Джим Мэттис. Один из наиболее грамотных, умных, профессиональных американских военных, самый читающий генерал американской армии. Тот самый, который CHAOS (Colonel has another outstanding solution).
Я давно засматривался на эту книгу, знаю, что есть ее перевод (но он неполный и несовершенный). Хотелось сделать свой. Пока тему создал, по мере сил будем ее наполнять.

*****

ПОЗЫВНОЙ «ХАОС»
Учась быть лидерами

Джим Мэттис и Бинг Уэст

Мнения, выраженные в данной публикации, принадлежат авторам и не обязательно отражают официальную политику и позицию Министерства обороны или правительства США. Разрешение на публичное издание данной публикации Министерством обороны не означает его одобрения или фактической точности изложенного материала.

Авторское право © 2019 г., Джеймс Мэттис и Фрэнсис Уэст.
Карты © 2019 г., Дэвид Линдрот Инкорпорейтед.

Перевод на русский язык и комментарии © 2024 г., Сергей Бокарёв

Все права защищены.
Отпечатано в Соединенных Штатах издательством Random House, отделением издательства Penguin Random House LLC, Нью-Йорк.

*****

ПРОЛОГ

В конце ноября 2016 года, когда я наслаждался каникулами в честь Дня Благодарения в своем родном городе на реке Колумбия в штате Вашингтон, мне неожиданно позвонил избранный вице-президент Пенс. Не хотел бы я встретиться с избранным президентом Трампом, чтобы обсудить вопрос о назначении меня на должность министра обороны США? Я не принимал никакого участия в избирательной кампании, никогда не встречался и не разговаривал с господином Трампом, поэтому сказать, что я был удивлен, это значит не сказать ничего. Кроме того, я знал, что федеральный закон запрещает бывшему офицеру занимать пост министра обороны в течение семи лет после увольнения с военной службы, — если только Конгресс не сделает исключение. Учитывая, что с момента назначения министром в 1950 году отставного генерала Джорджа Маршалла никаких исключений не было, а я находился в отставке всего три с половиной года, меня одолевали сомнения, что я являюсь подходящим кандидатом. Но тем не менее, я полетел в Бедминстер, штат Нью-Джерси, на собеседование.
Во время перелета по стране у меня было время подумать о том, как изложить свое вѝдение роли Америки в мире. При вылете из Денвера, мое внимание привлек стандартный инструктаж стюардессы по технике безопасности: Если давление в салоне уменьшится, опустятся маски… Сначала наденьте свою собственную маску, а затем помогите окружающим… Мы все слышали это много раз, но в тот момент эти знакомые слова показались мне своеобразной метафорой: чтобы сохранить свою лидирующую роль, нам нужно сначала привести в порядок свою собственную страну, — особенно если мы хотим помочь другим.
На следующий день меня отвезли в Национальный гольф-клуб Трампа и, зайдя в боковую дверь, я прождал около двадцати минут, прежде чем меня провели в скромный конференц-зал, где и представили избранному президенту, избранному вице-президенту, начальнику избирательного штаба и еще нескольким людям. Мы поговорили о состоянии наших Вооруженных сил, о том, в чем наши взгляды совпадают, а в чем расходятся. В ходе нашей сорокаминутной беседы господин Трамп дружелюбном тоне вел широкую дискуссию, после чего он сопроводил меня к парадным ступеням клубного здания с колоннами, где уже собрались представители СМИ. Я предполагал, что после этого вернусь в Гуверовский институт Стэнфордского университета, где я провел последние несколько лет, занимаясь исследованиями и читая лекции по всей стране, — время, которое мне очень нравилось. Я полагал, что моя решительная поддержка НАТО и неприятие применения пыток к заключенным заставят избранного президента искать другого кандидата. Стоя рядом с ним на ступеньках, пока корреспонденты щелкали фотокамерами и выкрикивали вопросы, я во второй раз за неделю был удивлен, когда он охарактеризовал меня перед прессой как «настоящего». Спустя несколько дней меня официально выдвинули на должность министра обороны, и тогда я понял, что если Конгресс сделает исключение и Сенат его одобрит, то мне не доведется вернуться в красивый и яркий кампус Стэнфорда.
Во время собеседования господин Трамп спросил меня, справлюсь ли я с работой министра обороны. Я ответил, что смогу. Никогда не стремясь к этой должности, я воспользовался возможностью и предложил несколько других кандидатов, которые, по моему мнению, способны возглавить нашу оборону. Но тем не менее, будучи человеком, которого воспитали представители Великого поколения, родители, служившие в армии во Второй мировой войне; а затем сформировали более чем четыре десятка лет службы в Корпусе морской пехоты, я считал государственную службу одновременно и честью, и долгом. По моему мнению, когда президент просит вас что-то сделать, вы не играете в Гамлета у стены, заламывая руки. Если процитировать рекламный слоган великой американской спортивной компании, вы «просто делаете это». [1] Если вы готовы, то говорите «да».
Когда речь идет о защите нашего эксперимента с демократией и нашего образа жизни, идеология не должна иметь к этому никакого отношения. Кто бы ни просил вас служить — демократ или республиканец — вы служите. «Политика заканчивается у кромки воды». [2] Этот подход сформировал меня и определил мои взгляды, и я не собирался ему изменять, как бы сильно я ни наслаждался жизнью к западу от Скалистых гор и проводил время с семьей, которой пренебрегал в течение сорока с лишним лет службы в морской пехоте.
Когда я сказал, что справлюсь с работой, я имел в виду, что чувствую себя подготовленным. В силу ряда обстоятельств я знал эту работу досконально. В конце 1990-х годов мне довелось служить исполнительным секретарем двух министров обороны — Уильяма Перри и Уильяма Коэна, а также побыть старшим военным помощником заместителя министра обороны Руди де Леона. В столь тесном кругу я лично увидел и понял всю безмерность и серьезность обязанностей министра обороны. Это тяжелая работа: наш первый министр обороны покончил жизнь самоубийством, и мало кому удалось выйти из этой должности невредимым, как с юридической, так и с политической точки зрения.
Мы находились в состоянии войны, в условиях самого продолжительного вооруженного конфликта в истории нашей страны. Я подписал достаточно писем родственникам, в которых сообщалось о смерти близкого человека, чтобы понять, к каким последствиям может привести руководство ведомством, находящимся на войне, в то время как вся остальная страна в таком состоянии не находится. Миллионы преданных своему делу солдат и гражданских лиц, разбросанных по всему миру, выполняли свою работу с бюджетом, превышающим валовой внутренний продукт всех стран вместе взятых, за исключением пары десятков. В личном плане у меня не было большого желания возвращаться в округ Колумбия. Я не черпал энергию в суматохе и политике, которыми наполнена наша столица, но при этом я не чувствовал себя перегруженным работой. Я также был уверен, что смогу заручиться двухпартийной поддержкой нашей обороны, несмотря на политическое братоубийство, практикуемое в Вашингтоне.
В конце декабря я прилетел в Вашингтон, чтобы поучаствовать в процессе своего утверждения в Сенате в должности министра обороны.

******

Эта книга о том, как моя карьера в морской пехоте привела меня к этому моменту и подготовила к тому, чтобы сказать «да» работе такого масштаба. Морская пехота учит вас, прежде всего, адаптироваться, импровизировать и преодолевать трудности. Но в Корпусе ожидают, что вы выполнили домашнее задание, овладели своей профессией. Любительское исполнение — это анафема, и морские пехотинцы прямо критикуют недостатки, довольствуясь лишь стопроцентными усилиями и самоотдачей. Тем не менее, на протяжении всей моей карьеры каждый раз, когда я совершал ошибку — а их было немало, — Корпус продвигал меня, признавая, что эти ошибки были частью моего обучения и необходимым мостиком для того, чтобы научиться делать все правильно. Из года в год морские пехотинцы обучали меня навыкам, в которых, как они знали, я нуждался, одновременно обучая меня справляться с неожиданностями.
Под прусской внешностью из коротких стрижек, броской униформы и строгих стандартов Корпус растит одних из самых странных индивидуалистов и оригинальных мыслителей, с которыми я только сталкивался на своем пути через множество командований, десятки стран и различные университетские городки. Военное превосходство морской пехоты не душит интеллектуальную свободу и не подменяет творческие решения регламентированным мышлением. Там знают свои уставы, зачастую полученные из уроков, усвоенных в бою и написанных кровью, но не позволяют им превращаться в догму. Горе тому, кто не проявляет воображения и при анализе результатов боевых действий прикрывается доктринерством. Критика в полевых условиях, в классе или во время досуга просто не может быть мягкой или щадящей. Личная чувствительность не имеет никакого значения. Никто не будет облегчать вам кризис среднего возраста, когда ваши вышестоящие или подчиненные коллеги будут предлагать более изощренные или исторически проверенные варианты, даже если они не соответствуют доктрине.
В любой организации главное — правильно подобрать команду. Два качества, которые я ценил больше всего при отборе кандидатов на продвижение по службе или при выдвижении на ответственные должности, — это инициативность и агрессивность. Я искал эти качества в тех людях, с кем работал рядом. Организации получают то поведение, которое они поощряют. У морских пехотинцев нет институциональной путаницы в отношении их миссии: они — силы готовности флота, предназначенные для того, чтобы хорошо сражаться в любых климатических условиях или в любом месте, а затем возвращаться в свое собственное общество лучшими гражданами. Эта этика породила силу, которую боятся враги и принимают союзники по всему миру, потому что в Корпусе морской пехоты вознаграждают за инициативу, которая агрессивно реализовывается.
Во время месячной подготовки к слушаниям по утверждению кандидатуры в Сенате я прочитал множество отличных аналитических материалов. Меня поразило то, насколько ослабевает наше конкурентное военное преимущество, в том числе технологическое, и мы должны были сосредоточиться на его восстановлении. В течение последнего десятилетия своей военной службы я боролся с терроризмом на Ближнем Востоке. За это время и за три года, прошедшие с тех пор, как я оставил действительную военную службу, необдуманное и бессистемное финансирование значительно ухудшило ситуацию, нанеся нашему нынешнему и будущему военному потенциалу бóльший ущерб, чем любой враг в этой области.
Я понимал, что знания, вбитые в меня как в морского пехотинца, придется адаптировать к своей роли гражданского министра. Формулирование политики — от определения основных угроз для нашей страны до адаптации военного образования, бюджета и отбора руководителей для соответствия быстро меняющемуся характеру войны — предъявляло ко мне новые требования. Теперь мне стало еще более понятно, почему в морской пехоте формируют расширенный список обязательной для чтения литературы для всех, кому присваивают новое звание: чтение прививает историческую глубину, освещая путь вперед. На протяжении всей службы мы медленно, но верно узнавали, что нет ничего нового под Солнцем: правильно информированные, мы не становились жертвами — и всегда могли вырабатывать варианты.
Привычки, укоренившиеся во мне за десятилетия погружения в тактику, оперативное искусство и стратегию, в успехи и неудачи, в союзнические и политические круги, в работу с человеческим фактором, под сенью настойчивого требования Корпуса морской пехоты изучать (а не просто читать) историю, оправдали себя. Когда я покинул действительную военную службу, мне напомнили, как мне повезло, что я служил так долго, как повезло, что я оказался в нужном месте в нужное время в том, что являлось авантюрным карьерным путем. Когда я сказал избранному президенту, что могу справиться с этой работой, я знал, что эти десятилетия учебы и наблюдения за тем, как компетентные и некомпетентные люди решают проблемы, подобные тем, с которыми мне придется столкнуться, во многом определят мою работу.
Оглядываясь назад, я понимаю, что некоторые вещи очевидны: обязательное чтение, которое расширялось с каждым званием, тренеры и наставники, предъявлявшие высокие требования, фокус в морской пехоте на адаптации, создании команды и критическом мышлении, а также годы, проведенные в море и на чужих берегах, — все это было подготовкой к этой работе, даже если я никогда не стремился к ней. Судьба, Провидение или случайные назначения военной карьеры привели к тому, что как только меня постучали по плечу, я был готов. Когда меня попросили послужить еще раз, я смог ответить «да» без высокомерия или невежества. Хотя я намеревался прослужить все четыре года, я ушел в отставку на полпути. Так закончилась моя государственная служба; теперь я расскажу вам, как она началась.

******

Моя цель при написании этой книги — передать уроки, которые я выучил, тем, кому они могут быть полезны, будь то в армии или в гражданской жизни. Мне повезло, что американский народ финансировал мое сорокалетнее образование, и некоторые из полученных мною уроков могут оказаться полезными для других. Я старомоден: я не пишу о действующих президентах. В последующих главах я расскажу о том, что подготовило меня к вызовам, которые я не мог предвидеть, но не буду обсуждать жаркую политическую риторику наших дней, оставаясь хранителем общественного доверия.
Книга состоит из трех частей: непосредственное лидерство, исполнительное лидерство и стратегическое лидерство. В первой части я опишу годы своего становления, когда я рос, а затем служил в Корпусе, где меня «вырастило» вьетнамское поколение морских пехотинцев и где я впервые повел своих морпехов в бой. Это было время прямого, непосредственного руководства, лидерства лицом к лицу, когда вместе с теми, кого я вел за собой, у меня была личная, зачастую напряженная связь с рядовыми морпехами, которых зачастую я знал лучше, чем своих собратьев.
Во второй части я расскажу о расширении круга обязанностей руководителя, когда я командовал войсками численностью от 7 000 до 42 000 человек и уже не мог знать имя каждого из своих подопечных. Мне пришлось адаптировать свой стиль лидерства, чтобы мои намерения и заботы, проходящие через нижестоящие командные инстанции, были понятными и ощутимыми самыми молодыми матросами на палубах и рядовыми пехотинцами в полевых условиях, где я редко их видел.
Наконец, в третьей части я углублюсь в проблемы и методы работы на стратегическом уровне. Я рассмотрю взаимодействие гражданских и военных лиц с точки зрения высшего офицера, на уровне, где военные руководители должны пытаться примирять мрачные реалии войны с человеческими устремлениями политических лидеров, где царит сложность, а последствия неосмотрительности тяжелы и даже катастрофичны.
Привычка продолжать учиться и адаптироваться появилась у меня, когда я перешел в администрацию в качестве члена кабинета министров, где мой портфель превысил мою прежнюю военную роль. И все же прилагать максимум усилий в конце рабочего дня меня заставляли ветераны прошлых войн, которые, как я чувствовал, смотрели на меня; а также заслуживающая уважение честь служить своей нации, возглавляя тех стойких и верных патриотов, которые смотрели сквозь призму политических перипетий Вашингтона и добровольно поставили свои жизни на кон, чтобы защищать Конституцию и американский народ.
Многое из того, что я унес с собой, было выражено в написанной от руки открытке, которая лежала на моем рабочем столе в Пентагоне последние несколько лет — столе, на котором я подписывал приказы о развертывании войск, отправляемых за границу. На ней было написано: «Внесет ли это обязательство достаточный вклад в благополучие американского народа, чтобы оправдать гибель наших солдат?» Мне хотелось бы думать, что благодаря урокам, которые мне преподали, ответ на этот вопрос для семей, чьи сыновья погибли на войне, будет положительным, несмотря на вечную боль, которую эти семьи носят с собой.

ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Англ. Just do it. Рекламный слоган компании Nike.
[2] Поговорка, отражающая американскую политическую традицию, восходит к т.н. «резолюции Ванденберга» 1948 года, которая предоставляла разрешение правительству США заключать в мирное время договоры о союзах с государствами, находящимися за пределами Американского континента (что фактически позволило США непосредственно возглавить процесс создания военно-политических блоков во всем мире, и прежде всего в Европе, и размещать свои военные базы в других независимых государствах). В политическом смысле означает, что политические дебаты (прежде всего между республиканцами и демократами) должны оставаться внутренним делом и не должны отражаться на взаимоотношениях с другими государствами.

Спасибо большое. С нетерпением буду ждать продолжения.

