь и не собираются уезжать. До тех пор, пока американская приверженность долгосрочной борьбе не станет очевидной, они могут просто переждать нас. Никто не захочет брать на себя обязательства перед американцами, если они думают, что мы бросим их через год или два».
Кивки Джими в знак согласия не остались незамеченными другими членами команды. Все понимали, на что я намекаю. Все солдаты спецназа знают истории наших предшественников, которые давали обещания и обязательства во Вьетнаме, а затем беспомощно наблюдали, как монтаньяры, хмонги и другие этнические группы, бросившие свой жребий на сторону американцев, были уничтожены коммунистами, когда США отказались от борьбы. Моя группа также знала, что здесь, в долине Печдара, не было большой уверенности в долгосрочных инвестициях Америки. Там была горечь от того, что после того, как мы помогли им победить русских, мы бросили их на произвол судьбы в жестокой гражданской войне.
Рэнди, сидевший рядом со мной, подкрепил эту мысль проницательным замечанием. «Мы не можем обещать никому в этой долине ничего такого, чего не может обеспечить наша ОПР. Внешняя политика меняется каждые четыре года. Мы не хотим жить с чувством вины за то, что обещали что-то, что следующий отряд американцев не сможет - или не сможет - выполнить». В гражданской жизни Рэнди был медбратом отделения интенсивной терапии, но здесь он говорил как опытный специалист по продажам. И он знал, как и я, что картина осложняется тем, что те самые люди, которые ценили наше присутствие, также не хотели, чтобы оно длилось вечно.
«Суть проста», - продолжил я. «Мы должны показать жителям этого района - крестьянам, лавочникам, муллам, шурам - что работа с нами обеспечит им лучшую жизнь, чем работа с кем-либо другим. Многие из них еще не определились, потому что их уже подводили. Это те люди, которых мы должны убедить. Мы можем сделать это, следуя нескольким простым показателям.
«Номер один - это безопасность. Мы должны обеспечить реальную и предполагаемую безопасность для населения долины. Это означает, что нам придется собирать оперативную информацию, чтобы мы могли изгнать или убить тех, кто угрожает миру. Наше присутствие, но еще важнее присутствие наших афганских солдат, создаст стабильность, на которой может вырасти все остальное.
«Номер два - услуги. Что мы можем предоставить такого, чего им не хватает? Как мы можем показать им, что их новое правительство и американские союзники улучшают их условия? Возможности для бизнеса? Медицина? Школьное образование? Мосты? Колодцы? Я пока не знаю, что им нужно. И мы не можем просто бросать им то, что нам нравится. Мы должны выяснить их реальные потребности и продавать в соответствии с ними. В то же время мы должны быть мудрыми в том, как мы тратим американские доллары, потому что мы являемся распорядителями этих средств».
Номер три: «Покупайте. Это их дом. Какую бы помощь мы им ни оказывали, они должны знать, что это их борьба. Помните «с помощью, вместе и через». Это должно лежать в основе всех наших операций. Мы можем помочь им избавиться от нарушителей спокойствия, но потом это будет на их совести. Поэтому мы нанимаем и используем афганские силы - гражданские и ASF - таким образом, чтобы они были жизнеспособны, что позволит им продолжить функционировать на высоком уровне еще долго после того, как мы вернемся домой».
«Их долина, их шоу», - сказал Рэнди.
«Совершенно верно», - сказал я. «Мы здесь, чтобы помочь им помочь самим себе. Ни один иностранец никогда не мог покорить людей этой долины. Мы должны восприниматься как партнеры, гости, а не как иностранные посредники. Мы должны делать вещи лучше, чем британцы или Советы, с меньшей долей их ресурсов. Чтобы, когда мы уйдем, здесь не было еще большего хаоса».
Я позволил этой мысли проникнуть в душу и увидел ясное, трезвое отражение на лицах моих ODA.
«Есть также пара вещей, которые мы не можем делать», - продолжил я. «Никогда. Во-первых, проявлять неуважение к их культуре или религии - это верный способ превратить нас в изгоев. Другое - причинять вред некомбатантам, особенно детям. Это было бы непростительно. Это не просто Женевские разговоры, это реальность долины Печдара. Вы все слышали о вчерашних минометных стрельбах. Нам повезло. Если мы будем неосторожны и убьем ребенка, никто здесь не назовет это побочным уроном. На нас будут смотреть как на убийц и обращаться с нами именно так.
«Ребята, мы должны поставить себя на их место. Если бы кучка иностранных военных расположилась в вашем городе, как бы вы отреагировали? Если бы они были дружелюбны, способствовали развитию экономики, помогали в создании инфраструктуры, убивали местных бандитов и обеспечивали безопасность, чтобы капитализм мог процветать, вы бы, вероятно, на какое-то время смирились с их присутствием. Если бы они портили вашу собственность, пялились на ваших женщин, неуважительно и агрессивно относились к вашей религии, культуре и всему, что вы цените, вы бы собрали своих друзей, стряхнули пыль с отцовского дробовика и выгнали их. Не хочу показаться упрощенцем, но мы должны относиться к этим людям так, как хотели бы, чтобы относились к нам. Это древний принцип, и он по-прежнему хорош».
Я имел в виду, не называя его, Золотое правило. Команда не нуждалась в его разъяснении. Улыбки сказали мне, что они поняли смысл. Эти улыбки перешли в смех, когда, как по команде, из маногайской мечети раздался призыв к молитве.
«Вот и все», - сказал я в заключение. «Недавно один мудрый человек сказал мне, что мы не можем выбирать наши войны. Это трудная война, но она была доверена нам. Я говорю не о войне в Афганистане, а о войне в долине Печдара. Чтобы выиграть войну в Афганистане, США придется иметь дело с Пакистаном, необходимо создать настоящую афганскую армию и национальную полицию, а правительство в Кабуле должно быть сильным. Это проблемы для политиков и генералов. Наша война здесь и сейчас, и мы единственные, кто ведет ее». Я украдкой взглянул на Джими и увидел, что он улыбается.
«Я верю в эту миссию. Мои дети, как и твои, остались без отца на год, чтобы мы могли приехать сюда и что-то изменить. Давайте сделаем это. Давайте выиграем эту войну, чтобы им не пришлось возвращаться сюда через двадцать лет».
Такова была суть моего командирского замысла. Я в значительной степени обращался к хору, поэтому не удивился, когда реакция команды была положительной - или когда они сразу же перешли к идеям для реализации. Майк и Бен обратились к логистике функционирования лечебницы для гражданских лиц, сохраняя при этом доступность медиков для патрулирования и проведения операций. Рэнди и Дэйв подняли кадровый вопрос: сколько солдат ASF нам действительно нужно для эффективной работы? Кортни, который с некоторым подозрением относился к местному руководству, задался вопросом, каким объемом информации мы можем поделиться с главой района и начальником полиции.
В какой-то момент Бен, который после инцидента с грузовиком не совсем верил в наше собственное руководство, спросил: «Какими бы хорошими ни были наши идеи, насколько мы можем рассчитывать на поддержку волшебников в Баграме?».
Это вызвало одобрительные улыбки у всех присутствующих. Они стали шире, когда Рэнди лукаво сказал: «Кто сказал, что мы должны получить их согласие?». Тогда я этого не знал, но он намекал на политику « Нужно знать», которую я вскоре приму.
К концу этого совещания мы решили, что построим полноценный медпункт, а возглавят ее Майк и Бен. Мы добились большого успеха с нашими MEDCAP во время «Горная решимость», и Маногай был хорошо расположен для оказания аналогичной помощи жителям кишлаков, расположенных вдоль двух речных долин. Кроме того, за казармой группы была установлена палатка, где доброжелатели могли передавать нам информацию вдали от посторонних глаз. Дейв изложил несколько идей по обеспечению безопасности лагеря, например, расчистил внутренний двор, чтобы освободить место для машин, и построил охранный пост морской пехоты за пределами лагеря ODA, чтобы создать внутренний периметр обороны лагеря. Если бы наш внешний периметр вдруг будет захвачен, мы могли бы отступить к внутреннему периметру и продолжить бой. Во Вьетнаме эта тактика спасла бесчисленное количество «зеленых беретов». Джейсон представил нам обновленную информацию о своих строительных проектах, включая казармы для индиджи, уборную для индиджи и некоторые улучшения в жилых помещениях для морских пехотинцев. Мы согласились, что к его бригадам можно привлечь еще пару десятков местных рабочих. Мы составили список материалов, которые нам понадобятся для реализации этих хороших идей.
Это был хороший, совместный обмен мнениями. Впервые с момента нашей высадки в Асадабаде я почувствовал, что «Хаммерхед-6», как индивидуально, так и коллективно, действительно понимает свою миссию и владеет ею. До этого мы действовали в основном интуитивно. Отныне у нас было четко определенное намерение и воля к его выполнению.
Я покинул это совещание с хорошим настроением. Мы добились согласия группы на единую концепцию закрепления, у нас были хорошие предложения о том, как реализовать эту концепцию, и у нас был предварительный план, как добиться параллельной поддержки со стороны «правильных» афганцев. Кроме того, за день до этого мне удалось (как мне казалось) переключить внимание моих горячих морпехов, чтобы они тоже включились в программу UW. В общем, я считал, что два дня прошли удачно.
Но были и другие стороны, которые нужно было завоевать.

[1] Юджин Бурдик и Уильям Ледерер, The Ugly American (Гадкий американец). Нью-Йорк, Нортон: 1958. Книга была экранизирована в 1963 году, с Марлоном Брандо в главной роли. (прим. автора)
[2] (AO) area of operations


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 26 сен 2021, 11:54 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
12. Культурные столкновения

В работе с союзниками иногда случается, что у них появляются собственные мнения.
-Уинстон Черчилль

Пересмотрев нашу стратегию, мы должны были теперь привлечь к ней наших афганских бойцов. Формально эти люди были наёмниками, но поскольку наш план предусматривал их переход в Афганскую национальную армию, как только она будет создана и запущена, мы рассматривали их не просто как наёмников, а как преданных членов Афганских сил безопасности (ASF). Благодаря идее «воинов-новобранцев» В качестве дополнительной проверки Джейсон и Бен проводили собеседования со всеми желающими, чтобы отсеять тех, чья преданность могла быть сведена на нет такими недостатками, как плохое отношение, отсутствие оружия или поручительства. Но этого было недостаточно. Узнать, что молодой, хорошо вооруженный и проверенный житель кишлака хочет и может присоединиться к нам, было не то же самое, что узнать, что он хочет и может сражаться в этой войне по-нашему.
К этому моменту у меня сложились определенные представления о том, как ODA, морские пехотинцы и наши афганские бойцы должны взаимодействовать с местным населением. Эти идеи не всегда соответствовали устоявшейся пуштунской традиции быстро и жестоко реагировать на оскорбления. Кроме того, у американских военных были определенные представления об обучении, меткости, правилах ведения боя и субординации. Эти представления также могли не совпадать с местными традициями. Превратить наших новых добровольцев в тех бойцов, которые нам нужны, было нелегко.
Первой задачей было воспитать в этой разношерстной группе не боевой дух (это было врожденным правом каждого афганского мужчины), а знакомство с основами военного дела. Некоторые старослужащие принимали участие в боевых действиях против Советов, и один из них рассказал Джими, что в детстве ему дали нож и отправили перерезать горло раненым русским. Однако большинство добровольцев были моложе. Это были сыновья поколения моджахедов, и они пришли к нам прямо с рыночных прилавков или из крестьянских хозяйств - не более опытные в военном деле, чем фермер из Канзаса. Поэтому задачей номер один было дать им начальную военную подготовку в условиях долины Печдара.
На базе в Штатах эта задача была бы возложена на легендарных надирателей задниц, известных как инструкторы по строевой подготовке. В лагере «Блессинг» инструкторами были сержанты спецназа - девять бойцов нашего ODA. В какой-то степени они сосредоточились на своих собственных специальностях: сержанты-оружейники Дэйв и Ян занимались стрелковым оружием, а медики Майк и Бен - оказанием первой помощи. Но на практике эта схема часто ломалась, и каждый занимался всем понемногу. Рэнди, сержант нашей группы, был лучшим среди инструкторов ODA. Со своими вечно надетыми «Oakleys», густой окладистой бородой и длинными волосами, зачесанными назад, он представлял собой впечатляющую фигуру для наших афганских новобранцев. Учебная программа представляла собой сокращенную версию базовой боевой подготовки в армейском лагере. В США на это уходит десять недель. Чтобы быстро ввести наших ребят в курс дела, мы разработали курс обучения, который, по нашему мнению, позволит им уже через шесть недель самостоятельно возглавить вооруженные патрули.
Все началось с физической подготовки, которая может быть забавной. Афганцы - выносливая группа, но они не привыкли порхать на месте, делая прыжки. Но эти были настроены на игру, и, похоже, получали от своих телодвижений не меньше удовольствия, чем мы. Мы также научили их обращаться с оружием, которое включало в себя от их личных винтовок (некоторые из них древние) до наших пулеметов 50-го калибра. Затем мы обучали их боевым процедурам. Построение, охрана, контрольно-пропускные пункты, рейды, засады, маскировка, картография[1], войсковая разведка, тактика ведения боя. Все, что их патрули должны были знать, чтобы эффективно противостоять противнику и гарантировать безопасность долины после того, как мы уйдем домой.
Позволить афганцам делать это - такова была наша цель. Научить их, как это делать, - вот в чем заключалась наша работа.
Большинство наших новобранцев восприняли обучение с энтузиазмом. Как начальник лагеря я сам практически не проводил и не обучал их - это была работа команды, но я слышал доклады о том, насколько они были внимательны, насколько стремились учиться, насколько были открыты к модели коллективного поведения, которая для этих людей, отличающихся ярко выраженным индивидуализмом, поначалу должна была казаться нелогичной. Я видел их участие, даже наблюдая со стороны, когда новобранцы образовывали плотный круг вокруг инструктора, когда руки поднимались для вопросов, когда появлялись улыбки, если у кого-то наступил момент «Ага!».
Как инструктора, команда определенно была настроена на практическую работу, стремясь продемонстрировать, а не просто рассказать о каждой теме занятия. Я заходил к афганцам, чтобы проверить их успехи, и застал Дэйва за физическим натаскиванием пятерых из них в строю в форме клина, или Джими на животе в грязи, демонстрирующего положение для стрельбы лежа, или Рэнди, запрыгивающего за грузовик в укрытии. Они использовали рулоны широкой мясной бумаги, чтобы изобразить движения на поле, и множество жестов, подобных шарадам, чтобы преодолеть языковой барьер. Джими любил говорить, что в отсутствие переводчика, чтобы донести свою мысль до слушателей, нужно действовать медленно, разбивать все на фрагменты и «притворяться итальянцем».
Обучение было серьезным делом, но это не помешало команде установить дружеские, часто удивительно теплые отношения с афганцами. Скотт вспоминает, что это был самый необычный и самый приятный аспект нашего опыта в долине Печдара. «Мы были друзьями», - вспоминал он недавно. «Не во всех случаях, конечно, но в достаточной степени, чтобы способствовать нашим целям и, я надеюсь, их целям тоже. Мы старались относиться к ним как к равным, разделяя те же условия жизни и ту же подверженность риску. Это помогло создать атмосферу, в которой могло развиться доверие. «Дружба» звучит слишком громко, но именно так это и ощущалось».
Я увидел эти дружеские отношения однажды за обедом, когда к нам приехал гость из Баграма, добродушный врач по имени Док Хейл. Один из курсантов, Дилавар, стал называть Джими «калка», что означает «дядя». В тот день он сидел между Джими и нашим гостем. Когда принесли еду и Док потянулся за куском наана, Дилавар мягко остановил его, трезво объяснив: «Сначала Калка». Джими до сих пор с нежностью вспоминает этот момент.
В один из редких случаев, когда я лично участвовал в занятиях, у меня был свой собственный момент «Ага», который оказался и забавным, и полезным.
Дэйв объяснял принцип действия пулемета РПК, более тяжелой версии АК-47. Он стреляет очередями по шесть-девять патронов. Если стрелять быстрее этого времени, слишком долго удерживая спусковой крючок, вы рискуете перегреть ствол и уничтожить оружие. Инструкторы по огневой подготовке, обучая новобранцев, как долго нужно вести огонь очередями по шесть-девять патронов, говорят им держать спусковой крючок столько, сколько нужно, чтобы сказать: «Арахисовое масло, арахисовое масло, джем». Это хорошо работает для англоговорящих, но Дэйв обнаружил, что афганцы не могут выговорить эти бессмысленные звуки. Я задумался на мгновение, мысленно просканировал свой крошечный словарный запас пушту и придумал кое-что, что, по моему мнению, могло бы сработать.
«Попробуйте шин-чай, шин-чай, бурра», - сказал я. Это означало «Зеленый чай, зеленый чай, сахар».
Афганцы поняли. Все вокруг улыбались, в том числе и Дэйв. Вскоре его класс начал работать с РПК, а я поздравил себя с небольшим прогрессом в лингвистической дипломатии.
Обучение может показаться не очень похожим на работу «Зеленых беретов». На самом деле, эта скрупулёзная работа лежит в основе того, для чего предназначены спецназовцы. «Один «зеленый берет» равен сотне винтовок». Это высказывание SF указывает на то, что наша основная задача - быть множителем силы: формировать местные войска так эффективно, чтобы мы могли покидать наши оперативные центры, будучи уверенными в том, что они в надежных руках. Мы должны делать так, чтобы нас не было видно. В борьбе с повстанцами, по словам стратега Дэвида Килкуллена, вы должны «готовиться к передаче с первого дня».[2] Как я видел нашу миссию, ничто не было важнее нашей работы в качестве инструкторов. Один «зеленый берет» равен ста винтовкам. Но чтобы эти винтовки были эффективными, их нужно научить.
Начальная подготовка была относительно легкой частью, поскольку наши новобранцы были в основном трудоспособными, собранными и готовыми к обучению. Другие аспекты создания сил безопасности были более сложными.
Поначалу все новобранцы имели одинаковое «звание». Но когда мы начали выделять наиболее способных бойцов в роли командиров отделений, мы столкнулись с древней традицией поощрения людей, основанной не на умении или инициативе, а на семейных связях, статусе клана и подмазывании ладоней.[3] В Печдаре ты становился лучшим стрелком не потому, что умел стрелять лучше других, а потому, что твой отец был большой шишкой в твоем кишлаке. Нам это не подходило. Если мы хотели иметь боевые подразделения, которым можно доверять, нам нужно было сделать Армана-младшего командиром отделения, потому что он был умным и умел выполнять приказы, а не потому, что он был сыном Армана-старшего.
Один из наших новобранцев был родственником влиятельного старейшины в северном Кунаре. Он был хорошим бойцом, но у него не было уважения со стороны других, которое необходимо для командира отделения. Когда несколько наших бойцов из его кишлака были повышены до его звания, а один - выше него, эмоции захлестнули его. Он считал, что его семью оскорбили, а бойцы, которых мы повысили, считали, что их семьи могут быть обвинены в нарушении статус-кво. Никто не был счастлив - и в первую очередь тот, кого повысили выше него. Рэнди решил эту дилемму, создав дополнительную должность командира отделения и дав оскорблённому бойцу возможность заслужить её. Это была деликатная навигация между двумя очень разными подходами к военному руководству.
Отдавая предпочтение репутации или семейным связям, а не навыкам, можно разрушить цепочку управления. В современных вооруженных силах не обязательно уважать своего начальника как личность, но если вы не уважаете его звание, дисциплина разлагается. В 2004 году в Афганистане эта концепция еще не укоренилась. Мы приложили все усилия, чтобы показать нашим индиджи, что сплоченность подразделения и сосредоточенность на задании зависят от выполнения законных приказов, независимо от того, нравятся они вам или нет. Это было нелегко сделать в культуре, где мужчины, как известно, бросали боевые действия и уходили домой, когда им нужно было поработать на уборке урожая, а иногда и в любое другое время, независимо от состояния задания или указаний их начальства.[4]
Еще одной проблемой было исламское отношение «Инш'Аллах». Афганцы произносят эту фразу, которая означает «Если Бог пожелает», сотни раз в день, как признание божественной власти. Я уважал это чувство, но его эффект был проблематичен.
Прося благословения у Бога на то, что он собирается сделать, благочестивый мусульманин тем самым подразумевал: «Если я облажаюсь, это не моя вина; Аллах не хотел, чтобы у меня получилось». Такая позиция неприемлема. Она позволяет ленивому или не готовому к выполнению своих обязанностей бойцу (или гражданскому лицу) не напрягать усилия и сваливать всё на Бога. Это неприемлемо в воинском подразделении.
Наш специалист по авиа поддержке Кортни Хинсон участвовал во вторжении в Ирак из Турции, работая с курдскими бойцами, известными как Пешмерга. Случай, который он там пережил, показал, насколько дисфункциональным может быть отношение «Инш'Аллах». Боец Пешмерга случайно застрелил своего товарища, когда тот заряжал свое оружие. Реакция его подразделения была, на взгляд американца, невероятной. «Они просто убрали тело с дороги, - вспоминает Кортни, - и пожали плечами. Казалось, что парень, который облажался, не несет никакой ответственности за случившееся. Должно быть, просто пришло время мертвеца - таково было отношение».
Отношение «Инш'Аллах» особенно негативно сказалось на способности наших курсантов метко стрелять. Меткость американских солдат - одна из лучших в мире, потому что нас учат держать оружие на предохранителе, пока мы не увидим цель, тщательно прицеливаться и прекращать стрельбу, если мы не видим цели.[5] Это сводит к минимуму количество несчастных случаев, экономит патроны и увеличивает коэффициент попадания. Афганский подход к стрельбе не регулируется подобными протоколами.
Типичный афганский «стрелок» предпочитает держать свое оружие постоянно в автоматическом режиме, неопределенно направлять его в сторону противника и вести беспорядочную стрельбу, надеясь, что «если Бог пожелает», оно найдет свою цель. Подобную буквально бесцельную стрельбу можно увидеть в новостных роликах об уличных боях на Ближнем Востоке, когда бойцы поднимают свои автоматы над укрытием и извергают свинец в общем направлении невидимого противника. Безопаснее для стрелка, но шансы попасть во что-то практически нулевые.
А если и попадешь, то не по своей воле. Для кого-то этот беззаботный фатализм может быть философски утешительным. В военном отношении это плохая идея. Нас немного утешал тот факт, что это, очевидно, было распространенной практикой и среди бойцов ACM: На некоторых захваченных нами винтовках была спилена мушка, так что невозможно было точно стрелять, даже если бы вы постарались. Мы прозвали этот вид стрельбы «Распылил и Молись»[6], и заставить наших курсантов признать его неэффективность было главным культурным препятствием, которое нам пришлось преодолеть. Убедиться в том, что все их оружие имеет исправные прицелы, было шагом в этом направлении.
Несмотря на эти препятствия, ребята из Афганских сил безопасности (АСБ)[7] постепенно становились все более умелыми. Их способность подниматься в горы на такую высоту впечатляла американцев, пытавшихся не отставать. Но с дополнительным снаряжением, которое мы хотели, чтобы они несли, нам пришлось поработать над их укреплением верхней части тела и общей физической подготовкой. Поначалу вид того, как они с трудом отжимаются и прыгают на скакалке, вызывал веселье в рядах ODA и морской пехоты, но через несколько недель они окрепли не только физически, но и умственно, и были готовы к возросшим обязанностям. К началу января мы с Рэнди были достаточно уверены в себе, чтобы доверить им несколько разведывательных патрулей вверх и вниз по долинам.
Помимо обучения афганцев, встреч с жителями кишлаков и патрулирования, большую часть нашего времени занимало обустройство лагеря. В этом деле, поскольку мы использовали местную рабочую силу, тоже были свои культурные проблемы.
Возьмем, к примеру, субординацию. Со временем Джейсон нашел постоянных бригадиров, которые помогали управлять рабочими, но вначале все было не так гладко. Каждый день, когда он нанимал рабочих, после того, как их досматривали, он проводил осмотр бригад и, основываясь на предыдущем опыте, назначал двух или трех бригадиров на этот день. Естественно, он выбирал тех, кто, по его мнению, был наиболее ответственным, обладал лучшими навыками и мог лучше всего работать в качестве надсмотрщиков над своими сверстниками. Это не всегда проходило гладко. Среди поденщиков, как и среди наших афганских солдат, престиж племени или кишлака имел большее значение, чем опыт. Время от времени Джейсону приходилось усмирять беспорядки, которые возникали, когда он выбирал «не того» человека на должность бригадира.
Или не того порученца. Однажды Джейсон послал Сахима, молодого англоговорящего человека, которого он использовал в качестве переводчика, в Нангалам с пачкой банкнот для покупки строительных материалов. Когда он шел туда, на нем была новая куртка, но когда он вернулся, у него не было ни куртки, ни денег, ни материалов. Несколько молодых парней избили и ограбили его, отчасти в качестве удобного случая, а также потому, что у них были давние неприязненные отношения с племенем Сахима. Это был вызов - культурный и этический - который нужно было решать в лоб.
На Сахима напали возле лавки, в которой мы раньше покупали мелкие товары, такие как матрасы, газировку и топливо для приготовления пищи. Джейсон, который знал этот дукан, навестил его владельца.
«Сахим - мой работник и мой друг», - объяснил он. «Кто бы ни избил и ограбил его, этот человек напал и на меня. Мы так не поступаем. Вы скажете тем «бача», которые это сделали, что они должны вернуть деньги, которые украли. И они должны проявить уважение к моему другу. Или никто в нашем лагере больше не будет иметь с вами дела».
Если обращение к правосудию не помогло, то коммерческая угроза помогла. На следующий день помощник владельца лавки явился в лагерь «Благословение» с курткой Сахима и украденными деньгами. Больше Сахима не беспокоили.
У афганских бизнесменов также был уникальный способ участия в тендере на проект. На Западе, когда вы хотите построить стену, вы публикуете запрос на предложение. Три или четыре фирмы дают вам запечатанные предложения, и вы выбираете либо самое выгодное, либо то, которое, по вашему мнению, выполнит работу лучше всех: если вам повезет, это будет один и тот же человек. В Нангаламе и Маногае все было не так. Здесь царил сговор, а не конкуренция. После того как мы купили несколько товаров по, вероятно, завышенным ценам, возникла идея, что у американцев бездонные карманы и их можно надувать по своему усмотрению. Когда Джейсон попросил предложить цену на большую наружную стену, которую мы хотели построить, он получил три запечатанных конверта, в каждом из которых была указана одна и та же цена - 35 000 долларов. Довольно странное совпадение.
Даже если бы Баграм был готов раскошелиться, эта цена была слишком высока, чтобы ее рассматривать. Мы платили хорошую по местным меркам плату, но не собирались быть ограбленными хитрыми бизнесменами, работающими под ложным впечатлением, что мы миллионеры. Это бы нас разорило и ударило бы по местной экономике. Мы хотели вести дела так, чтобы они были устойчивыми. Поэтому мы разорвали все три предложения, заявили мошенникам «нет, спасибо» и сами поставили стену Hesco примерно за две тысячи. Это послужило для всех уроком о слишком завышенных ценах, и со временем нам стало легче договариваться о разумных расценках.
Мы извлекли аналогичные уроки и из других строительных проектов. Например, вместо того чтобы бросать деньги на непроверенных людей в надежде завоевать их преданность, мы сочли более разумным предоставлять заказы компетентным людям, которые уже продемонстрировали свою преданность «новому Афганистану». Они могли сделать это, например, принеся нам полезную разведывательную информацию - информацию, которая привела к обнаружению тайника с оружием или поимке боевика. Еще один урок заключался в том, что вместо того, чтобы следовать афганской традиции оплаты работы подрядчиков за каждый фут стены по мере ее завершения, мы могли бы добиться лучших результатов, заплатив половину аванса и половину по завершении проекта, установив крайний срок, чтобы стимулировать оперативность.
Идея сроков часто противоречила отношению «Инш'Аллах». Как и наши бойцы-индиджи, гражданские подрядчики не решались указывать точные сроки выполнения работ, поскольку считали такие обещания самонадеянными: только Бог может знать будущее. Мы научились противостоять этой идее, предоставляя подрядчику полную оплату, если проект был завершен вовремя, 90 процентов, если он был завершен на несколько дней позже, и так далее. «Если Бог хочет, чтобы вам заплатили полную сумму, - говорил им Джейсон, - вы выполните работу вовремя». Не знаю, как это согласуется с мусульманской теологией, но это давало результат.