ГЛАВА 1
Беззаботный юноша вступает в ряды дисциплинированных морских пехотинцев

Как и большинство двадцатилетних парней, я считал себя неуязвимым, но зимой 1971 года, находясь на крутом хребте в восточной части штата Вашингтон, я свалился прямо навстречу своей смерти. Я смотрел на крошечные фигурки рабочих на плотине далеко внизу, когда нога соскользнула, и мое тело рухнуло вниз по льду в направлении реки Колумбия. Откинувшись назад, чтобы не упасть головой вниз, я заскользил на спине вниз по крутому склону. Ускоряясь в падении вниз, я пытался упереться каблуками, но ботинки соскальзывали с камней, мой рюкзак вырвался из рук. На поясе у меня висел Ka-Bar — боевой нож, подаренный мне ветераном морской пехоты, я вытащил его и вонзил в ледяную корку, но из рук вырвало и его. Я продолжал лететь вниз, набирая скорость, потом перевернулся, яростно размахивая руками и царапая ногтями. Но падение не замедлялось.
Тело отскочило от большого камня, и я перевернулся на бок, врезавшись в валун, который и прервал мое падение. Когда я пришел в себя, то почувствовал, как из носа течет кровь. Однако меня не тошнило, и из ушей кровь не шла, и так что сотрясения не было. Я лежал, проверяя различные части тела — ребра болели при дыхании, но руки и ноги сгибались. Обошлось без особых увечий.
Мне повезло, и меня, конечно, спасли отнюдь не мои альпийские навыки. Потребовалось еще несколько часов скольжения, чтобы я добрался до скалистого оврага и спустился вниз по склону. Один из рабочих увидел, как я ковыляю, и подвез меня через плотину Прайст-Рапидс, а потом предложил подбросить меня на сорок миль обратно к дому.
— Я благодарен вам, — ответил я, — но сначала мне бы хотелось немного подлечиться.
Он посмотрел на меня с пониманием. Рабочий человек, он каждый день бывал на свежем воздухе, и знал подобный тип людей. Если я решил не торопиться с возвращением домой, это было мое дело.
Я провел в лагере два дня, ожидая, пока сойдут синяки. Днем лежал на спине и только и делал, что любовался снегом на кустарнике; а ночью больше дремал, чем спал. С ушибленными и, вероятно, треснувшими ребрами, каждый раз, когда я переворачивался на спину, я просыпался от резкой боли.
Тем летом, накануне этого события, я прошел суровую школу кандидатов в офицеры морской пехоты, и помнил, что рассказывал нам один суровый сержант. Несколькими годами ранее его взводу пришлось брать холм под вражеским обстрелом. Все нервничали: северовьетнамцы стрелять умели. Он рассказал нам, как его командир взвода их успокоил.
— Мы не можем выбирать, когда нам умирать, — сказал он. — Но мы выбираем, как встретить смерть.
Падение на льду заставило меня понять, что я хочу провести свою карьеру среди таких людей: мужчин, которые справлялись с жизненными невзгодами так, как они их настигали; которые были больше заинтересованы в том, чтобы жить полной жизнью, чем в собственном долголетии. Меня не волновало зарабатывание денег, мне хотелось быть на свежем воздухе и в компании людей, жаждущих приключений. Для меня морская пехота обладала правильным духом и правильным взглядом на жизнь, а мое падение послужило метафорой для всей моей последующей карьеры в морской пехоте: ты совершаешь ошибки, или же тебя сбивает с ног жизнь; но в любом случае ты встаешь и продолжаешь жить дальше. Ты справляешься с проблемами, и не скулишь по этому поводу.
Я вырос в Ричленде, штат Вашингтон. В 1940-х годах это была пыльная фермерская община на реке Колумбия с населением в несколько сотен человек. Во время Второй мировой войны Инженерный корпус Армии США принес в эти места зарождающуюся ядерную эру, когда начал использовать гидроэлектроэнергию Колумбии для строительства реакторов в Хэнфорде. Это была часть Манхэттенского проекта, гонки за созданием атомной бомбы. В процессе нее Ричленд превратился в город с крепким средним классом, без слишком богатых и бедных анклавов. Наше сообщество из семнадцати тысяч инженеров, техников, строителей и торговцев было сформировано испытаниями, которые выпали во время Великой Депрессии и Второй мировой войны — трудолюбивое, патриотичное, с развитым чувством гражданского долга, ориентированное на традиционные семейные ценности. Никто не разбрасывался своим статусом. Много лет спустя я прочитал эпитафию на надгробном камне Джеки Робинсона: «Жизнь важна только в том случае, если она влияет на другие жизни», [1] — слова, отражавшие кредо того поколения, которое меня вырастило.
Мой отец был моряком, главным инженером торгового флота, побывавшим в 1930-х и 40-х годах в десятках стран. Моя мама, дочь канадских иммигрантов, после выпуска из средней школы во время Второй мировой войны служила вольнонаемной служащей в разведке сухопутных войск США в Вашингтоне и в Претории. Моего отца она встретила на борту корабля, следовавшем в Африку, после чего они познакомили трех своих сыновей со свободной конкуренцией идей, с миром, которого не нужно бояться, но который нужно исследовать. Любопытство и любовь к жизни, которые они привили мне, руководит мной и по сей день.
По мере взросления мне нравилась свобода, которой я обладал. Между семейными походами в горы и охотой на кроликов со своим .22-м калибром в сопровождении собаки Никки или друзей, родители предоставили мне полную свободу путешествовать. Много вы знаете родителей, которые решились бы подвезти своего подростка до шоссе за городом, чтобы он мог отправиться автостопом через весь Запад?
Мне никогда не нравилось сидеть в классе, самостоятельно я мог читать гораздо быстрее. Вместо телевизора у нас дома была хорошо укомплектованная домашняя библиотека, и книги я просто поглощал — «Остров сокровищ» Стивенсона, «Отважные капитаны» Киплинга, «Последний из могикан» Купера, «Зов предков» Лондона, «Швейцарская семья Робинзонов» Висса. Моим любимым автором был Хемингуэй, за ним шли Фолкнер и Фицджеральд. Читая об экспедиции Льюиса и Кларка, я был очарован тем, что они шли на каноэ по реке Колумбия и проходили через наш район.
Я начал путешествовать автостопом в 1964 году, когда мне исполнилось тринадцать лет — у меня была неутолимая тяга к тому, чтобы посмотреть, что там, за горизонтом, а автострады давали возможность исследовать далеко за пределами Каскадных гор. Мои родители не возражали против моих вылазок. Время тогда было более простое, и чувство доверия к своим соотечественникам было развито гораздо сильнее. Я путешествовал по широкой полосе запада Соединенных Штатов, наслаждаясь незатейливой и настоящей жизнью. Я был в хорошей форме, привык спать под открытым небом и в равной степени интересовался книгами, людьми и дикой природой.
Как и все, кто странствовал далеко и надолго, я не раз попадал в переделки. В Монтане я сцепился с тремя местными мальчишками. Мне было хуже всего, когда на пикапе появился рослый шериф с серебряной звездой и в белой ковбойской шляпе — фигура прямо из кино. Он выделил мне тюремную камеру, а рано утром следующего дня отвез меня на железнодорожную станцию, чтобы посадить на грузовой поезд, идущий на восток.
— Трое против одного, — сказал он мне на прощанье. — Трудно победить при таких шансах.
В 1968 году в Университете Сентрал Вашингтон я был посредственным студентом, склонным к тусовкам. После того как однажды ночью я слишком сильно напился, местный судья приказал мне провести выходные в тюрьме — наказание за пьянство в несовершеннолетнем возрасте.
Один из заключенных, Портер Вагонер (но не тот знаменитый певец), [2] который скрылся от правосудия, будучи выпущенным под залог в Мэриленде, увидел однажды субботним вечером, как я приподнялся, чтобы выглянуть в зарешеченное окно, желая посмотреть, что теряю снаружи.
— Что ты там видишь, Джимми? — спросил он, укладываясь обратно на койку.
— Грязную парковку.
— А я отсюда вижу звезды на ночном небе, — сказал он. — Это твой выбор. Ты можешь смотреть на звезды или на грязь.
Он сидел в тюрьме, но душой был на свободе. От этого заблудшего философа я узнал, что, что бы ни случилось, нельзя быть жертвой; ты сам выбираешь, как реагировать. Вы не всегда можете контролировать обстоятельства вокруг себя, но всегда можете контролировать свою реакцию. На следующий день я вызвался подметать тюрьму, мыть полицейские машины и собирать еду в местной столовой для других заключенных, чтобы как можно быстрее изменить свои обстоятельства. И вышел досрочно — за полный отработанный день мне скостили полтора дня отсидки.
Лето я провел на курсах подготовки кандидатов в офицеры в Куантико, штат Вирджиния, и мне нравился этот вызов. Нас оценивали и лепили капралы и сержанты, только что вернувшиеся с полей вьетнамских сражений, решив, что мы, начинающие лейтенанты, либо станем хорошими офицерами, либо будем отправлены домой. Эти сержанты никогда не удовлетворялись тем, что мы выкладываемся на полную; наоборот, они всегда подталкивали нас к еще бóльшему. Либо ты не отставал от них на крутых, грязных горных тропах, проходил полосу препятствий за отведенное время и сдавал нормативы на стрельбище, либо отправлялся восвояси. Они манили нас авиабилетами домой, чтобы склонить к увольнению, чтобы мы выбрали более легкий путь. И пока мы тренировались, во Вьетнаме гибли морские пехотинцы, поэтому попытки были не в счет, нужно было действовать. За два знойных лета отсеялось больше половины класса.
В начале 1972 года, после чуть более трех лет обучения в университете, я был зачислен вторым лейтенантом в морскую пехоту. Первой моей остановкой в карьере стала семимесячная служба в учебном центре в Куантико. В морской пехоте, уникальном среди всех четырех видов Вооруженных сил, каждый офицер изначально готовится как пехотинец. Это позже он будет учиться в других школах, чтобы стать летчиком, логистом или кем-то еще. Но все офицеры начинают службу вместе, осваивая один и тот же набор базовых навыков и формируясь в единой культуре. Каждый морской пехотинец — прежде всего стрелок и должен получить квалификацию на стрельбище. Лейтенанты учатся тому, что всё, чем они будут заниматься в Корпусе, независимо от звания или должности, связано с рядовым, который атакует врага. Подобное введение в службу с общей социализацией оказывает сильное влияние на Корпус морской пехоты, пронизывая все аспекты его боевого этоса. [3]