Работа с афганцами оставалась по-прежнему сложной задачей по понятным культурным причинам. Но нам также пришлось столкнуться с проблемой другого рода, которая была в некотором смысле ближе к дому и поэтому менее понятна, чем разделение между Востоком и Западом. Я имею в виду несоответствия, которые возникали между нашим взглядом на войну с уровня земли и взглядом с высоты тридцати тысяч футов, который открывался из Баграма. Наше вышестоящее командование было главной заинтересованной стороной в ведении войны, но не всегда было ясно, что их «философия привязки» и наша философия соответствуют друг другу.
Такая ситуация не была чем-то новым. Хотя большинство людей в армии, будь то на передовой или в тылу, стараются выполнять свою работу и служить своей стране, военнослужащие в полевых условиях часто чувствуют, что вспомогательный персонал не понимает того, что происходит за периметром, и что бюрократы, в частности, изолированы от этой реальности. Они также не понимают, как однажды красочно выразился Кортни, что для ориентированных на действие бойцов «невесело болтаться на флагштоке». Отсюда и сленговый термин «фоббит» для тех, кто проводит весь срок службы на ФОБ.
Справедливости ради следует отметить, что вспомогательному персоналу приходится нелегко, когда он жонглирует ограниченными ресурсами и пытается удовлетворить противоречивые требования. Тем не менее, кажущееся несоответствие между «сапогами на земле» и карандашами на столе - это постоянное разочарование для воинов в полевых условиях. Это особенно актуально, когда мы пытаемся вести нетрадиционную войну.
У нас уже были серьезные намеки на эту нестыковку. Одним из них было глухое ухо, которое Баграм обратил в октябре к моим просьбам вернуть пленного, которого мы отправили им после инцидента с «гестапо». Видимо, когда подозреваемый находится под стражей, оправдательные улики не имеют значения. Не имел значения и тот факт, что мы должны были жить с семьей бедного парня, ненавидящей нас до глубины души и способной сотрудничать с нашими врагами, чтобы отомстить.
Еще одним намеком была необоснованная реакция на мое уничтожение вышедшего из строя «Хаммера». Эта реакция стала очевидной вскоре после инцидента, когда полковник Херд, номинально наш самый большой сторонник, выразил свое неодобрение тем, что я обошел разрешение на подрыв грузовика. Как я уже упоминал, командующего Объединенной оперативной группой бригадного генерала Ллойда Остина раздражало, что некий капитан-изгой в Кунаре уничтожает правительственное оборудование. В то время я этого не знал, но полковник Херд подумывал о том, чтобы отдать меня под военный трибунал, и от этого его удержало только вмешательство командира моего батальона, подполковника Маркуса Кастера. Подполковник Кастер предупредил меня, что готовится что-то неприятное и что мне стоит подумать о найме адвоката. Близилось Рождество, и мне сообщили, что будет проведено командирское расследование этого инцидента, и поговаривали, что меня могут привлечь к ответственности за уничтожение автомобиля. Не в смысле военного трибунала, а в смысле «заплатить за грузовик».
«Черт, Рон, - сказал мне Роджер, когда услышал об этом, - не опустошит ли это твою карту Visa?».
Я оценил шутку, но на самом деле мы все были возмущены тем, как решался вопрос с взорванным грузовиком. И с точки зрения групповой динамики это была непростая ситуация. Чтобы поддерживать дисциплину и моральный дух на высоком уровне, я должен был сохранять уважение мужчин не только ко мне, но и к нашему старшему командованию. Оспаривая принятое мной важное решение, вышестоящее командование затрудняло эту задачу и угрожало подорвать командную атмосферу. Когда старшее командование предоставляет полномочия своим полевым командирам, дела идут хорошо. Когда этого не происходит, у людей на местах возникает соблазн принимать решения, основанные на соображениях безопасности, а не на выполнении задач. Это может привести к катастрофе.
До сих пор нестыковка с Вэнсом работала, как ни странно, в мою пользу. Люди видели, что мое решение было принято в их интересах; угрожающее расследование стало занозой под нашим общим седлом; и этот инцидент сблизил нас. Но инцидент с грузовиком был не единственной операцией, в ходе которой Вэнс подверг сомнению мое видение ситуации на месте. Сегодня, листая дневник, который я вел во время нашей командировки, я вспоминаю, что декабрь и январь были наполнены подобными разногласиями между нами и начальством.
Весь декабрь я просил предоставить нам «Хаммер» взамен потерянного, несколько дополнительных генераторов и грузовики «Тойота», оснащенные системой подавления сигналов, которая является лучшим средством защиты от СВУ. В конце года мы все еще ждали поставок. Я также просил выделить средства на покупку униформы для наших афганских бойцов, чтобы мы могли в буквальном смысле отличить наших индиджи от плохих парней. У нас уже были случаи, когда морские пехотинцы, по понятным причинам не понимая, кто из солдат является другом, едва избежали атаки на наших собственных союзников.
ЦРУ и Министерство обороны спорили о том, кто будет платить за униформу и снаряжение для Афганских сил безопасности, и мои просьбы к Вэнсу решить этот вопрос остались без ответа. Наконец, в канун Рождества я воспользовался спутниковым телефоном, чтобы позвонить в Brigade Quartermaster, поставщику снаряжения, и сам купил обмундирование, надеясь, что в конечном итоге мне возместят расходы. Девушка в Джорджии, принимавшая мой заказ, была озадачена тем, зачем я покупаю 130 единиц униформы, пока я не назвал ей свой APO-адрес, и она поняла, что заказ отправляется в Афганистан. Она ускорила доставку и пожелала мне удачи. Я был рад, что наши солдаты-индиджи скоро будут носить классическую форму Tiger Stripe[8] - рисунок, который я выбрал как дань уважения нашим предшественникам времен Вьетнама, но меня также раздражало то, через какие препятствия мне пришлось пройти, чтобы добиться этого.
Потом наступило Рождество - возможно, самое странное и, конечно, самое одинокое из всех, которые я когда-либо пережил. Оказавшись в стране, где этот праздник практически не существует, я обнаружил, что мои мысли обращены к дому и к тому, чего мне не хватает. Это было уже второе Рождество, когда война отделяла меня от моей семьи тысячами миль.
Незадолго до моего ухода в Афганистан мы с Бекки купили небольшой новый дом в Либерти-Лейк, штат Вашингтон. Я представлял, как наши сыновья, Таннер и Оуэн, играют там у очага и едят сахарное печенье, а маленькая Бейли наслаждается огнями и звуками праздника без своего отца. Бекки - замечательная мама, и я знал, что она сделает Рождество особенным для детей, чтобы они не грустили из-за моего отсутствия. Я утешался тем, что это было последнее Рождество, когда мы были порознь. Я занимал команду и себя, чтобы отвлечь от мыслей о теплых домах и одиноких семьях в Штатах.
Праздник прошел, а связь с вышестоящим командованием продолжала беспокоить нас. 26 декабря штаб сообщил нам, что вооруженный налет, который мы запланировали на следующий день, не состоится: оперативные сотрудники Кэмп Вэнс посчитали, что в подготовленном мной CONOP недостаточно деталей, чтобы они могли оценить риск и дать разрешение. В результате важная по времени цель так и не была поражена, а перспективная «Аль-Каида» снова оказалась в тени - и все из-за навязчивого бюрократического надзора.
Два дня спустя штаб удвоил это нежелание рисковать, отправив мне поистине нелепый приказ: Мне было запрещено отправлять кого-либо из лагеря Блессинг без CONOP. Технически это означало, что если Абу Ихлас выпустит ракету по нашим воротам или если Хекматияра увидят пьющим чай в Нангаламе, мы будем бессильны ответить, пока Баграм не разрешит нам уехать. В тот вечер я записал в своем дневнике: «Они ставят меня в положение, когда я должен либо ослушаться приказа, чтобы выполнить задание, либо остаться здесь, в лагере, ничего не делая. Будь ты проклят, если сделаешь, будь ты проклят, если не сделаешь». Иногда я задавался вопросом, действительно ли кто-то в командном звене между мной и президентом Бушем хочет выиграть войну.
Для поддержания боевого духа я напоминал команде, что, несмотря на кажущуюся несправедливость, ребята в Вэнсе хотят, чтобы мы были успешными, и что, если они полностью понимают, чего мы пытаемся достичь, они поддержат наши решения. Я и сам отчасти верил в это, но со временем я начал действовать по-другому, все больше походя на короля-воина, каким меня называл полковник Херд. Вместо того, чтобы дать своим командирам возможность усомниться во мне, я иногда просто предполагал, что они меня одобрят. Я начал принимать политику «Нужно знать», которую Рэнди предложил еще на совещании по реализации замысла командира. Как и он, я понимал, что есть вещи, которые высшему руководству знать не обязательно.
Джейсон дал мне большой палец вверх по поводу этого нового направления. «Знаешь, Рон, - сказал он, - всегда лучше просить прощения, чем разрешения».
В рамках новой, неписаной политики я начал подтасовывать CONOPs. Я знал, что если я буду описывать каждый риск, с которым мы можем столкнуться во время патрулирования, нас могут надолго посадить в каюту. Поэтому, когда контакт дал нам информацию о тайнике с оружием, я представил простое CONOP для проведения встречи и знакомства, предполагая, что мы делаем социальный звонок старейшинам. Информация оказалась хорошей. Мы нашли боеприпасы в пещере и, взяв то, что могло нам пригодиться, уничтожили остальное впечатляющим взрывом. Я не знаю, что из этого было лучше для нашего боевого духа: уничтожение тайника или то, что мы обошли блокпост фоббитов. Но мы все чувствовали себя хорошо от этого последнего примера импровизации SF».
В канун Нового года залп ракет пришелся совсем недалеко от лагеря главы района, своего рода окружного центра, который непосредственно примыкал к лагерю Блессинг. Близость к этому местному правительственному центру была одной из причин, по которой я с самого начала счел место Катамаунт привлекательным. Поэтому обстрел лагеря был равносилен обстрелу самого Блессинга. В ответ мы провели пару патрулирований в долине, добыли полезную информацию и вызвали некоторое развлечение среди наших индиджских солидеров, когда мы неуверенно подпрыгивали на подвесном мосту.
Я чувствовал себя хорошо в этот день, пока не вернулся в лагерь и не обнаружил сообщение от майора Джеймса Кима, который возглавлял расследование по делу «Хамви». Он хотел знать, собираюсь ли я отказаться от своих прав на адвоката. Если нет, то он не хотел тратить свое время и рискуя нарваться на СВУ, выезжая в Блессинг, чтобы допросить меня. Он слышал, что дорога была опасной.
Действительно, подумал я, вы слышали, что дорога, на которой я должен был взорвать грузовик, опасна?
Поскольку я не собирался отказываться от своих прав, было решено, что я полечу в лагерь Вэнс, чтобы сделать официальное заявление. Я должен был явиться к майору Киму. И о да: я должен был сбрить бороду перед прибытием.
Из всех мелких раздражителей, которые штаб вываливал на нас, этот был одним из самых дурацких. Если бы я сбрил бороду, то, когда я вернулся бы на службу в Печдара, со мной бы никто не разговаривал. Король-воин был бы низведен до статуса несовершеннолетнего, и уважение, которое мы так упорно добивались, испарилось бы. Тот факт, что высшее командование не понимало этого или ему было все равно, показал, насколько оно было изолировано от войны на земле.
К счастью, майор Хьюитт увидел глупость приказа. Он вступился за меня, и мы уладили ситуацию, заставив меня большую часть времени оставаться дома, одеваться как гражданский и говорить всем, кто спрашивал, что я контрактник. Традиция спецназа: импровизация.
Когда дело дошло до «расследования», все сложилось лучше, чем я ожидал. Майор Ким оказался разумным. Когда я взял на себя ответственность за уничтожение грузовика и объяснил, почему у меня не было выбора, он, похоже, понял это и сказал, что не будет рекомендовать привлекать меня к финансовой ответственности.
Это было облегчение, но оно было недолгим. Командование было разочаровано тем, что нерадивого командира не поставили в пример, и заменило Кима другим следователем. Этот второй офицер признал меня ответственным за грузовик, хотя и не на всю сумму. Только к концу нашей командировки эта нелепая ситуация разрешилась.
Работа в лагере «Благословение» продолжалась быстрыми темпами, даже когда нам приходилось бороться за одобрение штаба и за поставки. Ликование, которое мы испытали в декабре, когда к нам прилетел первый вертолет «Красного кольца», рассеялось месяц спустя, когда нас необъяснимым образом сняли с маршрута и оставили самостоятельно добираться до Абада. Очевидно, логисты посчитали, что пилотам сложнее сделать пятнадцатиминутный крюк, чем нам пробираться по «Голубой трассе», усеянной СВУ. Эта проблема разрешилась через несколько недель, но задержка выявила политику и недальновидное мышление тех, кто находился в комнате, заставленной картами и кофеварками.
В решении этой неприятной ситуации пригодилась импровизация SF. Каждые две недели я ездил в Абад, чтобы получить информацию ЦРУ и встретиться с группой «Б», и там я собирал припасы. Я говорю «собирал», потому что то, что я привозил, не всегда реквизировалось по обычным каналам; это было незаметно раздобыто. Вентиляторы, одеяла, DVD-диски, Gatorade[9], вяленое мясо: если командование не сочло нужным прислать эти предметы нам в глушь, я считал своей обязанностью как полевого командира достать их для своих людей.
В Афганистане, как и на других пограничных базах, крупные базы (такие как Кэмп Вэнс) получали лучшее снабжение, ПОБ (такие как Абад) - второсортное, а аванпосты, такие как Блессинг, - то, что оставалось. Я считал это ошибкой, которую стоит исправить. Никто из команды с этим не согласился. На самом деле любой из нас, кто отправлялся в Абад по любой причине, должен был вернуться в Блессинг с добычей на буксире. Если начальство и осуждало это воровство, я никогда об этом не слышал. Вероятно, это было более распространено среди команд спецназа, которые были вынуждены сами приобретать то, в чем им отказывали официальные каналы. [10]
У нас также были проблемы с пополнением запасов по земле. Причиной тому было расположение нашей базы в двадцати милях от Абада по опасной горной дороге. Я не помню, сколько сообщений я получил из штаба, в которых объяснялось, что такое-то и такое-то снабжение будет трудно получить. Одно из них, полученное примерно в середине января, было особенно возмутительным. В ответ на мою просьбу о дополнительном генераторе и дополнительном топливе, в нем говорилось, что моя просьба не может быть удовлетворена, потому что «грузовики с джинглами[11] не могут проехать через Нангалам в лагерь». Поэтому мы должны «рассмотреть возможность переноса лагеря на другую сторону Нангалама, куда могут проехать грузовики с джинглами».
Это было просто невероятно по целому ряду причин.
Для начала, это косвенно меняло местами соответствующие роли операций и логистики. Логистика предназначена для поддержки оперативной деятельности, а не наоборот. Баграм просил нас перенести наш лагерь подальше от стратегически выбранного района, чтобы легче было доставлять туда припасы. Это была задница. Мне вспомнилась старая шутка о парне, который потерял четвертак на Пятой улице, но начал искать его на Четвертой улице, потому что там лучше свет. Что бы сказал генерал Джордж Паттон, если бы штаб предложил ему пополнить запасы в Париже, потому что это было проще, чем доставлять припасы на передовые линии его войск?
Во-вторых, из сообщения следовало, что, несмотря на всю работу, которую две сотни профессиональных и местных бойцов вложили в создание лагеря, её все равно рассматривают как бесполезную операцию - что-то не столь серьезное, как Абад или Вэнс.
Но больше всего возмущала идея о непроходимости дороги. Это было просто неправдой. Когда я сидел и читал сообщение в здании, которое мы подготовили в качестве командного центра, я выглянул в окно и увидел в десяти футах от себя припаркованный грузовик, который мы использовали практически каждый день для перевозки грузов и персонала между лагерем и Нангаламом. Многие другие грузовики регулярно совершали этот рейс, как и наши громоздкие «Хаммеры». Тот, кто решил, что грузовики не могут передвигаться по этой дороге, очевидно, никогда не был рядом с нашим лагерем.
Позже я узнал, что рота поддержки нашего батальона фактически получила задание поддерживать почти все, что связано с Объединенной оперативной группой специальных операций. Это была огромная нагрузка на ее ресурсы и личный состав, и если бы я знал это тогда, то, возможно, отнесся бы к этому с большим пониманием. В то время я был просто взбешен тем, что наши усилия не получали той поддержки, которой, по моему мнению, они заслуживали. Таков был мой настрой, когда я получил сообщение о «непроходимой дороге».
Это было 21 января. Повозмущавшись минуту-другую, я отправил в ответ подробный отчет о том, чего добилась эта «бесполезная» операция, какие запасы нам нужны для продолжения работы, а также о фактическом состоянии дороги, по которой якобы не могут проехать их грузовики. Я был вежлив, как того требовала военная вежливость, но не мог полностью скрыть свой сарказм. В какой-то момент я пожаловался, что, несмотря на ежедневные сводки, которые я отправлял в штаб, «в Баграме все еще есть те, кто считает, что это цыганский табор, который можно легко переместить с небольшой помощью Century 21». Затем я ответил на вопрос о дороге:
Я хотел бы знать, на основании каких данных была сделана эта оценка, или какой гуру чтения карт в Баграме произвольно решил, что джинглы не смогут сюда добраться. В моей оперативной сводке сообщается о трех бронированных машинах в моем расположении. Если дорога не подходит, как мы их сюда доставили?... У нас есть грузовик с джинглами, который работает в лагере круглосуточно и без проблем ездит по этим дорогам».
Далее я предположил, что неправильное представление о Баграме может быть связано с тем, что с начала декабря нас никто не видел. Затем я рассказал о том, чего мы достигли на сегодняшний день.
Помимо вербовки, вооружения и обучения ста человек ASF, мы построили для этих индиджи-новобранцев казармы, оградили лагерь проволокой, укрепили сторожевые вышки, подключили здания к электричеству, починили неработающий колодец, организовали аптеку и медпункт, установили душ, построили кухню... и, о да, два месяца терпели отсутствие горячей воды и горячей еды. В конце письма я привел список предметов, необходимых нам для продолжения работы. Мой ответ так и остался без ответа, но поставки начали поступать более оперативно. Кроме того, в качестве оливковой ветви Баграм даже назначил молодого пехотинца Скотта Пулхэма поваром в нашем лагере. После двух месяцев местного питания и пайков (MRE)[12], приготовленные Скоттом блюда были желанной переменой. Кто-то внутри «пузыря» понял, о чем идет речь.
Наши бойцы набирали форму, проблема снабжения была решена, а я все больше вживался в роль короля-воина. А охота на Абу Ихласа и компанию продолжалась. Информация о враждебных элементах поступала к нам регулярно, и если она не всегда была достоверной, то, по крайней мере, тот факт, что люди готовы были ею делиться, предполагал определенное доверие. Время от времени ракетный обстрел напоминал нам о том, что наше управление этой долиной все еще под вопросом. Но пока что призраки в горах не проливали кровь.