******

Позже в том же году меня отправили на Окинаву, назначив в мое первое пехотное подразделение. Мне повезло: я попал во 2-й батальон 4-го полка морской пехоты, где большинство ключевых командиров провели годы в боях на рисовых полях, в горах и джунглях. Они хорошо знали свое дело. Они не были замкнутыми просто потому, что видели настоящий бой, они были жесткими и дружелюбными, и охотно делились своими боевыми знаниями. Мне не нужно было заслуживать их поддержку; мне предстояло ее не приобрести, а потерять.
В то же время каждый из нас создавал себе индивидуальную профессиональную репутацию. Независимо от того, прослужишь ли ты в Корпусе четыре года или сорок лет, эта репутация будет всегда следовать за тобой. Был ли ты физически здоров? Был ли ты тактически грамотен? Мог ли ты вызвать артиллерийский огонь? Мог ли ты быстро адаптироваться к изменениям? Как отвечал тебе твой взвод? Был ли ты способен подавать пример? Ты должен был быть таким же выносливым, как и твои солдаты, которых не интересовало, сколько книг ты прочитал, поэтому я старался заниматься с самыми физически подготовленными и учиться у самых тактически хитрых.
Начало семидесятых годов прошлого века было неспокойным временем в истории Америки: беспорядки, политическая возня и война, раздирающая общество. Военные не могли быть изолированы от этих социальных волнений. С окончанием призыва в армию в рядах не пользовавшихся популярностью Вооруженных сил росло число военнослужащих, бросивших школу, а также мелких преступников. Расовая напряженность, неповиновение и употребление наркотиков приводили к разладу и расколу в армейских рядах, так что у нас была своя доля расистов и наркоманов. Они пытались заразить других, и если младший офицер не руководил, твердо демонстрируя силу своей личности, число таких людей росло. Из-за военных потерь и казарменной обстановки, приведших к уходу из Корпуса слишком много хороших людей, мой взвод поначалу насчитывал всего двадцать шесть человек. Моим замкомвзвода был двадцатиоднолетний капрал Уэйн Джонсон, иммигрант из Британской Гайаны по прозвищу «Джон Уэйн». Прослужив в корпусе всего три года, причем все за границей, он выполнял работу, предназначенную для штаб-сержанта с десятилетним стажем и опытом службы. Он не терпел от своих подопечных-однолеток ни вольностей, ни разгильдяйства.
«Лейтенант, — говорил он мне, — вы должны быть тверже, чем окаменевший клюв у дятла», — дополняя, что некоторые во взводе не соответствуют стандартам морской пехоты, и что если я хочу, чтобы мои солдаты следовали за мной, я должен быть таким же крутым, как мои самые жесткие люди. Однажды я со своим взводом оказался в джунглях. Мы упорно шли несколько дней, потные, вонючие, невыспавшиеся, измотанные — обычное дело для вояк. Один парень, самый большой бунтарь во взводе, пробормотал, что хотел бы убить своего «чертового твердолобого лейтенанта». Когда капрал Джонсон привел его ко мне, я решил, что он не разрушит атмосферу доверия в нашем сплоченном взводе. Велев ему следовать за мной через джунгли к командному пункту роты, в конце пути я сказал ему, что он мог бы выстрелить мне в спину. Но у него не хватило духу.
Я мог бы написать официальный рапорт, но вместо этого отвел его к первому сержанту Мата, старшему военнослужащему сержантского состава нашей роты. Как второй лейтенант, я был старше его по званию, но это была лишь формальность — первый сержант роты наставлял нас, молодых офицеров. Он велел мне возвращаться в свой взвод, а с этим случаем он разберется сам.
Несколько дней спустя сержант сказал:
— Этот говнюк больше не служит в нашем Корпусе, лейтенант.
Бам — и человек исчез. Упакован и отправлен. Каждому лейтенанту нужен первый сержант Мата, человек с двадцатипятилетним стажем и сотней друзей в других гарнизонах. Куда делся смутьян? Да какая разница; он вылетел. Он был олицетворением тех проблем, с которыми сталкивались младшие офицеры в те дни, и подобные увольнения плохих игроков были необходимы, чтобы справиться с неспокойными временами. Корпус морской пехоты не стал снижать свои стандарты. То, что называлось «ускоренное увольнение», являлось важнейшей политикой, установленной для времен, которые, к счастью, остались в далеком прошлом.
Благодаря таким первым сержантам, как Мата, и молодому командиру батальона, который однажды станет комендантом Корпуса морской пехоты, в нашем батальоне быстро сократилось и количество мразей, и их влияние. Те, кто выжидал, быстро поняли, что к чему, и выпрямились. Почему? Потому что мало какая судьба может быть хуже, чем публичное неприятие и увольнение. Каждому нужен друг, цель и шанс стать частью чего-то бóльшего, чем он сам. Никто не хочет быть отброшенным в сторону как никчемность.
Как и военно-морские силы, морская пехота организована для переброски кораблями ВМС для высадки на вражеские берега. Мы отправлялись в путь с сорокафунтовым вещмешком и боевым снаряжением, живя с ними месяцами. Жизнь и служба была физически тяжела, что порождало у нас грубоватый, но добрый юмор. Своих 180 человек я узнал так же хорошо, как и своих братьев дома. Когда мы не отрабатывали высадку десанта, то бегали бесчисленные круги по летной палубе. Мы читали все подряд — от «Звездного десанта» Хайнлайна до исторического исследования сражения за Окинаву Николса и Шоу. Мы выпускали пар и спускали недельную зарплату за пару буйных дней на берегу в Гонконге, Сеуле, Сингапуре, Маниле и дюжине других городов, иногда к неудовольствию наших командиров. И то, что я узнал о сложностях проведения морских десантных операций во время многочисленных дальних походов в Тихом и Индийском океанах, очень пригодилось мне в будущем.
За первую дюжину лет службы в морской пехоте я командовал двумя взводами и двумя ротами, побывав в тринадцати странах на полудюжине кораблей. Где бы мы ни ходили, на каждой высадке и в каждом учении в чужих странах, я познал огромную ценность союзников. В Корее морские пехотинцы этой страны служили моими советниками и доказали свою стойкость в заледеневших холмах. Новозеландские войска в Малайзии продемонстрировали свой воинственный дух маори и научили нас воевать в джунглях, как это делали на своих островах и филиппинские войска. Энергичные и компетентные австралийцы, и спокойные представители японских Сил самообороны показали нам разные, но эффективные стили ведения боя. Эти и другие люди продемонстрировали мне незаменимую пользу от обучения у других.
Ветераны Вьетнама научили меня, что нельзя выиграть перестрелку, будучи доброжелательным. В джунглях Вьетнама вражеская тактика заключалась в том, чтобы пробраться как можно ближе к позициям морских пехотинцев, чтобы мы не могли использовать свои средства огневой поддержки. В ответ на это морпехи научились организовывать огневые мешки — определять важнейшие участки местности, по которым нужно наносить удары. Эти участки пристреливались, и с помощью простого кодового слова серия снарядов обрушивалась на врага.
В качестве примера наставничества, которое я получил, будучи молодым офицером, можно привести одного из командиров нашей роты, Энди Финлейсона, который обучал меня тонкому искусству огневой поддержки. На полигоне на Филиппинах он отработал со мной, как нанести серию артиллерийских ударов, приближая их все ближе и ближе к нашим позициям. В качестве благодарности за веру Энди в меня, я старался читать рекомендованные им книги, в том числе «Лейтенантов Ли» Дугласа Фримена и «Стратегию» Лидделла Гарта. Он призывал меня расширять свой кругозор, и я перенял этот метод наставничества на протяжении всей своей карьеры.
В последний день наших занятий я ожидал, что Энди будет управлять артиллерийской поддержкой. Ничего подобного! Он оставил меня одного управлять артиллерией, минометами и пулеметами по мере продвижения войск. Мне нужно было дать один минометный залп, положив его в двухстах ярдах перед передовыми подразделениями. Я был уверен в правильности координат и времени открытия огня, произнес кодовое слово, и мины полетели. Земля содрогнулась от серии взрывов 81-миллиметровых мин, и войска продолжили наступление. Энди кивнул и отошел. Намек был понятен: верьте в своих подчиненных после того, как вы их обучили.
С тех пор я стараюсь привить поколениям морских пехотинцев навыки эффективного использования оружия поддержки. Не стоит посылать в бой солдата с винтовкой, когда с этой задачей справится пятисотфунтовая бомба. Огневая мощь позволяет использовать потрясающие американские технологии, давая нашим солдатам решающее преимущество. Уверенность в том, что их командир знает свое дело и не станет тратить их жизни впустую, в сочетании с ожиданиями младших офицеров является ключом к получению полной самоотдачи наших солдат. Возникающая в результате этого уверенность — самое сильное оружие, доступное нам.
Шесть лет спустя мы с Энди служили вместе в батальоне, дислоцированном на Гавайях. Подразделение находилось на борту амфибийных кораблей в Индийском океане, направленных туда президентом Картером после того, как Советы вошли в Афганистан. В то же время Иран удерживал в плену пятьдесят два сотрудника американского посольства в Тегеране. Группа спецназа собиралась предпринять попытку спасения, и наша задача состояла в том, чтобы отвлечь иранцев или отреагировать на любую другую непредвиденную ситуацию. Отвлечь внимание иранских военных мы могли, захватив что-то критически важное для них.
В нашем батальоне разработали план десантирования с целью захвата крупного иранского объекта. Предполагалось, что это будет отвлекающий маневр, но после того как мы уточнили и отработали план, мы были уверены, что разгромим несколько тысяч иранских солдат, охранявших объект. Несмотря на то, что враг будет превосходить нас численно, мы были обученными ударными войсками, обладающими преимуществом внезапности. Наши истребители с авианосцев и корабельные орудия ошеломят защитников, а затем мы их перебьем. Это может показаться самонадеянным, но история полна примеров — например, действия «Каменной стены» Джексона в долине Шенандоа, — когда смелость в сочетании с продуманным планированием одерживала верх над численно превосходящим противником. В конечном итоге спасательная миссия не достигла Тегерана, и нам так и не дали сигнал к проведению операции, о чем я сожалею до сих пор — иранским фанатикам нужно было преподать урок смирения.
Я решил, что мой дом среди этих воинов, потому что меня привлекал их дерзкий, буйный, дьявольски беззаботный боевой дух. Мне нравилось быть с солдатами, заряжаться энергией от их заразительного, зачастую сардонического энтузиазма. Мы все были добровольцами, и патриотизм был заложен скорее в нашей ДНК, чем в наших словах; большинство из нас записались в армию не ради национальной идеи — мы редко чувствовали, что наша страна стоѝт за нами единым фронтом, и в основном отождествляли себя друг с другом. Мы разделяли то, что Френсис Скотт Фицджеральд называл «бунтарскими экскурсиями с привилегированными заходами в человеческое сердце». Я никогда не стремился к долгосрочной перспективе, мои цели были скромными. Я думал: «Может быть, стану капитаном» — и это позволяло мне не беспокоиться о следующей должности и сосредоточиться на том, чтобы как можно лучше выполнять свою работу на том уровне, который я занимал. Каждая неделя службы в морской пехоте флота считалась последней неделей мира. Как сказал один комендор-сержант: «Будьте готовы. На следующей неделе мы окажемся в бою».
Первые годы службы в морской пехоте научили меня основам лидерства, которые в целом сводились к принципу «КЗУ». [4]
Во-первых — это компетентность. Будьте блестящи в основополагающих знаниях и навыках. Не пытайтесь просто делать свою работу, вы должны овладеть ею. Это касается всех уровней командования по мере продвижения по службе. Анализируйте себя, выявляйте свои слабые места и совершенствуйте их. Если вы не можете пробежать три мили за восемнадцать минут, больше занимайтесь; если вы плохо слушаете, развивайте самодисциплину; если вы не умеете быстро вызывать огонь артиллерии, отрабатывайте это на практике. Ваши войска рассчитывают на вас. Конечно, иногда вы будете лажать, но не зацикливайтесь на этом. Последний совершенный человек на этой земле давно умер на кресте — просто будьте честны сами с собой и живите дальше, становясь умнее от того, чему вас научила ваша ошибка.
Все сражения, которые ведутся как обычными войсками, так и партизанами, основываются на базовых принципах — огневом превосходстве и маневре против противника. Битву решают огонь и маневр, блокирование и захват. Корпус существует для того, чтобы выигрывать сражения, и это неотделимо от подготовки морских пехотинцев, отстаивающих его ценности в трудные времена. Все, что не способствует победе в бою морских пехотинцев, имеет второстепенное значение. К сожалению, слишком многие из тех, кого я видел убитыми или ранеными, оказались неспособны справиться с базовыми обязанностями. Война чревата случайными опасностями и неосторожными действиями. Четкие приказы и неустанные практические занятия, основанные на разведывательных данных и повторяющейся отработке основных навыков, позволяют укрепить мышцы — не раз и не два, а сотни раз. Читайте историю, но углубленно изучайте лишь несколько сражений. Учиться на чужих ошибках гораздо разумнее, чем укладывать своих ребят в мешки для трупов.
Физическая сила, выносливость, умение вызывать огневую поддержку, умение читать карту, грамотная речь, тактическая хитрость, применение к местности — все это необходимые навыки. Вы должны овладеть ими и совместить так, чтобы завоевать доверие своих солдат. Лейтенант, хорошо читающий карту, ничего не стóит, если он не умеет подтягиваться.
Во-вторых, — это заинтересованность. Цитируя Тедди Рузвельта, можно сказать: «Никого не волнует, сколько вы знаете, пока они не узнают, насколько вам не все равно». В семье вы присматриваете за младшим братом. Вы интересуетесь им — как он растет, как учится, кем хочет стать. Когда ваши морские пехотинцы знают, что вы заботитесь о них, тогда вы сможете прямо говорить, когда они вас разочаровывают. Они молоды, но в морскую пехоту пошли добровольно, так что не нужно их опекать — морпехи знают, что работают не в компании по страхованию жизни. Будьте честны в своей критике, но сглаживайте плохое поведение, оставляя их мужское достоинство нетронутым.
Не проявляйте фаворитизма, превыше всего цените инициативу и агрессивность. Легче оттянуть вожжи назад, чем подталкивать робкую душу вперед. Постоянно сохраняйте социальную и личную дистанцию, помня, что есть черта, которую нельзя переступать. Однако вы должны подойти к ней как можно ближе, не теряя ни унции своего авторитета. Вы не их друг, но вы — их тренер и командир, награждающий качествами, необходимыми для победы на поле боя.
Вы узнаете их как личностей — что заставляет их «заводиться» и каковы их конкретные цели. Один стремится получить звание капрала, другому нужно рекомендательное письмо для поступления в университет, третий намерен преодолеть три мили за восемнадцать минут. Когда морские пехотинцы знаюет, что вы неравнодушны к их характерам, мечтам и развитию, то такие люди не бросят вас.
В-третьих, — это убежденность. И это сложнее и глубже, чем физическое мужество. Ваши сослуживцы первыми узнают, за что вы будете стоять и, — что еще важнее, — за что стоять не будете. Ваши подчиненные понимают это очень быстро. Озвучьте свои жесткие правила и придерживайтесь их, они ни для кого не должны стать сюрпризом. В то же время приправьте свою профессиональную страсть личным смирением и состраданием к своим солдатам. Помните: как офицер, вы должны выиграть только одну битву — за сердца своих солдат. Завоюйте их сердца, и они будут побеждать в боях.
Компетентность, заинтересованность и убежденность объединяются в один фундаментальный элемент, формирующий боевой дух ваших солдат. Лидерство означает достучаться до душ ваших солдат, вселить в них чувство приверженности и целеустремленности перед лицом настолько серьезных проблем, что их невозможно выразить словами.

******

После нескольких лет командования небольшими подразделениями я хорошо понимал, чего от меня ждут в Корпусе морской пехоты. Будь то командирская должность или штабная, я работал в организации, состоящей из моряков и морских пехотинцев, ориентированных на достижении цели, которые прямо говорили о задачах, которые должны были быть выполнены. Как именно будет достигаться цель, оставалось на мое усмотрение, но было ясно одно, — я должен добиваться результатов.
В семидесятых, и в начале восьмидесятых годов, я провел много месяцев на борту десантных кораблей в Тихом и Индийском океанах. Когда возникали кризисы, оперативные группы американского флота приводились в боевую готовность и отправлялись в район возникновения беспорядков. Именно это позволило мне впервые оказаться в водах на Ближнем Востоке в 1979 году. Благодаря тому, что наши офицеры разведки проводили подробные инструктажи, я имел возможность воочию наблюдать за тем, как быстро распространяются очаги напряженности в этом, становящемся все более жестоким, регионе.
Бóльшая часть проблем безопасности, с которыми мы сталкиваемся сегодня, возникла в 1979 году. В том году радикальная суннитская группировка захватила Великую мечеть в саудовской Мекке — самое святое место ислама. Прежде, чем группировка была уничтожена, в бойне, которая потрясла весь мусульманский мир, погибли сотни людей. В Иране утвердился революционный режим аятоллы Хомейни, который сверг шаха и поклялся враждовать с Соединенными Штатами. В том же году Советский Союз ввел войска в Афганистан, чтобы поддержать просоветское правительство, против которого выступали суннитские исламистские фундаменталисты и племенные группировки. Соединенные Штаты поддержали участие Саудовской Аравии в формировании противовеса советскому влиянию. Последствия этих катаклизмов сказались быстро: уже через год президент Ирака Саддам Хусейн начал безрезультатную восьмилетнюю войну против Ирана, которая унесла около миллиона жизней.
Отголоски того бурного года ощущаются и сегодня. Будучи молодым офицером морской пехоты, возвращавшимся в Перл-Харбор из северной части Аравийского моря, я тогда еще не знал, что эти тектонические сдвиги определят мои последующие сорок лет.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Джек Рузвельт Робинсон (1919 – 1972 гг.) — американский бейсболист, первый темнокожий игрок в Главной лиге бейбола, активный участник Движения за гражданские права.
[2] Автор имеет ввиду известного американского певца в стиле кантри.
[3] Сегодня под «этосом» понимают стиль жизни какой-либо общественной группы, ориентацию её корпоративной культуры, принятую в ней иерархию ценностей. В этом смысле этос выходит за пределы просто моральных принципов.
[4] В оригинале: 3C—competence, caring, conviction.