[1] Военная топография
[2] Дэвид Килкуллен, Противоповстанческая деятельность. Нью-Йорк: Oxford University Press, 2010: 36.(прим. автора)
[3] Бакшиш, взятка. В оригинале palm greasing. Двести лет назад, чтобы ладони в переносном смысле не чесались, англоязычные посчитали, что их следует смазывать жиром. Так появилось выражение to grease the palm - «подмазать» кого-либо
[4] Сержант морской пехоты Дакота Мейер, награжденный орденом Почета, отметил такое от-ношение среди афганцев, которых он обучал в 2009 году. В своих мемуарах он пишет: «Ко-гда афганский солдат уходил домой без разрешения - что я бы назвал дезертирством из подразделения, - остальные не расстраивались. Мы консультировали армию, в которой не было установленных норм поведения в группе». Дакота Мейер и Бинг Уэст. В огонь. Нью-Йорк: Random House, 2012: 55. (прим. автора)
[5] В ВС СССР и РФ это - «Оружие всегда на предохранителе!», «Ровная мушка, плавный спуск!», «Не вижу – не стреляю!»
[6] "Spray and Pray"
[7] Afghan Security Force (ASF)
[8] Tiger stripe — название группы камуфляжных моделей, разработанных для использования в густых джунглях во время войны в джунглях в южновьетнамских Вооруженных силах и принятых американским спецназом во время войны во Вьетнаме. Во время и после войны во Вьетнаме образец был принят рядом других азиатских стран. Он получил свое название от его сходства с тигриными полосами и назывался «тигры». Он имеет узкие полосы, которые выглядят как мазки из зелёного и коричневого, и более широкими мазками чёрного цвета, напечатанными на светлом фоне оливкового или цвета хаки. Мазки не перекрывают друг друга, как во французском шаблоне Lizard (TAP47), от которого, по-видимому, и произошел Tiger stripe. Существует множество вариаций; Р. Д. Джонсон насчитал не менее 19 различных версий при разработке первых проектов Тигриные узоры.
[9] Gatorade — общее название серии изотонических напитков, производимых компанией PepsiCo. Разработан в 1965 году группой исследователей Флоридского университета по заказу университетской футбольной команды с целью восстановления жидкостей, теряемых организмом во время тренировок. Благодаря постоянной широкой рекламной кампании продукты серии Gatorade являются наиболее популярными спортивными напитками в Северной Америке и одними из наиболее популярных в мире
[10] «Если разведчик сказал, что не брал - значит не отдаст» (солдатская мудрость).
[11] «Грузовики с бубенчиками» - Борбухайки.
[12] Meals Ready to Eat - блюда, готовые к употреблению.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 сен 2021, 16:57 

Зарегистрирован: 25 янв 2015, 15:12
Сообщений: 539
Команда: Нет
Спасибо большое.
MRE - можно перевести как "сухой паек", которым в сущности, тот и является. :)


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 21 окт 2021, 21:24 

Зарегистрирован: 06 авг 2013, 19:54
Сообщений: 21
Откуда: Москва
Команда: нет
Спасибо, прекрасные и поучительные мемуары, на днях дочитал.

Жаль автора. Как и тех, с кем работала его группа. Все насмарку...

Немного процитирую :) :

"Задачи - нарочно не придумаешь.
"На, мужик, изоленту" - приходит пейзанин, кладет на стол кило опиума и спрашивает - закят (налог) как при талибах будет?
Другой случай - вот тебе моя дочка, бери в жены.
Третий - дикая собака кусает вас в задницу. Выстрел, рикошет - прямо в лоб местному парню.
И все это Фрай разрулил и даже остался жив :)
Даже когда вызвал местного Абдуллу на дуэль "Ровно в полдень" - аккуратно составив текст, что тот не мужик, за него воюют женщины, и Фрай, иншалла, любым оружием по выбору "запрещенного в РФ" уделает"


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22 окт 2021, 11:10 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 04 май 2013, 21:23
Сообщений: 1731
Команда: нет
DocShar писал(а):
«Отличная идея», - добавил Скотт. «Вероятность того, что их сыновья предадут клятву или опозорят своих отцов в бою, меньше, чем если бы мы пополнили наши ряды отъявленными афганскими панками».


Я слышал, что американцы говорят "панк" в случае, когда общество приличное и нельзя сказать "ублюдок". Вполне возможно, это редакторская правка изначального высказывания :))

DocShar писал(а):
Они использовали рулоны широкой мясной бумаги,


Что за "мясная бумага"? О_о

_________________
Изображение


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22 окт 2021, 11:37 

Зарегистрирован: 25 янв 2015, 15:12
Сообщений: 539
Команда: Нет
Оберточная вощеная бумага, или "крафтовая", т.е. в которую заворачивают мясо при покупке в лавке мясника.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22 окт 2021, 12:02 

Зарегистрирован: 21 ноя 2020, 00:28
Сообщений: 401
Команда: Нет
Винд писал(а):
DocShar писал(а):
«Отличная идея», - добавил Скотт. «Вероятность того, что их сыновья предадут клятву или опозорят своих отцов в бою, меньше, чем если бы мы пополнили наши ряды отъявленными афганскими панками».


Я слышал, что американцы говорят "панк" в случае, когда общество приличное и нельзя сказать "ублюдок". Вполне возможно, это редакторская правка изначального высказывания :))


Наверное надо учитывать, что группа из мормонских краев. И для многих из них непечатная лексика неприемлима.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22 окт 2021, 19:52 

Зарегистрирован: 19 фев 2015, 23:38
Сообщений: 706
Откуда: Мытищи
Команда: Нет
Цитата:
Оберточная вощеная бумага, или "крафтовая", т.е. в которую заворачивают мясо при покупке в лавке мясника.

Не только. Сталкивался с подобным работая на производстве изделий из нержавейки. Тонкой вощёной бумагой перекладывались листы этой самой нержавеющей стали.
Есть немного, если что - спрашивайте, подгоню.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 24 окт 2021, 10:49 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
13. Пленник

В государстве каждый гражданин должен иметь собственное оружие, которое не предоставляется и не принадлежит государству.
-По мнению Аристотеля, согласно правоведу Стивену П. Хэлбруку.

И перекуют мечи свои на мехи плужные, и копья свои на секиры.
-Исайя 2:4

Когда в 1989 году Советские войска были изгнаны из Афганистана, они оставили после себя подорванную национальную репутацию, почти пятнадцать тысяч своих убитых и несметное количество минометов, РПГ, винтовок и других боеприпасов, захваченных победившими моджахедами. Большинство этого оружия в конце концов попало в руки полевых командиров или местных старост, которые в тяжелые времена использовали его для разрешения споров, а в более спокойные периоды прятали от посторонних глаз. К тому времени, когда Соединенные Штаты вошли в Афганистан более десяти лет спустя, в стране, вероятно, не было ни одного кишлака или фермы, где не было бы тайника с этим оружием, запертого в комнате или закопанного где-нибудь на территории. Поскольку это оружие можно было легко продать, обменять или передать боевикам - иногда под принуждением, иногда нет - оно представляло угрозу для наших войск. Часть нашей работы заключалась в том, чтобы установить контакт с владельцами оружия на контролируемой нами территории и конфисковать или выкупить как можно больше оружия.
Находить владельцев означало прибегать к помощи информаторов, а, как мы уже выяснили, их сведения на практике не всегда отличались высокой степенью достоверности. На каждого афганца, который честно пытался помочь нам разоружить талибов, приходился другой, который хотел задобрить нас, сдав соседа, а третий хотел втянуть нас в междоусобную вражду. Этот урок мы усвоили на собственном опыте в Шамир Коуте. Как сказал Скотт, «вы не сможете оценить разведданные, если не знаете, кто их вам приносит, и почему он хочет, чтобы вы их узнали». По мере работы мы стали лучше разбираться в этом.
В январе 2004 года, когда мы находились в лагере «А» уже шесть недель, мы получили информацию о том, что у лидера общины по имени Омар есть тайник с оружием в его доме в Вало Танги, кишлаке, расположенном примерно в трех милях вверх по долине Вайгал. Достоверной или нет, но это была не та новость, которую мы могли позволить себе проигнорировать. Утром 16 января мы загрузились в два грузовика с афганскими солдатами, вместе с ODA и нашим переводчиком Машалом, и поехали по грунтовой дороге на север. Дорога до Вало Танги заняла десять минут.
Мы проезжали мимо этого кишлака во время обычного патрулирования, но никогда раньше в него не заезжали, поэтому мы встретили немало недоуменных взглядов, когда въехали на центральную площадь, припарковали наши грузовики, нашли дом Омара и окружили его.
Во время такого рейда, чтобы минимизировать риск для себя и посторонних, все должно происходить быстро и по правилам. В первую очередь необходимо оцепить объект - в данном случае дувал, поэтому я отправил Джими и Бена прикрывать задний вход, Рэнди и Джуниора охранять передний, а остальных повел внутрь, чтобы начать процесс зачистки. Большинство пуштунских дувалов состоит из внешней стены, большого внутреннего двора и ряда комнат, построенных вокруг двора. Зачистка территории означает осмотр каждой комнаты, чтобы убедиться, что никто не затаился в засаде. Это нужно сделать до того, как вы начнете поиск оружия, потому что вам не удастся найти тайник с оружием, если вы только что получили пулю в голову от какого-то парня в шкафу.
Чтобы очистить помещение, я сначала отвел женщин и детей в безопасный угол дувала. Затем мы начали методично открывать все двери. Некоторые из них открывались легко, а некоторые приходилось выбивать. Омар был зажиточным по меркам этого кишлака, но это был не очень большой дувал, поэтому процесс зачистки занял менее пяти минут.
Мы не встретили никаких проблем, хотя у нас был кратковременный момент беспокойства, когда одна из дверей не поддавалась. Я дал по ней один, потом другой хороший пинок, но ничего не произошло. Я уже начал представлять себе террориста в чалме, забаррикадировавшегося с другой стороны, когда с третьей попытки я услышал глубокий, низкий звук. Дверь приоткрылась на три или четыре дюйма, и я заглянул внутрь, чтобы увидеть большой влажный глаз коровы, смотрящий на меня. Все вокруг засмеялись. Бывали сюрпризы и похуже.
Мы зачистили территорию, не встретив сопротивления, и нам не пришлось прибегать к технике «вышибания дверей», которую Голливуд часто изображает как стандартную практику. На самом деле, за то время, что мы провели в Афганистане, если мы не были уверены, что по ту сторону находятся боевики, даже выбивание дверей было необычной процедурой. Обычной процедурой было попытаться открыть дверь или постучать и попросить впустить. К тому времени, когда наше пребывание в стране заканчивалось, наши операции по извлечению тайников, как правило, становились осторожными, но мирными делами, которые начинались со слов «Доброе утро, сэр» и заканчивались чаем.
Когда объект был зачищен, следующей задачей было найти оружие, что означало заставить его владельца показать нам, где оно спрятано. Мне привели Омара, и мы начали небольшую игру в прятки, которая, как мы уже выяснили, была популярна в этой части мира. С помощью переводчика Машаля я сделал свой вступительный гамбит. «Мы знаем, что у вас на территории спрятано оружие. Нам нужно знать, какое оружие у вас есть и где оно находится».
Очень убедительно, сказал я. Но где-то в глубине души я также думал о том, что бы я мог сказать федеральному агенту ATF, который пришел ко мне домой и попросил показать ему оружие. Скорее всего, я бы солгал сквозь зубы. Именно так и поступил Омар. С видом возмущения он быстро заговорил с Машалем. Машал повернулся ко мне.
«Он говорит, что является другом американцев. У него нет никакого оружия. Он не прячет никакого оружия. Он хотел бы предложить вам чай».
Я уверен, что он так и скажет. «Скажите ему, - сказал я, - что он не должен мне лгать. Мы знаем, что у него есть оружие, полученное от русских. Он должен показать нам, где оно находится. Мы бы хотели, чтобы он сотрудничал с нами».
Пока Машал переводил, я видел, как нарастает негодование Омара. Он решительно покачал головой с видом притворного возмущения. Он положил одну руку на грудь и уставился прямо на меня. Я следил за его глазами и слушал голос Машаля.
«Он клянется, что у него нет здесь никакого оружия. Если кто-то сказал тебе это, то этот человек лжет. Он слабый старик, и если кто-то сказал тебе, что у него есть оружие, значит, он пытается тебя обмануть».
Омар был дерзким лжецом, надо отдать ему должное, и фраза про «слабого старика» была приятным штрихом. Он был высоким, крепким и упитанным даже по американским стандартам, не говоря уже об афганских. И на вид ему было не больше пятидесяти.
«Мы собираемся обыскать вашу собственность, сэр», - сказал я. «И мы найдем оружие. Если вы нам поможете, мы заплатим вам за оружие, но если вы нам не поможете, и мы его найдем, никакой оплаты. И мы должны будем забрать вас к себе в лагерь. А потом ты отправишься в Баграм».
Я подумал, что угроза Баграма - главного места заключения США в Афганистане - может заставить его сдаться. Афганцы, которых туда отправляли, часто находились в обработке месяцами, а тех, кого считали опасными, могли отправить в Гуантанамо. Ни один афганец не хотел ехать в Баграм. Но Омар был настойчив. У него не было оружия.
В составе группы охраны у нас был молодой морской пехотинец с металлоискателем. Я подозвал его и показал Омару прибор. Это был тот же тип устройства, который используют пляжники, чтобы найти потерянную мелочь. Но выкрашенный в оливковый цвет и оснащенный красным световым сигналом, он выглядел впечатляюще представительным. В руках морпеха он выглядел как секретное оружие из «Звездных войн».
«Этот прибор, - сказал я, - может находить металл. Все, что сделано из металла, независимо от того, где оно спрятано. Даже если он закопан. Этот человек обойдет ваш двор и найдет в нем все, что сделано из металла. Если он найдет винтовки, ракеты или боеприпасы - если он найдет любое оружие, о котором вы нам не сказали - я должен забрать оружие и отправить вас в Баграм. Вы поняли?»
То, что Баграм не смог сделать сам по себе, удалось сделать благодаря сочетанию баграмской и американской технологий. Когда он понял, что игра проиграна, он начал терять самообладание и, немного смущаясь, указал на дверь в комнату.
«Там есть пара ракет, которые мой двоюродный брат попросил меня подержать для него. Они не мои, а моего двоюродного брата».
Мы открыли дверь в детскую комнату. В одном углу стояла детская кроватка. Под кроваткой лежал коврик, а под ковриком был поврежден земляной пол. Омар указал на место, и мы начали копать. Мы быстро обнаружили не «пару» ракет, а около тридцати, плюс несколько десятков пулеметных патронов.
«Давай проверим остальную территорию», - сказал я морпеху. Взяв Омара под руки, мы вышли на улицу и начали обшаривать металлоискателем его владения. Большая часть участка была покрыта маковым полем, лежащим под паром в январской серости. Когда морпех прочесывал поле, детектор издавал столько звуковых сигналов, что на мгновение можно было подумать, что находишься в зале игровых автоматов. С помощью местных жителей, привлеченных для помощи в раскопках, мы обнаружили множество ракет, РПГ, зарядов для РПГ и патронов для пулеметов - крупный тайник, закопанный под рядами мака.
Выражение лица Омара менялось от нервного до покорного и покаянного, когда он понял, что мы поймали его на лживых отрицаниях. Но затем, когда морпех приблизился к углу поля и детектор начал регистрировать очередную находку, Омар оживился. Он начал возбужденно говорить, снова возмущаясь.
«Что он говорит?» спросил я Машаля.
«Он говорит, что это не его. Вон там, не его. Кто-то другой закопал эти ракеты на его земле».
Умора. Либо Омар был настоящим лжецом - человеком с глубокой потребностью отрицать очевидное, либо он стал жертвой космической иронии. В любом случае, видеть, как он заявляет о своей невиновности, стоя на маковом поле, превращенном в склад боеприпасов, было еще смешнее, чем корова террориста.
Улицы Вало Танги были слишком узкими, чтобы проехать нашим грузовикам, поэтому, как только металлоискатель перестал пищать, я приказал группе сформировать команду грузчиков, чтобы перетащить оружие на площадь, где мы припарковались. Это была разношерстная толпа, состоящая из наших ребят, суровых на вид афганских солдат и примерно десяти местных ребятишек, принимавших участие в том, что, наверное, казалось им взрослой игрой. Несколько минут все шло нормально, пока один шестилетний ребенок не взял минометную мину у Дэйва, который стоял слева от него, повернулся направо, чтобы передать ее дальше, и тут увидел, как она выскользнула из его рук торцом вниз.
Взрывателя к мине не было, но это был старый русский боеприпас, который лежал в земле много лет. Я бы не поставил свою жизнь на то, что он окажется безопасным. Время, которое потребовалось, пока боеприпас долетел из рук ребенка до земли, возможно, было самым долгим в моей жизни, а безобидный грохот, который он издал, был ангельским звуком. Не помню, чтобы я отдавал приказ, но как по команде Дэйв и все остальные парни из SF поблагодарили детей, дали им конфеты и закрыли бреши в линии с афганскими взрослыми.
Извлечение тайника прошло успешно. Теперь, что делать с Омаром?
В 2003 и 2004 годах решение о том, кого из подозреваемых задерживать, принимали командиры на местах. Протокол не был четко прописан, поэтому при определении судьбы Омара мне пришлось полагаться на свою интуицию. У нас были данные, что он представляет интерес; мы нашли на его территории значительное количество боеприпасов; и он нам солгал. Я понял, что мы не можем просто отпустить его. Его нужно было доставить в наш лагерь для допроса, задержать там как лицо, находящееся под контролем (PUC)[1], а оттуда, возможно, отправить в Баграм.
Так возмущенный оружейник Омар стал нашим первым пленным.
Бен считал, что мы должны надеть ему на голову мешок прямо там, в Вало Танги, чтобы унизить его перед его близкими. Подобная упаковка заключенного в мешок не была обычной практикой, но она не была редкостью. Однако, когда я засомневался, стоит ли отдавать приказ упаковать Омара в мешок, Бен горячо возразил.
«Черт, Рон, этот чувак нам откровенно врет. У него ракет хватит на весь кишлак. Пусть все увидят, что бывает, какие бывают последствия, когда нас так обманывают».
«Охраняйте его, - сказал я, - и никаких наручников. И без мешка».
«Никакого мешка! Какого черта. Мы будем выглядеть как придурки, позволив этому парню уйти с поднятой головой. Ты боишься его опозорить? Он должен быть посрамлен. Он должен чувствовать себя откровенно униженным, и его люди должны знать об этом».
Я понимал разочарование Бена. Как у человека, потерявшего слух в результате взрыва СВУ, у него была особая причина злиться на спрятанный арсенал. И он не ошибался насчет пользы мешков. Часто была веская причина надеть на пленника мешок, особенно когда вы находились рядом с домом, чтобы помешать ему наблюдать за вашей оборонительной схемой, и на самом деле это была обычная практика - по крайней мере, завязывать глаза потенциальному противнику, когда вы приводите его на военный объект. Но я не видел веских причин поступать так с Омаром на его домашней территории. Это сыграло бы на руку пропаганде Талибана, которая изображала спецназ как американское гестапо, намеренное оскорблять ислам и сажать в тюрьму правоверных. Учитывая долгосрочные последствия, мы, вероятно, больше теряли, чем приобретали, унижая уважаемого лидера в его собственном кишлаке.
Поэтому мы отнеслись к Омару с уважением и позаботились о том, чтобы его соседи видели, как мы это делаем. Мы посадили его в кузов грузовика вместе с его оружием и отправились по дороге обратно в лагерь. Это не понравилось Бену, но в обязанности командира не входит нравиться своим людям на каждом шагу. Мы с Беном уважали друг друга, и я знал, что, когда этот инцидент пройдет, у нас все будет хорошо.
Грузовик с грохотом проехал десять минут, Омар сидел тихо и выглядел немного оцепеневшим. Когда вдали показался проволочный периметр лагеря Блессинг, я приказал надеть мешок на голову заключенного.
«Ты хочешь оказать эту честь?» спросил я Бена. Не было ничего удивительного в том, что он ответил: «Да, черт возьми».
Вернувшись в лагерь, мы привели Омара в палатку, которая служила временным местом заключения во время «Горной решимости», и приковали его наручниками к койке. Через пару дней - когда стало ясно, что он не представляет физической угрозы - наручники сняли, и его охраняли морские пехотинцы, стоявшие у палатки. Мы допрашивали его обычно два или три раза в день, причем допросы проводили я и наш сержант Скотт, а Машал переводил. Мы искали все, что могло бы помочь нам лучше понять сложную паутину связей в долине Печдара.
Гражданские лица часто полагают, что допрос - это эвфемизм[2] для «пыток»; что единственный способ, которым солдаты в полевых условиях добиваются информации от пленных, - это применение физического или психологического насилия. Я не отрицаю, что такие методы используются, но в Кунаре в 2003 и 2004 годах мы так не поступали. Мы относились к нашим задержанным с уважением, и я убежден, что такой гуманный подход к сбору информации позволил нам получить более достоверную информацию, чем та, которую мы могли бы получить при использовании более жестких мер.
Я не говорю, что более жесткие меры не сработают или никогда не будут оправданы. Любой командир, рассматривая вопрос об активном допросе, должен соизмерять этические издержки с потенциальными практическими выгодами. В нашем случае практическая выгода в виде отказа от использования таких методов перевесила другие соображения. Агрессивный допрос не был в нашем арсенале инструментов по простой причине. Наша цель заключалась не только в том, чтобы как можно быстрее получить хорошие разведданные (что часто является целью дознавателей ЦРУ и некоторых спецподразделений), но и в том, чтобы наладить деловые отношения с местными жителями. Учитывая нашу миссию, мы должны были учитывать долгосрочные последствия всего, что мы делали, как с точки зрения интересов США, так и с точки зрения повседневных реалий людей, среди которых мы жили.
На самом деле, насколько я помню, единственный раз, когда мы «пытали» Омара, произошел случайно и не причинил никакого долгосрочного вреда.
Омар пробыл с нами несколько дней, ежедневно терпя наши визиты, но в остальное время оставался один в палатке, когда мы его не допрашивали. Когда нас там не было, его охранники-морпехи коротали время за музыкой в стиле рэп; на время наших допросов они выключали ее. Она не была сверхгромкой, но для непривыкших к ней ушей, должно быть, была раздражающей. Мы со Скоттом даже не подозревали, насколько это неприятно, пока однажды не оказались в середине допроса и, устав от уклончивости Омара, встали, чтобы уйти.
«Пожалуйста, не уходите», - сказал он через переводчика.
«Почему?»
«Потому что, когда вы здесь, только тогда они перестают играть эту ужасную музыку».
Это было неожиданное открытие, и мы им воспользовались. «Хорошо», - сказали мы ему. «Если вы дадите нам нужную информацию, мы останемся здесь».
Омар быстро стал сговорчивым. Из этого эпизода мы узнали, что для получения информации не нужны винтики и водяные доски. Просто незначительная корректировка уровня комфорта задержанного иногда может сотворить чудеса.
Через неделю мы поняли, что, пожалуй, извлекли всю полезную информацию, которую Омар мог нам дать. Он был достаточно полезен, но он не был важным игроком в долине Печдара, и не было никакой целесообразности ни держать его под стражей, ни отправлять в Баграм. Более того, это могло иметь пагубные последствия для наших усилий по созданию альянса среди других жителей деревни. Содержание под стражей такой мелкой рыбешки расстроило бы его друзей, оттолкнуло бы общину Вало Танги и подтвердило бы утверждения талибов в ночных письмах о том, что американцы - дьяволы, которым нравится разрушать семьи. Поэтому разумным выбором было отправить Омара обратно домой.
При этом я начал думать о том, как организовать его возвращение так, чтобы это принесло дополнительную пользу нашей миссии. По счастливой случайности мы должны были встретиться с местной шурой 22 января - всего через пару дней - и я увидел в этом возможность сделать освобождение Омара полезным.
С тех пор, как мы оказались в Кунаре, одной из основных задач было изъятие из оборота как можно большего количества старого российского оружия; это лишало наших врагов оружия и увеличивало количество оружия, доступного для бойцов ASF - то, с чем не всегда помогал Баграм. Рейд в Вало Танги был небольшой победой в этом отношении, но выламывать двери и смотреть, как шестилетние дети жонглируют минометными снарядами, не было нашим излюбленным методом получения оружия. Мы также экспериментировали с программой выкупа. Я попросил наших афганских бойцов принести в их кишлаки список оружия, которое мы хотели приобрести, с указанием цены, которую мы готовы были заплатить, и мы добились определенного успеха, заставив людей сдать хотя бы часть своих запасов. Можно назвать это программой «кэш за кэш».
Юридически это была «серая зона». В это время в Афганистане ЦРУ было разрешено покупать оружие у потенциальных противников государства, а Министерству обороны - нет, не спрашивайте меня почему. Что нам, сотрудникам Министерства обороны, было разрешено делать, так это приобретать разведывательные данные, которые могли привести к получению оружия. Эта юридическая формальность санкционировала нашу программу выкупа. Мы платили кому-то, чтобы он сказал нам, где находится его оружие, а затем, действуя на основании этой законно приобретенной информации, мы находили и конфисковывали его. Я не знаю, как это было зарегистрировано бухгалтерами Пентагона, но для нас это сработало.
С этой системой и с судьбой Омара в наших руках я подумал, не предложить ли нам шурам услугу за услугу: его освобождение в обмен на их поддержку программы. Если бы совет старейшин одобрил программу выкупа, она могла бы получить большой резонанс и спасти жизни людей.
Заседание шуры 22 января должно было состояться в лагере «Благословение» под военными шатрами, и наш афганский повар готовил обед для старейшин. Мы хотели показать, что можем быть не только хорошими хозяевами, но и хорошими гостями. Это была уже третья или четвертая встреча с этой группой старейшин кишлаков. Их настрой всегда был вежливо-любопытным; в этот день, когда я начал рассказывать о предложении по выкупу, они выглядели более обеспокоенными и нетерпеливыми, как будто ждали, когда я закончу, чтобы выступить со своим предложением. Я открыл дверь для этого шага, завершив свое выступление предложением о помощи.
«Мы здесь для того, - сказал я, - чтобы быть полезными афганскому народу. Пожалуйста, скажите мне, чем мы можем вам помочь».
Примирительный жест, казалось, смутил их, и они на мгновение замолчали. Затем один из них встал.
«Мы хотим, чтобы вы освободили заключенного Омара», - сказал он. «Он хороший человек. Он один из нас, член шуры. Пожалуйста, не отсылайте его от его семьи». Несколько других старейшин поддержали эту просьбу.
В их голосе звучала скорее покорность, чем жалость. У меня было ощущение, что каким бы хорошим человеком они ни считали Омара, они в основном выполняли коллективный долг, требуя вернуть одного из своих в кишлак. У меня не возникло мысли, что кто-то из них действительно думает, что это произойдет. На их лицах читалась покорность: «Мы уже проходили этот путь, и он ни к чему не привел».
Их пессимизм был неожиданным подарком. Я позволил просьбе повиснуть в воздухе на минуту, как бы размышляя над ее мудростью. Затем, переведя Машалю, я сообщил им свое решение.
«Мы здесь, чтобы служить вам и работать с вами. Вы - старейшины шуры, и я доверяю вашему мнению. Если вы скажете мне, что этот человек - хороший человек, невиновный, я буду уважать ваше слово. Он будет освобожден немедленно».
С этими словами, попросив Машаля переводить, я повернулся к Джими, который сопровождал меня в шуру, и сказал: «Иди за Омаром и приведи его сюда. Никаких наручников. Он может свободно вернуться к себе домой».
Конечно, это двойное заявление, как и само соглашение «quid pro quo» («услуга за услугу»), было рассчитанным театром. Поскольку я уже решил освободить Омара, я мог бы просто попросить его привезти на встречу в первую очередь. Но ставки были высоки в Кунаре той зимой, там была давняя история антипатии к Западу, и я знал, что нам нужна поддержка шуры, чтобы хоть чего-то добиться. Каким бы ни был нравственный статус организованного компромисса, я чувствовал, что он был оправдан возможными результатами.
Уловка сработала. Как только Джими начал идти к палатке для задержанных, мы увидели, как лица стариков просветлели от удивления. Волнение на их лицах говорило о том, что «quo», которое я предложил, действительно произвело на них впечатление. Теперь вопрос заключался в том, что они предложат в качестве «quid». Мне не пришлось долго ждать, чтобы узнать это. Тот, кто заговорил первым, повернулся ко мне.
«Командир, - сказал он, - ты молод, но ты мудр. Ты доверился нам, и мы будем работать с тобой. Мы скажем жителям нашего кишлака, что американцы - наши друзья, и скажем им, чтобы они сдали вам свое оружие».
Как и полагается, это было большое медное кольцо. Я понял, что в шахматной партии, которую все разыгрывали, поддержка старейшин, как и освобождение Омара, может оказаться расчетливым средством достижения цели. Возможно, впоследствии старая вражда вернется, и «молодого, но мудрого» командира будут воспринимать как очередного вмешивающегося кафира[3]. Но в данный момент, под этим шатром, это выглядело как крупная победа в борьбе сердец и умов - и как маленький признак перелома в древнем антагонизме.
Джими потребовалось всего несколько минут, чтобы отправиться в импровизированную тюрьму, забрать пленника и его вещи и вернуться на встречу. Когда он снова появился с улыбающимся Омаром, можно было подумать, что он в одиночку выгнал советских людей из города. За шумной трапезой наш пленник воссоединился с другими старейшинами, а мы, по крайней мере на время, стали почетными гостями на церемонии примирения. Сидя на длинном ковре под военной палаткой, деля еду и чай с группой стариков, я осознавал, что мы только что зажгли пламя против тьмы насилия.
В последующие несколько недель печать одобрения шуры стала поворотным пунктом в наших отношениях с дюжиной кишлаков.
В первый же день после встречи один из старейшин принес нам совершенно новенький гранатомет РПГ. Я вместе с Джейсоном оценил ее и определил, что она стоит максимальную цену за оружие: 200 долларов. Я достал два хрустящих Бенджамина и протянул их старейшине. Он улыбнулся и вышел за ворота, держа купюры над головой, показывая группе мужчин, наблюдавших за ним, что выкуп не был просто уловкой, чтобы посадить людей. Принцип «доверяй, но проверяй» только что прошел проверку, и мы ее выдержали.
Позже днем колонна из двадцати пикапов приехала в лагерь, чтобы продать нам огромный запас РПГ, ракет, целый зенитный пулемет калибра 14,7 мм[4], патроны к АК-47 и другие товары. Каждый раз, когда из грузовика выгружался товар, наши сержанты-оружейники, Дэйв и Ян, были похожи на маленьких детей в рождественское утро. Программа выкупа набрала такую скорость, что в феврале мы завладели двадцатью семью отдельными тайниками с оружием - больше, чем где-либо в Афганистане в то время.
Кроме того, общественный имидж ODA 936 сразу же улучшился. До 22 января 2004 года мы были известны, с некоторой долей забавности, как «бородатые американцы». 23 января мы стали известны как «бородатые американцы, которым можно доверять». Это стало огромным толчком в нашей способности объединиться с народом против влияния Талибана. Они увидели, что, несмотря на то, что наша программа изымает оружие из рук наших противников, деньги, которые мы платим, приносят еду на столы сельских жителей. Мы совершили этот переворот без единого выстрела.
Как молодой командир - я не был уверен, насколько мудрым - я вынес два урока о переговорах с афганцами. Во-первых, я понял, что небольшие уступки могут дать большие результаты. Жестко настроенный человек подумал бы, что выдача пленного может быть истолкована как проявление слабости. Я решил, что это риск, на который стоит пойти. Пытаясь закрепить союз, я считал, что мёд - лучший клей, чем соль. Освобождение Омара ничего нам не стоило. А преимущества, которые мы получили, «уступив», были значительными.
Другой урок заключался в том, что уважение имеет значение. Очень большое. Это стало ясно, когда представитель Шуры сказал: «Вы доверились нам, и мы будем работать с вами». Для старика было важно не освобождение Омара как таковое, а мое публично заявленное почтение к мудрости старейшин. В этом проявилось то, что он назвал моей мудростью: оказав им свое уважение, я заслужил их уважение.
За все время нашего пребывания в этой долине я никогда не получал более важного урока.
Когда мы отправляли Омара домой, мы не думали, что увидим его снова. Мы ошиблись. За время своего короткого заключения мы ему понравились, и он часто возвращался в наш лагерь, слонялся возле ворот, общался с нами через Машала и не раз приносил нам информацию и подарки.
Афганцы любят дарить подарки в знак дружбы. За время моего пребывания в лагере «Благословение» мне дарили ковры, одежду, конфеты, ножи, ювелирные изделия и опиум. Сам Омар был неравнодушен к кольцам. Это был подарок, который он сделал мне однажды. Он также подарил кольцо генерал-майору Эрику Олсону, который посетил наш лагерь через несколько месяцев после своего освобождения. Генерал приехал осмотреть нашу тюрьму, и когда он уже собирался уходить, а я провожал его к вертолету, мы столкнулись с Омаром, который бродил вокруг своего прежнего места заключения.
Когда Омар протянул ему кольцо, генерал опешил, но принял его и спросил: «Кто вы, сэр?». Он еще больше растерялся, когда Омар ответил: «Я был заключенным в этом лагере». Он заявил об этом почти с гордостью.
«Понятно», - сказал генерал-майор Олсон. «И как с вами обращались?»
«Со мной обращались хорошо», - сказал Омар. «Как с гостем. Эти американские солдаты - мои друзья».
Генерал одобрительно повернулся ко мне. «Я бы хотел, чтобы мы могли сказать то же самое о каждом лагере».
«Да, сэр», - сказал я, осознавая невысказанное беспокойство, которое скрывалось под его комментарием. Его визит состоялся в мае, и мы все знали, что поводом для его далеко не обычной инспекционной поездки стал репортаж программы «60 минут», вышедший в эфир двумя неделями ранее, в котором рассказывалось об издевательствах над иракскими заключенными в Абу-Грейб.
Скандал в Абу-Грейб доминировал в новостях той весной, и он будет продолжать доминировать в них в течение многих лет, гарантируя, что большая часть мира - и уж точно почти все мусульмане - будут ассоциировать военную политику США с голыми заключенными в капюшонах, над которыми издеваются наши войска. В Кабуле и Каире, в Багдаде и Исламабаде, думая об Америке, люди представляли себе только крики замученных заключенных.
На нашей отдаленной заставе в долине Печдара я хотел, чтобы хотя бы на мгновение они услышали, как улыбающийся Омар говорит генералу: «Эти американские солдаты - мои друзья».