ГЛАВА 2
Отбирайте по отношению, обучайте по навыкам

Если вы хотите получить элитные силы, отбор имеет решающее значение. Как и любой другой организации, чтобы получить необходимые кадры, Корпусу морской пехоты приходится набирать личный состав. В середине 1970-х годов я служил свой первый срок из двух в качестве офицера по вербовке новобранцев.
В условиях, сложившихся после Вьетнама, когда призыв был отменен, было очень нелегко убедить молодого человека посвятить годы службе в Корпусе морской пехоты. В те неспокойные времена Корпус принимал слишком много отчисленных недоучек и преступников, освобожденных от тюрьмы судьями, которые считали, что служба в морской пехоте их исправит. К моменту моего второго срока исполнения должности офицера по рукрутингу, осознав, что мы можем быть хороши лишь настолько, насколько будет хорош исходный материал, на должности рекрутеров начали назначать только наиболее профессиональных наших сержантов — пехотинцев, артиллеристов, авиационных техников, танкистов и т.д. Нашим лучшим людям было поручено привлекать лучших из тех, кого они могли найти.
Философия морской пехоты заключается в том, чтобы набирать людей по их отношению и обучать их по их навыкам. В Корпусе считают, что отношение — это такая же система вооружений, как и все остальное. Мы искали определенные черты характера: стремление к приключениям, желание служить в элитных частях и намерение быть в отличной физической форме. Задача рекрутера заключалась в том, чтобы найти юношей и девушек, обладающих всеми необходимыми качествами, и отправить их в учебный лагерь, где сержанты-инструкторы творили свою магию, превращая новобранцев в морских пехотинцев.
Я обнаружил, что все рекрутеры перевезли свои семьи в захолустные городки, разбросанные по всей стране, где он обычно работал один или в небольших командах с несколькими другими людьми. Каждый день ему приходилось убеждать какую-нибудь мать в том, что морская пехота — это именно та организация, которая нужна ее сыну; или уговаривать декана, имеющего серьезные сомнения в отношении морской пехоты, позволить ему побеседовать со его студентами. Каждый вечер он приносил свою работу домой, отвечая на телефонные звонки встревоженных родителей. Он работал долгие часы и часто испытывал разочарование, не последним из которых было враждебное отношение преподавателей. Вместе со своими рекрутерами я учился искусству убеждения, находил общий язык там, где его, казалось, не могло быть, и завоевывал доверие молодых людей, напуганных овеянными легендами строевыми инструкторами морской пехоты.
В середине 1980-х годов, когда меня вновь назначили руководить вербовочным пунктом, который охватывал штаты Орегон, Айдахо, часть Вашингтона, а также Гавайи и Гуам, мой пункт по результатам находился в самом низу среди восьми аналогичных вербовочных пунктов на Западном побережье. На короткой встрече со своим командиром, он дал мне понять, что от меня ожидается переломить ситуацию — «наладить работу», как он выразился. Я принял вызов. Еще с тех времен, когда я путешествовал автостопом, я знал, что эти люди есть: молодые, энергичные, дерзкие, зачастую бунтарские, которых привлекает дух морской пехоты.
Выходя с совещания, я встретил офицера оперативного отдела.
— Лейтенант, — сказал я, — дайте мне адрес каждого вербовочного отделения.
Я принимал командование взводом «передовиков» — сержантами, имевшими выслугу от шести до двадцати восьми лет. Они хорошо зарекомендовали себя на предыдущих местах службы, и теперь им предстояло буквально вырваться на свободу. За следующие две недели я проехал и пролетел более двух тысяч миль, встречаясь индивидуально с каждым из тридцати восьми сержантов, работавших в разных городах. Мое послание им было очень простым.
— У нас с вами, — сказал я каждому рекрутеру, — есть четкая цель: четыре новобранца в месяц, которые смогут закончить учебный лагерь. Все, что вам нужно от меня, я вам обеспечу. Если все будут работать сообща, мы добьемся успеха как единая команда.
На флоте я узнал, что в гармоничных, эффективных организациях каждый военнослужащий знает миссию своего подразделения. Если вы, как командир, определяете миссию как свою ответственность, то вы уже потерпели неудачу. Это была наша миссия, а не моя лично; тридцать восемь рекрутеров были моими подчиненными. Фраза «управление и контроль», которую так часто используют для описания руководства в армии и за ее пределами, неточна. В Корпусе меня учили использовать концепцию «управление и обратная связь». Вы не контролируете каждый шаг своих подчиненных командиров; вы четко формулируете свои замыслы и предоставляете им инициативу в осуществлении действий. Затем, когда возникают неизбежные помехи или проблемы, благодаря хорошей обратной связи и предоставлению соответствующих данных, вы узнаете об этом и принимаете меры для устранения препятствия. Основываясь на обратной связи, вы устраняете проблему. Джордж Вашингтон, возглавляя революционную армию, следовал последовательности «слушать, учиться, помогать, а потом руководить». И я обнаружил, что то, что сработало для Джорджа Вашингтона, сработало и для меня.
Все дело в четких целях и эффективном наставничестве. В моем штабе в Портленде у меня было два первоклассных молодых офицера. Мой двадцатичетырехлетний оперативный офицер был достаточно энергичным и нацеленным на действия, чтобы выполнять мою работу. В то время как небольшой штаб реализовывал мои замыслы и управлял командой в соответствии с моим вѝдением, я проводил бóльшую часть каждого месяца, тренируя своих рекрутеров. Я так много ездил, что служащие гостиниц от Покателло в Айдахо до Гонолулу уже называли меня по имени.
В главном штабе Корпуса морской пехоты был издан строгий набор требований к кандидатам при отборе, который обычно срабатывал. В отдельных случаях допускались исключения для тех, кто, как и когда-то я, имел неприятности с законом или другие прегрешения. В одном из случаев, вскоре после моего прибытия, мои сотрудники отклонили заявление о вступлении в Корпус от молодого человека, который был арестован за однократное употребление кокаина. Сержант-рекрутер же в своих суждениях был убежден, что это была лишь разовая жизненная ошибка.
Судья, отправивший меня в тюрьму девятнадцатилетним подростком, преподал мне урок, но он не разрушил мое будущее. Есть огромная разница между тем, чтобы совершить ошибку и позволить этой ошибке определить тебя, пронеся плохое отношение через всю жизнь. Когда мне сообщили об отказе соискателю, я собрал свой штаб.
— Послушайте, — сказал я, — сержант в вербовочном отделении одобряет этого молодого человека. Он видит в нем характер. До тех пор, пока вы не узнаете чего-то, что упустил рекрутер, ваша обязанность — выступить за то, чтобы штаб пошел навстречу кандидату.
Того парня приняли, и он с гордостью стал морским пехотинцем, а рекрутер лично увидел, как новобранец закончил учебный лагерь.
В обмен на восьмидесятичасовую рабочую неделю рекрутер должен был верить, что его успехи в наборе молодых людей, окончивших среднюю школу, будут способствовать его карьере. Дважды в год требовалось составлять письменный отчет о служебном соответствии каждого сержанта — оценку его работы и потенциала для продвижения по службе. В 1985 году компьютеры и текстовые редакторы еще были в зачаточном состоянии, и для того, чтобы представить семьдесят шесть отчетов, было очень соблазнительно использовать стандартную форму, просто заполняя в ней пропуски — «Проявляет инициативу», «постоянно усердно работает», «отлично справляется с работой» и прочее. Учитывая, что специально отобранные рекрутеры работают сверхурочно, не покладая рук, мне хотелось написать отчеты, которые выделяли бы их из общей массы.
С помощью своих офицеров, толкового словаря и кофеина мы редактировали и шлифовали предложение за предложением, пока каждый аттестационный отчет не отражал личность и достижения человека. Памятуя о том, что эксперт аттестационной комиссии, сидевший на другом конце провода, никогда не встречался с этим сержантом, я старался точно описать каждого морского пехотинца как личность, — точно так же, как хотел бы, чтобы его оценивали, каждый из нас. Если мы стремились к этичному набору первоклассных кандидатов, я должен был убедиться, что те, кто на 100 процентов выполнял задание, получали заслуженные повышения по службе.
Не все было гладко. В самом начале моей работы один из рекрутеров вошел в мой кабинет и заявил:
— Сэр, я не собираюсь этого делать. Я не буду работать столько часов.
Его слова и отношение к делу стали достоянием гласности. Один из моих опытных комендор-сержантов сказал мне:
— Весь пункт следит за тем, как вы с этим справитесь, майор.
Тому рекрутеру я ответил:
— Ты можешь быть или трусом, или морским пехотинцем. Но ты не можешь быть и тем, и другим одновременно.
После чего разжаловал человека и закончил его карьеру в Корпусе.
Частичная самоотдача меняет все — она уменьшает ощущение того, что миссия стоит на первом месте. С первых дней службы меня учили, что морпехов должна устраивать только 100-процентная самоотдача, и совершенно не устраивать 99-процентная. Нельзя создать элитную организацию, если смотреть сквозь пальцы на то, как кто-то пытается улизнуть.
В итоге я научился предъявлять ко всем единые требования и требовать от всех одинаковых стандартов. Каждому рекрутеру я говорил: «Если в какой-то момент вы не сможете выполнить квоту, позвоните, и я пришлю кого-нибудь вам на помощь». Вскоре команда набрала обороты, и в течение тридцати девяти месяцев она занимала первое место по набору личного состава в западном округе. Большинство моих рекрутеров получили заслуженные повышения по службе или благодарности. Они научились искусству убеждения, в соответствие с программой подготовки рекрутеров в Корпусе морской пехоты. Они умели находить общий язык даже с теми школьными учителями, у которых антивьетнамские настроения переросли в антивоенные. Для меня же обучение навыкам убеждающего лидерства стало решающим фактором в эффективности моей работы.
Кроме того, до конца своей карьеры я агрессивно делегировал задачи на самый низкий уровень управления. Я следил за тем, чтобы миссии были четко поняты. Этика и честность были для всех одинаковыми. Мне стало удобно делегировать полномочия людям, которых я видел лишь раз или два в месяц. Принятие решений было децентрализовано. Тридцать восемь младших и старших сержантов, разбросанных на территории в тысячи километров, работали как одна команда, не видя друг друга. Этот случай показал мне, что подобный подход может высвободить инициативу подчиненных в любой организации.
Служба в качестве офицера по набору личного состава также познакомила меня с полезным парадоксом. С одной стороны, успех можно было измерить количественно. Его нельзя было подделать. Четкая речь или аккуратная стрижка не делали лидера лидером. Мне и моим тридцати восьми сержантам необходимо было выполнять месячную норму, однако недостаточно было просто поставлять Корпусу теплые тела. Рекрутера оценивали по результатам работы его кандидатов. Если ее новобранец становился в учебном лагере лучшим выпускником, рекрутер присутствовал на выпуске, чтобы его публично похвалили вместе с его кандидатом. Но если его кандидаты проваливались, это отражалось и в отчете рекрутера. Поскольку я придерживался строгих количественных стандартов, то научился ценить четкие результаты на выходе.
С другой стороны, достижение этих количественных результатов напрямую зависело от качественных навыков, которые не поддавались простой математической оценке. Я был тренером для тех, кто находился в местных офисах, и должен был понимать их проблемы, их сильные и слабые стороны, а также то, как они могут совершенствоваться. Все это не поддавалось количественной оценке. Наконец-то я понял, что имел ввиду президент Эйзенхауэр.
«Я скажу вам, что такое лидерство, — однажды сказал он. — Это убеждение, улаживание разногласий, обучение и терпение. Это долгая, медленная, тяжелая работа. Это единственный вид лидерства, который я знаю».

Спасибо большое.

ГЛАВА 3
Сражение

К 1990 году я уже стал полноправным, опытным морским пехотинцем (или, как говорят в Корпусе, «TOTUS PORCUS»). И пусть я ненавидел некоторые задания, связанные с моей службой в Корпусе, — например, ползание по минным полям, — я наслаждался обществом людей, которые ползали по ним вместе со мной, стиснув зубы. Не успел я оглянуться, как уже провел восемнадцать лет в командировках по всему миру, дослужился до звания подполковника и к началу 1990 года оказался на должности командира 1-го батальона 7-го полка морской пехоты, или, как часто пишут, 1/7-го батальона.
Должность была почетной. Историческое наследие в армии имеет большое значение, а историей этого батальона действительно можно было гордиться. В эпической битве на Гуадалканале во время Второй мировой войны 1/7-м батальоном командовал знаменитый Чести Пуллер. В войне в Корее Рэй Дэвис заслужил Медаль Почета, возглавив вверенный мне батальон в решающем бою на замерзшем Чосинском водохранилище, высвободив 1-ю дивизию морской пехоты из ловушки китайских коммунистов.
Я также испытывал воодушевление, потому что чувствовал себя готовым к этой работе. Морские пехотинцы меня хорошо подготовили: за время учебы в Куантико и службы на кораблях флота я освоил тактическую и огневую подготовку, обучился проведению десантных операций — т.е. основам офицерской службы в морской пехоте. Один из ветеранов Вьетнама отточил мои навыки и научил меня укреплять уверенность в людях, которыми я руководил — в предыдущем году я служил под началом уникального, талантливого боевого командира, полковника Карлтона Фулфорда, поэтому понимал человека, стоящего выше меня. В тот день, когда я принял командование на ветреном плацу гарнизона в Твентинайн-Палмс, в штате Калифорния, мне не терпелось натренировать новую команду, передавая ей полученные уроки.
Слово «батальон» возникло в XVI веке и произошло от итальянского слова battaglia, т.е. «битва». Батальон — это последний уровень командования, где командир взаимодействует со своими с войсками непосредственно, лицом к лицу. Это подразделение достаточно велико, чтобы вести длительные бои самостоятельно, и достаточно мало, чтобы обеспечить тесную связь между командиром и войсками. В батальоне численностью в девятьсот человек сержанты и офицеры знают друг друга лично, а командиры рот знают каждого из своих 180 бойцов. Батальон настолько мал и тесно связан между собой, что в нем, как в футбольной команде, формируется явно видимая индивидуальность. Это называется командным климатом, который отражает стиль управления, задаваемый командиром батальона, сержант-майором, командирами рот и их первыми сержантами. В совокупности все эти люди знают личные качества, сильные и слабые стороны каждого бойца своего батальона.
Мой батальон был недоукомплектован, в нем было менее 500 человек личного состава вместо 860, положенных по штату. И хотя это было не совсем то, чего я ожидал, назначение также стало возможностью. Такому подходу меня научили, когда я служил еще вторым лейтенантом и командовал укомплектованным наполовину взводом. Тогда сержант-майор батальона сказал нам, молодым лейтенантам, сосредоточиться на обучении молодых морских пехотинцев, которые у нас есть, а не беспокоиться о тех, которых у нас нет. Таким образом, у нас будет кадровый костяк, который мы сможем подготовить, и солдаты которого смогут обучить новобранцев, когда они к нам прибудут. Теперь я командовал недоукомплектованным батальоном, дислоцированным на пустынной базе в Твентинайн-Палмс, в штате Калифорния, где мне и пришлось заняться формированием кадрового костяка.
Поскольку любое подразделение приобретает черты личности своего командира точно так же, как спортивная команда принимает личность своего тренера, я четко сформулировал свои ожидания: мне нужна была настроенность на активные действия и инициатива во всех смыслах этого слова. Я должен был довольствоваться тем, что у меня есть, и не тратить время на нытье по поводу того, чего у меня нет.
Весной 1990 года мы провели два месяца в восточной части Тихого океана, где занимались морской десантной подготовкой, после чего, в июне, вернулись в Твентинайн-Палмс, и там, в знойной пустыне Мохаве, оценивали уровень боевой подготовки механизированных подразделений другого батальона. Затем мы вылетели на четыреста миль к северу, в отдаленный Учебный центр по ведению горной войны, расположенный среди пиков Сьерра-Невады высотой в десять тысяч футов.
В течение четырех недель мои отделения днем и ночью ходили в походы, спускались по веревкам, ориентировались на местности и соревновались друг с другом. Единственное, что нас отвлекало, — это парящие в воздухе, потрясающие пейзажи. Мы спали в палатках или под открытым небом, постоянно патрулировали, взбирались на отвесные скалы, и при этом — ни одного выходного дня, ни телевизора, ни телефонных звонков! Моей главной задачей в этой требовательной, неумолимой горной местности было воспитание командиров малых подразделений, ориентированных на безукоризненное выполнение базовых армейских навыков. Небольшие подразделения из дюжины человек, действующие вместе, в условиях, требующих напряжения всех физических сил, порождали доверие друг к другу. День за днем я видел, как мои отделения физически закаляются, создают более тесные связи, как по мере учебы растет их уверенность в себе.
Такая изоляция создавала идеальные условия для изучения персональных качеств моих морских пехотинцев. Моя цель заключалась в том, чтобы выяснить, каким командирам следует ставить те или иные задачи. Что я имею в виду? Если бы Кастер был одним из моих подчиненных командиров, я бы не поставил его в авангард; я бы отправил его вслед за более расчетливым командиром, чтобы безрассудный стиль руководства Кастера реализовался в уже прояснившейся обстановке. [1] После месяца совместной работы я уже хорошо изучил сильные и слабые стороны всех своих ротных командиров. Один из них, бывший рядовой артиллерийский наблюдатель во Вьетнаме, был зрелым и хладнокровным. Его, как надежного человека, я использовал в передовом подразделении. Второй обладал активным, можно даже сказать легко возбуждаемым умом. Он думал об одном, даже когда говорил о другом, слова вылетали из него сами собой. Его агрессивность я бы использовал, когда обстановка уже разрешилась бы сама. Третий был спокойным, властным и хитрым. Он отлично справился бы с задачей разгрома вражеской позиции. Я подбирал личности под предполагаемые задачи, будь то десантная операция, механизированная война или бой в горах, потому что наблюдал за ними во всех трех условиях.

******

Иракская армия под командованием диктатора Саддама Хусейна вторглась в Кувейт в августе 1990 года под предлогом того, что Кувейт является одной из провинций Ирака. Полагая, что ни одна страна не встанет на защиту крошечной страны, он намеревался захватить его богатые нефтяные месторождения и пополнить свою казну миллиардами. Он неправильно понял намерения Америки, полагая, что мы останемся равнодушными, но президент Джордж Буш-старший решительно выступил против агрессии, заявив: «Мы этого не потерпим». Пока разворачивались все эти события, я находился в глуши Сьерра-Невады, вдали от телевизионных новостей, сосредоточившись на трехдневном марше к району сосредоточения — грунтовой взлетно-посадочной полосе.
Мой командир полка вышел на связь со мной в полночь. Полковник Карл Фулфорд был ветераном Вьетнама. Настоящий южный джентльмен, твердый, но неизменно вежливый, он никогда не повышал голос — он просто полагал, что вы будете соответствовать его высоким требованиям. И вы им соответствовали — просто потому, что не хотели его разочаровывать. Например, в разгар одного из батальонных тактических учений он сообщил командиру батальона, что он и все его офицеры убиты. Это потребовало от сержантов руководить боевой стрельбой и захватывать свои объекты. Учения прошли успешно, и все офицеры полка усвоили этот урок. Дело было не в том, насколько хорошо действовал кто-то из нас, а в том, насколько хорошо действовало подразделение без нас.
— Джим, — сказал полковник Фулфорд, — возвращай сюда свой батальон.
— Сэр, — ответил я, — мы отправляемся в пятидесятимильный марш. Я прибуду на базу примерно через четыре дня.
В трубке повисло молчание, — видимо, полковник размышлял о том, что ему достался наименее проницательный комбат во всем Корпусе морской пехоты.
— Твой передовой отряд я ожидаю здесь к утру, — произнес он. — Всех остальных — завтра днем. И, может быть, тебе захочется почитать газету. Мы отправляемся на войну.
Я только что получил четко выраженный урок о роли командира как смотрителя любого воинского формирования: вы не можете допустить, чтобы ваше подразделение оказалось застигнутым врасплох. Не зацикливайтесь на внутренних делах своей организации. От лидеров ожидают, что они будут постоянно следить за требованиями вышестоящих штабов. В армии мы существуем для того, чтобы быть готовыми.
Для меня и моих людей настало время показать, на что мы способны.