[1] Person Under Control (PUC)
[2] Эвфемизм - это нейтральное слово или выражение, которым заменяют другие слова и обороты - неудобные, грубые или непристойные.
[3] Кафи́р, другое произношение кяфи́р (араб. كافر‎ — неверующий, иноверец), или гяу́р (тур. gâvur — неверный) —понятие в исламе для обозначения человека, совершающего куфр. Согласно исламской догматике, к куфру относятся неверие в существование Единого Бога (Аллаха) и отрицание посланнической миссии пророка Мухаммеда, а также отказ от признания воскрешения после смерти, Страшного суда, существования ада и рая.
[4] Возможно это одиночная установка для зенитчиков (ЗПУ-1), горная модификация пулемета ЗГУ-1, но она в калибре 14,5мм.


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 24 окт 2021, 17:15 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
14. Решала

В борьбе за то, чтобы заручиться поддержкой народа, каждое наше действие должно способствовать этим усилиям.… Для получения их поддержки потребуется лучшее понимание их выбора и потребностей.
— Генерал. Стэнли Маккристал, Первоначальная оценка командира

Обеспечьте себе Победу.
— Девиз гражданских дел армии США

Постепенно я узнавал, в чем суть работы «короля-воина». Быстро стало ясно, что, как и предсказывал полковник Херд, моя деятельность расширяется в неожиданных направлениях. Почти каждый день глава района Маногай приглашал меня присоединиться к нему, начальнику местной полиции и нескольким старейшинам в районном здании, которое удобно располагалось по соседству с нашим лагерем. Там мы пили чай, я получал дружеские подарки, и меня просили утвердить средства на социальные проекты и принять участие в решении местных споров - от пустяковых до серьезных.
Что касается общественных проектов, то я обнаружил, что мне необходимо установить некоторые здравые фидуциарные принципы, иначе меня захлестнут неуправляемые повестки дня. У местных жителей было много идей, как использовать деньги правительства США. Наши средства на невоенные мероприятия поступали в основном из бюджета по гражданским вопросам, который курировал атташе CA, которого звали Джеймс Трасти.
Сотрудники CA, такие как Джеймс, являются важнейшим элементом любой кампании «сердца и умы». Они координируют связи полевого командира с местными властями, определяют и оценивают потребности проектов и в целом работают над «обеспечением победы», дополняя военные действия гражданскими улучшениями. Джеймс был идеальным атташе для нашего ODA. Я слышал истории о парнях из CA, которые воспринимали свою работу просто как работу. Но только не Джеймс. Он был трудолюбивым, дружелюбным и полностью посвятил себя улучшению жизни афганцев. Я не мог и надеяться на лучшего союзника по СА.
При всей его преданности делу он был также реалистом. Он научил меня тому, что проекты по гражданским вопросам могут быть вашим самым ценным оружием или вашим худшим кошмаром. Чтобы гарантировать, что наш проект останется эффективным оружием, мы с ним договорились помнить о трех принципах.
Первый заключался в том, что ресурсы ограничены. К сожалению, этот принцип часто нарушается, поскольку Конгресс голосует за огромные рутинные ассигнования для военных и их подрядчиков, при минимальном надзоре и отчетности. Это порождает два плохих предположения: во-первых, что финансирование CA поступает из бездонного резервуара; и во-вторых, что вам не нужно обосновывать свои расходы, потому что это не ваши деньги.
На самом деле, каждый пенни, который полевой командир тратит на проекты CA, - это деньги налогоплательщиков. Даже если Конгрессу было лень следить за расходами, я считал, что это моя обязанность - делать это за них. Если я тратил десять долларов на то, что можно было получить за пять, я просто удваивал стоимость войны в одном небольшом районе. Делайте это достаточно часто, и вдруг война с террором станет стоить реальных денег, американский народ начнет задаваться вопросом, куда уходят его доллары (и жизни его солдат), и вы потеряете его доверие. Я не хотел, чтобы это произошло.
Второй принцип заключался в том, что проекты CA должны демонстрировать возврат инвестиций. Определяя, стоит ли финансировать проект, вы должны спросить, что приобретают ваши расходы с точки зрения безопасности, улучшения гражданского благополучия, разведки или доброй воли. В Печдара мы обеспечили это, поставив все проекты CA в зависимость от условий. Мы выделяли финансирование на основе уже полученного и ожидаемого в будущем сотрудничества. Если мы рассматривали вопрос о том, какой из двух населенных пунктов больше всего нуждается в нашей помощи в рытье колодца или ремонте дороги, то преимущество получал тот населенный пункт, который в прошлом предоставил нам хорошие разведданные или руководство которого помогало нам в военных действиях США. Помогая тем, кто помогал нам, мы обеспечивали себе максимальную отдачу.
Последний принцип заключается в том, чтобы учитывать долгосрочные последствия ваших начинаний. Сбросить «умную» бомбу стоимостью 60 000 долларов на предполагаемое укрытие HVT может показаться хорошим использованием ограниченных ресурсов, и, возможно, иногда так оно и есть. Но последствия этого решения могут или не могут служить вашим интересам в долгосрочной перспективе, в то время как если потратить десятую часть этой суммы на строительство школы, то местные жители получат то, что они смогут ценить на протяжении многих поколений. Основная цель службы по гражданским вопросам - завоевать долгосрочное доверие мирного населения. Я всегда помнил об этом.
Многие сельские жители обращались ко мне со своими проблемами в самом лагере. На своей территории я чувствовал себя уверенно, как в суде. Меня стали называть «краснобородым командиром» - шутливое обращение к американскому военачальнику, который укрепляет крепость в месте слияния рек, чьи воины включают как афганцев, так и американцев, и который (заимствуя термин, ставший популярным благодаря президенту Джорджу Бушу-младшему) принимает решения, когда дело касается распределения денег, рабочей силы или материальных средств.
Румяный цвет лица и рыжая борода достались мне по генетической случайности. Старейшины в Кунаре иногда окрашивали часть бороды красной хной в знак отличия, так что получить это отличие естественным путем было удачей. В то же время местный термин «командир» - «командон», часто сокращаемый до «дон». По странной языковой случайности ко мне обращались с тем же титулом, который «умники» использовали для главы преступной семьи - вроде любимого мафиози ODA Тони Сопрано.
Возможно, это было не так уж странно. Подобно итальянскому дону, меня считали человеком, к которому обращались за лояльностью, за благосклонностью, за одобрением или для разрешения спора. В месте, где исполнительная власть, как известно, была непрочной, я должен был жонглировать ролями судьи, присяжного и, если не палача, то, по крайней мере, исполнителя моих властных решений.
Это отнимало много времени, и, хотя ценность этой работы в укреплении уважения и взаимопонимания была неоспорима, она никогда не была такой захватывающей, как патрулирование с нашими афганскими солдатами. В Библии есть отрывок, где Иофор советует своему зятю Моисею самому принимать важные решения для народа, но, чтобы он не «изнемог», делегировать более мелкие дела другим «способным людям» (Исход 18:13-26). Я смог понять это. Иногда я жаждал оказаться за проволокой в качестве штатного бойца, просто чтобы отдохнуть от своих «царских» обязанностей.
На одной из встреч с главой района и начальником полиции меня попросили решить, что делать со сворами одичавших собак, которые преследовали жителей деревни. Дикие собаки часто являются проблемой в странах третьего мира, а в Кунаре эта проблема была острой. После того как двое наших морских пехотинцев были покусаны во время патрулирования, мы рассматривали идею сокращения численности местной стаи. Но игра в ловца собак была для нас не на первом месте, и после некоторого обсуждения мы решили не предпринимать пока никаких действий. Это решение впоследствии не раз выручало меня.
Иногда проблемы, с которыми мне приходилось сталкиваться, казались просто поводом для того, чтобы получить аудиенцию на высоком уровне. Старейшины приезжали в лагерь «Благословение», чтобы попросить что-то незначительное, например, несколько сотен долларов на ремонт дороги, провести отдельное собрание в своем кишлаке или даже разрешить выдать своих дочерей замуж. Подобные дела могли рассматриваться на местах их собственными шурами или районными руководителями, а решения могли быть переданы курьером. Мне было интересно, почему так много стариков ищут личного одобрения молодого американца. Я спросил об этом Машала.
«Для них встреча с тобой - знак статуса», - объяснил он. «Что бы вы ни решили - даже если вы примите решение против их просьбы - они вернутся в свои деревни как люди, которые лично говорили с командиром рыжебородых».
Услышав это, я на мгновение понял, каково это - быть настоящим королем. Это было пьянящее чувство, не лишенное психологического риска. Выступая в роли судьи, я был обязан выносить мудрые решения, заботясь не о собственном превосходстве, а о благополучии тех, кто искал моего совета. Я всегда гордился тем, что умею решать проблемы, поэтому я был рад возможности стать таковым здесь. Но это сомнительный бизнес - обладание властью. Играя в Соломона, я должен был напоминать себе, что мудрость без смирения не так уж и мудра.
Некоторые решения, которые мне было предложено принять, были не тривиальными. Например, решения, непосредственно влияющие на наш лагерь, должны были быть справедливыми для всех заинтересованных сторон и в то же время обеспечивать наше место в сообществе.
Теперь мы были крупным игроком в местной экономике. Сделки между нами и теми, кого мы нанимали, должны были осуществляться с тонкостью. Поэтому, когда один из наших рабочих не смог вернуть долг, мне пришлось выступить в роли посредника между ним и его кредитором. Мы не могли допустить, чтобы кто-то, связанный с лагерем «Благословение», стал известен как неплательщик. Пришлось приложить некоторые усилия, но я смог убедить его, что хороший бизнесмен платит по счетам вовремя. Он сослался на финансовые трудности, но в итоге согласился на рассрочку, которая удовлетворила кредитора.
В другой раз мне пришлось встретиться с местным «профсоюзом». Владельцы торговых лавок Нангалама, зная, что в городе находятся американцы с большими деньгами, брали с наших афганских солдат за свои товары в три раза больше обычных цен. Этому надо было положить конец. Мы платили нашим ребятам хорошо по местным меркам, но это не оправдывало 300-процентную наценку. Я объяснил это представителям профсоюза, обязательно указав, что если «Нангалам» хочет нажиться на наших ребятах, я попрошу их перевести свой бизнес в другое место. Этот призыв к силе покупателей подействовал, и «специальные цены ASF» снизились до прежнего уровня.
Одна серьезная проблема возникла и в самом лагере «Благословение», когда человек, которому принадлежала земля, на которой он располагался, пришел ко мне, чтобы договориться об аренде. Предыдущие арендаторы, 10-я горная, заключили лишь временное соглашение об аренде. Поскольку ODA 936, похоже, собиралась остаться здесь надолго, арендодатель хотел получить более существенную плату.
В Печдара не было окружной конторы, поэтому нам пришлось попросить начальника округа, худого, немногословного человека, проверить, действительно ли так называемый арендодатель владеет землей. Когда он это сделал, мы составили договор, который давал нам право на самовольное проживание в старом здании НПО за 500 долларов в месяц - примерно столько стоит шкаф на Манхэттене. Мы заплатили ему за первые шесть месяцев вперед. Все были довольны.
Однако через несколько дней когда я вёл судебное заседание, в зал вошел очередной самозванец, заявивший, что небольшой участок недвижимости лагеря «Благословение» уже много лет принадлежит его семье. Мы должны платить ему арендную плату за эту часть собственности. Это звучало подозрительно, и мое недоверие к нему возросло, когда руководитель района не смог поручиться за его правдивость. Но я выслушал его доводы и все еще дискутировал, когда Машаль повернулся ко мне и сказал просто: «Этот человек лжет».
Машаль был образованным афганцем, хорошо разбирающимся в людях и умеющим улавливать нюансы ситуации. Я полагался на то, что он подскажет мне не только буквальное значение слов, но и их эмоциональный и культурный подтекст. Часто я просил его подождать, прежде чем переводить, и сначала передать мне свое впечатление о намерениях говорящего. Когда он назвал второго «домовладельца» лжецом, это решило дело.
Парень выжидающе смотрел на меня, пока Машал говорил, несомненно, думая, что его просьба была переведена. Его лицо осунулось, когда я резко посмотрел на него и сказал: «Вы не первый человек, который лжет мне об этом. Вы пытаетесь обмануть меня, претендуя на эту землю».[1]
Не было никакой попытки оправдаться в своей невиновности. Он понял, что его раскусили, и немедленно раскаялся.
«Мне очень жаль, командор», - сказал он. «Я бедный человек. У меня нет имущества. Я не хотел вас обманывать».
Затем он сделал нечто, что меня удивило. Подойдя ко мне вплотную, он осторожно протянул руку и схватил меня за бороду.
«Пожалуйста, простите меня, командор. Я не хочу вас обманывать».
Это была моя первая встреча с афганской традицией просить милостыню на чьей-то бороде. Сначала это казалось мне чем-то агрессивным, но по лицу мужчины было понятно, что это не так. Он был похож на ребенка, который дергает свою мать за юбку. Перевод Машаля подтвердил это впечатление, как и его ответ мне: «Прикосновение к вашей бороде означает, что он просит у вас прощения. Он в вашей власти».
Возможно, мольба этого человека была просто просьбой оказать услугу. Этот жест можно увидеть в фильме «Усама», который стал первым афганским художественным фильмом, снятым после падения правительства талибов, и яростным обвинением в излишествах этого правительства.[2] В фильме бедный лавочник, добиваясь милости от талибского муллы, касается бороды священнослужителя в мольбе. Или же потенциальный домовладелец, возможно, ссылался на пуштунский принцип нанаватай, который означает просьбу раскаявшегося человека о прощении его проступка.[3] В любом случае, хотя я и не был склонен к милосердию, я не видел особой пользы в наказании бедного парня за жалкую попытку мошенничества. В отличие от командиров, к которым привыкла эта долина, я был готов оставить это дело без внимания. Я отпустил его руку и махнул ему рукой.
«Больше сюда не приходи», - сказал я. «Ты можешь уйти, и я не буду тебя арестовывать. Но ты не должен возвращаться».
Он кивнул с облегчением и зашагал прочь. Это была не самая счастливая встреча в моей жизни как короля-воина, но она имела хороший исход. Я надеялся, что до меня дойдут слухи о том, что американский командир не был мстительным человеком, но что если ты хочешь получить от него что-нибудь, то лучше говорить прямо.
Мне также приходилось регулярно выезжать из лагеря, часто для разрешения споров между соседними кишлаками. В Печдара их накопилось много, потому что шура одного кишлака не признавала решение другого, а местные судьи были слишком слабы, чтобы обеспечить соблюдение прав любой из сторон. Один судья, после того как его жизни угрожала опасность, добровольно ушел с государственной службы - не редкость в Афганистане в те времена.
Игра судьи в таких ситуациях повышала мой авторитет, но также давала мне возможность отступить перед авторитетом районных руководителей, которые должны были решать эти вопросы в первую очередь. Я публично советовался с этими чиновниками, чтобы укрепить их авторитет в глазах избирателей и, как я надеялся, заложить основу для лучшего управления после нашего ухода. Поскольку наша роль заключалась в том, чтобы помочь афганцам помочь самим себе, я вспомнил высказывание основателя мормонизма Джозефа Смита, когда его спросили, как он управляет своей общиной: «Я учу их правильным принципам, а они сами управляют собой».
Как бы я ни старался быть скромным в своей судейской мантии, был один случай, когда я действительно почувствовал себя Соломоном. Это было в районе Уэйгал, в нескольких милях вверх по реке, когда меня попросили разрешить спор из-за коровы. Этот спор длился уже некоторое время, пока местный глава района не решил, что привлечение американского командира ускорит процесс.
Во время бури черно-белая корова упала в реку Вайгал возле кишлака Кавири Хвар и была смыта вниз по течению в Лалм Катс, где ее вытащили на берег, зарезали и съели. Хозяин коровы, находившийся выше по течению, потребовал возмещения ущерба, но корова исчезла, туша и все остальное. Не имея этих вещественных доказательств, человек, присвоивший ее, мог открыто отрицать кражу, хотя в его кишлаке было известно, что это сделал он; он даже хвастался своей удачей перед соседями, разделявшими с ним шашлык.
Выслушав, как обе стороны все больше и больше распаляются, я решил немного позабавиться над ситуацией. Цена за мясную корову составляла около 100 американских долларов. Я обратился к человеку из Лалм Катса, который нажился на несчастье своего соседа выше по реке.
«У вас есть корова, сэр?».
Да, - ответил он. У него было две коровы.
«Одна из них черно-белая?»
Одна из них была черно-белой.
«Корова примерно вот такой высоты» - я держал руку на уровне плеча - «и питалась ли она сеном и горными травами?»
Так точно.
«Хорошо», - сказал я. «Завтра вечером я планирую устроить пир для своих солдат, и мне нужно купить корову с подобным описанием». К этому времени я почувствовал, как Машал сдерживает смех. «Вы согласны продать мне корову?»
«Конечно, комендант», - ответил вор. «Для моей коровы будет честью служить для такой цели».
«Хорошо», - сказал я. «Я заплачу тебе 200 долларов за твою черно-белую корову. Это в два раза больше, чем она стоит. 100 долларов ты оставишь себе, а вторые 100 долларов отдашь этому человеку, твоему соседу из Кавири Хвара. Ты получишь справедливую цену за свою корову, и он больше не будет беспокоить тебя из-за коровы, которую ты никогда не видел. Вы должны привести свою корову в наш лагерь к завтрашнему утру. Вы оба должны прийти. Тогда мы решим этот вопрос. Вас это устраивает?»
Кивки всех присутствующих означали, что это устраивает. На следующий день истец и хитрый вор явились, как и было оговорено, причем последний вел купленную нами корову. Сделки были заключены, все ушли довольные, и через день мы пировали хорошей афганской говядиной. Лучше всего то, что глава района смог приписать себе заслугу в решении проблемы - он привел американцев, чтобы разобраться в этом клубке.
Однажды кто-то спросил меня, с какой самой щекотливой ситуацией я столкнулся в роли рыжебородого военачальника. На ум пришли две таких истории. Первая была связана с брачными обычаями.
Трижды, пока я вершил суд в лагере, отцы просили у меня разрешения выдать одну из их дочерей замуж за парня из их кишлака. В первый раз я подумал про себя: Какое это мое дело? Печальный ответ заключался в том, что жители этих мест, вероятно, десятилетиями просили у военачальников разрешения на брак, и я был лишь последним в этом ряду авторитетов. Мне не нравилось думать о себе как о преемнике Гульбуддина Хекматьяра, но я все равно дал свое согласие на первые две просьбы. На третий раз с меня было достаточно, и я сообщил отцу, которого сопровождал старейшина кишлака, что я абсолютно уверен в том, что такие мудрые люди могут одобрить бракосочетание своего народа. Они согласились с решением, и это положило конец этой конкретной форме петиций.
Но на этом мой культурный шок по поводу брака не закончился. Однажды в Нангаламе мы обедали с лидером шуры по имени Хаджи Рохан, которого мы прозвали Бригамом из-за его удивительного сходства с лидером мормонов Бригамом Янгом. В какой-то момент он сказал несколько слов Машалю, а затем повернулся ко мне, ожидая ответа. Когда Машал перевел, я на мгновение засомневался, правильно ли я его понял, или они с Хаджи Роханом разыграли меня. Но бесстрастное выражение лица пожилого человека говорило о том, что он говорил серьезно.
«При всем уважении, - сказал Машал, - Хаджи Рохан хотел бы предложить вам в жены одну из своих дочерей».
Идея «предложения» довольно хорошо отражает статус, который занимали женщины в сельской местности Афганистана: Они были не вершителями своей судьбы, а собственностью своих родственников-мужчин, которую можно было обменять или подарить, если того требовали обстоятельства. Для большинства западных людей такое положение вещей справедливо считалось оскорбительным. Я не был исключением, но меня послали в эту долину не для того, чтобы менять древнюю культуру, и я знал, что отказ от предложения по моральным соображениям был бы дипломатической ошибкой.
Если бы я принял предложение, я был бы не первым «зеленым беретом», взявшим жену из местного населения. Такое уже случалось во Вьетнаме. И это могло бы создать ценную связь между мной и этим старейшиной, укрепив мой региональный авторитет. С другой стороны, я уже был женат на любимой женщине. У нас с Бекки было трое детей, я говорил с ней по телефону так часто, как только мог, и, несмотря на азарт жизни короля-воина, я каждый день скучал по ней и детям. Ирония в том, что человек, которого мы называли Бригамом, предложил американскому мормону вторую жену, не прошла для нас бесследно. Шутки в сторону, но я ни за что не хотел брать вторую жену, афганскую или иную.
Поэтому сложность заключалась не в том, чтобы отказаться от его предложения. Сложность заключалась в том, чтобы сформулировать его так, чтобы отказ не был воспринят как оскорбление. Хаджи Рохан проверял меня, и взгляды присутствующих в комнате, включая других старейшин, говорили мне, что я должен тщательно взвешивать свои слова. Несколько минут я задумчиво поглаживал бороду, наслаждаясь неловкой тишиной, а затем обратился к Машалу. Я наблюдал за лицом старейшины, когда он слушал перевод на пушту.
«Для меня большая честь, Хаджи Рохан, что вы пригласили меня стать членом вашей семьи. Хотя наши убеждения и традиции схожи, в конце концов я вернусь в Соединенные Штаты, к собственной жене и детям. Я считаю, что Ваша дочь и Ваши внуки должны иметь в качестве мужа и отца уважаемого афганца, который сможет научить их пути ислама лучше, чем я сам. Я благодарен за ваше доверие ко мне и надеюсь, что мои поступки и служба в этой долине покажут, что я оказываю вам почет и уважение, которых вы заслуживаете».
Кивки в зале сказали мне, что я хорошо отыграл эту партию. Проявив культурное уважение, я доказал, что не являюсь варваром.
Я посмотрел на Хаджи Рохана. Его глаза, слегка улыбающиеся, мерцали, как бы говоря «touché». Он был публично польщен американским командиром, повысил свой авторитет в местном сообществе - и все это без необходимости отдавать свою дочь неверному. И он, и я оказались в выигрыше. Мне было интересно, что в переводе с пушту означает «выигрыш-выигрыш».
Вторая щекотливая ситуация произошла позже весной, когда начинался сбор мака. На этот раз я был в районном здании, пил ежедневный чай с начальником полиции. Вошел молодой крестьянин, держа в руках нечто похожее на большой кирпич, пропитанный патокой. Это был опий-сырец - на сленге пушту, тор, что означает буквально «черный».
То, что кто-то свободно демонстрирует тор в присутствии полицейского, само по себе не было странным. Опиум был основным продуктом афганской экономики на протяжении веков. Активная торговля наркотиками при полном попустительстве ЦРУ и Пакистана способствовала борьбе моджахедов против Советов; деньги от продажи наркотиков были постоянным доходом для полевых командиров; и даже при пуританском Талибане прибыль от продажи опиума была важным источником дохода. Фактически, несмотря на запрет Корана на употребление наркотиков, талибы фактически увеличили производство запрещенного религией наркотика, сделав его движущей силой своей «пуританской» экономики. Они оправдывали эту практику удобной софистикой. Как однажды объяснил один из талибских антинаркотических царей, «опиум разрешен, потому что его употребляют кафиры [неверные] на Западе, а не мусульмане или афганцы «[4].
Он также приносил доход в виде налогов. Среди религиозных обязанностей хорошего мусульманина - выплата налога, называемого закят, для поддержки бедных. В Коране сказано, что эта сумма должна составлять 2,5 процента от дохода человека. Когда дело дошло до опиума, талибы увеличили эту сумму до 20 процентов. Крестьяне в Печдара, как и по всему Афганистану, привыкли платить этот налог на протяжении всех талибских лет. Вот тут-то я и вступил в дело.
Крестьянин, перевозивший кирпич опиума, пришел ко мне от имени своих коллег-крестьян. Поскольку я фактически заменил сборщиков налогов из Талибана, он хотел знать, сколько составит закят с урожая этого года.
Это представляло собой большую загадку, чем предложение руки и сердца. Там решение было очевидным, и нужно было только тщательно сформулировать его. Здесь же возникла настоящая дилемма. Должен ли я принять обычную талибскую долю и использовать средства на благоустройство города? Повысить ставку, чтобы отбить охоту к выращиванию мака? Или я должен взять меньший закят, или вообще не брать его, тем самым оградив свою команду от участия в наркоэкономике?
Я не мог дать крестьянину ответ на этот вопрос на месте, потому что мне было неловко одобрять наркотик, который является бичом во всем мире. С другой стороны, я не был уверен, что повышение налога приведет к желаемому результату: чтобы сделать выращивание мака экономически невыгодным, нужно взять гораздо больше, чем 20 процентов. Да и хотел ли я этого в любом случае? Без мака у этих и без того обедневших крестьян ничего не будет.
« Приходи завтра», - сказал я мужчине. «Я должен обдумать этот вопрос». Он ушел, поблагодарив меня, оставив кирпич опия на столе начальника полиции.
В тот вечер в штабе группы я поделился своей дилеммой с командой. Последовавшая дискуссия была жаркой. Политика, религия, экономика и роль правительства - все это занимало наши умы. В конце концов, группа согласилась, что обложение налогом средств к существованию людей было бы излишним бременем для них и для нас. Джими привел решающий аргумент, спросив, как бы каждый из нас поступил, если бы опиум был единственным известным нам способом обеспечить свои семьи.
Я не был в восторге от того, что стал сторонником опиума, но я видел мудрость в позиции, которую мы занимали. Если единственным способом содержать семью было выращивание мака, подумал я, то я не очень уверен, что смогу сказать «нет». Именно это рассуждение или рационализацию я принял на следующий день, когда вернулся крестьянин.
«В этом году, - сказал я, - закята не будет».
Он выглядел ошарашенным, разрываясь между замешательством, благодарностью и, возможно, подозрением, что американский король-воин сошел с ума (да славится Аллах). С легким поклоном он сказал: «Ташакур, командон», и начал уходить. Я позвал его обратно, поднял опиумный кирпич и протянул ему.
Он не взял его. Возможно, он рассматривал это как взятку, или подарок, или страховку на случай, если я впоследствии передумаю. По какой бы причине я ни пытался заставить его оставить этот закят в натуре, мои попытки были безуспешны. Когда он ушел, я забрал его с собой в наш штаб, где он пролежал на куче бумаг в течение следующих нескольких месяцев. Однажды, когда я вслух поинтересовался, что нам с ним делать, Джими прочитал нам лекцию о том, как его можно употреблять: курить, жевать, даже добавлять в чай и пить. Удивительно, какую информацию можно почерпнуть, проведя полжизни в странах третьего мира.
Когда в конце того же года закончилась наша командировка, кирпич торвы все еще лежал там. Что с ним случилось после нашего отъезда, я не знаю. Но, возможно, это был первый случай в истории спецназа, когда килограмм опия-сырца использовался в качестве пресс-папье.

[1] Дети лейтенанта Шмидта или тайна Паниковского.))))
[2] Фильм «Усама», режиссер Сиддик Бармак, был выпущен в 2003 году. Он доступен на DVD MGM Home Entertainment с субтитрами на английском языке. Спасибо Микки Вимсу за то, что он обратил наше внимание на сцену трогания бороды. (прим.автора)
[3] См. S. Fida Yunas, Character Traits:Customs/Traditions/Practices of the Pashtuns. Хаятабад, Пакистан: частное издание, 2011: 56-58. (прим.автора)
[4] Цитируется в Rashid, Taliban, 118. В этом разделе мы опираемся на прекрасный обзор нарко-экономики талибов, который Рашид дает в главе 9, «Под кайфом от героина», 117-127.(прим.автора)


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 24 окт 2021, 17:19 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
15. Призрачные следы

Как характер ненастной погоды заключается не в одном-двух дождях, а в предрасположенности к ним в течение многих дней подряд, так и характер войны заключается не в реальных боевых действиях, а в известной предрасположенности к ним в течение всего времени, когда нет уверенности в обратном. Все остальное время - мир».
-Томас Гоббс

Это другой тип войны, новый по своей интенсивности, древний по своему происхождению - война партизан, диверсантов, повстанцев, убийц, война из засады вместо боя, проникновение вместо агрессии, стремление к победе путем истощения и изнурения противника вместо его столкновения.
-Джон Ф. Кеннеди в Вест-Пойнте.