ПОДГОТОВКА
Привести меня в форму было поручено командиру соседнего батальона Нику Пратту. Он прислал мне 125 своих лучших бойцов — командиров отделений, снайперов и первоклассных пехотинцев, которые сразу же заполнили наши вакантные должности. Когда приходится выделять в чье-то распоряжение личный состав, принято держаться за лучших из лучших, и пример Ника мне запомнился: когда перед вами стоит задача поддержать другие подразделения, выбирайте тех, от кого вам больше всего не хочется отказываться — никогда не извлекайте выгоду за счет своих товарищей. Благодаря поддержке Ника я смог заполнить важнейшие командные должности, а подкрепление присоединилось к нам буквально по дороге на аэродром. Впоследствии, когда моему подразделению было поручено выделить пехотную роту в распоряжение танкового батальона, я отправил туда своих лучших парней.
Через две недели после того, как мы покинули Сьерра-Невада, мой батальон оказался в пустыне в Саудовской Аравии. В течение пяти долгих месяцев перед нами стояла задача защищать Королевство на случай нападения иракцев из Кувейта. Мы высадились на берег, находясь в отличной физической форме, однако удушающая жара и постоянно забивающийся в глаза, носы и рты песок вызывали дизентерию. Это была грубая жизнь, без всяких удобств. Разрабатывая тактические планы, проводя учения и патрулирование, мы постепенно выбивались из сил. Я был не одинок в том, что похудел на двадцать килограммов.
В середине ноября задача изменилась: нужно было силой заставить Саддама покинуть Кувейт. Наши дипломаты передавали ему сообщение: «Убирайтесь». Если это не сработает, Коалиция, собранная президентом Бушем, перейдет в наступление и вышвырнет иракскую армию. Стратегия была проста. После того как наша авиация нанесет по иракским войскам ракетно-бомбовые удары, атакуют наши наземные силы. Две дивизии морской пехоты двинутся из Саудовской Аравии прямо на север, в Кувейт, и сковырнут иракскую армию на месте. Пока иракцы будут сражаться с нами, дивизии сухопутных войск США и союзников развернутся западнее и нанесут нокаутирующий удар слева по незащищенным дивизиям Республиканской гвардии на фланге иракских позиций.
Ответственность за прорыв передовых оборонительных линий иракцев командование 1-й дивизии морской пехоты возложило на наш полк. Операцию планировал полковник Фулфорд. Моему усиленному батальону из 1250 морских пехотинцев, моряков и кувейтских солдат, размещенных на «Хаммерах» и гусеничных амфибийных машинах, при поддержке восемнадцати танков предстояло проделать проходы через две полосы заграждений и соответствующие минные поля. Затем мы должны были прорвать позиции окопавшегося противника, у которого была бронетехника.
Чтобы пробить два параллельных прохода, через которые должны были пройти тысячи морских пехотинцев, я выбрал двух самых смышленых капитанов. В подразделении каждого капитана были танки, саперы и пехота. Батальон я разбил на тринадцать штурмовых отрядов, придав танки пехотным взводам и организовав группы по проделыванию проходов в минных полях и по борьбе с бронетехникой. Вступив в бой, я не собирался менять организацию. Если отряд увяз бы в бою или понес большие потери, другой отряд обходил противника с фланга. Незнакомые люди не очень хорошо сражаются вместе, и я помнил, что в бою нельзя перестраиваться. Мне нужно было, чтобы военнослужащие каждой группы знали друг друга настолько хорошо, чтобы они могли предсказать реакцию друг друга.
Большинство солдат находилось в темных машинах без иллюминаторов и не могло видеть, что происходит вокруг. На тренировках я видел, как мои сержанты бросали камни в «Амтраки», чтобы морпехи, сидевшие внутри, привыкали слышать звон осколков от своих машин. Командиры штурмовых подразделений, выглядывающие из люков, сами решали, насколько близко они смогут сблизиться с противником, прежде чем машины станут мишенями, а не защитой. Затем они открывали рампы, чтобы мои молодые волки высыпали наружу и атаковали, пока наша авиация и артиллерия наносили удары по врагу.
Каждое воскресенье мы планировали учения, на протяжении шести дней отрабатывали в пустыне свои действия, а в следующее воскресенье оттачивали план. Это был методичный ритм, с каждой неделей наше лезвие становилось все острее. Полковник Фулфорд заходил к нам время от времени, но он больше полагался на доверие, полагая, что ваш профессионализм равен его профессионализму. Его спокойная уверенность и компетентность были заразительны для всего полка, который теперь назывался «Тактическая группа “Потрошитель”». Морская пехота — боевые войска общего назначения, но на этот раз нам предстояло сражаться не на пляже и не в джунглях. Это будет первая механизированная атака морской пехоты против полностью окопавшегося, прикрытого броней противника. Фулфорд подчеркивал одну вещь: не зацикливайтесь на атаке; если не работает что-то одно, переходите к другому; переключайте передачи; не теряйте темп; импровизируйте. Его послание было простым: сделайте это. Я и мои товарищи, командиры батальонов, впитывали в себя уверенный дух этого сдержанного, но свирепого воина. Полковник дал мне понять, что после начала сражения от меня не ждут, что я буду перезванивать, чтобы запрашивать инструкции. Мне нужно было использовать свою агрессивную инициативу в соответствии с его замыслом.
Я и командиры штурмовых подразделений отрабатывали маневры на технике до тех пор, пока не могли выполнять их во сне. Для экономии топлива и моторесурса боевых машин командиры перегоняли горстку гораздо более легких «Хаммеров» в пустыню, где мы рассредоточивались и вели переговоры по тактическим радиосетям, как будто командовали целыми подразделениями. Мы отрабатывали свои командные навыки, не тратя время подчиненных, которые без устали тренировались.
Я заставлял батальон перемещаться и разбивать лагерь каждые несколько дней, чтобы все привыкли немедленно собираться в боевой порядок, ночью или днем. Для этого я адаптировал способ, использовавшийся римскими легионами, которые строили полевые укрепленные лагеря прямоугольной формы. Наш лагерь был организован в форме треугольника, чтобы каждый человек знал, где он находится. Треугольник всегда был направлен на север, в сторону врага. Днем или ночью, независимо от того, где мы разбивали лагерь, каждый военнослужащий знал точное расположение минометных позиций, палатки связистов, склада горючего и своего командного пункта. Подразделение всегда было ориентировано на врага, поэтому в любой момент могло развернуться в боевой порядок. У нас было всего несколько очков ночного видения и комплектов спутниковой навигации GPS, и нашим основным инструментом ориентирования на местности был компас. Мы практиковались в ночных передвижениях, пока такой способ прорыва не стал для нас второй натурой. Часто я просил наших авиадиспетчеров направлять полеты авиации морской пехоты над нашим лагерем. Когда над твоей головой на скорости пятьсот миль в час проносится истребитель F-18, ты уже знаешь, что будет с твоим врагом.
Такой порядок продолжался нескольких месяцев, все уже привыкли спать на земле без коек. По ночам мы сидели вместе, как лейтенанты Горацио Нельсона, и обсуждали тактику, передвигая на песке камни, имитирующие наши подразделения. Сидя на песчаных дюнах, я доставал из рюкзака книги, в которых рассказывалось о том, как вели войну в пустыне другие. Они позволяли мне представить хаос и то, что может пойти не так.
На искусно оборудованных песчаных площадках, некоторые из которых были размером с футбольное поле, каждый командир взвода и каждый командир отделения отрабатывал свои задачи. Наши саперы объясняли, как под прикрытием огня авиации и артиллерии, они будут подрывать заряды разминирования, чтобы открыть путь через минные поля. Один из ланс-капралов объяснил, как, следуя за головными танками, он поведет свой бронированный бульдозер, чтобы засыпать вражеские траншеи. Все сержанты подготовили свои «планы доставки», в которых подробно описывалось, какие подразделения пересаживаются на другие машины, если одна из них будет подбита. Командиры пехотных штурмовых групп описывали, как они будут расширять брешь в позициях противника. Медики и врачи рассказывали о порядке эвакуации раненых пехотинцев из подбитых машин на минных полях. Мы отрабатывали каждый боевой навык и каждую нештатную ситуацию до тех пор, пока мои солдаты не стали смотреть на меня так, словно я считал их идиотами. Все настолько хорошо узнали работу друг друга, что могли приспособиться к любой неожиданности. Я намеревался отрабатывать наши действия до тех пор, пока мы не сможем импровизировать на поле боя так, как джазмен в Новом Орлеане, а для этого нужно было овладеть боевыми средствами так, как джазовый музыкант овладевает своим музыкальным инструментом.
Во время службы в канун Рождества полковник Фулфорд отвел меня в сторонку. Стоя в тени, мы наблюдали, как наши солдаты поют рождественские гимны, улыбаются и смеются. Пять месяцев они провели в пустыне, жили в тяжелых условиях вдали от дома, и я сказал им, что то, каким будет это Рождество — их самым лучшим или самым худшим, — зависит от того, как они к этому отнесутся. Они решили сделать его самым лучшим. Полковник Фулфорд тихо предупредил меня о том, что ждет впереди.
— Армейцы провели серию опытных учений по преодолению иракских заграждений, — сказал он. — Следует ожидать очень больших потерь при штурме.
Я спросил, каких именно.
— Почти половина личного состава убитыми и ранеными.
По запросу полк должны были поддерживать множество самолетов и более сорока восьми артиллерийских орудий, призванных обстреливать иракцев, прикрывавших свои минные поля. Мы разработали план огневой поддержки, который, по нашему мнению, был достаточным для изоляции места прорыва, имевшего форму перевернутой буквы «U», окаймляющей нас слева, справа и спереди. Но слова полковника Фулфорда отрезвили меня. После его ухода я долго лежал без сна в своем спальном мешке.
На Рождество я вызвал свою штабную группу, отвечавшую за огневую поддержку. Люди, гордившиеся своим планом, были ошарашены и ошеломлены, когда я разорвал его пополам. Мне хотелось опровергнуть итоги учений о больших потерях на минных полях.
— Начните сначала, — сказал я. — Я хочу, чтобы внутри этой «U» погибло все, включая земляных червей.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ НАСТРОЙ
Пехота моего батальона была обучена, но, за исключением дюжины ветеранов Вьетнама, у нее не было опыта реального боя. Бой предполагает такой уровень интенсивности, к которому трудно подготовиться даже при самых изнурительных тренировках. Как подготовить бойцов к шоку от сражения? Прежде всего, необходимо убедиться, что тренировки настолько сложны и разнообразны, что избавляют от самоуспокоенности и формируют мышечную память — инстинктивные рефлексы — в сознании, дисциплинированном для распознавания неожиданностей и реагирования на них. А после того как ваши бойцы пройдут обучение, вы должны убедиться, что они служат в одном подразделении достаточно долго, чтобы узнать своих собратьев и выработать доверие и уверенность друг в друге. После того как эта задача будет решена, следующий этап боевой подготовки — практические занятия, когда бойцы сосредоточенно отрабатывают навыки, которые будут входить в их инструментарий в бою. С ментальной точки зрения, это шаг за пределы обучения боевым навыкам, который должен осуществляться во время любой паузы в бою, будь то время между патрулированием или перед спланированной атакой. Для проведения практических занятий мы использовали любую возможность.
Я вспомнил, что писал Джордж Вашингтон Конгрессу в начале нашей войны за независимость: «Люди, привыкшие к опасности, встречают ее без колебаний; в то время как войска, не привыкшие к службе, часто чувствуют опасность там, где ее нет».
Ключом к подготовке тех, кто еще не был в бою, была визуализация. Цель заключалась в том, чтобы каждый солдат прошел дюжину «боев», умственных и физических, прежде чем он сделает свой первый выстрел в реальном бою, почувствует вкус пороховой гари на зубах или увидит кровь, просачивающуюся в грязь.
Я хотел, чтобы мои солдаты представляли, что будет происходить, создавали мысленные образы, думали о взрывах, выкриках с приказами и, прежде всего, об оглушительной какофонии. В бою настолько шумно, что трудно расслышать — не говоря уже о том, чтобы понять, — как кто-то пытается приказать вам сделать посреди этого хаоса. В этот момент должна включиться мышечная память тренировок и учений; приходится принимать быстрые решения, не имея достаточной информации. Каждый воин должен знать свое оружие, свою работу и реакцию товарищей настолько хорошо, чтобы действовать без колебаний. У отбивающего в бейсболе есть четверть секунды, чтобы оценить траекторию брошенного мяча и замахнуться битой. У него нет времени на раздумья. Он столько раз тренировался, что расчеты, стóит ли замахиваться, происходят автоматически, впечатанные в его мышечную память. То же самое можно сказать и о солдате, участвующем в ближнем бою.
Интенсивной практики также требует выработка навыков четкой устной речи. Мы все слышали записи звонков в службу 911, в которых какие-то сумасшедшие люди что-то невнятно говорят. Представьте себе, что вы пытаетесь дать четкие, краткие, точные описания и приказы по радио, когда вы находитесь под вражеским огнем. Вот так день за днем я заставлял своих сержантов и командиров взводов говорить по рации, отвечая на внезапные вводные, призванные вызвать стресс.
В пустыне Саудовской Аравии рабочий день никогда не заканчивался, выходных не было, как не было и электронной почты. По ночам я отправлялся на боевые позиции — во время несения сторожевой службы ночью солдаты могут рассказать вам много интересного. Дома телевизионные новости и графики о предполагаемых потерях тревожили семьи. Эти же вопросы подпитывались почтой, приходящей моим морским пехотинцам и медикам ВМС.
«План есть у каждого, — говорил Майк Тайсон, — ровно до тех пор, пока ему не дадут в морду». Подготовленный боец знает, что его собьют с ног, он предвидит это еще до начала потасовки; поэтому я вслух объяснял своим бойцам, как может сорваться наша атака. «Что, если меня убьют? — спрашивал я их на наших неформальных занятиях. — Что, если радиосвязь будет потеряна ночью во время химической атаки?»
«Капрал, ваша огневая группа продвигается вперед под прикрытием танка, пули отскакивают от брони. Слева от вас инженерная машина проделывает проход. Ваши действия? Кому вы докладываете?»
Благодаря тому, что у всех была общая ментальная модель предстоящего боя, каждый человек понимал общую картину и мог адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам. Проигрывая свои действия на песке и представляя себе неудачи, потери и химические атаки, мы обретали неумолимую уверенность в своей способности адаптироваться. Я считаю, что подобный способ визуализации — прохождение через то, что ждет нас впереди, привыкание сердец и умов к неожиданностям — является важнейшим инструментом управления.
Чтобы показать, как будут заботится о наших раненых, я собрал свой батальон на показные занятия. Нашим амфитеатром стали песчаные дюны. Пока сержант-майор Дуайт Уокер держал секундомер, засекая время, на двух грузовиках подъехали наши медики. Из них выпрыгнули два наших хирурга, за ними последовали батальонные повара, которые выставили охранение, пока санитары устанавливали палатки и генераторы. Через двадцать минут медицинский пункт батальона был готов к приему пациентов. Тем самым я хотел продемонстрировать, что ни один морской пехотинец не будет томиться без немедленной помощи.
Вся эта подготовка давала мне уверенность в своих людях, но не менее важно было убедиться, что они также уверены во мне. Несмотря на то что письма и журналы из дома предвещали большие потери, особенно для тех, кто будет идти в первом эшелоне атаки, мы знали, что мы хитрее и лучше подготовлены, чем враг.