Еще в сентябре, когда брифингист ЦРУ изложил нам список «самых разыскиваемых», он сказал, что охота за местным командиром «Аль-Каиды» Абу Ихласом будет похожа на охоту за призраком. Он не ошибся. Был конец января, и за два месяца, прошедших с момента нашего прибытия в лагерь «Благословение», мы получили бесчисленное количество сведений о местонахождении египтянина, но лишь немногие из них можно было считать оперативной информацией. Два ключа к действенности - это своевременность и конкретность, а большинство полученных нами данных поступали с опозданием более чем на день и на доллар меньше.[1]
Когда вы работаете в режиме «иголка в стоге сена», вы хотите, чтобы информатор сказал примерно следующее: «Абу Ихлас живет в кишлаке Самун, в трех милях отсюда. Он живет в доме своего двоюродного брата, втором доме от дороги, том, перед которым припаркован старый красный мотоцикл. Он спит в задней спальне, и сейчас он там». Обычно мы получали следующее: «Двоюродный брат друга моего брата видел Абу Ихласа в долине Коренгал два дня назад». Даже если информация была правдивой - а это было очень важно, - такие сведения были слишком расплывчатыми и устаревшими, чтобы быть полезными, если только вы не составляли каталог вероятных случаев.
В лагере «Благословение» мы почти каждый день получали информацию о возможных местах расположения HVT, тайниках с оружием, планируемых нападениях и других неприятностях, которые могли нас подстерегать. Большая часть этих данных поступала от информаторов, которые хотели поддержать наши усилия, но боялись мести, если выяснится, что они нам помогали. Мы выделили специальную комнату в палатке за штабом, чтобы такие люди могли общаться с нами конфиденциально; Скотт проводил там время каждый день, просеивая мусор в поисках редкой жемчужины. Часто люди обеспечивали себе дополнительное прикрытие, приводя в медпункт больного или раненого ребенка и оставляя его в приемной, пока они разговаривали со Скоттом. Информаторы также напрямую общались с нашими афганскими бойцами, которые, в свою очередь, передавали информацию в ODA.
Большинство людей, которые приносили нам информацию, оставались скорее подозрительными контактами, чем надежными источниками. Либо кусочки информации, которые они нам приносили, нельзя было проверить, либо они не складывались во что-то полезное, либо по тем или иным причинам они не вызывали доверия. Мы были рады получать любые новости, которые нам приносили, но это не означало, что мы должны были им верить.
Особенно это касалось одного сомнительного персонажа, который, по его словам, был особенно близок к нашему египетскому сокровищу. Толстобровый и грузный, он начал появляться в нашем лагере перед самым Новым годом, объявив себя одним из телохранителей Абу Ихласа. По причинам, которые он так и не объяснил, у него произошел разлад с боссом, и теперь он был заинтересован в его предательстве - за определенную плату. Чтобы заслужить наше доверие, этот человек несколько раз приносил нам сведения о местонахождении египтянина, но ни одно из них не было достаточно своевременным, чтобы действовать.
ЦРУ назначило за египтянина награду в 20 000 долларов. Телохранитель (если это был он) сказал, что убьет его за это вознаграждение, если мы только предоставим ему средства для этого. «Если вы дадите мне яд, - сказал он, - я подмешаю его ему в еду».
Это был древний способ убийства, уместный в регионе, где царит месть. Но в этом предложении было что-то странное. Здесь был человек, который якобы был близок к командиру «Аль-Каиды» и теперь ненавидел его. Зачем ему понадобилась помощь извне, чтобы расправиться с ним? И почему яд? Что американские военные знали о яде такого, что не было известно в этих горах столетия назад? Чем больше мы со Скоттом думали об этом, тем больше план телохранителя казался неправдоподобным. Я бы не расстроился, если бы план сработал, но это попахивало ловушкой.
Когда телохранитель добавил, что хотел бы, чтобы мы предоставили ему спутниковый телефон - «чтобы я мог с вами общаться», - поднялись еще более тревожные флажки. В течение следующих нескольких месяцев он продолжал приносить нам информацию, часть которой была полезной, но мы не могли подтвердить его роль или мотивы, и поэтому оставались настороже.
В подобном сценарии одним из логичных шагов было бы сотрудничество с ЦРУ, чтобы подтвердить или опровергнуть рассказ телохранителя. Но наши отношения с Агентством не всегда были идеальными.
ЦРУ и спецназ выросли из одной и той же антикоммунистической инициативы после Второй мировой войны, и исторически мы часто работали вместе, поэтому я испытываю братское уважение к Агентству. Но, будучи огромной, секретной организацией, ЦРУ не всегда идеально согласовывает свои действия с различными подразделениями на местах (например, лагерями «А»), от которых зависит общая картина. Так иногда происходило и в нашем районе операций.
Мы делали все возможное, чтобы передать соответствующую информацию региональным сотрудникам ЦРУ в Абаде, но я не всегда был уверен, что они отвечают нам взаимностью. Иногда казалось, что «шпионы» из головного офиса так же оторваны от наших операций на местах, как и их военные коллеги. Информационный отчет составлялся по контактам в Абаде, затем отправлялся в Кабул, фильтровался, пересылался в министерство обороны в Баграм, а затем либо терялся в этой мешанине, либо пересылался нам через несколько дней после получения информации. В результате мы не раз получали электронные письма ЦРУ, в которых говорилось о «неизбежности» нападения, которое уже произошло.
Также существовала проблема координации с Министерством обороны. В лагере Вэнс было полно коммандос без задания, все они жаждали вступить в бой, но ни у кого не было определенного района операций. Если бы появилась оперативная информация о HVT, задание, скорее всего, получила бы группа JSOC, например TF-121, с «Дельтой», рейнджерами и «морскими котиками», готовыми наброситься на добычу. Но при минимальном знании местности и местного населения это не всегда было бы хорошо.
Короче говоря, при отслеживании египетского командира Аль-Каиды и других HVT у нас не было того, что IT-специалисты назвали бы синхронизированной или интегрированной информационной системой. Подобно компаниям, пытающимся управлять данными клиентов на нескольких платформах, наша разведывательная сеть была системой «дымовой трубы» или «бункера», где данные в одном бункере не всегда были видны в режиме реального времени менеджерам других бункеров. Таким образом, с самыми лучшими намерениями в мире возможности и HVTS иногда проскальзывали сквозь трещины.
Именно это произошло в месяцы, предшествовавшие терактам 11 сентября, когда ФБР, ЦРУ и полиция Нью-Йорка - все они якобы были в одной команде - не делились информацией, которая могла бы предотвратить трагедию. Люди из бизнес-сообщества и ИТ-сообщества сразу же это поняли. Но два года спустя это понимание еще не пришло в кабинеты планирования в Абаде или Баграме.
По мере того как ODA и наши афганские союзники продолжали пытаться вычислить призрака, стало ясно, что он пытается вычислить нас. Как только мы установили лагерь «А», каждые несколько дней нас донимали ракетным обстрелом. Ракеты, выпущенные в основном с хребтов на юге, были не более чем раздражающим фактором. Они никогда не приземлялись близко к лагерю и обычно пролетали так высоко над ним, что Джими в шутку называл их «афганской космической программой».
Ракеты никогда не запускались в достаточно близком расстоянии друг от друга, чтобы мы могли точно определить местоположение пусковой установки, и в любом случае они находились слишком далеко от цели. Мы часто стреляли из минометов в качестве символического ответа, и я разрывался между благодарностью за то, что они были недостаточно близки, чтобы причинить нам вред, и раздражением по поводу того, что у призрака - или того, кто руководил огнем, - не хватило мужества выйти и сражаться как мужчина.
Несмотря на то, что угроза с вершин холмов казалась незначительной, я постоянно думал о безопасности. В качестве внешнего периметра мы построили три наблюдательных пункта (НП), окольцевавших лагерь. На двух из них, ОП «Команч» на северо-востоке и ОП «Лавина» на северо-западе, поочередно дежурил взвод охраны морской пехоты. На третьем, ОП «Хаммерхед» на юго-востоке, находились наши афганские курсанты. Морские пехотинцы вели круглосуточное дежурство по радио, отслеживая обстановку в Баграме, Абаде и на ОП. Если что-то шло не так, они предупреждали Рэнди или меня. Мы не особо волновались. Но мы были начеку.
Вскоре я получил и другие подтверждения того, что парень, за которым мы следили, следил и за нами. Точнее, следит за мной лично. Одно из них пришло в виде цены за мою голову. Еще в сентябре нам сообщили, что в качестве компенсации за 20 000 долларов за свою голову Абу Ихлас предложил 10 000 долларов за нового командира американских кафиров. Я уже привык к этим новостям. Но потом я получил еще более четкий сигнал о том, что я стал мишенью.
Я присутствовал на встрече в кишлаке, расположенном на другом берегу реки от нашего лагеря. Со мной были Машал и несколько племянников Малика Зарина, которые стали служить неофициальными телохранителями во время этих поездок. Перед нами на скатерти была разложена небольшая еда - блюдо наана и рагу перед каждым человеком. Когда я потянулся за хлебом, старший племянник - долговязый мужчина по имени Аймал - коснулся моей руки, почтительно улыбнулся и сам взял кусок наана. Он поднял его почти торжественно, быстро осмотрел стол, обмакнул его в мое рагу и откусил кусочек.
Сначала я не мог осознать, что произошло. Я повернулся к Машалу, подняв брови в замешательстве.
«Это его честь - попробовать вашу еду первым, коммандон», - сказал Машал. «Чтобы все знали. Если ваша еда будет отравлена, умрет невинный афганец. Это нарушение пуштунвали и большой позор». (Пуштунвали - древний племенной кодекс пуштунов).
Опять яд. Я кивнул, как будто это имело смысл, и повернулся к Аймалу. «Ташакур», - сказал я и это было серьезно. Под невозмутимым обликом бесстрашного командира мои мысли метались. Если я правильно понял Машала, человек, которого я едва знал - человек, одолженный дядей-военачальником, - только что рискнул собственной жизнью, чтобы уберечь меня от беды. Я был очень тронут его жестом, хотя и осознавал его более масштабные последствия.
До нас уже доходили слухи о том, что талибы и их приспешники из Аль-Каиды, возмущенные тем, что мы наладили отношения с местными жителями, планировали использовать яд для нападения на захватчиков. Мы не принимали эти слухи всерьез. Поступок Аймала изменил ситуацию. В тот момент, когда он положил в рот этот, возможно, смертоносный наан, стало ясно, что, правда это или нет, афганцы поверили, что это может быть правдой, и что они настолько преданы, что готовы подвергнуть свою жизнь риску ради меня. Когда позже я узнал, что «аймал» на пушту означает «друг», я подумал: «Да, твои родители все правильно поняли».
Аймал был не одинок. В последующие недели еще несколько солдат ASF продемонстрировали такой же уровень преданности. Во время визитов за пределы нашего лагеря меня не выпускали без двух-трех телохранителей, а во время еды один из них всегда выполнял роль дегустатора. Разумеется, они приобрели статус ближнего круга командира. А я обрел чувство благодарности и товарищества, которое до этого испытывал только с американскими солдатами.
Я также почувствовал опасность, которая могла скрываться под фасадом радушных улыбок. Мы проникали в сердца и умы многих местных жителей. Но мы все еще находились в центре зоны боевых действий и не могли забывать об этом. Талибан, AQ и HIG, люди без лиц, возможно, дергают за ниточки. Но угроза может исходить откуда угодно. Даже от тех, кого вы считали знакомыми.
Как будто щедрости и угрозы яда было недостаточно, в конце месяца мы получили еще одно напоминание о грозящей нам опасности. Через неделю после собрания шуры 22 января и рекордного соглашения о выкупе оружия лагерь подвергся ракетному обстрелу, который, в отличие от предыдущих случайных выстрелов, был близок к трагическому исходу.
Время не казалось случайным. От телохранителя египтянина я уже знал, что победа выкупа оружия разозлила его. Все враги коалиции - ИГ, талибы и Ихлас - пользовались тем же оружием, что и мы, и наш выкуп нарушил динамику конкуренции: каждый раз, когда кишлак продавал нам РПГ, у Ихласа и компании становилось на один РПГ меньше - ситуация, которая не могла его радовать. Поэтому, вероятно, он решил, что не может оставить без ответа такой переворот крестоносцев. Может быть, его ребята наконец-то поняли, как прицеливаться из пусковой установки. А может быть, он отреагировал на сообщение на первой полосе газеты от 26 января о том, что временный президент Афганистана Хамид Карзай наконец-то подписал новую конституцию своей страны. Ничто так не раздражает повстанцев, как действующее правительство.
Какова бы ни была причина, посреди ночи 31 января меня разбудил ужасный рёв, пронесшийся над головой, за которым последовал взрыв недалеко от нашего лагеря. Я вскочил, как подстреленный, и успел преодолеть половину пути до двери, когда услышал второй рёв и второй взрыв. Открыв дверь, я чуть не столкнулся с молодым морпехом, бегущим ко мне с криком «На подходе!».
Я настолько привык к неточно нацеленным ракетам, что мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что на этот раз все было по-другому. К тому времени, когда прилетела третья ракета, ODA уже встала и бежала к грузовикам и пулеметам 50 калибра. Я схватил свое оружие и поспешил на крышу домика команды, откуда я мог наблюдать и руководить действиями. Это означало координацию любых действий, которые могли потребоваться от самого объекта и от морских пехотинцев, занимающих наши ОП по внешнему периметру.
Как ни темно, молодые глаза морпехов были ближе к месту событий и могли определить направление пуска ракет. Через минуту после обстрела лейтенант морской пехоты связался по телефону со своими ребятами: «ОП «Команч»!» - крикнул он. «У вас есть координаты?»
Пауза, а затем: «Отрицательно. Второй хребет, может быть, третий. Нужно подождать еще один залп».
К юго-востоку от нас до самого горизонта тянулся ряд хребтов. Морпех мог сказать, что ракеты прилетели оттуда, но залп прошел слишком быстро, чтобы определить, откуда он прилетел: с ближайшего хребта, с другого в 1500 ярдах за ним или с третьего еще в 1500 ярдах за ним. Стрелять в сторону холмов было бы в лучшем случае предположением, и это могло привести к сопутствующему риску, который мы не могли себе позволить. Нам нужно было наблюдать лучше, прежде чем мы могли эффективно реагировать.
Рэнди бегал в казармы индиджи, чтобы узнать их состояние, а минометчики морской пехоты бежали на свои позиции, надеясь на возможность открыть ответный огонь. Кортни связалась по радиостанции, чтобы узнать, какие воздушные средства доступны, если дело дойдет до этого. Когда Рэнди добрался до казармы, по связи раздался голос из ОП.
«На подходе! Пять секунд».
Его оценка была довольно хорошей. Послышалось то же самое ужасное объявление, убийственный гул, словно бензопила когтит воздух, а затем мощный взрыв неподалеку. Первые две ракеты пролетели мимо нас, а третья не долетела и упала на маковое поле к востоку от лагеря. То ли по счастливой случайности, то ли по замыслу, это эффективно обозначило нашу позицию. Четвертый снаряд упал в середине «вилки», нанеся мощный удар в центр лагеря «Благословение».
107-мм ракета весит сорок два килограмма, из которых восемнадцать килограммов приходится на тротиловую боеголовку. Радиус действия ракеты составляет более пяти миль, а радиус поражения - сорок футов. Если вы находитесь где-то в этом радиусе, у вас проблемы. К счастью, никто в лагере не был так близко к эпицентру взрыва; я сам был в пятидесяти ярдах. Но все равно это был взрыв, от которого стучали зубы. Снаряд попал примерно в двадцати ярдах от казармы индиджи - достаточно далеко, чтобы не пострадал личный состав, но достаточно близко, чтобы опалить стену казармы.
Это произошло с ослепительной вспышкой. Поскольку мощность генераторов была ограничена, и мы не хотели афишировать свое положение для возможной атаки, мы не включали свет снаружи наших зданий ночью. Исключением мог быть только налобный фонарик того, кто в полночь бегал в туалет. Это делало лагерь «Благословение» замаскированной целью, но от этого взрыв ракеты казался еще более ослепительным.
Через несколько секунд после удара моя группа добралась до своих боевых постов на «Хаммерах», афганцы уже проснулись и держали оружие наготове, а молодые «кожанки»[2] на ОП настраивали очки ночного видения и осматривали темноту. С крыши командного домика я видел, как огненный шар превратился в черный дым, и я видел, что все остались невредимы. Во всяком случае, на земле никого не было. Прошла минута, вторая, третья, но с холмов больше ничего не доносилось.
Лейтенант морской пехоты получил оперативный доклад от своих бойцов и сообщил, что потерь нет. Рэнди сообщил, что среди афганцев потерь нет, а ODA передал по командной радиостанции, что все в порядке. В качестве демонстрации силы минометчики морской пехоты сделали несколько выстрелов по известной опасной точке к югу от лагеря, но это действие было в основном символическим, поскольку мы не смогли определить, с какого хребта был открыт огонь.
«Что вы видите?» сказал я в портативную рацию, связывающую меня с ОП.
«Ничего не видно, сэр», - пришел ответ. «Тысяча чертовых деревьев. Стрельба ведется с юго-востока, это все, что я могу сказать».
«Вас понял, сержант». Я уже знал это.
Четыре минуты, пять, шесть. На южном фронте по-прежнему тихо. В подобной ситуации, когда видимость почти нулевая, и у вас есть минимальное представление о том, откуда летят снаряды, вы мало что можете сделать, кроме как затаиться и надеяться, что следующий залп даст вам лучшее представление. А еще лучше - надеяться, что следующего залпа не будет.
Меня беспокоили две вещи. Первая заключалась в том, что ракетная атака станет прелюдией к непосредственной атаке, и американцы вскоре выйдут один на один с ударной группой талибов. Благодаря нашей огневой мощи и практически неприступным проволочным заграждениям, которые построил Джейсон, я не боялся, что нападающие смогут захватить лагерь. Но в темноте в миле от лагеря молодые морские пехотинцы, находившиеся в ОП, были главной мишенью. Если подготовленный противник провел хорошую разведку и обнаружил наше слабое место, то по нему ударят в первую очередь. Мы сделали все возможное, чтобы укрепить ОП, но они все еще не были настолько защищенными, как нам хотелось.
«Ребята, вы там в порядке, жеребец?» спросил я.
«Наконечник копья, капитан. Мы справимся».
Semper Fi[3]. Я не мог понять, была ли эта бравада признаком уверенности или маской нервозности. Впрочем, это было неважно. Бывают времена, когда боевое рвение кажется неуместным, а бывают времена, когда оно кажется правильным. Это был один из таких случаев.
Постепенно дым от взрыва рассеялся, оставив нас в тусклых бликах лунного света. Прошло десять минут, затем двадцать. Через час после первого взрыва все вернулось к тому, что в этой части Печдара считалось нормальным. Когда очевидное возбуждение прошло, я попросил Рэнди назначить трех парней из ASF дополнительными часовыми на усиление ночного караула и повернулся посмотреть, какой ущерб нанесла ракета.
Кроме этой обгоревшей стены, она мало что сделала. Однако то, что она могла сделать, было отрезвляющим.
В течение последней недели, после заключения соглашения о выкупе, мы собирали приобретенные боеприпасы и складировали их в лагере. Основным складом была палатка в ста ярдах от казармы индиджи. В ночь на 31 января в ней находились буквально тысячи фунтов ракет, минометов, РПГ, патронов и топливных зарядов. Если бы четвертый гость призрака приземлился в двадцати или тридцати футах от этого склада, мы бы оказались на нулевой отметке фейерверка, по сравнению с которым сам огненный шар выглядел бы как праздничная свеча. Даже не считая пропагандистского переворота, который произвел бы Абу Ихлас, это могло легко превратить лагерь Благословение в кошмар для KIA.
Глядя на небольшое расстояние между палаткой с боеприпасами и воронкой от ракеты, я не мог поверить, как нам повезло. Я сделал мысленную пометку, что как можно скорее мы должны переместить излишки вооружения в более безопасные места. Удача благоволила нам на следующий день, когда два контейнеровоза доставили припасы, и мы попросили водителей оставить сами контейнеры у нашей южной стены - пример «нестандартного» получения, хорошо известный солдатам SF. С помощью заинтересованных рук афганских военнослужащих мы перенесли весь выкупленный товар в контейнеры, расположенные на расстоянии футбольного поля от ближайшего жилища. Подсобные рабочие сосредоточили свои усилия на засыпке контейнеров песком, чтобы наша новая складская база боеприпасов была защищена от возможных обстрелов.
Мы пережили обстрел. Само по себе хорошо. Но кое-что, произошедшее через день после обстрела, добавило остроты нашей удаче.
Мы со Скоттом были в штабе группы, обсуждая последние «горячие новости» о местонахождении наших врагов. В дверь постучали, и вошел Машал с двумя стажерами ASF, чья казарма только что едва не пострадала. Они были возмущены.
«Это плохо, коммандон, - сказал один из них, - что по лагерю стреляют ракетами».
Мы со Скоттом кивнули. Мы должны были согласиться.
«Мы должны найти эти ракеты», - продолжил солдат. «Мы должны пойти и выследить, кто нас обстреливает».
Снова согласились. «Но мы не знаем, откуда прилетели ракеты», - сказал я. «Ночь была темная, а обстрел был коротким. Мы не знаем, где искать тех, кто это сделал».
То, что солдат сказал дальше, многое - возможно, даже больше, чем я действительно хотел знать - рассказало мне о работе с индигами.
«Мы привезем вас туда», - сказал он. «Туда, откуда прилетели ракеты. Мы знаем, где это, и мы приведем вас туда».
Я поборол желание спросить его, откуда, черт возьми, он это знает, и вместо этого принял его предложение. «Завтра», - сказал я. «Вы приведете нас туда завтра».
И он сделал это. На следующий день, в сопровождении вооруженного патруля, парень из ASF привел нас к месту на среднем южном хребте, которое, по его словам, было точкой старта обстрела. Разбросанный мусор, батареи, провода и камни, сложенные в виде импровизированных пусковых установок[4], ясно говорили о том, что это была одна из излюбленных пусковых площадок нашего противника. Здесь не было будильников или других свидетельств того, что они использовали таймеры, поэтому я представил себе, как бандиты безнаказанно обстреливают лагерь, зная, что мы не сможем ни вычислить, ни достать их пусковую площадку из наших минометов.
Поблагодарив информатора из ASF, мы загрузили координаты этого места в нашу баллистическую компьютерную систему и GPS, чтобы знать, куда слать ответ, если нас снова атакуют. Я также заметил Яну, что нам нужно обзавестись собственной ракетной установкой, если мы будем отвечать в следующий раз. Его улыбка говорила о том, как ему нравится работать с большим и лучшим оружием.
Этот эпизод также дал мне еще более важную информацию. Солдаты индиджи жили в нашем лагере уже несколько недель, и за это время по нам было нанесено несколько ракетных ударов. Хотя они были неэффективными, все же можно подумать, что афганец, знающий, откуда они прилетают, поделился бы с нами этой информацией. Однако за все это время никто ничего не сказал. Потребовалось чуть не попасть в казарму индиджи, чтобы эти парни вышли вперед и сказали: «Хватит!».
Что это означало? Означало ли это, что некоторые из «наших» индиджи симпатизировали нашим врагам? Что они сами были бывшими членами АСМ? Или просто то, что их забота о нашей безопасности достигла решающего значения только тогда, когда ракеты стали угрожать их безопасности? Я не знал ответов, и мне не очень нравились последствия. По крайней мере, казалось очевидным, что солдатам, которых мы готовили к самозащите, нужен серьезный удар по голове, чтобы они вернулись к своим обязательствам.
Преданность в Афганистане была изменчивой добродетелью. Ракетный обстрел заставил меня понять, что если мы хотим удержать местных бойцов на нашей стороне, нам придется продолжать предлагать им стимулы или видение будущего, которое перевесит все то, что им предлагают наши противники на этом хребте.

[1] «a day late and a dollar short», (дословно: "Днем позже и на доллар меньше") имеют в виду, что что-то произошло слишком поздно и уже бесполезно.
[2] Прозвище морпехов
[3] Semper fidelis (от лат. Всегда верен) — фраза, служащая девизом и названием некоторых структур. Корпус морской пехоты США использует этот девиз с 1883 года
[4] Пирамидой


Последний раз редактировалось DocShar 07 ноя 2021, 09:47, всего редактировалось 2 раз(а).

Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 24 окт 2021, 17:22 
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 15 фев 2013, 21:29
Сообщений: 2075
Команда: нет
DocShar писал(а):
«a day late and a dollar short»


"Днем позже и на доллар меньше".

_________________
Amat Victoria Curam


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 24 окт 2021, 17:25 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
Den_Lis писал(а):
DocShar писал(а):
«a day late and a dollar short»


"Днем позже и на доллар меньше".

Спасибо! чуть позже поправлю


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 24 окт 2021, 17:30 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
16. Трудности перевода

Что мы имеем, так это неумение общаться.
-Стротер Мартин, в роли тюремного «капитана» в фильме «Крутая рука Люка».

«Traduttore, traditore.»[1]
-итальянская пословица

Иногда вы делаете передышку.
В последний понедельник февраля мы с сержантом разведки Скоттом Дженнингсом провели в Абаде необычную беседу с бывшим морским пехотинцем, ставшим сотрудником ЦРУ. Подтянутый, приятный житель Среднего Запада по имени Кларк обладал непринужденными манерами, привлекательной внешностью сёрфера и даром молчаливости, который зашкаливал даже по стандартам Лэнгли. Я понимаю, что шпионы не склонны к болтливости, но этот парень большую часть времени был похож на Великого Каменного Лика: он выдавал крупицы информации так, словно это были бирманские рубины, и беспокоился, что вы можете уронить их в ливневую канализацию. Если бы в нем не было морского пехотинца, он, возможно, никогда бы не заговорил.
Однако в этот понедельник Кларк проявил нехарактерную для него откровенность. Возможно, это было завуалированное извинение за то, что произошло за несколько дней до этого. Мы отправили разведгруппу из четырех вооруженных афганцев в гражданской одежде следить за дорогой, ведущей из Кандогала в долину Коренгал. По радиостанции они сообщили, что две «Тойоты» с вооруженными людьми едут на юг в сторону Коренгала. Я позвонил в Абад, чтобы узнать, не дружественные ли это люди, подозревая, что это афганцы, работающие на ЦРУ. Нет, сказал Абад. «В этом районе нет дружественных сил».
Это показалось достаточно странным, чтобы потребовать подтверждения. «Спросите ребят из ЦРУ», - сказал я радисту. Он так и сделал и повторил ответ: «Дружественных сил в этом районе нет».
Согласно правилам ведения боевых действий, мы имели право, по крайней мере, бросить вызов, а возможно, и вступить в бой с неопознанными грузовиками. Груженные бойцами, они стояли на переправе через реку в пределах видимости нашей разведгруппы. Не было никаких оснований полагать, что это не враги, и я не удивился, услышав по радиостанции голос Шира Вали, командира отделения разведгруппы, который просил разрешения открыть огонь. «Если они не являются дружественными», - сказал он.
Его предостережение побудило меня еще раз попытаться атаковать Абад.
«Передайте ЦРУ, - сказал я, - что моя разведгруппа заметила две «Тойоты» с вооруженными афганцами, которые едут на юг в направлении Коренгала. Мы собираемся вступить в бой».
Я едва успел закончить фразу, как Кларк вышел на связь.
«Хаммерхед-6, эти афганцы - друзья, не вступайте в бой! Повторяю: не вступать в бой!».
Это заявление, сделанное в третий раз, не удивило меня, но меня разозлило то, что ЦРУ послало группу в нашу зону ответственности и не сочло нужным сначала проинформировать нас. Благодаря секретности Агентства мы были в нескольких секундах от инцидента с дружественным огнем. Я не хотел, чтобы это случилось снова. Кларк мог слышать мое раздражение, когда я шипел в трубку.
«Если вы еще раз отправите вооруженных афганцев в мою АО, не предупредив меня, я буду считать их врагами, и мы их убьем. Второго предупреждения не будет. Hammerhead Six выбывает».
Это был единственный раз в Афганистане, когда я помню, чтобы я угрожал кому-либо, тем более союзнику, по радиосвязи. И одного раза было достаточно. После этого разговора Кларк не стал болтушкой Кэти. Но он стал более доброжелательным. А в то февральское утро в Абаде он был удивительно откровенен.
Кларк, Скотт и я сидели в столовой палатке базы, пили воду и ели печенье Скотта, которое ему прислала семья, пока Кларк вводил нас в курс последних баграмских новостей, или настолько, насколько, по его мнению, нам было необходимо знать. Это была обычная смесь болтовни по мобильному телефону и слухов, и по вежливой улыбочке Скотта я понял, что он считает, что это ни к чему не приведет.
Но потом наступил перерыв.
Кларк полез в карман пиджака, достал компакт-диск - в черном футляре, без этикетки - и положил его на стол передо мной.
«Мы получили это от парня, с которым работали в Баграме. Мы подумали, что вам это будет интересно».
Я не знал, что означает «работать с нашими источниками» или «работать над», и мне, пожалуй, было все равно. Он наслаждался своей личиной плаща и кинжала, а учитывая, что многие из наших недавних зацепок оказались не слишком интересными, я не собирался смотреть в рот дареному коню. Я взял диск.
«Ты хочешь ввести нас в курс дела?»
«Вы сами разберетесь», - сказал он. «Видеоклип называется «Шамир Коут».
Шамир Коут - это кишлак в двадцати милях вверх по Печдара, на районный центр которого 1 ноября напали повстанцы. Нападение вызвало реакцию сил быстрого реагирования, и мы помчались спасать его от талибов из окружения. Это было наше первое «родео», когда я, на потеху своим товарищам, вступил в бой в кепке-буни. Мы знали Шамир Коут.
Когда мы в последний раз посещали этот кишлак, он восстанавливался после нападения, восстанавливали здание райцентра и меняли мебель, которую сожгли повстанцы. Я утвердил некоторое финансирование для помощи в решении этих задач, так что, возможно, видео было записью восстановления. Возможно, Агентство собиралось использовать его в пиар-целях. Но когда мы со Скоттом вставили диск в компьютер, то обнаружили, что он содержит нечто более провокационное, чем реклама восстановления кишлака.
Это был снятый самими повстанцами фильм о нападении и о последующей засаде на наши войска.
Еще в ноябре я был удивлен, когда представитель района Шамир Коут сказал нам, что у нападавших была видеокамера. Тогда я предположил, что они использовали ее в пропагандистских целях и что когда-нибудь она появится на джихадистском сайте. Кларк об этом не упоминал, так что, возможно, Агентство перехватило диск до того, как он попал к предполагаемой аудитории. А может быть, было еще пятьдесят копий, которые сейчас черпались в Эр-Рияде и Исламабаде.
Какова бы ни была история его распространения, видео было захватывающим. Операторская работа была нестабильной, а лица нападавших периодически скрывались черными точками. Кто бы ни снимал фильм, он хотел похвалить актерскую игру, не отдавая актеров в руки неверных. Несмотря на эти технические недостатки, сюжетная линия была захватывающей.
Фильм начался со сцен чистки и подготовки оружия нападавших - это начало показало их как профессионалов, а хаос, который они собирались устроить, как организованную операцию. Затем они вышли из лагеря и проследовали по тропам, которые вели от их горного убежища к Шамир Коуту. Затем развернулось остальное повествование: когда мы со Скоттом смотрели на экран компьютера, мы ясно видели нападение на здание районного управления, тираду повстанцев против неверных (их лидер размахивал Кораном, как нам сказал районный чиновник), организацию засады, нападение на QRF и радостное потрясание кулаками повстанцев, когда они осыпали американцев пулями.
Видео остановилось на том моменте, когда на место происшествия прибыл Warthog и отогнал нападавших обратно в горы. Появление громоздкого A-10 не было показано, так что в конце ролика создалось ложное впечатление, что засада была успешной и никто не поджал хвост.
«Ловкая работа», - сказал Скотт, лаконичный, как всегда.
Я был вынужден согласиться. Каким бы технически любительским ни было видео, оно с энтузиазмом передавало дух борьбы джихадистов. Конечно, качество продукции не предполагало серьезного финансирования со стороны «Аль-Каиды», но я подумал, не говорит ли его политическая проницательность о причастности толкового «редактора» из AQ, такого как Абу Ихлас. Я мог представить, как какой-нибудь неудачливый кабульский подросток увидел это видео и подумал: «Круто. Вот что я хочу сделать». В мире асимметричной войны враг может нанести большой ущерб с помощью технологии Radio Shack.
При повторном просмотре мы со Скоттом заметили кое-что, что, как нам показалось, можно использовать в наших интересах. В нескольких местах получасового ролика цензор был не совсем точен. Время от времени одна из черных точек ускользала от цели, и на долю секунды становилось видно лицо нападавшего. Ставя на паузу ролик в таких случаях, мы понимали, что этот технический сбой был не просто «интересным». Фотороботы могут привести нас прямо к нашим противникам.
Мы не узнали ни одного лица, но Скотт решил, что наши афганские солдаты могли бы узнать их. К этому времени мы уже знали, что если семейная верность в Афганистане была священной ценностью, то верность политическим структурам - нет. Грань между другом и врагом постоянно менялась, и не было ничего фантастического в том, что некоторые из наших курсантов в недавно минувшей жизни могли быть соседями, друзьями, даже союзниками парней на видео. Теперь, когда они были на нашей стороне, когда плохие парни стреляли не только в нас, но и в них, они, возможно, могли дать нам некоторое представление о том, с кем мы сражаемся. В начале месяца они продемонстрировали свою заинтересованность в нашей безопасности, указав место ракетного обстрела 31 января. Может быть, они захотят повторить эту услугу.
Рэнди мог знать. Он был суровым командиром, но афганцы любили и уважали его. Он был для них таким же авторитетом, как и для меня, и я знал, что если он попросит их о помощи, то, скорее всего, получит ее. Мы со Скоттом прокрутили видео в третий раз для пользы Рэнди, а затем спросили его, считает ли он, что афганцы могут помочь.
«Нет смысла приводить их всех сюда», - сказал он. «Вы получите двадцать разных вариантов».
Я это прекрасно понимал. Я вспомнил сцену в Шамир Коуте после нападения, когда я попросил местных солдат высказаться, и получил сразу девяносто потенциальных генералов.
«Но у меня есть два парня, которые могут помочь».
«Хорошо», - сказал я. «Приведи их сюда. Где Машал?»
Одно из требований для того, чтобы стать бойцом спецназа, заключается в том, что вы должны говорить как минимум на одном иностранном языке. Это логично, учитывая, что типичная миссия спецназа включает в себя завоевание доверия местного населения, где никто не говорит по-английски. Организационно ODA должны состоять из людей, чьи языковые навыки сосредоточены в определенном географическом регионе: Африка, скажем, или Азия, или Латинская Америка. Идея заключается в том, что если вы отправляетесь в Камбоджу, то кому-то в команде будет полезно знать камбоджийский язык, а кому-то - тайский или японский. Именно с учетом этой теории ODA 936 была определена как «азиатский» отряд. Моим родным языком (помимо французского, который я выучил в качестве миссионера СПД) был мандаринский. Другие члены команды, владевшие азиатскими языками, были Рэнди (корейский), Дэйв (тайский), Джейсон (корейский) и Бен (тайский и лаосский).
Это пригодилось бы нам, если бы нас направили в Юго-Восточную Азию. В суровых горных районах Центральной Азии наши знания языков приносили нам столько же пользы, сколько наши значки боевого водолаза. Но это не было такой уж военной ошибкой, как может показаться.
Каждая группа спецназа (SFG) отвечает за определенный глобальный регион. Как часть 19-й SFG, обычной зоной операций ODA 936 должна была быть Азия. Но после 11 сентября 5-я группа специального назначения, отвечавшая за Ближний Восток, нуждалась в подкреплении из других групп специального назначения - так мы оказались в Афганистане. Военные навыки «зеленых беретов» применимы в любой точке мира, но с точки зрения владения языками, азиатскоязычная водолазная группа нуждалась в таких переводчиках, как Машал, чтобы помочь нам в наших усилиях.
К 2003 году американские войска находились в Афганистане уже полтора года, поэтому нам не пришлось искать и обучать собственных переводчиков: Они достались нам в наследство от уже находившихся там войск. Не все из них были такими экспертами, какими должны были быть. Однажды к нам из Баграма прислали афгано-американского переводчика, который говорил на дари, втором по распространенности языке в Афганистане. В районе, где говорят на пушту, он был практически бесполезен. Это был признак культурного невежества армии - они думали, что этот парень сможет нам помочь, потому что он говорил на «афганском».
Среди наших унаследованных терпов самым надежным был Машаль. Он был в нашем отряде почти с самого начала, и он поехал с нами в Шамир Коут в день нападения. Он был перепуган в тот день, поэтому я немного волновался, что у него будет ретравма, когда он будет смотреть фильм. Но он был самым подходящим кандидатом для этой работы.
Показ прошел лучше, чем я ожидал. Двое афганцев, которых отобрал Рэнди, прибыли с гордым видом в своей новой форме Tiger Stripe. Мы усадили их на места в первом ряду, запустили фильм и ставили его на паузу каждый раз, когда появлялось лицо нападавшего. До той сцены, когда лидер повстанцев, мрачный и самоуверенный в черном тюрбане, читал лекцию чиновникам, они никак не реагировали. Но потом один из них поднял руку и резко заговорил. Перевод Машаля был почти мгновенным.
«Вон тот, за командиром. Я его знаю».
«Какой?»
Солдат провел пальцем по экрану, коснувшись лица изможденного бойца средних лет, который небрежно направлял свое оружие в сторону чиновников.
«Кто он?» спросил я. «Вы знаете его имя?»
Солдат произнес несколько слов, и Машаль повернулся ко мне. «Нет имени, говорит он. Но он его знает. Он иногда останавливается в соседнем кишлаке, за Шамир Коутом».
«В каком кишлаке?»
«Гамбир».
Это был небольшой кишлак в шести милях к северу от Шамир Коута. Несколько его старейшин посетили нас вскоре после создания лагеря, чтобы пожаловаться на лесорубов и попросить помощи в строительстве колодца. Они не были враждебны, но и не были дружелюбнее, чем обычно в долине. То, что в Гамбире есть ACM, не стало большим сюрпризом.
Мы снова нажали кнопку « Play». На протяжении большей части фильма афганцы были немногословны. Пару раз они пристально вглядывались в неприкрытое лицо, как бы пытаясь решить, видели ли они его раньше - или, возможно, пытаясь решить, стоит ли сдавать двоюродного брата. Так продолжалось почти до самого конца. Затем, когда засада отступала, тот же солдат снова поднял руку.
На экране появилось лицо молодого человека. Из-за бороды трудно было сказать точно, но я бы предположил, что ему не больше двадцати. Он держал над головой АК-47, смотрел прямо в камеру и произносил боевой клич «Аллаху акбар!». Можно было подумать, что это выражение благочестия - «Бог велик» - должно было смягчить его облик. Но это не так. Что бы он ни знал об Аллахе, благочестии или Коране, в этом кадре он был разъяренным подростком, кричащим «Смерть неверным!».
Афганец, узнавший его, посмотрел на своего друга. Его друг кивнул и сказал Машалю несколько фраз. В какой-то момент я уловил слово «Пакистан», и первый солдат вскинул голову вверх. Указывая на экран, он повторил название: «Да. Пакистан».
«Этот мальчик из того же кишлака», - сказал Машал. «Он уехал в Пакистан. В медресе. Когда он был маленьким. Потом он вернулся и присоединился к талибам».
Это была не новая история. В Пакистане было много религиозных школ, где мальчикам со всего мусульманского мира насильно вдалбливали вероучение фундаменталистов. После нескольких лет интенсивного обучения - некоторые медресе требовали от своих студентов выучить наизусть весь Коран - они возвращались в свои страны, где, как правило, становились либо муллами, либо шли на джихад. Иногда и то, и другое. Я испытывал чувство печали, глядя на оскал молодого бойца, и думал о том, что могло бы с ним случиться, если бы он остался дома.
«Когда он уехал?» спросил я.
Они не знали. Месяцы назад, может быть, год. Они не видели молодого человека по крайней мере столько времени. Но он был из того же самого кишлака, Гамбир.
«Они уверены?» спросил я у Машала.
Они были уверены.
«Как их зовут?»
Когда Машаль повторил мой вопрос, оба покачали головами. Они не знали. Они знали только кишлак, где жили эти двое.
Я не верил им, но оспаривать их слова означало бы подорвать доброе расположение, которое они заслужили, идентифицировав нападавших. В любом случае, имена сейчас не имели решающего значения. У нас был диск с записью нападения, и у нас были их лица. Этого было более чем достаточно, чтобы доставить их на допрос. Тогда мы сможем узнать их имена и, возможно, имена их боссов. Я бы многое отдал, чтобы узнать, был ли это Абу Ихлас, местный главарь ИГ или талибов, или кто-то другой, кто спланировал засаду 1 ноября и выпустил фильм. Плохая работа цензуры была для нас второй удачей, и я намеревался воспользоваться ею как можно быстрее.
На мгновение я подумал о том, чтобы самим сесть в «Хаммеры» и рвануть в Гамбир. Но это был риск, и хотя я не был противником риска, я также был поклонником пятого правила Роберта Роджерса: «Никогда не рискуй, если не должен».
Кроме того, понимая, что наши индиджи демонстрировали постоянное совершенствование, а эти двое знали цели, я вспомнил мантру: «Стандартный ответ на любой вопрос - заставить афганцев сделать это». Это была философия SF, и я был рад принять ее. Поэтому я обратился сначала к двум курсантам.
«Ташакур», - сказал я, выражая свою благодарность кивком каждому по очереди. Затем я обратился к Машалу.
«Скажи им, что я очень благодарен за их помощь и что у меня есть для них работа. Я хочу, чтобы они поехали в этот кишлак, взяли двух мужчин из фильма и привезли их сюда. Они должны сделать это завтра. Скажите своему командиру отряда, что вы идете на специальное задание, и больше ничего не говорите. Идите в гражданской одежде, чтобы не привлекать к себе внимания».
Они восприняли эту новость с гордостью. Я доверил им потенциально опасное задание, что свидетельствовало о том, что они заслужили мое уважение. Они поднялись на ноги и ловко отдали воинское приветствие. Обычно они приветствуют только в утреннем строю. В данном случае я воспринял приветствие как уверенность в том, что они все поняли и не подведут.
«Ташакур, коммандон. Мы отправляемся завтра».
Если вы когда-нибудь изучали иностранные языки, то знаете, что иногда малейшая разница в произношении или интонации может существенно повлиять на то, что слышит слушатель. Однажды медсестра скорой помощи рассказала мне, что, когда она только учила испанский язык, она сказала по телефону брату испаноязычного пациента, что он порезал руку. Только глагол «отрезать» она использовала cortar, что также может означать «отрезать». Брат испугался, пока не понял, что более подходящим словом в данном случае было бы cortarse.
Когда я сказал, что хочу, чтобы наши афганские солдаты «достали» двух нападавших, мне и в голову не пришло, что меня могут неправильно понять. Поскольку мой пушту ограничивался такими вежливыми фразами, как ассалам алейкум и ташакур, у меня не было возможности проверить, что говорит Машаль. Я знал только, что он благородный человек, что он на нашей стороне и что его английский хорош. Однако было два момента, о которых я не подумал.
Первое - это присущая переводу беспорядочность. В самые лучшие времена и с самыми лучшими намерениями перевод с одного языка на другой может привести к путанице. Это настолько известный принцип, что у итальянцев даже есть пословица на этот счет: Traduttore traditore, или «Переводчики - предатели».
Второе, о чем я не подумал, - это избирательное внимание: тенденция людей слышать то, что они хотят услышать, и не замечать те части разговора, которые кажутся им менее привлекательными. Я никогда не узнаю, какая из этих составляющих сыграла большую роль в непонимании моих приказов афганскими солдатами. Я знаю только то, что через два дня после просмотра видеозаписи засады они прошли через наши ворота Джона Уэйна и доложили обо всем мне и Скотту. Они выглядели самодовольными.
Но пленных с ними не было.
«Где люди, за которыми я послал вас?» спросил я.
Они озадаченно переглянулись.
«Мертвы», - сказали они. «Мы нашли их в кишлаке и убили. И сразу же ушли, пока их дружки не заметили нас».
Они сказали это так, как будто это было очевидно. На какое-то время я был слишком ошарашен, чтобы что-то сказать. Я старался сохранять спокойствие, пока Машал повторял новости. Я не мог в это поверить, и Скотт тоже. Покачав головой, он сказал: «Как, черт возьми, они спутали задачу по захвату с убийством?».
В боевом угаре многое складывается не так, как ты планируешь, особенно когда ты действуешь через индиджи, которые видят войну и врага не так, как ты. Цели были вражескими комбатантами, или, по крайней мере, были таковыми еще в ноябре, когда они пытались снести нам головы на шоссе Блю. Я не собирался проливать слишком много слез по боевикам «Аль-Каиды» или «Талибана», даже если в это время они не стреляли в нас. В конце концов, мы были в Афганистане, чтобы нейтрализовать вражеские силы. Похоже, что именно это и произошло.
С прагматической точки зрения, я не очень сожалел о гибели двух джихадистов. Однако с моральной точки зрения этот инцидент был запутанным. У меня не было возможности удостовериться, что те, кого, по словам этих парней, они убили, на самом деле были теми, кого я послал их захватить. Я не знал, были ли они вооружены, когда в них стреляли, была ли перестрелка или столкновение. На самом деле, у меня не было веских доказательств того, что кто-то был убит; все, что у меня было - это слова самих предполагаемых стрелков.
Я не беспокоился о юридических последствиях, потому что наши два индиджи действовали - пусть и неосознанно - вопреки моим приказам и уж точно вопреки моим намерениям. Но я задавался вопросом, достаточно ли ясно я объяснил - или достаточно ли ясно объяснил Машал, - что «Взять их и привести ко мне» не означает «живыми или мертвыми». Мне было интересно, каковы будут дальнейшие последствия, когда местные жители узнают, что двое из моих людей застрелили их соседа. Даже если убитые были боевиками «Талибана», нам не нужна была месть из Гамбира. Здесь были как практические недостатки, так и моральные. На грязной арене войны я и сам чувствовал себя грязным.
Через день наступила развязка.
В лагерь пришли местные жители и сообщили, что вблизи Гамбира произошла перестрелка. Один из них утверждал, что погибшие жители кишлака были известными повстанцами, сотрудничающими с Талибаном, но никто не мог подтвердить, кто был застрелен или кто несет за это ответственность. Я был рад узнать, что кто-то еще, кроме моих индиджи, склонных к стрельбе, считал, что убитые были вражескими солдатами. Но это не помогло разобраться в этой неясной ситуации.
Вскоре после этого двое, совершившие убийства, появились у моей двери. В протянутых руках они показали мне гильзы от пуль, которые они использовали, чтобы выполнить, как они думали, мой приказ. Сначала я подумал, что они предлагают их в качестве доказательства того, что они совершили это преступление. Но нет. С помощью сочетания пиджин-инглиш[2] и жестов они дали понять, что хотят получить компенсацию за пули.
Во второй раз за неделю я был слишком шокирован, чтобы сразу что-то ответить. Я взял гильзы и махнул им рукой, пробормотав, что поговорю с Рэнди о замене. Это событие поразило меня, и кое-что в нем поражает меня до сих пор. Когда они стояли передо мной с полными руками гильз, лица двух моих убийц были блаженно спокойны. Ни следа раскаяния: обычное дело в долине Печдара.
Они выглядели невинными, как дети, просящие конфеты.
Вскоре после этого странного события я вернулся в Штаты, чтобы ненадолго отдохнуть от Печдара. По мере приближения середины нашей командировки мы по очереди отправляли членов группы на несколько дней к их семьям, и моя очередь наступила в последнюю неделю февраля и первые несколько дней марта.
Меня не было дома почти шесть месяцев. Хотя я общался с Бекки по телефону в течение этого времени, увидеть ее лично, обнять ее, поиграть с нашими двумя мальчиками, Таннером и Оуэном, - все это имело сюрреалистический характер. Когда я впервые взял на руки нашу новорожденную дочь, прекрасную малышку Бейли, у меня на глаза навернулись слезы: Я пропустил половину первого года ее жизни.
В те несколько драгоценных дней, которые я провел дома, я помогал по хозяйству, которое накопилось за время моего отсутствия, играл с мальчиками при любой возможности и просто наслаждался возможностью быть «нормальным» мужем и отцом. Тем не менее, этот период был также тревожным. Я чувствовал себя одновременно близким и далеким от Бекки и от мира любви, в котором она жила. Это был мир автострад, продуктовых магазинов, садов, церкви и соседей, и после Печдара он казался мне чужим.
Бекки всегда была моим лучшим доверенным лицом и другом, но я чувствовал, что если я поделюсь с ней опасностями повседневной жизни в лагере, это заставит ее волноваться. Поэтому я старалась говорить о детях и о том, что будет, когда я вернусь домой навсегда. Я старался говорить о чем угодно, только не о провинции Кунар. Внешне все получалось. Внутренне я не мог не думать о том, как давит мое командование, о ребятах, все еще остающихся в Печдара, о том, что может случиться с моим другим «домом», пока я здесь. Временами я чувствовал себя одиноким среди тех, кого любил больше всего. Я понял, что единственным способом получить удовольствие от роли отца и мужа было вернуться в долину Печдара и завершить свою миссию. Я должен был вернуться в свой лагерь, к своим людям, на землю, которая знала меня не как Рона Фрая, а как краснобородого командира.
В ночь перед возвращением в Афганистан я вместе с Таннером и Оуэном смастерил бумажную цепочку. Каждое звено представляло день, который я проведу в разлуке с ними. Каждый вечер они должны были отрезать одно звено, чтобы отсчитывать дни до моего возвращения домой. Мы с Бекки верили, что простой, осязаемый акт отрезания звена каждый день даст им ощущение комфорта и уверенности.
В конце недели, целуя на прощание жену и детей, я молился о том, чтобы обрести такое же чувство самообладания, вернувшись в страну паколей, шур и джихада.

[1] Переводчик, предатель
[2] Пи́джин (англ. pidgin) —упрощённый язык, который развивается как средство общения между двумя или более этническими группами, говорящими на неродственных и/или взаимно непонятных языках, но вынужденных более или менее регулярно контактировать друг с другом в силу тех или иных объективных потребностей


Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 24 окт 2021, 17:38 

Зарегистрирован: 08 май 2018, 19:11
Сообщений: 250
Команда: нет
17. Восстание

Мне нравилось работать с нашими афганскими солдатами, но это было очень непросто. Их культура на 180 градусов отличается от нашей».
-Бен Гиле

Их пороки - месть, зависть, жадность, алчность и упрямство; с другой стороны, они любят свободу, верны своим друзьям, добры к своим иждивенцам, гостеприимны, храбры, выносливы, бережливы, трудолюбивы и благоразумны».
-Маунтстюарт Элфинстоун, «Рассказ о королевстве Каубул» (1815).