«ПОДЗОРНЫЕ ТРУБЫ»
Хотя в равнинной пустыне у меня была возможность видеть большинство своих подразделений, я все равно делегировал тактическое командование на самый низший уровень руководства. Находясь в атаке, я не собирался выкрикивать приказы капралам. Командиры каждого подразделения знали мой замысел: проделать проходы через минные поля и, вступив в ближний бой, уничтожить противника. Ведя маневренный бой, они также должны были вызывать огневую поддержку и эвакуировать раненых.
Находиться в курсе событий было для меня менее приоритетной задачей. Прослушивая их тактические радиосети, я мог получать информацию, не вмешиваясь в работу. Но мне нужно было нечто большее. С помощью одного из способов, подсмотренного в своих книгах, я намеревался собирать информацию с помощью «подзорных труб», в обход обычных каналов связи. Этот способ я скопировал у Фридриха Великого, Веллингтона, Роммеля и других полководцев.
Из прочитанного я понимал, что мне нужно знать больше, чем можно было ожидать от погруженных в свою работу командиров, действующих против врага. Я хотел знать уровень усталости подчиненных, моральный дух их подразделений и положение противника. Чтобы получать беспристрастные отчеты в сжатой форме, минуя обычные каналы управления, я использовал офицеров, которые обладали здравым тактическим суждением, неизменным тактом, инициативой и эмпатией.
В батальоне нет подразделения, название или позывной которого начинался бы с буквы «J» (Джей), поэтому своих офицеров-«подзорных труб» я обозначил буквой армейского фонетического алфавита — «Джульет». Например, я перераспределил людей из отделения личного состава своего штаба так, чтобы помочь с прибывающими ранеными. Это оставило моего адъютанта, который понимал мой план сражения и мой замысел, без работы, поэтому ему предстояло выполнять роль офицера группы «Джульет». В нее было отобрано еще три офицера, которые встречались со мной по утрам. Они знали наш план и понимали, какая информация мне нужна, чтобы не застать меня врасплох. Понимая мой замысел, они затем перемещались между моими рассредоточенными подразделениями. Их единственной задачей было держать меня в курсе событий и одновременно придавать человеческое лицо моему замыслу. Если к вам поступает информация по нескольким каналам, а сами вы неравнодушны и всецело погружаетесь в дело, то у вас развивается более глубокое понимание обстановки.
Каждому командиру и главнокомандующему нужны инструменты для сканирования горизонта на предмет опасности или возможностей. Группа «Джульет» оказалась для меня бесценной, обеспечивая постоянный поток беспристрастной информации. Я выбрал людей, которые, как я был уверен, сохранят доверие. Что не позволяло моим подчиненным командирам воспринимать группу «Джульет» как шпионскую сеть, так способность ее офицеров сохранять конфиденциальность, когда командиры делились своими проблемами. Они знали, что информация будет передана только мне и никому другому.

ЗНАЙ СВОИ СИЛЬНЫЕ СТОРОНЫ… И СЛАБОСТИ ТОЖЕ
На войне даже самая великая победа омрачается трагедией. Это не похоже на бизнес — потерю денег на рынке или невыполнение плана продаж. Первостепенное значение имеет человеческое и моральное измерение. В бою, как сказал однажды Наполеон, моральный фактор относится к физическому в соотношении три к одному. Сочетание нематериальных качеств — уверенности, доверия, гармонии и привязанности друг к другу, которые опираются на физическую силу, умственную гибкость и духовную стойкость каждого человека, — порождает сплоченные подразделения, способные доминировать на поле боя. Но смерть всегда рядом.
Добровольно рисковать жизнью; идти в бой, зная, что при этом ты можешь прекратить свое существование, — противоестественный поступок. Лишить жизни такое же человеческое существо или наблюдать за гибелью близких товарищей —эмоциональное потрясение подобного рода очень сильно. В романе Майкла Шаары «Ангелы-убийцы» приводятся слова Роберта Э. Ли: «Чтобы быть хорошим солдатом, нужно любить армию, но чтобы быть хорошим офицером, вы должны быть готовы отдать приказ о смерти того, что вы любите. Это… очень трудно сделать. Такого не требует ни одна другая профессия, и это одна из причин, почему так мало хороших офицеров, хотя есть много хороших мужчин».
Чтобы сохранить эмоциональное равновесие, я знал, что во время боя мне нельзя сообщать о потерях, не говоря уже об их именах. Я приказал своим подчиненным не сообщать мне ни имен, ни количества раненых, если только под угрозой не окажется их боевая задача. Оказывать помощь раненым и быстро их эвакуировать должны были врачи и санитары, а также повара, выступавшие в качестве носильщиков, я же должен был сосредоточиться исключительно на выполнении своей боевой задачи. На каком-то уровне я знал каждого из своих людей, и мне не хотелось думать об их лицах, если кого-то ранят.
Как командир, предвидящий большие потери, я должен был отделить свои эмоции, иначе мне пришлось бы отвлекаться от того, что нужно сделать. Задача превыше всего, а личные утешения могли подождать другого дня. Я знал свои ограничения. Разбираться со всем этим будем позже, на берегу Колумбии.

ВПЕРЕД, В АТАКУ!
Гомер описывал Троянскую войну как дикую и беспорядочную схватку, бурю пыли и дыма, сосредоточие хриплых криков и окровавленных мечей, какофонии и иррациональности. С тех пор полководцы в своем воображении тщетно ищут упорядоченное поле боя, действия на котором разворачивается по плану. Но его не существует.
У генерала Улисса С. Гранта, который знал толк в войне, были свои критерии для лидеров, которые сводились к следующим: смирению; твердости характера, чтобы уметь принимать удары на ходу; и единомыслию, чтобы оставаться непреклонным, когда все летит кувырком, и одновременно с достаточной умственной гибкостью, чтобы адаптироваться, когда их подход не работает. Именно так я представлял себе своих морских пехотинцев в бою. При этом они обрушивали на противника каскадную серию катастроф, разрушая его слаженность и порождая состояние растерянности и неспособности сконцентрировать свои мысли и силы.
После более чем месяца бомбардировок, на рассвете 24-го февраля 1991 года, мы начали наземную атаку. Иракцы подожгли сотни нефтяных скважин, и ужасный смог покрыл местность, закрыв Солнце. Продвигаясь всю ночь, на рассвете мы подошли к первой полосе препятствий. Иракские инженеры построили надежную оборону, состоящую из сложных минных полей, колючей проволоки, глубоких траншей и заграждений, которые прикрывались окопавшимися войсками и артиллерией.
Пока наша артиллерия и авиация осуществляли огневую поддержку, саперы, под прикрытием наших танков, устремились вперед, стреляя из реактивных установок разминирования, чтобы подорвать мины и проделать проходы в минных полях. Затем наши танки и бронированные бульдозеры продвигались вперед и проделывали проходы, отбрасывая в сторону уцелевшие мины. После того как проходы были разминированы, танки и пехота пошли по ним, чтобы уничтожить врагов в траншеях. Когда мы поспешили ко второму рубежу, то открыли путь для двадцати тысяч морских пехотинцев позади нас. На учениях наш самый быстрый прорыв занял двадцать одну минуту. В реальном бою мы справились за одиннадцать. Неустанные тренировки принесли свои плоды; наши непрекращающиеся бомбардировки ослабили желание иракцев сражаться. Их артиллерийские обстрелы были беспорядочными и случайными, огонь из танковых пушек и пулеметов был слабым. Когда трусливых иракских солдат выводили с поля боя, я испытывал восхищение теми немногими, кто продолжал сражаться. Но продвигаясь вперед, мои солдаты знали, что впереди их ждет еще более сложная полоса препятствий.

******

Во время штурма мне не хотелось, чтобы командиры рот тратили время на передачу мне информации, которую я мог бы получить, просто находясь рядом с ними. Из люка своей командирской машины я мог видеть свои подразделения в открытой пустыне вокруг меня. Уверен, это было странное зрелище для наших ветеранов Вьетнама, которые в джунглях не могли что-либо разглядеть на расстоянии и десяти футов. Я следил за радиосетями штурмовых рот, время от времени переговариваясь по батальонной сети или информируя полк. Прислушиваясь к тону голосов их командиров, я мог понять, что происходит с их точки зрения. Прорвавшись через передовые позиции противника, батальон устремился ко второй, более сложной полосе препятствий, расположенной в девяти милях дальше на север. Я понимал, что скорость имеет огромное значение: иракцы теперь знали, где мы наносим основной удар по их главной оборонительной линии, и нам не хотелось давать им время на укрепление этого участка обороны.
На втором рубеже противник оказался более решительный, который сражался более упорно; на минах подорвалось несколько танков и других машин, мы понесли потери. Наше продвижение замедлил артиллерийский огонь, но он не смог нас полностью остановить. В какой-то момент я свалился в воронку, и присев внутри нее, заметил муравья, пытавшегося выползти наружу. Когда я зачерпнул немного грязи, муравей упал обратно в нору, но продолжил карабкаться. Я снова зачерпнул горсть.
— Не выходите наружу, мистер Муравей, — сказал я ему. — Здесь вы в большей безопасности.
Как только наша авиация и артиллерия заставили замолчать вражеские орудия, мы двинулись дальше. На агропункте под названием «Ферма Эмира» позиции удерживал окопавшийся иракский батальон, ведя минометный огонь. Бронемашины роты «Браво» открыли рампы в шестистах пятидесяти ярдах от окопавшегося противника. Спешившись, морские пехотинцы устремились вперед, а иракцы, найдя в себе мужество, открыли ответный огонь. Затем над нашими головами пронесся F-18 и сбросил пятисотфунтовую бомбу. На этом все закончилось — оставшиеся в живых люди устремились к моим морпехам, подняв руки вверх.
На всем южном фронте наступление Коалиции ускорялось. Основные этапы планирования и тренировок, многократные обсуждения, обмен мнениями между генералами по поводу общей стратегии, интенсивные бомбардировки, одновременный прорыв через минные поля в нескольких местах — все это слилось воедино в жестокой гармонии. Уже к полудню морские пехотинцы значительно опередили график наступления. Вышестоящее командование предполагало, что отравляющий газ, мины и вражеский огонь нанесут штурмовым батальонам тяжелые потери, поэтому последующая задача моему батальону не ставилась. Теперь же мне приходилось сдерживать свои передовые подразделения, потому что мы сильно превысили ожидания.
На третий день операции, набрав еще больший темп, мы устремились к Кувейтскому международному аэропорту. Из-за десятков горящих нефтяных вышек дым был настолько густым, что мы могли видеть вперед лишь на несколько сотен ярдов. В полдень мне пришлось включить фонарик, чтобы прочитать карту. Используя свои «подзорные трубы», слушая радиосети и сотрудников своего штаба, я мог находиться в курсе событий, не прерываясь на проведение совещаний. Мы не сбавляли темпа. Приказов я отдавал мало, предоставляя командирам штурмовых подразделений самостоятельно принимать решения.
Это был разгром. При запуске любого вражеского двигателя внутреннего сгорания создавалась тепловая сигнатура, которая светилась в наших тепловизионных прицелах. Каждая машина и часть ее брони становились мишенью. Мы продвигались в густом маслянистом дыму, напоминающем Дантов «Ад», над нами низко пролетали боевые вертолеты «Кобра». Иракские танки и бронетехника были разбросаны, раздавлены, разнесены в щепки или разорваны на части, словно здесь пронесся торнадо, разбрасывая по сторонам разбитые машины и расчлененные тела. Лишь немногие из трупов напоминали людей. Большинство из них было выжжено до черноты и уменьшилось вдвое.
Я находился с передовым отрядом, когда мы приблизились к большому карьеру, который сильно ограничивал нас с правого фланга. Батальон двигался к высоковольтным линиям электропередач, все еще стоящим посреди безлюдной пустыни. За три дня я почти не отдыхал, и пока мы проезжали мимо карьера, в моем усталом сознании ничего необычного не происходило. Внезапно горизонт впереди нас озарился вспышками, а также потоками зеленых трассеров. Линии электропередач послужили для ожидающего врага идеальным ориентиром, танки и пулеметы были наведены, пристреляны и готовы к стрельбе. В тот же момент иракская механизированная рота, укрывшаяся в карьере, через который мы прошли, ударила нам в тыл, бросившись в атаку на мои тыловые подразделения. Бывают и более счастливые времена, чем попадание в засаду, и ничто так не напомнило о том, что я далеко не фон Клаузевиц, как окружение моего батальона в открытой пустыне.
В самый разгар вражеской атаки я увидел лейтенанта Криса Вудбриджа, который маневрировал впереди меня, стоя в башенке своего «Хамви». Грузный игрок в регби с вечной ухмылкой, Вуди возглавлял противотанковый взвод. Пока я смотрел, его машина исчезла в столбе песка и дыма — прямое попадание танкового снаряда. Мимо меня прошла взрывная волна.
Я отвернулся, выкинув из головы мысль о прямом попадании, и приказал подразделениям сместиться дальше вправо, чтобы получить пространство для маневра, и ввести в бой наши танки. Взглянув в тыл, я увидел красные ракеты — наше подразделение материально-технического обеспечения и снабжения под командованием лейтенанта Джеффа Хукса подавало сигнал о том, что его атакуют. К счастью, каждый третий день на протяжении шести месяцев Джефф вместе со своим комендор-сержантом Кендаллом Хаффом обучали своих санитаров, поваров, водителей, инженеров, писарей и механиков сражаться как пехота. Сейчас, когда они столкнулись с врагом, их обучение приносило свои плоды.
Теперь они подбивали вражеские машины, а наши минометы с юга и севера вели огонь по врагу, находившемуся в карьере и перед нашим фронтом. Когда иракцы появились, повара и саперы энергично ответили пулеметным огнем и противотанковыми ракетами, которыми подбивали иракские машины. Бой закончился через двенадцать минут, и ухмыляющиеся санитары и механики приветствовали прибывшее подкрепление из пехоты. Я поспешил вернуться, чтобы присоединиться к ним. Мои люди вытащили меня из затруднительного положения, но поскольку они обладали мышечной памятью и стальными нервами, они также разгромили врага, разрушив его систему принятия решений.
По мере продолжения наступления, ряд иракцев оказывал сопротивление, но большинство быстро сдавалось. В середине дня полковник Фулфорд созвал своих командиров: мы должны были продолжить атаку и прорваться в Кувейт-Сити до наступления темноты, на несколько дней раньше запланированного срока. Быстро отдав приказ, я повернулся к своему «Хамви».
— Узнал что-нибудь за сегодня, Джим? — тихо спросил Фулфорд.
Мы оба знали, что мои морпехи выручили меня в карьере.
— Да, сэр.
— Хорошо, — сказал он, уходя. Он не стал уточнять, о чем идет речь.
Вернувшись в свой батальон, я собрал боевых командиров для быстрого инструктажа. К нам присоединился и Вуди, растрепанный, покрытый грязью, но невредимый и по-прежнему широко улыбающийся.
— Я думал, ты погиб, — сказал я.
— Я тоже, сэр. — Вуди усмехнулся. — Этот снаряд вывалил на нас тонну грязи.
После взрыва я вытеснил лейтенанта и его людей из своего сознания. Однако человеческий разум — это удивительная вещь. Когда я пишу о Вуди четверть века спустя, чувство облегчения так же сильно, как и все эти годы назад, когда он мне ухмылялся.