В горных районах Вьетнама «зеленые береты» вербовали недовольные меньшинства - в основном хмонгов и монтаньяров - для противостояния Вьетконгу в отдаленных районах. Они жили с этими гражданскими солдатами и обучали их, несмотря на очевидный культурный разрыв, и часто добивались успеха в превращении их в уважаемую военную силу. На пике активности SF они непосредственно управляли армией гражданских нерегулярных оборонительных групп (CIDG) численностью сорок две тысячи человек. Спецназ помогал, обучал, кормил, одевал, поддерживал и руководил бойцами, защищая деревни, создавая боевые лагеря вблизи маршрутов проникновения и лишая противника убежища в спорных районах.
Сорок лет спустя ODA в лагере «Блессинг» выполняла аналогичную миссию. Чтобы защитить население и лишить врага убежища, нам было поручено подготовить Афганские силы безопасности из гражданских добровольцев, которые должны были превратиться в Афганскую национальную гвардию и в конечном итоге войти в состав Афганской национальной армии. Как и наши предшественники времен Вьетнама, мы набирали добровольцев из местного населения и добились определенных успехов в создании альянсов против общего врага. Наша задача заключалась не в том, чтобы вести войну в Печдара. Она заключалась в том, чтобы научить местных жителей делать это самим. Те, кто сражался вместе с нами, делали это не потому, что хотели выполнить нашу миссию, а потому, что им нужна была наша помощь в выполнении их собственной - в создании лучшего афганского будущего для себя и своих детей.
Среди наших курсантов ASF были как опытные бойцы, так и крестьяне, владельцы магазинов, студенты и другие гражданские лица. В течение шестинедельной программы подготовки мы упорно тренировали их и видели, как они превращаются в крепкую боевую силу. Я уже говорил о нашем отношении к ним и о том, насколько важным для нашей миссии мы считали их обучение. Но было бы ошибочно утверждать, что все это прошло без проблем.
Даже в редкие мирные периоды Афганистан был местом, где полевые командиры нанимали своих племянников в качестве наемников, где опиум определял экономику, где дочь могла быть предложена в подарок американскому солдату, и где повседневная реальность включала в себя вероятность того, что тебя может убить давно заложенная мина. Это также было место, где военная верность была непрочным товаром. Смена стороны, когда это соответствовало амбициям, считалась не позором, а признаком здравого смысла. Афганские лидеры делали это на протяжении веков. Гульбуддин Хакматиар, который когда-то боролся с талибами, теперь выступал вместе с ними против нас. Военачальники, бок о бок сражавшиеся против Советов, теперь были злейшими соперниками. Поэтому мы знали, что при благоприятном политическом ветре некоторые из бойцов ASF, которых мы готовили, могут оказаться на другой стороне.
Разрыв между двумя нашими мирами был велик. Бен, изучающий культуру и хорошо чувствующий этот разрыв, часто выражал удивление по поводу афганских обычаев, которые американцу казались жестокими и отсталыми. В начале нашей командировки его попросили обработать сильно обожженные ноги восьмилетнего ребенка. Когда он спросил отца, что случилось, тот без тени раскаяния ответил, что когда ребенок его не слушался, он наказывал его, держа за ноги над костром. Бен считал это уникальным случаем жестокого обращения с детьми, пока не появился второй, и третий, и четвертый ребенок с такими же ожогами. На самом деле многие солдаты, которых мы тренировали, носили шрамы на подошвах ног от такого же детского наказания. Для них в этом не было ничего странного. Так было заведено.
Афганские женщины вызывали не больше жалости, чем эти несчастные дети. Однажды во время патрулирования группа Бена наткнулась на старика с очень молодой женой, которая сама была почти ребенком. По обычаю ей запрещалось смотреть в глаза любому мужчине, не являющемуся ее родственником, но она на мгновение оступилась и бросила невинный взгляд на незнакомцев. Муж начал нещадно избивать ее тростью и остановился только тогда, когда Бен угрожающе подошел к нему.
«Если бы я не напугал его, - вспоминал Бен, - он бы избил ее до полусмерти». Может быть, он так и сделал, когда они вернулись домой. Для нас то, что он делал, было очевидно неправильным. Для него то, что сделала она, было очевидно неправильным. Большой культурный разрыв».
Среди наших афганских солдат нам приходилось бороться как с общими культурными нравами (например, «Это нормально - прижечь ребенку ноги»), так и с конкретными обычаями афганской солдатской традиции. Я уже упоминал, что для наших местных солдат продвижение по службе было в значительной степени чуждой концепцией: они не сразу поняли, что командиром их отряда должен быть парень, способный решать тактические задачи, а не сын человека, владеющего самым большим в деревне дувалом. Я также упомянул отношение «Инш'Аллах», которое препятствовало способности наших солдат, даже их желанию, метко стрелять.
Другие культурные проблемы были, казалось бы, более незначительными. Например, опьянение. Никто не пил алкоголь, но, несмотря на запреты Корана, некоторые из наших парней были очень увлечены своими трубками с гашишем. На самом деле единственными добровольно отчисленными из учебной группы ASF были два солдата, которые обнаружили, что не могут подчиниться нашему правилу, согласно которому в казарме не должно быть гашиша.
Санитария была еще одним больным вопросом. Одно время у нас в казарме была вспышка вшивости[1], и мы часто сталкивались с проблемой сжигания твердых отходов из туалетов[2], потому что индиджи перед молитвой мыли[3] там свои интимные части тела и таким образом разбавляли отходы настолько, что их трудно было поджечь даже дизельным топливом.
Это были небольшие раздражающие факторы, но не слишком маленькие, чтобы их игнорировать. В январе мы с Рэнди разработали список казарменных правил, призванных привести поведение наших курсантов в соответствие с военной дисциплиной. В казарме было вывешено шесть таких новых правил:
1. Гостям не разрешается есть или спать в лагере «Благословение».
2. Запрещается употребление наркотиков в казарме, включая гашиш, опиум, алкоголь.
3. Все комнаты должны быть убраны, а мусор вынесен из здания каждый день перед первым построением.
4. В 21:00 (9 часов вечера) в здании выключается свет. «Отбой»!
5. Все солдаты будут использовать специально отведенные места для принятия душа, туалета и мочеиспускания.
6. Солдаты должны постоянно иметь при себе удостоверения личности.
Эти правила не вызвали у нас особых возражений. Афганцы поняли их логику, и к февралю их казармы стали похожи на те, что можно найти в Форт-Брэгге.
Затем было введено требование Корана о пяти намазах в день. Афганцы серьезно относились к этому. Большинство из них носили в рюкзаках небольшие молитвенные коврики или циновки, а многие носили сложные наручные часы, которые, как специально выверенные компасы, показывали точное направление на Мекку из любой точки долины. Утренняя и полуденная молитвы были достаточно легко выполнимы, поскольку солдаты просто включали эту обязанность в трапезу, подобно христианскому благословению. Но третье назначенное время для молитвы наступало в сумерках, и это создавало потенциально опасную ситуацию.
Когда вы находитесь в ночном патруле, сумерки - это время, когда вы устанавливаете периметр и обращаете особое внимание на возможные угрозы. Поскольку освещение плохое, это идеальное время для внезапного нападения. Поэтому это самое неподходящее время для подразделения солдат, чтобы вытащить свои молитвенные коврики и положить голову на землю.
В первый раз, когда Бен и Роджер были в ночном патруле, а их афганский контингент в полумраке благоговейно припал к земле, они посмотрели друг на друга и согласились: «Так не пойдет». В тот вечер они сами несли дежурство по периметру в режиме повышенной бдительности, но на следующее утро собрали всю группу и предложили внести изменения.
«Мы знаем, что вы должны молиться на закате солнца», - сказал Бен. «Но что, если половина из вас сначала помолится, а другая половина будет заниматься охраной? Потом вы меняетесь местами, и ребята из охраны молятся. Таким образом, все смогут помолиться, и никто не получит пулю».
И снова афганцы увидели логику. Они были незнакомы с нашими протоколами, их понимание ситуации еще не было отлажено, и они иногда думали не как солдаты, а как крестьяне, которыми многие из них были. Но они не были глупыми. Они приняли прагматичное предложение и с тех пор с радостью молились, сменяя друг друга.
Следует отметить, что этот результат был не только следствием их гибкости или изобретательности Бена. Он также отражал тот факт, что в течение нескольких недель до этого момента они с Роджером старались вести себя в ASF как товарищи, а не как начальство. Они регулярно ели вместе с ребятами, которых обучали, расспрашивали их о семьях, задавали вопросы об их религиозной практике. Выросший в мормонской среде, но проведший много времени среди буддистов в Юго-Восточной Азии, Бен был заядлым знатоком религий, и к тому времени, когда они оказались в этом патруле, афганцы уже слышали от него и Роджера множество вежливых расспросов об исламе. Поэтому предложение о половинках не показалось им бесцеремонным.
«Конечно», - сказали они. «Конечно, мы можем сделать это таким образом».
Я не должен преувеличивать степень, до которой культурные различия были препятствием для нашего обучения. Например, наш сержант по вооружению Дэйв Мун выражал восхищение тем, с какой готовностью афганцы брали на себя ответственность за патрулирование и охранение. «Они сильно отличаются от американцев», - говорил он. «Они гораздо более непосредственные и немногословные. Но в любой группе есть доля воинского духа, а некоторые из этих парней - настоящие, прирожденные лидеры. Даже те, кто никогда не видел боев, они готовы идти, готовы усердно стараться».
Их доброжелательность была образцовой. Кортни, паренёк из большой техасской семьи, который попросился в нашу ODA, потому что ему понравилось наше командное отношение, восхищался афганцами из-за их готовности помочь везде, где это было необходимо. «Когда в лагере требовалась работа, - вспоминает он, - никогда не было недостатка в афганских добровольцах». Он также восхищается тем, как усердно они выполняли инструкции, когда в отсутствие переводчика им приходилось объясняться на языке жестов «тык-тык». «Для кучки крестьян и лавочников без военного образования, - говорит он, - их готовность работать, чтобы стать лучше, была просто невероятной».
Однажды во время патрулирования, когда я сильно страдал от обезвоживания, я на личном опыте убедился, что Кортни имел в виду. Всю ночь я боролся с дизентерией и, наверное, должен был оставаться в своей койке. Но как командир я не хотел никого подводить и потерять лицо, поэтому я тащился вверх и вниз по склонам на шатающихся ногах, думая в полубреду, что вот-вот потеряю сознание. В течение всего этого несчастного дня афганское подразделение, которое я возглавлял, заботилось обо мне, как о больном родственнике. Они останавливались при виде моих трудностей, протягивали руку и кивками и улыбками давали мне понять, что они меня прикроют. Я никогда не чувствовал себя опекаемым, но я ощущал тихую заботу профессионального товарищества.
В другое время, тем не менее, барьеры определенно существовали, и в одном случае расстояние между американским и афганским мировоззрением было настолько велико, что выживание нашей миссии оказалось под угрозой. По иронии судьбы, именно Бен - культурно проницательный член команды - оказался в центре едва не случившейся катастрофы. Оглядываясь назад, мы стали называть это восстанием.
Это было в начале марта. Я возвращался после нескольких дней отпуска, проведенных дома в штате Вашингтон, и все еще находился в лагере Вэнс, готовясь к перелету на вертолете в лагерь Блессинг. Я тогда этого не знал, но половина ODA также находилась вдали от лагеря. В мое отсутствие прибыла группа из журнала Time во главе с писателем Майклом Уэйром, чтобы написать статью о наших действиях; в тот день они были в долине на встрече старейшин в сопровождении охраны ODA. Помимо морпехов, оборону держали Бен и Джейсон.
В то утро они возглавляли обычный патруль ASF в Нангаламе, чтобы проведать одного из наших местных шишек. Во встрече не было ничего необычного, но на обратном пути в лагерь молодой новобранец нарушил одно из кардинальных правил солдатской службы. Он нес свое оружие, снятое с предохранителя, со стволом, расположенным горизонтально, то есть направленным в сторону своих товарищей, включая Бена.
Когда Бен увидел это, он впал в ярость. Он убрал ствол солдата с линии опасности и сумел сдержать свой гнев, пока бойцы не вернулись в лагерь. Затем все пошло кувырком. По их с Джейсоном словам, он мгновенно превратился из друга афганцев в худший кошмар новобранца - адского инструктора по строевой подготовке.
Бен редко использовал нецензурные выражения, но в этот раз Сахим, переводчик, которого нанял Джейсон, с трудом справлялся с его нецензурной бранью. Афганцы не знали многих английских ругательств, но они понимали «бомбу F» в ее различных вариантах, и в этот день она не была в дефиците.
«Я полностью вышел из себя», - вспоминает Бен. «Я был так зол на эту глупую ошибку и на этого парня, который, похоже, не понимал, насколько это серьезно, что набросился на него со всей дури. Я был так взбешен и так напуган мыслью о том, что могло произойти, что полностью вышел из себя».
Бен закончил свою тираду стандартным риторическим вопросом: «Как вы думаете, для чего, черт возьми, нужна эта защита?». Когда же солдат не ответил, не объяснил и не извинился за свою оплошность, Бен перешел на повышенный тон.
«Упор лёжа принять»! «Отжаться двадцать раз!».
Парень принял позу для отжимания. Не говоря ни слова, он выполнил приказ, а Бен все еще был в ярости и говорил ему, какой он идиот. Его товарищи, солдаты-афганцы, наблюдали за продолжением этой словесной атаки. Отпустив их в казармы, он снова повернулся к этому прохвосту и прорычал: «Я хочу видеть тебя через час прямо здесь. Мы еще не закончили».
Если бы этот обмен мнениями произошел на американской военной базе, никто бы не счел его необычным. Когда американский солдат совершает серьезное нарушение правил безопасности - а наведение заряженного оружия на своего сержанта, безусловно, подпадает под эту категорию - он гарантированно получает публичную выволочку. Такое дисциплинарное взыскание, обычное для западных служб, выполняет двойную функцию. Оно ставит нарушителя в неловкое положение, чтобы он больше никогда не совершал подобных промахов, и укрепляет у всех остальных понимание важности безопасности. Солдату, получившему такую взбучку, это не понравится. Но он будет знать, что так и должно быть, и, поскольку к моменту выхода из лагеря он видел дюжину других новобранцев, получивших такое же обращение, он не считает это жестоким или необычным наказанием.
Однако это не относится к среднестатистическому новобранцу из долины Печдара.
Среди мужчин-пуштунов лицо - это все. Та же культура, которая одобряет избиение женщин и детей, рассматривает публичное высмеивание взрослого мужчины как достойное мести событие. Правильным способом критиковать солдата было бы сделать это тихо и приватно, цитируя цитаты из Корана, чтобы донести урок. Прилюдно обругав парня, Бен нарушил негласное культурное правило: не выставляй мужчину в плохом свете перед его друзьями.
Когда афганцы молча вошли в казарму, Бен догадывался, что разворошил осиное гнездо. Когда через час они вышли, он окончательно убедился в этом. Половина из них все еще была одета в форму с тигровыми полосками, которую я оплатил со своей карты Visa еще в феврале. Однако другая половина сбросила эти символы сплоченности подразделения и переоделась в гражданскую одежду. Все они, в форме и без, были вооружены АК-47. Бен огляделся вокруг и понял, что попал в беду.
«Парни в форме выглядели встревоженными, но не злыми», - вспоминает он. Я решил, что они выражают мне как бы «вотум доверия». А вот парни, которые переоделись обратно в штатское, - я не знал, о чем они думали. Это явно было проявлением солидарности с тем парнем, которого я отчитал, но я не знал, к чему это приведет. Может быть, они просто собирались уйти со службы, а может быть, собирались направить на меня АК. Я не знал, во что я втянул нас».
Чтобы выиграть время, он велел бойцам построиться за казармами индиджи и ждать его. Затем он вернулся в штаб и позвонил лейтенанту, отвечающему за наш контингент морской пехоты.
«Мне нужны глаза с крыш», - сказал он. «Мы будем на построении, и ситуация может стать ужасной».
«Прикрою вас, сержант», - сказал морпех.
Дальнейшая история, по словам самого Бена, была примерно такой.
«Когда я пришел на плац, они были построены как положено, но не было похоже, что они ждут приказа. Я был напуган до смерти. Как и Сахим, терп, которого нанял Джейсон и который, я уверен, в тот момент задавался вопросом, почему он согласился на это задание. Джейсон стоял рядом, спокойный и уверенный, но я представляю, что он думал о том, где ему лучше быть.
«Я надеялся, что мой голос не сильно дрожал, когда я попросил индиджи выстроиться полукругом лицом ко мне. Они засуетились. Я сел и попросил их сделать то же самое. Они сели. Затем я достал свой пистолет - единственное оружие, которое было у меня с собой, - поднял его высоко вверх, вынул магазин и положил на землю. Я попросил их сделать то же самое с их оружием. Это заняло одну из тех минут, которые кажутся часом, но они сделали это. И вот я сижу там в окружении примерно пятидесяти парней, которые выглядят так, будто собираются идти домой или, может быть, сначала прикончить меня, и я делаю то, что, наверное, должен сделать. Я говорю им, что не хотел их обидеть.
«В Америке, - говорю я, - так мужчины работают вместе». Иногда я кричу на Джими или он на меня, но мы остаемся друзьями. Когда я кричу на кого-то в своем отряде, это способ помочь ему стать лучше. Я не хочу оскорбить кого-либо из вас или проявить неуважение к традициям этой долины. Я лишь хочу помочь вам стать отличными солдатами, чтобы вы могли принести честь своим семьям и, Инша Аллах, одержать победу над теми, кто угрожает миру. Если я плохо поступил с этим солдатом или сделал что-то против учения Корана, я прошу у вас прощения и прошу указать мне правильный путь».
После этой покаянной речи наступила минута или две тревожной тишины. Афганцы роптали между собой, а затем один из командиров отряда, который Бен тренировал - один из тех, кто все еще был в форме, - заговорил. В короткой, но сильной речи он сначала объяснил Бену, что неправильно обращаться с человеком, как с ребенком, и неправильно причинять ему позор в присутствии его товарищей. Затем, обращаясь к солдатам, он заверил их, что американский сержант не хотел причинить им вреда, что он часто проявлял к ним доброту, и что группа должна принять его извинения из лучших побуждений.
В ответ раздались одобрительные восклицания и кивки, свидетельствующие о том, что оливковая ветвь была принята. Почти так же быстро, как началось восстание, оно закончилось. Бен вздохнул с облегчением и кивком поблагодарил солдата, который встал на его защиту. На крышах морпехи отступили, напряжение спало, и через несколько минут настроение в лагере пришло в норму.
К тому времени, когда вернулась остальная часть ODA со свитой Timemagazine, все афганские солдаты переоделись в форму. Лагерь «Благословение» выглядел умиротворенным, как будто ничего не произошло. Когда в конце того же месяца в журнале появилась статья Мика Уэйра, о предотвращенном восстании в ней не упоминалось.
У Бена был гений попадать в переделки, а затем, почти чудом, выбираться из них. Есть видеозапись, сделанная кем-то на мобильный телефон в нашем штабе, с улыбкой на лице, когда он жонглирует гранатами для развлечения индиджи. Это был Бен: он веселился от души, выходя за рамки правил. Но то, как он разрядил восстание, несет в себе урок, который выходит за рамки его изобретательности.
Отчасти его успех объясняется тем, что к тому мартовскому дню он уже создал запас доверия: по крайней мере, один из его парней был достаточно предан, чтобы прикрыть его, когда казалось, что пули могут полететь. Однако, помимо этого, он избежал катастрофы потому, что в решающий момент смог выйти за рамки своих культурных ценностей и посмотреть на ситуацию глазами жителей Печ-Вэлли. Он мог бы отстаивать свои права как исполняющий обязанности коменданта лагеря, отказаться от своего критического замечания и объяснить, почему американская традиция выправки была «правильным» ответом на неосторожность афганского солдата. Любой, кто хоть немного прослужил на службе, встречал солдафонов, которые поступили бы именно так.
К счастью для нас (и для него самого), Бен оказался умнее. На протяжении всей войны с террором, и не только в Афганистане, люди из коалиции погибали, когда культурная невосприимчивость вызывала нападения «зеленых на синих» - ужасные и как правило предсказуемые случаи дружественного огня. Восстание в лагере Блессинг могло бы стать статистикой «зеленых на синих», но поскольку Бен искал понимания и видел мудрость приспособления к культурному ветру, я вернулся из отпуска и нашел его живым и здоровым, а не жертвой мятежа ASF.
Этот инцидент стал частью фольклора нашего ODA, и он послужил развитию нашего культурного самосознания. Однажды на стрельбище один курсант словесно издевался над другим, и жертва, не сдержавшись, навел автомат на своего мучителя. Дейв, руководивший тренировкой, хотел уволить парня на месте; в Штатах его, вероятно, выгнали бы со службы. Но Джими вспомнил о Восстании и предложил более культурное предложение: отправить его домой на две недели, чтобы он все обдумал, а затем разрешить ему вернуться для дополнительного обучения. Дэйв согласился, что сбавить обороты - хорошая идея.
Небольшой постскриптум. Вечером после инцидента солдат, которого Бен отчитал, покинул часть, оставив свои «Тигровые полосы». На следующее утро его притащил обратно отец, который хотел получить полное объяснение случившегося. Бен привел их обоих в наш командный штаб - символический жест доверия - повторил свои извинения перед солдатами и предложил восстановить провинившегося солдата на службе. Он отказался, но тот факт, что Бен сделал это предложение, успокоил отца, и визит закончился без инцидентов.
Была ли культура афганцев, как иногда говорил Бен, на 180 градусов противоположна нашей? В некоторых отношениях, конечно: вы не найдете ни одного американца за пределами тюрьмы, который считает, что прижигание ног восьмилетнего ребенка - это приемлемая практика. Но в других отношениях разрыв оказался меньше, чем можно было бы предположить. Как показал сам Бен, иногда можно преодолеть виртуальные пропасти непонимания с помощью лишь смирения и протянутой руки.
Это не совсем политическое заявление, особенно когда кто-то хочет отрубить вам руку, а не пожать ее. Но это неплохая дополнительная стрела в вашем колчане, когда самые громкие голоса в комнате кричат о мести. Полезно помнить о поговорке коренных американцев: «Не суди человека, пока не пройдешь милю в его мокасинах». Мы снова и снова проверяли это на себе в долине Печдара. Время от времени нам казалось, что мокасины подходят.
Чуть не случившаяся катастрофа стала для нас открытием. Центральное место в эффективности любого военного подразделения занимал принцип дисциплинированных коллективных действий - часть того, что стратеги называют сплоченностью подразделения. Размышляя о том, что могло бы произойти, я начал думать, что для повышения сплоченности можно было бы провести некоторую реорганизацию. Я уже видел, как с гордостью и некоторой долей показухи носили форму с тигровыми полосами. Возможно, пришло время развить этот коллективный дух и превратить наше ополчение в настоящую пехотную роту.
Сначала мы намеревались провести эту реорганизацию, включая структуру оплаты труда, по образцу все еще зарождающейся Афганской национальной армии. Но когда Баграм не ответил на наш запрос о ее спецификации, мы решили придумать ее сами. До этого момента мы управляли отрядами как самостоятельными подразделениями, а не как частью более крупной системы управления. К концу месяца мы сформировали контингент ASF как американскую легкую пехотную роту, без минометов и оружейных отделений. Это означало три взвода по четыре отделения в каждом, с двумя ODA в каждом взводе, Рэнди выполнял обязанности первого сержанта, а я - командира роты. Солдаты получали зарплату раз в месяц наличными, причем Джейсон и Рэнди проверяли каждого получающего зарплату по фамилии, отряду и серийному номеру оружия, чтобы никто не остался без внимания и не получил зарплату дважды.
Мы установили субординацию на основе способностей, назначая на должности командиров групп, командиров отделений и сержантов взводов тех солдат, которые демонстрировали лидерство и показывали лучшие результаты в физподготовке и стрельбе. В Штатах это прошло бы без проблем. Здесь же это вызвало немало ворчания среди самозваных генералов, которые не могли понять, почему мы обращаемся с ними как с рядовыми.
Мы также составили контракт о зачислении и настояли на том, чтобы его подписали все, кто хотел остаться в роте. До нас дошли слухи, что некоторые солдаты планировали уволиться сразу после получения следующей зарплаты, и, чтобы предотвратить это, мы решили заключить с ними контракт на шесть или двенадцать месяцев. Это тоже вызвало недовольство, но в конце концов все, кроме двенадцати, согласились подписать контракт.
Эти двенадцать ушли из лагеря, но на следующий день вернулись, умоляя вернуть их на работу. Бороду не хватали, но было ясно, что они понимают, что испортили хорошее дело, и если не раскаиваются, то, по крайней мере, сожалеют о случившемся. Я не очень хотел принимать их обратно, но они были не самыми худшими из всех с точки зрения солдатских навыков, поэтому я разрешил им вернуться в роту в самом низком звании.
Еще одним болезненным, но необходимым действием было увольнение четырех курсантов, которые были самыми худшими. Это не радовало меня больше, чем их, но я чувствовал, что это необходимая форма отсева.
Это решение пришло не сразу. Мы проводили совещание группы, когда несколько солдат ASF подошли вместе с Машалом, чтобы высказать несколько «просьб». У них был список мелких претензий, включая тот факт, что они хотели бы пить пепси во время еды, как это делали американские солдаты. Они всю жизнь пили колодезную воду, им платили в три раза больше, чем они зарабатывали раньше, и все же они считали, что имеют право на большее. Очевидно, что менталитет «права на все» был общим для двух наших культур. Я знал, что должен пресечь эту революцию растущих ожиданий в зародыше, поэтому я сказал своим ребятам выбрать четырех худших солдат в казарме индиджи и сразу же уволить их. Когда эти четыре разгильдяя были определены, командиры их отделений запротестовали, заявив, что они «заслужили право» оставаться в роте.
Ответ Рэнди был столь же твердым, сколь и логичным. «Нельзя заслужить постоянное право. Вы доказываете это право каждый день, а эти ребята не справляются».
Это был трудный, но необходимый вызов. Наша задача заключалась в создании боевых сил, которые могли бы обеспечить безопасность долины не как наши вспомогательные подразделения, а как их собственное самодисциплинированное подразделение после окончания нашей командировки. Учитывая это, мы были обязаны обеспечить им самые высокие профессиональные стандарты, на которые они были способны. Никому не принесет пользы пополнение их рядов солдатами-солнышками или озабоченной молодежью.
Чистка сработала. С этого момента дисциплина и собранность были восстановлены. Ни один солдат ASF никогда не опаздывал на построение, а о пепси больше не вспоминали.

[1] Педикулёз (pediculosis, вшивость) (от лат. pediculus «вошь») — паразитарное заболевание кожи и её производных — волос. На человеке могут паразитировать головная вошь (Pediculus humanus capitis), платяная вошь (Pediculus humanus corporis) и лобковая вошь (Phtyrus pubis). Соответственно этому различают педикулёз головной, платяной и лобковый.
[2] Утилизация фекалей методом сжигания. Главный герой фильма Оливера Стоуна «Взвод» рядовой Крис Тейлор (Чарли Шин)был послан на данный вид работы, сразу после возращения из госпиталя
[3] Тахарат (араб.طهارة‎ —очищение, омовение‎) —в исламе обязательное условие для совершения молитвы, которое включает в себя ряд обрядовых действий, выводящих человека из состояния ритуальной нечистоты (джанаба).
Внешним тахаратом являются следующие виды очищения:
·         полное омовение (гусль);
·         малое омовение (вуду), совершаемое непосредственно перед молитвой;
·        очищение песком или специальным камнем (тайаммум), совершаемое в особых случаях вместо омовения водой;
·         чистка зубов (тасвик) специальной палочкой с размочаленным концом (мисваком);
·         подмывание после отправления естественных надобностей (истинджа);
·         стирка и чистка одежды и обуви (масх).


Последний раз редактировалось DocShar 25 окт 2021, 18:11, всего редактировалось 2 раз(а).

Вернуться наверх
Не в сети Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 99 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 9


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group
Theme created StylerBB.net
Сборка создана CMSart Studio
Русская поддержка phpBB