******

После месяца бомбардировок и ста часов наземных атак иракская армия была основательно потрепана и изгнана из Кувейта. Я же научился не придавать большого значения оценкам противника до тех пор, пока мы с ним не сразимся в бою. Хотя в моем батальоне было с десяток раненых, я чувствовал огромное облегчение от того, что ни один морской пехотинец, моряк или кувейтец не был убит — в будущем мне уже не будет сопутствовать такая удача. Видя облегчение и радость кувейтского народа, мы все познали, как выглядит победа. И хотя в то время я этого не осознавал, возможности, боевой дух и уверенность 1-го батальона 7-й бригады морской пехоты стали для меня тем мерилом, которое можно будет использовать при подготовке подразделений в будущих войнах. Я знал, как выглядят уверенные в себе бойцы, идущие в атаку.
В течение нескольких месяцев после возвращения в Соединенные Штаты у меня все больше росло недовольство тем, что мои бойцы не получали индивидуального признания. Армейская служба на передовой сопряжена с опасностью, и признание доблести имеет решающее значение. Вопреки совету старшего офицера, который сказал мне, что протест против действий старших по званию может положить конец моей карьере, и решив добиться соответствующих наград для своих солдат, я написал командующему Экспедиционным соединением морской пехоты генерал-лейтенанту Роберту Джонстону письмо, в котором выразил свои опасения, и сразу же получил урок власти от генерала: генерал Джонстон лично позвонил мне и заверил, что исправит ситуацию. Уже через неделю я получил долгожданное известие о соответствующем признании. Наступило время, когда пример этого генерала стал для меня руководством к действию в подобных ситуациях, которые привлекали мое внимание. Если мы хотим отдать дань уважения тем, кто сражается с нашими врагами, необходимо преодолеть задержки или скупость в награждении военнослужащих, находящихся на передовой. (См. также приложение А.)
Высшим критерием военной компетентности является война. Кампания была победоносной, наши потери были гораздо меньше, чем кто-либо прогнозировал. Большая заслуга в этом принадлежит поразительным улучшениям в технологиях обнаружения и уничтожения наземных целей с воздуха. В более широком смысле американские военные за два десятилетия, прошедшие после Вьетнама, разработали доктрину ведения механизированной войны, которая максимально использовала наши преимущества в маневре и мобильности. На геополитическом уровне президент Джордж Буш-старший продемонстрировал тройной выигрыш государственного мышления. На дипломатическом фронте он собрал коалицию западных и арабских государств; на военном фронте он предоставил своим генералам необходимые силы и политическое руководство; а на политическом фронте он избежал чрезмерных действий после достижения своей главной цели — освобождения Кувейта.
«Этого не будет», — заявил он, и Америка с впечатляющей решимостью подкрепила эти слова, вышвырнув Саддама из Кувейта.
По моему военному мнению, президент Джордж Буш-старший знал, как закончить войну на наших условиях. Когда он сказал, что Америка начнет действовать, мы так и сделали. Он одобрял развертывание подавляющих сил, чтобы вынудить противника уйти или быстро закончить войну. Он избегал таких софистических решений, как установление предельной численности войск или определение даты, когда мы должны будем прекратить боевые действия и уйти.
Он планомерно добивался поддержки населения, одобрения Конгресса и согласия ООН. Он поставил четкую, ограниченную конечную цель и использовал дипломатию для формирования военной коалиции, в которую вошли союзники, с которыми мы вместе никогда не воевали. Он выслушивал противоположные точки зрения и направлял ход подготовки, не обижая и не исключая ни одну из заинтересованных сторон, но при этом твердо придерживаясь своей стратегической цели.
Под его мудрым руководством не было никакой «ползучести» в основной задаче. К сожалению, в последующем у нас не получится придерживаться такой же стратегической дисциплины.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Автор имеет ввиду битву при Литтл-Биг-Хорн, состоявшуюся в 1876 году между союзом индейских племен Лакота и Шайеннов и 7-м кавалерийским полком Армии США под командованием Джорджа Кастера, который прославился безрассудной храбростью и необдуманностью действий.

Спасибо большое.

ГЛАВА 4
Расширение кругозора

После восьми месяцев войны в заливе я вернулся в новую глобальную обстановку. Многим казалось, что наступил «конец истории», [1] что больше между крупными державами не будет войн, что либеральная демократия победила коммунизм. Саддама вернули в его клетку, а наши войска наслаждались парадом в Нью-Йорке по Бродвею — событие, которое за четверть века, прошедшие с тех пор, так и не повторилось. Распалась Организация варшавского договора, вслед за ним последовал распад Советского Союза. Осенью 1992 года президент Буш и президент России Борис Ельцин объявили, что Холодная война закончилась. США и НАТО успешно держали оборону, пока внутренние противоречия разлагали Советский Союз изнутри, а Советская армия истекала кровью в Афганистане. Американский Сенат ратифицировал значительное взаимное сокращение количества американских и российских ядерных боеголовок.
Следующие несколько лет оказались неоднозначными. Положительным моментом было то, что двенадцать государств Западной Европы сблизились и образовали Европейский Союз. Восточная Европа потянулась к Западу, а военный переворот в России провалился. Из негативных моментов можно отметить то, что в Югославии разразилась гражданская война, а Китай провел ядерные испытания, чтобы усовершенствовать свое стратегическое оружие. После гибели восемнадцати американских солдат новоизбранный президент Билл Клинтон вывел миротворческие силы США из Сомали. Реальность грубо намекала на грядущий мировой беспорядок.
Наша государственная оценка ситуации в мире оказала самое серьезное влияние на американские вооруженные силы. На горизонте не предвиделось никаких крупных войн, а давление со стороны «дивидендов мира» привело к серьезному сокращению военного бюджета, когда мы возвращались домой после войны в Персидском заливе. Передав свою должность командира батальона, я был направлен в распоряжение штаба Корпуса морской пехоты в Пентагоне — обычная служебная ротация в карьере офицера, когда должности распределялись между вспомогательными и боевыми частями, а на каждые четыре-пять лет службы приходился год учебы. Теперь я отвечал за назначение на конкретные должности всех действующих и завербованных морских пехотинцев. Мое отдел рассматривал и утверждал продолжение службы каждого рядового морского пехотинца, который хотел остаться в Корпусе на дополнительный срок. Работа была тяжелой — Корпус морской пехоты находился в процессе стремительного сокращения своих сил, численность личного состава предстояло снизить с более чем 189 тысяч до 172 тысяч человек. Девять процентов всех действующих морских пехотинцев должны были уйти в отставку или уволиться, независимо от того, хотели они этого или нет.
Люди приходят к нам, чтобы стать частью маленького, элитного племени, «немногими, но гордыми». В Пентагоне бюджет морской пехоты составляет менее 10 процентов от общего объема ассигнований; мы обходимся малым, потому что на протяжении веков привыкли ходить по всему миру, ограничиваясь лишь тем, что можем перевозить на своих кораблях. Мы служим во всех океанах, охраняем все наши посольства и стремимся первыми вступить в бой в любое время и в любом месте. Мы — самый молодой род войск, две трети личного состава которого служат только один срок, в то время как офицерский и сержантский состав, остающийся на службе дольше, остается весьма немногочисленным. Мы импровизируем, чтобы преодолеть оперативные препятствия и устаревшее вооружение, — но импровизация не может преодолеть серьезное сокращение бюджета, и мне пришлось уволить из наших рядов тысячи ветеранов, только что вернувшихся с войны. Пришлось принимать решения о том, какие сержанты будут назначены на те или иные должности, кого повысят в звании, а кому придется уйти в отставку.
Десятилетием ранее я колесил по Тихоокеанскому Северо-Западу, призывая сержантов набирать морских пехотинцев; всего за несколько месяцев до этого я благодарил Господа за сержантов, которые выручили меня, когда я совершил ошибку в бою — и те же самые люди, которые помогали мне на моем карьерном пути, ползали по минным полям и сталкивались с другими опасностями, должны были теперь собрать свои семьи, погрузить на арендованные прицепы свое имущество и отправиться в путь. Морпехи, за плечами которых было четыре, четырнадцать или двадцать четыре года безупречной службы, должны были быть уволены. У тех, кто прослужил двадцать лет, была пенсия, но у большинства ее не было, однако не это было определяющим фактором — в обществе, где ценность человека приравнивается к размеру его зарплаты, в Вооруженных силах другой социальный контракт с теми, кто служит. Если вы берете на себя обязательство защищать эту страну, предъявляя американскому народу незаполненный чек, который можно оплатить своей жизнью, взамен вы ожидаете карьерного роста. Теперь же каждую категорию по званию и возрасту необходимо было сократить, чтобы сохранить сбалансированность сил и не допустить стагнации наших рядов после окончания Холодной войны. Когда я со своими сержантами ездил по базам морской пехоты, чтобы сообщать плохие вести, мне было тяжело смотреть в глаза людям, которых мы заставляли увольняться.
Война была окончена. Но тех, кого мы отправили на гражданку, нам будет сильно не хватать после неожиданной атаки 11-го сентября 2001 года.

ЧИТАТЬ, ЧИТАТЬ, ЧИТАТЬ!
Когда я поступил в Национальный военный колледж, [2] мне было сорок три года. За предыдущие двадцать лет службы я прошел обучение, наверное, в двадцати пяти разных странах и прослужил в дюжине различных подразделений. И работа на каждой должности расширяла мой набор навыков. В нашей армии это норма. Каждый офицер и сержант проходит через такой же процесс взросления. Вооруженные силы — это система «замкнутого труда», и мы сами берем на себя ответственность за воспитание своих лидеров. Я был готов с радостью заплатить за эту привилегию.
Большинство из слушателей Военного колледжа уже дослужилось до звания полковника. До этого момента мы концентрировали свое внимание в основном на командных звеньях. Шаг за шагом, звание за званием, у нас накапливались навыки, необходимые для руководства военным кораблем, для командования батальоном из восьмисот солдат или эскадрильей самолетов стоимостью в сотни миллионов долларов. Каждый из нас получал повышение по службе на основе овладения тактическими и оперативными навыками, но учебная программа Военного колледжа в области стратегии, истории и экономики расширила мои знания. Среди приглашенных лекторов были сенаторы, члены кабинета министров, иностранные офицеры и историки. Когда мы покидали колледж после года учебы и размышлений, многие из нас были назначены на должности, требующие не непосредственного, а исполнительного лидерства.
Я узнал это, будучи кандидатом в офицеры, когда прожженный сержант исправил мою тактическую ошибку, саркастически заметив: «Хорошая работа, кандидат — ты только что убил своих морпехов». Несколько лет спустя я проходил подготовку в джунглях северной Окинавы, когда внезапно, без предупреждения, меня временно назначили командиром роты численностью 180 человек. Субботним утром сержант-майор попросил меня зайти к нему для индивидуальной беседы. Формально я был старше его по званию, но ни один лейтенант не станет медлить, когда с ним наедине хочет поговорить его старший сержант.
— Вы очень убедительный молодой человек, — произнес он, протягивая мне книгу о римском центурионе, — но будет лучше, если вы сначала сделаете домашнее задание.
Прежде чем отправиться в бой, вы можете учиться, расспрашивая ветеранов об их опыте и неустанно читая — при этом лейтенанты постигают элементы боя, а старшие офицеры учатся обманывать противника. Изучая, как другие справлялись с подобными проблемами в схожих обстоятельствах, я познакомился с примерами лидерства, которые ускорили мое растущее понимание боевых действий.
Морская пехота известна тем, что делает упор на физическую выносливость. Но я хорошо помню, как во время изнемогающей пробежки в лесах Вирджинии израильский офицер, прибывший к нам по обмену опытом, кричал мне, что физически активная жизнь не противоречит интеллектуальной составляющей. «Почитайте древних греков, как они готовили своих воинов», — сказал он.
Чтение — это честь и подарок от воина или историка, который — будь то десятилетие или тысяча десятилетий назад — нашел время, чтобы изложить на бумаге свои мысли. Чтобы провести с вами «беседу», он дистиллировал весь свой жизненный опыт проведения военных кампаний. Мы сражаемся на этой планете уже десять тысяч лет, и было бы идиотизмом не воспользоваться таким накопленным опытом. Если вы не прочитали сотни книг, вы функционально неграмотны, и будете некомпетентны, потому что одного вашего личного опыта недостаточно, чтобы поддержать вас. Любой командир, утверждающий, что он «слишком занят, чтобы читать», будет набивать мешки для трупов своими солдатами, пока будет познавать это на собственном опыте. Последствия некомпетентности в бою окончательны и бесповоротны, а история учит, что нет ничего нового под Солнцем.
Для каждой категории военнослужащих комендант Корпуса морской пехоты ежегодно составляет список обязательных для чтения книг; каждый морской пехотинец читает общий набор литературы; кроме того, сержанты читают одни книги, а полковники — другие. Даже генералы получают новый перечень книг, которые они должны прочесть. Ни на одной должности морпех не освобождается от дальнейшей учебы. Когда я разговаривал с любой группой морских пехотинцев, я по их званиям знал, какие книги они прочитали. Во время планирования и перед участием в бою я мог привести конкретные примеры того, как другие решали подобные задачи. Это давало моим ребятам общую ментальную модель, когда мы адаптировались к конкретной боевой задаче.
Чтение освещает темный путь впереди. Путешествуя в прошлое, я лучше понимаю настоящее. Я люблю изучать римских лидеров и историков, от Марка Аврелия и Сципиона Африканского до Тацита, чья смиренность под давлением обстоятельств и размышления о жизни могут служить руководством для лидеров и сегодня. Я следовал за Цезарем через Галлию, и восхищался тем, как простая проза Гранта и Шермана раскрывает ценность твердой решимости. Когда Юджин Следж описывал в своей книге под названием «Со старой породой» ожесточенные бои на Окинаве и узы, которые связывают людей в бою, то он писал для многих поколений солдат. Биографии римских полководцев и коренных американских вождей, политических лидеров и сержантов военного времени, а также стратегических мыслителей от Сунь-Цзы до Колина Грея помогали мне справляться с трудными задачами. В конце концов в своей личной библиотеке я собрал несколько тысяч книг. Активно и много читая, я выбрал несколько сражений и областей знаний, в которых чувствовал недостаток знаний, для более глубокого изучения, а однажды, попросив одного морского пехотинца привести конкретные примеры, я отправил ему список своих любимых книг. (См. приложение Б.)

******

Выпустившись из Военного колледжа, я в течение следующих двух лет (1994-96 гг.) командовал старым полком полковника Фулфорда, 7-м полком морской пехоты, расквартированным в пустыне Мохаве. В состав полка входило более шести тысяч морских пехотинцев и моряков, сведенных в шесть батальонов. Я достиг того момента, когда уже не мог руководить, используя практический, непосредственный контакт лицом к лицу. Мои приказы и распоряжения проходили через офицеров и штабы, а непосредственная связь с младшим командным составом требовала все бóльших усилий для поддержания.
Отстранившись от непосредственного общения с солдатами, командир должен самым строгим образом оберегать себя от чрезмерного контроля, усугубляемого соблазном немедленной коммуникации. Другими словами, любой старший офицер или сотрудник штаба может направить запрос, и многочисленные офицеры поспешат на него ответить. Информационные технологии — мгновенные вопросы, требующие мгновенных ответов, — вызывают в высших штабах ощущение всезнания, стремление отладить внизу каждую мелочь. Когда вы навязываете управление через такую жесткую обратную связь, вы порождаете робость по принципу «мама, а можно мне это сделать?»
Почувствовав такое, подчиненные командиры начинают колебаться. Сама хрупкость подробных приказаний, в которых невозможно предугадать неизвестное, высасывает из них всю инициативу, подавляя их агрессивность и замедляя оперативный темп. Проблема усугубляется, если их дополнительно сдерживает неприятие риска. Успех на поле боя, где возможности и опасности появляются и исчезают за несколько сжатых и напряженных минут, приходит к агрессивным младшим офицерам вместе с сильным стремлением к действию. Я всегда старался развить это качество у младших командиров, дисциплинированных моим замыслом командира. Доверие по командной иерархии вверх и вниз должно быть полноценной валютой.
Чтобы привить такое доверие, Корпус морской пехоты требовал, чтобы, будучи молодыми офицерами, мы научились передавать свои замыслы так, чтобы они в целости и сохранности проходили через все промежуточные звенья руководства к нашим самым младшим по званию морским пехотинцам. Например, вы можете сказать: «Мы атакуем тот мост для того, чтобы отрезать противнику путь к отступлению». Критической информацией является ваш замысел, выраженное словосочетанием «для того, чтобы…». Если взвод захватит мост и отсечет противника, задача будет считаться успешно выполненной. Но если мост захвачен, а враг продолжает отходить, командир взвода не будет сидеть сложа руки на мосту. Не спрашивая дальнейших указаний, он двинется дальше, чтобы отрезать противнику путь к отступлению. Такая согласованная самостоятельность основана на общем понимании во время операции ответа на вопрос «зачем». Это ключ к тому, чтобы высвободить дерзость.
Развитие культуры боевых действий на основе замысла командира требовало в подразделении дисциплины и самодисциплины гораздо более высокого уровня, чем простое издание объемных и подробных инструкций. При составлении своих замыслов я научился сообщать только то, что необходимо для достижения четко определенного конечного результата: сообщите своей команде цель операции, указав не более чем основные детали того, как вы собираетесь выполнять задачу, а затем четко сформулируйте свою цель или конечный результат, который позволит вам достичь того, что вы собираетесь делать дальше. Ответ на вопрос «как» оставьте на усмотрение своих подчиненных, которых нужно обучать и поощрять за проявление инициативы, использование возможностей и решение проблем по мере их возникновения.
Подробности, которые вы не указываете в своих приказах, так же важны, как и те, которые вы указываете. Когда все подчиненные сосредоточены на достижении ваших целей, их хитрость и инициатива раскрываются, и вам требуется только прозрачный обмен информацией (Что мне известно? Кому необходимо это знать? Сообщил ли я им об этом?), чтобы «дирижировать» слаженной командой, а не «контролировать» или «синхронизировать» ее.
Подчиненные командиры не могут воспользоваться мимолетно возникающими возможностями, если не понимают цели и назначения приказа. Правильное осуществление самостоятельных действий требует общего понимания и командиром, и его подчиненными как самой задачи, так и замысла командира относительно того, что должно быть достигнуто в ходе проведения операции.
Если капрал на передовой не мог сказать мне, каков мой замысел, — это значит, что я потерпел неудачу. Либо я не потратил время на то, чтобы четко сформулировать свой замысел, либо мои подчиненные неэффективно передали их по цепочке командования. Однако привитие личной инициативы, агрессивности и стремления к риску не означает действовать спонтанно на поле боя. Такой подход нужно культивировать годами и прививать, даже поощрять, в самой культуре военной организации. Если командир хочет, чтобы подчиненные использовали внезапно возникающие возможности в условиях стресса, его организация должна поощрять такое поведение во всех аспектах обучения, продвижения и оценки личного состава. Но что еще более важно, он должен быть терпим к ошибкам. Если наказывать тех, кто рискует, то в ваших рядах скоро останутся только несклонные к риску люди.
Лучшим британским полевым командиром во Второй мировой войне был фельдмаршал виконт Слим. В 1941 году японцы вытеснили британцев из Юго-Восточной Азии, и в своей книге «От поражения к победе» этот военачальник рассказывает о том, как ему удалось восстановил свои разбитые войска и переиграть японцев. Меня поразило то, как он руководил подразделениями, находившимися далеко в глубоких джунглях и даже не имевшими радиосвязи в течение нескольких дней и недель.
Слим писал: «Командиры всех уровней должны были действовать более самостоятельно; им предоставлялась большая свобода действий для выработки собственных планов по достижению того, что, как они знали, было замыслом командующего армией. Со временем они в значительной степени развили в себе гибкость ума и твердость решений, которые позволяли им действовать быстро, использовать внезапно поступившую информацию или возникшие обстоятельства без обращения к вышестоящему руководству… Такие действия без приказа, в ожидании приказа или не дожидаясь одобрения, но всегда в рамках общего замысла, должны стать второй натурой в любой форме войны…»
«Действовать без приказа… но всегда в рамках общего замысла». Именно так полковник Фулфорд руководил 7-м полком морской пехоты в операции «Буря в пустыне». Оглядываясь назад, я понимаю, что в открытой пустыне Кувейта у него была идеальная связь, и тем не менее он редко вызывал меня, а его штаб был готов помочь моему батальону, не требуя от меня информации. От Слима к Фулфорду — а оба они дослужились до звания четырехзвездного генерала — пришло одно и то же послание: на исполнительном уровне ваша задача — поощрять инициативу младших офицеров и сержантов и способствовать их успеху. Когда они совершают ошибки, делая все возможное для реализации вашего замысла, поддержите их. Проанализируйте, как вы проводите инструктаж и насколько хорошо вы формулируете свои замыслы. И помните о главном: прививайте им сильное стремление к действию.
Позвольте мне привести конкретный пример. Пункт постоянной дислокации моего полка в Твентинайн-Палмс, расположенный недалеко от города Палм-Спрингс, включал в себя полигон размером чуть меньше Род-Айленда. На одном из учений в 1995 году мой полк столкнулся с хитрым условным противником «красных», рассредоточенным на площади в шестьсот квадратных миль среди глубоких каньонов и острых горных хребтов. Я взял страницу из книги полковника Фулфорда о том, как отдавать приказы на основе боевых задач, убрал разграничительные линии между своими батальонами, расширив их участки огня и маневра, и предоставил им больше возможностей для проявления инициативы, при этом намеренно потребовав усилить взаимодействие. Через несколько минут подполковники начали взаимоувязывать свои действия по моей полковой радиосети. До конца учений я слушал, как они быстро действуют, сообщая что-то вроде: «Ваша артиллерия стреляет слева от того холма, а мы обходим его справа». Темп работы тысяч морских пехотинцев нарастал, они стали быстро использовать успехи подразделений слева и справа от себя. Децентрализовав полномочия, чтобы использовать все возможности на широком фронте, мы маневрировали быстрее противника, проникнув в его цикл принятия решений. Руководствуясь моим замыслом, подчиненные действовали, а петли обратной связи позволяли мне внимательно следить за ожидаемыми моментами принятия решений. В тот день мои парни многому меня научили.
Это был урок формирования эффективного армейского коллектива и темпа работы; они знали мой замысел и, похоже, даже не заметили, что я исчез из радиосети. (На самом деле, возможно, это только пошло им на пользу!) Поэтому в последующие дни я старался делиться своей мудростью в виде коротких заметок и аккуратных предложений, видя себя проверенным в боях полковником, передающим советы подчиненным, который легкими движениями рук на штурвале руководит полком. И вот однажды я зашел в оперативный отдел штаба, где перед доской с мелом в руке стоял его начальник. Подполковник Джон Тулан, обладатель характерного бруклинского акцента и разбитого носа, в свои сорок лет все еще играл в регбийной схватке, и часто делал язвительные замечания, сопровождая их обезоруживающей ирландской улыбкой. На доске крупными буквами было написано одно слово: ХАОС.
Любопытствуя, я спросил его, о чем он думает. В ответ он протянул мне мел.
— Может быть, — спросил он, — у полковника есть другое неординарное решение? [3]
Так слово «Хаос» стало моим позывным. Позднее ходили слухи, что оно означало мое желание устраивать бедлам в рядах противника. Это было правдой, но на самом деле позывной мне присвоили мои зачастую дерзкие солдаты. Если вы будете держать на своей стороне рисковых и безрассудных людей, всегда найдется какой-нибудь Тулан, который будет держать в узде ваше эго.

******

В 1996 году меня назначили исполнительным секретарем министра обороны доктора Уильяма Перри и его преемника, сенатора Уильяма Коэна. Я просматривал килограммы бумаг, подписывал отчеты и с изумлением наблюдал за тем, какие разнообразные вопросы они решали — от управления крупнейшей корпорацией в мире до подготовки небольшой заметки для прессы. Утром министр обороны мог встретиться с королем, принять решение о строительстве авианосца стоимостью в миллиард долларов и разобраться с историей о капрале, попавшем в беду в Японии. Во второй половине дня он встречался с лидерами Конгресса, планировал, как посетить семь стран за семь дней, и разбирал каждое слово в речи, которую он произнесет перед глобальной аудиторией. Меня поразила скорость принятия решений, — даже с учетом ограниченного количества времени, которое отводилось даже на решение серьезных вопросов.
Хотя служба в Вашингтоне была мне не по душе, я проникся глубоким уважением к тем, с кем служил и у кого учился новым навыкам. Я получил прагматичное представление о статье I Конституции, которая возлагает на Конгресс обязанность «поднимать и содержать армию, а также обеспечивать и поддерживать флот». Я наблюдал за тем, как выделяются средства на оборону, выслушивал серьезные дебаты о развертывании войск на Балканах и о том, какие качества необходимы старшим офицерам. Часто мне приходилось иметь дело с моими гражданскими коллегами из Госдепартамента, ЦРУ и аппарата национальной безопасности в Белом доме, и которые неизменно помогали мне ориентироваться в невообразимо сложном межведомственном процессе.
За процессом выработки политики в том виде, как это должно происходить, у меня была возможность наблюдать из первых рядов. Еженедельные совещания между моим начальником, министром обороны, советником по национальной безопасности и государственным секретарем обеспечивали согласованность внешней политики. Совет национальной безопасности координировал материалы, поступающие от различных ведомств, а сотрудники кабинета министров встречались, чтобы устранить разногласия как во время планирования, так и во время исполнения — неизбежно грязный процесс, требовавший уродливых компромиссов. Вид с вершины Пентагона еще больше способствовал моему пониманию процесса — я смотрел, слушал и учился, даже не представляя, насколько актуальным окажется со временем такое обучение на рабочем месте.
В 1998 году я вернулся в штаб Корпуса морской пехоты, чтобы возглавить работу с личным составом, и был повышен в звании до бригадного генерала. Поначалу я сомневался, зачем пехотному офицеру поручать руководство кадровой политикой всей организации, однако ко времени ухода с этой должности я понял, почему эта работа требует сосредоточенности настоящего бойца. Если организация получает взамен поощряемое ею поведение, то продвижение наверх воинов, пригодных к войне, — это то место, где колеса встречаются с дорогой.
То же самое верно и для отбора генералов, потому что это говорит о том, что ценит ваш род войск. Каждый год в Корпусе морской пехоты созывается генеральская комиссия, чтобы из примерно двухсот полковников, отвечающих установленным требованиям, отобрать менее десятка новых бригадных генералов. Каждому члену комиссии предоставляются послужные списки десяти или более полковников, охватывающие десятилетия их воинской службы. После нескольких дней изучения член комиссии кратко излагает служебное дело каждого полковника в своем списке, располагая их примерно в иерархическом порядке. Потом вся комиссия целиком проводит голосование — кто выбывает, а кто остается в кандидатах на генеральскую должность.
Так продолжается изо дня в день, до тех пор, пока комиссия не сократит число кандидатов до двадцати или тридцати человек. Вы выбираете лучших по армейским специальностям: лучших офицеров пехоты, артиллерии, авиации и тылового обеспечения. На этом этапе большую роль играет случайность. Если бы отобранные на последнем этапе кандидаты разбились в самолете, то повышение получили бы следующие находящиеся в очереди, — и на общей эффективности это никак не сказалось бы негативным образом. Таково качество наших полковников, отсеянных годами службы и предыдущими отборами, и чья профессиональная репутация известна членам отборочной комиссии.
Все морские пехотинцы одинаково равны в своей приверженности выполнению своей задачи, когда они сталкиваются с врагом, и будучи генералом, мне никогда не приходила в голову мысль, что у меня больше приверженности, чем у моих девятнадцатилетних ланс-капралов — я видел ее в их глазах. Поскольку величайшая привилегия морского пехотинца — сражаться рядом с товарищами, мы уважаем друг друга независимо от званий, однако в массовой культуре генералы считаются выше всех остальных. Пентагон отправляет их на специальные курсы под названием «Кульминация», где об их новых задачах их инструктируют отставные генералы. Ветераны Вьетнама наложили на нас свой отпечаток, напомнив, что если ты становился генералом, то тебе уже никогда не доводилось есть плохую еду и никогда больше не доводилось слышать правды. От людей, которых все называли «седобородыми генералами», мы из первых уст узнавали об их ошибках и извлеченных уроках. Но на этом курсе и на других, которые я посещал в течение следующих дюжины лет своей генеральской службы, седобородые генералы также учили нас смирению и преданности нормам профессиональной этики.
В 2000 году я вернулся в Пентагон в качестве старшего военного помощника заместителя министра обороны. Во время двух этих назначений, сначала в звании полковника, а теперь в звании бригадного генерала, я провел в кабинетах руководителей Пентагона в общей сложности три года. Я получил степень доктора философии по управлению крупными организациями и стал свидетелем того, как на самом деле работает гражданский контроль над Вооруженными силами. Стало понятно, что министру обороны чаще всего приходится выбирать наименее плохой вариант — если решение было легким, и имело хорошие варианты, то оно уже было принято. Я участвовал в бóльшем количестве совещаний, чем могу вспомнить, и весь этот опыт показал мне в еще более возвышенном контексте, насколько важно делегировать полномочия по принятию решений — или же, в противном случае, сталкиваться с парализующим хаосом.
Я остался в корпусе, чтобы быть рядом с солдатами. В Пентагоне я делал все возможное, чтобы поддержать своих гражданских начальников, и многому научился; моя вера в нашу форму государственного управления и мотивы гражданского руководства и Конгресса укрепилась — и тем не менее, я не мог дождаться, когда уйду с этой работы. Я не был создан для работы в Вашингтоне, я не получал энергии, сидя за столом. Мне посчастливилось поддерживать людей, которые глубоко заботились об обороне нашей страны, даже когда хор за «дивиденды мира» становился все громче: министров Перри, Коэна и Дональда Рамсфелда, заместителей министра Джона Уайта, Джона Хамре, Руди де Леона и Пола Вулфовица. Независимо от того, соглашались ли люди с их точкой зрения или нет, их преданность делу не вызывала сомнений.
В июле 2001 года я с радостью вернулся в Кэмп-Пендлтон, расположенный к северу от Сан-Диего, в качестве заместителя командующего 1-го экспедиционного соединения морской пехоты — сорок тысяч моряков и морских пехотинцев, дислоцированных в гарнизонах по всей Южной Калифорнии и Аризоне. [4] Я был счастлив снова оказаться среди воинов. На протяжении всей своей службы я всегда предполагал, что каждое повышение будет последним, поэтому был уверен, что завершу свою карьеру там, где начал: среди морских пехотинцев. Тогда я вернусь домой в Каскадные горы с высоко поднятой головой, в крайний раз послужив в боевых войсках.
Оглядываясь назад, я понимаю, насколько ошибочным было это предположение и почему обучение и освоение своей работы не должны прекращаться никогда. За десять лет, прошедших после «Бури в пустыне», я изменился. Участие в сокращении численности морской пехоты, учеба в Военном колледже, командование немаленьким полком и изучение того, как заставить бюрократию работать на своих боевых товарищей, — все это в совокупности позволило мне быть готовым к предстоящим испытаниям.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Очевидный намек на известную одноименную работу американского политолога Френсиса Фукуямы.
[2] Высшее военно-учебное заведение Вооруженных сил, осуществляющее подготовку офицеров старшего и высшего звена, а также гражданских специалистов в области стратегического управления.
[3] Знаменитый позывной Мэттиса: “Colonel Has Another Outstanding Solution” (CHAOS).
[4] Англ. Marine Expeditionary Force (MEF) — смешанное общевойсковое соединение морской пехоты корпусного уровня, в состав которого входят наземные и авиационные части, подразделения боевого и тылового обеспечения.

Спасибо большое. MEF - мне кажется, это можно перевести как "экспедиционный корпус морской пехоты", ЭКМП.

"Экспедиционные силы".

_________________
Amat Victoria Curam

Да они эти force суют повсюду. Гадай - то ли это в целом про экспедиционные части КМП, то ли про конкретное соединение речь идет.

Не. MEF это всегода про крупнейшую из трех форм (MEF, MEB, MEU) организации экспедиционных оперативных морской пехоты. В целом это MAGTF.